Только гладиатор не знал об этом, а если бы и знал, то намерения Юлии его бы нисколько не тронули. Она разбила ему сердце, ни один мужчина не оставит это безнаказанным.
Около дома охрана оставила Юлию и направилась в ближайшую таверну, где их знали и могли накормить в долг. Люди ничего не ели два дня и были очень голодны. Ведь завтра отец Юлии заплатит им за работу. Она же сама в сопровождении Тоф пошла в свои покои. Они почти не останавливались в дороге, хотя на первый же день пути у повозки Юлии сломалась ось, и остальные два дня ей пришлось ехать верхом. Страшно ломило спину, ноги были словно деревянные, а руки так устали держать поводья, что пальцы сводило до сих пор. И все же, проходя мимо коридора, который вел в покои матери, Юлия не смогла сдержать порыв гнева, и решила прямо сейчас сказать той, что все знает и больше не позволит Клодии вмешиваться в свою жизнь. Девушка неслышно ступала по каменным плитам, ее ноги были все еще в мягких дорожных сандалиях, подошвы которых делаются из мягкой кожи, благодаря чему всадник совсем не ощущает обуви.
Подойдя к покоям Клодии, Юлия увидела свет, и услышала раздраженные голоса. Слов пока было невозможно разобрать, но один голос, огрызающийся, но с явными жалобными нотками, принадлежал Клодии, а другой…. Септимусу! Юлия почти перестала дышать и подошла еще ближе. Тяжелый гобелен, закрывавший вход в покои Клодии Примы надежно скрывал Юлию от глаз говоривших, которые, судя по голосам, были столь разгорячены, что ни за что не смогли бы услышать порывистого дыхания Юлии. Девушка замерла, чувствуя сильное головокружение и шум в ушах, ей казалось, что ее сердце колотится так громко, что способно разбудить весь дом. Пульсировали все вены в теле Юлии, она чувствовала сильные колющие удары в висках, локтевых сгибах, на шее, во рту появился сильный металлический привкус, сглатывать слюну было ужасно больно, как будто на нёбе появились мелкие порезы.
— Клодия, ты настояла, чтобы я приехал к тебе. Ты угрожала появиться в сенате! Я знаю все, что ты собиралась мне сказать, и не желаю дальше выслушивать от тебя оскорбления. В конце концов, твое безумство может нанести вред только моему будущему тестю — благородному Квинту, это его репутация пострадает прежде всего. Если тебе больше нечего мне сказать — прощай, — голос Септимуса звучал очень холодно и насмешливо.
— Этого никогда не будет, ты не женишься на ней! — истерический вопль матери заставил Юлию зажмуриться. Отвращение было столь сильно, что Юлии захотелось стряхнуть с себя слова Клодии, ее ревность, ее отвратительную попытку удержать бывшего любовника. — Ты не любишь ее! Ты говорил, что никого и никогда не полюбишь! Помнишь, тогда в Фессалии, когда ты ползал передо мной на коленях и умолял стать твоей женой!
Я все помню, Клодия, — в голосе Секста послышалась угроза, — я помню, что ты мне тогда ответила. Ты предпочла Квинта, героя, сенатора Рима! Тебе не был нужен юнец, мальчишка, оставшийся без родителей под опекой скаредного дяди! Я плакал, я умолял, а ты смеялась! Думаю, это справедливо, что месть настигла тебя в лице твоей собственной дочери.
— Но ты не можешь жениться на ней! — это уже была не просьба, а отчаянный вопль.
— Я женюсь на Юлии, — Септимус произнес эти слова отчетливо, медленно и со сладкой издевкой. — Я женюсь на ней, женюсь! Более того, я проведу брачную ночь с ней в этом доме и буду стараться, чтобы ее крики и стоны наслаждения оглушили тебя. Думаешь, я не вижу, как сладострастно изгибается ее тело? Как она вздрагивает от моего прикосновения? Как учащается ее дыхание и розовеют щеки…
Юлия больше не могла этого слышать! Она закрыла уши руками и бросилась бежать! Вон! Вон из этого дома! Девушка бежала и бежала, не сдерживая более своих рыданий! Так он хочет жениться на ней, чтобы причинить страдания Клодии, ее матери! О, боги! Она проделала такой путь, она рисковала жизнью ради него! Она отказалась от человека, который был готов ради нее на смерть! Юлия споткнулась о корень дерева и упала. Подняться у нее не оказалось сил. Девушка перевернулась на спину, рыдания теснили ей грудь. Юлии хотелось разорвать, разломать свою грудную клетку, чтобы не испытывать страшной боли, чтобы не чувствовать больше ничего! А потом оглушительный внутренний крик, который почти что свел ее с ума, внезапно стих, и остался только тоненький еле слышный писк, словно комар вился над ухом. Юлия поняла, что это она тихонечко плачет, свернувшись клубочком на земле. Она плакала и плакала, понимая, что вся ее прежняя жизнь, все мечты и надежды безвозвратно ушли в небытие, и никогда больше не возродятся к жизни.
Как только сенатор Квинт проснулся, ему тут же сообщили, что его дочь вернулась из своего путешествия. Квинт велел немедленно позвать к нему… Василия. Керано — черный раб, который выполнял обязанности посыльного — даже переспросил, кого именно следует позвать, думая, что хозяин оговорился.
— Может быть, госпожу Юлию?
— Я же ясно сказал — позови грека Василия! — сенатор выглядел раздраженным.
В последнее время он стал совсем замкнутым и раздражительным. Любое упоминание о Юлии могло вывести его из себя. Сенатор часто запирался у себя и мог не выходить целый день. Керано знал, что хозяин постоянно возносит молитвы. Однажды раб подслушал, что Квинт просит богов об избавлении его от «запретного влечения» и окончательно утвердился в догадке, что злые духи завладели сердцем сенатора Квинта. В своих вечерних обращениях к богам своей жаркой родины, Керано тоже стал просить Великий Огненный глаз, властителя всего сущего, чтобы тот своим светом убил злых духов, причиняющих мучения Квинту.
Для Василия так же было неожиданностью, что в первую очередь хозяин захочет видеть его, а не дочь.
— Садись! — сенатор указал греку на большое плетеное кресло из сухой травы. Темные круги под глазами Квинта, резко очерченные скулы и нахмуренные брови встревожили Василия.
— Долгих лет тебе, господин! Твой вид вызывает у меня страдание, — сказан грек, — неужели тебя поразила какая-то болезнь?
Расскажи мне о вашем путешествии, получила ли моя дочь благословение богов? — Квинт подался вперед, всем своим видом показывая, что не намерен отвечать на вопрос Василия.
