Страница:
Стараясь не шевелиться, я смотрел ей прямо в глаза, надеясь понять, постичь… Наконец, проглотив слюну, я спросил:
– Давно ты тут стоишь?
– Порядочно, - ответила она и перехватила ледоруб одной рукой, ударив острием по льду. - У меня не хватило духу.
Она отвернулась от меня и медленно побрела назад, к вездеходу.
На обратном пути я испытывал какой-то суеверный страх. То же самое чувствует, наверное, человек, очнувшийся после тяжелой травмы и еще не занявший свое прежнее место в системе мироздания. Я просто не мог себе представить, что произошло бы, вздумай она обрушить на меня ледоруб.
Мне вспомнился дурацкий фильм про первую экспедицию на Марс, снятый лет сто назад. Бригада ремонтников попадает под метеоритный дождь. Одному бедняге заехало по башке куском льда. Вспышка, изумление на лице, гримаса боли… Свет гаснет, человек мертв, щиток скафандра чернеет.
Неужели нечто похожее случилось бы и со мной?
Давление в скафандре на несколько миллибар выше, чем давление атмосферы Титана. Если бы она вспорола мне скафандр, то высекла бы мощную искру, а потом… Я представил себе, как бегу к вездеходу, медленно пожираемый синим пламенем.
– У меня впечатление… - начала она и осеклась. Нас накрывало мутно-бурое небо с золотыми прожилками. Где-то наверху сжимался полумесяц Сатурна, пряча в тени свои кольца. На расположение Солнца указывало более светлое пятно.
– Я все думаю, не есть ли это какая-то неизвестная химическая реакция, - сказал я. - Из области органической химии, конечно…
Она презрительно фыркнула.
Вернувшись, мы сняли скафандры и уселись за стол в своем мешковатом белье, чтобы утолить голод гамбургерами «Караван», настолько старыми, что мясо стало абсолютно пресным, безвкусными бобами и пюре из картофеля, бесчисленное число раз подвергавшегося разморозке и новой заморозке.
Молчание действовало мне на нервы. Кристи читала рекламу на упаковке от гамбургеров. Речь шла о том, что покупатель, набравший четыре упаковки с верблюдом Хампи, мог участвовать в розыгрыше «научных каникул» на Луне.
Я забрал у нее упаковку и тоже стал читать. Путешествие на Луну было намечено на дату за семь недель до Катастрофы.
– Возможно, победитель лотереи остался жив, - сказал я. Кристи таращила на меня глаза, но прочесть ее взгляд я не мог.
– Расскажешь мне наконец про эти штуковины?
Молчание, покачивание головы, означавшее «нет». Я невольно вспомнил, как два часа назад она предлагала мне все свои сокровища. Точь-в-точь как героиня одного из дурацких любовных видеофильмов, которые Лайза включала всякий раз, когда мы с ней… Нет, в голове у меня осталась теперь только Кристи с расстегнутой молнией и мольбой в глазах…
Я заставил себя улыбнуться. Она прищурилась.
– Ты кому-нибудь расскажешь?
– Никому. Мне понравилось твое предложение, - Я нервно усмехнулся.
– Я не прошла стерилизацию.
Я понял, на какую жертву она была готова два часа назад, какой ценой собиралась купить мое молчание. Мне представилось, как мы с ней теснимся на узкой койке. А может, устроиться на полу, распихав по углам мусор и освободив необходимое пространство?
Неужели у меня участилось дыхание? Возможно. Не знаю, что заметила она.
– Извини, - промямлил я. - Просто хотелось разрядить обстановку. Когда я увидел тебя с ледорубом… Она медленно кивнула.
– Точно, никому не скажешь?
– Какая разница? - Я небрежно повел плечами. Ее взгляд затуманился. Что она от меня скрывает?
– Может, все-таки расскажешь?
Она долго смотрела на меня, соображая, что бы соврать. Молчание затянулось. Она опять чуть заметно покачала головой.
– Как знаешь, - пробормотал я и стал натягивать скафандр. Она молча следила за мной. Время от времени я бросал на нее взгляды. Она выглядела так, словно вот-вот раскроет тайну, но, заметив, что я на нее смотрю, опять замыкалась.
Я махнул рукой, прошел через шлюз, сел в вездеход и укатил.
На обратном пути я старался взглянуть на ситуацию трезво, но из этого ничего не выходило. В голове было пусто, только назойливо зудел вопрос: «Почему для нее это так важно?»
Иначе она бы не додумалась схватить топор, чтобы расколоть мой шлем вместе с головой!
В целой Вселенной оставалось меньше двух тысяч людей. Все мы рано или поздно умрем, потому что мало-помалу откажет техника, иссякнут запасные части. И последние люди, обезумев, кинутся в чем мать родила к воздушным шлюзам.
Я представил себе, как останавливаю вездеход, выпускаю наружу воздух, отодвигаю дверь, встаю, ощущая собачий холод, набираю в легкие ужасную смесь, заменяющую здесь воздух, и… Тут воображение отказывало мне.
Осужденный тоже садится с бешено бьющимся сердцем на электрический стул и ждет, уже полумертвый, то ли боя часов, то ли гудения проводов. А что потом?
Неизвестно.
Не удивительно ли? Всего днем раньше, только вчера, все это как будто не представляло для меня вопроса. Вроде бы я даже не возражал в надлежащий момент… В общем, поступить по примеру Джимми Торнтона, пустившего в ход кухонный нож. Чик - и готово? Нет уж!
Я представлял, как запрусь в своей каморке, налью большой таз горячей воды, сяду на койку, поставлю таз между ног, опущу в воду кисти и нож, сделаю аккуратные безболезненные надрезы и увижу, как воду заволакивает красный туман.
Скорее всего, это будет похоже на погружение в сон. Когда Джимми нашли, он выглядел спящим. Даже воду не расплескал.
Я въехал на последний холм перед базой и увидел космодром Бонестелл. Остановившись перед взлетно-посадочной полосой, стал гадать, почему у меня весь день бегают по коже мурашки.
TL-2 готовился к запуску. Он был уже полностью заправлен и нацелен в небо. На Земле такие ракеты всегда окутывал туман конденсации, здесь же горючее приходится нагревать, предохраняя от замерзания, поэтому к небу поднималось только узкое струящееся перо термального искажения. Сегодня оно достигало высоты всего нескольких сот метров, а дальше его сдувал ветер.
У меня на глазах из сопел двигателей вырвался синий огонь, и темный конус ракеты начал медленный подъем. Потом вспыхнуло оранжевое пламя, свидетельствуя о начавшейся реакции нагретого водорода и компонентов атмосферы - азота и различных органических соединений.
