Страница:
Обхватив руками локти, она непроизвольно раскачивалась взад и вперед, будто баюкала себя, успокаивала. Ольга Леонардовна давно замечала, что лично для нее тяжелым днем является вовсе не понедельник, а вторник. По вторникам, когда она второй раз за неделю собирала сотрудников, дабы отсеять все, что накануне выглядело привлекательным, а после размышлений оказывалось негодным для журнала, обязательно происходило что-нибудь неприятное. И сегодняшний вторник не стал исключением. Еще утром, просматривая письма, адресованные Самсону Шалопаеву, она интуитивно почувствовала какую-то опасность для себя самой. Вскрыла – и убедилась: юнец, которого любезный господин Либид прислал ей как подарок, для развлечения и утешения, способный своим очарованием и мужской красотой воскресить гаснущую душу, уж слишком резво начал одерживать победы в столице. Запереть его в доме и никуда не пускать было бы недальновидно и глупо. Но если не контролировать его передвижения и знакомства, кто знает, чем все закончится. Юношу разорвут на части столичные эротоманки!
Сотрудники давно покинули редакцию, только у дверей сидел Данила да в своем закутке стучала на «Ремингтоне» Ася. По вторникам и четвергам, в приемные дни, барышня задерживалась в редакции, считалось, что она остается в помощь Ольге Леонардовне. Но на самом деле Ася, по заданию мягкосердечной, жалостливой Ольги, готовила материал под рубрикой «Энциклопедия девушки»: пролистывала очередной обтрепанный том Брокгауза и Эфрона и выпечатывала оттуда пригодные для рубрики сведения. Чего только там ни находила простодушная Ася! Половину потом Ольга вымарывала, и под псевдонимом «Русская Ариадна» в номере появлялась всякая всячина…
На пороге приемной возник Данила.
– Ну что, голубчик, много ли посетителей осталось?
Ольга задала свой вопрос медоточивым голосом, полагая, что такой тон не вспугнет ее трепетных посетительниц.
– Еще две дамы, – доложил Данила и подмигнул ободряюще.
– Проси, голубчик, проси, – пропела Ольга, делая Даниле «страшные» глаза.
Она и так приняла сегодня дюжину посетительниц! Мог бы припозднившихся и отвадить. Поберечь хозяйку. Так нет, хитрован, изображает, что печется о процветании журнала.
Госпожа Май вспомнила омерзительную утреннюю картинку, в которой поучаствовали все… Они-то разбежались, а она-то осталась! Читать готовые рукописи, подписывать финансовые документы, согласовывать «творчество» и «деловую часть», которой ведал Антон. Затем съездила к модистке и выбрала новую шляпку. И не потому, что гороскоп госпожи Астростеллы предрекал ее недавно приобретенной роскошной шляпе неудачу на этой неделе, а потому, что вчера в театре такую же модель она увидела на голове прославившейся госпожи Матвеевой, любовницы градоначальника… И после всех хлопот надобно битых два часа принимать подательниц брачных объявлений.
В приемную вплыла тучная низкорослая дамочка в зеленом с лиловым платье с обильными аппликациями черного гипюра, в безвкусной, явно купленной по дешевке бархатной шляпке с пером и вуалеткой. Складки на лифе, спереди и сзади, подчеркивали полноту дамы.
– Прошу вас, сударыня, – широко улыбаясь, госпожа Май приветствовала плюшку с аппликациями, – присаживайтесь. Я вас внимательно слушаю.
Посетительница устроилась на диванчике, рядом с Ольгой, откинула вуаль и представилась:
– Вдова полкового фельдшера Струмова, Ангелина Григорьевна.
Госпожа Май, продолжая радушно улыбаться, придвинула гостье вазочку с конфетами, заблаговременно поставленную на столик у дивана.
Пока вдова высматривала сласти по своему вкусу, Ольга цепким взглядом ухватывала «изюминки» клиентки: широкое плоское лицо с пухлыми щеками, маленький нос-кнопочка, губы-вишенки, клочковатые брови над утопающими в глазницах темными глазками.
– Вы желаете подать брачное объявление?