— Господин, путешествие наше было странным, и закончилось весьма неожиданно…
И грек поведал сенатору Квинту всю историю, начиная с того дня, когда на постоялом дворе они встретили бывшего гладиатора, галла Юргента, и заканчивая подробностями обратного пути. Василий рассказал обо всем — и о странном поведении жителей Гестиона, и о драгоценностях, оказавшихся фальшивыми, и о том, как Юргент помог им добраться до Тирении, добыв деньги на арене. Единственное, о чем умолчал грек, это о чувствах, которые испытывал галл к Юлии.
— Этот человек достоин награды, — задумчиво произнес Квинт. — Пожалуй, имеет смысл разыскать его, чтобы я мог заплатить ему в десять раз больше, чем он дал моей дочери, для того, чтобы она могла нанять корабль. Этот человек благороден и предан, я хотел бы, чтобы он служил мне.
— Боюсь, найти его уже невозможно, — Василий глубоко вздохнул. Он пытался сказать Юргенту о том, что сенатор Квинт щедро вознаградит того, кто дважды спас жизнь его дочери и.
рискуя собственной жизнью, помог ей в тяжелый момент. Но Юргент даже не хотел слышать о том, чтобы вернутся в Рим. Василию показалось, что галл хотел оказаться как можно дальше от Юлии, а, может быть, и жалел, что вообще встретился с ней.
— Судя по твоим рассказам, это очень заметный человек. Почему мы не сможем его найти? — Квинт нахмурился. — Он спасается от римского правосудия? Если это так-то я выкуплю его вину, а если он бежал из гладиаторской школы, то я уплачу его хозяину ту цену, какую он захочет, а затем освобожу этого галла.
— Думаю, господин, что он уже на пути в свои земли. Он действительно благородный человек среди галлов. Его род владеет северными землями, за холодной рекой.
— Как он называл эти земли?
— Кажется, Фьеорд.
Квинт улыбнулся.
— Да, в таком случае, возможно, что мы действительно его никогда не найдем. Наши легионы так и не смогли покорить эти земли. Мы продвинулись дальше, до самой северной земли, Британии, где живут дикие народы, поклоняющиеся солнцу, а земли, лежащие к северо-востоку от холодной реки, нам пришлось обойти. Там густые леса, местами непроходимые, холодные топи, каменистые холмы и очень воинственные народы. Если этот Юргент — вождь одного из этих народов, то за него можно не волноваться.
— Позвать к вам Юлию? — Василий поднялся со своего места, поняв, что Квинт узнал все, что его интересовало.
— Я уже здесь, отец, — раздался громкий, и как показалось греку, похожий на похоронный колокол, голос Юлии.
Девушка появилась в покоях отца, одетая во все черное.
— Я хочу говорить с тобой, отец, — сказала она, — и поскольку я отчаялась ждать, пока ты позовешь меня, пришла сама.
— Что ж… Василий, оставь нас. Хотя… Подожди, я чуть было не забыл. — Квинт вынул из стоявшего перед ним ларца, инкрустированного слоновой костью, несколько больших кожаных кошельков. — Здесь деньги для тебя и других, охранявших мою дочь. А вот еще, — Квинт добавил два кошелька, — за непредвиденные осложнения и верную службу.
Грек поблагодарил хозяина, и, взяв деньги, направился к своим людям. Сегодня у них будет большой праздник.
Квинт смотрел на дочь, и сердце его переполнялось нежностью и страданием. Он хотел обнять ее, прижать к себе, осушить губами ее слезы и утешить в печали. Но обет, данный им богам — не касаться дочери, делал это невозможным. Сенатор все еще надеялся, что высшие силы смилуются над ним и избавят от своего проклятия.
— В чем дело? — сухо спросил отец, стараясь не смотреть на Юлию.
Девушка была поражена тоном его голоса.
— Отец! Что с тобой? Неужели ты не рад меня видеть? — Юлия не знала, что сказать. Может быть, Квинт тяжело заболел? Девушка хотела обнять его, но, неожиданно, отец встал со своего места и отошел. — Почему ты сторонишься меня? — у Юлии опустились руки. Неужели судьба готовит ей очередной удар?
— Почему на тебе траурные одежды? — голос Квинта прозвучал отрывисто и зло.
— Я пришла просить тебя расторгнуть брачный договор с Септимусом Секстом, — Юлия высоко подняла голову.
— Этого не будет, — коротко, но жестко ответил Квинт, хотя сердце его желало только одного, чтобы Юлия осталась рядом, ибо сенатор был уверен, что никто, кроме него… «Нет! Это все наваждение! Это все мне только кажется!» — Квинт сжал пальцами виски, пытаясь заглушить, отогнать мысль о том, что может расторгнуть брачный договор, если сама Юлия этого хочет. Но тогда она постоянно будет находиться с Квинтом в одном доме, она постоянно будет рядом! Будет говорить с ним, касаться, хотеть ласки… Этого невозможно вынести! Сенатор повернулся и хотел уйти, как можно быстрее запереться в своих покоях, заняться любым изнурительным трудом, только не чувствовать этого внутреннего огня, проклятия, что пожирает его изнутри.
— Отец! Но ты же не знаешь, что именно произошло в Фессалийской долине! Выслушай меня! — Юлия была на грани нервного срыва. Неужели самый близкий и дорогой для нее человек отвернется?!
Мне все равно, что там случилось. Ты станешь женой Септимуса Секста в назначенный день. Это мое последнее слово. — Квинт быстро пошел к выходу, потому что воля его слабела с такой же скоростью, как вода уходит в сухой песок. Он не может! Он дал обет богам! Юлия должна покинуть этот дом!
— Он был любовником матери! Он женится на • мне, чтобы отомстить ей! Меня чуть не убили в Гестионе, потому что я дочь Клодии Примы из семьи Германика! Я видела ее печать на лице одной девушки, которую моя мать поставила из ревности! Твоя жена и моя мать препятствует моему брачному союзу, потому что ревнует! — Юлия кричала, хоть отец и был на расстоянии всего лишь нескольких метров, потому что ей казалось, что его слух обращен не к ней, а куда-то внутрь него самого, что он слушает только свои желания. О, как она ошибалась! Квинт остановился, на секунду в его глазах потемнело, вдруг стало тяжело дышать. Груз бытия вдруг стал невыносимым. Это неправда! Это неправда, то, что она говорит! Нет… Он же сам знает, что правда. Ему много раз нашептывали в уши о том, что Клодия безумно любила Септимуса Секста когда-то, но он не верил! И вот теперь, Юлия говорит ему об этом. Он не может выдать ее за Секста, но и оставить рядом с собой тоже! В его голове возник огненный шар, который все увеличивался, а затем разорвался. Сенатор схватился за грудь, где вдруг стало тесно и жарко, упал на колени…
— На помощь! Отец!! — Юлия бросилась к хрипящему Квинту и хотела обнять, но он перевернулся на спину и из последних сил отполз в сторону.
