Из машин, застрявших на шоссе, раздались звуки клаксонов – хор отчаяния. Глядя на масляные пятна на своем парковочном пятачке, я думал об убитом. Казалось, что в этих несмываемых отметках полностью запечатлелась авария – полиция, зрители и санитары скорой помощи в немых позах склонились надо мной, сидящим в разбитой машине.
За моей спиной заиграл приемник. Дворник, молодой человек с волосами почти до пояса, возвращался в свою контору, расположенную возле двери лифта. Он сел на металлический столик, обняв свою инфантильную подружку. Игнорируя его почтительные взгляды, я опять вышел на крыльцо. Проспект с трехполосным движением, ведущий к местному торговому центру, был пуст, под платанами в длинный хвост вытянулись машины. Довольный тем, что я могу прогуляться и меня не собьет с ног какая-нибудь агрессивная домохозяйка, я побрел по проспекту, время от времени прислоняясь к полированной оградке. Было без малого два часа, и торговый центр пустовал. Машины заполняли автостоянку, стояли по обе стороны каждого переулка, а их водители отдыхали в домах, скрываясь от палящего солнца. Я пересек вымощенную плитами площадку в центре скверика перед торговым центром и взобрался по ступенькам на автостоянку на крыше супермаркета. Каждое из сотни парковочных мест было занято, ряды ветровых стекол отражали солнечный свет, как щиты стеклянной фаланги легионеров.
Прислонившись к бетонной балюстраде, я вдруг осознал, какая безмерная тишина окружала меня. Изредка мигал контрольный маячок аэропорта, но ни один самолет не садился и не взлетал. Движение на шоссе замерло в очереди на юг. Машины и автобусы аэропорта на Западном проспекте застыли в ожидании смены светофора. Трехполосный хвост повозок взбирался на эстакаду развязки и дальше, к новому южному продолжению шоссе.
За недели, проведенные мною в больнице, инженеры-автодорожники проложили громадные плиты более чем на полмили к югу. Пристально глядя на эти безмолвные земли, я осознал, что вся зона, определявшая ландшафт моей жизни, была сейчас очерчена непрерывным искусственным горизонтом, составленным из вздымающихся парапетов, оград шоссе, их ответвлений и развязок. Такая же зона окружала все эти повозки подо мной, словно стены кратера диаметром в несколько миль.
Тишина не прерывалась. То здесь, то там за рулем ерзал водитель, попавший в западню под неуютным горячим солнцем, и внезапно у меня возникло ощущение, что мир остановился. Рубцы на коленях и груди были маячками, настроенными на множество передатчиков, отправляющих неизвестные мне самому сигналы, которые должны были вскрыть этот колоссальный затор и освободить водителей для истинной цели, поставленной перед их повозками, – для рая электрической автострады.
Воспоминания об этой необычной тишине были все еще свежи в моей памяти, когда Кэтрин везла меня в мой офис в Шефертоне. Вдоль Западного проспекта от пробки к пробке несся извивающийся поток машин. Моторы авиалайнеров, взлетавших из Лондонского аэропорта, изматывали небо над головой. То минутное зрелище неподвижного мира, тысяч водителей, сидящих в машинах на очерчивающих горизонт автострадах, казалось абсолютно уникальной демонстрацией этого машинного ландшафта, приглашением к исследованию виадука наших сознаний.
Сейчас, когда дело шло к окончательному выздоровлению, можно было взять напрокат машину. Заехав на коммерческую телестудию, Кэтрин принялась бесцельно кружить по автопарку, не желая меня выпускать. Молодой водитель прокатной компании, ждущий возле своей машины, смотрел, как мы описываем вокруг него кольца.
– Рената поедет с тобой? – спросила Кэтрин.
Меня удивила проницательность этой случайной догадки.
– Я думаю, она могла бы прокатиться… возможно, управлять машиной после такого перерыва гораздо утомительнее, чем я могу себе представить.
– Удивляюсь, что она позволяет тебе везти себя.
– Ты не ревнуешь?
– Может быть, немножко.
Выбросив из головы мысль о какой бы то ни было доверительной беседе, которая могла произойти между этими двумя женщинами, я попрощался с Кэтрин. Следующий час я провел в офисе студии, обсуждая с Полом Уорингом несостыковки в контракте, мешающие производству рекламного ролика, в котором мы надеялись занять актрису Элизабет Тейлор. Однако на самом деле все это время мое внимание было сосредоточено на взятой напрокат машине, которая ждала меня на стоянке. Все остальное – то, что я раздражал Уоринга, загроможденное офисное помещение, галдеж, поднятый сотрудниками, – лишь слабая тень, бесполезный подстрочник, который будет удален при редактировании. Когда ко мне в машину села Рената, я едва осознавал ее присутствие.
– С тобой все в порядке? Куда поедем?
Я уставился на руль в моих руках, на плавные очертания приборной панели с ее циферблатами и контрольными огоньками.
– Куда же еще?
Агрессивный дизайн этой стандартной кабины, с неестественно сильно выступающими ободками циферблатов, подчеркивал растущее во мне чувство связи между моим телом и автомобилем, связи более сильной, чем влечение к широким бедрам и сильным ногам Ренаты, скрытым под красным нейлоновым плащом. Я подался вперед, чтобы ощутить шрамами на груди колесо руля, прижаться коленями к включателю зажигания и рычагу ручного тормоза.
Через полчаса мы добрались до въезда на эстакаду. Вечерний поток машин тек по Западному проспекту и разделялся у въезда на развязку. Я проехал мимо места моей аварии, развернулся и направился назад по пути, преодоленному мной в минуты перед самой катастрофой. Случилось так, что дорога впереди была пуста. Ярдах в четырехстах от меня на мост взбирался грузовик. На полотне восходящей дороги возник черный седан, но я, нажав на газ, его обогнал. Через пару секунд мы достигли точки столкновения. Я притормозил и остановился на кромке бетона.
– Здесь можно парковаться?
– Нет.
– Давай остановимся, может, полиция сделает исключение в твоем случае.
Я расстегнул плащ Ренты и положил руку ей на бедро. Она подставила шею для поцелуя, поощрительно, как нежная властительница, приобняв меня за плечо.
– Мы виделись перед самой аварией, – сказал я, – ты помнишь? Мы занимались любовью.
– Я все еще ассоциируюсь у тебя с этой катастрофой?
