Барская Мария. Простое чувство

   У импульса были имя, отчество, фамилия, а также ученая степень и звание. Эмма Никифоровна Чайкина, кандидат физико-математических наук, доцент. Классическая старая дева лет пятидесяти. Сухопарая, страшная как смертный грех, да к тому же занудная и вредная. Меня она возненавидела буквально с первого взгляда. Полагаю, моей вины в этом не было. Скорее когда-то в молодости они столкнулись на какой-нибудь узкой дорожке с моей мамой, Никифоровне пришлось уступить ей дорогу, а я теперь отдувалась.
   Что я ни делала, все ей было не так. Ее ядовитые выпады по поводу моих умственных способностей меня не особенно обижали. Понятия «умный» и «глупый» вообще весьма спорны и эфемерны. К примеру, гениальный физик – умный человек или нет? С точки зрения его науки, бесспорно, да. А вот с точки зрения бытовой этот гений может оказаться полным дебилом. Будет расхаживать в рваных штанах, поглощенный своими высокими материями, и просто не догадается, что их можно зашить или купить новые. Вот вам и ответ. Так что по этому вопросу я с доцентом Чайкиной в полемику не вступала, раз и навсегда решив: у нас с ней разные точки отсчета.
   Но ее постоянные замечания по поводу моей фигуры страшно меня задевали. Девушка я, конечно, крупная, однако комплексов по этому поводу никогда не испытывала. Между прочим, мои формы многим нравились. Разумеется, противоположному полу. Я лишь следила, чтобы форм не становилось больше. Укрупнение грозило перебором. А так все нормально. Для меня и противоположного пола, но не для этой сушеной воблы – Эммы Никифоровны.
   Она почему-то считала идеальной свою фигуру и мерила всех своими стандартами. Я уже на стенку от нее лезла. Убить была готова, до того она меня замучила!
   А Лялька как раз очень кстати подкинула мне популярную книжку по психологии, и я в ней вычитала совет: если вы не хотите копить и постоянно пережевывать обиды, а стремитесь расстаться с ними раз и навсегда, напишите честно все, что вы мечтали бы сделать со своими обидчиками, затем уничтожьте бумажку, и вам сразу станет легче.
   Я последовала рекомендации. Легче, однако, не стало. Видимо, недостаточно подробно написала, решила я, надо бы подетальней. Когда же я расписала подетальней, вышел роман, и мне действительно сделалось легче.
   Роман я решила никому не показывать. Ни маме, ни бабушке, даже от Виталия сохранила в тайне. Впрочем, ему было в тот момент совсем не до моей писанины. У него случился конфликт с заведующим другой кафедрой, и тот в отместку выжил его из института.
   Я страшно сочувствовала Виталию и жутко злилась на проклятого завкафедрой. Мерзейший мужик! Глупый, бездарный, да к тому же страшный бабник! Его я убила в своем втором романе. Описание его зверски расчлененного тела заняло у меня целых три страницы (на смерть Эммы в первом романе я потратила только полторы!). Позже, когда обе книги опубликовали, сцену убийства Никифоровны оставили без изменений, а смерть завкафедрой сократили до двух абзацев, однако мне уже было все равно.
   Первой и единственной моей читательницей стала Лялька. После второго романа она заявила:
   – Одну книгу вообще-то любой может написать. А вот две – это уже симптом. Точнее, диагноз. Неси в издательство.
   – Кто же меня туда пустит? – засомневалась я.
   – Не боги горшки обжигают. Ты посмотри, кто сейчас только не пишет! И милиционеры, и прокуроры, и врачи, и журналисты.
   – Ну, журналистам-то сам бог велел.
   – Да они хуже всех и пишут!
   – Скажешь тоже. Но, предположим, ты даже права. Куда мне все это нести? У меня совершенно никого знакомых в издательствах нету.
   – Иди в самое крупное, – посоветовала подруга.
   – Думаешь? – все еще колебалась я.
   – Уверена. Чего мелочиться. Чем крупнее издательство, тем больше возможностей.
   И я пошла. В издательство «Атлантида», всплывшее на горизонте года три назад, а теперь занявшее добрую треть книжного рынка. Дальше все пошло на удивление гладко. Мне даже не пришлось им звонить. Они позвонили сами. Женский голос назвался редактором отдела отечественной криминальной прозы.
