Страница:
Ширли БАСБИ
МОЯ ЕДИНСТВЕННАЯ
Глава 1
— Merci, шатал! — Грациозным движением Микаэла приняла из рук матери чашечку дымящегося кофе. — Он переезжает сюда? Что это значит? Ты, наверное, что-то не так поняла в письме?
Лизетт Дюпре укоризненно посмотрела на дочь.
— Уверяю тебя, малышка, я сказала именно то, что написано. Хью Ланкастер выражается совершенно ясно: он намерен перебраться в Новый Орлеан сразу же, как только уладит свои дела в Натчезе. Собственно, вот оно, письмо. Взгляни сама.
Осторожно, будто опасаясь, что протянутая бумага может укусить, Микаэла Дюпре взяла письмо, пробежала глазами несколько строк и тяжело вздохнула.
— Да, — уныло признала она, — он действительно переезжает сюда.
Хмурым утром во второй половине февраля 1804 года очаровательные дамы сидели рядом на изящном диване в небольшой комнате новоорлеанского дома семейства Дюпре. Мягкие подушки дивана с голубой бархатной обивкой и ароматный кофе с цикорием располагали к приятной беседе, которой они и наслаждались, когда им принесли послание от Хью Ланкастера.
Само по себе неожиданное письмо было достаточно приятным событием, способным на весь предстоящий день избавить женщин от скуки. Однако новость, которая в нем содержалась, отнюдь не радовала. Просто сидеть и болтать о приятных вещах за кофе уже не хотелось.
В устремленных на мать темных глазах Микаэлы читалась тревога.
— Франсуа это известие, пожалуй, сильно расстроит, — медленно произнесла она, представляя лицо младшего брата.
Лизетт кивнула.
— И твоего дядюшку Жана тоже, — грустно добавила она. Обе одновременно вздохнули, сделавшись очень похожими. Микаэле всего неделю назад исполнился двадцать один год, и она буквально светилась свежестью и обаянием. Красота отметившей в январе свой тридцать восьмой день рождения Лизетт была, конечно, более зрелой. Но она была почти так же свежа и прелестна, как обожаемая единственная дочь. Микаэла, очень похожая на мать, не была ее точной копией. Прямой нос дочери, например, совсем не походил на грациозно вздернутый носик Лизетт. Брови Микаэлы, густые и по-аристократически изогнутые, и чуть более полные, чем у матери, губы придавали лицу особую пикантность и привлекательность. Обе женщины отличались изяществом. Но Микаэла была дюйма на три выше своей маленькой мамочки. Это ее скорее огорчало, чем радовало. Ладную фигуру девушки с полной упругой грудью, узкой талией и округлыми бедрами облегало простое муслиновое платье. Нежная смуглая кожа великолепно смотрелась на фоне блестящих иссиня-черных волос, из-под густых длинных ресниц сверкали бархатно-темные, как южная полночь, глаза. Сочные, напоминающие спелые вишни губы с приподнятыми уголками — “лук Амура” — дополняли портрет Микаэлы, по которому знатоки безошибочно определят, что речь идет о молодой креолке.
— И что же мы должны предпринять? — спросила девушка, возвращая письмо матери.
— А что можно сделать? — пожала плечами Лизетт. — Американец собрался жить в Новом Орлеане и независимо от нашего желания поступит так, как решил.
Микаэла порывисто поднялась с дивана и, стараясь справиться с волнением, сделала несколько шагов по маленькой, милой, хотя и довольно скромно обставленной комнате. У окна девушка остановилась и посмотрела на покрытый лужами двор.
— Это все из-за этого Наполеона, — сердито пробормотала она. — Только такой несносный выскочка мог дерзнуть продать нас америкашкам как улов рыбацкого корабля. До сих пор не верится, что могло такое произойти. Мы теперь должны считать себя американцами! Немыслимо! Ведь мы же французы! Креолы!
Хотя прошло уже более полугода с того дня, когда жители французской Луизианы узнали о договоре, отдавшем территорию, на которой они жили, едва оперившимся Соединенным Штатам, реальные перемены в их жизни начали происходить всего два месяца назад, в пасмурные дни конца 1803 года.
Микаэла была убеждена, что совершенную Парижем и Вашингтоном сделку никак нельзя назвать справедливой. Как можно продать целую страну этим грубым, несносным янки по прихоти какого-то корсиканского генерала, пусть и всесильного правителя Франции? Этого же мнения придерживались практически все жители Луизианы. Многие отказывались даже беседовать с проклятыми америкашками, не говоря уж о том, чтобы принимать их в своих домах. Американцы тоже не испытывали симпатии к жителям вновь приобретенной территории. Они считали всех креолов самодовольными лентяями и вообще несерьезными, легкомысленными людьми.
Губы Микаэлы обиженно дрогнули. То, что Хью Ланкастер, один из этих проклятых америкашек, решил переехать в Новый Орлеан, являлось прямым следствием перемен, последовавших за присоединением Луизианы к Америке. Можно не сомневаться в том, что дядю и брата это приведет в бешенство.
— Интересно, кстати, — мягко произнесла Микаэла, — почему это мсье Ланкастер написал тебе, а не дяде Жану? Как воспитанный человек, о своих намерениях он первым должен был уведомить его.
— Твой дядя был.., гм, не слишком любезен, когда он несколько раз приезжал сюда по делам, — ответила явно смущенная Лизетт. — Возможно, мсье Ланкастер посчитал, что я отнесусь к его переезду более благосклонно.
Микаэла пристально посмотрела на мать.
— И он не ошибся?
Лизетт вдруг заинтересовалась фактурой ткани своего платья.
— Это не совсем так… — пробормотала она, покраснев. — Я… Просто я в отличие от других никогда не считала возможным относиться неприязненно к людям только потому, что они американцы. — Под удивленным взглядом дочери мать окончательно взяла себя в руки. — Не скрою, Хью во время наших нескольких встреч произвел на меня хорошее впечатление, — твердо произнесла она. — Он.., он показался мне весьма симпатичным молодым человеком.
— Но, maman! Он же погубит нас всех! Неужели ты не знаешь, что Ланкастер подозревает, будто кто-то здесь обворовывает компанию? Во время последнего приезда в Новый Орлеан он дошел до того, что прямо обвинил дядю в махинациях.., да и Франсуа тоже. Ты уже забыла об этом?