— Не прикасайся… Не смей… Меня настигло проклятье богов… Или благословение.
Он больше не мог говорить, но Юлия видела в его глазах ужас, он закрывался от нее рукой, словно видел склонившееся над ним чудовище-сфинкса, а не возлюбленную дочь.
Прибывший через час врачеватель осмотрел сенатора и сделал благоприятный прогноз.
— Сердце его не больно. Приступ был вызван сильным эмоциональным потрясением. Единственное лекарство, которое я могу рекомендовать — это покой. Никаких плохих новостей, никаких противоречий, ничего такого, что способно взволновать его.
Неужели вы не обнаружили у него никаких признаков болезни? — Юлия с недоверием смотрела на Энергика, признанного врача, услугами которого пользовался сам верховный консул.
— Отчего же, обнаружил, — Энергик внимательно посмотрел на Юлию, затем взял ее за локоть и повел в сторону террасы. Когда они оказались на открытом воздухе, врачеватель снова заговорил. — Болезнь сенатора Квинта, вашего отца, отнюдь не телесная. Что-то гнетет его дух. Я не знаю что, но налицо все признаки тяжелого нервного истощения. Мы не знаем, какую роль душа играет в нашей жизни. Иногда от ее недуга человек угасает точно так же как от смертельной болезни или ранения. Он много времени проводит, обращаясь к богам. Его покои напоминают храм… — Энергик задумался, а затем добавил, как бы, про себя, — или склеп… В любом случае, вы должны следовать моим указаниям. Главное для него сейчас — покой. Вы можете сказать мне, что предшествовало его приступу?
— Мы говорили о… — Юлия замялась и покраснела, — о моем замужестве.
— И что же?
— Что? — испуганно переспросила Юлия, у нее вдруг появилось ощущение, что ее обвиняют в попытке убийства отца.
— Почему это его так взволновало? Вы сообщили ему, что хотите выйти замуж за черного невольника? — Энергик улыбнулся.
— Я… — Юлия, сама не понимая почему, начала оправдываться, — я хотела, чтобы он расторг брачный договор, потому что он невозможен, он не может быть.
— И кто же не может быть вашим мужем? Я не верю, чтобы сенатор выбрал для вас неприемлемого кандидата. Всем известно, с какой нежностью и любовью он к вам относится.
— Это было раньше, сейчас все изменилось, — Юлии вдруг стало очень холодно, ее стала пробирать мелкая дрожь.
— Однако, кого же вы так не желаете в мужья, что даже надели траурные одежды накануне свадьбы?
— Септимуса Секста, — почти шепотом произнесла Юлия.
— Секста?! Что ж, теперь понятно, почему вашему отцу стало так дурно! — Энергик всплеснул руками. — Когда дочь отказывается стать женой будущего верховного консула Республики, который богат, красив, уже вдоволь насытился женщинами и потому избегает проституток!
О, боги! Нельзя желать лучшего мужа и отца для своих внуков! Послушайте, вы еще очень молоды, и, должно быть, влюблены в какого-нибудь розовощекого юнца, раз просите отца расторгнуть брачный договор, но поверьте мне, старику — любовь проходит, как только с ее пути исчезают препятствия. Отец сделал выбор за вас, но это лучший выбор. Покоритесь вы или нет, но этот брак состоится, потому что и для Квинтов, и для Секстов — этот брак политически выгоден. Не надрывайте сердце своего отца. Покоритесь. Не заставляйте его применять к вам силу. Этого он не выдержит.
Юлия смотрела на свои руки неотрывно, словно какая-то сила приковала ее взгляд к собственным пальцам. Потом плечи ее сжались, губы задрожали, а вслед за ними и все тело. Энергик порывисто обнял ее и погладил по голове.
— Что же ты плачешь, глупая? Забудь ты своего возлюбленного. Это сейчас тебе кажется, что вся жизнь сосредоточена в его глазах, и что невозможно прожить без него. Покорись воле отца, тем более, что он страдает…
Юлии же в этот момент казалось, что она попала в западню, из которой нет, и не может быть выхода.
— В конце концов, твой будущий муж делает тебе честь своим выбором. О, Исида! Если бы ты знала, сколько знатных невест из самых богатых патрицианских семей мечтают оказаться на твоем месте! Покорись…
Энергик оставил для Квинта успокоительные капли, которые так же рекомендовал принимать и Юлии. Девушка сидела на низком табурете, возле постели отца, и держала его за руку. Сама она погрузилась в странное сомнамбулическое состояние, какое, может быть, испытывают жертвенные животные. Во всяком случае, Юлия не раз отмечала, что в их глазах нет ужаса, нет желания спастись, а только какая-то странная отрешенность, вместо судорожных попыток освободиться, полная апатия, словно они уже мертвы.
— Юлия, тебя зовет мать, — Керано опустил глаза, понимая, что девушке и так нелегко, и разговор с Клодией будет весьма некстати.
Однако Юлия неожиданно спокойно отреагировала на это известие, поднялась с табурета и пошла в сторону покоев матери. Керано не мог знать, что девушка приняла решение — следовать отцовской воле. Она собиралась сказать об этом Клодии.
Контраст между аскетическими покоями отца и пышностью покоев матери был столь разителен, что постороннему человеку могло бы показаться, что он просто перешел из одного дома в другой. Фрески и гобелены, растения, зеркала, запах благовоний, яркий свет, кричащие вазы и статуи — все это окружало Клодию Приму и казалось знатной матроне убожеством. Она была помешана на приобретении предметов роскоши, драгоценностей, тканей, благовоний, красивых рабов. Это было словно болезнь. Если Клодия видела в чьем-то доме редкую вещь, привезенную из далеких экзотических стран, вещь, которую нельзя было купить — жена Квинта могла несколько дней провести в ужасной депрессии, когда рабы боялись попадаться ей на глаза. Клодия могла неделями придумывать способы как получить понравившуюся вещь и добивалась своей цели с упорством полководца, на котором лежит ответственность за судьбу отечества.
Когда Юлия вошла, мать как раз отпускала своего парикмахера. Ее волосы были аккуратно завиты маленькими золотыми щипцами, которые нагревали в углях, для того, чтобы превратить прямые и жидкие волосы Клодии в облако из рыжих колечек. Наряд матери состоял из шелкового ярко-зеленого хитона, наброшенного на рубашку из прозрачного радужного шелка, драгоценного пояса, украшенного изумрудами, огромного количества браслетов, покрывавших ее запястья и лодыжки, а также ажурного обруча на лбу, сделанного из тончайших золотых проволок, сплетенных в какой-то растительный узор. Клодия сидела перед зеркалом, и даже не обернулась, когда увидела в нем отражение вошедшей Юлии.