Я провел рукой по ее бедру – цветок ее губ был влажен. Проехал автобус аэропорта, на нас смотрели пассажиры, направляющиеся в Штутгарт или Милан. Рената застегнула плащ и взяла с приборной доски «Пари-матч». Она пролистала журнал, взглянув на фотографию женщин, погибших на Филиппинах. Это совпадение параллельных мотивов насилия оказалось удачной приманкой. Ее серьезные студенческие глаза чуть задержались на занимавшей целую страницу фотографии вздувшихся трупов. Мелодия смерти и увечий все текла под ее листающими пальцами, а я уставился на развилку дорог. В пятидесяти ярдах от места, где я сейчас сидел, я убил другого человека. Анонимность этой дорожной развилки напомнила мне о теле Ренаты с его чутким набором отверстий и сгибов, которые однажды станут такими же необыкновенными и значительными для какого-нибудь мужа из пригорода, каковыми для меня являются эти бровки и разделительные линии на дороге.
Приближался белый кабриолет. Когда я выходил из машины, его водитель мигнул фарами. Я прохромал вперед, разминая правое колено, утомленное забытым сопротивлением педали. Под ногами валялся мусор: мертвые листья, сигаретные пачки и стеклянные кристаллы. Сметенные в сторону поколениями санитаров скорой помощи, эти осколки разбитых ветровых стекол были похожи на тонкие ручейки. Я загляделся на эту пыльную ленту со следами множества аварий. За пятьдесят лет, в течение которых здесь будет разбиваться все больше машин, тонкие стеклянные полоски соберутся в широкую ленту, еще за тридцать лет лягут колючим кристаллическим пляжем. Появится новая генерация пляжных бродяг – они будут сидеть на корточках на этих кучах разбитых окон, роясь в поисках окурков, использованных презервативов и оброненных монет. Погребенная под этим новоявленным геологическим слоем, нанесенным эрой автокатастроф, будет лежать и моя маленькая смерть, анонимная, как затвердевший рубец на окаменевшем дереве.
В сотне ярдов за нами на обочине припарковался пыльный американский автомобиль. Сквозь забрызганное грязью ветровое стекло на меня смотрел водитель, его широкие плечи громоздились на фоне дверной стойки. Когда я пересек дорогу, он поднял фотокамеру с тяжелым тубусом и уставился на меня сквозь объектив.
Рената посмотрела на него через плечо, как и я, удивленная столь агрессивной позой. Она открыла мне дверь.
– Ты можешь вести машину? Кто он – частный детектив?
Когда мы тронулись с места в сторону Западного проспекта, высокая, облаченная в черную куртку фигура мужчины прошагала по дороге к месту, где мы стояли. Мне было любопытно увидеть его лицо, и я сделал круг на развороте.
Мы проехали в десяти футах от него. Он прогуливался небрежной, рассеянной походкой вдоль следов, оставленных шинами на поверхности дороги, словно отмечая в своем мозгу какую-то невидимую траекторию. Солнечный свет выхватил шрамы на его лбу и губах. Когда он бросил на меня взгляд, я узнал молодого врача, которого я в последний раз видел, выходящим из палаты Елены Ремингтон в Эшфордской больнице скорой помощи.
В следующие дни я брал напрокат несколько автомобилей. Я испробовал каждый из доступных вариантов машины, начиная с тяжелого американского кабриолета и заканчивая престижным спортивным седаном и итальянской малолитражкой. То, что начиналось как иронический жест, направленный на то, чтобы поддеть Кэтрин и Ренату – обе женщины хотели, чтобы я больше никогда не водил машину, – скоро приобрело иной оттенок. Мое первое мимолетное путешествие к месту аварии снова оживило призрак мертвеца и – что более важно – набросок моей собственной смерти. В каждой из этих машин я проезжал по аварийному маршруту, представляя себе варианты другой смерти и другой жертвы, иные очертания ран.
Несмотря на попытки отмыть эти машины, следы предыдущих водителей продолжали цепляться за их салоны – отпечатки каблуков на резиновых ковриках под педалями, сухой окурок, запятнанный немодной помадой, пойманный комочком жвачки на крышке пепельницы; композиция странных царапин, словно хореография неистовой битвы, покрывала винил сиденья, как будто двое калек насиловали друг друга. Опуская ноги на педали, я чувствовал всех этих водителей, объемы, занимаемые их телами, их амурные встречи, попытки сбежать от обыденности, уныние – все, что они пережили здесь до меня. Ощущая эти наслоения, я силой заставлял себя вести машину осмотрительно, примеряя свое тело к выступающей рулевой колонке и солнцезащитным козырькам.
Вначале я бесцельно ездил по окружным дорогам южнее аэропорта, между водными резервуарами Стэнвелла, приноравливаясь к незнакомым рычагам управления. Потом я двигался вдоль восточного фланга аэропорта к развязке в Гарлингтоне, где движение в час пик буквально сметало меня неудержимым бегом металла вдоль переполненных полос Западного проспекта. Неизменно в час своей аварии я обнаруживал, что нахожусь возле въезда на эстакаду – или меня влекло мимо места аварии вместе с безумно рванувшимся к следующему светофору потоком машин, или я застывал в массивной пробке в десяти безумных футах от точки столкновения.
Когда я брал американский кабриолет, сотрудник прокатной компании заметил:
– Ну и попотели же мы, вычищая его, мистер Баллард. Машину использовала одна из ваших телекомпаний – следы от зажимов камеры остались на крыше, на дверях, на капоте.
Мысль о том, что эта студийная машина в моих руках продолжает использоваться как часть воображаемых событий, пришла мне в голову по пути из гаража в Шефертоне. Ее салон, как и салоны всех остальных машин, которые я арендовал, был покрыт царапинами и следами обуви, окурками и вмятинами, отмечающими роскошную отделку детройтского образца. На розовом виниловом сиденье была дыра, достаточно большая, чтобы вставить флагшток или, допустим, пенис. Возможно, эти отметки были оставлены в процессе воображаемых драм, изобретенных различными компаниями, использовавшими эту машину, актерами, игравшими роли детективов и мелких жуликов, тайных агентов и скрывающихся от дележа наследниц. Потертый руль хранил на своих перекладинах жир сотен рук, располагавшихся на нем в позициях, диктуемых режиссером и оператором.
Повинуясь вечернему движению Западного проспекта, я думал о том, что значит быть убитым в этом колоссальном аккумуляторе художественных образов, когда мое тело будет отмечено отпечатком сотни детективных телесериалов, росчерком забытых драм; через годы после того, как их положили на полки, присвоив номер, они оставят свои координаты на моем теле.