   – Таисия Никитична, когда вы смогли бы к нам зайти?
   – Что, уже можно забирать рукопись? – решила я облегчить ей задачу.
   – Зачем забирать? – К моему изумлению, в ее голосе послышалось беспокойство. – У вас появились другие предложения? Учтите, мы самое крупное издательство, и вряд ли чьи-нибудь предложения окажутся лучше наших, – без перехода добавила она.
   Я про себя возликовала: «Им понравилось, и они боятся конкурентов!» Такой поворот представлялся мне совершенным чудом, однако я изо всех сил постаралась не выказать своих чувств. Голос у меня, конечно, предательски дрожал, но не зря же я работала менеджером по продажам.
   – Предложения вообще-то есть. Но у вас «право первой ночи».
   – Вот как! – оценила мой юмор моя собеседница. – Ну, замечательно. Думаю, мы с вами договоримся. А кстати, в других издательствах вас уже прочли?
   Мне не хотелось заходить во вранье чересчур далеко, и я ограничилась спасительной в таких случаях полуправдой.
   – Читала неофициально знакомая, которая работает в издательстве. Но она готова в любой момент начать официальные переговоры.
   В ответ моя собеседница поспешила назначить день встречи.
   Приняли меня достаточно любезно. Гонорар предложили весьма скромный, зато на будущее обрисовали самые радужные перспективы. Главных условий поставили два. Во-первых, мои романы будут выходить под псевдонимом. Меня такое вполне устраивало. Я совершенно не хотела, чтобы о моем тайном занятии раньше времени прознали родные. Добьюсь успеха, тогда пожалуйста, а провалюсь – никто и не узнает о моем позоре. Во-вторых, «Атлантида» хотела от меня не меньше шести книг в год. Тут я уперлась насмерть. Не больше четырех, и точка!
   В глубине души я совсем не была уверена, что и четыре смогу сочинить, однако попытка не пытка. На четыре романа врагов, которых хотелось бы убить, наскребу. А если совсем станет туго, еще раз прихлопну в другом обличье Эмму Никифоровну. Эта стерва по-прежнему мне досаждает, вот пусть и получит.
   Четыре книги их тоже устроили, хотя и согласились они со скрипом. Мол, массовый читатель не любит слишком больших перерывов. Тут я позволила себе огрызнуться: массовый писатель все-таки не автомат.
   – Ну, как писателю вам еще предстоит утвердиться, – осадил меня крупный и вальяжный зам главного редактора.
   – С вашей помощью, надеюсь, получится, – решила я капнуть ему бальзама на душу.
   – С нашей помощью у всех получается, кого мы, конечно, выбираем.
   Я поняла, что в «Атлантиде» не страдают от ложной скромности. Впрочем, какая разница. Меня выбрали, мои романы хотели печатать, и я была счастлива.
   Псевдоним мы придумывали вместе с Лялькой.
   – Ты, можно сказать, моя литературная крестная мать, в издательство меня заставила идти, вот я и хочу псевдоним в честь тебя, – заявила я.
   – В смысле имени или в смысле фамилии? – уставилась на меня Лялька.
   – Естественно, имени. Фамилия точно не подойдет. Они потребовали ярко выраженную русскую.
   – Ну, тогда мое имя сгодится. Только, по-моему, Людмила для литературного псевдонима скучновато.
   – Да вот мне тоже так кажется, – согласилась я. – Я-то хотела для живости Лялей назваться.
   – Какой-то детский псевдоним. Ты же, Таська, не сказки пишешь.
   – Сказки, но только не детские. А от чего еще Ляля сокращенно бывает? – продолжала я размышлять вслух.
   – От Ольги, от Елены… Погоди-ка. – Она кинулась к стеллажу. – У меня ведь есть книжка про имена. Давай почитаем. Вдруг попадется что-нибудь интересное.
   И нам попалось имя Евлалия.
   – Такое необычное! – восхитилась Лялька. – Во-первых, сразу запоминается; во-вторых, ни у кого из нынешних писательниц наверняка такого нет; в-третьих, ты погляди, что оно означает в переводе с греческого. Красноречивая! – воскликнула она. – Для будущей великой писательницы лучше не придумаешь.
