По дороге в Первопрестольную Петр заболел корью и две недели пролежал в постели, остановившись в Твери.
4 февраля наконец совершился его торжественный въезд в Москву, где старая русская аристократия, в большинстве своем ненавидевшая Петра I и благоговевшая перед памятью великомученика Алексея, встретила нового императора с неподдельной радостью и восторгом.
На волне этого приема самыми близкими людьми для Петра II оказались князья Долгорукие – Василий Лукич и Алексей Григорьевич, введенные в состав Верховного Тайного совета, а любовь юного императора к Москве оказалась столь велика, что он официально объявил ее единственной столицей.
Коронация состоялась 25 февраля 1728 года, а 29 ноября 1729 года Петр II обручился с княжной Екатериной Долгорукой и назначил день свадьбы с нею – 19 января 1730 года. Однако свадьбе не суждено было состояться: 7 января, менее чем за две недели до намеченного срока, четырнадцатилетний император сильно простудился, тут же заболел оспой и за день до свадьбы, не приходя в сознание, умер. Он не успел написать никакого завещания, и потому судьба российского престола снова оказалась весьма неопределенной.
Первым заговорил Дмитрий Голицын, прямо заявивший, что дети Екатерины I не более чем выблядки Петра I и никаких прав на престол не имеют. Он же первым назвал в качестве претендентки на престол Курляндскую герцогиню Анну Ивановну. 19 января в десять часов утра Сенат, Синод и генералитет единогласно подтвердили принятое решение. После этого семь членов Верховного Тайного совета выработали условия, так называемые «кондиции», которые, по их мысли, должна была принять Анна Ивановна, прежде чем станет императрицей. По этим «кондициям» Анна Ивановна обязывалась: править страной вместе с Верховным Тайным советом; без его согласия не начинать войны и не заключать мира; передать в подчинение Верховному Тайному совету командование гвардией; не присваивать своей властью никаких чинов выше полковничьего; не употреблять государственные доходы для собственного пользования; не казнить без суда, по собственному произволу, никого из дворянства; не выходить замуж и не назначать себе преемника без согласия Верховного Тайного совета.
«Кондиции» завершались фразой: «А буде чего по сему обещанию не исполню, то лишена буду короны Российской».
Добавив к «Кондициям» письмо о том, что все это одобрено Сенатом, Синодом и генералитетом, чего на самом деле не было, Василий Лукич Долгорукий поехал в Митаву к Анне Ивановне.
Звездный час братьев Левенвольде
Анна Ивановна, «верховники» и Эрнст Бирон
Выдающиеся немцы – вице-канцлер Остерман и фельдмаршал Миних
Мекленбург-Шверинская герцогиня Анна – наследница русского трона
Появление в России принца Антона-Ульриха Брауншвейг-Беверн-Люнебургского
4 февраля наконец совершился его торжественный въезд в Москву, где старая русская аристократия, в большинстве своем ненавидевшая Петра I и благоговевшая перед памятью великомученика Алексея, встретила нового императора с неподдельной радостью и восторгом.
На волне этого приема самыми близкими людьми для Петра II оказались князья Долгорукие – Василий Лукич и Алексей Григорьевич, введенные в состав Верховного Тайного совета, а любовь юного императора к Москве оказалась столь велика, что он официально объявил ее единственной столицей.
Коронация состоялась 25 февраля 1728 года, а 29 ноября 1729 года Петр II обручился с княжной Екатериной Долгорукой и назначил день свадьбы с нею – 19 января 1730 года. Однако свадьбе не суждено было состояться: 7 января, менее чем за две недели до намеченного срока, четырнадцатилетний император сильно простудился, тут же заболел оспой и за день до свадьбы, не приходя в сознание, умер. Он не успел написать никакого завещания, и потому судьба российского престола снова оказалась весьма неопределенной.
* * *
В момент смерти Петра II возле него, в Лефортовском дворце, кроме родственников, находились шесть человек: трое Долгоруких – Алексей Григорьевич, Василий Лукич и Михаил Владимирович, барон Андрей Иванович Остерман, князь Дмитрий Михайлович Голицын и генерал-адмирал Федор Матвеевич Апраксин – брат царицы Марфы, жены царя Федора Алексеевича. Посоветовавшись друг с другом, они решили пригласить для обсуждения создавшейся ситуации еще и трех фельдмаршалов – князей Василия Владимировича Долгорукого, Михаила Михайловича Голицына, Ивана Юрьевича Трубецкого, а также морганатического мужа царевны Прасковьи Ивановны, сенатора и генерал-поручика Ивана Ильича Дмитриева-Мамонова.Первым заговорил Дмитрий Голицын, прямо заявивший, что дети Екатерины I не более чем выблядки Петра I и никаких прав на престол не имеют. Он же первым назвал в качестве претендентки на престол Курляндскую герцогиню Анну Ивановну. 19 января в десять часов утра Сенат, Синод и генералитет единогласно подтвердили принятое решение. После этого семь членов Верховного Тайного совета выработали условия, так называемые «кондиции», которые, по их мысли, должна была принять Анна Ивановна, прежде чем станет императрицей. По этим «кондициям» Анна Ивановна обязывалась: править страной вместе с Верховным Тайным советом; без его согласия не начинать войны и не заключать мира; передать в подчинение Верховному Тайному совету командование гвардией; не присваивать своей властью никаких чинов выше полковничьего; не употреблять государственные доходы для собственного пользования; не казнить без суда, по собственному произволу, никого из дворянства; не выходить замуж и не назначать себе преемника без согласия Верховного Тайного совета.
«Кондиции» завершались фразой: «А буде чего по сему обещанию не исполню, то лишена буду короны Российской».
Добавив к «Кондициям» письмо о том, что все это одобрено Сенатом, Синодом и генералитетом, чего на самом деле не было, Василий Лукич Долгорукий поехал в Митаву к Анне Ивановне.
