По дороге в Окружной суд, сидя в коляске, заваленной папками с арестованными рукописями, которые удалось изъять, с трудом преодолев сопротивление Варвары и Суходела, Тернов, распластавшись поверх сокровищ, успел пояснить Вирхову, что он желает сличить почерк записки и почерки рукописей – а вдруг что-то совпадет? Тогда можно будет искать убийцу и среди служащих издательства, и среди авторов…
Вирхов, сжав тонкие губы, молчал. Во-первых, он уже наговорился во время дознания. Во-вторых, он обдумывал принципиальную проблему: может ли интеллигентный, тонкий человек, каким несомненно является писатель, пусть и обнищавший, быть преступником? Вовсе не тонкость и рафинированность лежат в основе преступлений, это Вирхов знал по собственному опыту. А в-третьих, он скептически относился к идее своего помощника – на раскопки и сравнения уйдет не меньше недели! Но разочаровывать Тернова не стал. Что ж! Инициатива похвальна. А что не в ту сторону идет кандидат на судебные должности, не беда – и он, Вирхов, неоднократно ступал на неверные дорожки. В этом тоже есть своя польза – только отбросив ложные версии, можно наткнуться на истинную.
От безысходных размышлений Вирхова оторвали приятные посетители, доктор Коровкин и Мария Николаевна Муромцева.
– Прошу вас, дорогие друзья, проходите. – Вирхов направился навстречу молодым людям и заодно захлопнул дверь в смежную комнату, где кандидат Тернов увлеченно копался в сайкинских рукописях.
– Добрый день, уважаемый Карл Иваныч, – сказал доктор, – у вас очень усталый вид.
Вирхов вяло махнул рукой и только потом протянул ее к Муре, дожидаясь маленькой ладошки в перчатке.
– Нас едва не смело по дороге к вам, – пожаловалась Мария Николаевна, после того как они отчитались Вирхову о здоровье своих близких, – вместе с коляской и лошадью. Ветер ураганный.
– Уже есть сломанные деревья, скоро начнет крыши срывать. – Клим Кириллович проводил свою спутницу до кожаного дивана для гостей. – Мы зашли морально поддержать вас, дорогой Карл Иваныч. И вчера, и сегодня газеты публикуют на самых видных местах историйки о смерти господина Сайкина.
– Да уж, послал Господь Бог дознаньице, – проворчал Вирхов, – вторые сутки веду допросы. Результатов – ноль.
– А что за таинственный котелок, о котором пишут газеты? – равнодушно спросила Мура.
– Чепуха какая-то, – ответил Вирхов, мигнув письмоводителю, чтобы тот принес ему и посетителям чаю, – в котелке мелко нарубленный сельдерей с солью.
– Я сегодня утром видел подобный каменный котелок, но с кактусом, – добавил доктор. – Посещал морского волка в отставке. Тоже издавался у Сайкина: накропал книжонку «Как вырастить кактус».
– Куда ни плюнь, всюду писатели, – с досадой произнес Вирхов. – И как вам он, этот волк? Не сумасшедший ли?
– Пьяница, – ответил доктор, – но безобидный. Его опекает старшая сестра, но в отсутствии ее догляда пьет и холит своих иглокожих толстяков. Он мне еще утром предсказывал наводнение – его барометр действует точно. Кстати, он говорил, что дочь Сайкина могла убить отца. То есть он сам слышал угрозы.
– Об угрозах знаю, – Вирхов насторожился, – с этого момента прошу поподробнее.
Он отхлебнул чай из стакана, позвякивающего в казенном подстаканнике, и замер.
– Поподробней? Хорошо, – доктор отметил опасный блеск синих глаз юной сыщицы. – Капитан в отставке Суржиков наведывался в издательство Сайкина, там видел дочь книгоиздателя. Суржиков уверяет, что дамочка весьма скандальная, грозилась при свидетелях убить отца. Потом они вместе фотографировались: на фотографии кроме Суржикова, самого Сайкина и его дочери – господин Суходел, госпожа Малаховская и господин Полянский. В общем, люди достойные.
– Полянский? – спросила быстро Мура. – А он не врач?
Вместо доктора ответил следователь:
– Господина Полянского знаю, он вольно практикующий врач. Вчера имел честь познакомиться в цирке.
– Вы вчера были в цирке? – удивился доктор.
– Увы, пришлось. – Вирхов поморщился. – Боялся, что мой юный помощник, господин Тернов, не устоит перед чарами синьорины Чимбалиони.
– Той самой? – поинтересовалась Мура, живо представив себе яркие афиши, расклеенные по городу.
– Той самой. – Вирхов улыбнулся. – Предвижу следующий вопрос и сразу отвечаю. Да, хороша. Действительно хороша. А связана она с Сайкиным, навещала его в тайной квартире. Не исключено, что книгоиздатель для нее-то и оборудовал логово. Увы, Мария Николаевна, вы уж извините, но в жизни такие некрасивые истории часто встречаются. Вам, как сыщику, такие вещи следует иметь в виду, хотя по возрасту и положению, может, и не положено.
– Вы подозреваете ее в чем-то? – Мура невольно понизила голос.
– Я всех подозреваю, – ответил Вирхов. – Такова моя профессия. Господин Полянский произвел на меня благоприятное впечатление. В гримерной он был в сопровождении еще одного воздыхателя канатоходки – «сахарного барона» Отто Копелевича. Но тогда я еще не знал, что господин Полянский вхож в издательство господина Сайкина.
Вирхов замолчал.
– Господин Полянский, – осторожно вклинился доктор, – написал какую-то книжонку по костоправству, которую и издал Сайкин. Мне лично не доводилось с ним встречаться, но и ничего дурного о нем я не слышал. Одно скажу точно: серьезные медики публикуются в издательстве Эттингера, в «Практической медицине». Конечно, – заспешил Клим Кириллович, боясь оклеветать незнакомых людей, – и у Сайкина есть серьезные авторы, например, госпожа Малаховская…
– С госпожой Малаховской я познакомился, – сказал Вирхов. – Беседовал с ней в редакции. Много и мутно думает о спасении души. Своей и чужой. Автор морализаторских брошюр. Писательница известная, говорят, начинала с кулинарии и рукоделия…
– А я слышала, что госпожа Малаховская начинала со стихов, которые издал обожавший ее муж… – разочарованно протянула Мура.
– Представляю, какой она была красавицей в молодости, – вздохнул Вирхов.
Поймав удивленные взгляды своих молодых друзей, Вирхов смутился и сменил тему:
– А вы, Мария Николаевна? Как продвигается ваша учеба на курсах? Лекции, наверное, сегодня отменили в связи с непогодой?
