Страница:
Балязин Вольдемар
Семилетняя война России с Пруссией в 1757-1760 годах (Браки Романовых)
Вольдемар Балязин
Браки Романовых с немецкими династиями в XVIII - начале XX вв.
Семилетняя война России с Пруссией в 1757-1760 годах
После того, как 11 января 1757 года Россия присоединилась к Версальскому союзному договору, заключенному 1 мая 1756 года между Австрией и Францией против Англии и Пруссии, к усилившейся за счет России, антипрусской коалиции примкнули Швеция, Саксония и некоторые мелкие государства Германии.
Война, начавшись в 1754 году, в колониальных владениях Англии и Франции в Канаде, лишь в 1756 году перешла в Европу, когда 28 мая прусский король Фридрих II вторгся с армией в 95 тысяч человек в Саксонию. Фридрих разбил в двух сражениях саксонские и союзные им австрийские войска и занял Силезию и часть Богемии.
Следует заметить, что внешняя политика России в царствование Елизаветы Петровны отличалась почти все время миролюбием и сдержанностью. Доставшаяся ей в наследство война со Швецией была завершена летом 1743 года подписанием Абоского мирного договора, и до 1757 года Россия не воевала.
Что же касается Семилетней войны с Пруссией, то участие в ней России оказалось случайностью, роковым образом связанной с интригами международных политиков-авантюристов, о чем уже говорилось, когда речь зашла о мебели мадам Помпадур и табачной торговле братьев Шуваловых.
Но теперь, после побед, одержанных Фридрихом II в Саксонии и Силезии Россия не могла оставаться в стороне. К этому ее обязывали опрометчиво подписанные союзные договоры с Францией и Австрией и реальная угроза ее владениям в Прибалтике, так как Восточная Пруссия была пограничной территорией, прилегавшей к новым российским провинциям.
В мае 1757 года семидесятитысячная русская армия, находившаяся под командованием фельдмаршала Степана Федоровича Апраксина, одного из лучших русских полководцев того времени, двинулась к берегам пограничной с Пруссией реки Неман.
Уже в августе была одержана первая крупная победа - при деревне Гросс-Егерсдорф русские войска разгромили корпус прусского фельдмаршала Левальда.
Однако, вместо того, чтобы идти на близкую отсюда столицу Восточной Пруссии Кенигсберг, Апраксин отдал приказ возвращаться в Прибалтику, объясняя это недостатком продовольствия, большими потерями и болезнями в войсках. Этот маневр породил в армии и в Петербурге слухи о его измене и привел к тому, что на его место был назначен новый главнокомандующий обрусевший англичанин, генерал-аншеф, граф Вилим Вилимович Фермор, успешно командовавший войсками в войнах со Швецией, Турцией и в последней войне - с Пруссией.
Апраксину же было предписано отправиться в Нарву и ждать дальнейших распоряжений. Однако распоряжений не последовало, а вместо этого в Нарву пожаловал "Великий государственный инквизитор", начальник Тайной канцелярии А. И. Шувалов. Следует иметь в виду, что Апраксин был другом канцлера Бестужева, а Шуваловы - ярыми его врагами. "Великий инквизитор", приехав в Нарву, незамедлительно учинил опальному фельдмаршалу строгий допрос, касающийся главным образом, его переписки с Екатериной и Бестужевым.
Шувалову нужно было доказать, что Екатерина и Бестужев склоняли Апраксина к измене с тем, чтобы всячески облегчить положение прусского короля. Допросив Апраксина, Шувалов арестовал его и перевез в урочище Четыре Руки, неподалеку от Петербурга.
Апраксин отрицал и какой-либо злой умысел в своем отступлении за Неман и утверждал, что "молодому двору никаких обещаний не делал и от него никаких замечаний в пользу прусского короля не получал".
Тем не менее, он был обвинен в государственной измене и все, заподозренные в преступной с ним связи, были арестованы и привезены на допросы в Тайную канцелярию.
14 февраля 1758 года, неожиданно для всех, был арестован и канцлер Бестужев. Его сначала арестовали и только потом стали искать: в чем бы обвинить? Сделать это было трудно, ибо Бестужев был честным человеком и патриотом, и тогда ему приписали "преступление в оскорблении Величества и за то, что он, Бестужев, старался посеять раздор между Ея Императорским Величеством и Их Императорскими Высочествами".
Дело окончилось тем, что Бестужева выслали из Петербурга в одну из его деревень, но в ходе следствия подозрения пали на Екатерину, ювелира Бернарди, Понятовского, бывшего фаворита Елизаветы Петровны, генерал-поручика Бекетова, учителя Екатерины Адодурова. Все эти люди были связаны с Екатериной, Бестужевым и английским посланником Уильямсом. Из всех них лишь Екатерина, как Великая княгиня да Понятовский, как иностранный посол, могли бы чувствовать себя относительно спокойно, если бы не их тайные интимные отношения и сугубо секретные отношения с канцлером Бестужевым, которые легко было расценить как антиправительственный заговор. Дело в том, что Бестужев составил план, по которому, как только Елизавета Петровна скончается, Петр Федорович станет императором по праву, а Екатерина будет соправительницей. Себе же Бестужев предусмотрел особый статус, который облекал его властью, не меньшей, чем у Меншикова при Екатерине I. Бестужев претендовал на председательство в трех важнейших Коллегиях - Иностранной, Военной и Адмиралтейской. Кроме того, он желал иметь звание подполковника во всех четырех лейб-гвардейских полках Преображенском, Семеновском, Измайловском и Конном. Свои соображения Бестужев изложил в виде Манифеста и прислал его Екатерине.
К счастью и для себя, и для Екатерины, Бестужев успел сжечь и Манифест и все черновики и, таким образом, лишил следователей серьезнейшей улики в государственной измене. Более того, через одного из своих преданнейших слуг - камердинера Василия Григорьевича Шкурина (запомните имя этого человека, вскоре, уважаемый читатель, Вы вновь встретитесь с ним в обстоятельствах более чем неординарных) Екатерина узнала, что бумаги сожжены и ей опасаться нечего.
И все же подозрение осталось, и Елизавета Петровна стараниями братьев Шуваловых, Петра и Александра, была уведомлена об альянсе - Бестужев Екатерина. Импульсивная и неуравновешенная императрица решила, хотя бы внешне, выказать свое неудовольствие Екатериной и перестала принимать ее, что повлекло охлаждение к ней и значительной части "большого двора".
