Барнет Джилл. Джунгли страсти

   Юлайли осмелилась бросить взгляд – всего лишь третий за все это время – на янки. Он был совершенно неподвижен. Она до сих пор не встречала никого, кто бы спал так тихо. Все ее братья храпели так, что в доме дрожали стены, особенно Джеффри, старший. Когда ей было лет пять, ему даже пришлось поменять спальню. В то время его комната находилась как раз под детской, и от еженощного храпа у нее начались кошмары. Наконец остальные братья заставили Джеффри переехать в другую комнату, заявив, что ее крики будят весь округ.
   Из-за того что братья храпели, она решила, что все мужчины храпят – должен же находить какой-то выход их высокомерный нрав и буйный темперамент. После краткого и отнюдь не приятного общения с грубияном янки она было подумала, что от его храпа должна слететь крыша. Юлайли взглянула наверх и долго всматривалась в какую-то точку. Она готова была поклясться, что густая трава шевелится. Юлайли прищурилась, чтобы получше разглядеть потолок, но это ничего не дало, и она решила, что траву качнул легкий ветерок. Она вновь обратила взор на своего соседа. Из его угла не доносилось ни звука. Он был неподвижен, и это почти внушало ужас. Нельзя было даже понять, дышит ли он. Его грудь не вздымалась, и за все это время он не переменил позы. Просто сидел в углу, подтянув ноги и упершись заляпанными сапогами в землю, локти положил на согнутые, испачканные травой колени, а связанные руки висели безвольно, как у мертвеца. Но самое странное, даже на расстоянии она чувствовала исходившее от него напряжение. Юлайли казалось, что, несмотря на сон, он не расслаблялся. Этот человек спал словно в ожидании, как загнанный в угол ягуар, готовый к прыжку. Наверное, он научился этому ребенком, решила Юлайли.
   Картина, которую он обрисовал резкими словами, так и отпечаталась у нее в мозгу. Она с трудом представляла, каким же было его детство. Юлайли снова посмотрела на спящего. Она не могла даже вообразить, чтобы ей пришлось красть ради пропитания, а вместо детских игр залезать в чужие карманы и убегать от полицейских.
   В просторной детской ее дома чего только не было: и лошадка-качалка, расписанная вручную, и привозные немецкие и французские куклы с полным гардеробом, и яркие волчки размером с кожаные мячи. Сотни игрушечных солдатиков ее братьев выстроились на цветных полках, где нашлось также место и для книг с головоломками. В одном углу была целая гора деревянных кубиков, огромная жестянка с гладкими палочками для игры и драгоценные мешочки с цветными стеклянными шариками, до которых братья не разрешали ей дотрагиваться. Она помнила, как в детстве все это временами ей наскучивало и она жаловалась, что нечем играть.
   А этот человек, когда был ребенком, играл обломками кирпичей. Взглянув на его глазную повязку, она подумала, не потерял ли он глаз во время одной из таких игр. Ей вдруг захотелось собрать все игрушки в своей детской и отвезти в бедные кварталы Чикаго.
   Снаружи послышались тяжелые шаги. Через секунду заскрипел деревянный засов. Дверь распахнулась, впустив дневной свет. Юлайли взглянула на янки. Он не сдвинулся ни на дюйм, но уже не спал. Юлайли сразу почувствовала это, а когда взглянула на его глаз, тот был широко открыт и смотрел не мигая на нее.
   – Ну-ну, что у нас здесь?
   Юлайли судорожно обернулась. В дверях стоял человек, черты его лица рассмотреть было невозможно из-за яркого солнца за спиной. Он был коренаст и не очень высок, но все равно возвышался над двумя солдатами, переступившими порог лачуги. Оба держали длинные острые ножи, похожие на тот, который янки приставлял ей к горлу.