Впечатляющий язык сине-бело-желтого огня вознесся в оранжево-бурое небо, прорвался сквозь первый слой прозрачно-голубого облака, потом сквозь второй и растаял. Сначала в месте исчезновения корабля оставался рассеянный свет, но скоро померк и он. Целью полета был еще один спутник Сатурна, Энцелад, где люди обнаружили в ледяной ловушке несколько миллионов литров гелия - драгоценного газа, который здесь, на Титане, не умели ни производить, ни добывать.
Оставшийся отрезок пути я посвятил гаданию, можно ли прожить остаток жизни на Луне, не сводя взгляд с тлеющего в небе куска угля - погибшей Земли.
Возможно, мы совершаем большую ошибку. Возможно, это им следовало бы перебраться сюда, к нам.
Набирая скорость под безликим бурым небом, мчась по красно-золотисто-оранжевой поверхности, затянутой голубой дымкой, я пытался вспомнить разноцветную живность Кристи, но почему-то никак не мог…
Я укрылся в своей каморке и долго смотрел в стену, потом включил мини-терминал и стал в тревоге ждать, пока помехи на экране сменятся меню.
Что произойдет, когда откажет электроника? Неужели все мы умрем? Или примемся мастерить самоделки, летать без электронного слежения? В конце концов, программа освоения космоса началась еще до настоящих компьютеров. Человек ступил на Луну в докомпьютерную эпоху. Та же допотопная технология могла бы забросить нас и сюда, на спутник Сатурна. Или не могла бы?
В видеоархиве не нашлось ничего такого, чего бы я еще не видел, кроме последней дюжины эпизодов французского комического сериала «Какой ужас!», заполонившего экраны перед самым Концом. В последний момент они были записаны на лунной базе. Там все знали, должны были знать. О чем они думали? Трудно себе представить.
Меня хватило всего на тридцать секунд: беззаботный смех, бледно-голубое небо, белые облачка, зеленые деревья, Сена, Эйфелева башня…
Я старался не высовывать нос за дверь, чтобы не столкнуться с Дженной, которая выразительно на меня посмотрела, когда я пришел за ужином. Вернувшись к себе, я не мог не вспомнить, как мы с ней в последний раз оставались вдвоем. Эти мысли сменились воспоминаниями о Кристи в распахнутом комбинезоне, готовой к судьбе, которая еще хуже смерти, потом - о Лайзе в нашей супружеской постели.
Говорят, человек помнит не саму боль, а только сам факт, что ему было больно. Может, и со счастьем то же самое?
Я болтался, как призрак, под потолком несуществующей комнаты и смотрел на женщину, чье прикосновение, вкус, запах давно утратил. Я мучался чувством потери, пытался восстановить в памяти кусочки былого счастья.
Иногда я спрашиваю себя, зачем вообще покинул Землю. Разве не бывает счастья без денег?
Говорят, раскаяние - самое дорогостоящее чувство на свете, но это вранье. Кающийся совершенно свободен: он может каяться, сколько ему влезет. Когда раскаяние встает поперек горла, он обнаруживает, что ему некуда деться от своего горя.
Пока я пялился на видеоменю, образ Лайзы сменился в моей памяти более свежим - Дженны, а потом Кристи, вернее, ее глазами, полными мольбы.
На следующий день я поехал на Рабочую станцию № 17 - буровую позади гряды Аэрхерст, разместившуюся на длинном склоне. Открывающаяся оттуда перспектива не имеет равных ни на Земле, ни в других местах, где я успел побывать: равнина, тонущая в тумане, в неописуемой дали. Тут спасовал бы самый роскошный горнолыжный курорт.
Когда я впервые попал на Титан со всеми его фантастическими видами, то невольно стал сравнивать его с планетами, где бывал раньше: с красными каньонами Марса, обрывистыми оранжевыми горами Венеры, черными лавовыми полями Луны… Вспомнил и то, как впервые увидел из космоса Землю. Невероятное зрелище: синий шар, окутанный белой морозной пеленой…
Любуясь невообразимыми просторами Воскового моря, я подумывал, не стоит ли уведомить Лайзу, что я никогда не вернусь, что буду прилежно снабжать ее средствами, что переведу ей все деньги, а она пусть подыщет себе человека, который помог бы ей истратить всю эту прорву долларов и родить детей, о которых она мечтала.
Ведь уже тогда заходила речь о спутниках Урана! А я мечтал, как вскарабкаюсь на пик высотой в десять тысяч километров. Мои мысли уже занимали гейзеры Тритона, над которыми висит в черном небе бледно-голубой Нептун.
От подобных грез у меня голова шла кругом. Но теперь все это в прошлом.
На Рабочей станции № 17 работали две русские женщины, прибывшие к нам с Троянцев года два назад: высокие, стройные, рыжеволосые. Эти инженеры-нефтяники из Тюмени были похожи одна на другую, как сестры-близнецы. Им было лет по сорок, а может, и больше того; по Солнечной системе они кочевали уже не менее пятнадцати лет.
Обе постоянно сыпали шутками, умели поднять настроение, непрерывно друг над другом подтрунивали, употребляя то английские, то какие-то непонятные словечки. Сейчас главной темой их шуток был я: речь то и дело заходила о том, которая из них отхватит меня первой, а кому я достанусь уже обессиленным.
В их жилом пузыре, вдыхая экзотические запахи и наблюдая, как одна из них стягивает скафандр, демонстрируя разошедшийся шов на нижнем комбинезоне, я сорвался и отпустил непристойное замечание.
Катерина - кажется, это была она - удивленно вытаращила глаза, бросила на Ларису не понятный мне взгляд, потом вымученно улыбнулась.
– Простите, - сказал я, спохватившись.
Катерина выпрямилась, так и не сняв до конца скафандр, и сказала чересчур мягко:
– Можешь не извиняться. Мы рады. Раньше мы за тебя беспокоились.
Я достиг одного из мест, где любил останавливаться, - вершины Аэрхерста. Чуть в стороне от колеи там лежит нетронутый белый снег. Я выключил фары, заглушил двигатель и замер.
Вдали, над равниной, я увидел ливень. В темном небе висела огромная плоская туча черно-серого оттенка. Изливавшийся из нее дождь казался туманом, состоящим из точек; самих точечек было не разглядеть, они сливались в серебристо-синюю колонну, заслонявшую пейзаж.
Где-то в вышине, за облаками, парил почерневший Сатурн, затмевающий Солнце. Я хотел разглядеть края тени, но не сумел этого сделать. Как-нибудь в следующий раз.
Мне было приятно, что они за меня беспокоятся. Выходит, есть еще люди, которым я не безразличен.