Звездный час братьев Левенвольде
В предыдущих главах уже упоминалось, что в 1727 году, сразу после смерти Екатерины I, один из ее любовников, граф Рейнгольд-Густав Левенвольде уехал на свою родину – в Ливонию. Брат же его, граф Карл-Густав Левенвольде, остался в Петербурге и сделал после смерти Екатерины неплохую карьеру. Карл-Густав был камергером при Петре II и в связи с этим имел доступ ко многим государственным тайнам. Был он осведомлен и о замысле «верховников» ограничить самодержавную власть Анны Ивановны.
Как только Карл-Густав узнал об этом намерении, он тотчас же написал письмо своему брату Рейнгольду-Густаву, жившему под Ригой, и отправил послание с быстро-конным нарочным, который примчался к адресату, на сутки обогнав «верховников», медленно ехавших в каретах.
Рейнгольд-Густав, прочитав письмо и тоже не теряя ни минуты, сам понесся в Митаву к Анне Ивановне, чтобы вовремя предупредить ее о коварных планах Долгоруких «со товарищи».
Рейнгольд-Густав не только передал письмо, но и посоветовал Анне Ивановне подписать «кондиции», не показав вида, что она знает о чем-либо, а потом, в Петербурге, уничтожить эту бумагу. Анна Ивановна не забыла этой услуги братьев Левенвольде и, став императрицей, произвела Рейнгольда-Густава в обер-гофмаршалы, а Карла-Густава в генерал-поручики и генерал-адъютанты.
28 января 1730 года Анна Ивановна подписала «Кондиции» и на следующий день выехала из Митавы в Москву.
Как только Карл-Густав узнал об этом намерении, он тотчас же написал письмо своему брату Рейнгольду-Густаву, жившему под Ригой, и отправил послание с быстро-конным нарочным, который примчался к адресату, на сутки обогнав «верховников», медленно ехавших в каретах.
Рейнгольд-Густав, прочитав письмо и тоже не теряя ни минуты, сам понесся в Митаву к Анне Ивановне, чтобы вовремя предупредить ее о коварных планах Долгоруких «со товарищи».
Рейнгольд-Густав не только передал письмо, но и посоветовал Анне Ивановне подписать «кондиции», не показав вида, что она знает о чем-либо, а потом, в Петербурге, уничтожить эту бумагу. Анна Ивановна не забыла этой услуги братьев Левенвольде и, став императрицей, произвела Рейнгольда-Густава в обер-гофмаршалы, а Карла-Густава в генерал-поручики и генерал-адъютанты.
28 января 1730 года Анна Ивановна подписала «Кондиции» и на следующий день выехала из Митавы в Москву.
Анна Ивановна, «верховники» и Эрнст Бирон
Встретившие Анну Ивановну «верховники» с удовлетворением отметили, что Бирон не приехал с нею вместе, о чем специально просил ее Василий Лукич Долгорукий. Зато жена Бирона и его дети были рядом с нею, что было дурным предзнаменованием – вслед за женой в Москве мог появиться и муж.
На следующий день, 11 февраля, состоялись похороны Петра II, которые откладывались из-за ожидания приезда новой императрицы.
Когда похоронная процессия стала выстраиваться за гробом Петра II, его невесту Екатерину Долгорукую просто-напросто не подпустили к покойному, и «порушенная невеста», как стали ее называть, осталась вся в слезах во дворце, а потом уехала к себе домой. Брат ее, князь Иван, был поставлен в середину процессии, хотя как ближайший друг покойного порывался встать сразу за гробом.
Все это красноречиво свидетельствовало о том, что звезда Долгоруких закатилась.
20 февраля в Успенском соборе Кремля Анна приняла присягу высших сановников империи и князей церкви, а 25 февраля при большом стечении московских дворян и гвардейских офицеров на клочки изорвала «кондиции», но все же пригласила «верховников» вместе со своими сторонниками к пиршественному столу, накрытому в Грановитой палате.
Во главе стола был поставлен малый императорский трон, и, пока собравшиеся устраивались на своих местах, императрица вдруг встала и сошла к князю Василию Лукичу Долгорукому. Вплотную приблизившись к нему, Анна Ивановна взяла князя двумя пальцами за большой нос и повела вокруг опорного столба, поддерживавшего своды Грановитой палаты.
Обведя Долгорукого вокруг столба, Анна Ивановна остановила его против портрета Ивана Грозного и спросила:
– Князь Василий Лукич, ты знаешь, чей это портрет?
– Знаю, государыня. Царя Ивана Васильевича.
– Ну, так знай, что я хотя и баба, но такая же буду, как и он. Вы, семеро дураков, собирались водить меня за нос, да прежде-то я тебя провела.
Через десять дней специальным Манифестом Анна Ивановна упразднила Верховный Тайный совет, а с течением времени все его члены оказались либо в ссылке, либо на плахе.
Сделавший более прочих для укрепления самодержавной власти офицер-преображенец Семен Андреевич Салтыков – двоюродный брат императрицы по матери, Прасковье Федоровне Салтыковой, на следующий же день после переворота стал генерал-лейтенантом, а вскоре и генерал-аншефом. Кроме того, он получил придворный чин гофмейстера и имение с десятью тысячами душ.
Теперь и Бирон мог приехать к своей возлюбленной, что он вскоре и сделал.
Анна Ивановна снова перенесла столицу в Петербург и со всем двором переехала на берега Невы, оставив Салтыкова генерал-губернатором и главнокомандующим Москвы, а 9 февраля 1732 года пожаловала ему и титул графа.