А Станислав-Август оставался по-прежнему любовником Великой княгини, и есть много оснований полагать, что в марте 1758 года Екатерина именно от него забеременела еще раз и 9 декабря родила дочь, названную Анной. Девочку унесли в покои Елизаветы Петровны сразу же после рождения, и дальше все происходило, как и четыре года назад, когда на свет появился ее первенец Павел: в городе начались балы и фейерверки, а Екатерину вновь оставили одну. Правда, на этот раз у ее постели оказались близкие ей придворные дамы - Мария Александровна Измайлова, Анна Никитична Нарышкина, Наталья Александровна Сенявина и единственный мужчина - Станислав-Август Понятовский.
Анна Нарышкина, урожденная графиня Румянцева, была замужем за обер-гофмаршалом Александром Нарышкиным, а Измайлова и Сенявина были урожденными Нарышкиными - родными сестрами гофмаршала и доверенными наперсницами Екатерины. В "Записках" Екатерина сообщает, что эта кампания собралась тайно, что Нарышкины и Понятовский прятались за ширмы, как только раздавался стук в дверь, а, кроме того, Станислав-Август прошел во дворец, назвав себя музыкантом Великого князя. То, что Понятовский был единственным мужчиной, оказавшимся после родов у постели Екатерины, выглядит достаточно красноречивым свидетельством, подтверждающим версию о его отцовстве.
В своих "Записках" Екатерина приводит любопытный эпизод, произошедший незадолго до родов в сентябре 1758 года: "Так как я становилась тяжелой от своей беременности, то я больше не появлялась в обществе, считая, что я ближе к родам, нежели была на самом деле. Это было скучно для Великого князя... А потому Его Императорское Высочество сердился на мою беременность и вздумал сказать однажды у себя, в присутствии Льва Нарышкина и некоторых других: "Бог знает, откуда моя жена берет свою беременность, я не слишком-то знаю, мой ли это ребенок, и должен ли я его принять на свой счет".
И все же, когда девочка родилась, Петр Федорович был рад произошедшему. Во-первых, ребенка назвали точь-в-точь, как звали его покойную мать - родную сестру императрицы - Анной Петровной. Во-вторых, Петр Федорович получил, как отец новорожденной, 60 000 рублей, которые, конечно же, были ему более чем необходимы.
Девочка прожила очень недолго и умерла 8 марта 1759 года. Ее почему-то похоронили не в Петропавловском соборе, который с 1725 года стал усыпальницей дома Романовых, а в церкви Благовещения Александро-Невской лавры. И это обстоятельство тоже не ускользнуло от современников, наводя их на мысль о том, была ли Анна Петровна законной царской дочерью?
* * *
А события за стенами императорских дворцов шли своим чередом. 11 января 1758 года войска Вилима Фермора заняли столицу Восточной Пруссии Кенигсберг.
Затем 14 августа последовало кровопролитное и упорное сражение при Цорндорфе, в котором противники потеряли только убитыми около тридцати тысяч человек. Екатерина писала, что в бою под Цорндорфом было убито более тысячи русских офицеров. Многие из погибших прежде квартировали или жили в Петербурге, и потому сообщения о цорндорфском побоище вызвало в городе скорбь и уныние, но война продолжалась, и пока ей не было видно конца. Вместе со всеми переживала и Екатерина. Совсем по-другому и чувствовал и вел себя Петр Федорович.
С известием о Цорндорфском сражении в Петербург прибыл полковник Розен. Денщик Розена стал болтать, что русские под Цорндорфом потерпели поражение. За это денщика посадили на гауптвахту. Когда тот освободился, Петр Федорович призвал его к себе. В зале, где произошла их встреча, стояла группа офицеров-голштинцев. В их присутствии Петр сказал: "Ты поступил как честный малый. Расскажи мне все, хотя я и без того хорошо знаю, что русские никогда не могут побить пруссаков". И указывая на стоящих рядом голштинцев добавил: "Смотри, это все пруссаки, - разве такие люди могут быть побиты русскими!" Разумеется, и этот эпизод вскоре стал известен многим.
Меж тем, 6 августа 1758 года, так и не дождавшись суда, внезапно скончался С. Ф. Апраксин. Он умер от паралича сердца, но по Петербургу тут же распространились слухи о насильственной смерти - ведь он умер в заточении. Еще более убедило сторонников этой версии то, что фельдмаршала похоронили без всяких почестей, наспех, и в тайне от всех на кладбище Александро-Невской лавры.
Апраксин умер от паралича сердца, однако отчего паралич произошел можно было только гадать. Косвенным признанием невиновности Апраксина было то, что все привлеченные к следствию по делу Бестужева - а оно возникло после ареста Апраксина - были либо понижены в должностях, либо высланы из Петербурга в свои деревни, но никто не понес уголовного наказания.
Екатерина еще некоторое время пребывала в немилости у императрицы, но после того, как попросила отпустить ее в Цербст, к родителям, чтобы не испытывать унижений и оскорбительных для нее подозрений, Елизавета Петровна сменила гнев на милость и восстановила с невесткой прежние отношения.
* * *
А на театре военных действий удачи сменялись неудачами и, как следствие этого, сменялись и главнокомандующие: Фермора в июне 1759 года сменил фельдмаршал, граф Петр Семенович Салтыков, а в сентябре 1760-го появился еще один фельдмаршал, граф Александр Борисович Бутурлин. Любимец императрицы блеснул мимолетной удачей - без боя занял Берлин, малочисленный гарнизон которого ушел из города при приближении русского кавалерийского отряда.
Однако, через трое суток также поспешно ретировались и русские, узнав о подходе к столице Пруссии превосходящих сил Фридриха II. "Диверсия" на Берлин ничего не изменила в ходе войны. А решающим для ее исхода оказалась не военная кампания, а приход к власти в Англии нового правительства, которое отказало Пруссии в дальнейших денежных субсидиях.
Братья Орловы
Следствие по делу Бестужева все же бросило тень на Понятовского, он вынужден был оставить свой пост и уехать в Польшу.
...После отъезда Понятовского из Петербурга, Екатерина недолго пребывала в одиночестве. На сей раз ее избранником оказался один из самых популярных гвардейских офицеров, красавец, силач, буян и задира 25-летний капитан Григорий Григорьевич Орлов, один из пяти братьев Орловых, четверо из которых служили в гвардии, в разных, дислоцированных в Петербурге, полках.
Орловы происходили из тверских дворян и свое благородное происхождение могли подтвердить грамотой, относящейся к концу XVI века. Основателем своего рода они считали помещика Лукьяна Ивановича Орлова, владельца села Люткино, Бежецкого уезда, Тверской губернии.