   Человек не спеша вошел. Он был темнокож, с черными слипшимися волосами и глазами такого же цвета, смотревшими прямо на нее. От его пронзительного взгляда у нее поползли по коже мурашки, но глаз она не отвела. Страх заставлял ее смотреть на этого человека не мигая, на его круглое лицо, впалые щеки и широкий нос, на жесткие черные усы и бороду, которые внезапно раздвинулись, явив неровные зубы и хитрую улыбку. Эта улыбка напомнила ей то, как скалили зубы несносные гончие Джедидая. Юлайли внезапно почувствовала, будто ей снова семь лет и она опять сидит на огромном дубе, куда ее загнала свора собак. Она смотрела на него не отрываясь, боялась не смотреть. И она знала, что он догадывается об этом. В конце концов, он, как говорили у нее дома, здесь на коне.
   Он подошел прямо к Юлайли, не сводя с нее черных глаз. Остановился в шаге от нее, и ей пришлось выгнуть шею, чтобы продолжать смотреть ему в глаза. Он первым отвел взгляд и принялся рассматривать ее фигуру. Потом он медленно обошел вокруг, оглядывая ее точно так, как братец Харрисон оглядывал породистую скаковую лошадь.
   Юлайли была напутана и знала, что дрожащие руки выдают ее страх. Он закончил осмотр, на секунду задержав взгляд на ее сцепленных пальцах. Юлайли попыталась усилием воли сдержать дрожь, но руки задрожали еще больше. Вошедший вытянул руку ладонью вверх. Солдат справа вложил в нее длинный нож и сразу вернулся на свой пост возле дверей.
   Черные глаза вновь впились в ее лицо, а кончик холодного лезвия оказался прижатым к бьющемуся пульсу на шее.
   – Где оружие? – Бородач по-прежнему улыбался.
   – Оставь ее в покое, Луна. – Это были первые слова, произнесенные янки, – приказ человеку по имени Луна, который приставил нож к ее горлу.
   Юлайли не проронила ни звука, просто ждала. Луна еще раз оглядел ее с ног до головы, прежде чем обернуться к пленнику в углу.
   – Красивая, очень красивая, амиго. – Он поднес кончик ножа к ее губам. – Как жаль.
   Юлайли попыталась не дрожать. Кончик лезвия переместился к краю корсажа и разрезал оборку из заморского кружева. Юлайли охнула отчасти от страха и удивления, отчасти оттого, что он сделал с ее нарядным платьем.
   – У меня приказ, амиго. Агинальдо должен получить это оружие любой ценой, даже такой.
   Луна продолжал целиться ножом в ее сердце, а сам не сводил глаз со связанного янки, который больше не готовился к прыжку. Вместо этого он привалился к стене с самым беспечным видом, словно нож, который этот сумасшедший приставил ей к сердцу, не мог ее убить, словно она не живой человек, а деревянная кукла. Юлайли начала сомневаться, кто из этих двоих действительно сумасшедший.
   Что ж, если янки не собирается спасать ее, она сама о себе позаботится.
   – Я ничего не знаю ни о каком оружии, и его я тоже не знаю. Я Лару, из семейства Лару, что живет в Бельведере, Южная Каролина, и я американская гражданка.
   Лицо Луны выразило удивление, затем он начал что-то прикидывать.
   – Лару... та же фамилия, что у посла Лару?
   – Вы знаете моего отца? – спросила она, обрадовавшись, что, возможно, будет спасена благодаря отцовскому влиянию.
   Янки выругался таким грязным словом, что Юлайли от возмущения чуть не задохнулась. Луна убрал нож.
   – Дочь посла Лару. – Он повернулся к янки и начал хохотать. – А ты, как видно, не знал?
   Ответа не последовало, в хижине раздавался только хохот Луны. Юлайли не видела в этом ничего смешного, впрочем, ей было все равно, потому что этот человек знал ее отца, и скоро она покинет это ужасное место. Отведя нож от ее груди, Луна слегка поклонился:
   – Прошу прощения, сеньорита Лару.
   Значит, все это ошибка. Она улыбнулась и облегченно вздохнула. Янки опять выругался.
   – Больше никаких ножей. – Продолжая улыбаться, Луна вручил нож охраннику. – Теперь, с вашего позволения, я пойду. Мне нужно отправить кое-какие послания.