– Право, не знаю, как и сказать, – клиентка зарделась. – Одиночество замучило, совсем невыносимо. А и боюсь опять угодить в лапы злодея, прости меня, Господи. Покойный мой муженек пьянствовал беспробудно. А во время жениховства никак себя не выказал. Слава Всевышнему, мучиться пришлось недолго.
Госпожа Май с состраданием кивала, всем своим видом демонстрируя полное понимание и готовность помочь несчастной.
– Сударыня, – спросила она вкрадчиво, – Всевышний милосерден, он дважды не посылает одно и то же несчастье. Да еще такой достойной женщине. Поверьте мне, у меня есть опыт.
Вдова отправила в рот засахаренную сливу и, гоняя ее за щекой, испытующе смотрела на госпожу Май. Наконец расправилась со сливой, угнездилась поудобнее и с неясным намеком сказала:
– Публиковать личное объявление я не хочу. Пока. Пока я рассчитываю на конфиденциальную услугу.
– С превеликим удовольствием, сударыня. Но расценки на конфиденциальные услуги значительно выше.
– Я знаю, но я хотела бы взглянуть на женихов. – Толстушка жеманно выпятила губы-вишенки.
Ольга взяла с придиванной полочки толстый альбом в бархатной обложке – волнующий малиновый ворс всегда, на ее взгляд, пробуждал у клиенток эротическое волнение.
Клиентка отодвинула вазочку со сластями подальше, положила альбом на столик и стала его перелистывать.
– Этот слишком молод и щупл, – комментировала она, внимательно приглядываясь к снимкам, – а у этого слишком пошлые усы. Так… Старики меня не интересуют, даже в чинах… А этот красавчик – просто конфетка, да не возьмет он меня. Он богат?
Ольга Леонардовна поняла вопрос по-своему.
– То есть вы, уважаемая Ангелина Григорьевна, предпочитаете несколько женоподобный тип. Дородных, в теле, так сказать…
– Да, да, – подхватила клиентка, – и волос на голове чтоб было побольше. А вообще-то, здесь у вас достойных мало. Я знаю, мужчины не любят прибегать к услугам свах, даже журнальных. – Она закрыла альбом и равнодушно отодвинула его от себя. Потом замялась, пожевала губами и решилась: – Поскольку у вас есть опыт в сватовстве… Помогите мне. – Госпожа Струмова прильнула к Ольге, схватила ее руку и жарко зашептала: – Я гонорар вам по счету заплачу и чаевые хорошие дам, только сосватайте меня за человека, которого я сама нашла.
– Такая услуга стоит еще дороже, – заявила Ольга Леонардовна, осторожно освобождая свою руку из пухлых ладошек. – И, сударыня, – госпожа Май, стараясь, во что бы то ни стало, сохранить спокойствие и доброжелательность, передвинулась в уголок дивана, – я обычно такими вещами не занимаюсь, слишком хлопотно.
– Ой, – перебила ее клиентка, – у меня все просто. Я присмотрела себе жениха в вашем журнале. Чуть не каждый день его вижу, в окошко. Живу-то я рядом…
Ольга Леонардовна похолодела. Она догадывалась, о каком женихе ведет речь глазастая вдовушка.
– Хоть я и небогата, поскольку благоверный мой все пропивал, но у меня есть дядюшка, – стрекотала вдова, – он вот-вот отойдет в мир иной, так что будущее мое лучше настоящего. Говорю вам как женщина женщине. Но я хочу, чтобы мой будущий муж увидел достоинства во мне, а не в моих капиталах. Я так рассчитываю на ваше обаяние, на ум, на сноровку. Сосватайте нас.
– Даже не представляю себе, как, – вяло отозвалась госпожа Май, оглаживая пальцем малиновый ворс альбома.
– А я представляю, – клиентка всколыхнулась, – я же постоянная читательница вашего журнала. Вы направьте его ко мне, дайте ему задание…
– Он специализируется по другой части, – сопротивлялась Ольга, – и привык к личностям выдающимся…
– А я такая и есть, – заявила нахально вдова. – Сами видите, я не из робкого десятка. Вот аванс.
Ольга смотрела на купюры, вытащенные резвой вдовой из ридикюля и положенные поверх альбома, и в сомнении качала головой. И пока она думала, в наступившей тишине расслышала какие-то странные звуки, будто сдержанные рыдания. Она перевела взгляд на дверь.