И в Митаве, и в Москве, и в Петербурге Бирон и его семья жили в одном дворце с Анной Ивановной. И до женитьбы Бирона, и после спальни герцогини Курляндской и ее фаворита находились рядом и соединялись дверью. То же самое было потом и в России. Казалось бы, фаворит должен был сохранять абсолютную верность своей государыне или уж, во всяком случае, скрывать от нее свои похождения. Однако не тут-то было. Как и при дворе Петра I, Екатерины I и Петра II, ветреность и переменчивость сердечных привязанностей оставались неизменными в царствование Анны Ивановны. Правда, первое время Бирон был осторожен и не подавал императрице поводов к ревности. Но когда Анна Ивановна стала стареть и все чаще болеть, он увлекся по-прежнему влиятельной «конфиденткой» – доверенной подругой и наперсницей Елизаветы Петровны, уже знакомой нам Маврой Егоровной Шепелевой, которая после смерти Анны Петровны возвратилась из Киля в Петербург и снова перешла к цесаревне в прежнем своем качестве – «фрейлины двора Ее Императорского Высочества». Шепелева была умна, богата, но некрасива, хотя последнему ее качеству мало кто из мужчин придавал значение, вполне довольствуясь двумя первыми. Кроме того, она слыла большой искусницей в альковных делах, а эту сторону женского нрава мужчины всегда считали наизначительнейшей. Что же касается ее влияния на Елизавету Петровну, то здесь Мавра Егоровна не имела равных.
Всего этого в совокупности оказалось вполне достаточно, чтобы Эрнст Бирон, имевший свои политические, и не только, виды на цесаревну, стал любовником Шепелевой, а вскоре уже и искренне, насколько он был на это способен, полюбил ее.
Анна Ивановна знала об их романе, сердясь, называла Шепелеву не иначе, как «Маврушка», но ничего поделать не могла, хотя однажды не постеснялась прибегнуть к помощи нелюбимой кузины, чтобы образумить изменника. В одном из немногих писем Елизавете Петровне раздосадованная Анна Ивановна писала: «Герцог и Маврушка окончательно опошлились. Он ни одного дня не проводит дома, разъезжает с нею совершенно открыто в экипаже по городу, отдает с нею вместе визиты и посещает театры».
Разумеется, что амурные похождения фаворита были не самым важным его делом: для Бирона на первом месте всю жизнь стояла «одна, но пламенная страсть» – обладание властью. И чем более безграничной была эта власть, тем более счастлив он был. Все же иные свои стремления, увлечения и привязанности Бирон ставил в прямую зависимость от того, способствуют ли они достижению его главной цели – безграничной, практически самодержавной, власти. Он хорошо понимал, что одного влияния на императрицу, хотя и беспредельного, недостаточно, как недостаточно и признания его первым сановником империи со стороны российских министров и фельдмаршалов. Требовалась еще и известность в этом качестве при важнейших иноземных дворах.
Курляндское захолустье не могло сделать Бирона широко известным в Европе, во всяком случае в Европе Западной. Но после приезда в Россию Анна сделала его сначала камергером, а потом и обер-камергером своего двора, затем выхлопотала у австрийского императора титул графа и наконец наградила фаворита орденом Андрея Первозванного. Иноземные дворы, союзные России, последовали примеру Австрии, поднося Бюрену ордена и иные знаки отличия. Тогда-то Бюрен и стал известен в Западной Европе, в том числе и во Франции, как Бирон, где среди французских аристократов блистала фамилия герцогов де Биронов.
После того как Эрнст-Иоганн в 1737 году стал герцогом Курляндским, французский герцог Бирон учтиво поздравил своего очевидно искусственного однофамильца, но все же спросил его, в каком родстве находятся их герцогские династии? Эрнст-Иоганн не ответил на это письмо.
Старший брат Бирона, Карл, еще в ранней молодости поступил на русскую службу, но вскоре попал в плен к шведам. Карл бежал из плена и, вступив в польскую армию, дослужился до подполковника. Как только Анна Ивановна стала императрицей, Карл приехал в Москву и был удостоен чина генерал-аншефа и должности военного коменданта Москвы. Однако образцом дисциплины военный комендант не был: из-за постоянных драк в пьяном виде Карл Бирон получил так много ран и увечий, что стал инвалидом и вследствие этого оказался неспособным к службе.
Младший брат герцога, Густав, приехал в Россию тоже из Польши и тоже из военной службы. И появился при дворе Анны Ивановны одновременно с Карлом. Сначала Густаву был дан чин майора гвардии, а потом, очень скоро, и генерал-аншефа.
Он не отличался ни умом, ни храбростью, и если бы не его знаменитый брат, то о нем не осталось бы ни следов, ни памяти.
Крушение фаворита повлекло за собою арест и ссылку обоих его братьев, которые и потом разделяли участь Эрнста-Иоганна. Но об этом – чуть позже.
Двор был забит юродивыми и приживалками, ворожеями и шутами, странниками и предсказателями. В шуты не гнушались идти князь Голицын, князь Волконский, родственник царицы Апраксин, гвардейский офицер Балакирев.
День новой императрицы проходил так.
Вставала Анна Ивановна в семь утра, ела за завтраком самую простую пищу, запивая ее пивом и двумя рюмками венгерского вина. Гуляла за час до обеда, который был в полдень, и перед ужином – с четырех и до половины девятого, а затем полтора часа ужинала и в десять часов ложилась спать.
День ее был заполнен игрой в карты, разговорами и сплетнями с приживалками и гадалками, разбором драк шутов и дураков.
Очень любила она стрельбу из ружей и была столь в ней искусна, что на лету била птицу. Во всех ее комнатах стояло множество заряженных ружей, и Анна стреляла через открытые окна в сорок, ворон и даже ласточек, пролетающих мимо.
В Петергофе был заложен для нее зверинец со множеством зайцев и оленей, завезенных из Германии и Сибири. Если заяц или олень пробегали мимо ее окон, участь их была решена – Анна Ивановна стреляла без промаха.
Для нее был сооружен и тир, и императрица стреляла по черной доске даже зимой при свечах. Остаток дня проводила она в манеже, обучаясь верховой езде, в чем ей очень способствовал Бирон, пропадавший в манеже и в конюшне целыми днями.