Его внук Иван Иванович Орлов в конце XVII века служил подполковником одного из московских стрелецких полков. Его полк выступил против Петра, и когда царь примчался из Вены выводить крамолу, то среди тех, кто был приговорен к смерти, оказался и Иван Орлов. Когда Орлова и его товарищей привели к эшафоту, вдруг приехал Петр и поднялся на эшафот, став рядом с палачом. А следом за царем на помост ступил Иван Орлов. И как только он поднялся, под ноги ему подкатилась отрубленная стрелецкая голова. Орлов засмеялся и пнул голову так, что та слетела с помоста на землю. А потом подошел к плахе, и с улыбкой сказал Петру: "Отодвинься государь, здесь не твое место - мое". И с улыбкой положил голову на плаху.
Петру понравилось и то, что он видел, и слова, ему сказанные, и он помиловал Орлова за бесстрашие и удаль.
Таким был родной дед братьев Орловых. А их отцом стал сын Ивана Ивановича - Григорий Иванович. Он тоже пошел по стезе военной службы и уже с юных лет стал солдатом, проведя в походах и сражениях все царствование Петра I, участвуя и в Северной войне, и в Прутском походе. К концу Северной войны он был командиром Ингерманландского полка - одного из лучших армейских пехотных полков России, первым командиром которого был Меншиков. Григорий Орлов был лично известен Петру I и с гордостью носил на золотой цепи его портрет, подаренный самим императором.
Все было бы хорошо, но не везло Григорию Ивановичу в делах семейных: хотел он иметь потомство, да не дал ему Бог детей. Так и жил он с бесплодной женой пока та не умерла, оставив его бобылем. Было вдовцу в ту пору пятьдесят два года, но бурлила в нем кровь Орловых, и бесшабашная удаль не оставляла старика, не оставляла его и надежда родить и взрастить детей. И в 1733 году он женился на шестнадцатилетней красавице Лукерье Ивановне Зиновьевой, и она за восемь лет родила ему шестерых сыновей: Ивана, Григория, Алексея, Федора, Михаила и Владимира.
Только один из них, Михаил, умер во младенчестве, остальные же выросли красавцами и богатырями.
Женитьба заставила Орлова-отца выйти в отставку. Ему дали чин генерал-майора, но вскоре вновь призвали на службу, на сей раз - статскую, предложив пост Новгородского губернатора. Он умер в этой должности в 1746 году, на шестьдесят втором году жизни. В то время его старшему сыну, Ивану, было 13 лет, а младшему, Владимиру -три года. Оставшись одна, Лукерья Ивановна, не смогла дать своим сыновьям хорошего домашнего воспитания, но вырастила их необычайно здоровыми, сильными и смелыми.
Хорошо понимая, что будущее ее сыновей в Петербурге, молодая вдова отправила четырех старших сыновей, оставив при себе лишь самого младшего Владимира. Первым уехал старший - Иван. Окончив Сухопутный шляхетный кадетский корпус, он поступил в гвардию унтер-офицером. В 1749 году в корпус привезли и четырнадцатилетнего Григория, проявившего незаурядные способности к языкам, и за короткое время овладевшего немецким и французским. Учился Григорий Орлов всего один год, а затем вступил в службу рядовым лейб-гвардии Семеновского полка, но через семь лет, в 1757 году, был переведен в армию офицером и сразу же принял участие в Семилетней войне. 14 августа 1758 года в жестоком сражении под Цорндорфом Григорий Орлов был трижды ранен, проявив отменную храбрость и хладнокровие. Из-за этого он стал очень популярен в офицерской среде, а из-за отличного знания языков ему был препоручен взятый в плен под Цорндорфом адъютант Фридриха II граф Шверин. После Цорндорфа Орлова вместе со Шверином отправили на зимние квартиры в Кенигсберг, а оттуда по приказанию Елизаветы Петровны оба они приехали в Петербург. Здесь он не мог не обратить на себя внимания двора. Петр Шувалов, на беду себе, взял Григория Григорьевича в адъютанты. Почему "на беду"? Да потому что в двадцатипятилетнего красавца-адъютанта тут же влюбилась светская львица, княгиня Елена Степановна Куракина, бывшая в ту пору любовницей Петра Ивановича Шувалова. Граф и генерал-фельдцейхмейстер не потерпел этого и перевел Орлова в фузелерный гренадерский полк. Однако это не убавило популярности Григорию Орлову - он, по-прежнему, оставался в чести и во всех полках гвардии и при Малом дворе, где ему особенно мироволил Петр Федорович. И, конечно же, не могла не обратить на Григория благосклонного внимания и Екатерина Алексеевна, симпатизировавшая и третьему Орлову - Алексею.
Теперь вкратце и о нем.
Алексей Орлов в Кадетский корпус не пошел. Четырнадцати лет он поступил рядовым в лейб-гвардии Преображенский полк и вскоре стал признанным коноводом гвардейской молодежи, прежде всего из-за того, что был самым сильным человеком в полку.
Алексей Орлов не будучи тучным весил около 150 килограмм. Одним сабельным ударом он отсекал голову быку. Ему не составляло труда раздавить яблоко между двумя пальцами или поднять Екатерину с коляской, в которой она сидела. Вместе с тем он был очень умен, хитер и необычайно храбр.
Четвертый из братьев - Федор - вначале повторил путь Григория, поступив в Сухопутный шляхетный кадетский корпус, а затем - в Семеновский полк. Так же, как и Григорий, Федор вскоре перешел в армию офицером и шестнадцати лет принял участие в Семилетней войне, отличившись, как и Григорий, неустрашимостью и отвагой. И он, подобно своим старшим братьям, в конце 50-х годов оказался в Петербурге, разделяя вместе с Григорием славу отменного драчуна, повесы, кутилы и храбреца.
Особняком сложилась судьба младшего из Орловых - Владимира. Он не служил ни в военной, ни в статской службе, а провел юность в деревне, ведя жизнь совершенно противоположную, нежели его братья. Владимир более всего любил чтение и ученые занятия, отдавая предпочтение ботанике, агрономии и астрономии. В Петербурге он появился позже всех, и здесь тоже стоял особняком, прослыв среди братьев "красной девицей".
Особенно прославились своими подвигами два брата Орловых - Алексей и Федор. Громкую известность получило их неугасающее соперничество с самым сильным человеком в Петербурге - Александром Мартыновичем Шванвичем. Здесь уместно будет познакомиться с ним поближе.
Александр Шванвич - правильнее было бы писать "Шванвиц", ибо так писалась его немецкая фамилия - был сыном преподавателя Академической гимназии и переводчика с немецкого и латинского языков, Мартина Шванвица, натурализовавшегося в России в последние годы царствования Петра I, но так как его сын был введен в русскую литературу под фамилией "Шванвич" самим Пушкиным, то и в этой книге автор сохранит его фамилии такое же написание.