– Хорошо, – решилась Ольга Леонардовна. – Я попробую, но должна вас предупредить: авансов мы не возвращаем.
– Я знаю, – обрадовалась вдова. – Уверена, задаток не пропадет. Я в четверг вас снова навещу.
Она тяжело поднялась и направилась к выходу. Как только дверь открылась и госпожа Струмова шагнула в коридор, в проеме дверей обозначилось еще одно создание женского пола: высокая худосочная дама неопределенного возраста, в черном потертом пальто с облезлым воротником. Ее впалые щеки горели румянцем. Глаза блестели от набежавших слез. Руки ее в ветхих перчатках были сложены умоляюще на груди.
– Госпожа Май! – воскликнула дама и широким шагом ринулась в приемную. Ольга, оторопев, застыла в уголке дивана. – Госпожа Май! Молва о вас, как о женщине прогрессивной, идет по всему свету! Помогите несчастной жертве произвола!
– Успокойтесь, прошу вас. – Ольга властно указала на стул для посетителей. Ей с трудом удалось скрыть неприязнь, охватившую ее при виде очередной просительницы. – Вы ищете свою половину?
– Я давно ничего не ищу, кроме справедливости и милосердия, – с горькой усмешкой продолжила чахоточная. Ее худощавое, нервное лицо исказилось гримасой сомнения, и она принялась с мягким упреком бросать Ольге вопрос за вопросом. – Неужели мне надо встать перед вами на колени и взывать к вашему уму и человечности? Неужели вы откажитесь спасти невинно пострадавшую? Протянуть ей руку помощи?
– Я готова поместить ваше объявление со значительной скидкой, – госпожа Май смутилась. – Извольте сообщить ваши данные.
– Мои данные? – странная посетительница опустилась на стул и со скорбным удивлением огляделась. – Но разве я в полиции? Мои данные вы можете получить у царских сатрапов. Это они гноили меня в Сибири, они погубили мою молодость и красоту на Нерчинских рудниках, заковывали меня в кандалы, лишали сна и пищи…
– Погодите, погодите. Я не поняла: чего же вы хотите?
– Я прошу вашей помощи. – Женщина вынула из ридикюля носовой платочек и приложила к глазам. – Увы! Это единственное, что мне осталось! Мне, пострадавшей за свои прогрессивные убеждения! Мне, слушавшей в Москве лекции самого Менделеева!
– Вы химик? Бомбистка? – догадалась Ольга Леонардовна.
– Да, да. И за это я пострадала от гнусного режима! – Жертва режима вскочила и замельтешила перед глазами хозяйки подобно маятнику. – Они обнаружили в моем доме всего понемногу: полпуда кальция и два фунта этого… купороса… И горсточку кокаина. И они посчитали, что я собиралась изготовить бомбу. А я была в связи с самим Морозовым! Меня и упекли в рудники…
– О каком Морозове вы говорите? – заинтересовалась Ольга. – О народовольце? Который об «Откровении» писал?
– О нем! О нем самом! – с жаром воскликнула дама. Она остановилась, сжала губы в жесткую черту и, исподлобья глянув на Ольгу, процедила: – Так вы поможете жертве или нет?
Ольга отвела взор и, чувствуя себя неловко, ответила:
– К сожалению, мой кассир сейчас отсутствует. Приходите завтра после обеда. Он выдаст вам.. Э-э-э… двадцать пять рублей?
Дама усмехнулась и враждебно, с бесстыдством, заявила:
– Увы, сударыня, у меня даже белья нет. – Она задрала подол юбки и показала грубые продырявленные чулки.
– Хорошо, хорошо, – заторопилась Ольга, – я подготовлю для вас одежду. Завтра и получите.
Дама взирала на госпожу Май с глубоким презрением, весь вид страдалицы говорил: и вот из-за таких я гнила в Сибири? И вот такие считаются прогрессивной частью общества?
Ольга потянулась к шнуру, чтобы вызвать колокольчиком Данилу. Посетительница столкнулась с конторщиком в дверях – Данила едва успел юркнуть в сторону, ибо жертва режима двигалась прямо на него.
– Есть еще кто-нибудь на прием? – нелюбезно обратилась к нему Ольга.