   Я тоже оценила наш выбор. Теперь красноречивой Евлалии осталось придумать русскую фамилию.
   – Может, Иванова? – предложила я.
   – Банально и примитивно, – поморщилась Лялька.
   – Ну, Петрова, Сидорова… Они просили русскую и попроще.
   Фамилию мне придумал Персик – Лялькин шикарный палевый перс. Вспрыгнув на стол, он замяукал дурным голосом.
   – Совершенно верно! – воскликнула я. – Ты, Персик, гений. Евлалия у нас будет Котова.
   – Евлалия Котова… – задумчиво, словно пробуя словосочетание на зуб, проговорила Лялька. – А ведь звучит.
   В «Атлантиде» тоже сказали, что звучит. Ярко, по-русски и душевно. Так состоялось мое второе рождение.
   Первая моя книжка прошла совершенно незаметно, и я радовалась, что скрыта под псевдонимом. Писать, однако, я продолжала, ибо в издательстве по моему поводу царило полное спокойствие. Проект мой никто закрывать не собирался, а мне говорили: «Наберитесь терпения, все идет нормально».
   Успех я ощутила по выходе шестого романа, когда, случайно зайдя на соседнюю кафедру, увидела свою книгу в руках у лаборантки. Она читала взахлеб.
   – Интересно? – словно бы невзначай полюбопытствовала я.
   – Очень! – Она отвела от текста осоловелый взор. – Легко читается, и прямо как в жизни. У меня все подруги Евлалию Котову обожают. Вот. – Она продемонстрировала мне мое собственное творение. – Это уже ее шестой. И пять предыдущих у меня тоже есть. Хочешь, Тася, завтра тебе принесу?
   – Сама куплю, – с трудом выговорила я.
   Меня охватило сложное чувство. Смесь пьянящей эйфории оттого, что меня так упоенно читают, с некоторым злорадством, ибо я живо вообразила ее лицо, когда она узнает, кто на самом деле автор ее любимых романов. Ведь рано или поздно это произойдет.
   Вершиной моего торжества стал день, когда мой последний роман выпал на пол из открытой сумочки Эммы Никифоровны.
   – Вы это тоже читаете? – не удержалась я от вопроса.
   – Когда в метро еду, – ханжески поджав губы, откликнулась моя врагиня. – Надо же быть в курсе современных тенденций.
   «Ё-моё, Тася, ты уже современная тенденция!» – воскликнула я про себя.
   Между тем я по-прежнему работала лаборанткой и даже, не без маминых, конечно, усилий, поступила в аспирантуру. Для конспирации. Чтобы родительница ничего не заподозрила. В учебе была своя выгода. Теперь я могла писать сколько угодно и когда угодно.
   Это называлось: «Таисия занимается». Да и мучителей, которых хотелось убить, благодаря аспирантуре в моей жизни прибавилось. Тоже полезно.
   Жизнь моя, однако, день ото дня усложнялась. Чем мои книги делались популярнее, тиражи больше, а гонорары выше, тем больше у меня возникало проблем. Во-первых, очень сложно оказалось равномерно совмещать писание книг, работу на кафедре, учебу в аспирантуре и Виталия. Как я ни старалась, что-то из этого обязательно провисало. Во-вторых, мне было все труднее скрывать свои реальные доходы. Каждая покупка вызывала шквал вопросов у мамы. Приходилось все списывать на щедрость Виталия. Ситуацию это не разряжало, скорее наоборот. Мама на дух не выносила Виталия. Он, естественно, был мне не парой, даже то, что он физик, его не спасало. Ведь он был женат! Когда же от него ко мне якобы потек ручеек подарков, моя родительница немедленно заподозрила, что он занимается каким-то сверхкриминальным бизнесом.
   – И как маскируется! – возмущалась она. – Ходит в чем-то потертом и старом, ездит на раздолбанном «Москвиче». А тебе сапоги за четыреста долларов дарит. Предупреждаю, Таисия, ты играешь с огнем. Добром это не кончится. Не говоря уж о том, что ты превращаешься в продажную женщину.
   Вопрос ребром поставило издательство. Они категорически требовали увеличения моей годовой выработки как минимум до пяти книг.
