Страница:
– Вы говорите, дар жизни был вручен трем избранным лукумонам, в число которых входили вы и мистер Хантер, – проговорил доктор Дэмп с видом весьма умудренным.
– Так гласит легенда, сэр, – избраны были трое.
– А кто же тогда третий?
– Мне он неизвестен, – покачал головой мистер Хиллтоп.
– А мистеру Хантеру?
– Такой возможности я не исключаю.
– Третий лукумон, часом, сейчас не в Солтхеде?
– Он может быть где угодно, сами понимаете, – махнул рукой мистер Хиллтоп.
– А зачем, как вы думаете, лучезарному богу понадобилось наделять вас бессмертием? На чем основаны его предпочтения? С какой стати он избрал мистера Хантера? Или вас? – осведомился доктор, не сводя карих глаз с лукумона города Цисра.
– Кто знает, доктор? На эти вопросы ответа нет. Человек не может даже надеяться постичь замыслы Аплу или любого другого бога. То, что постановили непознаваемые силы, непременно исполнится; и помешать этому невозможно. Если событие должно случиться, оно случится. Благословенным даром жизни бог наделяет во имя своих целей, сами понимаете, и у меня нет ни малейшего желания вникать в суть.
– То, что вы называете благословением, сэр, я назову проклятием, – проговорила мисс Мона. В сумеречной неподвижности гостиной ее чирикающий голосок прозвучал до странности глухо. – Не уверена, что мне хотелось бы прожить двадцать три века. Представьте себе, сколько горя испытываешь, наблюдая, как умирает семья и друзья, один за другим, раз за разом, век за веком. Бесконечно повторяющийся цикл потерь… ох, что за кошмар! В вашем присутствии любой почувствует себя неуютно, зная о вашем превосходстве. Как вы только выносите?
– Но это же сплошная мифология! – запротестовал мистер Киббл, в сердцах ероша апельсинно-рыжую шевелюру. Он упорно не желал смиряться с тем, что подобные легенды заключают в себе зерно истины. – То, о чем вы нам поведали, с реальностью просто несовместимо! Откуда нам знать, что вы сказали нам правду?
– Вы не верите собственным глазам и ушам, мистер Киббл? – слегка раздраженно парировал мистер Хиллтоп. – Вы слышали рассказ мистера Банистера о событиях в «Итон-Вейферз». Вы видели и слышали подтверждения тому, что Солтхед кишит привидениями. Вы и профессор Тиггз сами побывали на корабле-призраке, стоящем в гавани, и лично столкнулись с мастиффом. Вы видели и слышали подтверждения тому, что Тухулка вполне реален. И все-таки вы дерзаете оспаривать мои слова и спрашивать, что есть правда и что – вымысел?
– Боюсь, я вдруг перестал понимать, что такое реальность, – пожаловался мистер Киббл. Он снял старомодные очки и протер глаза. Бедный, несгибаемый мистер Киббл! Повсюду вокруг него знакомый мир искажался и менял очертания; более того, грозил разлететься на куски!
– Леди и джентльмены, все смертные и все цивилизации проходят через определенные возраста или эпохи; именно столько и не больше отведено им судьбой и сокрытыми богами. Достигнув конца отведенного срока, все сущее – даже слава расенов – должно угаснуть и уйти в небытие. Мертвым возвращаться не дозволено, сами понимаете. Если Вел Сатиэс преуспеет, известный вам мир преобразится до неузнаваемости. Уж в этом я вас уверяю.
– А к какой выгоде стремитесь вы, мистер Хиллтоп? – рассудительно осведомился доктор Дэмп. – Вы же этруск – лукумон, и бессмертный в придачу! Вы сами числитесь среди расенов! Сдается мне, кто-кто, а вы как раз должны встретить «смену режима» с распростертыми объятиями! Разве вы не обрадуетесь встрече с былыми коллегами? Или, может быть, ваша собственная участь окажется не столь завидной, как только ваш соперник мистер Сатиэс возьмет власть в свои руки?
Мистер Хиллтоп неспешно покачал головой, улыбаясь, точно снисходительный родитель в ответ на наивное замечание ребенка, ничего не знающего о большом мире. Не удостоив доктора иным ответом, он сосредоточил внимание на мисс Моне.
– Вы правы; более того, весьма близки к истине, мисс, упоминая о проклятии, – о проклятии жизни. Как и мой друг Вел Сатиэс, я не в силах более мириться с судьбой. В присутствии бессмертного, как вы верно подметили, любой вскорости почувствует себя неуютно, поневоле остро осознав собственный смертный удел. Страх, зависть, ярость – вот какие чувства неизбежно овладеют моим собеседником: уж такова природа человеческая! Я такое наблюдал не раз и не два; даже вспоминать неприятно! В результате приходится умалчивать о том, кто ты и что собой представляешь. Приходится лгать. А солгав в одном, ты вынужден лгать и в остальном; очень скоро оказывается, что лжешь ты на каждом шагу. Ты скрываешь свою истинную суть и ведешь некую иллюзорную жизнь, прикидываясь самым обычным человеком. Ты живешь и живешь, пока не обнаруживается, что вокруг тебя все стареют.
А знаете, каково это, леди и джентльмены, видеть, как собственное твое ненаглядное дитя стареет, дряхлеет и умирает прямо у тебя на глазах, в то время как сам ты нисколько не меняешься – и помочь бессилен? Можете вообразить себе такое, хотя бы во сне? Вот так оно и выходит: если ты мудр, ты ничего не говоришь никому с самого начала, а когда подходит срок, бесследно исчезаешь, перебираешься в другие края, даже не попрощавшись с теми, кто тебе дорог. Ты скрываешься, примеряешь на себя новую личность – все равно что одежду меняешь – и начинаешь, так сказать, новую жизнь. Но ныне я решил, что такое существование, как и все прочее, должно иметь свой предел.
Видите ли, доктор, я и впрямь надеюсь извлечь из происходящего некую выгоду – ну, помимо предотвращения величайшей из катастроф. Отрицать это было бы нечестным. Я намерен воззвать к Тухулке и лучезарному богу от своего имени с просьбой забрать дар жизни, нежданно-негаданно свалившийся на мою голову много лет назад. Ныне я не хочу ничего иного, кроме как прожить до конца отведенный мне срок, подобно любому другому смертному. Это правильно и это справедливо, сами понимаете. Выбора-то мне не дали; я не смог бы покончить с собой, даже если бы попытался. Удар клинком в сердце повредит мне не больше, чем вам – царапина на руке: рана затянется в два счета. Я намерен воспользоваться табличками, чтобы попытаться избавиться от «благословенного» злосчастья, вот оно как.
Где-то тикали часы. Никто не проронил ни слова, даже на доктора исповедь мистера Хиллтопа произвела глубочайшее впечатление. Спустя какое-то время достойный эскулап обвел взглядом комнату и, заметив потупленные взгляды и задумчивые лица слушателей, решил, что необходимо что-то предпринять.