   Он повернулся и пошел к дверям, остановившись на секунду, чтобы взглянуть на янки. Переступая порог и закрывая за собой дверь, Луна снова захохотал. Дверь уже была заперта, а его смех еще долго доносился до их ушей.
   Юлайли уставилась на запертую дверь, молясь Богу и надеясь, что отец окажется дома, когда доставят записку от Луны.

Глава 5

   – Он забыл развязать мне руки, – сказала дочка Лару, одного из самых влиятельных американцев на острове, идеальная находка для хунты Агинальдо.
   – Полковник Луна никогда ничего не забывает, – сказал Сэм.
   Он знал полковника как человека Агинальдо, выполнявшего всю грязную работу по подавлению других повстанческих отрядов, особенно тех, что пытались отвоевать у Агинальдо власть. Командир Сэма, Андрес Бонифасио, возглавлял один из самых больших таких отрядов.
   – Разумеется, забыл. – Ее взгляд ясно выразил, что она считает своего собеседника тупым.
   – С чего вы взяли?
   – Он знает моего папу и обязательно напишет ему письмо. Полковник так и сказал, что собирается отправить какие-то послания.
   – Да, записку он ему пошлет, можете не сомневаться.
   Она посмотрела на Сэма озадаченно.
   – Все это какая-то ошибка. – Она попыталась освободиться от веревок, потом добавила: – Вы же слышали, как он смеялся.
   – Он смеялся оттого, что вы оказались именно тем, что ему нужно.
   – Вот как? – Она продолжала дергать веревки. – Чем же это?
   – Заложницей.
   – Я? Заложница? Ну, это совсем глупо. – Она попыталась отмахнуться, но помешали веревки, и Юлайли раздраженно нахмурилась, глядя на них.
   Сэм пожал плечами и молча наблюдал, как она пытается подняться. Зашуршав юбками, она уперлась связанными руками в землю и встала на колени, затем оттолкнувшись, поднялась во весь рост и слегка качнулась, наступив на край юбки.
   Целое представление.
   – Ну вот, – пробормотала она и заковыляла, стреноженная, к двери, покачиваясь на толстых каблучках своих нарядных туфелек. Подняв руки, она постучала. Дверь распахнулась.
   Показался часовой, который нацелил свой огромный нож прямо на нее.
   Юлайли взглянула на нож несколько удивленно и произнесла:
   – Что ж, хорошо. – Потом протянула к нему руки: – Разрежьте, пожалуйста. Полковник Луна, должно быть, забыл, прежде чем...
   Дверь с грохотом захлопнулась прямо перед ее носом. Юлайли вздрогнула и удивленно пробормотала:
   – Вот это мне нравится.
   Сэм расхохотался, тряся головой. Какая она все-таки еще зеленая!
   – Не нахожу здесь ничего смешного! – Она бросила на него сердитый взгляд, затем снова подняла руки и целую минуту колотила в дверь.
   Дверь опять распахнулась. На этот раз появились оба охранника с ножами наготове.
   – Это было очень грубо. Я хочу, чтобы вы немедленно разрезали веревки, слышите? – Она протянула к ним руки.
   Один солдат сказал что-то другому, потом оба улыбнулись ей. Сэм застонал. У охранников был вид, как у чеширских котов, загнавших в угол мышь.
   – Повернись! – приказал один из солдат и, схватив ее за плечи, повернул боком.
   Юлайли вздернула подбородок и снисходительно улыбнулась Сэму. Тот просто наблюдал и ждал.
   – Руки вперед! – Солдат продолжал держать ее за плечи.
   Она вытянула руки и, посмотрев на солдата, приготовившего нож, улыбнулась:
   – Действуйте.
   Он поднял нож, затем медленно опустил его на запястья и постоял так с минуту, как палач, который сейчас обезглавит свою жертву. Сэм мысленно считал: «Один... два... три...»
   – О Господи!