Отвлеченный этими ассоциациями, я обнаружил, что еду не по своей полосе и нахожусь у въезда на дорожную развязку. Тяжелая машина с ее мощным двигателем и чувствительными тормозами напоминала мне, что я переоценил себя, полагая, что могу вписать свои раны и свой опыт в эти чудовищные очертания. Сидя за рулем машины такой же модели, как была у меня раньше, я свернул на дорогу, ведущую к аэропорту.
Въезд в туннель был заблокирован массивной пробкой; я пересек встречную полосу и выехал на аэропортовскую площадь – обширную зону транзитных отелей и круглосуточных супермаркетов. Выехав с автозаправки возле туннеля, я узнал трио аэропортовских шлюх, прогуливающихся туда-сюда по маленькому островку посредине шоссе.
Увидев мою машину и, вероятно, решив, что я – американский или немецкий турист, старшая из них направилась в мою сторону. Разгуливая по этому островку среди вечернего движения, глядя на проносящиеся машины, словно ожидая переправы через Стикс, они пытались между делом подцепить путешественников. Эта троица – болтливая брюнетка из Ливерпуля, которая делала все под солнцем, робкая и безмозглая блондинка, которую, очевидно, хотела Кэтрин, судя по тому, как часто она обращала на нее мое внимание, и старшая – женщина с усталым лицом, тяжелой грудью, работавшая когда-то на бензозаправке в гараже на Западном проспекте, – казалось, составляла некую элементарную сексуальную единицу, способную так или иначе удовлетворить любого клиента.
Я остановился возле островка. В ответ на мой кивок ко мне подошла старшая из женщин. Она оперлась о пассажирскую дверь, положив сильную руку на хромированную рамку окна. Усевшись в машину, она помахала своим компаньонкам, зрачки которых двигались, как щетки дворников на поблескивающих отраженным светом ветровых стеклах проезжающих машин.
Я влился в поток машин, текущий сквозь туннель аэропорта. Плотное тело женщины, сидящей возле меня в арендованной американской машине – неизвестной героине столь многих второсортных телесериалов, – неожиданно заставило меня вспомнить о моих больных коленях и бедрах. Несмотря на дополнительные тормозные рычаги и мощную трансмиссию руля, вести американскую машину было утомительно.
– Куда мы едем? – спросила она, когда мы выехали из туннеля и направились к зданиям аэровокзала.
– На многоэтажную автостоянку – верхние уровни по вечерам пусты.
Аэропорт и его окрестности кишели проститутками всевозможных рангов. Одни ошивались в отелях, в дискотеках, где никогда не крутили музыку, они комфортно располагались возле спален для тысяч транзитных пассажиров, которые никогда не выходили за пределы аэропорта. Второй эшелон работал в толпе в здании вокзала и в ресторанчиках под крышей. В добавок к этому – армия предпринимательниц, снимающих поденно комнаты в жилых кварталах вдоль шоссе.
Мы подъехали к многоэтажному автопарку возле здания аэрофрахтовочных компаний. Я поднялся по спирали бетонной окантовки этого вычурного, претенциозного здания и припарковался на пустом пятачке среди машин на крыше. Спрятав банкноты в серебристую сумочку, женщина склонила свое cocpeдоточенное лицо над моими бедрами и стала со знанием дела одной рукой расстегивать ширинку. Она начала работать над моим пенисом поочередно ртом и ладонью, удобно положив руки поперек моих колен. Я вздрогнул от боли, когда она прижала меня своим, жестким локтем.
– Что с твоими ногами? Авария? В ее устах это прозвучало как сексуальное оскорбление.
Когда она оживила мой пенис, я взглянул на ее сильную спину, на контур ее плеч, отмеченных лямками бюстгальтера, и на продуманно оформленную приборную панель этого американского автомобиля, я уловил связь между ее толстыми ягодицами, которые поглаживала моя левая рука и пастельно оттененными циферблатами часов и спидометра. Вдохновленный этими утопленными в панель циферблатами, мой безымянный палец пополз к ее заднему проходу.
Из машин, столпившихся внизу, доносились сигналы клаксонов. Над моим плечом сверкнула фотовспышка, освещая испуганное лицо этой утомленный проститутки, обхватившей губами мой пенис, ее увядшие волосы, разбросанные на хромированных спицах руля. Отстранив ее, я посмотрел вниз, за балюстраду. Автобус аэропорта врезался в багажник такси, припаркованного у въезда в аэровокзал. Два таксиста и мужчина, все еще сжимающий в руке свой пластмассовый дипломат, доставали из кабины раненого водителя. Площадь перед аэровокзалом была перекрыта огромной пробкой из автобусов и такси. Мигая фарами, на тротуар взобралась полицейская машина и поползла между пассажирами и служащими аэропорта, сбив бампером пластмассовый дипломат.
Отреагировав на движение, отраженное в хромированной стойке окна, я посмотрел направо. В двадцати футах от меня, отделенный несколькими полосками пустых парковочных мест, на капоте автомобиля, припаркованного вплотную к бетонной балюстраде, сидел мужчина с фотоаппаратом. Я узнал этого высокого человека со шрамами на лбу. Это был врач из госпиталя. Он вынул из вспышки потемневшую лампу и швырнул ее под машины. Вытаскивая снимок из полароида, он взглянул на меня без особого интереса, словно давно привык к виду проституток и их клиентов на крыше этого многоэтажного автопарка.
– Можешь заканчивать. Достаточно.
Женщина как раз снова начала возиться у меня в паху в поисках задумчивого пениса. Я жестом велел ей сесть. Глядя в зеркало заднего вида, она поправила волосы и, не взглянув на меня, покинула машину и направилась к шахте лифта.
Высокий мужчина с камерой побрел через крышу. Я заглянул через заднее окно в его автомобиль. Пассажирское сиденье было завалено фотооборудованием – камеры, тренога, коробка с лампами. К приборной доске была прикреплена кинокамера.