– Знавал я одного джентльмена, искренне убежденного в том, что он бессмертен, – весело начал доктор, пытаясь оживить разговор. – Собственно, это был один из моих пациентов. А чтобы друзья не сомневались на его счет, он однажды хватил три пинты грога и четверть пинты виски и выбросился из окна на улицу. С сожалением вынужден признать, что более он не бессмертен. Да и в пациентах больше не числится!
Сей врачебный анекдот прозвучал до крайности неуместно; по чести говоря, так же плоско, как выглядел злосчастный пациент после соприкосновения с булыжной мостовой. Однако, учитывая атмосферу в комнате, иного, пожалуй, ожидать не приходилось.
– Любопытный случай, ничего не скажешь. Итак, мы твердо решились отыскать мистера Хантера и таблички? – подвел итог профессор Тиггз при полном согласии остальных. Да, решение было принято. Но даже если они преуспеют, как потом избавиться от демона Тухулки? Как отослать его назад? Вернется ли он по своей воле – и, желательно, навсегда? Мистер Хиллтоп поскреб подбородок и честно признался, что не знает; даже обладай он необходимыми средствами, не факт, что у него достало бы сил, а затем пожал плечами и объявил, что все в руках Аплу.
Было постановлено, что сестры Джекс вернутся домой в наемном экипаже Тимсона, причем Гарри Банистер верхом на сером гунтере проводит их до крыльца. Сам мистер Банистер на время снимет номер в своем бывшем клубе. Оставалось развезти по домам остальных; профессор Гриншилдз любезно предложил друзьям собственный догкарт; один из слуг тотчас же выкатил его во двор. Этому обстоятельству доктор Дэмп, пылкий поборник догкартов, весьма порадовался.
Между тем мистер Хиллтоп – он же Авле Матунас, лукумон города Цисра – согласился задержаться под кровом профессора Гриншилдза и его супруги еще на несколько часов, дабы вполне удовлетворить любопытство почтенных хозяев.
– Сколько всего вы можете нам рассказать! – ликовал старик-профессор, в предвкушении потирая руки. – Столько всего об истории вашей жизни, о вашей цивилизации, о вашей культуре, об искусстве! Вот, например, всегда ли ваш народ жил в Италии или переселился туда из других земель? Как именно выбирали преемника лукумона? Кто были ваши великие художники? Что представляла собой ваша литература? А музыка? Была ли у вас своя поэзия, своя драматургия? Столько всего предстоит узнать, мистер Матунас, столько всего – и, как всегда, времени так мало!
– Хоббс, будьте так добры, принесите еще чаю! – бодро крикнула прекрасная Амелия.
Мистер Хиллтоп великодушно пошел навстречу пожеланиям хозяев и ответил на их расспросы во всех подробностях. С миссис Гриншилдз он держался неизменно любезно и обходительно, то и дело осыпая ее комплиментами по тому или иному поводу, и превозносил до небес ее гостеприимство и ее редкое обаяние, сопоставляя ее бесчисленные совершенства с достоинствами прочих дам, коих знал на протяжении своей долгой жизни, причем неизменно в пользу миссис Гриншилдз.
Все эти похвалы наконец вынудили супруга заметить:
– Ты конечно, помнишь, Амелия, сколь неограниченной свободой пользовались женщины в этрусском обществе наравне с мужчинами и сколь большим почетом окружали женский пол. Как тут не сослаться на эскизы из книги мистера Оттли, на восхитительные настенные фрески этрусских гробниц: элегантные юные дамы возлежат на пиршественных ложах рядом со своими мужьями в окружении музыкантов, танцоров и бесчисленных слуг, подносящих напитки и яства! Боже мой, Боже мой! Высокое общественное положение женщин Этрурии и их независимый статус – это и впрямь нечто исключительное! Чтобы жена да обедала со своим мужем? Да весь древний мир Средиземноморья был бы возмущен и шокирован! Мистер Матунас, я прав?
– Абсолютно, – ответствовал мистер Хиллтоп, с улыбкой глядя в чашку.
Глава II
– Так гласит легенда, сэр, – избраны были трое.
– А кто же тогда третий?
– Мне он неизвестен, – покачал головой мистер Хиллтоп.
– А мистеру Хантеру?
– Такой возможности я не исключаю.
– Третий лукумон, часом, сейчас не в Солтхеде?
– Он может быть где угодно, сами понимаете, – махнул рукой мистер Хиллтоп.
– А зачем, как вы думаете, лучезарному богу понадобилось наделять вас бессмертием? На чем основаны его предпочтения? С какой стати он избрал мистера Хантера? Или вас? – осведомился доктор, не сводя карих глаз с лукумона города Цисра.
– Кто знает, доктор? На эти вопросы ответа нет. Человек не может даже надеяться постичь замыслы Аплу или любого другого бога. То, что постановили непознаваемые силы, непременно исполнится; и помешать этому невозможно. Если событие должно случиться, оно случится. Благословенным даром жизни бог наделяет во имя своих целей, сами понимаете, и у меня нет ни малейшего желания вникать в суть.
– То, что вы называете благословением, сэр, я назову проклятием, – проговорила мисс Мона. В сумеречной неподвижности гостиной ее чирикающий голосок прозвучал до странности глухо. – Не уверена, что мне хотелось бы прожить двадцать три века. Представьте себе, сколько горя испытываешь, наблюдая, как умирает семья и друзья, один за другим, раз за разом, век за веком. Бесконечно повторяющийся цикл потерь… ох, что за кошмар! В вашем присутствии любой почувствует себя неуютно, зная о вашем превосходстве. Как вы только выносите?
– Но это же сплошная мифология! – запротестовал мистер Киббл, в сердцах ероша апельсинно-рыжую шевелюру. Он упорно не желал смиряться с тем, что подобные легенды заключают в себе зерно истины. – То, о чем вы нам поведали, с реальностью просто несовместимо! Откуда нам знать, что вы сказали нам правду?
– Вы не верите собственным глазам и ушам, мистер Киббл? – слегка раздраженно парировал мистер Хиллтоп. – Вы слышали рассказ мистера Банистера о событиях в «Итон-Вейферз». Вы видели и слышали подтверждения тому, что Солтхед кишит привидениями. Вы и профессор Тиггз сами побывали на корабле-призраке, стоящем в гавани, и лично столкнулись с мастиффом. Вы видели и слышали подтверждения тому, что Тухулка вполне реален. И все-таки вы дерзаете оспаривать мои слова и спрашивать, что есть правда и что – вымысел?
– Боюсь, я вдруг перестал понимать, что такое реальность, – пожаловался мистер Киббл. Он снял старомодные очки и протер глаза. Бедный, несгибаемый мистер Киббл! Повсюду вокруг него знакомый мир искажался и менял очертания; более того, грозил разлететься на куски!