В 1727 году у него родился второй сын - Александр, крестной матерью которого стала восемнадцатилетняя Елизавета Петровна. Как и три его брата, Александр был отдан в Академическую гимназию, где и проучился с 1735 по 1740 год. По окончании гимназии Шванвича зачислили в артиллерию, а через восемь лет - 21 ноября 1748 года он стал гренадером поручьичьего ранга Лейб-кампании. А. М. Шванвич был таким же пьяницей, повесой и задирой, как и братья Орловы и потому справедливо считать их всех одного поля ягодой.
Около 1752 года и произошло то самое событие, которое заставило говорить об Алексее и Федоре Орловых и Шванвиче весь светский Петербург.
Дело было в том, что бесконечные выяснения, кто из них троих самый сильный, и возникавшие в связи с этим столь же бесконечные драки, заставили, наконец, и Шванвича, и Орловых найти мирный выход из создавшейся нелепой и опасной ситуации. Было постановлено, что если Шванвич встретит где-либо одного из братьев, то встреченный беспрекословно ему подчиняется. А если Шванвич встретит двух Орловых вместе, тогда он должен будет во всем повиноваться им. Однажды Шванвич зашел в трактир, где сидел Федор Орлов. Шванвич приказал Федору отойти от бильярда и отдать ему кий. Затем он велел ему же уступить место за столом, отдав вино и понравившуюся ему девицу. Федор, выполняя условия соглашения, повиновался, как вдруг в трактир вошел Алексей Орлов и ситуация сразу же переменилась: теперь братья потребовали вернуть им все - бильярд, вино и девицу. Шванвич заартачился, но Орловы вытолкали его за дверь.
Шванвич затаился и спрятавшись за воротами стал поджидать выхода братьев. Первым вышел Алексей, и Шванвич нанес ему палашом удар по лицу. Орлов упал, но рана оказалась несмертельной. (Впоследствии, когда Алексей Орлов вошел в историю, как победитель турецкого флота в бухте Чесма и стал графом Орловым-Чесменским, знаменитый скульптор Федот Иванович Шубин изваял из мрамора его бюст и запечатлел этот огромный шрам, идущий через всю щеку).
Братья Орловы не стали мстить Шванвичу, и он не был наказан за его бесчестный поступок.
(Чтобы распрощаться с Александром Шванвичем, скажем только, что потом служил он на Украине, в Торжке, а в феврале 1765 года был пожалован чином секунд-майора и умер в этом же чине через 27 лет командиром батальона в Кронштадте).
* * *
Если до сих пор, Вам, уважаемый читатель, были представлены все братья Орловы, то героем дальнейшего повествования станет второй из братьев Григорий. Итак, Григорий появился в Петербурге, привезя с собою из Кенигсберга пленного адъютанта прусского короля графа Шверина.
Орлова и Шверина поселили в доме придворного банкира Кнутцена, стоявшем рядом с Зимним дворцом. Это облегчало встречи Григория Орлова с Екатериной, которая, как утверждали, влюбилась в красавца и силача с первого взгляда. Екатерина тайно навещала своего нового любовника в доме Кнутцена и вскоре почувствовала, что беременна.
Однако, из-за того, что Петр Федорович давно уже пренебрегал своими супружескими обязанностями и делил ложе с кем угодно, но только не со своею женой, беременность Екатерины была почти для всех тайной, кроме очень узкого круга самых доверенных и близких ей лиц.
Екатерина, оказавшаяся в положении в августе 1761 года, решила сохранить ребенка и родить его, чем бы ей это не грозило. Как и водится, первые пять месяцев - до самого конца 1761 года - скрывать беременность было не очень трудно, тем более, что она и не находилась в центре внимания, так как и Большой и Малый дворы более всего волновало все ухудшающееся состояние здоровья Елизаветы Петровны и постоянно возникающий в связи с этим вопрос о престолонаследии.
Именно об этом мы и поговорим сейчас с Вами, уважаемый читатель.
Болезни и смерть Елизаветы Петровны
При дворе склонялись во-первых, к тому, чтобы трон наследовал Петр III; во-вторых, чтобы императором был объявлен Павел Петрович, а соправителями при нем были оба его родителя; и в-третьих, чтобы Екатерина была регентшей, а ее муж был бы отправлен к себе на родину - в Голштинию. Были и сторонники того, чтобы только Екатерине принадлежал российский престол, ибо ее качества правительницы государства были очевидны и бесспорно предпочтительнее качеств Петра Федоровича.
В то время, как происходило все это, здоровье Елизаветы Петровны становилось все хуже и хуже. Врачи давали ей лекарства, и она их принимала, но когда те же врачи давали ей благие советы, требуя воздержания в пище и питье, она отмахивалась от целителей, как от надоедливых мух и продолжала вести себя как прежде, отказавшись только от парадных обедов, балов и дворцовых выходов. Затем вдруг впала она в другую крайность, отказываясь от скоромной пищи. В марте 1760 года ее врач Пуассонье приходил в отчаяние потому, что Елизавета Петровна, ссылаясь на Великий пост, отказывалась выпить бульон, предпочитая греху грозящую ей смерть от отека легких.
Первый серьезный случай, заставивший многих задуматься над тем, долго ли осталось жить императрице, произошел 8 сентября 1758 года в Царском Селе на праздник Рождества Богородицы: Елизавета Петровна во время службы в церкви почувствовала себя дурно, вышла на крыльцо и потеряла сознание. Рядом не оказалось никого из ее свиты, а простые люди, собравшись вокруг нее, не смели подойти к царице. Когда, наконец, появились врачи, больная едва прийдя в себя, открыла глаза, но никого не узнала и невнятно спросила: "Где я?"
Несколько дней после этого, Елизавета Петровна говорила с трудом и встала с постели лишь к концу месяца.
А с конца пятидесятых годов Елизавета Петровна стала часто и подолгу болеть. Нередко случались у нее истерические припадки. Из-за невоздержанности в еде и всяческого отсутствия режима постоянно шла кровь носом, а потом открылись и незаживающие, кровоточащие раны на ногах. За зиму 1760-1761 года она участвовала только в одном празднике, все время проводя в своей спальне, где принимала и портных и министров. Она и обеды устраивала в спальне, приглашая к столу лишь самых близких людей, так как шумные и многолюдные застолья уже давно стали утомлять больную императрицу, недавно перешагнувшую пятидесятилетний рубеж. Пословица: "Бабий век - сорок лет", в XVIII столетии понималась буквально, ибо тогда было совершенно иным восприятие возрастных реалий - двадцатилетняя девушка считалась уже старой девой, а сорокалетняя женщина - старухой.