   Четыре секунды, подумал Сэм. Что-то она начала медленнее соображать. Он изменил свое мнение, когда она отдернула руки быстрее, чем он мог залезть в чужой карман. Хм. Он никак не думал, что она способна так живо реагировать.
   Солдаты захохотали, показывая на нее пальцами. Они от души веселились своей садистской выходке.
   «Совсем зеленая, – подумал Сэм. – Рядом с ней даже джунгли бледнеют».
   Она повернула к нему испуганное лицо.
   – Вы видели? Они собирались отрубить мне руки! – Она обернулась к уходившим охранникам и сказала: – Не нахожу ничего смешного. Я хочу видеть полко...
   Они опять захлопнули дверь. Но их смех долго был слышен в хижине.
   – Все еще полагаете, что это лишь небольшая вечеринка для местной знати, мисс Лару?
   Она посмотрела на него с наивным выражением лица и по-прежнему простодушно заметила:
   – Вы же слышали, он ясно дал понять, что не причинит мне вреда.
   – Только дурак мог в это поверить.
   Она немного помолчала, потом произнесла:
   – Вы говорили мне то же самое.
   – Да, и при этом я не кривил душой.
   Она слегка вздернула носик.
   – Мне непонятно, сэр, почему я должна верить вам, а не полковнику.
   – Потому что я говорю вам правду.
   – Именно правду я и пытаюсь выяснить, мистер... Как вас зовут?
   – Сэм Форестер.
   – Мистер Форестер... – Она замолкла на полуслове, уставившись на Сэма, словно у того выросли рога. – Вы знаете что-нибудь о каком-то там оружии?
   – Я? – наигранно удивился он. – Нет...
   Она попыталась скрестить руки на груди, но не смогла.
   – А грубить вовсе не обязательно, знаете ли.
   – Какого черта тогда мы попали в эту передрягу, как вы думаете?
   – Не знаю. Я вас спрашивала!
   – Ну так не спрашивайте. Неведение, возможно, спасет вашу нежную белую шейку.
   Юлайли нахмурилась.
   – Вот, значит, что хотели эти солдаты на рынке. Они все время твердили о каком-то «воре Эспере и оружии». – Она посмотрела на него. – Так это было «Форестер и оружие», не так ли?
   «Один... два...»
   – Они думают, будто я знаю о вашем оружии!
   – Пять секунд. Чудеса не кончаются.
   – И нечего здесь умничать.
   – Кому-то из нас двоих приходится быть умным.
   – Вы, мистер Форестер, дурно воспитаны, я нахожу вас очень грубым! – После этого заявления она снова начала колотить в дверь и кричать солдатам, что ей нужно видеть полковника Луну «здесь и сейчас же!».
   Прошло пятнадцать минут, она все еще не унялась. Монотонный стук в дверь сливался с болезненным стуком у него в висках. Ему хотелось поколотить ее.
   Единственным утешением служило то, что голос ее с каждой минутой становился все более хриплым. Сэм потер переносицу и закрыл глаза, искренне надеясь, что руки у нее болят не меньше, чем его уши.
 
   Юлайли не знала, что руки могут так болеть или что бывают подлецы вроде этих охранников, которые не обращают на нее внимания. Она слышала через дверь, как они разговаривают. Даже смеются. Для них она служила поводом к веселью. Такое обращение было ей в диковинку – по крайней мере до тех пор, пока она не встретила янки. Взгляд Юлайли невольно обратился в его угол. Он не проронил ни слова, просто не обращал на нее внимания, как и охранники. Даже несмотря на шум, который она подняла, он вел себя так, словно ее там не было. Но ведь она там была – в грязной, тихой хижине, которую она возненавидела. Юлайли вздохнула и оставила попытки увидеть полковника. Она прошла на середину хижины, опустилась на пол, уставилась на стены, обложенные дерном, и вслушалась в... тишину. Было чересчур тихо.
 
   Юлайли набрала в легкие воздуха и нарушила пугающее молчание:
   – Значит, ваше имя Сэм?
   Он едва заметно кивнул, заерзав на месте.
   – Это сокращение от Сэмюела?