— Ты уже собралась похоронить Квинта? — спросила Клодия, голос ее звенел как стальная тетива лука. — Зачем этот траур?
Юлия смотрела в глаза матери через зеркало.
— Я все знаю, — тихо и отчетливо проговорила девушка.
— Все? Надо же, какая всезнайка! — Клодия не могла скрывать своей ярости. — Мне рассказали, что жители Гестиона чуть было не убили тебя.
Я не собираюсь слушать тебя, мама, — руки и ноги Юлии похолодели от ужаса, потому что в этот момент она поняла, что желает матери смерти, — я пришла сказать, что подчинюсь воле отца и больше не буду противиться браку с Септимусом Секстом.
Юлия повернулась и хотела было выйти, но Клодия вскочила со своего места и крикнула ей вслед:
— Какого отца ты имеешь в виду?!
Девушка обернулась и увидела, что набеленное, нарумяненное лицо матери, глаза которой обведены черной краской, а веки густо подкрашены ультрамариновыми тенями, — искажено от ярости. Казалось, что сейчас весь этот тяжелый грим обвалится, словно сырая, плохо наложенная штукатурка, а под ним окажется лик смерти с оскаленными зубами и ввалившимися глазницами. Юлию охватил животный страх, паника живого существа, жизни которого угрожает опасность. Как ни странно, но это мобилизовало ее силы, девушка вдруг почувствовала, что клокочущая в ней ярость, сильнее страха.
— У меня только один отец, жизнь которого для меня превыше всего! Я подчинюсь его воле, ради того, чтобы он был счастлив и спокоен. Если он так решил мою судьбу — значит, я принимаю его выбор!
— Я повторяю свой вопрос, Юлия, о каком отце ты говоришь? — Клодия сорвала со своего лба золотой обруч и в гневе отшвырнула его.
— О Юлие Квинте, конечно, и если ты собираешься сказать мне, что родила дочь от другого мужчины, то я не перестану считать Квинта своим отцом, потому что он был рядом со мной все эти годы. Если ты скажешь, что родила меня от другого мужчины, то это будет значить только то. что ты — грязная шлюха! — Юлия не верила, что это кричит она, что это ее голос. Гнев придавал ей силы, а теперь к нему прибавилась еще и жажда мести.
— Да, я родила тебя от другого мужчины! — Клодия сделала шаг вперед, словно хотела наброситься на Юлию. — Я выходила замуж, зная, что беременна от другого!
— Я не хочу этого слышать! — Юлия зажала уши руками и бросилась к выходу. Клодия бросилась за ней, и схватив за одежду, потащила обратно.
Мать и дочь боролись молча. Юлия пыталась вырваться, отталкивая Клодию, которая пыталась и бить, и не выпускать дочь одновременно.
— Ты шлюха! Шлюха! Твое место в борделе, — почти беззвучно повторяли губы девушки.
— Ты не выйдешь за него замуж! Ты не можешь!
— Я покорюсь воле отца!
— Он твой отец!
Юлия продолжала еще некоторое время отталкивать мать, а затем замерла. Клодия ударила ее еще раз, но уже ладонью, плашмя. Они сидели на каменном полу, глядя друг другу в глаза, молча. Странная тишина, которую можно было бы назвать пронзительной, давила со всех сторон.
— Септимус, Септимус Секст — твой отец, — произнесла, наконец, Клодия.
Юлия перевернулась на живот и схватив край своего черного покрывала, зажала себе рот. Перед ее глазами промелькнули все часы, что она провела в любовной неге, мечтая о ласках и объятиях Секста, о его плоти и страсти. Юлия зажала себе рот с такой силой, что почувствовала солоноватый привкус крови.
Дикий отчаянный крик, нечеловеческий, разрывающий барабанные перепонки раздался в Доме. Потом снова повисла тишина.
Клодия машинально, не глядя, гладила дочь по спине и повторяла.
— Он твой отец, он… Боги обрушат весь свой гнев на наши семьи, если ты станешь женой собственного отца. Будет чума, подобная той, что поразила Фивы, когда Эдип женился на Иокасте, своей матери. Вы будете прокляты, ты будешь проклята, ваши дети родятся чудовищами… Иди. выполняй волю Квинта, я даю тебе свое благословение.
Издали могло показаться, что ее накрашенные губы улыбаются. Даже несмотря на то, что краска с ее глаз стекала черными ручьями по красным от кармина щекам.
Юлии показалось, что от прикосновений материнской ладони в ее тело проникает яд. Девушку охватил ужас. Может быть, это все только чудовищный сон, наваждение?
— Этого не может быть… Этого не может быть… Этого не может быть! — Юлия повторяла все громче, пока не перешла на крик. Память настойчиво воспроизводила ей самые страстные моменты из эротических фантазий, связанных с Септимусом… девушка вскочила и бросилась бежать. Сама не зная как, оказалась снова у постели Квинта, схватила со столика склянку, оставленную Энергиком и поднесла ко рту…
— Нет! — Керано, которого она не заметила, сидевший возле постели хозяина, вскочил и выбил из рук девушки бутылку, которая упала и от удара о каменный пол разлетелась на тысячи мелких осколков. Керано крепко сжал Юлию и заставил ее сесть на пол, продолжая держать. Она вдруг забилась, пытаясь вырваться, но раб навалился на нее всем своим телом и прижал к полу. Он продолжал удерживать ее, пока она не обмякла и не затихла.
— Что ты, госпожа! — Керано говорил, понимая, что Юлия сейчас не поймет смысла, но ей важно слышать чей-то голос. — Что ты! Разве об этом говорил врач, господин Энергик? Разве ты хочешь убить себя и своего отца? Не смей. Жизнь не принадлежит тебе.
— Я пойду к нему, — голос Юлии звучал глухо, будто в ней поселился призрак.
— Куда ты пойдешь? Тебе нужен отдых…
— Готовьте носилки! — Юлия вскочила, глаза ее горели безумным огнем. — Я пойду к нему! Он должен… — потом взгляд девушки упал на спящего Квинта.
Она замолчала, а потом направилась к выходу. Керано остался рядом с хозяином и Юлия должна была отдать все распоряжения сама.
Уже через полчаса самые быстроногие носильщики мчали ее по улицам Рима к дому Септимуса Секста.
Корнелиус Агриппа проснулся этим утром и понял, что ему тяжело дышать, словно грудь старика стиснуло железными обручами.
— Проклятая отдышка, — пробормотал он себе под нос и попытался встать, однако силы изменили ему, Корнелиус упал обратно на подушки. Он с трудом смог протянуть руку, чтобы взять палочку и ударить в небольшой гонг, что стоял рядом с его кроватью. В спальне мгновенно появился раб. — Врача! Врача! — голос Корнелиуса постепенно перешел в хрип.