На пульте замигал индикатор: с перерывом в четверть секунды цвет индикатора поменялся с красного на голубой, с голубого на желтый, с желтого на зеленый: цвета сливались в один. Я дотронулся кончиком пальца до кнопки, назвал свой позывной и прислушался. Среди помех я различил голос Кристи:
– Можешь внести мою станцию в план ремонтных работ?
Ее голос звучал необычно: в нем слышалось волнение и странное сочетание неуверенности и порыва. Хотя все это могло быть и плодом моего воображения. Много ли можно прочесть в голосе, искаженном помехами почти до неузнаваемости?
– Что у тебя стряслось?
– Точно не скажу, - ответила она после долгой паузы. - Наверное, то же самое, что в прошлый раз, только хуже.
В прошлый раз ничего особенного как будто не произошло. Несколько испорченных микросхем - сущая безделица. Я пробежал глазами свой график, вспомнил Кристи с ее цветастой живностью и в расстегнутом комбинезоне.
– Я провожу плановую проверку автоматизированного трубопровода с этой стороны гряды, - ответил я ей. - Могу свернуть к тебе между подстанциями три и четыре.
– Когда? - Намекает на срочность? Забыла, что со всякой срочностью теперь покончено?
– Через тридцать один час.
Новая пауза, бесконечная и невыносимая. Даже помехи не могли скрыть ее разочарования.
– Что ж, пусть будет так, - сказала наконец она.
– До встречи.
Я нажал кнопку и откинулся в кресле, любуясь ливневыми тучами. Небо над ними медленно темнело, наливаясь сочными красками.
Что у нее произошло? Неужели опять все те же разноцветные мазки? Одно ясно: лично я тут ни при чем. В очередной раз вспомнив ее расстегнутый комбинезон, я снисходительно улыбнулся. Правда, снисхождение требовалось мне самому. Никогда еще я так не зацикливался на одной мысли. Или прежнее существование ныне нельзя брать в расчет?
Когда жизнь наполнена предсмертным напряжением, в ней могут происходить забавные неожиданности.
Она ждала снаружи, в скафандре, рядом с зарядным пунктом. Стоило мне подкатить, как она пролезла в шлюз вездехода и очутилась со мной рядом. Мне нечасто приходилось путешествовать в компании, поэтому меня покоробил шорох, предвещавший ее появление. Потом внутренний люк распахнулся, и кабину наполнил запах спирта и аммиака. Кристи откинула шлем, и в кабине запахло женщиной.
Некогда я читал рассказ, автор которого напустил на Титане запах метана и болотного газа. Автор, конечно, ошибался: в природный газ специально добавляют бутил-меркаптан, чтобы можно было унюхать утечку. То есть добавляли…
У нее было мокрое лицо, она задыхалась, словно испытывала в скафандре прилив клаустрофобии.
– Поехали, - распорядилась она.
Я разблокировал гусеницы и тронулся с места. От вибрации Кристи то и дело стукалась плечом о мое плечо, хотя и пыталась от меня отстраниться: в кабине было слишком тесно. Напрасно я обзывал про себя свои чувства ископаемыми эмоциями, докучливым мусором церемоний, оставшихся в подсознании. Не знаю, чего хочу, потому что боюсь, - так, кажется?
– Ты когда-нибудь мне объяснишь, что здесь происходит? - начал я свой новый приступ.
Ответ задерживался. Я повернул голову. Ее лицо оказалось совсем рядом, но взгляд оставался прикован к до боли знакомому ландшафту. Нас накрывало небо цвета свежего кровоподтека - синевато-серое, местами багровое, с пурпурными прожилками.
Наконец она удостоила меня взглядом. Теперь наши лица почти соприкасались, я чувствовал ее дыхание, она - мое. Известное дело: проникновение в индивидуальное пространство другого человека рождает напряжение, ибо стоит потянуться друг к другу еще немного - и…
Она опять отвернулась, но теперь смотрела не на планету по имени Титан, а на переборку прямо перед собой.
– Ты кому-нибудь рассказал?
– Было бы о чем рассказывать! - буркнул я, пожав плечами.
Она вновь замолчала. Я чувствовал, как напряжена ее шея. Мне хотелось коснуться ее, наговорить каких-нибудь успокоительных глупостей. Все-таки страх чреват непредсказуемыми последствиями.
– Остановись, - попросила она. - Вот здесь.
Мы вышли - вернее, выкатились по очереди из шлюза - у скал неподалеку от берега, но в стороне от места, где обычно спускались, и пошли по моей старой колее туда, откуда я в прошлый раз за ней шпионил. С тех пор она успела порядком наследить.
Над приборами поднимался узкий столбик черного дыма, который уже начинали рассеивать конвекционные потоки. Весь пляж был усеян знакомыми цветными мазками, медленно перемещавшимися во всех направлениях.
У меня на глазах одна темно-синяя тварь приблизилась к помосту и вытянула длинное узкое щупальце. Поколебавшись в нескольких сантиметрах от опоры, щупальце прикоснулось к ней и тут же сократилось, втянулось в тело. Синее пятно закружилось, посветлело и ушло в песок. Мгновение - и оно исчезло. В воздух поднялся еще один столбик черного дыма. Я вспомнил образец, взятый раньше из поврежденного прибора и хранившийся в холодильнике вездехода.
Невинная живность исследует инопланетные механизмы и гибнет в процессе познания…
Неужели любопытство - банальный тропизм, как у мотыльков, летящих на огонь свечи?
– Вот, значит, что тебя так заботит! - осенило меня. Не знаю, какой реакции я от нее ожидал, - во всяком случае, не той, которая последовала.
– Выключи радио! - приказала она.
Я хотел возразить, но она дотронулась до моей руки. Прикосновения я не почувствовал - слишком груб материал скафандра, но мольбе в ее огромных глазах нельзя было не подчиниться. Я выключил радио и приготовился ждать. Она отвернулась, быстро подошла к краю скалы - слишком близко, учитывая хрупкость этого химического льда - и трижды включила и выключила свой передатчик.
Как все это напоминало кино!
Внизу, на прибрежной полосе, живые мазки застыли. То было сознательное оцепенение: точно так же застывает паук, почувствовав, что на него смотрят. Застывает, припадает к земле, следит за вами, перебирая свои непостижимые мысли…
Я вспомнил, как в прошлый раз одна из тварей пошла оранжевыми пятнами, и в памяти возникли жуткие кадры из научно-популярного фильма с ускоренной съемкой жизненного цикла плесени.