Браки Романовых с немецкими династиями в XVIII - начале XX вв.
Семилетняя война России с Пруссией в 1757-1760 годах
После того, как 11 января 1757 года Россия присоединилась к Версальскому союзному договору, заключенному 1 мая 1756 года между Австрией и Францией против Англии и Пруссии, к усилившейся за счет России, антипрусской коалиции примкнули Швеция, Саксония и некоторые мелкие государства Германии.
Война, начавшись в 1754 году, в колониальных владениях Англии и Франции в Канаде, лишь в 1756 году перешла в Европу, когда 28 мая прусский король Фридрих II вторгся с армией в 95 тысяч человек в Саксонию. Фридрих разбил в двух сражениях саксонские и союзные им австрийские войска и занял Силезию и часть Богемии.
Следует заметить, что внешняя политика России в царствование Елизаветы Петровны отличалась почти все время миролюбием и сдержанностью. Доставшаяся ей в наследство война со Швецией была завершена летом 1743 года подписанием Абоского мирного договора, и до 1757 года Россия не воевала.
Что же касается Семилетней войны с Пруссией, то участие в ней России оказалось случайностью, роковым образом связанной с интригами международных политиков-авантюристов, о чем уже говорилось, когда речь зашла о мебели мадам Помпадур и табачной торговле братьев Шуваловых.
Но теперь, после побед, одержанных Фридрихом II в Саксонии и Силезии Россия не могла оставаться в стороне. К этому ее обязывали опрометчиво подписанные союзные договоры с Францией и Австрией и реальная угроза ее владениям в Прибалтике, так как Восточная Пруссия была пограничной территорией, прилегавшей к новым российским провинциям.
В мае 1757 года семидесятитысячная русская армия, находившаяся под командованием фельдмаршала Степана Федоровича Апраксина, одного из лучших русских полководцев того времени, двинулась к берегам пограничной с Пруссией реки Неман.
Уже в августе была одержана первая крупная победа - при деревне Гросс-Егерсдорф русские войска разгромили корпус прусского фельдмаршала Левальда.
Однако, вместо того, чтобы идти на близкую отсюда столицу Восточной Пруссии Кенигсберг, Апраксин отдал приказ возвращаться в Прибалтику, объясняя это недостатком продовольствия, большими потерями и болезнями в войсках. Этот маневр породил в армии и в Петербурге слухи о его измене и привел к тому, что на его место был назначен новый главнокомандующий обрусевший англичанин, генерал-аншеф, граф Вилим Вилимович Фермор, успешно командовавший войсками в войнах со Швецией, Турцией и в последней войне - с Пруссией.
Апраксину же было предписано отправиться в Нарву и ждать дальнейших распоряжений. Однако распоряжений не последовало, а вместо этого в Нарву пожаловал "Великий государственный инквизитор", начальник Тайной канцелярии А. И. Шувалов. Следует иметь в виду, что Апраксин был другом канцлера Бестужева, а Шуваловы - ярыми его врагами. "Великий инквизитор", приехав в Нарву, незамедлительно учинил опальному фельдмаршалу строгий допрос, касающийся главным образом, его переписки с Екатериной и Бестужевым.
Шувалову нужно было доказать, что Екатерина и Бестужев склоняли Апраксина к измене с тем, чтобы всячески облегчить положение прусского короля. Допросив Апраксина, Шувалов арестовал его и перевез в урочище Четыре Руки, неподалеку от Петербурга.
Апраксин отрицал и какой-либо злой умысел в своем отступлении за Неман и утверждал, что "молодому двору никаких обещаний не делал и от него никаких замечаний в пользу прусского короля не получал".
Тем не менее, он был обвинен в государственной измене и все, заподозренные в преступной с ним связи, были арестованы и привезены на допросы в Тайную канцелярию.
14 февраля 1758 года, неожиданно для всех, был арестован и канцлер Бестужев. Его сначала арестовали и только потом стали искать: в чем бы обвинить? Сделать это было трудно, ибо Бестужев был честным человеком и патриотом, и тогда ему приписали "преступление в оскорблении Величества и за то, что он, Бестужев, старался посеять раздор между Ея Императорским Величеством и Их Императорскими Высочествами".
Дело окончилось тем, что Бестужева выслали из Петербурга в одну из его деревень, но в ходе следствия подозрения пали на Екатерину, ювелира Бернарди, Понятовского, бывшего фаворита Елизаветы Петровны, генерал-поручика Бекетова, учителя Екатерины Адодурова. Все эти люди были связаны с Екатериной, Бестужевым и английским посланником Уильямсом. Из всех них лишь Екатерина, как Великая княгиня да Понятовский, как иностранный посол, могли бы чувствовать себя относительно спокойно, если бы не их тайные интимные отношения и сугубо секретные отношения с канцлером Бестужевым, которые легко было расценить как антиправительственный заговор. Дело в том, что Бестужев составил план, по которому, как только Елизавета Петровна скончается, Петр Федорович станет императором по праву, а Екатерина будет соправительницей. Себе же Бестужев предусмотрел особый статус, который облекал его властью, не меньшей, чем у Меншикова при Екатерине I. Бестужев претендовал на председательство в трех важнейших Коллегиях - Иностранной, Военной и Адмиралтейской. Кроме того, он желал иметь звание подполковника во всех четырех лейб-гвардейских полках Преображенском, Семеновском, Измайловском и Конном. Свои соображения Бестужев изложил в виде Манифеста и прислал его Екатерине.
К счастью и для себя, и для Екатерины, Бестужев успел сжечь и Манифест и все черновики и, таким образом, лишил следователей серьезнейшей улики в государственной измене. Более того, через одного из своих преданнейших слуг - камердинера Василия Григорьевича Шкурина (запомните имя этого человека, вскоре, уважаемый читатель, Вы вновь встретитесь с ним в обстоятельствах более чем неординарных) Екатерина узнала, что бумаги сожжены и ей опасаться нечего.
И все же подозрение осталось, и Елизавета Петровна стараниями братьев Шуваловых, Петра и Александра, была уведомлена об альянсе - Бестужев Екатерина. Импульсивная и неуравновешенная императрица решила, хотя бы внешне, выказать свое неудовольствие Екатериной и перестала принимать ее, что повлекло охлаждение к ней и значительной части "большого двора".