   – Угу. – Он пригвоздил ее взглядом налитого кровью карего глаза.
   – Понятно. – Она кивнула, подыскивая тему для разговора, чтобы заполнить пустоту. – Вы с севера. Чикаго, кажется?
   Он что-то буркнул, как ей показалось, утвердительно. Похоже, он не расположен поддерживать беседу.
   – Я уже вам говорила, откуда я родом.
   Он проворчал что-то похожее на «coтню раз». Она пропустила это замечание мимо ушей и продолжила:
   – Мое полное имя Юлайли Грейс Лару. Моя бабушка по отцовской линии была Юлайли, как и ее бабушка, а еще двоюродная тетка французской ветви нашей семьи. Все они были Юлайли. Что касается имени Грейс, то это была мамина идея. Так по крайней мере рассказывал мне брат Джеффри. Он самый старший! Так вот, он говорил: «Юлайли – традиционное имя нашего рода, а Грейс... в общем, это имя очень нравилось нашей маме. Поэтому она тебя назвала Юлайли Грейс». – Девушка замолчала, чтобы перевести дыхание и дать ему время усвоить сказанное. – Так я и стала Юлайли Грейс.
   Вид у него был отупевший, а налитый кровью глаз, казалось, немного потускнел. Юлайли сочла, что это из-за плохого освещения.
   – Я полагаю, – продолжала она, все еще пытаясь поддерживать разговор, – что при данных обстоятельствах и учитывая тот факт, что это наша вторая встреча, мы можем обращаться друг к другу на ты.
   Вместо ответа он поднял жестяную кружку, стоявшую рядом с ним, и уставился в нее.
   – Итак, я буду звать тебя Сэмюел, а...
   – Нет!
   Она вздрогнула от его крика.
   – Никто не зовет меня Сэмюел, – процедил он сквозь зубы.
   – Ладно. Я буду звать тебя Сэм, а ты можешь звать меня так, как зовут друзья и родные.
   Он поднес кружку к губам и начал пить.
   – Они зовут меня Лолли. – Она улыбнулась.
   Он поперхнулся и долго не мог откашляться. Юлайли поползла к нему, чтобы похлопать по спине, но он отдышался сам, потом странно посмотрел на нее, скривив губы, словно пряча улыбку, и переспросил:
   – Твое имя Лолли Лару?
   Она кивнула, нахмурившись от его тона. Он захохотал. Не очень-то вежливо с его стороны. Лично она не видела ничего странного в таком имени. Прекрасное старое французское имя, довольно часто встречается на юге. У нее дома всех Юлайли всегда звали Лолли. И ни один южанин никогда бы не стал высмеивать чужое имя, грубо смеяться над тем, что человек не в силах изменить.
   А вот этому янки, очевидно, все равно, потому что он продолжал хохотать. Рассердившись, она отвернулась – отчасти, чтобы не видеть, как он веселится на ее счет, но главным образом, чтобы он не видел, как ей обидно.
 
   В хижине было тихо, слишком тихо. Юлайли не любила тишину, потому что боялась ее. Девушка взглянула на янки. Он все еще спал. Они не говорили с тех пор, как она повернулась к нему спиной, и тишину нарушали только редкие крики или шум, доносившиеся снаружи. А внутри стояла мертвая тишина, отчего пленница чувствовала себя совсем скверно.
   Не с кем поговорить. Время тянулось бесконечно долго. Стараясь успокоиться, она начала напевать «Дикси»^[3], чтобы хоть как-то заполнить леденящую пустоту.
   Она едва успела дойти до куплета о хлопковых полях, когда ей показалось, что из угла Сэма донесся громкий, надрывный стон.
   Юлайли перестала петь и посмотрела туда, впервые подумав, что, возможно, он стонет из-за раны. Вытянув шею, она молча наблюдала за ним. Плечи у него чуть подрагивали, словно боль отпустила. Впрочем, она не видела никаких ран, если не считать коричневую запекшуюся кровь на шейном платке, которым была перевязана его нога. Возможно, ранение было гораздо серьезнее, чем казалось. Хотя он сумел доставить ее домой ни разу не споткнувшись, да и потом не хромал и вообще не казался больным. Наверное, его что-то другое беспокоит. Головная боль, например.