Картина, представшая моим глазам сейчас, тоже состояла из кадров. В одном из них пляж был полон разноцветных штрихов, в следующем опустел. Старые фильмы в подобных эпизодах пытались вызвать ощущение тревоги. Так было и сейчас. Я хотел включить рацию, но Кристи, уловив краем глаза движение моей руки, сделала предостерегающий жест.
Снова ждать?
Внизу, у моря, появилась синяя плоскость с неровными краями. Еще два-три удара моего сердца - и по синеве поползла в нашу сторону остроконечная розовая лента. С другой стороны синей скатерти в воздухе появилась коническая фигура, заметно опадающая в направлении розовой змейки. Но соприкосновения конуса и розовой змеи не произошло: под конусом возник оранжевый вихрь. Конус выбросил тонкие опоры, из-под него вырвался и тут же исчез язык пламени.
На розовом фоне проявились и поползли к неподвижному конусу синие и зеленые пятна. Вблизи конуса они по очереди чернели и исчезали. Вскоре стало ясно, что они научились соблюдать дистанцию и сгрудились у края картинки, как выведенные из игры шахматные фигуры рядом с доской.
У меня пересохло во рту, и я все-таки включил рацию.
– Откуда у них представление о нашем чувстве перспективы? - спросил я шепотом, словно нас подслушивают. В наушниках прозвучал взволнованный шепот Кристи:
– Это не двумерные существа.
Конечно! Мир этих существ - не безликая плоская равнина, а сами они - не воскообразные штрихи на поверхности…
Тем временем конус опять изрыгнул огонь и стал подниматься, пока не пропал из «кадра». Остававшиеся синие точки почернели и исчезли.
Через некоторое время в «кадр» полезли новые точки, устремляясь к месту, где прежде находился конус. Первопроходцы чернели и умирали, но так происходило недолго. Закончив исследование, точки продолжили путь.
Мгновение - и синяя скатерть с пустой розовой полосой исчезла, а берег снова опустел.
– Зачем ты мне это показала? - спросил я, повернувшись к
Кристи.
Сквозь щиток шлема были видны только ее глаза - огромные, голубые, серьезные и испуганные.
– Я не могу принять решение одна. - Поколебавшись, она закончила: - Сам понимаешь.
Я понял: она не Бог.
За весь обратный путь мы не произнесли ни слова. Потом мы сидели в комбинезонах, заменяющих нижнее белье, заваривали и пили чай, беседовали ни о чем, описывая круги, словно боялись сказать самое главное
Все мы - живые мертвецы. Эта мысль не покидала меня весь обратный путь. Она цеплялась ко мне, как прилепился к вездеходу снежный буран: он то заворачивался воронкой, то затихал, то снова оживал, словно птичья стая, выпархивающая из-под гусениц.
Меньше двух тысяч выживших! В старых романах этого оказалось бы вполне достаточно: целых две тысячи окрыленных «перволюдей», работающих не покладая рук, с надеждой взирающих на безжизненные пространства, достигающих берегов бескрайнего моря, размножающихся и снова заселяющих Землю.
Увы, Солнечная система лишилась своей обитаемой планеты.
Я вспомнил репортажи с лунной базы. «Орбет» доставит с венерианской орбитальной станции не только тех, кто не покончил с собой, но и особо прочные буры, предназначавшиеся для изучения поверхности Венеры. Вместе с бурами прибудет и один из пилотируемых спускаемых аппаратов.
Тогда мы все поймем. Тогда будем знать точно…
Я не мог не представить себя в той первой экспедиции, на борту спускаемого аппарата, пронзающего бурые сумерки и опускающегося на поверхность планеты…
А ведь я бывал на Венере, работал в тамошней атмосфере… А в детстве читал статьи о том, как легко уничтожить хрупкую экосистему.
Я представлял себе фантазию и реальность: уничтоженные ядерной войной города, Землю, испепеленную лавой. Горький дым - вот и все, что осталось от нашей цивилизации.
Кристи наслаждалась паром из своей чашки и как-то странно посматривала на меня. Чем стала гибель Земли для Кристи Мейтнер? Погиб ли близкий человек, или она восприняла Катастрофу как массовую смерть чужих людей? Миллиардов чужаков?
– Наверное, нам лучше обсудить все прямо сейчас, - произнесла она. Видимо, мое нежелание разговаривать не бралось в расчет.
Я кивнул, не зная, чего мне больше хочется. Ее лицо нельзя было назвать выразительным. Та же проблема, что и у меня. Я попытался вспомнить свое отражение в зеркале, но увидел только туман. На что же она так таращится?
– Все просто, Ходжа, - начала она. - Они ЖИВЫЕ, это ИХ мир. Если мы здесь останемся, то даже при том, что нас всего жалкая горстка, среда на Титане будет медленно, но неуклонно изменяться и в результате превратится в мир, где они больше не смогут жить.
– По-моему, сейчас важнее другое: мы нашли разум. Чуждый, но разум!
Она покачала головой.
– Если мы с тобой постараемся сохранить это в тайне, если попытаемся уберечь их, то потом, вернувшись на лунную базу…
– Земля не возродится, - сказал я жестко. - А мы не проживем на Луне долго. Спутники Сатурна - самое подходящее место. По крайней мере - шанс…
– Нет. Наша партия в любом случае проиграна, - сказала она. В принципе, она права.
– Ты предлагаешь, - продолжала Кристи, - чтобы мы набились все сюда, уничтожили жителей Титана, а потом все равно вымерли, перечеркнув не только собственное, но и чужое будущее?
Какой должна быть моя следующая реплика? Все, догадался: «Пойми, Кристи, ты получила неопровержимые доказательства, что жизнь свойственна Вселенной как таковой!» Идиот! Ведь я помнил, как она выглядела, какими огромными были ее глаза, когда она стояла у меня за спиной с ледорубом и собиралась с духом, чтобы совершить убийство.
– Не пойму, о чем мы тут толкуем, зачем произносим старомодные заклинания экологов? - В точности как болваны, протестовавшие черт знает когда против запуска «Кассини», но не желавшие пошевелить даже пальцем, чтобы избавить мир от чудовищного запаса водородных бомб!
Главное - выбрать цель. Выбрать среди целей ту, что проще.
– Не в том дело, - возразила она утомленно. - Если бы все исчерпывалось тем, что они живые, что они разумные, ты бы здесь сейчас не сидел.
– Шарахнула бы ледорубом? - спросил я с улыбкой. - Интересно, и как бы ты потом объяснила мою гибель?
– Тогда я об этом не думала.
– Ясно. Ну и почему же я до сих пор цел? Долгий недоуменный взгляд, попытка постичь, прячется ли во мне душа, такой ли я человек, как она. Но ответа нет. Вместо этого:
– Позавчера я получила доказательства, что их жизнедеятельность связана с прямым ядерным синтезом.