   – Таисия Никитична, мы вас просто не понимаем, – убеждал меня генеральный директор. – Мы готовы значительно повысить вам гонорар. Что вы цепляетесь за свою копеечную лаборантскую работу? Зачем она вам нужна?
   – У меня еще аспирантура.
   – Зачем она вам? – простонал главный редактор. – Вы же известная писательница. По своей специальности никогда ведь таких денег не заработаете. У нас сейчас намечен грандиозный проект вашей дальнейшей раскрутки. Начнем с Московской книжной ярмарки, затем везем вас во Франкфурт, на Международную книжную ярмарку.
   – Туда-то зачем? – удивилась я.
   – Наши западные партнеры вами очень интересуются.
   – Они же меня не знают.
   – Мы вас пропагандируем, – обиделся главный редактор. – И чтобы о вас узнало как можно больше людей, между ярмарками будет целая серия материалов в прессе, большие интервью с вами и непременно ваши выступления на телевидении.
   – Значит, все меня увидят? – Это в корне меняло мою жизнь.
   – Естественно! – подтвердил генеральный директор. – Для того и затевается. Вы разве не рады?
   – Я – нет. Мне и так хорошо.
   – А нам нужно, чтобы стало еще лучше, – возразил генеральный. – Мы уже столько в вас вложили. Пора вам отдавать долги.
   Они на мне наживаются, а я им, видите ли, еще должна!
   – Вы тоже не пожалеете. – Кажется, генеральный разгадал мое состояние. – Доходы ваши значительно вырастут. Опять-таки и слава… Обратного хода уже нет. Вы в бизнесе. А вложенные деньги должны работать. Хорошая пиар-кампания – удовольствие не из дешевых. И колесики уже завертелись. Ну, так что мы приуныли?

Глава III

   Приуныла я совершенно не зря. Слава и популярность, конечно, вещи замечательные, и против них я, в общем-то, ничего не имела, однако известной я должна была стать не только для множества посторонних людей, но и – о ужас! – для мамы с бабушкой. И для Виталия. А это совсем другое дело. Выход из подполья сулил мне гораздо больше неприятных моментов, чем приятных. Я знала это совершенно точно. И не ошиблась.
   Перво-наперво я постаралась подготовить мать. Расчет мой был прост: оправившись от удара, моя родительница возьмет разговор с бабушкой на себя. Но разве мыслимо кого-нибудь подготовить к подобному известию. Мои окольные разговоры об абстрактных, неизвестных писателях, кои потом в одночасье становятся известными и процветающими, вызывали у матери лишь глухое раздражение.
   – Таисия! Ты вроде бы уже взрослая женщина! В твоем возрасте нормальные люди уже вовсю сами детей воспитывают, а у тебя в голове какая-то чушь! Писатели! Что тебе за дело до них! Ты лучше свою диссертацию напиши. Мне все на тебя жалуются. Думаешь, я за тебя кандидатскую буду писать?
   – Все, что надо, я пишу. А до защиты мне еще далеко.
   – Это просто какой-то ужас! – она продолжала кипеть. – Писатели! Ее волнуют какие-то неизвестные писатели!
   И я убеждалась: выход из подполья придется отложить до следующего раза. А время поджимало. Поэтому в следующий раз я решила идти напролом.
   – Мама, ты знаешь, я скоро с кафедры, наверное, уволюсь.
   – Нашла себе другую работу?
   – Да, собственно, это случилось уже давно.
   – Так и знала, – небрежно отмахнулась мать. – Давно подозреваю, что ты где-то подрабатываешь. Думаешь, я дурочка? Как бы не так. Виталий ей подарки дарит. Да у твоего Виталия прошлогоднего снега не допросишься.
   – Мама, как ты можешь так уверенно судить о человеке, которого видела два раза в жизни?
   – Мне и одного раза было достаточно. С радостью больше вообще никогда с ним не увижусь.
   Слушать это мне удовольствия не доставляло, однако дискуссию о Виталии я предпочла отложить на потом. Важно было не поругаться прежде, чем я сообщу ей главное.
   – Мама, сейчас разговор о моей работе.
   – Ты уже взрослая и такие вопросы способна решать сама. Хотя не понимаю, почему еще не посовмещать, раз прежде это выходило.
   – Именно потому, что, боюсь, дальше не получится. У меня, м-м-м, на новой работе статус повышается, и она теперь начнет отнимать гораздо больше времени.