— Ничего я не забыла. Но он не обвинял Жана. Просто Жан не правильно истолковал заданный вопрос и обиделся. Хью, по-моему, ошибается, подозревая, что кто-то сознательно наносит ущерб компании, но его беспокойство можно понять. Ведь что-то и в самом деле не в порядке. Посуди сама, прибыли “Галланд, Ланкастер и Дюпре” уже полтора года непрерывно снижаются, а в последние месяцы это стало особенно заметно. Сентябрьский отчет, который мы получили, когда Хью был здесь, не мог не вызвать тревогу. Стало очевидно, что необходимо что-то предпринять. И срочно! С самого начала сотрудничества с Джоном, отчимом Хью, у нашей компании еще не было столь заметных потерь, как в последнее время.
— Ты имеешь в виду период, прошедший после смерти отца и дедушки, когда управление семейным бизнесом перешло к Жану и Франсуа, да? — потребовала уточнения Микаэла.
— Твой дедушка умер более двух лет назад, — осторожно напомнила Лизетт. — Отца нет с нами пять лет. После его кончины долей, оставшейся тебе и Франсуа, распоряжается Жан. Неужели ты думаешь, что ваш дядя может предпринять Что-то в ущерб родным племянникам и себе самому? — Брови ее приподнялись, но говорить она продолжала тем же спокойным тоном. — Что касается твоего брата… — На лице Лизетт появилась всепрощающая материнская улыбка. — Франсуа, конечно, избалован, я знаю это. Но ему едва исполнилось двадцать. Он еще слишком молод. Время все исправит, и он непременно станет прекрасным человеком. Да и сейчас разве он может совершить поступок, наносящий вред фирме, созданной его дедушкой и папой? Подумай, разве он станет красть у самого себя?
Стараясь сохранить непроницаемый вид, Микаэла подбирала слова для ответа, который бы не обидел мать. Определение “избалованный мальчик”, по ее мнению, было, к сожалению, слишком мягким для ее братца. Единственный сын и наследник своего не только отца, но и дяди, Франсуа с пеленок был окружен чрезмерной заботой и вниманием всех окружающих. На его характере это отразилось далеко не лучшим образом. Впрочем, если быть справедливой, ее обаятельный, красивый брат не такой уж себялюбивый. Когда ему захочется, он бывает даже очень рассудительным и щедрым. Девушка вздохнула. Возможно, maman права — братец просто слишком молод и с годами станет более солидным и самостоятельным.
Будто вызванный ее мыслями, в комнату влетел Франсуа, сияя очаровательной улыбкой. Стройный, элегантный молодой человек был не более чем на дюйм выше сестры. Одет он был по последней моде в облегающий фигуру сюртук из голубого испанского сукна, под которым виднелся марсельский жилет, брюки из грубоватой хлопчатобумажной ткани и высокие ботинки. Волосы молодого человека поблескивали в свете зажженных по случаю хмурого дня свечей. Темные глаза смотрели на женщин тепло и радостно. Подойдя быстрой, легкой походкой к дивану, Франсуа склонился к Лизетт и расцеловал ее в обе щеки.
— О, maman! С каждым днем ты все хорошеешь. Я поистине счастливейший из сыновей. Мало кто может похвастаться столь красивой и очаровательной мамочкой!
Лизетт улыбнулась и нежно потрепала сына по щеке.
— Такая галантность в столь ранний час! Подозреваю, мой ангел, что появилась еще одна резвая лошадка, которая непременно должна стать твоей. Или речь пойдет о новом экипаже?
Искренняя любовь, звучавшая в голосе матери, полностью свела на нет издевку, заключенную в самих словах.
— О, maman, ты слишком хорошо знаешь своего сына! — рассмеялся Франсуа без тени смущения. — И это только подтверждает, что я не ошибся, назвав тебя очаровательной. Bonjour, Элла, — обернулся он к сестре. — Ты тоже выглядишь сегодня отлично.
Микаэла, не выносящая чопорных манер, сердито нахмурила брови. Брат, заметив это, слегка покраснел. Он быстро повернулся к матери, гибким движением опустился рядом на диван и взял ее руки в свои.
— Эта лошадь, maman, — произнес он, томно растягивая слова, — самое великолепное животное из всех, что я видел, можешь мне поверить… И просят за нее не так много.
Микаэла сердито фыркнула.
— Свои деньги, как я понимаю, ты уже растратил. Опять проиграл? — спросила она подчеркнуто спокойно.
— Это тебя не касается, — надменно парировал Франсуа. — Какая тебе в самом деле разница, Элла, — тут же смягчил он тон, перейдя на более примирительный. — Я уже взрослый мужчина и могу распоряжаться собственными деньгами так, как сочту нужным.
— Распоряжайся ты ими более разумно, возможно, не пришлось бы такому взрослому мужчине упрашивать добрую мамочку купить ему новую лошадь! — выпалила девушка.
Сердитая гримаса исказила красивое лицо Франсуа. Было видно, что с губ его вот-вот сорвется отнюдь не галантная фраза.
— Достаточно, дети! — поспешила вмешаться Лизетт. — Прекратите! День сегодня и так не слишком приятный. Не хватало еще вашей ссоры.
Скорчив Франсуа рожицу, Микаэла вновь отвернулась к окну. Пытаться убедить брата в том, что Дюпре уже не так богаты, как прежде, бессмысленно. Конечно, они не бедняки. Слава Богу, до этого не дошло! Но их состояние уже не столь велико. Это раньше казалось, что его просто невозможно растратить. Сейчас видно — всему может наступить конец. Пристрастие Кристофа к игре доказало это, со всей очевидностью.
Именно из-за проигрышей деда Джаспер де Марко и Ален Хассон увеличили долю в бизнесе за счет их семьи, правда, всего до трех и двух процентов соответственно. К сожалению, Франсуа, похоже, унаследовал от дедушки не лучшие черты. Не говор. — уж о том, что он буквально ловит каждое слово Хассона, подражает его поступкам, изо всех сил стараясь перещеголять своего обожаемого друга. Хассон, конечно, давний приятель их семьи, хотя общеизвестно, что он не пропускает ни одной юбки и самый заядлый игрок, имеющий, правда, достаточно денег, чтобы потакать своим порокам. А Франсуа, как ни печально, не в состоянии понять, что в отличие от друга у него нет таких денег, чтобы проигрывать их каждую ночь и вести роскошную жизнь грандов, естественную для Дюпре в прошлом. A maman, с досадой и любовью подумала девушка, никак не может осознать, что обычай, заведенный с раннего детства Франсуа, покупать ему все, о чем бы ни попросил, только портит его. Еще одна лошадь! Это при том, что в данный момент с полдюжины их или около того уже жуют свой овес в конюшнях Дюпре. И это только в городе!