Он направился обратно к своей машине, держа камеру, как пистолет. Когда он подошел к перилам, его лицо выхватил из темноты свет полицейских фар. Я вспомнил, что много раз видел это рябое лицо прежде. Оно маячило в дюжине забытых телепрограмм и мелькало на снимках в информационных журналах – это был Воан, доктор Роберт Воан, бывший специалист по компьютерам. Будучи одним из первых телевизионных ученых новой формации, Воан сочетал личный шарм – густые черные волосы над покрытым шрамами лицом, американская армейская куртка – с агрессивной лекторской манерой и полной убежденностью в значимости своей разработки – использование компьютерной технологии для контроля над международной системой дорожного движения. Три года назад в первых же программах из подготовленного им цикла Воан создал убедительный образ ученого-хулигана, мечущегося между лабораторией и телецентром на мощнейшем мотоцикле. Образованный, честолюбивый, склонный к саморекламе, он уберегся от того, чтобы быть не более чем пробивным карьеристом со степенью доктора философии, лишь благодаря оттенку наивного идеализма и странному взгляду на автомобиль и его истинную роль в нашей жизни.
Он стоял возле перил, глядя вниз на столкновение. Фары освещали четкие уплотнения шрамов над его бровями и ртом, разбитую и восстановленную переносицу. Я вспомнил, почему так внезапно оборвалась карьера Воана: в середине своего телевизионного цикла он был серьезно покалечен, попав в аварию на мотоцикле. Его лицо и характер до сих пор очень четко хранили память об этом ударе, ужасающем столкновении где-то на шоссе северных предместий. Его ноги были сломаны задними колесами грузовика, черты его лица выглядели так, будто бы их, снесенные в сторону, восстановили после катастрофы по собранию выцветших рекламных фотографий. Шрамы на губах и на лбу, самостоятельно подстриженные волосы и два недостающих верхних зуба придавали его образу оттенок запущенности и враждебности.
Выступающие косточки запястий торчали из подпаленных манжет его кожаной куртки как наручники.
Он сел в машину. Это был «линкольн-континенталь» десятилетней давности, та же модель, в которой погиб президент Кеннеди. Я вспомнил, что одним из предметов одержимости Воана было убийство Кеннеди.
Задним ходом он проехал мимо меня, чиркнув левым крылом «линкольна» по моему колену. Когда он соскользнул вниз по эстакаде, я не спеша побрел через крышу. Эта первая встреча с Воаном до сих пор не потускнела в моей памяти. Я знал, что мотивы, по которым он меня преследует, далеки от мести или вымогательства.
После нашей встречи на крыше автостоянки аэропорта я постоянно ощущал присутствие Воана. Он больше не преследовал меня, но, казалось, нависал, словно экзаменатор над студентами, наблюдая течение мыслей в моей голове. На скоростных полосах Западного проспекта я смотрел в зеркало заднего вида и сканировал парапеты мостов и многоэтажных автостоянок.
В некотором смысле я видел в Воане союзника в моих беспорядочных поисках. Я сидел, зажатый с двух сторон плотными рядами машин на развязке, алюминиевые стены автобусов аэропорта загораживали небо. Глядя с нашего балкона на переполненные цементные полосы автострад, пока Кэтрин готовила вечерние напитки, я убеждался, что ключ к этому бесконечному металлическому ландшафту лежит где-то среди этих строгих, неизменных дорожных узоров.
К счастью, мой партнер, Пол Уоринг, скоро обнаружил во мне эту мессианскую одержимость. Он договорился с Кэтрин сократить мои визиты в студию до часа в день. Легко утомляемый и возбуждаемый, я затеял абсурдную перебранку с секретаршей Уоринга. Но все это казалось призрачным и банальным. Гораздо важнее было то, что региональный дистрибьютор доставил мне новую машину.
Кэтрин отнеслась к тому, что я выбрал такую же марку и модель машины, как та, в которой я разбился, с глубочайшим подозрением. Даже боковое зеркальце было таким же. Она и секретарша критически смотрели на меня с крыльца авиафрахтовочного офиса. Карен стояла чуть позади Кэтрин, почти касаясь ее лопатки отставленным локтем, как молодая и честолюбивая матрона, покровительственно присматривающая за своим новым открытием.
– Зачем ты нас сюда позвал? – спросила Кэтрин. – Вряд ли кому-нибудь из нас хотелось снова видеть эту машину.
– И уж в любом случае не эту, миссис Баллард.
– Воан тебя преследует? – спросил я у Кэтрин. – Ты разговаривала с ним в больнице.
– Он сказал, что он полицейский фотограф. А что ему нужно?
Глаза Карен остановились на моем покрытом шрамами черепе.
– Трудно поверить, что он когда-то выступал по телевидению.
Я с трудом выдерживал взгляд Карен. Она глядела на меня, как хищник, из-за серебристых прутьев своей клетки.
– Кто-нибудь видел его на месте моей аварии?
– Понятия не имею. А ты собираешься устроить для него еще одну катастрофу? Кэтрин не спеша прошлась вокруг машины и уселась на переднее пассажирское сиденье, смакуя звонкую упругость новехонького пластика.
– Я вообще не думаю о катастрофе.
– Ты слишком много внимания уделяешь этому человеку, Воану… Ты все время о нем говоришь.
Кэтрин глядела в безупречно чистое стекло. Ее бедра были выразительно раздвинуты.
На самом деле я думал о контрасте между этой благодатной позой, занавесом стеклянных стен здания аэропорта и витринным блеском новой машины. Сидя здесь, в точной копии машины, в которой я почти убил себя, я представил себе искореженный бампер и радиаторную решетку, отчетливо вспомнил контуры деформированного капота, перекошенных оконных стоек. Треугольник лобка Кэтрин напомнил мне о том, что наш первый половой акт в этой машине еще не произошел.
На полицейской стоянке в Нортхолте я предъявил пропуск охраннику-хранителю этого музея обломков. Войдя, я замешкался, как муж, выбирающий себе жену на складе странных, извращенных снов. Под ярким светом солнца возле задней стены заброшенного кинотеатра стояло штук двадцать разбитых повозок. В дальнем конце асфальтированной площадки стоял грузовик. Его кабина была смята, словно пространственные измерения сжались вокруг тела шофера.
Потрясенный этими деформациями, я брел от машины к машине. Первому автомобилю, голубому такси, удар пришелся в левую фару. С одной стороны корпус был нетронутым, а с другой – переднее колесо оказалось вдавленным в салон. По соседству стоял белый седан, сплюснутый какой-то гигантской машиной. Следы огромных шин пересекали смятую крышу, прижимая ее к бугру карданного вала между сиденьями.