– Леди и джентльмены, все смертные и все цивилизации проходят через определенные возраста или эпохи; именно столько и не больше отведено им судьбой и сокрытыми богами. Достигнув конца отведенного срока, все сущее – даже слава расенов – должно угаснуть и уйти в небытие. Мертвым возвращаться не дозволено, сами понимаете. Если Вел Сатиэс преуспеет, известный вам мир преобразится до неузнаваемости. Уж в этом я вас уверяю.
– А к какой выгоде стремитесь вы, мистер Хиллтоп? – рассудительно осведомился доктор Дэмп. – Вы же этруск – лукумон, и бессмертный в придачу! Вы сами числитесь среди расенов! Сдается мне, кто-кто, а вы как раз должны встретить «смену режима» с распростертыми объятиями! Разве вы не обрадуетесь встрече с былыми коллегами? Или, может быть, ваша собственная участь окажется не столь завидной, как только ваш соперник мистер Сатиэс возьмет власть в свои руки?
Мистер Хиллтоп неспешно покачал головой, улыбаясь, точно снисходительный родитель в ответ на наивное замечание ребенка, ничего не знающего о большом мире. Не удостоив доктора иным ответом, он сосредоточил внимание на мисс Моне.
– Вы правы; более того, весьма близки к истине, мисс, упоминая о проклятии, – о проклятии жизни. Как и мой друг Вел Сатиэс, я не в силах более мириться с судьбой. В присутствии бессмертного, как вы верно подметили, любой вскорости почувствует себя неуютно, поневоле остро осознав собственный смертный удел. Страх, зависть, ярость – вот какие чувства неизбежно овладеют моим собеседником: уж такова природа человеческая! Я такое наблюдал не раз и не два; даже вспоминать неприятно! В результате приходится умалчивать о том, кто ты и что собой представляешь. Приходится лгать. А солгав в одном, ты вынужден лгать и в остальном; очень скоро оказывается, что лжешь ты на каждом шагу. Ты скрываешь свою истинную суть и ведешь некую иллюзорную жизнь, прикидываясь самым обычным человеком. Ты живешь и живешь, пока не обнаруживается, что вокруг тебя все стареют.
А знаете, каково это, леди и джентльмены, видеть, как собственное твое ненаглядное дитя стареет, дряхлеет и умирает прямо у тебя на глазах, в то время как сам ты нисколько не меняешься – и помочь бессилен? Можете вообразить себе такое, хотя бы во сне? Вот так оно и выходит: если ты мудр, ты ничего не говоришь никому с самого начала, а когда подходит срок, бесследно исчезаешь, перебираешься в другие края, даже не попрощавшись с теми, кто тебе дорог. Ты скрываешься, примеряешь на себя новую личность – все равно что одежду меняешь – и начинаешь, так сказать, новую жизнь. Но ныне я решил, что такое существование, как и все прочее, должно иметь свой предел.
Видите ли, доктор, я и впрямь надеюсь извлечь из происходящего некую выгоду – ну, помимо предотвращения величайшей из катастроф. Отрицать это было бы нечестным. Я намерен воззвать к Тухулке и лучезарному богу от своего имени с просьбой забрать дар жизни, нежданно-негаданно свалившийся на мою голову много лет назад. Ныне я не хочу ничего иного, кроме как прожить до конца отведенный мне срок, подобно любому другому смертному. Это правильно и это справедливо, сами понимаете. Выбора-то мне не дали; я не смог бы покончить с собой, даже если бы попытался. Удар клинком в сердце повредит мне не больше, чем вам – царапина на руке: рана затянется в два счета. Я намерен воспользоваться табличками, чтобы попытаться избавиться от «благословенного» злосчастья, вот оно как.
Где-то тикали часы. Никто не проронил ни слова, даже на доктора исповедь мистера Хиллтопа произвела глубочайшее впечатление. Спустя какое-то время достойный эскулап обвел взглядом комнату и, заметив потупленные взгляды и задумчивые лица слушателей, решил, что необходимо что-то предпринять.
– Знавал я одного джентльмена, искренне убежденного в том, что он бессмертен, – весело начал доктор, пытаясь оживить разговор. – Собственно, это был один из моих пациентов. А чтобы друзья не сомневались на его счет, он однажды хватил три пинты грога и четверть пинты виски и выбросился из окна на улицу. С сожалением вынужден признать, что более он не бессмертен. Да и в пациентах больше не числится!
Сей врачебный анекдот прозвучал до крайности неуместно; по чести говоря, так же плоско, как выглядел злосчастный пациент после соприкосновения с булыжной мостовой. Однако, учитывая атмосферу в комнате, иного, пожалуй, ожидать не приходилось.
– Любопытный случай, ничего не скажешь. Итак, мы твердо решились отыскать мистера Хантера и таблички? – подвел итог профессор Тиггз при полном согласии остальных. Да, решение было принято. Но даже если они преуспеют, как потом избавиться от демона Тухулки? Как отослать его назад? Вернется ли он по своей воле – и, желательно, навсегда? Мистер Хиллтоп поскреб подбородок и честно признался, что не знает; даже обладай он необходимыми средствами, не факт, что у него достало бы сил, а затем пожал плечами и объявил, что все в руках Аплу.
Было постановлено, что сестры Джекс вернутся домой в наемном экипаже Тимсона, причем Гарри Банистер верхом на сером гунтере проводит их до крыльца. Сам мистер Банистер на время снимет номер в своем бывшем клубе. Оставалось развезти по домам остальных; профессор Гриншилдз любезно предложил друзьям собственный догкарт; один из слуг тотчас же выкатил его во двор. Этому обстоятельству доктор Дэмп, пылкий поборник догкартов, весьма порадовался.
Между тем мистер Хиллтоп – он же Авле Матунас, лукумон города Цисра – согласился задержаться под кровом профессора Гриншилдза и его супруги еще на несколько часов, дабы вполне удовлетворить любопытство почтенных хозяев.
– Сколько всего вы можете нам рассказать! – ликовал старик-профессор, в предвкушении потирая руки. – Столько всего об истории вашей жизни, о вашей цивилизации, о вашей культуре, об искусстве! Вот, например, всегда ли ваш народ жил в Италии или переселился туда из других земель? Как именно выбирали преемника лукумона? Кто были ваши великие художники? Что представляла собой ваша литература? А музыка? Была ли у вас своя поэзия, своя драматургия? Столько всего предстоит узнать, мистер Матунас, столько всего – и, как всегда, времени так мало!
– Хоббс, будьте так добры, принесите еще чаю! – бодро крикнула прекрасная Амелия.