– Да, отменили, – не моргнув глазом, солгала Мура, – а мы сейчас изучаем медиевистику.
– Медиевистику? Слыхал о такой, да только мельком.
Мура и доктор переглянулись и тут же вскочили. Дверь распахнулась, и на пороге появился худощавый, высокий человек в черном прорезиненном макинтоше и шляпе. Сняв головной убор, гость обнажил лепную, крупную голову с английским, спускающимся на затылок пробором. Эти энергичные черты лица и твердый подбородок элегантного шатена присутствующим были хорошо знакомы.
– Прошу прощения, – резким металлическим голосом провозгласил господин Фрейберг, давно заслуживший у газетчиков прозвище «король петербургских сыщиков».
– Карл Альбертович! Рад вас лицезреть! Какими судьбами? – Вирхов устремился навстречу тезке с радушным и даже восхищенным видом.
– Думал, мин херц, заглянуть к тебе в связи с делом, которое ты расследуешь, но вижу, что не вовремя.
Фрейберг галантно раскланялся с барышней и пожал руку Вирхову и доктору.
– Примите уверения в моем почтении, – сказал он и добавил со значением, обращаясь к Марии Николаевне: – Не исключал, что встречу здесь вас. Поэтому захватил для вас презент – книжку о жизни императора Павла! Вам, будущему историку, пригодится.
Под недоуменными взглядами мужчин Мура приняла книжку и смущенно спрятала ее в ридикюль. На что намекает Фрейберг? Неужели он знает о ее расследовании? Откуда? Или он установил за ней слежку? Не нанял ли он того человека, который стоял в Пустом переулке, когда приходила госпожа Филиппова?
– Это имеет отношение к медиевистике? – участливо спросил Вирхов.
Фрейберг уселся на стул, закинул ногу на ногу, снятую шляпу водрузил на колено и, опершись другой рукой на массивный черный зонт, с которого на пол струйками сбегала вода, рассмеялся:
– Это имеет отношение к «Автомобилю Иоанна Крестителя».
Вирхов с трудом скрыл обиду – ему показалось, что старинный друг над ним насмехается.
– Любезнейший Карл Иваныч, – оставив в покое шляпу и подняв указательный палец вверх, Фрейберг добавил: – я шучу. Но шучу со смыслом. Я же сказал, что пришел к вам в связи с убийством господина Сайкина.
– Вы считаете, что его убили? – недоверчиво спросил доктор. – А кто?
Фрейберг никак не отреагировал на реплику доктора Коровкина и продолжил:
– В этом деле есть маленькая, но существенная странность. Вы забираетесь читать книгу Конан Дойла?
– Собираюсь, пока еще не успел, – быстро ответил Вирхов, забыв об обиде: Фрейберг очень волновался, только в такие моменты король петербургских сыщиков делал ошибки в русском языке. – А что?
– Понимаете, друзья мои, я эту книжку прочел давно, когда она еще только вышла, и был весьма удивлен. Понимаете, в самом начале года этой весны…
– Весны этою года, – участливо поправил Вирхов.
– Да, так вот я расследовал дело, весьма похожее на то, которое описал господин Конан Дойл.
Доктор Коровкин, неприятно задетый невниманием Фрейберга, скрывая обиду, заметил как можно мягче:
– Все преступления похожи друг на друга.
– Мое дело носило конфиденциальный характер, вы понимаете? Но кое-какие детали в прессу просочились, хотя и без указания имен.
– А в твоем, мин херц, деле автомобиль тоже участвовал? – спросил Вирхов.
– Совершенно верно, только на его передней крышке помещалась икона Святителя Николая.
– Это в корне меняет дело, – решил смягчиться доктор Коровкин. – Все убийства, шантажи и грабежи похожи друг на друга. А вот чтобы образами святых украшали автомобили в массовом порядке – навряд ли.
– Вы совершенно правы. – Фрейберг снизошел до доктора и улыбнулся.
– Я еще не читал этой дрянной книжонки, – Вирхов нахмурился, – и не понимаю, что ты хочешь сказать?
– Неужели Конан Дойл тайно приезжал в Петербург? – глаза у Муры горели. – А мы пропустили этот исторический момент!
– Я сказал все. – Фрейберг поднялся, поклонился Муре, обменялся с мужчинами рукопожатиями. – А дальше думайте, Карл Иваныч. В утешение вам скажу, что у меня пока нет никаких объяснений засиму факту.
– Сему, сему факту, – под нос себе пробормотал Вирхов, провожая друга до дверей.
Когда дверь за королем петербургских сыщиков закрылась, озадаченный Вирхов вернулся к своему столу.
– Где, где этот сайкинский шедевр? Нужно срочно его прочитать, будь он проклят. Пустая трата времени, скорее всего, решительно не понимаю, при чем здесь расследование Фрейберга. Но он никогда просто так не приходит! Значит, сидит у него какая-то тайная мыслишка, сидит…
– Позвольте откланяться, дорогой Карл Иваныч, – доктор Коровкин выразительно посмотрел на погруженную в раздумья Муру, – не смеем вас более отрывать от важного дела. Если потребуется моя помощь, всегда готов, да и тетушка с радостью повидала бы вас.
– Да-да, друзья мои, – бормотал потерянно Вирхов, – буду тянуть лямку дальше. А вы берегите себя, езжайте домой. Если город затопит, на Васильевский не переберетесь.
– Последуем вашему совету, – пообещал доктор и добавил сочувственно: – А что касается автомобилей с иконами, то есть простое объяснение: мистер Конан Дойл узнал о деле Фрейберга и перенес сюжет на британскую почву. Вот и превратился Святитель Николай в Иоанна Крестителя.
– Вы так думаете? – Вирхов поднял озадаченный взор на доктора.
Клим Кириллович пожал плечами и обернулся к Марии Николаевне.
Мура встала с дивана, старательно поправила шляпку:
– Удивительно! Никогда не думала, что в Лондоне читают «Санкт-Петербургские ведомости»!
Глава 10
Глава 11
Вирхов, сжав тонкие губы, молчал. Во-первых, он уже наговорился во время дознания. Во-вторых, он обдумывал принципиальную проблему: может ли интеллигентный, тонкий человек, каким несомненно является писатель, пусть и обнищавший, быть преступником? Вовсе не тонкость и рафинированность лежат в основе преступлений, это Вирхов знал по собственному опыту. А в-третьих, он скептически относился к идее своего помощника – на раскопки и сравнения уйдет не меньше недели! Но разочаровывать Тернова не стал. Что ж! Инициатива похвальна. А что не в ту сторону идет кандидат на судебные должности, не беда – и он, Вирхов, неоднократно ступал на неверные дорожки. В этом тоже есть своя польза – только отбросив ложные версии, можно наткнуться на истинную.