   – Ну да. Из младшего менеджера в старшие переводят в очередной шарашкиной конторе.
   – Мама, я не менеджер.
   – Понятно. Другое красивое иностранное название. Только суть-то ведь та же. Весьма незавидная.
   – Как раз напротив. Очень завидная. Я теперь писатель.
   – Кто-о?
   Никогда раньше не слышала, чтобы моя родительница так громко и искренне смеялась. У нее даже слезы заструились по щекам.
   – Ну и что же ты пишешь? Этикетки на маринованные огурцы?
   Я разозлилась. Почему она вечно меня унижает? Хорошего же она обо мне мнения!
   – Дорогая мама, я пишу романы. В жанре криминальной мелодрамы.
   – Перестань пороть чушь! – в свою очередь, разозлилась она. – Ты в школе с трудом с сочинениями справлялась.
   Кинувшись к себе в комнату, я вернулась со стопкой собственных книг, которые раскидала по журнальному столику.
   – Вот. Смотри. Между прочим, многие твои подруги зачитываются.
   Мать брезгливо повертела в руках одну книжку.
   – Тут какая-то Евлалия Котова. С какой стати я должна думать, что это ты. Ни фотографии, ничего…
   Я снова побежала к себе, на сей раз вернувшись с кипой издательских договоров.
   – Так как ты человек высокообразованный, то, видимо, сможешь прочесть, что Евлалия Котова и я, Таисия Никитична Артамонова, одно и то же лицо.
   Мама водрузила на нос очки и уткнулась в текст договора.
   – Вот подписи. Вот печати, – я не давала ей опомниться.
   Она схватилась за сердце, и разразилась трагедия в античном стиле.
   – Какой ужас! Какой позор! В нашей семье бульварная писательница! Какое счастье, что дедушка этого никогда не узнает. Теперь наша первоочередная задача – скрыть все от бабушки. Она этого не переживет.
   – Уже не скроешь, – победоносно развела я руками. – Даже если ты, мама, меня сейчас убьешь, мои издатели обязательно используют этот факт в рекламных целях. И бабушка все равно узнает. К тому же ты, мама, станешь детоубийцей. А этого не понял бы не только наш дедушка.
   – Таисия, как у тебя поворачивается язык шутить на такие темы?
   – А что мне остается?
   – Поступить согласно своему долгу! – отрезала мать.
   – И в чем же он заключается?
   – Тебе следует немедленно прекратить писать эту дрянь. – Она с таким видом потыкала пальцем в мой роман, будто на журнальном столике кто-то наложил смердящую кучу. – И прервать всяческие отношения с издательством. Говори что угодно. Заболела, уезжаешь. Главное, сделать все до того, как они оповестят весь мир, что Евлалия Котова – это ты.
   – Поздно и бесполезно, – с большим удовольствием выдала я. – Если я такое сотворю, они нас на счетчик поставят. И меня, и тебя, и бабушку…
   – Какой еще счетчик? – перебила мама.
   – Образное выражение, бытующее в криминальной среде. На счетчик ставят должников…
   – Но это же издательство!
   – Мама, в первую очередь это бизнес, и там крутятся огромные деньги, часть которых потратили на меня. Понимаешь, на меня. Они уже договорились и проплатили интервью в газетах и журналах, мое участие в передачах на телевидении…
   – А я полагала, что за это должны платить тебе! – с апломбом изрекла моя родительница. – Твой дедушка за выступление по радио и телевидению получал неплохие гонорары.
   – Мама, ты отстала от жизни. Любое появление на экране – это реклама моего товара, то есть книг. В общем, как теперь говорят, продвижение бренда.
   – Тьфу! Какие-то сплошные собачьи клички, а не терминология. Ну и что же этот твой бренд делает?
   – Бренд в данном случае я. Иными словами, марка. Я, Евлалия Котова. Меня продвигают к покупателю. Приближают к нему. Чтобы он увидел, влюбился и покупал меня до потери пульса.
   – Пульс, кажется, сейчас пропадет у меня! – заломила руки мама. – Как мне теперь смотреть в глаза людям!