А Станислав-Август оставался по-прежнему любовником Великой княгини, и есть много оснований полагать, что в марте 1758 года Екатерина именно от него забеременела еще раз и 9 декабря родила дочь, названную Анной. Девочку унесли в покои Елизаветы Петровны сразу же после рождения, и дальше все происходило, как и четыре года назад, когда на свет появился ее первенец Павел: в городе начались балы и фейерверки, а Екатерину вновь оставили одну. Правда, на этот раз у ее постели оказались близкие ей придворные дамы - Мария Александровна Измайлова, Анна Никитична Нарышкина, Наталья Александровна Сенявина и единственный мужчина - Станислав-Август Понятовский.
Анна Нарышкина, урожденная графиня Румянцева, была замужем за обер-гофмаршалом Александром Нарышкиным, а Измайлова и Сенявина были урожденными Нарышкиными - родными сестрами гофмаршала и доверенными наперсницами Екатерины. В "Записках" Екатерина сообщает, что эта кампания собралась тайно, что Нарышкины и Понятовский прятались за ширмы, как только раздавался стук в дверь, а, кроме того, Станислав-Август прошел во дворец, назвав себя музыкантом Великого князя. То, что Понятовский был единственным мужчиной, оказавшимся после родов у постели Екатерины, выглядит достаточно красноречивым свидетельством, подтверждающим версию о его отцовстве.
В своих "Записках" Екатерина приводит любопытный эпизод, произошедший незадолго до родов в сентябре 1758 года: "Так как я становилась тяжелой от своей беременности, то я больше не появлялась в обществе, считая, что я ближе к родам, нежели была на самом деле. Это было скучно для Великого князя... А потому Его Императорское Высочество сердился на мою беременность и вздумал сказать однажды у себя, в присутствии Льва Нарышкина и некоторых других: "Бог знает, откуда моя жена берет свою беременность, я не слишком-то знаю, мой ли это ребенок, и должен ли я его принять на свой счет".
И все же, когда девочка родилась, Петр Федорович был рад произошедшему. Во-первых, ребенка назвали точь-в-точь, как звали его покойную мать - родную сестру императрицы - Анной Петровной. Во-вторых, Петр Федорович получил, как отец новорожденной, 60 000 рублей, которые, конечно же, были ему более чем необходимы.
Девочка прожила очень недолго и умерла 8 марта 1759 года. Ее почему-то похоронили не в Петропавловском соборе, который с 1725 года стал усыпальницей дома Романовых, а в церкви Благовещения Александро-Невской лавры. И это обстоятельство тоже не ускользнуло от современников, наводя их на мысль о том, была ли Анна Петровна законной царской дочерью?
* * *
А события за стенами императорских дворцов шли своим чередом. 11 января 1758 года войска Вилима Фермора заняли столицу Восточной Пруссии Кенигсберг.
Затем 14 августа последовало кровопролитное и упорное сражение при Цорндорфе, в котором противники потеряли только убитыми около тридцати тысяч человек. Екатерина писала, что в бою под Цорндорфом было убито более тысячи русских офицеров. Многие из погибших прежде квартировали или жили в Петербурге, и потому сообщения о цорндорфском побоище вызвало в городе скорбь и уныние, но война продолжалась, и пока ей не было видно конца. Вместе со всеми переживала и Екатерина. Совсем по-другому и чувствовал и вел себя Петр Федорович.
С известием о Цорндорфском сражении в Петербург прибыл полковник Розен. Денщик Розена стал болтать, что русские под Цорндорфом потерпели поражение. За это денщика посадили на гауптвахту. Когда тот освободился, Петр Федорович призвал его к себе. В зале, где произошла их встреча, стояла группа офицеров-голштинцев. В их присутствии Петр сказал: "Ты поступил как честный малый. Расскажи мне все, хотя я и без того хорошо знаю, что русские никогда не могут побить пруссаков". И указывая на стоящих рядом голштинцев добавил: "Смотри, это все пруссаки, - разве такие люди могут быть побиты русскими!" Разумеется, и этот эпизод вскоре стал известен многим.
Меж тем, 6 августа 1758 года, так и не дождавшись суда, внезапно скончался С. Ф. Апраксин. Он умер от паралича сердца, но по Петербургу тут же распространились слухи о насильственной смерти - ведь он умер в заточении. Еще более убедило сторонников этой версии то, что фельдмаршала похоронили без всяких почестей, наспех, и в тайне от всех на кладбище Александро-Невской лавры.
Апраксин умер от паралича сердца, однако отчего паралич произошел можно было только гадать. Косвенным признанием невиновности Апраксина было то, что все привлеченные к следствию по делу Бестужева - а оно возникло после ареста Апраксина - были либо понижены в должностях, либо высланы из Петербурга в свои деревни, но никто не понес уголовного наказания.
Екатерина еще некоторое время пребывала в немилости у императрицы, но после того, как попросила отпустить ее в Цербст, к родителям, чтобы не испытывать унижений и оскорбительных для нее подозрений, Елизавета Петровна сменила гнев на милость и восстановила с невесткой прежние отношения.
* * *
А на театре военных действий удачи сменялись неудачами и, как следствие этого, сменялись и главнокомандующие: Фермора в июне 1759 года сменил фельдмаршал, граф Петр Семенович Салтыков, а в сентябре 1760-го появился еще один фельдмаршал, граф Александр Борисович Бутурлин. Любимец императрицы блеснул мимолетной удачей - без боя занял Берлин, малочисленный гарнизон которого ушел из города при приближении русского кавалерийского отряда.
Однако, через трое суток также поспешно ретировались и русские, узнав о подходе к столице Пруссии превосходящих сил Фридриха II. "Диверсия" на Берлин ничего не изменила в ходе войны. А решающим для ее исхода оказалась не военная кампания, а приход к власти в Англии нового правительства, которое отказало Пруссии в дальнейших денежных субсидиях.
Братья Орловы
Следствие по делу Бестужева все же бросило тень на Понятовского, он вынужден был оставить свой пост и уехать в Польшу.
...После отъезда Понятовского из Петербурга, Екатерина недолго пребывала в одиночестве. На сей раз ее избранником оказался один из самых популярных гвардейских офицеров, красавец, силач, буян и задира 25-летний капитан Григорий Григорьевич Орлов, один из пяти братьев Орловых, четверо из которых служили в гвардии, в разных, дислоцированных в Петербурге, полках.
Орловы происходили из тверских дворян и свое благородное происхождение могли подтвердить грамотой, относящейся к концу XVI века. Основателем своего рода они считали помещика Лукьяна Ивановича Орлова, владельца села Люткино, Бежецкого уезда, Тверской губернии.