   Летом, в самые жаркие, душные дни, у нее часто болела голова. Ей всегда помогал сон, поэтому скорее всего следует дать ему покой, позволить поспать, хотя, конечно, ее терзали тысячи вопросов, на которые очень хотелось получить ответы. Юлайли чувствовала, что ей обязательно нужно с кем-то поговорить, иначе никак не успокоиться.
   Песенка помогла, к тому же тихое пение не должно было нарушить его сон. Возможно, колыбельная явится хорошим компромиссом. Юлайли принялась тихо напевать свою любимую колыбельную:
 
   Тише, малыш, ни слова.
   Папа купит тебе птичку.
   Если птичка не станет петь,
   Папа купит тебе колечко.
   Если колечко не...
 
   – Сделай одолжение, представь, что ты эта птичка, и заткнись.
   Юлайли поймала на себе злобный взгляд налитого кровью карего глаза.
   – Я просто пыталась помочь.
   – Каким образом? Снести стены этой лачуги своими воплями?
   От возмущения она задохнулась.
   – И никакие это не вопли. Позволь тебе заметить, что в хоре у мадам Деверо я пела контральто. – Желая постоять за себя и в то же время испытывая неловкость, что приходится хвастаться, Юлайли потупилась, разгладила юбку на коленях и добавила: – Учитель пения говорил, что голос у меня очень чистый и звучный.
   – Как у подыхающей бродячей кошки, – хохотнул Сэм.
   – Ясно, что ты ровным счетом ничего не понимаешь в голосах. – Она попыталась бросить на него величественный взгляд, но не сумела достаточно высоко поднять подбородок. Янки нарочно вел себя грубо, и даже его ужасное воспитание не могло служить ему оправданием. Юлайли казалось, что этому человеку доставляет удовольствие обижать людей, и жалость, которую она было к нему почувствовала, быстро испарилась.
   – Зато я разбираюсь в ножах и пулях и знаю, что такое пытки и боль. А ваш голосок, мисс Лару, режет мне уши.
   – Что ж, очень жаль. Я все равно буду петь, когда захочу. Специально для твоих ушей. – Она во весь голос затянула «Каролину».
   Он поднялся и шагнул к ней, словно намереваясь заткнуть ей рот. Юлайли хотела уже сдаться, забеспокоившись о своем благополучии, когда заскрипел замок и дверь снова распахнулась. Вошли хмурые солдаты. Юлайли перестала петь. Солдаты перестали хмуриться, хотя ножи держали по-прежнему наготове. За ними вошел человек маленького роста и внес две деревянные миски, наполненные горячим рисом с каким-то пахучим соусом. У Юлайли заурчало в животе, что было недопустимо для настоящей дамы. Она не ела со вчерашнего дня, да и тогда перекусила лишь манго и хлебом.
   По привычке она не задумывалась о еде, потому что одно из правил мадам Деверо гласило: настоящая дама никогда не дает волю чувству голода. Ни при каких обстоятельствах. С юных лет Юлайли усвоила, что истинная леди, как ее мама, ест очень мало, изящно и никогда не покажет, что голодна. Тем не менее иногда, в редких случаях, ее желудок издавал предательское урчание, словно приветствовал появление еды, от чего она жутко смущалась. Юлайли прижала руку к животу, как будто этот жест мог успокоить урчание.
   Коротышка вручил ей миску. Любая еда показалась бы ей сейчас манной небесной, и у нее уже заранее потекли слюнки. Коричневый рис, залитый прозрачным соусом, в котором плавали кусочки мяса, выглядел несколько вязким, но запах был соблазнительный.
   Пройдя в угол, раздатчик сунул вторую миску Сэму, который вновь опустился на пол и привалился к стене.
   Юлайли, как подобает даме, ждала, пока обслужат ее сотрапезника, а также подадут приборы.