От безысходных размышлений Вирхова оторвали приятные посетители, доктор Коровкин и Мария Николаевна Муромцева.
– Прошу вас, дорогие друзья, проходите. – Вирхов направился навстречу молодым людям и заодно захлопнул дверь в смежную комнату, где кандидат Тернов увлеченно копался в сайкинских рукописях.
– Добрый день, уважаемый Карл Иваныч, – сказал доктор, – у вас очень усталый вид.
Вирхов вяло махнул рукой и только потом протянул ее к Муре, дожидаясь маленькой ладошки в перчатке.
– Нас едва не смело по дороге к вам, – пожаловалась Мария Николаевна, после того как они отчитались Вирхову о здоровье своих близких, – вместе с коляской и лошадью. Ветер ураганный.
– Уже есть сломанные деревья, скоро начнет крыши срывать. – Клим Кириллович проводил свою спутницу до кожаного дивана для гостей. – Мы зашли морально поддержать вас, дорогой Карл Иваныч. И вчера, и сегодня газеты публикуют на самых видных местах историйки о смерти господина Сайкина.
– Да уж, послал Господь Бог дознаньице, – проворчал Вирхов, – вторые сутки веду допросы. Результатов – ноль.
– А что за таинственный котелок, о котором пишут газеты? – равнодушно спросила Мура.
– Чепуха какая-то, – ответил Вирхов, мигнув письмоводителю, чтобы тот принес ему и посетителям чаю, – в котелке мелко нарубленный сельдерей с солью.
– Я сегодня утром видел подобный каменный котелок, но с кактусом, – добавил доктор. – Посещал морского волка в отставке. Тоже издавался у Сайкина: накропал книжонку «Как вырастить кактус».
– Куда ни плюнь, всюду писатели, – с досадой произнес Вирхов. – И как вам он, этот волк? Не сумасшедший ли?
– Пьяница, – ответил доктор, – но безобидный. Его опекает старшая сестра, но в отсутствии ее догляда пьет и холит своих иглокожих толстяков. Он мне еще утром предсказывал наводнение – его барометр действует точно. Кстати, он говорил, что дочь Сайкина могла убить отца. То есть он сам слышал угрозы.
– Об угрозах знаю, – Вирхов насторожился, – с этого момента прошу поподробнее.
Он отхлебнул чай из стакана, позвякивающего в казенном подстаканнике, и замер.
– Поподробней? Хорошо, – доктор отметил опасный блеск синих глаз юной сыщицы. – Капитан в отставке Суржиков наведывался в издательство Сайкина, там видел дочь книгоиздателя. Суржиков уверяет, что дамочка весьма скандальная, грозилась при свидетелях убить отца. Потом они вместе фотографировались: на фотографии кроме Суржикова, самого Сайкина и его дочери – господин Суходел, госпожа Малаховская и господин Полянский. В общем, люди достойные.
– Полянский? – спросила быстро Мура. – А он не врач?
Вместо доктора ответил следователь:
– Господина Полянского знаю, он вольно практикующий врач. Вчера имел честь познакомиться в цирке.
– Вы вчера были в цирке? – удивился доктор.
– Увы, пришлось. – Вирхов поморщился. – Боялся, что мой юный помощник, господин Тернов, не устоит перед чарами синьорины Чимбалиони.
– Той самой? – поинтересовалась Мура, живо представив себе яркие афиши, расклеенные по городу.
– Той самой. – Вирхов улыбнулся. – Предвижу следующий вопрос и сразу отвечаю. Да, хороша. Действительно хороша. А связана она с Сайкиным, навещала его в тайной квартире. Не исключено, что книгоиздатель для нее-то и оборудовал логово. Увы, Мария Николаевна, вы уж извините, но в жизни такие некрасивые истории часто встречаются. Вам, как сыщику, такие вещи следует иметь в виду, хотя по возрасту и положению, может, и не положено.
– Вы подозреваете ее в чем-то? – Мура невольно понизила голос.
– Я всех подозреваю, – ответил Вирхов. – Такова моя профессия. Господин Полянский произвел на меня благоприятное впечатление. В гримерной он был в сопровождении еще одного воздыхателя канатоходки – «сахарного барона» Отто Копелевича. Но тогда я еще не знал, что господин Полянский вхож в издательство господина Сайкина.
Вирхов замолчал.
– Господин Полянский, – осторожно вклинился доктор, – написал какую-то книжонку по костоправству, которую и издал Сайкин. Мне лично не доводилось с ним встречаться, но и ничего дурного о нем я не слышал. Одно скажу точно: серьезные медики публикуются в издательстве Эттингера, в «Практической медицине». Конечно, – заспешил Клим Кириллович, боясь оклеветать незнакомых людей, – и у Сайкина есть серьезные авторы, например, госпожа Малаховская…
– С госпожой Малаховской я познакомился, – сказал Вирхов. – Беседовал с ней в редакции. Много и мутно думает о спасении души. Своей и чужой. Автор морализаторских брошюр. Писательница известная, говорят, начинала с кулинарии и рукоделия…
– А я слышала, что госпожа Малаховская начинала со стихов, которые издал обожавший ее муж… – разочарованно протянула Мура.
– Представляю, какой она была красавицей в молодости, – вздохнул Вирхов.
Поймав удивленные взгляды своих молодых друзей, Вирхов смутился и сменил тему:
– А вы, Мария Николаевна? Как продвигается ваша учеба на курсах? Лекции, наверное, сегодня отменили в связи с непогодой?
– Да, отменили, – не моргнув глазом, солгала Мура, – а мы сейчас изучаем медиевистику.
– Медиевистику? Слыхал о такой, да только мельком.
Мура и доктор переглянулись и тут же вскочили. Дверь распахнулась, и на пороге появился худощавый, высокий человек в черном прорезиненном макинтоше и шляпе. Сняв головной убор, гость обнажил лепную, крупную голову с английским, спускающимся на затылок пробором. Эти энергичные черты лица и твердый подбородок элегантного шатена присутствующим были хорошо знакомы.
– Прошу прощения, – резким металлическим голосом провозгласил господин Фрейберг, давно заслуживший у газетчиков прозвище «король петербургских сыщиков».
– Карл Альбертович! Рад вас лицезреть! Какими судьбами? – Вирхов устремился навстречу тезке с радушным и даже восхищенным видом.
– Думал, мин херц, заглянуть к тебе в связи с делом, которое ты расследуешь, но вижу, что не вовремя.
Фрейберг галантно раскланялся с барышней и пожал руку Вирхову и доктору.
– Примите уверения в моем почтении, – сказал он и добавил со значением, обращаясь к Марии Николаевне: – Не исключал, что встречу здесь вас. Поэтому захватил для вас презент – книжку о жизни императора Павла! Вам, будущему историку, пригодится.