– Нет, сегодня все, – крикнул Данила, устремляясь на безопасном расстоянии за последней визитершей, чтобы выпроводить ее из редакции и запереть дверь, дав наконец отдых измученной Ольге Леонардовне.
Когда он вернулся в приемную, Ольга уже скинула парик с проклятой косой и мещанскую шаль.
– Коньяку хочешь? – спросила она Данилу. – Согревает.
Данила не ответил, поскольку каждый приемный день слышал этот вопрос, и всякий раз Ольга Леонардовна вынимала из заветного уголка бутылку и рюмку, чтобы забыть о море женских несчастий, которыми полнилась ее приемная в эти вечерние часы.
– Ася ушла?
– Никак нет, барыня. Да я прослежу, не тревожьтесь. – Он принял рюмку из рук хозяйки. – Вам уж на покой пора.
Часы пробили восемь с четвертью.
– Пожалуй, ты прав, батюшка. – Ольга чувствовала, как живительный напиток возвращает ей силы. – Еще и поужинать надо. Кстати, явился ли наш постоялец?
– Пока не изволил прийти, – ответил Данила, пряча глаза. – Не нравится мне это. Как бы худа не было.
Ольга налила еще рюмку коньяку, закурила пахитоску, подошла к окну и отодвинула гардину: на погруженной во тьму улице было пустынно.
Только фонарь одиноко покачивался в отдалении да светились редкие окошки противоположного дома.
– Говори яснее, – попросила она устало, – я и так уж измоталась.
– Понимаете, дорогая Ольга Леонардовна, благодетельница вы наша, робею говорить, а тревога-то душеньку распирает. Ну да Бог с ним, все одно. Сегодня днем наводил я порядок в буфетной, так мы с господином Шалопаевым сговорились, чтобы аккуратность хранить, прислуга ведь не каждый день ходит…
– Давай к делу. – Ольга в нетерпении стряхнула пепел с пахитоски в горшок с алоэ.
– Короче, докладываю, благодетельница. Оружия не нашел. Кокаина тоже. Видно, наш красавчик не из лихих людишек и не кокаинист. Курева так же не обнаружил. Есть тетрадка стихов. Не Пушкин, но талантик развить можно. Фотография также имеется, с ласковой надписью, на французском. Может, матушки его драгоценной? Красивая дамочка…
– Ну и что? – досада Ольги нарастала.
– Так-то все ничего, – согласился Данила. – Да вот имеются две подозрительные вещички. Первая – очищенный апельсин. Видимо, выложил на ночь из кармана – так на подоконнике и забыл. Засох совсем.
– Что ж здесь подозрительного? – не поняла Ольга.
– На первый взгляд ничего, – закивал Данила и перешел на шепот: – Да ведь неясно, откуда фрукт взялся. И зачем за штору на подоконнике спрятан?
– Ты же сам только что сказал, что он, видимо, перед сном из кармана выложил, – напомнила госпожа Май, – а взять он его мог где угодно. Там, где вчера был. Говорит, на каком-то теософском капитуле.
– Вот-вот. – Данила поднял указательный палец. – Там что, апельсины крутят? И что за привычка такая апельсины по карманам засовывать?
– Привычка действительно не из лучших. – Ольга усмехнулась. – Но почему ты думаешь, что он прятал апельсин?
– Потому, дорогая моя госпожа, что за апельсином стоял медицинский пузырек. И без наклейки! А что это значит?
Ольга в упор смотрела на вездесущего старичка.
– Болен наш красавчик, болен серьезно. Лекарство скрывает, и название специально уничтожил, чтобы никто не догадался о его ужасном недуге.
Ольга загасила пахитоску и подошла к столу, чтобы налить рюмку коньяку.
– Ты думаешь, у него венерическая болезнь? – прямо спросила она.
– Я ничего не утверждаю, – Данила опустил глаза, – мое дело вам сообщить обо всех непорядках. А выводы делать – тут умишка моего не хватает, я по справедливости признаюсь.
– Хорошо, иди. – Ольга устало опустилась в кресло, подняла руки к голове, вынула шпильки, и по плечам ее рассыпались освобожденные черные волосы.