Стараясь не слышать льстивый голос брата, Микаэла принялась разглядывать унылый утренний пейзаж за окном. Чем закончится этот недолгий разговор сына и матери наедине, она знала заранее: Франсуа получит свою лошадь. Девушка печально улыбнулась: стоит ли так переживать из-за очередной просьбы брата? Maman, без сомнения, и ей купит все, что она попросит, будь то новое платье или та же лошадь, во сколько бы это ни обошлось. А с привычкой Франсуа тратить деньги, не считая, видимо, ничего уж не поделаешь. Микаэла успокоилась, и мысли ее вновь вернулись к злополучному письму и угрозе скорого прибытия в город его автора.
В отличие от Лизетт, встречавшейся с Хью Ланкастером несколько раз, Микаэла видела его лишь однажды. Случилось это в прошлом сентябре, когда какие-то обстоятельства вынудили Жана пригласить американского партнера отобедать и отдохнуть в Ривербенде — семейной плантации, расположенной в нескольких милях от Нового Орлеана. Даже сейчас, спустя несколько месяцев, она помнила ту внутреннюю дрожь, которую ощутила, когда этот излучавший уверенность крупный тридцатилетний мужчина быстро окинул ее взглядом холодных серых глаз и, согнувшись в вежливом поклоне, едва прикоснулся к протянутой руке.
Хотя Микаэла достигла возраста, когда большинство креолок нянчат своих детей, а то и остаются вдовами, она была ослепительно молода и необыкновенно хороша собой. Еще не было случая, чтобы мужчина посмотрел на нее с безразличием. Обычно в мужских взглядах угадывалось восхищение, в крайнем случае откровенный интерес. Естественно, девушка подсознательно ожидала увидеть нечто подобное и в глазах американского гостя. Но Хью Ланкастер не обратил на нее внимания. Это произвело на девушку странное впечатление, тем более что при виде Лизетт он превратился вдруг в само очарование. Maman он приветствовал с искренней радостью, а разговор с ней явно доставлял ему удовольствие. Впрочем, следует признать, что и Лиэетт, единственная из всего семейства, приняла гостя с неподдельной любезностью. Все остальные, включая Микаэлу, были напряжены и держались во время обеда с ледяной вежливостью. Девушка усилием воли отогнала воспоминания и в очередной раз напомнила себе, что ей нет никакого дела до того, как смотрел на нее Хью Ланкастер. Какая разница, что думает о ней какой-то американец!
Только себе Микаэла могла признаться, что вопреки всем стараниям мысли ее периодически возвращаются к этому высокому широкоплечему янки. Уж очень сильно отличался он от всех мужчин, с которыми она привыкла общаться, хотя со своими черными волосами и почти оливкового цвета кожей Хью вполне мог сойти за креола. Возможно, дело было в росте Хью, добрые шесть футов делали его на голову выше всех знакомых ей мужчин, а может, в пронизывающем взгляде серых глаз под густыми ресницами, казавшихся слишком светлыми на смуглом лице? Или в манере разговаривать неторопливо, с холодным спокойствием, подбирая точные выражения, что резко отличало его от импульсивных, многословных родственников? Ответа Микаэла найти не могла. Осознавала пока только одно: Хью Ланкастер сумел возбудить в ней странное чувство, подобного которому еще не удавалось вызвать ни одному из ее поклонников-креолов, и это ее пугало.
Девушка внезапно рассердилась на себя. Хватит! Она не желает и не будет больше думать об этом Хью Ланкастере!
Отвлекшись от собственных мыслей, Микаэла невольно услышала восклицание брата, продолжавшего беседовать с матерью.
— Mon Dieu! [1] Ты, наверное, шутишь!
Не было никаких сомнений, что Лизетт сообщила сыну о намерении Хью перебраться в Новый Орлеан. Микаэла резко повернулась и увидела брата, заканчивающего читать письмо. От недавней лучезарной улыбки Франсуа не осталось и следа. Его побледневшее лицо выражало негодование. Оторвав глаза от послания, он вопросительно посмотрел на Лизетт.
— Почему он написал тебе? Эта свинья вообще не знакома с правилами хорошего тона? Он должен знать, что о подобных решениях ему следует информировать дядю!
Поняв, что матери нелегко подобрать слова для ответа, Микаэла поспешила ей на помощь.
— Дело не в том, кому он написал, — быстро сказала она, — мсье Ланкастер собирается в течение ближайших месяцев переехать в Новый Орлеан. Вот что главное!
Франсуа будто ужаленный вскочил с дивана.
— Не хватало еще, чтобы этот несносный америкашка постоянно вмешивался в наши дела! С самого основания компании бизнес в Луизиане находился под контролем Дюпре и нашего деда Галланда. Ланкастеры в дела нашего сектора никогда не влезали. Клянусь честью, я не потерплю их вмешательства, Sacrebleu! [2] Они будут совать во все нос, задавать дурацкие вопросы и обсуждать наши действия… Это же невыносимо!
Микаэла молча глядела на брата, мечущегося по комнате с искаженным от гнева лицом. Да и что она могла возразить? Все это справедливо. В начале 1780-х годов Кристоф Галланд, Джон Ланкастер, Рено и Жан Дюпре основали фирму по экспорту и импорту различных товаров “Галланд, Ланкастер и Дюпре”. Франсуа правильно сказал, сразу было оговорено, что всеми ее делами в Новом Орлеане занимаются Галланд и Дюпре. Собственно, против этого и возражать было бы глупо. Местные жители с гораздо большим успехом, чем Джон Ланкастер, могли найти общий язык с чиновничеством, почти поголовно состоявшим тогда из потомков испанских конкистадоров, подозрительно относившихся к янки. Хотя с самого начала Джону Ланкастеру принадлежали пятьдесят пять процентов капитала компании, без Галланда и братьев Дюпре у него было мало шансов развернуться в Новом Орлеане, и будучи человеком мудрым, он согласился на то, что всеми делами здесь будут заниматься его партнеры-креолы. Однако именно из резиденции Ланкастеров в Натчезе осуществлялось управление закупками нужного Европе сырья, его доставкой баржами в Новый Орлеан, а затем в Старый Свет. Ланкастеры контролировали и сбыт импортируемых европейских товаров американцам, охотно их покупающим. На протяжении двадцати лет компания приносила приличные прибыли и успехи ее во многом объяснялись разделением труда между креолами в Новом Орлеане и Ланкастерами в Натчезе. Но с недавних пор все изменилось.