Около дома охрана оставила Юлию и направилась в ближайшую таверну, где их знали и могли накормить в долг. Люди ничего не ели два дня и были очень голодны. Ведь завтра отец Юлии заплатит им за работу. Она же сама в сопровождении Тоф пошла в свои покои. Они почти не останавливались в дороге, хотя на первый же день пути у повозки Юлии сломалась ось, и остальные два дня ей пришлось ехать верхом. Страшно ломило спину, ноги были словно деревянные, а руки так устали держать поводья, что пальцы сводило до сих пор. И все же, проходя мимо коридора, который вел в покои матери, Юлия не смогла сдержать порыв гнева, и решила прямо сейчас сказать той, что все знает и больше не позволит Клодии вмешиваться в свою жизнь. Девушка неслышно ступала по каменным плитам, ее ноги были все еще в мягких дорожных сандалиях, подошвы которых делаются из мягкой кожи, благодаря чему всадник совсем не ощущает обуви.
Подойдя к покоям Клодии, Юлия увидела свет, и услышала раздраженные голоса. Слов пока было невозможно разобрать, но один голос, огрызающийся, но с явными жалобными нотками, принадлежал Клодии, а другой…. Септимусу! Юлия почти перестала дышать и подошла еще ближе. Тяжелый гобелен, закрывавший вход в покои Клодии Примы надежно скрывал Юлию от глаз говоривших, которые, судя по голосам, были столь разгорячены, что ни за что не смогли бы услышать порывистого дыхания Юлии. Девушка замерла, чувствуя сильное головокружение и шум в ушах, ей казалось, что ее сердце колотится так громко, что способно разбудить весь дом. Пульсировали все вены в теле Юлии, она чувствовала сильные колющие удары в висках, локтевых сгибах, на шее, во рту появился сильный металлический привкус, сглатывать слюну было ужасно больно, как будто на нёбе появились мелкие порезы.
— Клодия, ты настояла, чтобы я приехал к тебе. Ты угрожала появиться в сенате! Я знаю все, что ты собиралась мне сказать, и не желаю дальше выслушивать от тебя оскорбления. В конце концов, твое безумство может нанести вред только моему будущему тестю — благородному Квинту, это его репутация пострадает прежде всего. Если тебе больше нечего мне сказать — прощай, — голос Септимуса звучал очень холодно и насмешливо.
— Этого никогда не будет, ты не женишься на ней! — истерический вопль матери заставил Юлию зажмуриться. Отвращение было столь сильно, что Юлии захотелось стряхнуть с себя слова Клодии, ее ревность, ее отвратительную попытку удержать бывшего любовника. — Ты не любишь ее! Ты говорил, что никого и никогда не полюбишь! Помнишь, тогда в Фессалии, когда ты ползал передо мной на коленях и умолял стать твоей женой!
Я все помню, Клодия, — в голосе Секста послышалась угроза, — я помню, что ты мне тогда ответила. Ты предпочла Квинта, героя, сенатора Рима! Тебе не был нужен юнец, мальчишка, оставшийся без родителей под опекой скаредного дяди! Я плакал, я умолял, а ты смеялась! Думаю, это справедливо, что месть настигла тебя в лице твоей собственной дочери.
— Но ты не можешь жениться на ней! — это уже была не просьба, а отчаянный вопль.
— Я женюсь на Юлии, — Септимус произнес эти слова отчетливо, медленно и со сладкой издевкой. — Я женюсь на ней, женюсь! Более того, я проведу брачную ночь с ней в этом доме и буду стараться, чтобы ее крики и стоны наслаждения оглушили тебя. Думаешь, я не вижу, как сладострастно изгибается ее тело? Как она вздрагивает от моего прикосновения? Как учащается ее дыхание и розовеют щеки…
Юлия больше не могла этого слышать! Она закрыла уши руками и бросилась бежать! Вон! Вон из этого дома! Девушка бежала и бежала, не сдерживая более своих рыданий! Так он хочет жениться на ней, чтобы причинить страдания Клодии, ее матери! О, боги! Она проделала такой путь, она рисковала жизнью ради него! Она отказалась от человека, который был готов ради нее на смерть! Юлия споткнулась о корень дерева и упала. Подняться у нее не оказалось сил. Девушка перевернулась на спину, рыдания теснили ей грудь. Юлии хотелось разорвать, разломать свою грудную клетку, чтобы не испытывать страшной боли, чтобы не чувствовать больше ничего! А потом оглушительный внутренний крик, который почти что свел ее с ума, внезапно стих, и остался только тоненький еле слышный писк, словно комар вился над ухом. Юлия поняла, что это она тихонечко плачет, свернувшись клубочком на земле. Она плакала и плакала, понимая, что вся ее прежняя жизнь, все мечты и надежды безвозвратно ушли в небытие, и никогда больше не возродятся к жизни.
Как только сенатор Квинт проснулся, ему тут же сообщили, что его дочь вернулась из своего путешествия. Квинт велел немедленно позвать к нему… Василия. Керано — черный раб, который выполнял обязанности посыльного — даже переспросил, кого именно следует позвать, думая, что хозяин оговорился.
— Может быть, госпожу Юлию?
— Я же ясно сказал — позови грека Василия! — сенатор выглядел раздраженным.
В последнее время он стал совсем замкнутым и раздражительным. Любое упоминание о Юлии могло вывести его из себя. Сенатор часто запирался у себя и мог не выходить целый день. Керано знал, что хозяин постоянно возносит молитвы. Однажды раб подслушал, что Квинт просит богов об избавлении его от «запретного влечения» и окончательно утвердился в догадке, что злые духи завладели сердцем сенатора Квинта. В своих вечерних обращениях к богам своей жаркой родины, Керано тоже стал просить Великий Огненный глаз, властителя всего сущего, чтобы тот своим светом убил злых духов, причиняющих мучения Квинту.
Для Василия так же было неожиданностью, что в первую очередь хозяин захочет видеть его, а не дочь.
— Садись! — сенатор указал греку на большое плетеное кресло из сухой травы. Темные круги под глазами Квинта, резко очерченные скулы и нахмуренные брови встревожили Василия.
— Долгих лет тебе, господин! Твой вид вызывает у меня страдание, — сказан грек, — неужели тебя поразила какая-то болезнь?
Расскажи мне о вашем путешествии, получила ли моя дочь благословение богов? — Квинт подался вперед, всем своим видом показывая, что не намерен отвечать на вопрос Василия.