Она смотрела на бутылку коньяку и думала о том, что проклятый вторник еще не закончился и следовало ожидать новых подвохов судьбы. Впрочем, соображения Данилы можно расценивать и как добрый знак. Сегодня утром, ознакомившись с пачкой любовных писем Самсону, она намеревалась за неделю привязать к себе юношу более прочными узами. И собиралась употребить все свое мастерство, хотя пускала его в ход очень осмотрительно и нечасто. Теперь следовало подождать, проявить осторожность. Ольга Леонардовна предпочитала не верить никому безоговорочно, даже шустрому Даниле, и всегда проверяла то, что можно проверить.
Несколько успокоенная принятым решением, она все-таки не избавилась от тревоги. Неужели Самсон и сегодня предпочтет проводить вечер не с ней, а где-то в другом месте? Неужели он не устоит перед столичными соблазнами? Неужели не явится к ужину?
Госпожа Май не расслышала, как к открытым дверям подошла Ася – девушка всегда ступала бесшумно, как мышка, чем раздражала Ольгу Леонардовну.
– Прошу прощения, – нерешительно сказала Ася, – но вас просят к телефону. Там, в редакции. Звонит следователь Тернов…
Сердце Ольги дрогнуло – неужели что-то случилось с Эдмундом?
Она встала с кресла и поспешила в редакционное помещение. На столике у дверей на зеленом сукне лежала снятая с рычажка трубка.
– Редактор журнала «Флирт» у аппарата, – сказала она, не узнав своего голоса.
– Следователь Казанской части, Тернов Павел Миронович. Служит ли в вашем журнале Самсон Васильевич Шалопаев?
– Да, он наш новый сотрудник. – Голос госпожи Май упал.
– В таком случае ставлю вас в известность, что господин Шалопаев арестован и находится в следственной камере второй части Казанского участка.
– За что? За что он арестован?
– За покушение на депутата Государственной Думы!
Глава 13
Сотрудники давно покинули редакцию, только у дверей сидел Данила да в своем закутке стучала на «Ремингтоне» Ася. По вторникам и четвергам, в приемные дни, барышня задерживалась в редакции, считалось, что она остается в помощь Ольге Леонардовне. Но на самом деле Ася, по заданию мягкосердечной, жалостливой Ольги, готовила материал под рубрикой «Энциклопедия девушки»: пролистывала очередной обтрепанный том Брокгауза и Эфрона и выпечатывала оттуда пригодные для рубрики сведения. Чего только там ни находила простодушная Ася! Половину потом Ольга вымарывала, и под псевдонимом «Русская Ариадна» в номере появлялась всякая всячина…
На пороге приемной возник Данила.
– Ну что, голубчик, много ли посетителей осталось?
Ольга задала свой вопрос медоточивым голосом, полагая, что такой тон не вспугнет ее трепетных посетительниц.
– Еще две дамы, – доложил Данила и подмигнул ободряюще.
– Проси, голубчик, проси, – пропела Ольга, делая Даниле «страшные» глаза.
Она и так приняла сегодня дюжину посетительниц! Мог бы припозднившихся и отвадить. Поберечь хозяйку. Так нет, хитрован, изображает, что печется о процветании журнала.
Госпожа Май вспомнила омерзительную утреннюю картинку, в которой поучаствовали все… Они-то разбежались, а она-то осталась! Читать готовые рукописи, подписывать финансовые документы, согласовывать «творчество» и «деловую часть», которой ведал Антон. Затем съездила к модистке и выбрала новую шляпку. И не потому, что гороскоп госпожи Астростеллы предрекал ее недавно приобретенной роскошной шляпе неудачу на этой неделе, а потому, что вчера в театре такую же модель она увидела на голове прославившейся госпожи Матвеевой, любовницы градоначальника… И после всех хлопот надобно битых два часа принимать подательниц брачных объявлений.
В приемную вплыла тучная низкорослая дамочка в зеленом с лиловым платье с обильными аппликациями черного гипюра, в безвкусной, явно купленной по дешевке бархатной шляпке с пером и вуалеткой. Складки на лифе, спереди и сзади, подчеркивали полноту дамы.
– Прошу вас, сударыня, – широко улыбаясь, госпожа Май приветствовала плюшку с аппликациями, – присаживайтесь. Я вас внимательно слушаю.