   – Если тебя это так мучает, не смотри, отводи глаза. Хотя я не понимаю, что позорного я совершила? Другая бы на твоем месте гордилась. Дочь нашла свое место в жизни и без посторонней помощи сумела пробиться на определенные высоты. Кстати, не всех авторов выводят на телевидение и уж тем более везут во Франкфурт.
   – Зачем тебе во Франкфурт? – ужаснулась мама.
   – Меня там будут демонстрировать как достижение нашей современной литературы!
   – Разве ты достижение? Твои книги воплощают падение.
   – Разве ты их читала?
   – Одну проглядела. Ленуся дала.
   – Видишь! – Я не могла скрыть торжества. – Твои приятельницы меня читают. Если Ленуся тебе мою книгу дала, значит, ей понравилось. Я точно знаю.
   – А мне не понравилось, – отрезала мама.
   – Но раз твоим приятельницам нравится, они станут тебя поздравлять и, самое главное, завидовать.
   – Это меня волнует меньше всего, – трагическим голосом произнесла она. – А вот что делать с бабушкой, ума не приложу.
   – Лучше нам самим довести до ее сведения правду, иначе все равно чужие люди доложат.
   На удивление, с бабушкой получилось проще, чем с мамой. Оказывается, она тайно от нас вовсю читала Евлалию Котову и, когда моя дорогая родительница решилась преподнести ей «кошмарную новость», впала в бурный восторг.
   – Внучка в кои-то веки меня обрадовала. Такой подарок на старости лет. Буду перед всеми хвастаться. В физике-то мало кто понимает, а Евлалию Котову читает каждый. – Задумчиво на меня поглядев, она добавила: – А мне случайно нельзя на какой-нибудь твоей передаче выступить в качестве бабушки Евлалии Котовой? Жить-то с гулькин нос осталось, а на телевидении так еще и не побывала. Дедушка твой ни разу с собой не взял. На всю ведь страну покажут. Хоть помру знаменитой.
   – Бабушка, я постараюсь. Хоть один человек в семье меня, оказывается, понимает и поддерживает!
   Маму бабушкино поведение повергло в шок.
   – Как можно в твоем возрасте проявлять такое легкомыслие?
   – В моем возрасте уже можно абсолютно все, – отрезала бабушка. – Тем более в данном случае я ничего не теряю, а только приобретаю. А вот тебе, дорогая дочь, не мешало оторваться, – хихикнула она. – Совсем тебя твоя физика засушила.
   Родительница моя вспыхнула.
   – Мама, я так рассчитывала на твою поддержку, а ты ведешь себя хуже Таисии.
   Бабушка лишь весело махнула рукой. С тех пор у меня в семье появился верный союзник и самый первый читатель. Бабушка поглощала мои новые опусы еще в рукописи. И с нетерпением ожидала следующего романа.
   Самая сложная реакция оказалась у Виталия. Сперва он вообще ничего не понял и отнесся к моему новому занятию со снисходительным презрением.
   – Понятно. Мозги народу мылишь. Ну, деньги какие-то платят, и ладно.
   Подобных книг он никогда не читал и даже из-за меня менять свои склонности не собирался. Читала ли Евлалию Котову его жена, я не знала. Виталий мне не докладывал.
   Но вот на экранах телевизоров замелькало мое лицо, пошли одно за другим интервью в прессе, и Виталий занервничал. Тем более что из-за широкой и напряженной рекламной кампании мне уже несколько раз приходилось жертвовать встречами с ним.
   Кульминация наступила, когда он, решив преподнести мне сюрприз, предложил провести вместе недельку в Тунисе, а я была вынуждена отказаться. Меня ждали на Франкфуртской книжной ярмарке. Мой любовник впал в бешенство.
   – Я тебя приглашаю. В кои-то веки мне удалось вырваться. Плюнь ты на эту ярмарку. Книг, что ли, не видела? Недавно ведь на Московской книжной на стенде своего издательства до посинения красовалась. Мало тебе? На что ты надеешься? В Германии твоих книг не знают и не читают. У них своего такого барахла на немецком навалом. Зачем им наше на русском?
   Мне стало обидно до слез, но почему-то одновременно смешно.
   – Но они вроде хотят меня переводить.