— Господин, путешествие наше было странным, и закончилось весьма неожиданно…
И грек поведал сенатору Квинту всю историю, начиная с того дня, когда на постоялом дворе они встретили бывшего гладиатора, галла Юргента, и заканчивая подробностями обратного пути. Василий рассказал обо всем — и о странном поведении жителей Гестиона, и о драгоценностях, оказавшихся фальшивыми, и о том, как Юргент помог им добраться до Тирении, добыв деньги на арене. Единственное, о чем умолчал грек, это о чувствах, которые испытывал галл к Юлии.
— Этот человек достоин награды, — задумчиво произнес Квинт. — Пожалуй, имеет смысл разыскать его, чтобы я мог заплатить ему в десять раз больше, чем он дал моей дочери, для того, чтобы она могла нанять корабль. Этот человек благороден и предан, я хотел бы, чтобы он служил мне.
— Боюсь, найти его уже невозможно, — Василий глубоко вздохнул. Он пытался сказать Юргенту о том, что сенатор Квинт щедро вознаградит того, кто дважды спас жизнь его дочери и.
рискуя собственной жизнью, помог ей в тяжелый момент. Но Юргент даже не хотел слышать о том, чтобы вернутся в Рим. Василию показалось, что галл хотел оказаться как можно дальше от Юлии, а, может быть, и жалел, что вообще встретился с ней.
— Судя по твоим рассказам, это очень заметный человек. Почему мы не сможем его найти? — Квинт нахмурился. — Он спасается от римского правосудия? Если это так-то я выкуплю его вину, а если он бежал из гладиаторской школы, то я уплачу его хозяину ту цену, какую он захочет, а затем освобожу этого галла.
— Думаю, господин, что он уже на пути в свои земли. Он действительно благородный человек среди галлов. Его род владеет северными землями, за холодной рекой.
— Как он называл эти земли?
— Кажется, Фьеорд.
Квинт улыбнулся.
— Да, в таком случае, возможно, что мы действительно его никогда не найдем. Наши легионы так и не смогли покорить эти земли. Мы продвинулись дальше, до самой северной земли, Британии, где живут дикие народы, поклоняющиеся солнцу, а земли, лежащие к северо-востоку от холодной реки, нам пришлось обойти. Там густые леса, местами непроходимые, холодные топи, каменистые холмы и очень воинственные народы. Если этот Юргент — вождь одного из этих народов, то за него можно не волноваться.
— Позвать к вам Юлию? — Василий поднялся со своего места, поняв, что Квинт узнал все, что его интересовало.
— Я уже здесь, отец, — раздался громкий, и как показалось греку, похожий на похоронный колокол, голос Юлии.
Девушка появилась в покоях отца, одетая во все черное.
— Я хочу говорить с тобой, отец, — сказала она, — и поскольку я отчаялась ждать, пока ты позовешь меня, пришла сама.
— Что ж… Василий, оставь нас. Хотя… Подожди, я чуть было не забыл. — Квинт вынул из стоявшего перед ним ларца, инкрустированного слоновой костью, несколько больших кожаных кошельков. — Здесь деньги для тебя и других, охранявших мою дочь. А вот еще, — Квинт добавил два кошелька, — за непредвиденные осложнения и верную службу.
Грек поблагодарил хозяина, и, взяв деньги, направился к своим людям. Сегодня у них будет большой праздник.
Квинт смотрел на дочь, и сердце его переполнялось нежностью и страданием. Он хотел обнять ее, прижать к себе, осушить губами ее слезы и утешить в печали. Но обет, данный им богам — не касаться дочери, делал это невозможным. Сенатор все еще надеялся, что высшие силы смилуются над ним и избавят от своего проклятия.
— В чем дело? — сухо спросил отец, стараясь не смотреть на Юлию.
Девушка была поражена тоном его голоса.
— Отец! Что с тобой? Неужели ты не рад меня видеть? — Юлия не знала, что сказать. Может быть, Квинт тяжело заболел? Девушка хотела обнять его, но, неожиданно, отец встал со своего места и отошел. — Почему ты сторонишься меня? — у Юлии опустились руки. Неужели судьба готовит ей очередной удар?
— Почему на тебе траурные одежды? — голос Квинта прозвучал отрывисто и зло.
— Я пришла просить тебя расторгнуть брачный договор с Септимусом Секстом, — Юлия высоко подняла голову.
— Этого не будет, — коротко, но жестко ответил Квинт, хотя сердце его желало только одного, чтобы Юлия осталась рядом, ибо сенатор был уверен, что никто, кроме него… «Нет! Это все наваждение! Это все мне только кажется!» — Квинт сжал пальцами виски, пытаясь заглушить, отогнать мысль о том, что может расторгнуть брачный договор, если сама Юлия этого хочет. Но тогда она постоянно будет находиться с Квинтом в одном доме, она постоянно будет рядом! Будет говорить с ним, касаться, хотеть ласки… Этого невозможно вынести! Сенатор повернулся и хотел уйти, как можно быстрее запереться в своих покоях, заняться любым изнурительным трудом, только не чувствовать этого внутреннего огня, проклятия, что пожирает его изнутри.
— Отец! Но ты же не знаешь, что именно произошло в Фессалийской долине! Выслушай меня! — Юлия была на грани нервного срыва. Неужели самый близкий и дорогой для нее человек отвернется?!
Мне все равно, что там случилось. Ты станешь женой Септимуса Секста в назначенный день. Это мое последнее слово. — Квинт быстро пошел к выходу, потому что воля его слабела с такой же скоростью, как вода уходит в сухой песок. Он не может! Он дал обет богам! Юлия должна покинуть этот дом!
— Он был любовником матери! Он женится на • мне, чтобы отомстить ей! Меня чуть не убили в Гестионе, потому что я дочь Клодии Примы из семьи Германика! Я видела ее печать на лице одной девушки, которую моя мать поставила из ревности! Твоя жена и моя мать препятствует моему брачному союзу, потому что ревнует! — Юлия кричала, хоть отец и был на расстоянии всего лишь нескольких метров, потому что ей казалось, что его слух обращен не к ней, а куда-то внутрь него самого, что он слушает только свои желания. О, как она ошибалась! Квинт остановился, на секунду в его глазах потемнело, вдруг стало тяжело дышать. Груз бытия вдруг стал невыносимым. Это неправда! Это неправда, то, что она говорит! Нет… Он же сам знает, что правда. Ему много раз нашептывали в уши о том, что Клодия безумно любила Септимуса Секста когда-то, но он не верил! И вот теперь, Юлия говорит ему об этом. Он не может выдать ее за Секста, но и оставить рядом с собой тоже! В его голове возник огненный шар, который все увеличивался, а затем разорвался. Сенатор схватился за грудь, где вдруг стало тесно и жарко, упал на колени…
— На помощь! Отец!! — Юлия бросилась к хрипящему Квинту и хотела обнять, но он перевернулся на спину и из последних сил отполз в сторону.