Летом же Анна Ивановна превращалась в страстную охотницу, выезжавшую со сворой гончих на травлю зайцев и лис, на ловлю зверей в силки и капканы, чтобы затем перевести своих четвероногих пленников в дворцовый зверинец.
Государственные же дела были у Анны Ивановны в таком же загоне, как и у Екатерины I и у Петра II. Ими занимались Бирон, Остерман, Миних и Артемий Петрович Волынский. О фактическом правителе России, герцоге Бироне, уже и при его жизни сложилось противоречивое мнение. Одни считали его глупцом и грубияном, другие – истинно государственным человеком.
Австрийский посол при Петербургском дворе граф Остейн сказал как-то о Бироне: «Он о лошадях говорит, как человек, а о людях, как лошадь». Однако было бы чересчур опрометчиво полагать, что Бирон был
глуп или бездарен. Сохранилось много доказательств и его высокой образованности, и ума, и, если было нужно, такта.
В его состав вошли три кабинет-министра: граф Гавриил Иванович Головкин, родственник матери Петра I Натальи Кирилловны Нарышкиной, при Петре I канцлер и президент Коллегии иностранных дел, князь Алексей Михайлович Черкасский, сенатор и один из активнейших врагов «верховников», и граф Андрей Иванович Остерман, фактический руководитель русской внешней политики во все годы правления Анны Ивановны.
В 1735 году по указу императрицы подписи всех трех кабинет-министров равнялись ее собственной подписи. После смерти Головкина его место в Кабинете занимали последовательно Павел Иванович Ягужинский, Артемий Петрович Волынский и ближайший сподвижник Бирона Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. По властным прерогативам Кабинет министров стал верховным учреждением государства, отодвинув Сенат на второе место.
На следующий день, 11 февраля, состоялись похороны Петра II, которые откладывались из-за ожидания приезда новой императрицы.
Когда похоронная процессия стала выстраиваться за гробом Петра II, его невесту Екатерину Долгорукую просто-напросто не подпустили к покойному, и «порушенная невеста», как стали ее называть, осталась вся в слезах во дворце, а потом уехала к себе домой. Брат ее, князь Иван, был поставлен в середину процессии, хотя как ближайший друг покойного порывался встать сразу за гробом.
Все это красноречиво свидетельствовало о том, что звезда Долгоруких закатилась.
20 февраля в Успенском соборе Кремля Анна приняла присягу высших сановников империи и князей церкви, а 25 февраля при большом стечении московских дворян и гвардейских офицеров на клочки изорвала «кондиции», но все же пригласила «верховников» вместе со своими сторонниками к пиршественному столу, накрытому в Грановитой палате.
Во главе стола был поставлен малый императорский трон, и, пока собравшиеся устраивались на своих местах, императрица вдруг встала и сошла к князю Василию Лукичу Долгорукому. Вплотную приблизившись к нему, Анна Ивановна взяла князя двумя пальцами за большой нос и повела вокруг опорного столба, поддерживавшего своды Грановитой палаты.
Обведя Долгорукого вокруг столба, Анна Ивановна остановила его против портрета Ивана Грозного и спросила:
– Князь Василий Лукич, ты знаешь, чей это портрет?
– Знаю, государыня. Царя Ивана Васильевича.
– Ну, так знай, что я хотя и баба, но такая же буду, как и он. Вы, семеро дураков, собирались водить меня за нос, да прежде-то я тебя провела.
Через десять дней специальным Манифестом Анна Ивановна упразднила Верховный Тайный совет, а с течением времени все его члены оказались либо в ссылке, либо на плахе.
Сделавший более прочих для укрепления самодержавной власти офицер-преображенец Семен Андреевич Салтыков – двоюродный брат императрицы по матери, Прасковье Федоровне Салтыковой, на следующий же день после переворота стал генерал-лейтенантом, а вскоре и генерал-аншефом. Кроме того, он получил придворный чин гофмейстера и имение с десятью тысячами душ.
Теперь и Бирон мог приехать к своей возлюбленной, что он вскоре и сделал.
Анна Ивановна снова перенесла столицу в Петербург и со всем двором переехала на берега Невы, оставив Салтыкова генерал-губернатором и главнокомандующим Москвы, а 9 февраля 1732 года пожаловала ему и титул графа.
* * *
И все же Салтыков не стал первым сановником империи. Им несомненно являлся обер-камергер Анны Ивановны Эрнст-Иоганн Бирон, пока еще остававшийся Бюреном.И в Митаве, и в Москве, и в Петербурге Бирон и его семья жили в одном дворце с Анной Ивановной. И до женитьбы Бирона, и после спальни герцогини Курляндской и ее фаворита находились рядом и соединялись дверью. То же самое было потом и в России. Казалось бы, фаворит должен был сохранять абсолютную верность своей государыне или уж, во всяком случае, скрывать от нее свои похождения. Однако не тут-то было. Как и при дворе Петра I, Екатерины I и Петра II, ветреность и переменчивость сердечных привязанностей оставались неизменными в царствование Анны Ивановны. Правда, первое время Бирон был осторожен и не подавал императрице поводов к ревности. Но когда Анна Ивановна стала стареть и все чаще болеть, он увлекся по-прежнему влиятельной «конфиденткой» – доверенной подругой и наперсницей Елизаветы Петровны, уже знакомой нам Маврой Егоровной Шепелевой, которая после смерти Анны Петровны возвратилась из Киля в Петербург и снова перешла к цесаревне в прежнем своем качестве – «фрейлины двора Ее Императорского Высочества». Шепелева была умна, богата, но некрасива, хотя последнему ее качеству мало кто из мужчин придавал значение, вполне довольствуясь двумя первыми. Кроме того, она слыла большой искусницей в альковных делах, а эту сторону женского нрава мужчины всегда считали наизначительнейшей. Что же касается ее влияния на Елизавету Петровну, то здесь Мавра Егоровна не имела равных.