Три года назад Джон Ланкастер передал сорок пять процентов акций компании своему приемному сыну Хью. Себе, решив уйти от дел, он оставил десятипроцентную долю. До этого Хью в течение многих лет действовал как торговый представитель отчима и, естественно, многое знал о делах компании, в основном той части бизнеса, которая осуществлялась в Натчезе. Став совладельцем фирмы, он заинтересовался вторым сектором и начал задавать, с точки зрения компаньонов, слишком много вопросов о том, чем же они занимаются] Поскольку Хью стал крупнейшим акционером “Галланд, Ланкастер и Дюпре”, этот интерес к действиям коллег в Новом Орлеане был вполне объясним, но дед и дядя Микаэлы встретили его в штыки. Микаэла не раз слышала от них, что Хью пытается совать нос в те дела, которые его вовсе не касаются. Впрочем, у нее было на этот счет собственное мнение. Девушка считала, что у американского компаньона имелись серьезные поводы для визитов в Новый Орлеан. Возможно, его расспросы ничего, кроме раздражения, вызвать у компаньонов не могли, но называть действия Хью беспочвенными и несправедливыми она бы не стала.
После смерти дедушки заговорили о том, что Хью начал выражать беспокойство относительно будущего компании. Микаэла, откровенно говоря, его разделяла. Она подозревала, что Кристоф Галланд играл роль своеобразного буфера, смягчающего противоречия между Хью и Жаном. С его смертью молодые люди остались один на один со своими проблемами.
Будучи единственным ребенком Галландов, Лизетт унаследовала то, что осталось от доли Кристофа. Однако интереса к бизнесу у нее никогда не было, и практически от ее имени делами, занимался брат мужа — Жан. Он же стал распорядителем долей Франсуа и Микаэлы. Вскоре после этого отошел от дел Джон Ланкастер, сделав своим преемником Хью. Де Марко и Хассон даже после удвоения количества своих акций остались лишь номинальными совладельцами предприятия. Решение всех вопросов стало зависеть исключительно от Жана и Хью, точки зрения которых по довольно часто возникающим проблемам почти постоянно не совпадали. Разногласия между ними не могли не привести к весьма щекотливой ситуации в компании, усугубляемой неприязненными отношениями между креолами и американцами. Антипатия эта, существовавшая в Луизиане всегда, с продажей территории презренным америкашкам переросла почти в открытую враждебность.
Уставшая от горячих восклицаний брата, Микаэла решила взять инициативу в свои руки.
— Послушай, Франсуа, — сказала она, — ты начинаешь повторяться. Мне кажется, ты уже достаточно четко изложил нам свое мнение о мсье Ланкастере. Собственно, и без этого мы знали, что его решение переехать сюда тебя не обрадует. Но что можем сделать я и ты? Уж лучше побереги свое красноречие для самого мсье Ланкастера.
— Ба! Да какой смысл разговаривать с ним? Он, как всегда, опустит очи долу и ничего не услышит! Но, поверь мне, maman, если он вновь начнет совать нос в наши дела и строить из себя инспектора, его ждут серьезные неприятности.
Женщины обменялись тревожными взглядами. Лизетт нахмурилась. Франсуа посмотрел на сестру, затем на мать и наконец взял себя в руки.
— Вы опасаетесь, что я вызову Хью Ланкастера на дуэль, да? Можете не волноваться, — небрежно промолвил он, гордо блеснув глазами. — Ни один америкашка не достоин того, чтобы я марал об него руки.
— Это весьма благоразумно с твоей стороны, — тихо сказала Лизетт. — И если ты не хочешь спровоцировать скандал, будь с ним по крайней мере вежлив.
Франсуа скорчил кислую мину. Но тут же, одарив женщин улыбкой агнца, промямлил:
— Я вел себя довольно глупо, да? Микаэла тепло улыбнулась в ответ. Способность мгновенно менять настроение нравилась ей в брате больше всего.
— Поскольку я не горю желанием увидеть еще одно представление, подобное тому, что мы сейчас наблюдали, — произнесла она с озорным блеском в глазах, — я, пожалуй, не стану отвечать на этот вопрос.
Франсуа рассмеялся.
— Прошу прощения! — сказал он, галантно поклонившись матери, затем сестре. — Я опять позволил своему дурацкому темпераменту взять верх над собой.
— Тебе не за что извиняться, мой мальчик, — ласково промолвила Лизетт. — Вполне понятно, что новость расстроила тебя. Но ничего не поделаешь. Нам остается только принять все как есть — Хью Ланкастер будет жить в этом городе и заниматься делами компании.
Франсуа вновь присел на диван рядом с матерью.
— Ну, коль вы не сомневались, что я приму это в штыки. — произнес он, качая головой и кисло улыбаясь, — то боюсь даже представить, что скажет дядя. Моn Dieu! Мы должны быть благодарны судьбе хотя бы за то, что его не будет в городе до завтра. По крайней мере сегодня мы не увидим, как он будет рвать и метать.
В пятницу утром, когда все трое за завтраком обсуждали, как лучше преподнести Жану неприятную новость, дверь вдруг широко распахнулась и перед ними предстал он сам собственной персоной. Темные глаза его искрились от злости, обычно спокойное лицо было искажено гневом.
— Представляете, — воскликнул он вместо приветствия, — кого я только что встретил на улице Шартрез? Хью Ланкастера!
Лизетт Дюпре укоризненно посмотрела на дочь.
— Уверяю тебя, малышка, я сказала именно то, что написано. Хью Ланкастер выражается совершенно ясно: он намерен перебраться в Новый Орлеан сразу же, как только уладит свои дела в Натчезе. Собственно, вот оно, письмо. Взгляни сама.
Осторожно, будто опасаясь, что протянутая бумага может укусить, Микаэла Дюпре взяла письмо, пробежала глазами несколько строк и тяжело вздохнула.
— Да, — уныло признала она, — он действительно переезжает сюда.
Хмурым утром во второй половине февраля 1804 года очаровательные дамы сидели рядом на изящном диване в небольшой комнате новоорлеанского дома семейства Дюпре. Мягкие подушки дивана с голубой бархатной обивкой и ароматный кофе с цикорием располагали к приятной беседе, которой они и наслаждались, когда им принесли послание от Хью Ланкастера.
Само по себе неожиданное письмо было достаточно приятным событием, способным на весь предстоящий день избавить женщин от скуки. Однако новость, которая в нем содержалась, отнюдь не радовала. Просто сидеть и болтать о приятных вещах за кофе уже не хотелось.
В устремленных на мать темных глазах Микаэлы читалась тревога.
— Франсуа это известие, пожалуй, сильно расстроит, — медленно произнесла она, представляя лицо младшего брата.