– Давно ты тут стоишь?
– Порядочно, - ответила она и перехватила ледоруб одной рукой, ударив острием по льду. - У меня не хватило духу.
Она отвернулась от меня и медленно побрела назад, к вездеходу.
На обратном пути я испытывал какой-то суеверный страх. То же самое чувствует, наверное, человек, очнувшийся после тяжелой травмы и еще не занявший свое прежнее место в системе мироздания. Я просто не мог себе представить, что произошло бы, вздумай она обрушить на меня ледоруб.
Мне вспомнился дурацкий фильм про первую экспедицию на Марс, снятый лет сто назад. Бригада ремонтников попадает под метеоритный дождь. Одному бедняге заехало по башке куском льда. Вспышка, изумление на лице, гримаса боли… Свет гаснет, человек мертв, щиток скафандра чернеет.
Неужели нечто похожее случилось бы и со мной?
Давление в скафандре на несколько миллибар выше, чем давление атмосферы Титана. Если бы она вспорола мне скафандр, то высекла бы мощную искру, а потом… Я представил себе, как бегу к вездеходу, медленно пожираемый синим пламенем.
– У меня впечатление… - начала она и осеклась. Нас накрывало мутно-бурое небо с золотыми прожилками. Где-то наверху сжимался полумесяц Сатурна, пряча в тени свои кольца. На расположение Солнца указывало более светлое пятно.
– Я все думаю, не есть ли это какая-то неизвестная химическая реакция, - сказал я. - Из области органической химии, конечно…
Она презрительно фыркнула.
Вернувшись, мы сняли скафандры и уселись за стол в своем мешковатом белье, чтобы утолить голод гамбургерами «Караван», настолько старыми, что мясо стало абсолютно пресным, безвкусными бобами и пюре из картофеля, бесчисленное число раз подвергавшегося разморозке и новой заморозке.
Молчание действовало мне на нервы. Кристи читала рекламу на упаковке от гамбургеров. Речь шла о том, что покупатель, набравший четыре упаковки с верблюдом Хампи, мог участвовать в розыгрыше «научных каникул» на Луне.
Я забрал у нее упаковку и тоже стал читать. Путешествие на Луну было намечено на дату за семь недель до Катастрофы.
– Возможно, победитель лотереи остался жив, - сказал я. Кристи таращила на меня глаза, но прочесть ее взгляд я не мог.
– Расскажешь мне наконец про эти штуковины?
Молчание, покачивание головы, означавшее «нет». Я невольно вспомнил, как два часа назад она предлагала мне все свои сокровища. Точь-в-точь как героиня одного из дурацких любовных видеофильмов, которые Лайза включала всякий раз, когда мы с ней… Нет, в голове у меня осталась теперь только Кристи с расстегнутой молнией и мольбой в глазах…
Я заставил себя улыбнуться. Она прищурилась.
– Ты кому-нибудь расскажешь?
– Никому. Мне понравилось твое предложение, - Я нервно усмехнулся.
– Я не прошла стерилизацию.
Я понял, на какую жертву она была готова два часа назад, какой ценой собиралась купить мое молчание. Мне представилось, как мы с ней теснимся на узкой койке. А может, устроиться на полу, распихав по углам мусор и освободив необходимое пространство?
Неужели у меня участилось дыхание? Возможно. Не знаю, что заметила она.
– Извини, - промямлил я. - Просто хотелось разрядить обстановку. Когда я увидел тебя с ледорубом… Она медленно кивнула.
– Точно, никому не скажешь?
– Какая разница? - Я небрежно повел плечами. Ее взгляд затуманился. Что она от меня скрывает?
– Может, все-таки расскажешь?
Она долго смотрела на меня, соображая, что бы соврать. Молчание затянулось. Она опять чуть заметно покачала головой.
– Как знаешь, - пробормотал я и стал натягивать скафандр. Она молча следила за мной. Время от времени я бросал на нее взгляды. Она выглядела так, словно вот-вот раскроет тайну, но, заметив, что я на нее смотрю, опять замыкалась.
Я махнул рукой, прошел через шлюз, сел в вездеход и укатил.
На обратном пути я старался взглянуть на ситуацию трезво, но из этого ничего не выходило. В голове было пусто, только назойливо зудел вопрос: «Почему для нее это так важно?»
Иначе она бы не додумалась схватить топор, чтобы расколоть мой шлем вместе с головой!
В целой Вселенной оставалось меньше двух тысяч людей. Все мы рано или поздно умрем, потому что мало-помалу откажет техника, иссякнут запасные части. И последние люди, обезумев, кинутся в чем мать родила к воздушным шлюзам.
Я представил себе, как останавливаю вездеход, выпускаю наружу воздух, отодвигаю дверь, встаю, ощущая собачий холод, набираю в легкие ужасную смесь, заменяющую здесь воздух, и… Тут воображение отказывало мне.
Осужденный тоже садится с бешено бьющимся сердцем на электрический стул и ждет, уже полумертвый, то ли боя часов, то ли гудения проводов. А что потом?
Неизвестно.
Не удивительно ли? Всего днем раньше, только вчера, все это как будто не представляло для меня вопроса. Вроде бы я даже не возражал в надлежащий момент… В общем, поступить по примеру Джимми Торнтона, пустившего в ход кухонный нож. Чик - и готово? Нет уж!
Я представлял, как запрусь в своей каморке, налью большой таз горячей воды, сяду на койку, поставлю таз между ног, опущу в воду кисти и нож, сделаю аккуратные безболезненные надрезы и увижу, как воду заволакивает красный туман.
Скорее всего, это будет похоже на погружение в сон. Когда Джимми нашли, он выглядел спящим. Даже воду не расплескал.
Я въехал на последний холм перед базой и увидел космодром Бонестелл. Остановившись перед взлетно-посадочной полосой, стал гадать, почему у меня весь день бегают по коже мурашки.
TL-2 готовился к запуску. Он был уже полностью заправлен и нацелен в небо. На Земле такие ракеты всегда окутывал туман конденсации, здесь же горючее приходится нагревать, предохраняя от замерзания, поэтому к небу поднималось только узкое струящееся перо термального искажения. Сегодня оно достигало высоты всего нескольких сот метров, а дальше его сдувал ветер.
У меня на глазах из сопел двигателей вырвался синий огонь, и темный конус ракеты начал медленный подъем. Потом вспыхнуло оранжевое пламя, свидетельствуя о начавшейся реакции нагретого водорода и компонентов атмосферы - азота и различных органических соединений.