Всего этого в совокупности оказалось вполне достаточно, чтобы Эрнст Бирон, имевший свои политические, и не только, виды на цесаревну, стал любовником Шепелевой, а вскоре уже и искренне, насколько он был на это способен, полюбил ее.
Анна Ивановна знала об их романе, сердясь, называла Шепелеву не иначе, как «Маврушка», но ничего поделать не могла, хотя однажды не постеснялась прибегнуть к помощи нелюбимой кузины, чтобы образумить изменника. В одном из немногих писем Елизавете Петровне раздосадованная Анна Ивановна писала: «Герцог и Маврушка окончательно опошлились. Он ни одного дня не проводит дома, разъезжает с нею совершенно открыто в экипаже по городу, отдает с нею вместе визиты и посещает театры».
Разумеется, что амурные похождения фаворита были не самым важным его делом: для Бирона на первом месте всю жизнь стояла «одна, но пламенная страсть» – обладание властью. И чем более безграничной была эта власть, тем более счастлив он был. Все же иные свои стремления, увлечения и привязанности Бирон ставил в прямую зависимость от того, способствуют ли они достижению его главной цели – безграничной, практически самодержавной, власти. Он хорошо понимал, что одного влияния на императрицу, хотя и беспредельного, недостаточно, как недостаточно и признания его первым сановником империи со стороны российских министров и фельдмаршалов. Требовалась еще и известность в этом качестве при важнейших иноземных дворах.
Курляндское захолустье не могло сделать Бирона широко известным в Европе, во всяком случае в Европе Западной. Но после приезда в Россию Анна сделала его сначала камергером, а потом и обер-камергером своего двора, затем выхлопотала у австрийского императора титул графа и наконец наградила фаворита орденом Андрея Первозванного. Иноземные дворы, союзные России, последовали примеру Австрии, поднося Бюрену ордена и иные знаки отличия. Тогда-то Бюрен и стал известен в Западной Европе, в том числе и во Франции, как Бирон, где среди французских аристократов блистала фамилия герцогов де Биронов.
После того как Эрнст-Иоганн в 1737 году стал герцогом Курляндским, французский герцог Бирон учтиво поздравил своего очевидно искусственного однофамильца, но все же спросил его, в каком родстве находятся их герцогские династии? Эрнст-Иоганн не ответил на это письмо.
* * *
Следом за фаворитом вскоре приехали в Россию и два его брата – старший и младший.Старший брат Бирона, Карл, еще в ранней молодости поступил на русскую службу, но вскоре попал в плен к шведам. Карл бежал из плена и, вступив в польскую армию, дослужился до подполковника. Как только Анна Ивановна стала императрицей, Карл приехал в Москву и был удостоен чина генерал-аншефа и должности военного коменданта Москвы. Однако образцом дисциплины военный комендант не был: из-за постоянных драк в пьяном виде Карл Бирон получил так много ран и увечий, что стал инвалидом и вследствие этого оказался неспособным к службе.
Младший брат герцога, Густав, приехал в Россию тоже из Польши и тоже из военной службы. И появился при дворе Анны Ивановны одновременно с Карлом. Сначала Густаву был дан чин майора гвардии, а потом, очень скоро, и генерал-аншефа.
Он не отличался ни умом, ни храбростью, и если бы не его знаменитый брат, то о нем не осталось бы ни следов, ни памяти.
Крушение фаворита повлекло за собою арест и ссылку обоих его братьев, которые и потом разделяли участь Эрнста-Иоганна. Но об этом – чуть позже.
* * *
Вырвавшись из митавского захолустья, Анна Ивановна с головой окунулась в роскошь и удовольствия. Однако удовольствия были грубыми и довольно однообразными, а развлечения скорее напоминали утехи средневековых восточных владык, нежели европейский политес XVIII века. Единственное, чем отличалась от своих предшественников Анна Ивановна в лучшую сторону – это тем, что она не любила пьянства.Двор был забит юродивыми и приживалками, ворожеями и шутами, странниками и предсказателями. В шуты не гнушались идти князь Голицын, князь Волконский, родственник царицы Апраксин, гвардейский офицер Балакирев.
День новой императрицы проходил так.
Вставала Анна Ивановна в семь утра, ела за завтраком самую простую пищу, запивая ее пивом и двумя рюмками венгерского вина. Гуляла за час до обеда, который был в полдень, и перед ужином – с четырех и до половины девятого, а затем полтора часа ужинала и в десять часов ложилась спать.
День ее был заполнен игрой в карты, разговорами и сплетнями с приживалками и гадалками, разбором драк шутов и дураков.
Очень любила она стрельбу из ружей и была столь в ней искусна, что на лету била птицу. Во всех ее комнатах стояло множество заряженных ружей, и Анна стреляла через открытые окна в сорок, ворон и даже ласточек, пролетающих мимо.
В Петергофе был заложен для нее зверинец со множеством зайцев и оленей, завезенных из Германии и Сибири. Если заяц или олень пробегали мимо ее окон, участь их была решена – Анна Ивановна стреляла без промаха.
Для нее был сооружен и тир, и императрица стреляла по черной доске даже зимой при свечах. Остаток дня проводила она в манеже, обучаясь верховой езде, в чем ей очень способствовал Бирон, пропадавший в манеже и в конюшне целыми днями.
Летом же Анна Ивановна превращалась в страстную охотницу, выезжавшую со сворой гончих на травлю зайцев и лис, на ловлю зверей в силки и капканы, чтобы затем перевести своих четвероногих пленников в дворцовый зверинец.
Государственные же дела были у Анны Ивановны в таком же загоне, как и у Екатерины I и у Петра II. Ими занимались Бирон, Остерман, Миних и Артемий Петрович Волынский. О фактическом правителе России, герцоге Бироне, уже и при его жизни сложилось противоречивое мнение. Одни считали его глупцом и грубияном, другие – истинно государственным человеком.