— Не прикасайся… Не смей… Меня настигло проклятье богов… Или благословение.
Он больше не мог говорить, но Юлия видела в его глазах ужас, он закрывался от нее рукой, словно видел склонившееся над ним чудовище-сфинкса, а не возлюбленную дочь.
Прибывший через час врачеватель осмотрел сенатора и сделал благоприятный прогноз.
— Сердце его не больно. Приступ был вызван сильным эмоциональным потрясением. Единственное лекарство, которое я могу рекомендовать — это покой. Никаких плохих новостей, никаких противоречий, ничего такого, что способно взволновать его.
Неужели вы не обнаружили у него никаких признаков болезни? — Юлия с недоверием смотрела на Энергика, признанного врача, услугами которого пользовался сам верховный консул.
— Отчего же, обнаружил, — Энергик внимательно посмотрел на Юлию, затем взял ее за локоть и повел в сторону террасы. Когда они оказались на открытом воздухе, врачеватель снова заговорил. — Болезнь сенатора Квинта, вашего отца, отнюдь не телесная. Что-то гнетет его дух. Я не знаю что, но налицо все признаки тяжелого нервного истощения. Мы не знаем, какую роль душа играет в нашей жизни. Иногда от ее недуга человек угасает точно так же как от смертельной болезни или ранения. Он много времени проводит, обращаясь к богам. Его покои напоминают храм… — Энергик задумался, а затем добавил, как бы, про себя, — или склеп… В любом случае, вы должны следовать моим указаниям. Главное для него сейчас — покой. Вы можете сказать мне, что предшествовало его приступу?
— Мы говорили о… — Юлия замялась и покраснела, — о моем замужестве.
— И что же?
— Что? — испуганно переспросила Юлия, у нее вдруг появилось ощущение, что ее обвиняют в попытке убийства отца.
— Почему это его так взволновало? Вы сообщили ему, что хотите выйти замуж за черного невольника? — Энергик улыбнулся.
— Я… — Юлия, сама не понимая почему, начала оправдываться, — я хотела, чтобы он расторг брачный договор, потому что он невозможен, он не может быть.
— И кто же не может быть вашим мужем? Я не верю, чтобы сенатор выбрал для вас неприемлемого кандидата. Всем известно, с какой нежностью и любовью он к вам относится.
— Это было раньше, сейчас все изменилось, — Юлии вдруг стало очень холодно, ее стала пробирать мелкая дрожь.
— Однако, кого же вы так не желаете в мужья, что даже надели траурные одежды накануне свадьбы?
— Септимуса Секста, — почти шепотом произнесла Юлия.
— Секста?! Что ж, теперь понятно, почему вашему отцу стало так дурно! — Энергик всплеснул руками. — Когда дочь отказывается стать женой будущего верховного консула Республики, который богат, красив, уже вдоволь насытился женщинами и потому избегает проституток!
О, боги! Нельзя желать лучшего мужа и отца для своих внуков! Послушайте, вы еще очень молоды, и, должно быть, влюблены в какого-нибудь розовощекого юнца, раз просите отца расторгнуть брачный договор, но поверьте мне, старику — любовь проходит, как только с ее пути исчезают препятствия. Отец сделал выбор за вас, но это лучший выбор. Покоритесь вы или нет, но этот брак состоится, потому что и для Квинтов, и для Секстов — этот брак политически выгоден. Не надрывайте сердце своего отца. Покоритесь. Не заставляйте его применять к вам силу. Этого он не выдержит.
Юлия смотрела на свои руки неотрывно, словно какая-то сила приковала ее взгляд к собственным пальцам. Потом плечи ее сжались, губы задрожали, а вслед за ними и все тело. Энергик порывисто обнял ее и погладил по голове.
— Что же ты плачешь, глупая? Забудь ты своего возлюбленного. Это сейчас тебе кажется, что вся жизнь сосредоточена в его глазах, и что невозможно прожить без него. Покорись воле отца, тем более, что он страдает…
Юлии же в этот момент казалось, что она попала в западню, из которой нет, и не может быть выхода.
— В конце концов, твой будущий муж делает тебе честь своим выбором. О, Исида! Если бы ты знала, сколько знатных невест из самых богатых патрицианских семей мечтают оказаться на твоем месте! Покорись…
Энергик оставил для Квинта успокоительные капли, которые так же рекомендовал принимать и Юлии. Девушка сидела на низком табурете, возле постели отца, и держала его за руку. Сама она погрузилась в странное сомнамбулическое состояние, какое, может быть, испытывают жертвенные животные. Во всяком случае, Юлия не раз отмечала, что в их глазах нет ужаса, нет желания спастись, а только какая-то странная отрешенность, вместо судорожных попыток освободиться, полная апатия, словно они уже мертвы.
— Юлия, тебя зовет мать, — Керано опустил глаза, понимая, что девушке и так нелегко, и разговор с Клодией будет весьма некстати.
Однако Юлия неожиданно спокойно отреагировала на это известие, поднялась с табурета и пошла в сторону покоев матери. Керано не мог знать, что девушка приняла решение — следовать отцовской воле. Она собиралась сказать об этом Клодии.
Контраст между аскетическими покоями отца и пышностью покоев матери был столь разителен, что постороннему человеку могло бы показаться, что он просто перешел из одного дома в другой. Фрески и гобелены, растения, зеркала, запах благовоний, яркий свет, кричащие вазы и статуи — все это окружало Клодию Приму и казалось знатной матроне убожеством. Она была помешана на приобретении предметов роскоши, драгоценностей, тканей, благовоний, красивых рабов. Это было словно болезнь. Если Клодия видела в чьем-то доме редкую вещь, привезенную из далеких экзотических стран, вещь, которую нельзя было купить — жена Квинта могла несколько дней провести в ужасной депрессии, когда рабы боялись попадаться ей на глаза. Клодия могла неделями придумывать способы как получить понравившуюся вещь и добивалась своей цели с упорством полководца, на котором лежит ответственность за судьбу отечества.
Когда Юлия вошла, мать как раз отпускала своего парикмахера. Ее волосы были аккуратно завиты маленькими золотыми щипцами, которые нагревали в углях, для того, чтобы превратить прямые и жидкие волосы Клодии в облако из рыжих колечек. Наряд матери состоял из шелкового ярко-зеленого хитона, наброшенного на рубашку из прозрачного радужного шелка, драгоценного пояса, украшенного изумрудами, огромного количества браслетов, покрывавших ее запястья и лодыжки, а также ажурного обруча на лбу, сделанного из тончайших золотых проволок, сплетенных в какой-то растительный узор. Клодия сидела перед зеркалом, и даже не обернулась, когда увидела в нем отражение вошедшей Юлии.