Я узнал свою машину. С переднего бампера свисали остатки буксировочного троса, кузов был забрызган маслом и грязью. Водя рукой по грязному стеклу, я всматривался сквозь окна в кабину. Не задумываясь, я встал на колени перед машиной и уставился на смятое крыло и радиаторную решетку.
За моей спиной заиграл приемник. Дворник, молодой человек с волосами почти до пояса, возвращался в свою контору, расположенную возле двери лифта. Он сел на металлический столик, обняв свою инфантильную подружку. Игнорируя его почтительные взгляды, я опять вышел на крыльцо. Проспект с трехполосным движением, ведущий к местному торговому центру, был пуст, под платанами в длинный хвост вытянулись машины. Довольный тем, что я могу прогуляться и меня не собьет с ног какая-нибудь агрессивная домохозяйка, я побрел по проспекту, время от времени прислоняясь к полированной оградке. Было без малого два часа, и торговый центр пустовал. Машины заполняли автостоянку, стояли по обе стороны каждого переулка, а их водители отдыхали в домах, скрываясь от палящего солнца. Я пересек вымощенную плитами площадку в центре скверика перед торговым центром и взобрался по ступенькам на автостоянку на крыше супермаркета. Каждое из сотни парковочных мест было занято, ряды ветровых стекол отражали солнечный свет, как щиты стеклянной фаланги легионеров.
Прислонившись к бетонной балюстраде, я вдруг осознал, какая безмерная тишина окружала меня. Изредка мигал контрольный маячок аэропорта, но ни один самолет не садился и не взлетал. Движение на шоссе замерло в очереди на юг. Машины и автобусы аэропорта на Западном проспекте застыли в ожидании смены светофора. Трехполосный хвост повозок взбирался на эстакаду развязки и дальше, к новому южному продолжению шоссе.
За недели, проведенные мною в больнице, инженеры-автодорожники проложили громадные плиты более чем на полмили к югу. Пристально глядя на эти безмолвные земли, я осознал, что вся зона, определявшая ландшафт моей жизни, была сейчас очерчена непрерывным искусственным горизонтом, составленным из вздымающихся парапетов, оград шоссе, их ответвлений и развязок. Такая же зона окружала все эти повозки подо мной, словно стены кратера диаметром в несколько миль.
Тишина не прерывалась. То здесь, то там за рулем ерзал водитель, попавший в западню под неуютным горячим солнцем, и внезапно у меня возникло ощущение, что мир остановился. Рубцы на коленях и груди были маячками, настроенными на множество передатчиков, отправляющих неизвестные мне самому сигналы, которые должны были вскрыть этот колоссальный затор и освободить водителей для истинной цели, поставленной перед их повозками, – для рая электрической автострады.
Воспоминания об этой необычной тишине были все еще свежи в моей памяти, когда Кэтрин везла меня в мой офис в Шефертоне. Вдоль Западного проспекта от пробки к пробке несся извивающийся поток машин. Моторы авиалайнеров, взлетавших из Лондонского аэропорта, изматывали небо над головой. То минутное зрелище неподвижного мира, тысяч водителей, сидящих в машинах на очерчивающих горизонт автострадах, казалось абсолютно уникальной демонстрацией этого машинного ландшафта, приглашением к исследованию виадука наших сознаний.
Сейчас, когда дело шло к окончательному выздоровлению, можно было взять напрокат машину. Заехав на коммерческую телестудию, Кэтрин принялась бесцельно кружить по автопарку, не желая меня выпускать. Молодой водитель прокатной компании, ждущий возле своей машины, смотрел, как мы описываем вокруг него кольца.
– Рената поедет с тобой? – спросила Кэтрин.
Меня удивила проницательность этой случайной догадки.
– Я думаю, она могла бы прокатиться… возможно, управлять машиной после такого перерыва гораздо утомительнее, чем я могу себе представить.
– Удивляюсь, что она позволяет тебе везти себя.
– Ты не ревнуешь?
– Может быть, немножко.
Выбросив из головы мысль о какой бы то ни было доверительной беседе, которая могла произойти между этими двумя женщинами, я попрощался с Кэтрин. Следующий час я провел в офисе студии, обсуждая с Полом Уорингом несостыковки в контракте, мешающие производству рекламного ролика, в котором мы надеялись занять актрису Элизабет Тейлор. Однако на самом деле все это время мое внимание было сосредоточено на взятой напрокат машине, которая ждала меня на стоянке. Все остальное – то, что я раздражал Уоринга, загроможденное офисное помещение, галдеж, поднятый сотрудниками, – лишь слабая тень, бесполезный подстрочник, который будет удален при редактировании. Когда ко мне в машину села Рената, я едва осознавал ее присутствие.
– С тобой все в порядке? Куда поедем?
Я уставился на руль в моих руках, на плавные очертания приборной панели с ее циферблатами и контрольными огоньками.
– Куда же еще?
Агрессивный дизайн этой стандартной кабины, с неестественно сильно выступающими ободками циферблатов, подчеркивал растущее во мне чувство связи между моим телом и автомобилем, связи более сильной, чем влечение к широким бедрам и сильным ногам Ренаты, скрытым под красным нейлоновым плащом. Я подался вперед, чтобы ощутить шрамами на груди колесо руля, прижаться коленями к включателю зажигания и рычагу ручного тормоза.
Через полчаса мы добрались до въезда на эстакаду. Вечерний поток машин тек по Западному проспекту и разделялся у въезда на развязку. Я проехал мимо места моей аварии, развернулся и направился назад по пути, преодоленному мной в минуты перед самой катастрофой. Случилось так, что дорога впереди была пуста. Ярдах в четырехстах от меня на мост взбирался грузовик. На полотне восходящей дороги возник черный седан, но я, нажав на газ, его обогнал. Через пару секунд мы достигли точки столкновения. Я притормозил и остановился на кромке бетона.
– Здесь можно парковаться?
– Нет.
– Давай остановимся, может, полиция сделает исключение в твоем случае.
Я расстегнул плащ Ренты и положил руку ей на бедро. Она подставила шею для поцелуя, поощрительно, как нежная властительница, приобняв меня за плечо.
– Мы виделись перед самой аварией, – сказал я, – ты помнишь? Мы занимались любовью.
– Я все еще ассоциируюсь у тебя с этой катастрофой?