Посетительница устроилась на диванчике, рядом с Ольгой, откинула вуаль и представилась:
– Вдова полкового фельдшера Струмова, Ангелина Григорьевна.
Госпожа Май, продолжая радушно улыбаться, придвинула гостье вазочку с конфетами, заблаговременно поставленную на столик у дивана.
Пока вдова высматривала сласти по своему вкусу, Ольга цепким взглядом ухватывала «изюминки» клиентки: широкое плоское лицо с пухлыми щеками, маленький нос-кнопочка, губы-вишенки, клочковатые брови над утопающими в глазницах темными глазками.
– Вы желаете подать брачное объявление?
– Право, не знаю, как и сказать, – клиентка зарделась. – Одиночество замучило, совсем невыносимо. А и боюсь опять угодить в лапы злодея, прости меня, Господи. Покойный мой муженек пьянствовал беспробудно. А во время жениховства никак себя не выказал. Слава Всевышнему, мучиться пришлось недолго.
Госпожа Май с состраданием кивала, всем своим видом демонстрируя полное понимание и готовность помочь несчастной.
– Сударыня, – спросила она вкрадчиво, – Всевышний милосерден, он дважды не посылает одно и то же несчастье. Да еще такой достойной женщине. Поверьте мне, у меня есть опыт.
Вдова отправила в рот засахаренную сливу и, гоняя ее за щекой, испытующе смотрела на госпожу Май. Наконец расправилась со сливой, угнездилась поудобнее и с неясным намеком сказала:
– Публиковать личное объявление я не хочу. Пока. Пока я рассчитываю на конфиденциальную услугу.
– С превеликим удовольствием, сударыня. Но расценки на конфиденциальные услуги значительно выше.
– Я знаю, но я хотела бы взглянуть на женихов. – Толстушка жеманно выпятила губы-вишенки.
Ольга взяла с придиванной полочки толстый альбом в бархатной обложке – волнующий малиновый ворс всегда, на ее взгляд, пробуждал у клиенток эротическое волнение.
Клиентка отодвинула вазочку со сластями подальше, положила альбом на столик и стала его перелистывать.
– Этот слишком молод и щупл, – комментировала она, внимательно приглядываясь к снимкам, – а у этого слишком пошлые усы. Так… Старики меня не интересуют, даже в чинах… А этот красавчик – просто конфетка, да не возьмет он меня. Он богат?
Ольга Леонардовна поняла вопрос по-своему.
– То есть вы, уважаемая Ангелина Григорьевна, предпочитаете несколько женоподобный тип. Дородных, в теле, так сказать…
– Да, да, – подхватила клиентка, – и волос на голове чтоб было побольше. А вообще-то, здесь у вас достойных мало. Я знаю, мужчины не любят прибегать к услугам свах, даже журнальных. – Она закрыла альбом и равнодушно отодвинула его от себя. Потом замялась, пожевала губами и решилась: – Поскольку у вас есть опыт в сватовстве… Помогите мне. – Госпожа Струмова прильнула к Ольге, схватила ее руку и жарко зашептала: – Я гонорар вам по счету заплачу и чаевые хорошие дам, только сосватайте меня за человека, которого я сама нашла.
– Такая услуга стоит еще дороже, – заявила Ольга Леонардовна, осторожно освобождая свою руку из пухлых ладошек. – И, сударыня, – госпожа Май, стараясь, во что бы то ни стало, сохранить спокойствие и доброжелательность, передвинулась в уголок дивана, – я обычно такими вещами не занимаюсь, слишком хлопотно.
– Ой, – перебила ее клиентка, – у меня все просто. Я присмотрела себе жениха в вашем журнале. Чуть не каждый день его вижу, в окошко. Живу-то я рядом…
Ольга Леонардовна похолодела. Она догадывалась, о каком женихе ведет речь глазастая вдовушка.
– Хоть я и небогата, поскольку благоверный мой все пропивал, но у меня есть дядюшка, – стрекотала вдова, – он вот-вот отойдет в мир иной, так что будущее мое лучше настоящего. Говорю вам как женщина женщине. Но я хочу, чтобы мой будущий муж увидел достоинства во мне, а не в моих капиталах. Я так рассчитываю на ваше обаяние, на ум, на сноровку. Сосватайте нас.