Австрийский посол при Петербургском дворе граф Остейн сказал как-то о Бироне: «Он о лошадях говорит, как человек, а о людях, как лошадь». Однако было бы чересчур опрометчиво полагать, что Бирон был
глуп или бездарен. Сохранилось много доказательств и его высокой образованности, и ума, и, если было нужно, такта.
* * *
Приехав в Россию, Анна начала с того, что оправила в ссылку всех Долгоруких с женами и детьми. Фамилия была велика и потому разнообразна и в отношении к случившемуся, и в характерах, и в судьбах. Автор не имеет возможности в этой книге рассказать о каждом из них, тем более что история рода князей Долгоруких не имеет отношения к брачным сюжетам Романовых с немецкими династиями. Кратко коснемся лишь роли немцев, которую играли они в России того времени. Укрепляя доставшуюся ей власть, Анна Ивановна восстановила Сенат, а 18 октября 1731 года по инициативе Остермана был образован Кабинет министров «для лучшего и порядочнейшего отправления всех государственных дел, подлежащих рассмотрению императрицы». Будучи Советом при императрице, Кабинет министров обладал широкими правами в области законодательства, управления, суда и контроля за всеми государственными учреждениями в столице и на местах.В его состав вошли три кабинет-министра: граф Гавриил Иванович Головкин, родственник матери Петра I Натальи Кирилловны Нарышкиной, при Петре I канцлер и президент Коллегии иностранных дел, князь Алексей Михайлович Черкасский, сенатор и один из активнейших врагов «верховников», и граф Андрей Иванович Остерман, фактический руководитель русской внешней политики во все годы правления Анны Ивановны.
В 1735 году по указу императрицы подписи всех трех кабинет-министров равнялись ее собственной подписи. После смерти Головкина его место в Кабинете занимали последовательно Павел Иванович Ягужинский, Артемий Петрович Волынский и ближайший сподвижник Бирона Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. По властным прерогативам Кабинет министров стал верховным учреждением государства, отодвинув Сенат на второе место.
Выдающиеся немцы – вице-канцлер Остерман и фельдмаршал Миних
Теперь настала пора хотя бы кратко рассказать и о двух выдающихся деятелях эпохи Анны Ивановны – Генрихе-Иоганне, на русский манер Андрее Ивановиче, Остермане и фельдмаршале Бурхарде-Христофоре Минихе. Первый из них был видным соратником Петра I. Остерман поступил на русскую службу еще в 1703 году, в Амстердаме. Он и тогда уже был одним из самых образованных сотрудников Посольского приказа, а впоследствии сделал блестящую дипломатическую карьеру, подписав Ништадтский мир и став в тридцать семь лет вице-президентом Коллегии иностранных дел. Он вовремя отошел от «верховников» и тем сохранил свое влияние на Анну Ивановну и Бирона. Миних, прозвавшийся на русский лад Христофором Антоновичем, начал службу в России намного позже Остермана – с 1721 года. Петр I сразу же дал Миниху звание инженер-генерала и поручил ему строительство шлюза на реке Тосне и прокладку двух каналов – Обводного и Ладожского. В 1728 году Миних был назначен генерал-губернатором Ингерманландии, Карелии и Финляндии, тогда же получив и графский титул, а с воцарением Анны Ивановны стал фельдмаршалом и Президентом Военной коллегии, обойдя по должности шестерых фельдмаршалов, имевших перед ним преимущество в старшинстве. Миних обладал крутым характером, был смел, жесток, талантлив в воинском деле и с успехом командовал армией, воюя в Польше, а также против татар и турок – в Крыму и Бессарабии.
Благодаря военным успехам в Польше, к власти в этой стране пришел угодный России Август III, предоставивший трон Курляндского герцогства Бирону. А военные успехи на юге, в борьбе против татар и турок привели к захвату армией Миниха Крыма. Прорвавшись через Перекоп, русские войска 17 июня 1736 года заняли столицу Крымского ханства – Бахчисарай, но из-за недостатка провианта, воды и начавшихся болезней вынуждены были отойти на Украину. Следующим летом войсками Миниха были взяты Очаков и Азов. И снова из-за эпидемии чумы русские вынуждены были оставить занятые ими позиции и вернуться на Украину. И все же по Белградскому мирному договору, подписанному 18 сентября 1739 года, Россия возвращала себе Азов и получала право на строительство крепости на Дону, на острове Черкасе.
Благодаря военным успехам в Польше, к власти в этой стране пришел угодный России Август III, предоставивший трон Курляндского герцогства Бирону. А военные успехи на юге, в борьбе против татар и турок привели к захвату армией Миниха Крыма. Прорвавшись через Перекоп, русские войска 17 июня 1736 года заняли столицу Крымского ханства – Бахчисарай, но из-за недостатка провианта, воды и начавшихся болезней вынуждены были отойти на Украину. Следующим летом войсками Миниха были взяты Очаков и Азов. И снова из-за эпидемии чумы русские вынуждены были оставить занятые ими позиции и вернуться на Украину. И все же по Белградскому мирному договору, подписанному 18 сентября 1739 года, Россия возвращала себе Азов и получала право на строительство крепости на Дону, на острове Черкасе.
Мекленбург-Шверинская герцогиня Анна – наследница русского трона
5 октября 1740 года императрица Анна Ивановна слегла, страдая сразу множеством тяжелейших болезней – воспалением костей, цингой, подагрой и каменной болезнью в почках. Главная проблема, занимавшая ее во время болезни, была проблема престолонаследия.
Из-за острой и стойкой неприязни к цесаревне Елизавете Петровне умирающая считала единственной наследницей российского трона племянницу Анну Леопольдовну – дочь своей родной сестры Екатерины Ивановны и герцога Карла-Леопольда Мекленбург-Шверинского.