Я провел рукой по ее бедру – цветок ее губ был влажен. Проехал автобус аэропорта, на нас смотрели пассажиры, направляющиеся в Штутгарт или Милан. Рената застегнула плащ и взяла с приборной доски «Пари-матч». Она пролистала журнал, взглянув на фотографию женщин, погибших на Филиппинах. Это совпадение параллельных мотивов насилия оказалось удачной приманкой. Ее серьезные студенческие глаза чуть задержались на занимавшей целую страницу фотографии вздувшихся трупов. Мелодия смерти и увечий все текла под ее листающими пальцами, а я уставился на развилку дорог. В пятидесяти ярдах от места, где я сейчас сидел, я убил другого человека. Анонимность этой дорожной развилки напомнила мне о теле Ренаты с его чутким набором отверстий и сгибов, которые однажды станут такими же необыкновенными и значительными для какого-нибудь мужа из пригорода, каковыми для меня являются эти бровки и разделительные линии на дороге.
Приближался белый кабриолет. Когда я выходил из машины, его водитель мигнул фарами. Я прохромал вперед, разминая правое колено, утомленное забытым сопротивлением педали. Под ногами валялся мусор: мертвые листья, сигаретные пачки и стеклянные кристаллы. Сметенные в сторону поколениями санитаров скорой помощи, эти осколки разбитых ветровых стекол были похожи на тонкие ручейки. Я загляделся на эту пыльную ленту со следами множества аварий. За пятьдесят лет, в течение которых здесь будет разбиваться все больше машин, тонкие стеклянные полоски соберутся в широкую ленту, еще за тридцать лет лягут колючим кристаллическим пляжем. Появится новая генерация пляжных бродяг – они будут сидеть на корточках на этих кучах разбитых окон, роясь в поисках окурков, использованных презервативов и оброненных монет. Погребенная под этим новоявленным геологическим слоем, нанесенным эрой автокатастроф, будет лежать и моя маленькая смерть, анонимная, как затвердевший рубец на окаменевшем дереве.
В сотне ярдов за нами на обочине припарковался пыльный американский автомобиль. Сквозь забрызганное грязью ветровое стекло на меня смотрел водитель, его широкие плечи громоздились на фоне дверной стойки. Когда я пересек дорогу, он поднял фотокамеру с тяжелым тубусом и уставился на меня сквозь объектив.
Рената посмотрела на него через плечо, как и я, удивленная столь агрессивной позой. Она открыла мне дверь.
– Ты можешь вести машину? Кто он – частный детектив?
Когда мы тронулись с места в сторону Западного проспекта, высокая, облаченная в черную куртку фигура мужчины прошагала по дороге к месту, где мы стояли. Мне было любопытно увидеть его лицо, и я сделал круг на развороте.
Мы проехали в десяти футах от него. Он прогуливался небрежной, рассеянной походкой вдоль следов, оставленных шинами на поверхности дороги, словно отмечая в своем мозгу какую-то невидимую траекторию. Солнечный свет выхватил шрамы на его лбу и губах. Когда он бросил на меня взгляд, я узнал молодого врача, которого я в последний раз видел, выходящим из палаты Елены Ремингтон в Эшфордской больнице скорой помощи.
В следующие дни я брал напрокат несколько автомобилей. Я испробовал каждый из доступных вариантов машины, начиная с тяжелого американского кабриолета и заканчивая престижным спортивным седаном и итальянской малолитражкой. То, что начиналось как иронический жест, направленный на то, чтобы поддеть Кэтрин и Ренату – обе женщины хотели, чтобы я больше никогда не водил машину, – скоро приобрело иной оттенок. Мое первое мимолетное путешествие к месту аварии снова оживило призрак мертвеца и – что более важно – набросок моей собственной смерти. В каждой из этих машин я проезжал по аварийному маршруту, представляя себе варианты другой смерти и другой жертвы, иные очертания ран.
Несмотря на попытки отмыть эти машины, следы предыдущих водителей продолжали цепляться за их салоны – отпечатки каблуков на резиновых ковриках под педалями, сухой окурок, запятнанный немодной помадой, пойманный комочком жвачки на крышке пепельницы; композиция странных царапин, словно хореография неистовой битвы, покрывала винил сиденья, как будто двое калек насиловали друг друга. Опуская ноги на педали, я чувствовал всех этих водителей, объемы, занимаемые их телами, их амурные встречи, попытки сбежать от обыденности, уныние – все, что они пережили здесь до меня. Ощущая эти наслоения, я силой заставлял себя вести машину осмотрительно, примеряя свое тело к выступающей рулевой колонке и солнцезащитным козырькам.
Вначале я бесцельно ездил по окружным дорогам южнее аэропорта, между водными резервуарами Стэнвелла, приноравливаясь к незнакомым рычагам управления. Потом я двигался вдоль восточного фланга аэропорта к развязке в Гарлингтоне, где движение в час пик буквально сметало меня неудержимым бегом металла вдоль переполненных полос Западного проспекта. Неизменно в час своей аварии я обнаруживал, что нахожусь возле въезда на эстакаду – или меня влекло мимо места аварии вместе с безумно рванувшимся к следующему светофору потоком машин, или я застывал в массивной пробке в десяти безумных футах от точки столкновения.
Когда я брал американский кабриолет, сотрудник прокатной компании заметил:
– Ну и попотели же мы, вычищая его, мистер Баллард. Машину использовала одна из ваших телекомпаний – следы от зажимов камеры остались на крыше, на дверях, на капоте.
Мысль о том, что эта студийная машина в моих руках продолжает использоваться как часть воображаемых событий, пришла мне в голову по пути из гаража в Шефертоне. Ее салон, как и салоны всех остальных машин, которые я арендовал, был покрыт царапинами и следами обуви, окурками и вмятинами, отмечающими роскошную отделку детройтского образца. На розовом виниловом сиденье была дыра, достаточно большая, чтобы вставить флагшток или, допустим, пенис. Возможно, эти отметки были оставлены в процессе воображаемых драм, изобретенных различными компаниями, использовавшими эту машину, актерами, игравшими роли детективов и мелких жуликов, тайных агентов и скрывающихся от дележа наследниц. Потертый руль хранил на своих перекладинах жир сотен рук, располагавшихся на нем в позициях, диктуемых режиссером и оператором.
Повинуясь вечернему движению Западного проспекта, я думал о том, что значит быть убитым в этом колоссальном аккумуляторе художественных образов, когда мое тело будет отмечено отпечатком сотни детективных телесериалов, росчерком забытых драм; через годы после того, как их положили на полки, присвоив номер, они оставят свои координаты на моем теле.