Его внук Иван Иванович Орлов в конце XVII века служил подполковником одного из московских стрелецких полков. Его полк выступил против Петра, и когда царь примчался из Вены выводить крамолу, то среди тех, кто был приговорен к смерти, оказался и Иван Орлов. Когда Орлова и его товарищей привели к эшафоту, вдруг приехал Петр и поднялся на эшафот, став рядом с палачом. А следом за царем на помост ступил Иван Орлов. И как только он поднялся, под ноги ему подкатилась отрубленная стрелецкая голова. Орлов засмеялся и пнул голову так, что та слетела с помоста на землю. А потом подошел к плахе, и с улыбкой сказал Петру: "Отодвинься государь, здесь не твое место - мое". И с улыбкой положил голову на плаху.
Петру понравилось и то, что он видел, и слова, ему сказанные, и он помиловал Орлова за бесстрашие и удаль.
Таким был родной дед братьев Орловых. А их отцом стал сын Ивана Ивановича - Григорий Иванович. Он тоже пошел по стезе военной службы и уже с юных лет стал солдатом, проведя в походах и сражениях все царствование Петра I, участвуя и в Северной войне, и в Прутском походе. К концу Северной войны он был командиром Ингерманландского полка - одного из лучших армейских пехотных полков России, первым командиром которого был Меншиков. Григорий Орлов был лично известен Петру I и с гордостью носил на золотой цепи его портрет, подаренный самим императором.
Все было бы хорошо, но не везло Григорию Ивановичу в делах семейных: хотел он иметь потомство, да не дал ему Бог детей. Так и жил он с бесплодной женой пока та не умерла, оставив его бобылем. Было вдовцу в ту пору пятьдесят два года, но бурлила в нем кровь Орловых, и бесшабашная удаль не оставляла старика, не оставляла его и надежда родить и взрастить детей. И в 1733 году он женился на шестнадцатилетней красавице Лукерье Ивановне Зиновьевой, и она за восемь лет родила ему шестерых сыновей: Ивана, Григория, Алексея, Федора, Михаила и Владимира.
Только один из них, Михаил, умер во младенчестве, остальные же выросли красавцами и богатырями.
Женитьба заставила Орлова-отца выйти в отставку. Ему дали чин генерал-майора, но вскоре вновь призвали на службу, на сей раз - статскую, предложив пост Новгородского губернатора. Он умер в этой должности в 1746 году, на шестьдесят втором году жизни. В то время его старшему сыну, Ивану, было 13 лет, а младшему, Владимиру -три года. Оставшись одна, Лукерья Ивановна, не смогла дать своим сыновьям хорошего домашнего воспитания, но вырастила их необычайно здоровыми, сильными и смелыми.
Хорошо понимая, что будущее ее сыновей в Петербурге, молодая вдова отправила четырех старших сыновей, оставив при себе лишь самого младшего Владимира. Первым уехал старший - Иван. Окончив Сухопутный шляхетный кадетский корпус, он поступил в гвардию унтер-офицером. В 1749 году в корпус привезли и четырнадцатилетнего Григория, проявившего незаурядные способности к языкам, и за короткое время овладевшего немецким и французским. Учился Григорий Орлов всего один год, а затем вступил в службу рядовым лейб-гвардии Семеновского полка, но через семь лет, в 1757 году, был переведен в армию офицером и сразу же принял участие в Семилетней войне. 14 августа 1758 года в жестоком сражении под Цорндорфом Григорий Орлов был трижды ранен, проявив отменную храбрость и хладнокровие. Из-за этого он стал очень популярен в офицерской среде, а из-за отличного знания языков ему был препоручен взятый в плен под Цорндорфом адъютант Фридриха II граф Шверин. После Цорндорфа Орлова вместе со Шверином отправили на зимние квартиры в Кенигсберг, а оттуда по приказанию Елизаветы Петровны оба они приехали в Петербург. Здесь он не мог не обратить на себя внимания двора. Петр Шувалов, на беду себе, взял Григория Григорьевича в адъютанты. Почему "на беду"? Да потому что в двадцатипятилетнего красавца-адъютанта тут же влюбилась светская львица, княгиня Елена Степановна Куракина, бывшая в ту пору любовницей Петра Ивановича Шувалова. Граф и генерал-фельдцейхмейстер не потерпел этого и перевел Орлова в фузелерный гренадерский полк. Однако это не убавило популярности Григорию Орлову - он, по-прежнему, оставался в чести и во всех полках гвардии и при Малом дворе, где ему особенно мироволил Петр Федорович. И, конечно же, не могла не обратить на Григория благосклонного внимания и Екатерина Алексеевна, симпатизировавшая и третьему Орлову - Алексею.
Теперь вкратце и о нем.
Алексей Орлов в Кадетский корпус не пошел. Четырнадцати лет он поступил рядовым в лейб-гвардии Преображенский полк и вскоре стал признанным коноводом гвардейской молодежи, прежде всего из-за того, что был самым сильным человеком в полку.
Алексей Орлов не будучи тучным весил около 150 килограмм. Одним сабельным ударом он отсекал голову быку. Ему не составляло труда раздавить яблоко между двумя пальцами или поднять Екатерину с коляской, в которой она сидела. Вместе с тем он был очень умен, хитер и необычайно храбр.
Четвертый из братьев - Федор - вначале повторил путь Григория, поступив в Сухопутный шляхетный кадетский корпус, а затем - в Семеновский полк. Так же, как и Григорий, Федор вскоре перешел в армию офицером и шестнадцати лет принял участие в Семилетней войне, отличившись, как и Григорий, неустрашимостью и отвагой. И он, подобно своим старшим братьям, в конце 50-х годов оказался в Петербурге, разделяя вместе с Григорием славу отменного драчуна, повесы, кутилы и храбреца.
Особняком сложилась судьба младшего из Орловых - Владимира. Он не служил ни в военной, ни в статской службе, а провел юность в деревне, ведя жизнь совершенно противоположную, нежели его братья. Владимир более всего любил чтение и ученые занятия, отдавая предпочтение ботанике, агрономии и астрономии. В Петербурге он появился позже всех, и здесь тоже стоял особняком, прослыв среди братьев "красной девицей".
Особенно прославились своими подвигами два брата Орловых - Алексей и Федор. Громкую известность получило их неугасающее соперничество с самым сильным человеком в Петербурге - Александром Мартыновичем Шванвичем. Здесь уместно будет познакомиться с ним поближе.
Александр Шванвич - правильнее было бы писать "Шванвиц", ибо так писалась его немецкая фамилия - был сыном преподавателя Академической гимназии и переводчика с немецкого и латинского языков, Мартина Шванвица, натурализовавшегося в России в последние годы царствования Петра I, но так как его сын был введен в русскую литературу под фамилией "Шванвич" самим Пушкиным, то и в этой книге автор сохранит его фамилии такое же написание.