Под недоуменными взглядами мужчин Мура приняла книжку и смущенно спрятала ее в ридикюль. На что намекает Фрейберг? Неужели он знает о ее расследовании? Откуда? Или он установил за ней слежку? Не нанял ли он того человека, который стоял в Пустом переулке, когда приходила госпожа Филиппова?
– Это имеет отношение к медиевистике? – участливо спросил Вирхов.
Фрейберг уселся на стул, закинул ногу на ногу, снятую шляпу водрузил на колено и, опершись другой рукой на массивный черный зонт, с которого на пол струйками сбегала вода, рассмеялся:
– Это имеет отношение к «Автомобилю Иоанна Крестителя».
Вирхов с трудом скрыл обиду – ему показалось, что старинный друг над ним насмехается.
– Любезнейший Карл Иваныч, – оставив в покое шляпу и подняв указательный палец вверх, Фрейберг добавил: – я шучу. Но шучу со смыслом. Я же сказал, что пришел к вам в связи с убийством господина Сайкина.
– Вы считаете, что его убили? – недоверчиво спросил доктор. – А кто?
Фрейберг никак не отреагировал на реплику доктора Коровкина и продолжил:
– В этом деле есть маленькая, но существенная странность. Вы забираетесь читать книгу Конан Дойла?
– Собираюсь, пока еще не успел, – быстро ответил Вирхов, забыв об обиде: Фрейберг очень волновался, только в такие моменты король петербургских сыщиков делал ошибки в русском языке. – А что?
– Понимаете, друзья мои, я эту книжку прочел давно, когда она еще только вышла, и был весьма удивлен. Понимаете, в самом начале года этой весны…
– Весны этою года, – участливо поправил Вирхов.
– Да, так вот я расследовал дело, весьма похожее на то, которое описал господин Конан Дойл.
Доктор Коровкин, неприятно задетый невниманием Фрейберга, скрывая обиду, заметил как можно мягче:
– Все преступления похожи друг на друга.
– Мое дело носило конфиденциальный характер, вы понимаете? Но кое-какие детали в прессу просочились, хотя и без указания имен.
– А в твоем, мин херц, деле автомобиль тоже участвовал? – спросил Вирхов.
– Совершенно верно, только на его передней крышке помещалась икона Святителя Николая.
– Это в корне меняет дело, – решил смягчиться доктор Коровкин. – Все убийства, шантажи и грабежи похожи друг на друга. А вот чтобы образами святых украшали автомобили в массовом порядке – навряд ли.
– Вы совершенно правы. – Фрейберг снизошел до доктора и улыбнулся.
– Я еще не читал этой дрянной книжонки, – Вирхов нахмурился, – и не понимаю, что ты хочешь сказать?
– Неужели Конан Дойл тайно приезжал в Петербург? – глаза у Муры горели. – А мы пропустили этот исторический момент!
– Я сказал все. – Фрейберг поднялся, поклонился Муре, обменялся с мужчинами рукопожатиями. – А дальше думайте, Карл Иваныч. В утешение вам скажу, что у меня пока нет никаких объяснений засиму факту.
– Сему, сему факту, – под нос себе пробормотал Вирхов, провожая друга до дверей.
Когда дверь за королем петербургских сыщиков закрылась, озадаченный Вирхов вернулся к своему столу.
– Где, где этот сайкинский шедевр? Нужно срочно его прочитать, будь он проклят. Пустая трата времени, скорее всего, решительно не понимаю, при чем здесь расследование Фрейберга. Но он никогда просто так не приходит! Значит, сидит у него какая-то тайная мыслишка, сидит…
– Позвольте откланяться, дорогой Карл Иваныч, – доктор Коровкин выразительно посмотрел на погруженную в раздумья Муру, – не смеем вас более отрывать от важного дела. Если потребуется моя помощь, всегда готов, да и тетушка с радостью повидала бы вас.
– Да-да, друзья мои, – бормотал потерянно Вирхов, – буду тянуть лямку дальше. А вы берегите себя, езжайте домой. Если город затопит, на Васильевский не переберетесь.
– Последуем вашему совету, – пообещал доктор и добавил сочувственно: – А что касается автомобилей с иконами, то есть простое объяснение: мистер Конан Дойл узнал о деле Фрейберга и перенес сюжет на британскую почву. Вот и превратился Святитель Николай в Иоанна Крестителя.
– Вы так думаете? – Вирхов поднял озадаченный взор на доктора.
Клим Кириллович пожал плечами и обернулся к Марии Николаевне.
Мура встала с дивана, старательно поправила шляпку:
– Удивительно! Никогда не думала, что в Лондоне читают «Санкт-Петербургские ведомости»!
Глава 10
К этому времени Софрон Ильич Бричкин, измочаленный порывами мокрого ветра со снегом и изрядно промочивший ноги, добрался до дома на Жуковской, где квартировало семейство Филипповых.
В парадной он постарался вернуть себе максимально респектабельный вид, стряхнул снег и воду с пальто, шапки, шарфа и только после этого позвонил в дверь.
Открыла ему блеклая, но весьма аккуратная горничная в черном платье и накрахмаленном белоснежном переднике. Ее землистые щеки говорили о подступающем увядании, вокруг маленького рта обозначились складки.
– Барыня дома? – Бричкин постарался сгустить свой хилый баритон.
– Да, – ответила горничная. – Как прикажете доложить?
– Писатель Иван Иваныч Каретин. – Вымышленная фамилия звучала странно, и бывший артиллерист понял, что служанка не слыхивала такого имени, и добавил первое пришедшее на ум для солидности: – Из издательства Сайкина.
– Прошу подождать, – попросила она. – Узнаю, сможет ли барыня вас принять.
Воспользовавшись отсутствием служанки, Бричкин осмотрел замок – тот запирался с обеих сторон, кроме того, имелись щеколда и цепочка.
– Барыня просят вас в гостиную, – вернувшаяся горничная помогла Бричкину снять пальто, дождалась, когда он расстанется с калошами, и проводила гостя в просторную, жарко натопленную комнату, где находилась утренняя посетительница детективного бюро «Господин Икс». Увидев на пороге Бричкина, госпожа Филиппова побледнела.
– Вы… вы… писатель Каретин? – спросила она, слегка заикаясь.
– Так точно, сударыня, зовите меня просто Иван Иваныч.
– Чем обязана?
– Понимаете, сударыня, – Бричкин уселся на указанный стул, поелозил ножкой по ковру и ободряюще подмигнул хозяйке, – я намереваюсь написать биографию вашего замечательного супруга, он так много сделал для науки и для общества. Я уже собрал материалы, беседовал с его знакомыми, проштудировал весь журнал «Научное обозрение». Увы, причины кончины вашего супруга остались для меня непроясненными. Вы понимаете меня?