Отвлеченный этими ассоциациями, я обнаружил, что еду не по своей полосе и нахожусь у въезда на дорожную развязку. Тяжелая машина с ее мощным двигателем и чувствительными тормозами напоминала мне, что я переоценил себя, полагая, что могу вписать свои раны и свой опыт в эти чудовищные очертания. Сидя за рулем машины такой же модели, как была у меня раньше, я свернул на дорогу, ведущую к аэропорту.
Въезд в туннель был заблокирован массивной пробкой; я пересек встречную полосу и выехал на аэропортовскую площадь – обширную зону транзитных отелей и круглосуточных супермаркетов. Выехав с автозаправки возле туннеля, я узнал трио аэропортовских шлюх, прогуливающихся туда-сюда по маленькому островку посредине шоссе.
Увидев мою машину и, вероятно, решив, что я – американский или немецкий турист, старшая из них направилась в мою сторону. Разгуливая по этому островку среди вечернего движения, глядя на проносящиеся машины, словно ожидая переправы через Стикс, они пытались между делом подцепить путешественников. Эта троица – болтливая брюнетка из Ливерпуля, которая делала все под солнцем, робкая и безмозглая блондинка, которую, очевидно, хотела Кэтрин, судя по тому, как часто она обращала на нее мое внимание, и старшая – женщина с усталым лицом, тяжелой грудью, работавшая когда-то на бензозаправке в гараже на Западном проспекте, – казалось, составляла некую элементарную сексуальную единицу, способную так или иначе удовлетворить любого клиента.
Я остановился возле островка. В ответ на мой кивок ко мне подошла старшая из женщин. Она оперлась о пассажирскую дверь, положив сильную руку на хромированную рамку окна. Усевшись в машину, она помахала своим компаньонкам, зрачки которых двигались, как щетки дворников на поблескивающих отраженным светом ветровых стеклах проезжающих машин.
Я влился в поток машин, текущий сквозь туннель аэропорта. Плотное тело женщины, сидящей возле меня в арендованной американской машине – неизвестной героине столь многих второсортных телесериалов, – неожиданно заставило меня вспомнить о моих больных коленях и бедрах. Несмотря на дополнительные тормозные рычаги и мощную трансмиссию руля, вести американскую машину было утомительно.
– Куда мы едем? – спросила она, когда мы выехали из туннеля и направились к зданиям аэровокзала.
– На многоэтажную автостоянку – верхние уровни по вечерам пусты.
Аэропорт и его окрестности кишели проститутками всевозможных рангов. Одни ошивались в отелях, в дискотеках, где никогда не крутили музыку, они комфортно располагались возле спален для тысяч транзитных пассажиров, которые никогда не выходили за пределы аэропорта. Второй эшелон работал в толпе в здании вокзала и в ресторанчиках под крышей. В добавок к этому – армия предпринимательниц, снимающих поденно комнаты в жилых кварталах вдоль шоссе.
Мы подъехали к многоэтажному автопарку возле здания аэрофрахтовочных компаний. Я поднялся по спирали бетонной окантовки этого вычурного, претенциозного здания и припарковался на пустом пятачке среди машин на крыше. Спрятав банкноты в серебристую сумочку, женщина склонила свое cocpeдоточенное лицо над моими бедрами и стала со знанием дела одной рукой расстегивать ширинку. Она начала работать над моим пенисом поочередно ртом и ладонью, удобно положив руки поперек моих колен. Я вздрогнул от боли, когда она прижала меня своим, жестким локтем.
– Что с твоими ногами? Авария? В ее устах это прозвучало как сексуальное оскорбление.
Когда она оживила мой пенис, я взглянул на ее сильную спину, на контур ее плеч, отмеченных лямками бюстгальтера, и на продуманно оформленную приборную панель этого американского автомобиля, я уловил связь между ее толстыми ягодицами, которые поглаживала моя левая рука и пастельно оттененными циферблатами часов и спидометра. Вдохновленный этими утопленными в панель циферблатами, мой безымянный палец пополз к ее заднему проходу.
Из машин, столпившихся внизу, доносились сигналы клаксонов. Над моим плечом сверкнула фотовспышка, освещая испуганное лицо этой утомленный проститутки, обхватившей губами мой пенис, ее увядшие волосы, разбросанные на хромированных спицах руля. Отстранив ее, я посмотрел вниз, за балюстраду. Автобус аэропорта врезался в багажник такси, припаркованного у въезда в аэровокзал. Два таксиста и мужчина, все еще сжимающий в руке свой пластмассовый дипломат, доставали из кабины раненого водителя. Площадь перед аэровокзалом была перекрыта огромной пробкой из автобусов и такси. Мигая фарами, на тротуар взобралась полицейская машина и поползла между пассажирами и служащими аэропорта, сбив бампером пластмассовый дипломат.
Отреагировав на движение, отраженное в хромированной стойке окна, я посмотрел направо. В двадцати футах от меня, отделенный несколькими полосками пустых парковочных мест, на капоте автомобиля, припаркованного вплотную к бетонной балюстраде, сидел мужчина с фотоаппаратом. Я узнал этого высокого человека со шрамами на лбу. Это был врач из госпиталя. Он вынул из вспышки потемневшую лампу и швырнул ее под машины. Вытаскивая снимок из полароида, он взглянул на меня без особого интереса, словно давно привык к виду проституток и их клиентов на крыше этого многоэтажного автопарка.
– Можешь заканчивать. Достаточно.
Женщина как раз снова начала возиться у меня в паху в поисках задумчивого пениса. Я жестом велел ей сесть. Глядя в зеркало заднего вида, она поправила волосы и, не взглянув на меня, покинула машину и направилась к шахте лифта.
Высокий мужчина с камерой побрел через крышу. Я заглянул через заднее окно в его автомобиль. Пассажирское сиденье было завалено фотооборудованием – камеры, тренога, коробка с лампами. К приборной доске была прикреплена кинокамера.