Впечатляющий язык сине-бело-желтого огня вознесся в оранжево-бурое небо, прорвался сквозь первый слой прозрачно-голубого облака, потом сквозь второй и растаял. Сначала в месте исчезновения корабля оставался рассеянный свет, но скоро померк и он. Целью полета был еще один спутник Сатурна, Энцелад, где люди обнаружили в ледяной ловушке несколько миллионов литров гелия - драгоценного газа, который здесь, на Титане, не умели ни производить, ни добывать.
Оставшийся отрезок пути я посвятил гаданию, можно ли прожить остаток жизни на Луне, не сводя взгляд с тлеющего в небе куска угля - погибшей Земли.
Возможно, мы совершаем большую ошибку. Возможно, это им следовало бы перебраться сюда, к нам.
Набирая скорость под безликим бурым небом, мчась по красно-золотисто-оранжевой поверхности, затянутой голубой дымкой, я пытался вспомнить разноцветную живность Кристи, но почему-то никак не мог…
* * *
Я укрылся в своей каморке и долго смотрел в стену, потом включил мини-терминал и стал в тревоге ждать, пока помехи на экране сменятся меню.
Что произойдет, когда откажет электроника? Неужели все мы умрем? Или примемся мастерить самоделки, летать без электронного слежения? В конце концов, программа освоения космоса началась еще до настоящих компьютеров. Человек ступил на Луну в докомпьютерную эпоху. Та же допотопная технология могла бы забросить нас и сюда, на спутник Сатурна. Или не могла бы?
В видеоархиве не нашлось ничего такого, чего бы я еще не видел, кроме последней дюжины эпизодов французского комического сериала «Какой ужас!», заполонившего экраны перед самым Концом. В последний момент они были записаны на лунной базе. Там все знали, должны были знать. О чем они думали? Трудно себе представить.
Меня хватило всего на тридцать секунд: беззаботный смех, бледно-голубое небо, белые облачка, зеленые деревья, Сена, Эйфелева башня…
Я старался не высовывать нос за дверь, чтобы не столкнуться с Дженной, которая выразительно на меня посмотрела, когда я пришел за ужином. Вернувшись к себе, я не мог не вспомнить, как мы с ней в последний раз оставались вдвоем. Эти мысли сменились воспоминаниями о Кристи в распахнутом комбинезоне, готовой к судьбе, которая еще хуже смерти, потом - о Лайзе в нашей супружеской постели.
Говорят, человек помнит не саму боль, а только сам факт, что ему было больно. Может, и со счастьем то же самое?
Я болтался, как призрак, под потолком несуществующей комнаты и смотрел на женщину, чье прикосновение, вкус, запах давно утратил. Я мучался чувством потери, пытался восстановить в памяти кусочки былого счастья.
Иногда я спрашиваю себя, зачем вообще покинул Землю. Разве не бывает счастья без денег?
Говорят, раскаяние - самое дорогостоящее чувство на свете, но это вранье. Кающийся совершенно свободен: он может каяться, сколько ему влезет. Когда раскаяние встает поперек горла, он обнаруживает, что ему некуда деться от своего горя.
Пока я пялился на видеоменю, образ Лайзы сменился в моей памяти более свежим - Дженны, а потом Кристи, вернее, ее глазами, полными мольбы.
* * *
На следующий день я поехал на Рабочую станцию № 17 - буровую позади гряды Аэрхерст, разместившуюся на длинном склоне. Открывающаяся оттуда перспектива не имеет равных ни на Земле, ни в других местах, где я успел побывать: равнина, тонущая в тумане, в неописуемой дали. Тут спасовал бы самый роскошный горнолыжный курорт.
Когда я впервые попал на Титан со всеми его фантастическими видами, то невольно стал сравнивать его с планетами, где бывал раньше: с красными каньонами Марса, обрывистыми оранжевыми горами Венеры, черными лавовыми полями Луны… Вспомнил и то, как впервые увидел из космоса Землю. Невероятное зрелище: синий шар, окутанный белой морозной пеленой…
Любуясь невообразимыми просторами Воскового моря, я подумывал, не стоит ли уведомить Лайзу, что я никогда не вернусь, что буду прилежно снабжать ее средствами, что переведу ей все деньги, а она пусть подыщет себе человека, который помог бы ей истратить всю эту прорву долларов и родить детей, о которых она мечтала.
Ведь уже тогда заходила речь о спутниках Урана! А я мечтал, как вскарабкаюсь на пик высотой в десять тысяч километров. Мои мысли уже занимали гейзеры Тритона, над которыми висит в черном небе бледно-голубой Нептун.
От подобных грез у меня голова шла кругом. Но теперь все это в прошлом.
На Рабочей станции № 17 работали две русские женщины, прибывшие к нам с Троянцев года два назад: высокие, стройные, рыжеволосые. Эти инженеры-нефтяники из Тюмени были похожи одна на другую, как сестры-близнецы. Им было лет по сорок, а может, и больше того; по Солнечной системе они кочевали уже не менее пятнадцати лет.
Обе постоянно сыпали шутками, умели поднять настроение, непрерывно друг над другом подтрунивали, употребляя то английские, то какие-то непонятные словечки. Сейчас главной темой их шуток был я: речь то и дело заходила о том, которая из них отхватит меня первой, а кому я достанусь уже обессиленным.
В их жилом пузыре, вдыхая экзотические запахи и наблюдая, как одна из них стягивает скафандр, демонстрируя разошедшийся шов на нижнем комбинезоне, я сорвался и отпустил непристойное замечание.
Катерина - кажется, это была она - удивленно вытаращила глаза, бросила на Ларису не понятный мне взгляд, потом вымученно улыбнулась.
– Простите, - сказал я, спохватившись.
Катерина выпрямилась, так и не сняв до конца скафандр, и сказала чересчур мягко:
– Можешь не извиняться. Мы рады. Раньше мы за тебя беспокоились.
* * *
Я достиг одного из мест, где любил останавливаться, - вершины Аэрхерста. Чуть в стороне от колеи там лежит нетронутый белый снег. Я выключил фары, заглушил двигатель и замер.
Вдали, над равниной, я увидел ливень. В темном небе висела огромная плоская туча черно-серого оттенка. Изливавшийся из нее дождь казался туманом, состоящим из точек; самих точечек было не разглядеть, они сливались в серебристо-синюю колонну, заслонявшую пейзаж.
Где-то в вышине, за облаками, парил почерневший Сатурн, затмевающий Солнце. Я хотел разглядеть края тени, но не сумел этого сделать. Как-нибудь в следующий раз.
Мне было приятно, что они за меня беспокоятся. Выходит, есть еще люди, которым я не безразличен.