Лизетт кивнула.
— И твоего дядюшку Жана тоже, — грустно добавила она. Обе одновременно вздохнули, сделавшись очень похожими. Микаэле всего неделю назад исполнился двадцать один год, и она буквально светилась свежестью и обаянием. Красота отметившей в январе свой тридцать восьмой день рождения Лизетт была, конечно, более зрелой. Но она была почти так же свежа и прелестна, как обожаемая единственная дочь. Микаэла, очень похожая на мать, не была ее точной копией. Прямой нос дочери, например, совсем не походил на грациозно вздернутый носик Лизетт. Брови Микаэлы, густые и по-аристократически изогнутые, и чуть более полные, чем у матери, губы придавали лицу особую пикантность и привлекательность. Обе женщины отличались изяществом. Но Микаэла была дюйма на три выше своей маленькой мамочки. Это ее скорее огорчало, чем радовало. Ладную фигуру девушки с полной упругой грудью, узкой талией и округлыми бедрами облегало простое муслиновое платье. Нежная смуглая кожа великолепно смотрелась на фоне блестящих иссиня-черных волос, из-под густых длинных ресниц сверкали бархатно-темные, как южная полночь, глаза. Сочные, напоминающие спелые вишни губы с приподнятыми уголками — “лук Амура” — дополняли портрет Микаэлы, по которому знатоки безошибочно определят, что речь идет о молодой креолке.
— И что же мы должны предпринять? — спросила девушка, возвращая письмо матери.
— А что можно сделать? — пожала плечами Лизетт. — Американец собрался жить в Новом Орлеане и независимо от нашего желания поступит так, как решил.
Микаэла порывисто поднялась с дивана и, стараясь справиться с волнением, сделала несколько шагов по маленькой, милой, хотя и довольно скромно обставленной комнате. У окна девушка остановилась и посмотрела на покрытый лужами двор.
— Это все из-за этого Наполеона, — сердито пробормотала она. — Только такой несносный выскочка мог дерзнуть продать нас америкашкам как улов рыбацкого корабля. До сих пор не верится, что могло такое произойти. Мы теперь должны считать себя американцами! Немыслимо! Ведь мы же французы! Креолы!
Хотя прошло уже более полугода с того дня, когда жители французской Луизианы узнали о договоре, отдавшем территорию, на которой они жили, едва оперившимся Соединенным Штатам, реальные перемены в их жизни начали происходить всего два месяца назад, в пасмурные дни конца 1803 года.
Микаэла была убеждена, что совершенную Парижем и Вашингтоном сделку никак нельзя назвать справедливой. Как можно продать целую страну этим грубым, несносным янки по прихоти какого-то корсиканского генерала, пусть и всесильного правителя Франции? Этого же мнения придерживались практически все жители Луизианы. Многие отказывались даже беседовать с проклятыми америкашками, не говоря уж о том, чтобы принимать их в своих домах. Американцы тоже не испытывали симпатии к жителям вновь приобретенной территории. Они считали всех креолов самодовольными лентяями и вообще несерьезными, легкомысленными людьми.
Губы Микаэлы обиженно дрогнули. То, что Хью Ланкастер, один из этих проклятых америкашек, решил переехать в Новый Орлеан, являлось прямым следствием перемен, последовавших за присоединением Луизианы к Америке. Можно не сомневаться в том, что дядю и брата это приведет в бешенство.
— Интересно, кстати, — мягко произнесла Микаэла, — почему это мсье Ланкастер написал тебе, а не дяде Жану? Как воспитанный человек, о своих намерениях он первым должен был уведомить его.
— Твой дядя был.., гм, не слишком любезен, когда он несколько раз приезжал сюда по делам, — ответила явно смущенная Лизетт. — Возможно, мсье Ланкастер посчитал, что я отнесусь к его переезду более благосклонно.
Микаэла пристально посмотрела на мать.
— И он не ошибся?
Лизетт вдруг заинтересовалась фактурой ткани своего платья.
— Это не совсем так… — пробормотала она, покраснев. — Я… Просто я в отличие от других никогда не считала возможным относиться неприязненно к людям только потому, что они американцы. — Под удивленным взглядом дочери мать окончательно взяла себя в руки. — Не скрою, Хью во время наших нескольких встреч произвел на меня хорошее впечатление, — твердо произнесла она. — Он.., он показался мне весьма симпатичным молодым человеком.
— Но, maman! Он же погубит нас всех! Неужели ты не знаешь, что Ланкастер подозревает, будто кто-то здесь обворовывает компанию? Во время последнего приезда в Новый Орлеан он дошел до того, что прямо обвинил дядю в махинациях.., да и Франсуа тоже. Ты уже забыла об этом?
— Ничего я не забыла. Но он не обвинял Жана. Просто Жан не правильно истолковал заданный вопрос и обиделся. Хью, по-моему, ошибается, подозревая, что кто-то сознательно наносит ущерб компании, но его беспокойство можно понять. Ведь что-то и в самом деле не в порядке. Посуди сама, прибыли “Галланд, Ланкастер и Дюпре” уже полтора года непрерывно снижаются, а в последние месяцы это стало особенно заметно. Сентябрьский отчет, который мы получили, когда Хью был здесь, не мог не вызвать тревогу. Стало очевидно, что необходимо что-то предпринять. И срочно! С самого начала сотрудничества с Джоном, отчимом Хью, у нашей компании еще не было столь заметных потерь, как в последнее время.
— Ты имеешь в виду период, прошедший после смерти отца и дедушки, когда управление семейным бизнесом перешло к Жану и Франсуа, да? — потребовала уточнения Микаэла.
— Твой дедушка умер более двух лет назад, — осторожно напомнила Лизетт. — Отца нет с нами пять лет. После его кончины долей, оставшейся тебе и Франсуа, распоряжается Жан. Неужели ты думаешь, что ваш дядя может предпринять Что-то в ущерб родным племянникам и себе самому? — Брови ее приподнялись, но говорить она продолжала тем же спокойным тоном. — Что касается твоего брата… — На лице Лизетт появилась всепрощающая материнская улыбка. — Франсуа, конечно, избалован, я знаю это. Но ему едва исполнилось двадцать. Он еще слишком молод. Время все исправит, и он непременно станет прекрасным человеком. Да и сейчас разве он может совершить поступок, наносящий вред фирме, созданной его дедушкой и папой? Подумай, разве он станет красть у самого себя?