Екатерина Ивановна, дочь царя Ивана Алексеевича и родная племянница Петра I, была выдана замуж, когда ей исполнилось двадцать четыре года. Мы встречались с нею весной 1716 года. Екатерина Ивановна только-только приехала в Шверин, как к ней пожаловал ее дядюшка Петр Алексеевич и совершенно бесцеремонно утащил ее на глазах молодого мужа в спальню.
И этот эпизод, и некоторые другие пассажи такого же свойства не могли способствовать любви Карла-Леопольда к Екатерине Ивановне. К тому же герцог был мелочен, сварлив и деспотичен, а Екатерина Ивановна – вольнолюбива, независима и горда своим царским происхождением. На первых порах жизнь супругов перемежалась ссорами и примирениями и полтора-два года была кое-как терпима.
7 декабря 1718 года у них родилась дочь, которую крестили по протестантскому обряду и нарекли Елизаветой-Христиной. После ее рождения семейная жизнь Карла-Леопольда и Екатерины Ивановны вконец разладилась, и после трех лет мучений Екатерина Ивановна, забрав с собою трехлетнюю дочь, уехала в Россию.
Петр встретил ее неприветливо, и Екатерина Ивановна поселилась у своей матери, пятидесятишестилетней вдовы царя Ивана – Прасковьи Федоровны, урожденной Салтыковой.
И Екатерина Ивановна, и Прасковья Федоровна были плохо образованы, суеверны, почитали за грех чтение богопротивных, еретических нецерковных книг, и потому маленькую Елизавету-Христину обучили только православному катехизису и началам богословия, тем более что она должна была переменить религию и креститься еще раз по православному обряду.
Так дело шло до восшествия на престол ее родной тетки, бездетной Анны Ивановны, которая сохраняла старый, полувековой уже, но все еще непреодолимый антагонизм между Милославскими и Нарышкиными и, будучи сама по бабке Милославской, хотела сохранить трон за своей кровной родней, отказывая в этом родственникам Нарышкиных.
Поэтому, вступив на престол, Анна Ивановна приблизила к себе единственную племянницу и стала подготавливать ее к наследованию престола. В православии ее наставником был Феофан Прокопович – образованнейший богослов, один из высших иерархов русской церкви, автор «Истории об избрании и восшествии на престол государыни Анны Иоанновны», которую он считал продолжательницей дела Петра Великого, чьим непоколебимым сторонником был до конца своих дней. Прокопович подготовил Анну Леопольдовну к крещению по православному обряду.
С другими науками дело обстояло похуже. Анна Леопольдовна выучила немецкий и французский языки, пристрастилась к чтению светских книг, но дальше дело не пошло – девочка плохо усваивала и географию, и арифметику, и историю.
Когда ей исполнилось двадцать лет, встал вопрос о замужестве. Поиском жениха занялся Левенвольде и вскоре представил две кандидатуры – Бранденбургского маркграфа Карла и Брауншвейг-Беверн-Люнебургского принца Антона-Ульриха. Из политических соображений Карл был отвергнут, ибо за ним стояла Пруссия, сближение с которой было нежелательно, а за Антоном-Ульрихом стояла Австрия, так как он доводился племянником австрийскому императору Карлу VI, что представлялось намного предпочтительней.
Из-за острой и стойкой неприязни к цесаревне Елизавете Петровне умирающая считала единственной наследницей российского трона племянницу Анну Леопольдовну – дочь своей родной сестры Екатерины Ивановны и герцога Карла-Леопольда Мекленбург-Шверинского.
Екатерина Ивановна, дочь царя Ивана Алексеевича и родная племянница Петра I, была выдана замуж, когда ей исполнилось двадцать четыре года. Мы встречались с нею весной 1716 года. Екатерина Ивановна только-только приехала в Шверин, как к ней пожаловал ее дядюшка Петр Алексеевич и совершенно бесцеремонно утащил ее на глазах молодого мужа в спальню.
И этот эпизод, и некоторые другие пассажи такого же свойства не могли способствовать любви Карла-Леопольда к Екатерине Ивановне. К тому же герцог был мелочен, сварлив и деспотичен, а Екатерина Ивановна – вольнолюбива, независима и горда своим царским происхождением. На первых порах жизнь супругов перемежалась ссорами и примирениями и полтора-два года была кое-как терпима.
7 декабря 1718 года у них родилась дочь, которую крестили по протестантскому обряду и нарекли Елизаветой-Христиной. После ее рождения семейная жизнь Карла-Леопольда и Екатерины Ивановны вконец разладилась, и после трех лет мучений Екатерина Ивановна, забрав с собою трехлетнюю дочь, уехала в Россию.
Петр встретил ее неприветливо, и Екатерина Ивановна поселилась у своей матери, пятидесятишестилетней вдовы царя Ивана – Прасковьи Федоровны, урожденной Салтыковой.
И Екатерина Ивановна, и Прасковья Федоровна были плохо образованы, суеверны, почитали за грех чтение богопротивных, еретических нецерковных книг, и потому маленькую Елизавету-Христину обучили только православному катехизису и началам богословия, тем более что она должна была переменить религию и креститься еще раз по православному обряду.
Так дело шло до восшествия на престол ее родной тетки, бездетной Анны Ивановны, которая сохраняла старый, полувековой уже, но все еще непреодолимый антагонизм между Милославскими и Нарышкиными и, будучи сама по бабке Милославской, хотела сохранить трон за своей кровной родней, отказывая в этом родственникам Нарышкиных.
Поэтому, вступив на престол, Анна Ивановна приблизила к себе единственную племянницу и стала подготавливать ее к наследованию престола. В православии ее наставником был Феофан Прокопович – образованнейший богослов, один из высших иерархов русской церкви, автор «Истории об избрании и восшествии на престол государыни Анны Иоанновны», которую он считал продолжательницей дела Петра Великого, чьим непоколебимым сторонником был до конца своих дней. Прокопович подготовил Анну Леопольдовну к крещению по православному обряду.