– Понимаю, – хозяйка опустила голову.
– Художественный образ должен быть полным. Хотелось бы получить дополнительные сведения, уточнить события последнего дня.
– Я сама толком ничего не знаю, – сказала она, – я отдыхала тогда на юге с детьми. Ничего не подозревала. В тот вечер в доме оставались только кухарка и наша горничная, Настасья, они все рассказали полиции. Кухарка уволилась, а Настасья все еще служит у меня.
Бричкин изобразил живейший интерес:
– Не позволите ли вы мне переговорить с вашей горничной?
Госпожа Филиппова дернула шнур звонка, и блеклая особа в передничке моментально появилась в гостиной. Подслушивала за дверью?
В ответ на настоятельную просьбу визитера, горничная вспыхнула, потом выдавила из себя:
– Простите великодушно, меня прачка ждет.
– Я долго вас не задержу, – улещивал горничную Бричкии. – Расскажите хотя бы в общих словах.
– Уж наизусть выучила. – Настасья обреченно вздохнула. – Обнаружила барина в полдень, лежал на полу в кабинете бездыханный. Вызвала врача, здесь неподалеку живет, да он и раньше бывал – господин Полянский. Затем приехала полиция. Сердце не выдержало.
– А вечером приходил кто-нибудь к хозяину?
– Нет. – Настасья решительно мотнула головой.
– И никто не телефонировал?
– Может, и звонил, – горничная с опаской глянула на писателя Каретина.
– Так может, кто-нибудь назначил ночную встречу?
– Нет. – Настасья опять мотнула головой. – Как потом покойный мог встать и закрыть дверь на щеколду? Я-то уже спала, а кухарка в ту ночь ушла к племяннице, на свадьбу.
– А дверь была закрыта? Вы точно помните? – Бричкин бросил виноватый взгляд на госпожу Филиппову.
– На память не жалуюсь. Да разве такое забудешь? Врачу-то дверь я отпирала, и сил не было засов отодвинуть.
– Спасибо, милая. – Бричкин помялся. – А поведение хозяина в тот день отличалось чем-нибудь от обычного?
Настасья исподлобья уставилась на писателя, и Бричкин понял, что вышел из роли сочинителя и все более походит на сыщика. Он опомнился.
– Милочка, – забормотал он, – жизнь и смерть в руке Божьей. И последний день жизни человека переполнен символами и таинственными знаками.
– А… – Настасья с минуту молчала. – Таинственного не припомню.
Бричкин видел, что госпожа Филиппова от волнения находится на грани обморока, ему стало неловко.
– Благодарю вас, – кивнул он служанке и обратился к хозяйке: – Прошу меня простить: воспоминания заставляют вас страдать. Не смею продолжать. Только один последний вопрос. Кто в последние месяцы приходил к господину Филиппову?
– Да разве упомнишь? – буркнула Настасья. – Люди все солидные, визитки оставляли.
Госпожа Филиппова встала, за ней поднялся и Бричкин.
– Настасья, принеси визитки, они в кабинете Михаила Михайловича, – распорядилась она. – Надеюсь, они помогут господину Каретину в его начинании.
Горничная пожала плечами, вышла из гостиной и вскоре вернулась с футляром для визиток, откуда Бричкин достал пачку разномастных картонок, украшенных бесцветным тиснением, орнаментами, портретами и эмблемами владельцев. Здесь были визитки и мужские: крупные, солидные и гигантские, размером с почтовый конверт, и дамские: миниатюрные и совсем маленькие – меньше лезвия бритвы, с закругленными уголками и покрытыми сусальным золотом обрезами. На оборотах мелькали долговые обязательства, поздравления в несколько строк, деловые записочки. Бричкин быстро пролистал их.
– Очень много, есть и совсем незнакомые мне фамилии, – огорченно признался он.
– Прошу вас, господин Каретин, возьмите их, потом вернете, – настойчиво сказала хозяйка и легко поклонилась гостю, давая понять, что визит завершен.
Оказавшись на улице, Бричкин сразу забыл про визитки: шапка слетела с его головы, и на темя обрушилась смесь снега и дождя, колючие льдинки гнусно захлопали по затылку и щекам. С трудом догнав свою погибающую шапку, Бричкин оправил полу пальто, загнувшуюся от ураганного неистовства, и бросился в ближайшую подворотню. Там он затаился в нише и отдышался. В окрестностях не виделось ни дворников, ни извозчиков. И зачем он в такую погоду помчался к госпоже Филипповой? И толку от беседы с горничной ровно ноль!
Расстроенный Бричкин полез в карман сюртука за носовым платком, чтобы обтереть саднящее лицо, и нащупал визитки. Одну из них – прелюбопытную, шершавую на ощупь – он вытащил вместе с платком. В полумраке с трудом различил на ней смутно знакомое имя, кажется, встречавшееся в газетах.
Не зная, что предпринять дальше, Бричкин нерешительно высунулся из своего убежища и к своему изумлению увидел, как из дома напротив, где он только что вел розыскные мероприятия, выскочила женщина, закутанная в теплый платок, и быстро зашагала к Литейному. Бричкин узнал Настасью!
Куда же горничная бежит в такую непогоду? И почему такая срочность? Неужели госпоже Филипповой стало плохо, и служанку отправили за лекарством? Но почему не позвонили тому же Полянскому? Или Полянского нет дома?
Тысячи вопросов кружились в голове Бричкина, но ноги его непроизвольно рванулись за убегающей Настасьей. Если слабая женщина не боится урагана и наводнения, то он, бывший артиллерист, и подавно способен противостоять стихии. Жертва преследования Бричкина промчалась мимо аптеки, даже не взглянув на разноцветные шары в витрине, это придало частному сыщику силы, и, уже ни о чем не думая, он гнался за беглянкой.
Через несколько кварталов Бричкин совсем запыхался, а конца марафонской дистанции не предвиделось. Они пронеслись по Литейному, пересекли Невский и оказались на Владимирском. Почти стемнело, снег залеплял глаза. Софрон Ильич проклинал полицию, по приказу которой на Невском и других главных улицах столицы убрали выступающие над тротуаром и опирающиеся на железные колонны навесы над подъездами: под их крышей он смог бы передохнуть от снега.
Настасья, не перекрестившись, пронеслась мимо Владимирской церкви и свернула на Загородный. Наконец, у Пяти углов она, обогнув безмолвный автомобиль, метнулась в какую-то дверь, возле которой валялось разбитое стекло. Бричкин, выждав паузу, последовал за ней, стараясь двигаться неспешно.