Стараясь сохранить непроницаемый вид, Микаэла подбирала слова для ответа, который бы не обидел мать. Определение “избалованный мальчик”, по ее мнению, было, к сожалению, слишком мягким для ее братца. Единственный сын и наследник своего не только отца, но и дяди, Франсуа с пеленок был окружен чрезмерной заботой и вниманием всех окружающих. На его характере это отразилось далеко не лучшим образом. Впрочем, если быть справедливой, ее обаятельный, красивый брат не такой уж себялюбивый. Когда ему захочется, он бывает даже очень рассудительным и щедрым. Девушка вздохнула. Возможно, maman права — братец просто слишком молод и с годами станет более солидным и самостоятельным.
Будто вызванный ее мыслями, в комнату влетел Франсуа, сияя очаровательной улыбкой. Стройный, элегантный молодой человек был не более чем на дюйм выше сестры. Одет он был по последней моде в облегающий фигуру сюртук из голубого испанского сукна, под которым виднелся марсельский жилет, брюки из грубоватой хлопчатобумажной ткани и высокие ботинки. Волосы молодого человека поблескивали в свете зажженных по случаю хмурого дня свечей. Темные глаза смотрели на женщин тепло и радостно. Подойдя быстрой, легкой походкой к дивану, Франсуа склонился к Лизетт и расцеловал ее в обе щеки.
— О, maman! С каждым днем ты все хорошеешь. Я поистине счастливейший из сыновей. Мало кто может похвастаться столь красивой и очаровательной мамочкой!
Лизетт улыбнулась и нежно потрепала сына по щеке.
— Такая галантность в столь ранний час! Подозреваю, мой ангел, что появилась еще одна резвая лошадка, которая непременно должна стать твоей. Или речь пойдет о новом экипаже?
Искренняя любовь, звучавшая в голосе матери, полностью свела на нет издевку, заключенную в самих словах.
— О, maman, ты слишком хорошо знаешь своего сына! — рассмеялся Франсуа без тени смущения. — И это только подтверждает, что я не ошибся, назвав тебя очаровательной. Bonjour, Элла, — обернулся он к сестре. — Ты тоже выглядишь сегодня отлично.
Микаэла, не выносящая чопорных манер, сердито нахмурила брови. Брат, заметив это, слегка покраснел. Он быстро повернулся к матери, гибким движением опустился рядом на диван и взял ее руки в свои.
— Эта лошадь, maman, — произнес он, томно растягивая слова, — самое великолепное животное из всех, что я видел, можешь мне поверить… И просят за нее не так много.
Микаэла сердито фыркнула.
— Свои деньги, как я понимаю, ты уже растратил. Опять проиграл? — спросила она подчеркнуто спокойно.
— Это тебя не касается, — надменно парировал Франсуа. — Какая тебе в самом деле разница, Элла, — тут же смягчил он тон, перейдя на более примирительный. — Я уже взрослый мужчина и могу распоряжаться собственными деньгами так, как сочту нужным.
— Распоряжайся ты ими более разумно, возможно, не пришлось бы такому взрослому мужчине упрашивать добрую мамочку купить ему новую лошадь! — выпалила девушка.
Сердитая гримаса исказила красивое лицо Франсуа. Было видно, что с губ его вот-вот сорвется отнюдь не галантная фраза.
— Достаточно, дети! — поспешила вмешаться Лизетт. — Прекратите! День сегодня и так не слишком приятный. Не хватало еще вашей ссоры.
Скорчив Франсуа рожицу, Микаэла вновь отвернулась к окну. Пытаться убедить брата в том, что Дюпре уже не так богаты, как прежде, бессмысленно. Конечно, они не бедняки. Слава Богу, до этого не дошло! Но их состояние уже не столь велико. Это раньше казалось, что его просто невозможно растратить. Сейчас видно — всему может наступить конец. Пристрастие Кристофа к игре доказало это, со всей очевидностью.
Именно из-за проигрышей деда Джаспер де Марко и Ален Хассон увеличили долю в бизнесе за счет их семьи, правда, всего до трех и двух процентов соответственно. К сожалению, Франсуа, похоже, унаследовал от дедушки не лучшие черты. Не говор. — уж о том, что он буквально ловит каждое слово Хассона, подражает его поступкам, изо всех сил стараясь перещеголять своего обожаемого друга. Хассон, конечно, давний приятель их семьи, хотя общеизвестно, что он не пропускает ни одной юбки и самый заядлый игрок, имеющий, правда, достаточно денег, чтобы потакать своим порокам. А Франсуа, как ни печально, не в состоянии понять, что в отличие от друга у него нет таких денег, чтобы проигрывать их каждую ночь и вести роскошную жизнь грандов, естественную для Дюпре в прошлом. A maman, с досадой и любовью подумала девушка, никак не может осознать, что обычай, заведенный с раннего детства Франсуа, покупать ему все, о чем бы ни попросил, только портит его. Еще одна лошадь! Это при том, что в данный момент с полдюжины их или около того уже жуют свой овес в конюшнях Дюпре. И это только в городе!
Стараясь не слышать льстивый голос брата, Микаэла принялась разглядывать унылый утренний пейзаж за окном. Чем закончится этот недолгий разговор сына и матери наедине, она знала заранее: Франсуа получит свою лошадь. Девушка печально улыбнулась: стоит ли так переживать из-за очередной просьбы брата? Maman, без сомнения, и ей купит все, что она попросит, будь то новое платье или та же лошадь, во сколько бы это ни обошлось. А с привычкой Франсуа тратить деньги, не считая, видимо, ничего уж не поделаешь. Микаэла успокоилась, и мысли ее вновь вернулись к злополучному письму и угрозе скорого прибытия в город его автора.
В отличие от Лизетт, встречавшейся с Хью Ланкастером несколько раз, Микаэла видела его лишь однажды. Случилось это в прошлом сентябре, когда какие-то обстоятельства вынудили Жана пригласить американского партнера отобедать и отдохнуть в Ривербенде — семейной плантации, расположенной в нескольких милях от Нового Орлеана. Даже сейчас, спустя несколько месяцев, она помнила ту внутреннюю дрожь, которую ощутила, когда этот излучавший уверенность крупный тридцатилетний мужчина быстро окинул ее взглядом холодных серых глаз и, согнувшись в вежливом поклоне, едва прикоснулся к протянутой руке.