Мистер Хиллтоп великодушно пошел навстречу пожеланиям хозяев и ответил на их расспросы во всех подробностях. С миссис Гриншилдз он держался неизменно любезно и обходительно, то и дело осыпая ее комплиментами по тому или иному поводу, и превозносил до небес ее гостеприимство и ее редкое обаяние, сопоставляя ее бесчисленные совершенства с достоинствами прочих дам, коих знал на протяжении своей долгой жизни, причем неизменно в пользу миссис Гриншилдз.
Все эти похвалы наконец вынудили супруга заметить:
– Ты конечно, помнишь, Амелия, сколь неограниченной свободой пользовались женщины в этрусском обществе наравне с мужчинами и сколь большим почетом окружали женский пол. Как тут не сослаться на эскизы из книги мистера Оттли, на восхитительные настенные фрески этрусских гробниц: элегантные юные дамы возлежат на пиршественных ложах рядом со своими мужьями в окружении музыкантов, танцоров и бесчисленных слуг, подносящих напитки и яства! Боже мой, Боже мой! Высокое общественное положение женщин Этрурии и их независимый статус – это и впрямь нечто исключительное! Чтобы жена да обедала со своим мужем? Да весь древний мир Средиземноморья был бы возмущен и шокирован! Мистер Матунас, я прав?
– Абсолютно, – ответствовал мистер Хиллтоп, с улыбкой глядя в чашку.
Глава II
Лови-хватай!
– Так, значит, мы еще увидимся, мистер Банистер? – осведомилась мисс Нина Джекс с крыльца своего дома на Боринг-лейн. Ее прелестное личико так и лучилось надеждой. Сестра стояла рядом, в разговор не вмешиваясь.
– Всенепременно, – заверил Гарри Банистер и проехал чуть вперед, пропуская пустой экипаж. Слуги уже выгрузили принадлежащий сестрам багаж; кучер хлестнул лошадей – и карета покатила назад, к конторе Тимсона, громыхая и лязгая, вниз по узкому переулку, выходящему на Ки-стрит.
Молодой сквайр задержался на мгновение, поправляя вьючное седло, – а в следующий миг уже взлетел в него птицей. Смотрелся он просто великолепно (особенно в глазах Нины) – в элегантной темной куртке для верховой езды, кожаных бриджах и высоких сапогах с отворотами. Он подобрал поводья и весело улыбнулся стоящим на крыльце дамам.
– Я остановлюсь в «Лонгстейпле» – это мой клуб. Всегда к вашим услугам, мисс Джекс… и к вашим, мисс Джекс. Как только профессор Тиггз и мистер Хиллтоп все обдумают и взвесят и выработают план действий, мы вас известим. Так что причин для беспокойства нет – просто-таки ни малейших. Уж если эти джентльмены сообща возьмутся за дело, готов поспорить на пятьдесят гиней, они придумают потрясающую стратегию на предмет того, как добраться до мистера Джона Хантера и моих табличек!
– Ваших табличек, мистер Банистер? Как, однако, по-собственнически это звучит! Вы, наверное, имеете в виду таблички мистера Скарлетта! Кроме того, я вроде бы припоминаю, будто вы говорили, что испытали настоящее облегчение, когда их похитили!
– Боже правый, боюсь, здесь вы меня поймали на слове, мисс Джекс! Неужто я и впрямь говорил что-то подобное? Под влиянием момента, не иначе. Поверьте, как только вы увидите этрусский электр своими глазами, вы его уже не забудете – потрясающая штука! Что до мистера Томаса Скарлетта, сдается мне, на самом деле таблички не принадлежат и ему, хотя он и выложил за них кругленькую сумму. По чести говоря, полагаю, что они – достояние этрусков. Или собственность Аполлона? Должен признаться, для меня все это чересчур сложно. Ну, как есть, так есть. А теперь мне пора, – проговорил Гарри, заставляя коня танцевать на месте и словно не будучи уверен, уехать ему или остаться. Наконец, приняв решение в пользу последнего варианта, молодой человек приподнял шляпу и направил серого гунтера к дороге.
– Как скажете, сэр, – крикнула мисс Нина ему вслед. – С нетерпением будем ждать от вас известий. С величайшим нетерпением!
Рука мистера Банистера вымпелом взлетела вверх в знак подтверждения; конь пошел резвой рысью и скрылся за углом Ки-стрит.
Сестры уже собирались войти в дом, когда заметили престарелого джентльмена, что неуклюже выбирался из экипажа, затормозившего у крыльца через один особняк от них. В осуществлении этого тяжеловесного маневра ему содействовал длинноногий старик-слуга, с виду столь же дряхлый, как и его хозяин, и на роль помощника подходящий с большой натяжкой. Престарелый джентльмен был не кто иной, как неизменный, просто-таки «хронический» ухажер мисс Нины, любезный мистер Джордж Керл. Очутившись наконец на твердой земле, он пошевелил дрожащими пальцами, приветствуя свою даму, и игриво подмигнул здоровым глазом.
Мисс Нина улыбнулась и изящно помахала в ответ.
– Чудесная стоит погодка, мисс Джекс, – радостно сообщил мистер Керл голосом, скрипящим, точно несмазанные дверные петли.
Мисс Нина, отлично видевшая, что хмурое серое небо проясняться и не думает, тем не менее сделала вид, будто целиком и полностью согласна с его оценкой.
– Замечательный денек, мистер Керл, – мило заметила она.
– Лицемерка! – прошептала сестра ей на ухо, прежде чем скрыться в доме.
– Право же, Мона… – возмутилась мисс Нина, но, поскольку к тому времени сестра уже исчезла из виду, на ее бессвязный протест внимания никто не обратил.
В доме царили шум и суматоха: домочадцы с распростертыми объятиями встречали сестер, вернувшихся из дальнего путешествия. Бросалось в глаза отсутствие хозяина дома, джентльмена старого закала; он все еще пребывал в Фишмуте, радея о делах избирательного округа, хотя домой ожидался не позже следующей недели. Поскольку отец отсутствовал, мисс Нина прямиком поднялась наверх и направилась в спальню. Мона поспешила ей вслед: ей было и любопытно, и забавно послушать, каким окажется следующий ход сестры в отношении мистера Банистера. Войдя в комнату, девушки обнаружили, что горничная Сюзанна уже взяла дело в свои руки и хлопотливо раскладывает дорожную одежду сестер по местам.
Мисс Нина уселась за туалетный столик и принялась совершенствовать свое отражение в зеркале. В процессе она доверительно сообщила двум своим спутницам, что получила от мистера Банистера самые что ни на есть обнадеживающие свидетельства его заинтересованности; она, дескать, готова поручиться, что мистер Банистер заметил ее к нему расположение и что с его стороны ответное чувство более чем вероятно, а то и, пожалуй, стопроцентно гарантировано.