   А вот он не ждал. Оцепенев от изумления, она смотрела, как Сэм поглощает свою порцию. Он вычерпывал рис пальцами – от такого зрелища она буквально раскрыла рот.
   Дверь заскрипела, и тогда Юлайли поняла, что раздатчик уходит.
   – Постойте! Подождите! Прошу вас.
   Она ухватилась за дверь и чуть не опрокинула свою миску. Коротышка обернулся. Она вежливо улыбнулась:
   – Будьте любезны, я бы хотела получить столовые приборы.
   Сэм подавился и зашелся удушливым кашлем, словно был на последнем издыхании. Манеры у него отвратительные, поэтому неудивительно, что он поперхнулся. Наверное, сунул в рот целую пригоршню риса, не проглотив предыдущую. Этот человек использовал пальцы как черпак. Отвратительно.
   Подавальщик все еще стоял на пороге, тупо глядя на Юлайли.
   – Столовые приборы, – произнесла она чуть громче в надежде, что так он лучше ее поймет.
   Он пожал плечами. Сэм продолжал кашлять.
   – Вилку, нож... хотя не думаю, что вы дадите мне его. Хотя бы ложку, прошу вас, – повторила она, одновременно изображая, как она ест с помощью приборов.
   Коротышка нахмурился, но так ничего и не понял. Юлайли изобразила, как она вонзает вилку в кусок мяса и затем разрезает его. Человек внимательно смотрел, затем заулыбался.
   – Кучильос! – воскликнул он и изобразил, что ест.
   – Да, – улыбнулась она в ответ. – Да, принесите мне, пожалуйста, ку-у-чи-и-хос.
   Человек кивнул и вышел, закрыв дверь. Сэм в углу кашлянул. Она посмотрела на него:
   – Все в порядке?
   Лицо его раскраснелось, в уголке глаза блеснула слеза. Нет, ему в самом деле следует вести себя осторожнее. Хорошие манеры могут спасти его, а то однажды он поперхнется насмерть, Юлайли решила преподать ему урок этикета.
   – Мистер Форестер... то есть Сэм, там, откуда я родом, считается невежливым начинать есть прежде остальных, особенно прежде дамы.
   Он отправил в рот следующую пригоршню.
   – Вот как? – Немного пожевав, он наконец соизволил проглотить. – А там, откуда я родом, едят то, что достается, и едят очень быстро, иначе кто-то другой съест это за тебя.
   Его слова тут же напомнили ей, как прошло его детство – в бедности и голоде. Неужели он в самом деле подумал, что она украдет его порцию? Прежде чем Юлайли смогла заверить своего товарища по несчастью, что ему незачем беспокоиться, дверь снова распахнулась и вошедший коротышка протянул ей маленькую ложку.
   – Большое спасибо, – улыбнулась Юлайли, принимая ложку и выжидая, пока он уйдет, чтобы начать трапезу.
   Из угла по-прежнему доносилось смачное чавканье. С такими манерами он бы у мадам Деверо постился три раза в день, вот тогда научился бы умеренности. Юлайли погрузила ложку в рис, но в ее мыслях промелькнула картина: дети играют обломками кирпичей вместо кубиков, голодным ребятишкам приходится красть хлеб, чтобы поесть.
   Нет, Сэм уже знал, что такое умеренность. Интересно, что значит по-настоящему испытывать голод – не потому, что нужно держать себя, как подобает даме, а потому, что нет еды. Внезапно она вспомнила, сколько продуктов выбрасывалось у них в доме все эти годы, и испытала чувство вины. Юлайли помедлила и взглянула на Сэма. Он продолжал есть, словно это была последняя трапеза в его жизни.
   Она отставила миску и с трудом поднялась с пола. Потом, стараясь не потерять равновесие, наклонилась и подобрала свою порцию. Все это было проделано с величайшей осторожностью, чтобы не уронить ни крошки. Обхватив миску обеими руками, она прошаркала в угол и остановилась в футе от Сэма. Тот подозрительно взглянул на нее. Она протянула ему миску. Он продолжал смотреть, но не шевельнулся.