За дверью он обнаружил барьерчик, за которым сидел старик в форменной ливрее с золочеными пуговицами.
– Решили передохнуть от снега? – служака радушно приветствовал забредшего прохожего. – Ураган и наводнение – сущее бедствие. Нашу вывеску разбил ветер. Да вы не бойтесь, у нас безопасно и развлечься можно. Извольте гривенничек.
Бричкин без слов вынул монетку.
– Пожалуйте, сударь, проходите… Старичок освободил дорогу, Бричкин с удовольствием избавился от потяжелевшего пальто и мокрой шапки, снял калоши и поднялся по освещенной электрическим светом лестнице на площадку второго этажа, где перед взором его предстала массивная дубовая дверь.
Скользнув в нее, Софрон Ильич остолбенел: из угла большого зала, декорированного какими-то коврами и цветными тканями, на него пялились дикие, покрытые звериными шкурами человекообразные чудовища, вокруг лежали кости и черепа устрашающих размеров и форм. На скорчившихся чудовищ наводили ружья манекены-солдаты, одетые в серые, с кровавыми пятнами шинели времен Крымской кампании. В центре возвышалось пышное ложе, на котором возлежала умирающая Клеопатра, на ее груди кольцом свернулась змея. Оправившись от испуга, Бричкин догадался, что попал в паноптикум. Посетителей не было. Еще бы! Кто же в такую непогоду отправится в музей восковых фигур?
Миновав группу гладиаторов, он оказался в смежной зале, где его встретили только восковые фигуры в натуральную величину. Бричкин огляделся: рядом с Наполеоном в сером походном сюртуке, с треуголкой на слегка опущенной вниз голове и со стеклянными, вытаращенными глазами, красовалась фигура Марии-Антуанетты в белом платье, светлые локоны окаймляли прелестное лицо. За фигурой Саломеи, державшей на медном блюде голову Иоанна Крестителя, висела бархатная малиновая портьера. Частный сыщик осторожно приблизился и отодвинул край тяжелой ткани. Перед ним открылся тамбур, справа – низкая деревянная дверца, прямо – вход, видимо, в служебные помещения.
Бричкин сунулся за маленькую дверцу и обнаружил там какие-то приспособления и рухлядь, какие водятся в каждом музее.
Затем он приоткрыл большую белую дверь. Сквозь узкую щель углядел безлюдный коридор. Бесшумно ступая, двинулся вперед и остановился у неплотно запертой двери, откуда доносились взволнованные голоса. Он затаил дыхание и прислушался: голосов было несколько – один женский и мужские. Сколько именно, определить на слух он не сумел.
– Не беспокойтесь, голубушка, – басил невидимый мужчина, – дело безопасное.
– Вы мне говорили, что этот кошмар кончится. Я поверила, а спать не сплю. Мне кажется, за мной следят.
– Это мания, – раздался другой, хрипловатый голос. – Дело закрыто. Мне известно достоверно.
– Если будете умницей, вам ничего не грозит, – третий голос, сиплый, прозвучал совсем тихо, – вам хорошо заплатили. Живите да радуйтесь.
– А совесть? Она меня мучает, да и боюсь я опять…
Бричкин узнал голос Настасьи.
– Оставайтесь-ка пока здесь, – вновь вступил бас. – Мы должны ненадолго уехать. Вот, выпейте успокоительное лекарство. Мы скоро вернемся. Все уладится. Господа, нам пора.
Бричкин с ужасом понял, что сейчас его обнаружат и поспешно ретировался тем же путем, каким и попал в таинственное помещение.
Комната восковых фигур по-прежнему пустовала. Он нырнул за фижмы Марии-Антуанетты и затаился. Он перестарался: из-за юбки ему не удалось рассмотреть не заметивших его мужчин. Они прошли мимо, тихо переговариваясь. Единственная, произнесенная сиплым голосом, фраза, которую он уловил, поразила его своей игривостью и дичью:
– Эту проблему мы быстро решим карданахом.
В парадной он постарался вернуть себе максимально респектабельный вид, стряхнул снег и воду с пальто, шапки, шарфа и только после этого позвонил в дверь.
Открыла ему блеклая, но весьма аккуратная горничная в черном платье и накрахмаленном белоснежном переднике. Ее землистые щеки говорили о подступающем увядании, вокруг маленького рта обозначились складки.
– Барыня дома? – Бричкин постарался сгустить свой хилый баритон.
– Да, – ответила горничная. – Как прикажете доложить?
– Писатель Иван Иваныч Каретин. – Вымышленная фамилия звучала странно, и бывший артиллерист понял, что служанка не слыхивала такого имени, и добавил первое пришедшее на ум для солидности: – Из издательства Сайкина.
– Прошу подождать, – попросила она. – Узнаю, сможет ли барыня вас принять.
Воспользовавшись отсутствием служанки, Бричкин осмотрел замок – тот запирался с обеих сторон, кроме того, имелись щеколда и цепочка.
– Барыня просят вас в гостиную, – вернувшаяся горничная помогла Бричкину снять пальто, дождалась, когда он расстанется с калошами, и проводила гостя в просторную, жарко натопленную комнату, где находилась утренняя посетительница детективного бюро «Господин Икс». Увидев на пороге Бричкина, госпожа Филиппова побледнела.
– Вы… вы… писатель Каретин? – спросила она, слегка заикаясь.
– Так точно, сударыня, зовите меня просто Иван Иваныч.
– Чем обязана?
– Понимаете, сударыня, – Бричкин уселся на указанный стул, поелозил ножкой по ковру и ободряюще подмигнул хозяйке, – я намереваюсь написать биографию вашего замечательного супруга, он так много сделал для науки и для общества. Я уже собрал материалы, беседовал с его знакомыми, проштудировал весь журнал «Научное обозрение». Увы, причины кончины вашего супруга остались для меня непроясненными. Вы понимаете меня?
– Понимаю, – хозяйка опустила голову.
– Художественный образ должен быть полным. Хотелось бы получить дополнительные сведения, уточнить события последнего дня.
– Я сама толком ничего не знаю, – сказала она, – я отдыхала тогда на юге с детьми. Ничего не подозревала. В тот вечер в доме оставались только кухарка и наша горничная, Настасья, они все рассказали полиции. Кухарка уволилась, а Настасья все еще служит у меня.
Бричкин изобразил живейший интерес:
– Не позволите ли вы мне переговорить с вашей горничной?
Госпожа Филиппова дернула шнур звонка, и блеклая особа в передничке моментально появилась в гостиной. Подслушивала за дверью?
В ответ на настоятельную просьбу визитера, горничная вспыхнула, потом выдавила из себя:
– Простите великодушно, меня прачка ждет.