– Итак, теперь ты строишь глазки ему, – проговорила мисс Мона, скрестив руки на груди. – Надеюсь, тебя не постигнет жестокое разочарование.
– Запомни хорошенько, Мона: в любви все средства хороши. Тут в ходу принцип «лови-хватай», сестреночка! Все это – азартная игра, не более того, и даме полагается в ней участвовать, если только она намерена преуспеть. Что до мистера Банистера, держу пари, не одна девушка закидывает удочку в его сторону. Так что, сама понимаешь, если я не поймаю его в сети, так поймает кто-нибудь еще. Ну, разве можно такое допустить? Надо ведь и о будущем подумать, верно, Мона? Хозяйка «Итон-Вейферз»!.. Ты же видела его бродширскую усадьбу: блеск, одно слово! Он баснословно богат, так что и отец возражать не будет. Если уж пробиваться в жизни… А ты видела, как мистер Банистер посмотрел на меня, прежде чем уехать?.. Кстати, глаза у него на редкость красивые…
– Да я уж видела, мой цыпленочек, – воскликнула Сюзанна, улыбаясь и кивая. – О-о-о! Бог ты мой! Многообещающе, что и говорить!
– Спасибо, плутовка. Вот так-то, Мона. Понимаешь?
– По-твоему, любовь – это игра, словно речь идет о партии в триктрак или пикет, – парировала сестра. – И тебя это устраивает? Это – твой идеал? Поведение мистера Банистера по отношению к тебе, как мне кажется, диктуется его врожденной учтивостью и хорошими манерами; точно так же он держался и с миссис Гриншилдз, да, кстати, и с профессором Гриншилдзом тоже, если на то пошло, – добавила она холодно.
– Возможно, именно так выглядит происходящее в твоих глазах, но не в моих. Вот, например, разве ты не заметила, что сегодня у профессора Гриншилдза он весь вечер просидел со мною рядом?
– Только потому, что ты поспешила занять кресло рядом с ним – даже меня оттеснила!
– Опять ты навоображала себе невесть что. Это один из недостатков твоего характера, Мона. Воображение, знаешь ли, иногда так мешает жить! А ведь хорошо известно, что неуемная фантазия – плод чрезмерного чтения! Мне продолжать? Ты всегда была слишком привержена к книгам, с самого детства!
– А мне порою кажется, что ты из детского возраста так и не вышла!
На это мисс Нина слегка обиделась, а Сюзанна – так и не слегка. Горничная тихонько буркнула: «Бог ты мой!» – и неодобрительно воззрилась на младшую сестру. Какое-то мгновение мисс Нина вроде бы размышляла над словами Моны, наматывая и навивая на палец каштановый локон; но миг сомнения тотчас же миновал, и красавица небрежно отмахнулась.
– Удивляюсь, Мона, как ты можешь так говорить; ты меня бесконечно огорчаешь. Впрочем, не хватит ли нам на сегодня препираться? Я очень, очень устала. До чего утомительно: носиться туда-сюда из города в провинцию и обратно, да еще через горы. Пойду прилягу; пусть глаза отдохнут.
Целиком и полностью согласившись с этим предложением, мисс Мона собиралась уйти к себе. Уже в дверях она столкнулась с прибавлением к их маленькой группке в лице угрюмого слуги с резко очерченными, припорошенными сединой щеками, чопорно поджатыми губами и сонными веками под несимметричными, густо разросшимися бровями.
– Что такое, Эпсом? – осведомилась мисс Нина, глядя в зеркало на отражение своего челядинца. – Что-то случилось?
– Да, что такое? – подхватила Мона, мгновенно насторожившись. Нежданное появление слуги вызвало в ней безотчетную тревогу, бог весть почему. Она вглядывалась в лицо слуги, пытаясь рассмотреть в суровых чертах хоть что-нибудь – тень, мимолетный проблеск, – способное рассеять ее страхи.
Слуга же не преминул донести информацию о том, что внизу дожидается некий индивидуум, мадам, человек, изъявивший самое горячее желание увидеться с мисс Ниной. Визитер дал понять, что у него послание для мисс Нины, мадам, каковое надлежит доставить лично в руки.
– А что это за человек, Эпсом, как бы вы его описали? Хорошо ли он одет? Красив ли? С таким можно показаться в свете? Он, часом, не дал вам визитки?
– Он… не то чтобы красавец, мадам. И хорошо одетым его со всей определенностью не назовешь… нет, никоим образом; настолько, что платье его, мадам, я бы, напротив, охарактеризовал как неопрятное. Визитер скорее сродни попрошайке, мадам, или неотесанной деревенщине, или, может даже бродяге, хотя и не вполне. Он кажется человеком образованным, хотя бы поверхностно, при том, что он не произнес ни слова и всем своим видом смахивает на душевнобольного. Нет, визитки он не дал, мадам, зато при нем была краткая записка, начертанная его собственной рукой, в которой и излагается цель посещения. Желает ли мадам лично переговорить с индивидуумом, или мне отослать его прочь?
– Мадам не желает! – воскликнула Мона с внезапным жаром. И порывисто добавила, обращаясь к сестре: – Нина, здесь что-то не так, я чувствую. Тебе не следует видеться с этим человеком. Не делай этого, умоляю.
– Я буду рядом с вами, мадам, – заверил героический Эпсом, чуть дернув бровью, – на случай, если джентльмен неуравновешен.
Мисс Нина задумалась, прикидывая, как ей лучше поступить, внимательно изучила себя в зеркале, состроила гримаску, а затем встала и направилась к двери, не обращая внимания на протесты сестры.
– Нет-нет, Мона, я должна с ним повидаться. А вдруг это знакомый мистера Банистера. Там, в провинции, народ, знаешь ли, довольно неотесанный. Да-да, возможно, это и впрямь кто-нибудь из бродширских друзей мистера Банистера пытается отыскать его в городе. Что за удача для меня! Мне ведь еще предстоит привыкать к провинциалам и их повадкам!
Не веря своим ушам, Мона уставилась на сестру с открытым ртом. Мисс Нина устремилась мимо нее в коридор, самоуверенно улыбаясь, сошла по лестнице и вступила в вестибюль, выложенный черно-белым ромбоидальным кафелем. Там, заложив руки за спину и вцепившись в шляпу, улыбался и таращил глаза молодой человек в старом коричневом пальто, темном жилете, штанах до колен и гетрах. Но более всего в госте изумляла его необыкновенно густая шевелюра: жесткие волосы торчали во все стороны, точно лучи солнца, пробившиеся сквозь пелену туч. Из-за правого уха выглядывало что-то вроде пера. Это был – впрочем, я мог бы и не уточнять – не кто иной, как мистер Ричард Скрибблер; выглядел он чуть более ошарашенно чем обычно, ибо еще не вполне пришел в себя от кошмарного сна, пригрезившегося несколькими часами раньше.