Он направился обратно к своей машине, держа камеру, как пистолет. Когда он подошел к перилам, его лицо выхватил из темноты свет полицейских фар. Я вспомнил, что много раз видел это рябое лицо прежде. Оно маячило в дюжине забытых телепрограмм и мелькало на снимках в информационных журналах – это был Воан, доктор Роберт Воан, бывший специалист по компьютерам. Будучи одним из первых телевизионных ученых новой формации, Воан сочетал личный шарм – густые черные волосы над покрытым шрамами лицом, американская армейская куртка – с агрессивной лекторской манерой и полной убежденностью в значимости своей разработки – использование компьютерной технологии для контроля над международной системой дорожного движения. Три года назад в первых же программах из подготовленного им цикла Воан создал убедительный образ ученого-хулигана, мечущегося между лабораторией и телецентром на мощнейшем мотоцикле. Образованный, честолюбивый, склонный к саморекламе, он уберегся от того, чтобы быть не более чем пробивным карьеристом со степенью доктора философии, лишь благодаря оттенку наивного идеализма и странному взгляду на автомобиль и его истинную роль в нашей жизни.
Он стоял возле перил, глядя вниз на столкновение. Фары освещали четкие уплотнения шрамов над его бровями и ртом, разбитую и восстановленную переносицу. Я вспомнил, почему так внезапно оборвалась карьера Воана: в середине своего телевизионного цикла он был серьезно покалечен, попав в аварию на мотоцикле. Его лицо и характер до сих пор очень четко хранили память об этом ударе, ужасающем столкновении где-то на шоссе северных предместий. Его ноги были сломаны задними колесами грузовика, черты его лица выглядели так, будто бы их, снесенные в сторону, восстановили после катастрофы по собранию выцветших рекламных фотографий. Шрамы на губах и на лбу, самостоятельно подстриженные волосы и два недостающих верхних зуба придавали его образу оттенок запущенности и враждебности.
Выступающие косточки запястий торчали из подпаленных манжет его кожаной куртки как наручники.
Он сел в машину. Это был «линкольн-континенталь» десятилетней давности, та же модель, в которой погиб президент Кеннеди. Я вспомнил, что одним из предметов одержимости Воана было убийство Кеннеди.
Задним ходом он проехал мимо меня, чиркнув левым крылом «линкольна» по моему колену. Когда он соскользнул вниз по эстакаде, я не спеша побрел через крышу. Эта первая встреча с Воаном до сих пор не потускнела в моей памяти. Я знал, что мотивы, по которым он меня преследует, далеки от мести или вымогательства.
После нашей встречи на крыше автостоянки аэропорта я постоянно ощущал присутствие Воана. Он больше не преследовал меня, но, казалось, нависал, словно экзаменатор над студентами, наблюдая течение мыслей в моей голове. На скоростных полосах Западного проспекта я смотрел в зеркало заднего вида и сканировал парапеты мостов и многоэтажных автостоянок.
В некотором смысле я видел в Воане союзника в моих беспорядочных поисках. Я сидел, зажатый с двух сторон плотными рядами машин на развязке, алюминиевые стены автобусов аэропорта загораживали небо. Глядя с нашего балкона на переполненные цементные полосы автострад, пока Кэтрин готовила вечерние напитки, я убеждался, что ключ к этому бесконечному металлическому ландшафту лежит где-то среди этих строгих, неизменных дорожных узоров.
К счастью, мой партнер, Пол Уоринг, скоро обнаружил во мне эту мессианскую одержимость. Он договорился с Кэтрин сократить мои визиты в студию до часа в день. Легко утомляемый и возбуждаемый, я затеял абсурдную перебранку с секретаршей Уоринга. Но все это казалось призрачным и банальным. Гораздо важнее было то, что региональный дистрибьютор доставил мне новую машину.
Кэтрин отнеслась к тому, что я выбрал такую же марку и модель машины, как та, в которой я разбился, с глубочайшим подозрением. Даже боковое зеркальце было таким же. Она и секретарша критически смотрели на меня с крыльца авиафрахтовочного офиса. Карен стояла чуть позади Кэтрин, почти касаясь ее лопатки отставленным локтем, как молодая и честолюбивая матрона, покровительственно присматривающая за своим новым открытием.
– Зачем ты нас сюда позвал? – спросила Кэтрин. – Вряд ли кому-нибудь из нас хотелось снова видеть эту машину.
– И уж в любом случае не эту, миссис Баллард.
– Воан тебя преследует? – спросил я у Кэтрин. – Ты разговаривала с ним в больнице.
– Он сказал, что он полицейский фотограф. А что ему нужно?
Глаза Карен остановились на моем покрытом шрамами черепе.
– Трудно поверить, что он когда-то выступал по телевидению.
Я с трудом выдерживал взгляд Карен. Она глядела на меня, как хищник, из-за серебристых прутьев своей клетки.
– Кто-нибудь видел его на месте моей аварии?
– Понятия не имею. А ты собираешься устроить для него еще одну катастрофу? Кэтрин не спеша прошлась вокруг машины и уселась на переднее пассажирское сиденье, смакуя звонкую упругость новехонького пластика.
– Я вообще не думаю о катастрофе.
– Ты слишком много внимания уделяешь этому человеку, Воану… Ты все время о нем говоришь.
Кэтрин глядела в безупречно чистое стекло. Ее бедра были выразительно раздвинуты.
На самом деле я думал о контрасте между этой благодатной позой, занавесом стеклянных стен здания аэропорта и витринным блеском новой машины. Сидя здесь, в точной копии машины, в которой я почти убил себя, я представил себе искореженный бампер и радиаторную решетку, отчетливо вспомнил контуры деформированного капота, перекошенных оконных стоек. Треугольник лобка Кэтрин напомнил мне о том, что наш первый половой акт в этой машине еще не произошел.
На полицейской стоянке в Нортхолте я предъявил пропуск охраннику-хранителю этого музея обломков. Войдя, я замешкался, как муж, выбирающий себе жену на складе странных, извращенных снов. Под ярким светом солнца возле задней стены заброшенного кинотеатра стояло штук двадцать разбитых повозок. В дальнем конце асфальтированной площадки стоял грузовик. Его кабина была смята, словно пространственные измерения сжались вокруг тела шофера.
Потрясенный этими деформациями, я брел от машины к машине. Первому автомобилю, голубому такси, удар пришелся в левую фару. С одной стороны корпус был нетронутым, а с другой – переднее колесо оказалось вдавленным в салон. По соседству стоял белый седан, сплюснутый какой-то гигантской машиной. Следы огромных шин пересекали смятую крышу, прижимая ее к бугру карданного вала между сиденьями.
Я узнал свою машину. С переднего бампера свисали остатки буксировочного троса, кузов был забрызган маслом и грязью. Водя рукой по грязному стеклу, я всматривался сквозь окна в кабину. Не задумываясь, я встал на колени перед машиной и уставился на смятое крыло и радиаторную решетку.