– Я долго вас не задержу, – улещивал горничную Бричкии. – Расскажите хотя бы в общих словах.
– Уж наизусть выучила. – Настасья обреченно вздохнула. – Обнаружила барина в полдень, лежал на полу в кабинете бездыханный. Вызвала врача, здесь неподалеку живет, да он и раньше бывал – господин Полянский. Затем приехала полиция. Сердце не выдержало.
– А вечером приходил кто-нибудь к хозяину?
– Нет. – Настасья решительно мотнула головой.
– И никто не телефонировал?
– Может, и звонил, – горничная с опаской глянула на писателя Каретина.
– Так может, кто-нибудь назначил ночную встречу?
– Нет. – Настасья опять мотнула головой. – Как потом покойный мог встать и закрыть дверь на щеколду? Я-то уже спала, а кухарка в ту ночь ушла к племяннице, на свадьбу.
– А дверь была закрыта? Вы точно помните? – Бричкин бросил виноватый взгляд на госпожу Филиппову.
– На память не жалуюсь. Да разве такое забудешь? Врачу-то дверь я отпирала, и сил не было засов отодвинуть.
– Спасибо, милая. – Бричкин помялся. – А поведение хозяина в тот день отличалось чем-нибудь от обычного?
Настасья исподлобья уставилась на писателя, и Бричкин понял, что вышел из роли сочинителя и все более походит на сыщика. Он опомнился.
– Милочка, – забормотал он, – жизнь и смерть в руке Божьей. И последний день жизни человека переполнен символами и таинственными знаками.
– А… – Настасья с минуту молчала. – Таинственного не припомню.
Бричкин видел, что госпожа Филиппова от волнения находится на грани обморока, ему стало неловко.
– Благодарю вас, – кивнул он служанке и обратился к хозяйке: – Прошу меня простить: воспоминания заставляют вас страдать. Не смею продолжать. Только один последний вопрос. Кто в последние месяцы приходил к господину Филиппову?
– Да разве упомнишь? – буркнула Настасья. – Люди все солидные, визитки оставляли.
Госпожа Филиппова встала, за ней поднялся и Бричкин.
– Настасья, принеси визитки, они в кабинете Михаила Михайловича, – распорядилась она. – Надеюсь, они помогут господину Каретину в его начинании.
Горничная пожала плечами, вышла из гостиной и вскоре вернулась с футляром для визиток, откуда Бричкин достал пачку разномастных картонок, украшенных бесцветным тиснением, орнаментами, портретами и эмблемами владельцев. Здесь были визитки и мужские: крупные, солидные и гигантские, размером с почтовый конверт, и дамские: миниатюрные и совсем маленькие – меньше лезвия бритвы, с закругленными уголками и покрытыми сусальным золотом обрезами. На оборотах мелькали долговые обязательства, поздравления в несколько строк, деловые записочки. Бричкин быстро пролистал их.
– Очень много, есть и совсем незнакомые мне фамилии, – огорченно признался он.
– Прошу вас, господин Каретин, возьмите их, потом вернете, – настойчиво сказала хозяйка и легко поклонилась гостю, давая понять, что визит завершен.
Оказавшись на улице, Бричкин сразу забыл про визитки: шапка слетела с его головы, и на темя обрушилась смесь снега и дождя, колючие льдинки гнусно захлопали по затылку и щекам. С трудом догнав свою погибающую шапку, Бричкин оправил полу пальто, загнувшуюся от ураганного неистовства, и бросился в ближайшую подворотню. Там он затаился в нише и отдышался. В окрестностях не виделось ни дворников, ни извозчиков. И зачем он в такую погоду помчался к госпоже Филипповой? И толку от беседы с горничной ровно ноль!
Расстроенный Бричкин полез в карман сюртука за носовым платком, чтобы обтереть саднящее лицо, и нащупал визитки. Одну из них – прелюбопытную, шершавую на ощупь – он вытащил вместе с платком. В полумраке с трудом различил на ней смутно знакомое имя, кажется, встречавшееся в газетах.
Не зная, что предпринять дальше, Бричкин нерешительно высунулся из своего убежища и к своему изумлению увидел, как из дома напротив, где он только что вел розыскные мероприятия, выскочила женщина, закутанная в теплый платок, и быстро зашагала к Литейному. Бричкин узнал Настасью!
Куда же горничная бежит в такую непогоду? И почему такая срочность? Неужели госпоже Филипповой стало плохо, и служанку отправили за лекарством? Но почему не позвонили тому же Полянскому? Или Полянского нет дома?
Тысячи вопросов кружились в голове Бричкина, но ноги его непроизвольно рванулись за убегающей Настасьей. Если слабая женщина не боится урагана и наводнения, то он, бывший артиллерист, и подавно способен противостоять стихии. Жертва преследования Бричкина промчалась мимо аптеки, даже не взглянув на разноцветные шары в витрине, это придало частному сыщику силы, и, уже ни о чем не думая, он гнался за беглянкой.
Через несколько кварталов Бричкин совсем запыхался, а конца марафонской дистанции не предвиделось. Они пронеслись по Литейному, пересекли Невский и оказались на Владимирском. Почти стемнело, снег залеплял глаза. Софрон Ильич проклинал полицию, по приказу которой на Невском и других главных улицах столицы убрали выступающие над тротуаром и опирающиеся на железные колонны навесы над подъездами: под их крышей он смог бы передохнуть от снега.
Настасья, не перекрестившись, пронеслась мимо Владимирской церкви и свернула на Загородный. Наконец, у Пяти углов она, обогнув безмолвный автомобиль, метнулась в какую-то дверь, возле которой валялось разбитое стекло. Бричкин, выждав паузу, последовал за ней, стараясь двигаться неспешно.
За дверью он обнаружил барьерчик, за которым сидел старик в форменной ливрее с золочеными пуговицами.
– Решили передохнуть от снега? – служака радушно приветствовал забредшего прохожего. – Ураган и наводнение – сущее бедствие. Нашу вывеску разбил ветер. Да вы не бойтесь, у нас безопасно и развлечься можно. Извольте гривенничек.
Бричкин без слов вынул монетку.
– Пожалуйте, сударь, проходите… Старичок освободил дорогу, Бричкин с удовольствием избавился от потяжелевшего пальто и мокрой шапки, снял калоши и поднялся по освещенной электрическим светом лестнице на площадку второго этажа, где перед взором его предстала массивная дубовая дверь.