С другими науками дело обстояло похуже. Анна Леопольдовна выучила немецкий и французский языки, пристрастилась к чтению светских книг, но дальше дело не пошло – девочка плохо усваивала и географию, и арифметику, и историю.
Когда ей исполнилось двадцать лет, встал вопрос о замужестве. Поиском жениха занялся Левенвольде и вскоре представил две кандидатуры – Бранденбургского маркграфа Карла и Брауншвейг-Беверн-Люнебургского принца Антона-Ульриха. Из политических соображений Карл был отвергнут, ибо за ним стояла Пруссия, сближение с которой было нежелательно, а за Антоном-Ульрихом стояла Австрия, так как он доводился племянником австрийскому императору Карлу VI, что представлялось намного предпочтительней.
Появление в России принца Антона-Ульриха Брауншвейг-Беверн-Люнебургского
Выбор был сделан в пользу Австрии, и 28 января 1733 года Антон-Ульрих приехал в Россию. 12 мая того же года жених присутствовал при крещении невесты по православному обряду, когда Елизавета-Христина получила имя Анны Леопольдовны, разумеется, в честь ее крестной матери императрицы Анны.
Однако со свадьбой не торопились из-за совершенно очевидной холодности и даже враждебности Анны Леопольдовны к навязанному ей жениху. Сторонники принцессы объясняли это юностью невесты – ей шел всего лишь пятнадцатый год, и на этом основании решили отложить свадьбу до ее совершеннолетия. А дело было не в возрасте, а во вкусах невесты – Антон-Ульрих был низкого роста, хрупок и женоподобен, сильно заикался, а его мягкость и податливость воспринимались как бесхарактерность и трусость.
Решение было разумным, потому что и жених тоже был еще молод – ему сравнялось только восемнадцать, и императрица считала, что со временем все образуется и жених с невестой привыкнут друг к другу.
А пока решено было отдать принца в военную службу, и здесь оказалось, что он и расторопен, и смел, и любим своими солдатами.
В 1735 году, когда Анне Леопольдовне шел семнадцатый год, она вдруг влюбилась в тридцатипятилетнего саксонского посланника при петербургском дворе, красавца и щеголя, графа Линара. Екатерина II, увидевшая Линара через пятнадцать лет, так обрисовала его: «По внешности это был в полном смысле фат. Он был высокого роста, хорошо сложен, рыжевато-белокурый, с нежным, как у женщины, цветом лица. Говорят, что он так ухаживал за своей кожей, что каждый день перед сном покрывал лицо и руки помадой и спал в перчатках и маске. Он хвастался, что имел восемнадцать детей и что все их кормилицы могли заниматься этим делом по его милости. Граф Линар имел белый дамский орден и носил одежду самых светлых цветов – небесно-голубого, абрикосового, лилового, телесного».
А ведь речь шла о пятидесятилетнем селадоне. Что же можно было рассказать о Линаре пятнадцатью годами раньше?
Разумеется, Анна Ивановна вскоре узнала об этом и выслала графа обратно в Саксонию.
Между тем Антон-Ульрих дослужился до чина полковника и стал командиром кирасирского полка. В 1737 году он, поступив под команду фельдмаршала Миниха, принял участие в войне с Турцией и отличился при штурме Очакова. Принц все более укреплялся в глазах императрицы как достойный претендент на руку ее племянницы, и наконец 3 июля 1739 года, после шестилетнего пребывания в России Антона-Ульриха в ранге жениха, была сыграна его свадьба с Анной Леопольдовной, и он стал ее мужем.
Однако со свадьбой не торопились из-за совершенно очевидной холодности и даже враждебности Анны Леопольдовны к навязанному ей жениху. Сторонники принцессы объясняли это юностью невесты – ей шел всего лишь пятнадцатый год, и на этом основании решили отложить свадьбу до ее совершеннолетия. А дело было не в возрасте, а во вкусах невесты – Антон-Ульрих был низкого роста, хрупок и женоподобен, сильно заикался, а его мягкость и податливость воспринимались как бесхарактерность и трусость.
Решение было разумным, потому что и жених тоже был еще молод – ему сравнялось только восемнадцать, и императрица считала, что со временем все образуется и жених с невестой привыкнут друг к другу.
А пока решено было отдать принца в военную службу, и здесь оказалось, что он и расторопен, и смел, и любим своими солдатами.
В 1735 году, когда Анне Леопольдовне шел семнадцатый год, она вдруг влюбилась в тридцатипятилетнего саксонского посланника при петербургском дворе, красавца и щеголя, графа Линара. Екатерина II, увидевшая Линара через пятнадцать лет, так обрисовала его: «По внешности это был в полном смысле фат. Он был высокого роста, хорошо сложен, рыжевато-белокурый, с нежным, как у женщины, цветом лица. Говорят, что он так ухаживал за своей кожей, что каждый день перед сном покрывал лицо и руки помадой и спал в перчатках и маске. Он хвастался, что имел восемнадцать детей и что все их кормилицы могли заниматься этим делом по его милости. Граф Линар имел белый дамский орден и носил одежду самых светлых цветов – небесно-голубого, абрикосового, лилового, телесного».
А ведь речь шла о пятидесятилетнем селадоне. Что же можно было рассказать о Линаре пятнадцатью годами раньше?
Разумеется, Анна Ивановна вскоре узнала об этом и выслала графа обратно в Саксонию.
Между тем Антон-Ульрих дослужился до чина полковника и стал командиром кирасирского полка. В 1737 году он, поступив под команду фельдмаршала Миниха, принял участие в войне с Турцией и отличился при штурме Очакова. Принц все более укреплялся в глазах императрицы как достойный претендент на руку ее племянницы, и наконец 3 июля 1739 года, после шестилетнего пребывания в России Антона-Ульриха в ранге жениха, была сыграна его свадьба с Анной Леопольдовной, и он стал ее мужем.