Хотя Микаэла достигла возраста, когда большинство креолок нянчат своих детей, а то и остаются вдовами, она была ослепительно молода и необыкновенно хороша собой. Еще не было случая, чтобы мужчина посмотрел на нее с безразличием. Обычно в мужских взглядах угадывалось восхищение, в крайнем случае откровенный интерес. Естественно, девушка подсознательно ожидала увидеть нечто подобное и в глазах американского гостя. Но Хью Ланкастер не обратил на нее внимания. Это произвело на девушку странное впечатление, тем более что при виде Лизетт он превратился вдруг в само очарование. Maman он приветствовал с искренней радостью, а разговор с ней явно доставлял ему удовольствие. Впрочем, следует признать, что и Лиэетт, единственная из всего семейства, приняла гостя с неподдельной любезностью. Все остальные, включая Микаэлу, были напряжены и держались во время обеда с ледяной вежливостью. Девушка усилием воли отогнала воспоминания и в очередной раз напомнила себе, что ей нет никакого дела до того, как смотрел на нее Хью Ланкастер. Какая разница, что думает о ней какой-то американец!
Только себе Микаэла могла признаться, что вопреки всем стараниям мысли ее периодически возвращаются к этому высокому широкоплечему янки. Уж очень сильно отличался он от всех мужчин, с которыми она привыкла общаться, хотя со своими черными волосами и почти оливкового цвета кожей Хью вполне мог сойти за креола. Возможно, дело было в росте Хью, добрые шесть футов делали его на голову выше всех знакомых ей мужчин, а может, в пронизывающем взгляде серых глаз под густыми ресницами, казавшихся слишком светлыми на смуглом лице? Или в манере разговаривать неторопливо, с холодным спокойствием, подбирая точные выражения, что резко отличало его от импульсивных, многословных родственников? Ответа Микаэла найти не могла. Осознавала пока только одно: Хью Ланкастер сумел возбудить в ней странное чувство, подобного которому еще не удавалось вызвать ни одному из ее поклонников-креолов, и это ее пугало.
Девушка внезапно рассердилась на себя. Хватит! Она не желает и не будет больше думать об этом Хью Ланкастере!
Отвлекшись от собственных мыслей, Микаэла невольно услышала восклицание брата, продолжавшего беседовать с матерью.
— Mon Dieu! [1] Ты, наверное, шутишь!
Не было никаких сомнений, что Лизетт сообщила сыну о намерении Хью перебраться в Новый Орлеан. Микаэла резко повернулась и увидела брата, заканчивающего читать письмо. От недавней лучезарной улыбки Франсуа не осталось и следа. Его побледневшее лицо выражало негодование. Оторвав глаза от послания, он вопросительно посмотрел на Лизетт.
— Почему он написал тебе? Эта свинья вообще не знакома с правилами хорошего тона? Он должен знать, что о подобных решениях ему следует информировать дядю!
Поняв, что матери нелегко подобрать слова для ответа, Микаэла поспешила ей на помощь.
— Дело не в том, кому он написал, — быстро сказала она, — мсье Ланкастер собирается в течение ближайших месяцев переехать в Новый Орлеан. Вот что главное!
Франсуа будто ужаленный вскочил с дивана.
— Не хватало еще, чтобы этот несносный америкашка постоянно вмешивался в наши дела! С самого основания компании бизнес в Луизиане находился под контролем Дюпре и нашего деда Галланда. Ланкастеры в дела нашего сектора никогда не влезали. Клянусь честью, я не потерплю их вмешательства, Sacrebleu! [2] Они будут совать во все нос, задавать дурацкие вопросы и обсуждать наши действия… Это же невыносимо!
Микаэла молча глядела на брата, мечущегося по комнате с искаженным от гнева лицом. Да и что она могла возразить? Все это справедливо. В начале 1780-х годов Кристоф Галланд, Джон Ланкастер, Рено и Жан Дюпре основали фирму по экспорту и импорту различных товаров “Галланд, Ланкастер и Дюпре”. Франсуа правильно сказал, сразу было оговорено, что всеми ее делами в Новом Орлеане занимаются Галланд и Дюпре. Собственно, против этого и возражать было бы глупо. Местные жители с гораздо большим успехом, чем Джон Ланкастер, могли найти общий язык с чиновничеством, почти поголовно состоявшим тогда из потомков испанских конкистадоров, подозрительно относившихся к янки. Хотя с самого начала Джону Ланкастеру принадлежали пятьдесят пять процентов капитала компании, без Галланда и братьев Дюпре у него было мало шансов развернуться в Новом Орлеане, и будучи человеком мудрым, он согласился на то, что всеми делами здесь будут заниматься его партнеры-креолы. Однако именно из резиденции Ланкастеров в Натчезе осуществлялось управление закупками нужного Европе сырья, его доставкой баржами в Новый Орлеан, а затем в Старый Свет. Ланкастеры контролировали и сбыт импортируемых европейских товаров американцам, охотно их покупающим. На протяжении двадцати лет компания приносила приличные прибыли и успехи ее во многом объяснялись разделением труда между креолами в Новом Орлеане и Ланкастерами в Натчезе. Но с недавних пор все изменилось.
Три года назад Джон Ланкастер передал сорок пять процентов акций компании своему приемному сыну Хью. Себе, решив уйти от дел, он оставил десятипроцентную долю. До этого Хью в течение многих лет действовал как торговый представитель отчима и, естественно, многое знал о делах компании, в основном той части бизнеса, которая осуществлялась в Натчезе. Став совладельцем фирмы, он заинтересовался вторым сектором и начал задавать, с точки зрения компаньонов, слишком много вопросов о том, чем же они занимаются] Поскольку Хью стал крупнейшим акционером “Галланд, Ланкастер и Дюпре”, этот интерес к действиям коллег в Новом Орлеане был вполне объясним, но дед и дядя Микаэлы встретили его в штыки. Микаэла не раз слышала от них, что Хью пытается совать нос в те дела, которые его вовсе не касаются. Впрочем, у нее было на этот счет собственное мнение. Девушка считала, что у американского компаньона имелись серьезные поводы для визитов в Новый Орлеан. Возможно, его расспросы ничего, кроме раздражения, вызвать у компаньонов не могли, но называть действия Хью беспочвенными и несправедливыми она бы не стала.
После смерти дедушки заговорили о том, что Хью начал выражать беспокойство относительно будущего компании. Микаэла, откровенно говоря, его разделяла. Она подозревала, что Кристоф Галланд играл роль своеобразного буфера, смягчающего противоречия между Хью и Жаном. С его смертью молодые люди остались один на один со своими проблемами.