   – Вранье! – со злобой бросил он. Внезапно его и без того небольшие глубоко посаженные карие глаза сузились до двух щелочек, и он прошипел сквозь зубы: – Понимаю. Теперь мне ясно. У тебя там, в издательстве, кто-то завелся. Ну, тогда все складывается. А я-то ломаю голову, откуда что берется. Рекламная кампания, за границу повезут. Такого за красивые глаза никому не делают. Удивляюсь, чего ты передо мной ваньку валяешь? Мы люди взрослые. Вот прямо бы и сказала, что я тебе не нужен.
   Терпение у меня лопнуло, и я заорала в ответ:
   – Отелло из себя строишь? Плохо у тебя выходит! И глаза мои тут ни при чем! Заруби себе на носу: у меня никто не завелся. Может, к счастью, а может, и к сожалению. Им не мои красивые глаза нравятся, а мои красивые тиражи, которые они стремятся сделать еще красивее. Вот и лезут из кожи вон! Пойми, это моя работа! Я ведь тебе истерики не катаю, когда ты в командировки мотаешься. Хм-м! – Я мстительно ухмыльнулась. – Если уж на то пошло, это не у меня кто-то есть, а у тебя. И совсем не тайно, а на вполне законных основаниях. Я, между прочим, с этим мирюсь и ни разу тебя не упрекнула.
   – Мне казалось, тебя вполне все устраивает. Ты сама говорила…
   – Я говорила? – Остановиться уже не было никакой возможности. – Мало ли что я говорила! Одно дело оставаться в семье из-за ребенка, а другое дело с ней спать!
   – Откуда ты знаешь? – с ошарашенным видом уставился на меня он.
   – А-а! Значит, это правда! – Меня вмиг захлестнули ярость и ревность.
   – Так она ведь моя жена. И я никогда не утверждал, что мы с ней не спим.
   – Но ты… Ты врал, что у вас ужасные отношения!
   – Они действительно ужасные.
   – Зачем тогда ты с ней спишь?
   Он растерянно пожал плечами:
   – Не знаю. Просто так получается. Куда же мне деться?
   – Это уж тебе решать.
   – И решу, – вдруг твердо произнес он. – Только с одним условием: ты поедешь со мной, а не на свою ярмарку.
   – Ты еще смеешь ставить мне условия! – На меня накатила новая волна ярости. – Да кто ты вообще такой? Это я должна ставить тебе условия. Хоть раз задумался, в каком положении я нахожусь? Я уже давно не та жалкая лаборантка, с которой ты когда-то познакомился! У меня каждый день интервью берут и, между прочим, спрашивают: замужем я или нет? Есть ли у меня муж, жених или хотя бы бой-френд? И что я, по-твоему, должна им отвечать? Правду или соврать? А потом нас с тобой где-нибудь какой-нибудь папарацци снимет, проведут журналистское расследование и ославят на весь мир. И всем станет жутко приятно. В особенности твоей любимой нелюбимой жене. Может, у нее даже тоже интервью возьмут.
   – Ты серьезно?
   – Вполне. Между прочим, такое с одной нашей спортсменкой уже случилось.
   Виталий заметно скис.
   – Уговорила. Езжай в свой Франкфурт. А мы… Может, после Нового года куда-нибудь съездим?
   – Там видно будет.
   Вообще-то меня подмывало спросить: «Новый год встретишь в законной семье, а потом удерешь?» – однако я сдержалась. Во-первых, не хотела перед отъездом еще больше обострять отношения, а во-вторых, Виталий отчасти был прав. До недавнего времени характер наших отношений и впрямь меня устраивал. Просто теперь моя личная жизнь все явственнее переставала быть моим сугубо частным делом.
   Во Франкфурте меня заняли, что называется, под завязку. Несколько дней, проведенные там, были забиты встречами, выступлениями и прочими мероприятиями подобного рода. «Атлантида» мечтала запродать меня на Запад. У них самих это не получилось, зато там возникла бойкая дама из бывших наших, оказавшаяся литагентом. Ее заинтересовали мои криминальные мелодрамы, и она обещала вплотную заняться их продвижениями в Германии, Франции и Швейцарии. Я, естественно, ничего не имела против, но при этом решила пока на успех не настраиваться, чтобы потом не переживать, если не выйдет. В результате я, как пишут в плохих школьных сочинениях и еще более плохих романах, усталая, но довольная, возвратилась домой.