На пульте замигал индикатор: с перерывом в четверть секунды цвет индикатора поменялся с красного на голубой, с голубого на желтый, с желтого на зеленый: цвета сливались в один. Я дотронулся кончиком пальца до кнопки, назвал свой позывной и прислушался. Среди помех я различил голос Кристи:
– Можешь внести мою станцию в план ремонтных работ?
Ее голос звучал необычно: в нем слышалось волнение и странное сочетание неуверенности и порыва. Хотя все это могло быть и плодом моего воображения. Много ли можно прочесть в голосе, искаженном помехами почти до неузнаваемости?
– Что у тебя стряслось?
– Точно не скажу, - ответила она после долгой паузы. - Наверное, то же самое, что в прошлый раз, только хуже.
В прошлый раз ничего особенного как будто не произошло. Несколько испорченных микросхем - сущая безделица. Я пробежал глазами свой график, вспомнил Кристи с ее цветастой живностью и в расстегнутом комбинезоне.
– Я провожу плановую проверку автоматизированного трубопровода с этой стороны гряды, - ответил я ей. - Могу свернуть к тебе между подстанциями три и четыре.
– Когда? - Намекает на срочность? Забыла, что со всякой срочностью теперь покончено?
– Через тридцать один час.
Новая пауза, бесконечная и невыносимая. Даже помехи не могли скрыть ее разочарования.
– Что ж, пусть будет так, - сказала наконец она.
– До встречи.
Я нажал кнопку и откинулся в кресле, любуясь ливневыми тучами. Небо над ними медленно темнело, наливаясь сочными красками.
Что у нее произошло? Неужели опять все те же разноцветные мазки? Одно ясно: лично я тут ни при чем. В очередной раз вспомнив ее расстегнутый комбинезон, я снисходительно улыбнулся. Правда, снисхождение требовалось мне самому. Никогда еще я так не зацикливался на одной мысли. Или прежнее существование ныне нельзя брать в расчет?
Когда жизнь наполнена предсмертным напряжением, в ней могут происходить забавные неожиданности.
* * *
Она ждала снаружи, в скафандре, рядом с зарядным пунктом. Стоило мне подкатить, как она пролезла в шлюз вездехода и очутилась со мной рядом. Мне нечасто приходилось путешествовать в компании, поэтому меня покоробил шорох, предвещавший ее появление. Потом внутренний люк распахнулся, и кабину наполнил запах спирта и аммиака. Кристи откинула шлем, и в кабине запахло женщиной.
Некогда я читал рассказ, автор которого напустил на Титане запах метана и болотного газа. Автор, конечно, ошибался: в природный газ специально добавляют бутил-меркаптан, чтобы можно было унюхать утечку. То есть добавляли…
У нее было мокрое лицо, она задыхалась, словно испытывала в скафандре прилив клаустрофобии.
– Поехали, - распорядилась она.
Я разблокировал гусеницы и тронулся с места. От вибрации Кристи то и дело стукалась плечом о мое плечо, хотя и пыталась от меня отстраниться: в кабине было слишком тесно. Напрасно я обзывал про себя свои чувства ископаемыми эмоциями, докучливым мусором церемоний, оставшихся в подсознании. Не знаю, чего хочу, потому что боюсь, - так, кажется?
– Ты когда-нибудь мне объяснишь, что здесь происходит? - начал я свой новый приступ.
Ответ задерживался. Я повернул голову. Ее лицо оказалось совсем рядом, но взгляд оставался прикован к до боли знакомому ландшафту. Нас накрывало небо цвета свежего кровоподтека - синевато-серое, местами багровое, с пурпурными прожилками.
Наконец она удостоила меня взглядом. Теперь наши лица почти соприкасались, я чувствовал ее дыхание, она - мое. Известное дело: проникновение в индивидуальное пространство другого человека рождает напряжение, ибо стоит потянуться друг к другу еще немного - и…
Она опять отвернулась, но теперь смотрела не на планету по имени Титан, а на переборку прямо перед собой.
– Ты кому-нибудь рассказал?
– Было бы о чем рассказывать! - буркнул я, пожав плечами.
Она вновь замолчала. Я чувствовал, как напряжена ее шея. Мне хотелось коснуться ее, наговорить каких-нибудь успокоительных глупостей. Все-таки страх чреват непредсказуемыми последствиями.
– Остановись, - попросила она. - Вот здесь.
Мы вышли - вернее, выкатились по очереди из шлюза - у скал неподалеку от берега, но в стороне от места, где обычно спускались, и пошли по моей старой колее туда, откуда я в прошлый раз за ней шпионил. С тех пор она успела порядком наследить.
Над приборами поднимался узкий столбик черного дыма, который уже начинали рассеивать конвекционные потоки. Весь пляж был усеян знакомыми цветными мазками, медленно перемещавшимися во всех направлениях.
У меня на глазах одна темно-синяя тварь приблизилась к помосту и вытянула длинное узкое щупальце. Поколебавшись в нескольких сантиметрах от опоры, щупальце прикоснулось к ней и тут же сократилось, втянулось в тело. Синее пятно закружилось, посветлело и ушло в песок. Мгновение - и оно исчезло. В воздух поднялся еще один столбик черного дыма. Я вспомнил образец, взятый раньше из поврежденного прибора и хранившийся в холодильнике вездехода.
Невинная живность исследует инопланетные механизмы и гибнет в процессе познания…
Неужели любопытство - банальный тропизм, как у мотыльков, летящих на огонь свечи?
– Вот, значит, что тебя так заботит! - осенило меня. Не знаю, какой реакции я от нее ожидал, - во всяком случае, не той, которая последовала.
– Выключи радио! - приказала она.
Я хотел возразить, но она дотронулась до моей руки. Прикосновения я не почувствовал - слишком груб материал скафандра, но мольбе в ее огромных глазах нельзя было не подчиниться. Я выключил радио и приготовился ждать. Она отвернулась, быстро подошла к краю скалы - слишком близко, учитывая хрупкость этого химического льда - и трижды включила и выключила свой передатчик.
Как все это напоминало кино!
Внизу, на прибрежной полосе, живые мазки застыли. То было сознательное оцепенение: точно так же застывает паук, почувствовав, что на него смотрят. Застывает, припадает к земле, следит за вами, перебирая свои непостижимые мысли…
Я вспомнил, как в прошлый раз одна из тварей пошла оранжевыми пятнами, и в памяти возникли жуткие кадры из научно-популярного фильма с ускоренной съемкой жизненного цикла плесени.
Картина, представшая моим глазам сейчас, тоже состояла из кадров. В одном из них пляж был полон разноцветных штрихов, в следующем опустел. Старые фильмы в подобных эпизодах пытались вызвать ощущение тревоги. Так было и сейчас. Я хотел включить рацию, но Кристи, уловив краем глаза движение моей руки, сделала предостерегающий жест.