В 1727 году у него родился второй сын - Александр, крестной матерью которого стала восемнадцатилетняя Елизавета Петровна. Как и три его брата, Александр был отдан в Академическую гимназию, где и проучился с 1735 по 1740 год. По окончании гимназии Шванвича зачислили в артиллерию, а через восемь лет - 21 ноября 1748 года он стал гренадером поручьичьего ранга Лейб-кампании. А. М. Шванвич был таким же пьяницей, повесой и задирой, как и братья Орловы и потому справедливо считать их всех одного поля ягодой.
Около 1752 года и произошло то самое событие, которое заставило говорить об Алексее и Федоре Орловых и Шванвиче весь светский Петербург.
Дело было в том, что бесконечные выяснения, кто из них троих самый сильный, и возникавшие в связи с этим столь же бесконечные драки, заставили, наконец, и Шванвича, и Орловых найти мирный выход из создавшейся нелепой и опасной ситуации. Было постановлено, что если Шванвич встретит где-либо одного из братьев, то встреченный беспрекословно ему подчиняется. А если Шванвич встретит двух Орловых вместе, тогда он должен будет во всем повиноваться им. Однажды Шванвич зашел в трактир, где сидел Федор Орлов. Шванвич приказал Федору отойти от бильярда и отдать ему кий. Затем он велел ему же уступить место за столом, отдав вино и понравившуюся ему девицу. Федор, выполняя условия соглашения, повиновался, как вдруг в трактир вошел Алексей Орлов и ситуация сразу же переменилась: теперь братья потребовали вернуть им все - бильярд, вино и девицу. Шванвич заартачился, но Орловы вытолкали его за дверь.
Шванвич затаился и спрятавшись за воротами стал поджидать выхода братьев. Первым вышел Алексей, и Шванвич нанес ему палашом удар по лицу. Орлов упал, но рана оказалась несмертельной. (Впоследствии, когда Алексей Орлов вошел в историю, как победитель турецкого флота в бухте Чесма и стал графом Орловым-Чесменским, знаменитый скульптор Федот Иванович Шубин изваял из мрамора его бюст и запечатлел этот огромный шрам, идущий через всю щеку).
Братья Орловы не стали мстить Шванвичу, и он не был наказан за его бесчестный поступок.
(Чтобы распрощаться с Александром Шванвичем, скажем только, что потом служил он на Украине, в Торжке, а в феврале 1765 года был пожалован чином секунд-майора и умер в этом же чине через 27 лет командиром батальона в Кронштадте).
* * *
Если до сих пор, Вам, уважаемый читатель, были представлены все братья Орловы, то героем дальнейшего повествования станет второй из братьев Григорий. Итак, Григорий появился в Петербурге, привезя с собою из Кенигсберга пленного адъютанта прусского короля графа Шверина.
Орлова и Шверина поселили в доме придворного банкира Кнутцена, стоявшем рядом с Зимним дворцом. Это облегчало встречи Григория Орлова с Екатериной, которая, как утверждали, влюбилась в красавца и силача с первого взгляда. Екатерина тайно навещала своего нового любовника в доме Кнутцена и вскоре почувствовала, что беременна.
Однако, из-за того, что Петр Федорович давно уже пренебрегал своими супружескими обязанностями и делил ложе с кем угодно, но только не со своею женой, беременность Екатерины была почти для всех тайной, кроме очень узкого круга самых доверенных и близких ей лиц.
Екатерина, оказавшаяся в положении в августе 1761 года, решила сохранить ребенка и родить его, чем бы ей это не грозило. Как и водится, первые пять месяцев - до самого конца 1761 года - скрывать беременность было не очень трудно, тем более, что она и не находилась в центре внимания, так как и Большой и Малый дворы более всего волновало все ухудшающееся состояние здоровья Елизаветы Петровны и постоянно возникающий в связи с этим вопрос о престолонаследии.
Именно об этом мы и поговорим сейчас с Вами, уважаемый читатель.
Болезни и смерть Елизаветы Петровны
При дворе склонялись во-первых, к тому, чтобы трон наследовал Петр III; во-вторых, чтобы императором был объявлен Павел Петрович, а соправителями при нем были оба его родителя; и в-третьих, чтобы Екатерина была регентшей, а ее муж был бы отправлен к себе на родину - в Голштинию. Были и сторонники того, чтобы только Екатерине принадлежал российский престол, ибо ее качества правительницы государства были очевидны и бесспорно предпочтительнее качеств Петра Федоровича.
В то время, как происходило все это, здоровье Елизаветы Петровны становилось все хуже и хуже. Врачи давали ей лекарства, и она их принимала, но когда те же врачи давали ей благие советы, требуя воздержания в пище и питье, она отмахивалась от целителей, как от надоедливых мух и продолжала вести себя как прежде, отказавшись только от парадных обедов, балов и дворцовых выходов. Затем вдруг впала она в другую крайность, отказываясь от скоромной пищи. В марте 1760 года ее врач Пуассонье приходил в отчаяние потому, что Елизавета Петровна, ссылаясь на Великий пост, отказывалась выпить бульон, предпочитая греху грозящую ей смерть от отека легких.
Первый серьезный случай, заставивший многих задуматься над тем, долго ли осталось жить императрице, произошел 8 сентября 1758 года в Царском Селе на праздник Рождества Богородицы: Елизавета Петровна во время службы в церкви почувствовала себя дурно, вышла на крыльцо и потеряла сознание. Рядом не оказалось никого из ее свиты, а простые люди, собравшись вокруг нее, не смели подойти к царице. Когда, наконец, появились врачи, больная едва прийдя в себя, открыла глаза, но никого не узнала и невнятно спросила: "Где я?"
Несколько дней после этого, Елизавета Петровна говорила с трудом и встала с постели лишь к концу месяца.
А с конца пятидесятых годов Елизавета Петровна стала часто и подолгу болеть. Нередко случались у нее истерические припадки. Из-за невоздержанности в еде и всяческого отсутствия режима постоянно шла кровь носом, а потом открылись и незаживающие, кровоточащие раны на ногах. За зиму 1760-1761 года она участвовала только в одном празднике, все время проводя в своей спальне, где принимала и портных и министров. Она и обеды устраивала в спальне, приглашая к столу лишь самых близких людей, так как шумные и многолюдные застолья уже давно стали утомлять больную императрицу, недавно перешагнувшую пятидесятилетний рубеж. Пословица: "Бабий век - сорок лет", в XVIII столетии понималась буквально, ибо тогда было совершенно иным восприятие возрастных реалий - двадцатилетняя девушка считалась уже старой девой, а сорокалетняя женщина - старухой.