Мисс Нина оторопела. Ей пришло в голову, что, возможно, насчет бродяг и нищих Эпсом был совершенно прав. Однако открыто признать свою ошибку она, конечно же, не могла.
– Да? Вам поручено передать письмо кому-то из обитателей этого дома, сэр?
Мистер Скрибблер сосредоточил внимание сперва на мисс Нине, затем на ее миниатюрной сестре, не будучи уверен, которой из двух юных леди послание предназначается. Мисс Мона, нервно чирикнув, жестом дала понять, что адресат – более высокая из двух. Мистер Скрибблер поблагодарил ее улыбкой и вручил мисс Нине письмо, покрытое водяными разводами, что не так давно обнаружил в кармане своего пальто. И, завершая церемонию передачи, любезно раскланялся и картинно взмахнул шляпой.
Мисс Нина взяла послание и глянула на адрес. Лицо ее окаменело; она еле слышно охнула и побелела как полотно.
– Сэр, где вы это взяли? – с трудом выговорила девушка. Голос ее звучал не громче шепота. – По-вашему, это смешно? Кто вы? Кто вам это дал?
Мистер Скрибблер изумлен, сбит с толку, испуган и обижен. Глаза его расширяются; он сдвигает брови и энергично трясет головой, опровергая все обвинения. Он несколько раз указывает на письмо; в смысл этого жеста мисс Нина вникает не сразу. Поясняя, что имеется в виду, он тыкает пальцем в буквы и кивает. Вот теперь его поняли. Ужас точно незримая пелена, обволакивает мисс Нину с головы до ног.
– Что это? – справила мисс Мона, пытаясь рассмотреть почерк.
– Ничего, Мона. Ровным счетом ничего. Я переживу. – И, обращаясь к мистеру Скрибблеру, голосом холодным и безжизненным, точно ледяные торосы, она произнесла: – Благодарю вас, сэр, за доставку письма. Поручение вы выполнили. Эпсом, будьте так добры, вознаградите мистера… мистера… вознаградите джентльмена за его хлопоты.
Это все мисс Нина выговорила, точно в трансе; как если бы чувства, переполняющие ее, были слишком сильны, чтобы найти выход в словах.
– Да, мадам.
Несколько блестящих монет перешли в ладонь мистера Скрибблера. Однако ж он словно не заметил – в отличие от предыдущего раза, когда ему случилось исполнять обязанности письмоносца. Он не сводил глаз с лица мисс Нины, что ныне напоминало фарфор, ослепительно белый и хрупкий, такой хрупкий, что вот-вот разобьется вдребезги… Эпсом решительно и настойчиво увлек гостя к выходу.
Мисс Нина поднялась по лестнице, отрешенно глядя прямо перед собой и пропуская мимо ушей расспросы сестры. Она направилась к себе и захлопнула дверь. Минуту спустя из комнаты вылетела Сюзанна – ни дать ни взять муха, отброшенная ударом лошадиного хвоста. Горничная встревоженно воззрилась на Мону, пару раз хмыкнула, восстанавливая душевное равновесие, и удалилась по коридору.
Оставшись одна, мисс Нина швырнула письмо на пол, словно имела дело с предметом настолько гадким и омерзительным, что до него и дотронуться невозможно. И принялась расхаживать взад и вперед, скрестив руки и на каждом повороте боязливо поглядывая на бумажный квадратик, как если бы перед ней лежал хладный труп и девушка опасалась, что он в любую минуту оживет. Двадцать раз, тридцать раз, и сорок прошлась она по ковру туда и сюда, словно продираясь сквозь трясину нерешительности. Ее так и тянуло узнать, что содержится в письме – это мисс Нина признавала, – и в то же время так хотелось остаться в неведении.
Наконец, справедливо заключив, что таким образом покоя не обрести, мисс Нина подошла к проблеме напрямую: подобрала с пола гнусный предмет и дрожащими пальчиками развернула бумагу. Там, у туалетного столика, не сходя с места, она прочла письмо. Лоб ее прочертили складки, рот открылся, веки затрепетали. Дыхание участилось, сделалось коротким и прерывистым. Она нервно сглотнула, заморгала, сглотнула снова, поднесла руку к губам, затем ко лбу: так потрясли ее написанные на бумаге строки.
– Всенепременно, – заверил Гарри Банистер и проехал чуть вперед, пропуская пустой экипаж. Слуги уже выгрузили принадлежащий сестрам багаж; кучер хлестнул лошадей – и карета покатила назад, к конторе Тимсона, громыхая и лязгая, вниз по узкому переулку, выходящему на Ки-стрит.
Молодой сквайр задержался на мгновение, поправляя вьючное седло, – а в следующий миг уже взлетел в него птицей. Смотрелся он просто великолепно (особенно в глазах Нины) – в элегантной темной куртке для верховой езды, кожаных бриджах и высоких сапогах с отворотами. Он подобрал поводья и весело улыбнулся стоящим на крыльце дамам.
– Я остановлюсь в «Лонгстейпле» – это мой клуб. Всегда к вашим услугам, мисс Джекс… и к вашим, мисс Джекс. Как только профессор Тиггз и мистер Хиллтоп все обдумают и взвесят и выработают план действий, мы вас известим. Так что причин для беспокойства нет – просто-таки ни малейших. Уж если эти джентльмены сообща возьмутся за дело, готов поспорить на пятьдесят гиней, они придумают потрясающую стратегию на предмет того, как добраться до мистера Джона Хантера и моих табличек!
– Ваших табличек, мистер Банистер? Как, однако, по-собственнически это звучит! Вы, наверное, имеете в виду таблички мистера Скарлетта! Кроме того, я вроде бы припоминаю, будто вы говорили, что испытали настоящее облегчение, когда их похитили!
– Боже правый, боюсь, здесь вы меня поймали на слове, мисс Джекс! Неужто я и впрямь говорил что-то подобное? Под влиянием момента, не иначе. Поверьте, как только вы увидите этрусский электр своими глазами, вы его уже не забудете – потрясающая штука! Что до мистера Томаса Скарлетта, сдается мне, на самом деле таблички не принадлежат и ему, хотя он и выложил за них кругленькую сумму. По чести говоря, полагаю, что они – достояние этрусков. Или собственность Аполлона? Должен признаться, для меня все это чересчур сложно. Ну, как есть, так есть. А теперь мне пора, – проговорил Гарри, заставляя коня танцевать на месте и словно не будучи уверен, уехать ему или остаться. Наконец, приняв решение в пользу последнего варианта, молодой человек приподнял шляпу и направил серого гунтера к дороге.
– Как скажете, сэр, – крикнула мисс Нина ему вслед. – С нетерпением будем ждать от вас известий. С величайшим нетерпением!
Рука мистера Банистера вымпелом взлетела вверх в знак подтверждения; конь пошел резвой рысью и скрылся за углом Ки-стрит.