Скользнув в нее, Софрон Ильич остолбенел: из угла большого зала, декорированного какими-то коврами и цветными тканями, на него пялились дикие, покрытые звериными шкурами человекообразные чудовища, вокруг лежали кости и черепа устрашающих размеров и форм. На скорчившихся чудовищ наводили ружья манекены-солдаты, одетые в серые, с кровавыми пятнами шинели времен Крымской кампании. В центре возвышалось пышное ложе, на котором возлежала умирающая Клеопатра, на ее груди кольцом свернулась змея. Оправившись от испуга, Бричкин догадался, что попал в паноптикум. Посетителей не было. Еще бы! Кто же в такую непогоду отправится в музей восковых фигур?
Миновав группу гладиаторов, он оказался в смежной зале, где его встретили только восковые фигуры в натуральную величину. Бричкин огляделся: рядом с Наполеоном в сером походном сюртуке, с треуголкой на слегка опущенной вниз голове и со стеклянными, вытаращенными глазами, красовалась фигура Марии-Антуанетты в белом платье, светлые локоны окаймляли прелестное лицо. За фигурой Саломеи, державшей на медном блюде голову Иоанна Крестителя, висела бархатная малиновая портьера. Частный сыщик осторожно приблизился и отодвинул край тяжелой ткани. Перед ним открылся тамбур, справа – низкая деревянная дверца, прямо – вход, видимо, в служебные помещения.
Бричкин сунулся за маленькую дверцу и обнаружил там какие-то приспособления и рухлядь, какие водятся в каждом музее.
Затем он приоткрыл большую белую дверь. Сквозь узкую щель углядел безлюдный коридор. Бесшумно ступая, двинулся вперед и остановился у неплотно запертой двери, откуда доносились взволнованные голоса. Он затаил дыхание и прислушался: голосов было несколько – один женский и мужские. Сколько именно, определить на слух он не сумел.
– Не беспокойтесь, голубушка, – басил невидимый мужчина, – дело безопасное.
– Вы мне говорили, что этот кошмар кончится. Я поверила, а спать не сплю. Мне кажется, за мной следят.
– Это мания, – раздался другой, хрипловатый голос. – Дело закрыто. Мне известно достоверно.
– Если будете умницей, вам ничего не грозит, – третий голос, сиплый, прозвучал совсем тихо, – вам хорошо заплатили. Живите да радуйтесь.
– А совесть? Она меня мучает, да и боюсь я опять…
Бричкин узнал голос Настасьи.
– Оставайтесь-ка пока здесь, – вновь вступил бас. – Мы должны ненадолго уехать. Вот, выпейте успокоительное лекарство. Мы скоро вернемся. Все уладится. Господа, нам пора.
Бричкин с ужасом понял, что сейчас его обнаружат и поспешно ретировался тем же путем, каким и попал в таинственное помещение.
Комната восковых фигур по-прежнему пустовала. Он нырнул за фижмы Марии-Антуанетты и затаился. Он перестарался: из-за юбки ему не удалось рассмотреть не заметивших его мужчин. Они прошли мимо, тихо переговариваясь. Единственная, произнесенная сиплым голосом, фраза, которую он уловил, поразила его своей игривостью и дичью:
– Эту проблему мы быстро решим карданахом.
Глава 11
– Все, – решительно заявил доктор Коровкин, – на сегодня хватит. Пора домой. Какие расследования в такую погоду?
Мура, стоя рядом с доктором у подъезда Окружного суда на Литейном, поеживалась и жмурила глаза. Действительно, нужно возвращаться – родители наверняка беспокоятся. И если Брунгильда в последнее время являла собой воплощение точности и обязательности, то ей, Муре, всегда что-то мешало вовремя вернуться домой, где ее ждали к обеду или к ужину.
На улице, погруженной во влажный полумрак, было пустынно. Редкие прохожие быстро скользили мимо, скособочившись и подняв руки, стараясь уберечь головные уборы от беснующегося ветра. Будто обретшие нижние конечности, бежали рывками по булыжной мостовой Литейного рваные газеты, скомканные тряпки, невесть откуда взявшиеся жестянки, картонки, ветки.
Доктор Коровкин одной рукой крепко сжимал локоть Муры, другой судорожно махал извозчику.
Усевшись на суконное сиденье экипажа, Мура с благодарностью смотрела на доктора, а он старательно натягивал на ее колени влажную сверху, но сухую изнутри полость.
– На Васильевский! – сердито крикнул он обернувшемуся кучеру.
Экипаж тронулся. Доктор Коровкин испытывал странное чувство – смесь досады и самодовольства. Он радовался, что настоял на том, чтобы сопровождать Муру к Вирхову: в его, доктора, присутствии Мария Николаевна не совершит опрометчивых поступков, не исчезнет, никому не сообщив о своих намерениях. Да и занятие у нее на сегодняшний вечер есть – почитает модный детектив Конан Дойла и книжонку, презент Фрейберга. С другой стороны, из-за всех этих поездок и разговоров ему не удалось навестить с утра астраханкинскую девочку. И хотя он обещал, телефонируя Астраханкиным и узнавая о не вызывавшем тревог самочувствии ребенка, заехать к вечеру, неясное беспокойство томило доктора.
Мура, стоя рядом с доктором у подъезда Окружного суда на Литейном, поеживалась и жмурила глаза. Действительно, нужно возвращаться – родители наверняка беспокоятся. И если Брунгильда в последнее время являла собой воплощение точности и обязательности, то ей, Муре, всегда что-то мешало вовремя вернуться домой, где ее ждали к обеду или к ужину.
На улице, погруженной во влажный полумрак, было пустынно. Редкие прохожие быстро скользили мимо, скособочившись и подняв руки, стараясь уберечь головные уборы от беснующегося ветра. Будто обретшие нижние конечности, бежали рывками по булыжной мостовой Литейного рваные газеты, скомканные тряпки, невесть откуда взявшиеся жестянки, картонки, ветки.
Доктор Коровкин одной рукой крепко сжимал локоть Муры, другой судорожно махал извозчику.
Усевшись на суконное сиденье экипажа, Мура с благодарностью смотрела на доктора, а он старательно натягивал на ее колени влажную сверху, но сухую изнутри полость.
– На Васильевский! – сердито крикнул он обернувшемуся кучеру.
Экипаж тронулся. Доктор Коровкин испытывал странное чувство – смесь досады и самодовольства. Он радовался, что настоял на том, чтобы сопровождать Муру к Вирхову: в его, доктора, присутствии Мария Николаевна не совершит опрометчивых поступков, не исчезнет, никому не сообщив о своих намерениях. Да и занятие у нее на сегодняшний вечер есть – почитает модный детектив Конан Дойла и книжонку, презент Фрейберга. С другой стороны, из-за всех этих поездок и разговоров ему не удалось навестить с утра астраханкинскую девочку. И хотя он обещал, телефонируя Астраханкиным и узнавая о не вызывавшем тревог самочувствии ребенка, заехать к вечеру, неясное беспокойство томило доктора.