Будучи единственным ребенком Галландов, Лизетт унаследовала то, что осталось от доли Кристофа. Однако интереса к бизнесу у нее никогда не было, и практически от ее имени делами, занимался брат мужа — Жан. Он же стал распорядителем долей Франсуа и Микаэлы. Вскоре после этого отошел от дел Джон Ланкастер, сделав своим преемником Хью. Де Марко и Хассон даже после удвоения количества своих акций остались лишь номинальными совладельцами предприятия. Решение всех вопросов стало зависеть исключительно от Жана и Хью, точки зрения которых по довольно часто возникающим проблемам почти постоянно не совпадали. Разногласия между ними не могли не привести к весьма щекотливой ситуации в компании, усугубляемой неприязненными отношениями между креолами и американцами. Антипатия эта, существовавшая в Луизиане всегда, с продажей территории презренным америкашкам переросла почти в открытую враждебность.
Уставшая от горячих восклицаний брата, Микаэла решила взять инициативу в свои руки.
— Послушай, Франсуа, — сказала она, — ты начинаешь повторяться. Мне кажется, ты уже достаточно четко изложил нам свое мнение о мсье Ланкастере. Собственно, и без этого мы знали, что его решение переехать сюда тебя не обрадует. Но что можем сделать я и ты? Уж лучше побереги свое красноречие для самого мсье Ланкастера.
— Ба! Да какой смысл разговаривать с ним? Он, как всегда, опустит очи долу и ничего не услышит! Но, поверь мне, maman, если он вновь начнет совать нос в наши дела и строить из себя инспектора, его ждут серьезные неприятности.
Женщины обменялись тревожными взглядами. Лизетт нахмурилась. Франсуа посмотрел на сестру, затем на мать и наконец взял себя в руки.
— Вы опасаетесь, что я вызову Хью Ланкастера на дуэль, да? Можете не волноваться, — небрежно промолвил он, гордо блеснув глазами. — Ни один америкашка не достоин того, чтобы я марал об него руки.
— Это весьма благоразумно с твоей стороны, — тихо сказала Лизетт. — И если ты не хочешь спровоцировать скандал, будь с ним по крайней мере вежлив.
Франсуа скорчил кислую мину. Но тут же, одарив женщин улыбкой агнца, промямлил:
— Я вел себя довольно глупо, да? Микаэла тепло улыбнулась в ответ. Способность мгновенно менять настроение нравилась ей в брате больше всего.
— Поскольку я не горю желанием увидеть еще одно представление, подобное тому, что мы сейчас наблюдали, — произнесла она с озорным блеском в глазах, — я, пожалуй, не стану отвечать на этот вопрос.
Франсуа рассмеялся.
— Прошу прощения! — сказал он, галантно поклонившись матери, затем сестре. — Я опять позволил своему дурацкому темпераменту взять верх над собой.
— Тебе не за что извиняться, мой мальчик, — ласково промолвила Лизетт. — Вполне понятно, что новость расстроила тебя. Но ничего не поделаешь. Нам остается только принять все как есть — Хью Ланкастер будет жить в этом городе и заниматься делами компании.
Франсуа вновь присел на диван рядом с матерью.
— Ну, коль вы не сомневались, что я приму это в штыки. — произнес он, качая головой и кисло улыбаясь, — то боюсь даже представить, что скажет дядя. Моn Dieu! Мы должны быть благодарны судьбе хотя бы за то, что его не будет в городе до завтра. По крайней мере сегодня мы не увидим, как он будет рвать и метать.
* * *
Судьба оказалась благосклонна к ним, отложив свидание с дядюшкой. Вообще-то Жан должен был вернуться из Ривербенда на следующий день. Но вскоре после бурного разговора появился слуга с запиской, в которой сообщалось, что Жан вынужден задержаться на три дня. Таким образом, ожидать его следовало не ранее четверга. По молчаливому согласию никто из троих Дюпре, осведомленных о планах Хью Ланкастера, не стал сообщать дяде о предстоящем приезде американца.В пятницу утром, когда все трое за завтраком обсуждали, как лучше преподнести Жану неприятную новость, дверь вдруг широко распахнулась и перед ними предстал он сам собственной персоной. Темные глаза его искрились от злости, обычно спокойное лицо было искажено гневом.
— Представляете, — воскликнул он вместо приветствия, — кого я только что встретил на улице Шартрез? Хью Ланкастера!
Глава 2
Резко стянув перчатки, Жан не глядя бросил их на буфет.
— Он, оказывается, только сегодня утром сошел с прибывшей из Натчеза баржи, о чем и не замедлил сообщить мне со своей надменной улыбкой. Но это еще не все, черт побери его бесстыжие глаза! Он сказал, что приехал не просто с обычным визитом, а намерен обосноваться здесь!
Метнув свою высокую шляпу на ближайший стул, дядя нервным движением провел пальцами по буйным черным волосам.
— Моn Dieu! Теперь мы никогда не избавимся от него. Вечно будет торчать за спиной, будто дух смерти, задавать свои бесконечные вопросы и настаивать на ответах, которых я не знаю! Честное слово, я начинаю завидовать Рено и Кристофу, не дожившим до этого черного дня!
— Он уже здесь? — спросила Микаэла, у которой неожиданно перехватило дыхание. — Но maman получила от него письмо совсем недавно. И он писал, что приедет в Новый Орлеан только через несколько месяцев. Как же он мог оказаться здесь сегодня?
— Письмо? Какое письмо? — резко спросил Жан. — А почему никто не сказал мне о нем?
— Тебя не было в городе, — ответил за всех Франсуа, — и мы решили не омрачать твою поездку неприятным известием.
— Он, оказывается, только сегодня утром сошел с прибывшей из Натчеза баржи, о чем и не замедлил сообщить мне со своей надменной улыбкой. Но это еще не все, черт побери его бесстыжие глаза! Он сказал, что приехал не просто с обычным визитом, а намерен обосноваться здесь!
Метнув свою высокую шляпу на ближайший стул, дядя нервным движением провел пальцами по буйным черным волосам.
— Моn Dieu! Теперь мы никогда не избавимся от него. Вечно будет торчать за спиной, будто дух смерти, задавать свои бесконечные вопросы и настаивать на ответах, которых я не знаю! Честное слово, я начинаю завидовать Рено и Кристофу, не дожившим до этого черного дня!
— Он уже здесь? — спросила Микаэла, у которой неожиданно перехватило дыхание. — Но maman получила от него письмо совсем недавно. И он писал, что приедет в Новый Орлеан только через несколько месяцев. Как же он мог оказаться здесь сегодня?
— Письмо? Какое письмо? — резко спросил Жан. — А почему никто не сказал мне о нем?
— Тебя не было в городе, — ответил за всех Франсуа, — и мы решили не омрачать твою поездку неприятным известием.