— Ты уже собралась похоронить Квинта? — спросила Клодия, голос ее звенел как стальная тетива лука. — Зачем этот траур?
Юлия смотрела в глаза матери через зеркало.
— Я все знаю, — тихо и отчетливо проговорила девушка.
— Все? Надо же, какая всезнайка! — Клодия не могла скрывать своей ярости. — Мне рассказали, что жители Гестиона чуть было не убили тебя.
Я не собираюсь слушать тебя, мама, — руки и ноги Юлии похолодели от ужаса, потому что в этот момент она поняла, что желает матери смерти, — я пришла сказать, что подчинюсь воле отца и больше не буду противиться браку с Септимусом Секстом.
Юлия повернулась и хотела было выйти, но Клодия вскочила со своего места и крикнула ей вслед:
— Какого отца ты имеешь в виду?!
Девушка обернулась и увидела, что набеленное, нарумяненное лицо матери, глаза которой обведены черной краской, а веки густо подкрашены ультрамариновыми тенями, — искажено от ярости. Казалось, что сейчас весь этот тяжелый грим обвалится, словно сырая, плохо наложенная штукатурка, а под ним окажется лик смерти с оскаленными зубами и ввалившимися глазницами. Юлию охватил животный страх, паника живого существа, жизни которого угрожает опасность. Как ни странно, но это мобилизовало ее силы, девушка вдруг почувствовала, что клокочущая в ней ярость, сильнее страха.
— У меня только один отец, жизнь которого для меня превыше всего! Я подчинюсь его воле, ради того, чтобы он был счастлив и спокоен. Если он так решил мою судьбу — значит, я принимаю его выбор!
— Я повторяю свой вопрос, Юлия, о каком отце ты говоришь? — Клодия сорвала со своего лба золотой обруч и в гневе отшвырнула его.
— О Юлие Квинте, конечно, и если ты собираешься сказать мне, что родила дочь от другого мужчины, то я не перестану считать Квинта своим отцом, потому что он был рядом со мной все эти годы. Если ты скажешь, что родила меня от другого мужчины, то это будет значить только то. что ты — грязная шлюха! — Юлия не верила, что это кричит она, что это ее голос. Гнев придавал ей силы, а теперь к нему прибавилась еще и жажда мести.
— Да, я родила тебя от другого мужчины! — Клодия сделала шаг вперед, словно хотела наброситься на Юлию. — Я выходила замуж, зная, что беременна от другого!
— Я не хочу этого слышать! — Юлия зажала уши руками и бросилась к выходу. Клодия бросилась за ней, и схватив за одежду, потащила обратно.
Мать и дочь боролись молча. Юлия пыталась вырваться, отталкивая Клодию, которая пыталась и бить, и не выпускать дочь одновременно.
— Ты шлюха! Шлюха! Твое место в борделе, — почти беззвучно повторяли губы девушки.
— Ты не выйдешь за него замуж! Ты не можешь!
— Я покорюсь воле отца!
— Он твой отец!
Юлия продолжала еще некоторое время отталкивать мать, а затем замерла. Клодия ударила ее еще раз, но уже ладонью, плашмя. Они сидели на каменном полу, глядя друг другу в глаза, молча. Странная тишина, которую можно было бы назвать пронзительной, давила со всех сторон.
— Септимус, Септимус Секст — твой отец, — произнесла, наконец, Клодия.
Юлия перевернулась на живот и схватив край своего черного покрывала, зажала себе рот. Перед ее глазами промелькнули все часы, что она провела в любовной неге, мечтая о ласках и объятиях Секста, о его плоти и страсти. Юлия зажала себе рот с такой силой, что почувствовала солоноватый привкус крови.
Дикий отчаянный крик, нечеловеческий, разрывающий барабанные перепонки раздался в Доме. Потом снова повисла тишина.
Клодия машинально, не глядя, гладила дочь по спине и повторяла.
— Он твой отец, он… Боги обрушат весь свой гнев на наши семьи, если ты станешь женой собственного отца. Будет чума, подобная той, что поразила Фивы, когда Эдип женился на Иокасте, своей матери. Вы будете прокляты, ты будешь проклята, ваши дети родятся чудовищами… Иди. выполняй волю Квинта, я даю тебе свое благословение.
Издали могло показаться, что ее накрашенные губы улыбаются. Даже несмотря на то, что краска с ее глаз стекала черными ручьями по красным от кармина щекам.
Юлии показалось, что от прикосновений материнской ладони в ее тело проникает яд. Девушку охватил ужас. Может быть, это все только чудовищный сон, наваждение?
— Этого не может быть… Этого не может быть… Этого не может быть! — Юлия повторяла все громче, пока не перешла на крик. Память настойчиво воспроизводила ей самые страстные моменты из эротических фантазий, связанных с Септимусом… девушка вскочила и бросилась бежать. Сама не зная как, оказалась снова у постели Квинта, схватила со столика склянку, оставленную Энергиком и поднесла ко рту…
— Нет! — Керано, которого она не заметила, сидевший возле постели хозяина, вскочил и выбил из рук девушки бутылку, которая упала и от удара о каменный пол разлетелась на тысячи мелких осколков. Керано крепко сжал Юлию и заставил ее сесть на пол, продолжая держать. Она вдруг забилась, пытаясь вырваться, но раб навалился на нее всем своим телом и прижал к полу. Он продолжал удерживать ее, пока она не обмякла и не затихла.
— Что ты, госпожа! — Керано говорил, понимая, что Юлия сейчас не поймет смысла, но ей важно слышать чей-то голос. — Что ты! Разве об этом говорил врач, господин Энергик? Разве ты хочешь убить себя и своего отца? Не смей. Жизнь не принадлежит тебе.
— Я пойду к нему, — голос Юлии звучал глухо, будто в ней поселился призрак.
— Куда ты пойдешь? Тебе нужен отдых…
— Готовьте носилки! — Юлия вскочила, глаза ее горели безумным огнем. — Я пойду к нему! Он должен… — потом взгляд девушки упал на спящего Квинта.
Она замолчала, а потом направилась к выходу. Керано остался рядом с хозяином и Юлия должна была отдать все распоряжения сама.
Уже через полчаса самые быстроногие носильщики мчали ее по улицам Рима к дому Септимуса Секста.
Корнелиус Агриппа проснулся этим утром и понял, что ему тяжело дышать, словно грудь старика стиснуло железными обручами.
— Проклятая отдышка, — пробормотал он себе под нос и попытался встать, однако силы изменили ему, Корнелиус упал обратно на подушки. Он с трудом смог протянуть руку, чтобы взять палочку и ударить в небольшой гонг, что стоял рядом с его кроватью. В спальне мгновенно появился раб. — Врача! Врача! — голос Корнелиуса постепенно перешел в хрип.