Сестры уже собирались войти в дом, когда заметили престарелого джентльмена, что неуклюже выбирался из экипажа, затормозившего у крыльца через один особняк от них. В осуществлении этого тяжеловесного маневра ему содействовал длинноногий старик-слуга, с виду столь же дряхлый, как и его хозяин, и на роль помощника подходящий с большой натяжкой. Престарелый джентльмен был не кто иной, как неизменный, просто-таки «хронический» ухажер мисс Нины, любезный мистер Джордж Керл. Очутившись наконец на твердой земле, он пошевелил дрожащими пальцами, приветствуя свою даму, и игриво подмигнул здоровым глазом.
Мисс Нина улыбнулась и изящно помахала в ответ.
– Чудесная стоит погодка, мисс Джекс, – радостно сообщил мистер Керл голосом, скрипящим, точно несмазанные дверные петли.
Мисс Нина, отлично видевшая, что хмурое серое небо проясняться и не думает, тем не менее сделала вид, будто целиком и полностью согласна с его оценкой.
– Замечательный денек, мистер Керл, – мило заметила она.
– Лицемерка! – прошептала сестра ей на ухо, прежде чем скрыться в доме.
– Право же, Мона… – возмутилась мисс Нина, но, поскольку к тому времени сестра уже исчезла из виду, на ее бессвязный протест внимания никто не обратил.
В доме царили шум и суматоха: домочадцы с распростертыми объятиями встречали сестер, вернувшихся из дальнего путешествия. Бросалось в глаза отсутствие хозяина дома, джентльмена старого закала; он все еще пребывал в Фишмуте, радея о делах избирательного округа, хотя домой ожидался не позже следующей недели. Поскольку отец отсутствовал, мисс Нина прямиком поднялась наверх и направилась в спальню. Мона поспешила ей вслед: ей было и любопытно, и забавно послушать, каким окажется следующий ход сестры в отношении мистера Банистера. Войдя в комнату, девушки обнаружили, что горничная Сюзанна уже взяла дело в свои руки и хлопотливо раскладывает дорожную одежду сестер по местам.
Мисс Нина уселась за туалетный столик и принялась совершенствовать свое отражение в зеркале. В процессе она доверительно сообщила двум своим спутницам, что получила от мистера Банистера самые что ни на есть обнадеживающие свидетельства его заинтересованности; она, дескать, готова поручиться, что мистер Банистер заметил ее к нему расположение и что с его стороны ответное чувство более чем вероятно, а то и, пожалуй, стопроцентно гарантировано.
– Итак, теперь ты строишь глазки ему, – проговорила мисс Мона, скрестив руки на груди. – Надеюсь, тебя не постигнет жестокое разочарование.
– Запомни хорошенько, Мона: в любви все средства хороши. Тут в ходу принцип «лови-хватай», сестреночка! Все это – азартная игра, не более того, и даме полагается в ней участвовать, если только она намерена преуспеть. Что до мистера Банистера, держу пари, не одна девушка закидывает удочку в его сторону. Так что, сама понимаешь, если я не поймаю его в сети, так поймает кто-нибудь еще. Ну, разве можно такое допустить? Надо ведь и о будущем подумать, верно, Мона? Хозяйка «Итон-Вейферз»!.. Ты же видела его бродширскую усадьбу: блеск, одно слово! Он баснословно богат, так что и отец возражать не будет. Если уж пробиваться в жизни… А ты видела, как мистер Банистер посмотрел на меня, прежде чем уехать?.. Кстати, глаза у него на редкость красивые…
– Да я уж видела, мой цыпленочек, – воскликнула Сюзанна, улыбаясь и кивая. – О-о-о! Бог ты мой! Многообещающе, что и говорить!
– Спасибо, плутовка. Вот так-то, Мона. Понимаешь?
– По-твоему, любовь – это игра, словно речь идет о партии в триктрак или пикет, – парировала сестра. – И тебя это устраивает? Это – твой идеал? Поведение мистера Банистера по отношению к тебе, как мне кажется, диктуется его врожденной учтивостью и хорошими манерами; точно так же он держался и с миссис Гриншилдз, да, кстати, и с профессором Гриншилдзом тоже, если на то пошло, – добавила она холодно.
– Возможно, именно так выглядит происходящее в твоих глазах, но не в моих. Вот, например, разве ты не заметила, что сегодня у профессора Гриншилдза он весь вечер просидел со мною рядом?
– Только потому, что ты поспешила занять кресло рядом с ним – даже меня оттеснила!
– Опять ты навоображала себе невесть что. Это один из недостатков твоего характера, Мона. Воображение, знаешь ли, иногда так мешает жить! А ведь хорошо известно, что неуемная фантазия – плод чрезмерного чтения! Мне продолжать? Ты всегда была слишком привержена к книгам, с самого детства!
– А мне порою кажется, что ты из детского возраста так и не вышла!
На это мисс Нина слегка обиделась, а Сюзанна – так и не слегка. Горничная тихонько буркнула: «Бог ты мой!» – и неодобрительно воззрилась на младшую сестру. Какое-то мгновение мисс Нина вроде бы размышляла над словами Моны, наматывая и навивая на палец каштановый локон; но миг сомнения тотчас же миновал, и красавица небрежно отмахнулась.
– Удивляюсь, Мона, как ты можешь так говорить; ты меня бесконечно огорчаешь. Впрочем, не хватит ли нам на сегодня препираться? Я очень, очень устала. До чего утомительно: носиться туда-сюда из города в провинцию и обратно, да еще через горы. Пойду прилягу; пусть глаза отдохнут.
Целиком и полностью согласившись с этим предложением, мисс Мона собиралась уйти к себе. Уже в дверях она столкнулась с прибавлением к их маленькой группке в лице угрюмого слуги с резко очерченными, припорошенными сединой щеками, чопорно поджатыми губами и сонными веками под несимметричными, густо разросшимися бровями.
– Что такое, Эпсом? – осведомилась мисс Нина, глядя в зеркало на отражение своего челядинца. – Что-то случилось?
– Да, что такое? – подхватила Мона, мгновенно насторожившись. Нежданное появление слуги вызвало в ней безотчетную тревогу, бог весть почему. Она вглядывалась в лицо слуги, пытаясь рассмотреть в суровых чертах хоть что-нибудь – тень, мимолетный проблеск, – способное рассеять ее страхи.
Слуга же не преминул донести информацию о том, что внизу дожидается некий индивидуум, мадам, человек, изъявивший самое горячее желание увидеться с мисс Ниной. Визитер дал понять, что у него послание для мисс Нины, мадам, каковое надлежит доставить лично в руки.
– А что это за человек, Эпсом, как бы вы его описали? Хорошо ли он одет? Красив ли? С таким можно показаться в свете? Он, часом, не дал вам визитки?