Снова ждать?
Внизу, у моря, появилась синяя плоскость с неровными краями. Еще два-три удара моего сердца - и по синеве поползла в нашу сторону остроконечная розовая лента. С другой стороны синей скатерти в воздухе появилась коническая фигура, заметно опадающая в направлении розовой змейки. Но соприкосновения конуса и розовой змеи не произошло: под конусом возник оранжевый вихрь. Конус выбросил тонкие опоры, из-под него вырвался и тут же исчез язык пламени.
На розовом фоне проявились и поползли к неподвижному конусу синие и зеленые пятна. Вблизи конуса они по очереди чернели и исчезали. Вскоре стало ясно, что они научились соблюдать дистанцию и сгрудились у края картинки, как выведенные из игры шахматные фигуры рядом с доской.
У меня пересохло во рту, и я все-таки включил рацию.
– Откуда у них представление о нашем чувстве перспективы? - спросил я шепотом, словно нас подслушивают. В наушниках прозвучал взволнованный шепот Кристи:
– Это не двумерные существа.
Конечно! Мир этих существ - не безликая плоская равнина, а сами они - не воскообразные штрихи на поверхности…
Тем временем конус опять изрыгнул огонь и стал подниматься, пока не пропал из «кадра». Остававшиеся синие точки почернели и исчезли.
Через некоторое время в «кадр» полезли новые точки, устремляясь к месту, где прежде находился конус. Первопроходцы чернели и умирали, но так происходило недолго. Закончив исследование, точки продолжили путь.
Мгновение - и синяя скатерть с пустой розовой полосой исчезла, а берег снова опустел.
– Зачем ты мне это показала? - спросил я, повернувшись к
Кристи.
Сквозь щиток шлема были видны только ее глаза - огромные, голубые, серьезные и испуганные.
– Я не могу принять решение одна. - Поколебавшись, она закончила: - Сам понимаешь.
Я понял: она не Бог.
За весь обратный путь мы не произнесли ни слова. Потом мы сидели в комбинезонах, заменяющих нижнее белье, заваривали и пили чай, беседовали ни о чем, описывая круги, словно боялись сказать самое главное
Все мы - живые мертвецы. Эта мысль не покидала меня весь обратный путь. Она цеплялась ко мне, как прилепился к вездеходу снежный буран: он то заворачивался воронкой, то затихал, то снова оживал, словно птичья стая, выпархивающая из-под гусениц.
Меньше двух тысяч выживших! В старых романах этого оказалось бы вполне достаточно: целых две тысячи окрыленных «перволюдей», работающих не покладая рук, с надеждой взирающих на безжизненные пространства, достигающих берегов бескрайнего моря, размножающихся и снова заселяющих Землю.
Увы, Солнечная система лишилась своей обитаемой планеты.
Я вспомнил репортажи с лунной базы. «Орбет» доставит с венерианской орбитальной станции не только тех, кто не покончил с собой, но и особо прочные буры, предназначавшиеся для изучения поверхности Венеры. Вместе с бурами прибудет и один из пилотируемых спускаемых аппаратов.
Тогда мы все поймем. Тогда будем знать точно…
Я не мог не представить себя в той первой экспедиции, на борту спускаемого аппарата, пронзающего бурые сумерки и опускающегося на поверхность планеты…
А ведь я бывал на Венере, работал в тамошней атмосфере… А в детстве читал статьи о том, как легко уничтожить хрупкую экосистему.
Я представлял себе фантазию и реальность: уничтоженные ядерной войной города, Землю, испепеленную лавой. Горький дым - вот и все, что осталось от нашей цивилизации.
Кристи наслаждалась паром из своей чашки и как-то странно посматривала на меня. Чем стала гибель Земли для Кристи Мейтнер? Погиб ли близкий человек, или она восприняла Катастрофу как массовую смерть чужих людей? Миллиардов чужаков?
– Наверное, нам лучше обсудить все прямо сейчас, - произнесла она. Видимо, мое нежелание разговаривать не бралось в расчет.
Я кивнул, не зная, чего мне больше хочется. Ее лицо нельзя было назвать выразительным. Та же проблема, что и у меня. Я попытался вспомнить свое отражение в зеркале, но увидел только туман. На что же она так таращится?
– Все просто, Ходжа, - начала она. - Они ЖИВЫЕ, это ИХ мир. Если мы здесь останемся, то даже при том, что нас всего жалкая горстка, среда на Титане будет медленно, но неуклонно изменяться и в результате превратится в мир, где они больше не смогут жить.
– По-моему, сейчас важнее другое: мы нашли разум. Чуждый, но разум!
Она покачала головой.
– Если мы с тобой постараемся сохранить это в тайне, если попытаемся уберечь их, то потом, вернувшись на лунную базу…
– Земля не возродится, - сказал я жестко. - А мы не проживем на Луне долго. Спутники Сатурна - самое подходящее место. По крайней мере - шанс…
– Нет. Наша партия в любом случае проиграна, - сказала она. В принципе, она права.
– Ты предлагаешь, - продолжала Кристи, - чтобы мы набились все сюда, уничтожили жителей Титана, а потом все равно вымерли, перечеркнув не только собственное, но и чужое будущее?
Какой должна быть моя следующая реплика? Все, догадался: «Пойми, Кристи, ты получила неопровержимые доказательства, что жизнь свойственна Вселенной как таковой!» Идиот! Ведь я помнил, как она выглядела, какими огромными были ее глаза, когда она стояла у меня за спиной с ледорубом и собиралась с духом, чтобы совершить убийство.
– Не пойму, о чем мы тут толкуем, зачем произносим старомодные заклинания экологов? - В точности как болваны, протестовавшие черт знает когда против запуска «Кассини», но не желавшие пошевелить даже пальцем, чтобы избавить мир от чудовищного запаса водородных бомб!
Главное - выбрать цель. Выбрать среди целей ту, что проще.
– Не в том дело, - возразила она утомленно. - Если бы все исчерпывалось тем, что они живые, что они разумные, ты бы здесь сейчас не сидел.
– Шарахнула бы ледорубом? - спросил я с улыбкой. - Интересно, и как бы ты потом объяснила мою гибель?
– Тогда я об этом не думала.
– Ясно. Ну и почему же я до сих пор цел? Долгий недоуменный взгляд, попытка постичь, прячется ли во мне душа, такой ли я человек, как она. Но ответа нет. Вместо этого:
– Позавчера я получила доказательства, что их жизнедеятельность связана с прямым ядерным синтезом.