– Он… не то чтобы красавец, мадам. И хорошо одетым его со всей определенностью не назовешь… нет, никоим образом; настолько, что платье его, мадам, я бы, напротив, охарактеризовал как неопрятное. Визитер скорее сродни попрошайке, мадам, или неотесанной деревенщине, или, может даже бродяге, хотя и не вполне. Он кажется человеком образованным, хотя бы поверхностно, при том, что он не произнес ни слова и всем своим видом смахивает на душевнобольного. Нет, визитки он не дал, мадам, зато при нем была краткая записка, начертанная его собственной рукой, в которой и излагается цель посещения. Желает ли мадам лично переговорить с индивидуумом, или мне отослать его прочь?
– Мадам не желает! – воскликнула Мона с внезапным жаром. И порывисто добавила, обращаясь к сестре: – Нина, здесь что-то не так, я чувствую. Тебе не следует видеться с этим человеком. Не делай этого, умоляю.
– Я буду рядом с вами, мадам, – заверил героический Эпсом, чуть дернув бровью, – на случай, если джентльмен неуравновешен.
Мисс Нина задумалась, прикидывая, как ей лучше поступить, внимательно изучила себя в зеркале, состроила гримаску, а затем встала и направилась к двери, не обращая внимания на протесты сестры.
– Нет-нет, Мона, я должна с ним повидаться. А вдруг это знакомый мистера Банистера. Там, в провинции, народ, знаешь ли, довольно неотесанный. Да-да, возможно, это и впрямь кто-нибудь из бродширских друзей мистера Банистера пытается отыскать его в городе. Что за удача для меня! Мне ведь еще предстоит привыкать к провинциалам и их повадкам!
Не веря своим ушам, Мона уставилась на сестру с открытым ртом. Мисс Нина устремилась мимо нее в коридор, самоуверенно улыбаясь, сошла по лестнице и вступила в вестибюль, выложенный черно-белым ромбоидальным кафелем. Там, заложив руки за спину и вцепившись в шляпу, улыбался и таращил глаза молодой человек в старом коричневом пальто, темном жилете, штанах до колен и гетрах. Но более всего в госте изумляла его необыкновенно густая шевелюра: жесткие волосы торчали во все стороны, точно лучи солнца, пробившиеся сквозь пелену туч. Из-за правого уха выглядывало что-то вроде пера. Это был – впрочем, я мог бы и не уточнять – не кто иной, как мистер Ричард Скрибблер; выглядел он чуть более ошарашенно чем обычно, ибо еще не вполне пришел в себя от кошмарного сна, пригрезившегося несколькими часами раньше.
Мисс Нина оторопела. Ей пришло в голову, что, возможно, насчет бродяг и нищих Эпсом был совершенно прав. Однако открыто признать свою ошибку она, конечно же, не могла.
– Да? Вам поручено передать письмо кому-то из обитателей этого дома, сэр?
Мистер Скрибблер сосредоточил внимание сперва на мисс Нине, затем на ее миниатюрной сестре, не будучи уверен, которой из двух юных леди послание предназначается. Мисс Мона, нервно чирикнув, жестом дала понять, что адресат – более высокая из двух. Мистер Скрибблер поблагодарил ее улыбкой и вручил мисс Нине письмо, покрытое водяными разводами, что не так давно обнаружил в кармане своего пальто. И, завершая церемонию передачи, любезно раскланялся и картинно взмахнул шляпой.
Мисс Нина взяла послание и глянула на адрес. Лицо ее окаменело; она еле слышно охнула и побелела как полотно.
– Сэр, где вы это взяли? – с трудом выговорила девушка. Голос ее звучал не громче шепота. – По-вашему, это смешно? Кто вы? Кто вам это дал?
Мистер Скрибблер изумлен, сбит с толку, испуган и обижен. Глаза его расширяются; он сдвигает брови и энергично трясет головой, опровергая все обвинения. Он несколько раз указывает на письмо; в смысл этого жеста мисс Нина вникает не сразу. Поясняя, что имеется в виду, он тыкает пальцем в буквы и кивает. Вот теперь его поняли. Ужас точно незримая пелена, обволакивает мисс Нину с головы до ног.
– Что это? – справила мисс Мона, пытаясь рассмотреть почерк.
– Ничего, Мона. Ровным счетом ничего. Я переживу. – И, обращаясь к мистеру Скрибблеру, голосом холодным и безжизненным, точно ледяные торосы, она произнесла: – Благодарю вас, сэр, за доставку письма. Поручение вы выполнили. Эпсом, будьте так добры, вознаградите мистера… мистера… вознаградите джентльмена за его хлопоты.
Это все мисс Нина выговорила, точно в трансе; как если бы чувства, переполняющие ее, были слишком сильны, чтобы найти выход в словах.
– Да, мадам.
Несколько блестящих монет перешли в ладонь мистера Скрибблера. Однако ж он словно не заметил – в отличие от предыдущего раза, когда ему случилось исполнять обязанности письмоносца. Он не сводил глаз с лица мисс Нины, что ныне напоминало фарфор, ослепительно белый и хрупкий, такой хрупкий, что вот-вот разобьется вдребезги… Эпсом решительно и настойчиво увлек гостя к выходу.
Мисс Нина поднялась по лестнице, отрешенно глядя прямо перед собой и пропуская мимо ушей расспросы сестры. Она направилась к себе и захлопнула дверь. Минуту спустя из комнаты вылетела Сюзанна – ни дать ни взять муха, отброшенная ударом лошадиного хвоста. Горничная встревоженно воззрилась на Мону, пару раз хмыкнула, восстанавливая душевное равновесие, и удалилась по коридору.
Оставшись одна, мисс Нина швырнула письмо на пол, словно имела дело с предметом настолько гадким и омерзительным, что до него и дотронуться невозможно. И принялась расхаживать взад и вперед, скрестив руки и на каждом повороте боязливо поглядывая на бумажный квадратик, как если бы перед ней лежал хладный труп и девушка опасалась, что он в любую минуту оживет. Двадцать раз, тридцать раз, и сорок прошлась она по ковру туда и сюда, словно продираясь сквозь трясину нерешительности. Ее так и тянуло узнать, что содержится в письме – это мисс Нина признавала, – и в то же время так хотелось остаться в неведении.
Наконец, справедливо заключив, что таким образом покоя не обрести, мисс Нина подошла к проблеме напрямую: подобрала с пола гнусный предмет и дрожащими пальчиками развернула бумагу. Там, у туалетного столика, не сходя с места, она прочла письмо. Лоб ее прочертили складки, рот открылся, веки затрепетали. Дыхание участилось, сделалось коротким и прерывистым. Она нервно сглотнула, заморгала, сглотнула снова, поднесла руку к губам, затем ко лбу: так потрясли ее написанные на бумаге строки.