– Даже не представляю себе, как, – вяло отозвалась госпожа Май, оглаживая пальцем малиновый ворс альбома.
– А я представляю, – клиентка всколыхнулась, – я же постоянная читательница вашего журнала. Вы направьте его ко мне, дайте ему задание…
– Он специализируется по другой части, – сопротивлялась Ольга, – и привык к личностям выдающимся…
– А я такая и есть, – заявила нахально вдова. – Сами видите, я не из робкого десятка. Вот аванс.
Ольга смотрела на купюры, вытащенные резвой вдовой из ридикюля и положенные поверх альбома, и в сомнении качала головой. И пока она думала, в наступившей тишине расслышала какие-то странные звуки, будто сдержанные рыдания. Она перевела взгляд на дверь.
– Хорошо, – решилась Ольга Леонардовна. – Я попробую, но должна вас предупредить: авансов мы не возвращаем.
– Я знаю, – обрадовалась вдова. – Уверена, задаток не пропадет. Я в четверг вас снова навещу.
Она тяжело поднялась и направилась к выходу. Как только дверь открылась и госпожа Струмова шагнула в коридор, в проеме дверей обозначилось еще одно создание женского пола: высокая худосочная дама неопределенного возраста, в черном потертом пальто с облезлым воротником. Ее впалые щеки горели румянцем. Глаза блестели от набежавших слез. Руки ее в ветхих перчатках были сложены умоляюще на груди.
– Госпожа Май! – воскликнула дама и широким шагом ринулась в приемную. Ольга, оторопев, застыла в уголке дивана. – Госпожа Май! Молва о вас, как о женщине прогрессивной, идет по всему свету! Помогите несчастной жертве произвола!
– Успокойтесь, прошу вас. – Ольга властно указала на стул для посетителей. Ей с трудом удалось скрыть неприязнь, охватившую ее при виде очередной просительницы. – Вы ищете свою половину?
– Я давно ничего не ищу, кроме справедливости и милосердия, – с горькой усмешкой продолжила чахоточная. Ее худощавое, нервное лицо исказилось гримасой сомнения, и она принялась с мягким упреком бросать Ольге вопрос за вопросом. – Неужели мне надо встать перед вами на колени и взывать к вашему уму и человечности? Неужели вы откажитесь спасти невинно пострадавшую? Протянуть ей руку помощи?
– Я готова поместить ваше объявление со значительной скидкой, – госпожа Май смутилась. – Извольте сообщить ваши данные.
– Мои данные? – странная посетительница опустилась на стул и со скорбным удивлением огляделась. – Но разве я в полиции? Мои данные вы можете получить у царских сатрапов. Это они гноили меня в Сибири, они погубили мою молодость и красоту на Нерчинских рудниках, заковывали меня в кандалы, лишали сна и пищи…
– Погодите, погодите. Я не поняла: чего же вы хотите?
– Я прошу вашей помощи. – Женщина вынула из ридикюля носовой платочек и приложила к глазам. – Увы! Это единственное, что мне осталось! Мне, пострадавшей за свои прогрессивные убеждения! Мне, слушавшей в Москве лекции самого Менделеева!
– Вы химик? Бомбистка? – догадалась Ольга Леонардовна.
– Да, да. И за это я пострадала от гнусного режима! – Жертва режима вскочила и замельтешила перед глазами хозяйки подобно маятнику. – Они обнаружили в моем доме всего понемногу: полпуда кальция и два фунта этого… купороса… И горсточку кокаина. И они посчитали, что я собиралась изготовить бомбу. А я была в связи с самим Морозовым! Меня и упекли в рудники…
– О каком Морозове вы говорите? – заинтересовалась Ольга. – О народовольце? Который об «Откровении» писал?
– О нем! О нем самом! – с жаром воскликнула дама. Она остановилась, сжала губы в жесткую черту и, исподлобья глянув на Ольгу, процедила: – Так вы поможете жертве или нет?
Ольга отвела взор и, чувствуя себя неловко, ответила:
– К сожалению, мой кассир сейчас отсутствует. Приходите завтра после обеда. Он выдаст вам.. Э-э-э… двадцать пять рублей?
Дама усмехнулась и враждебно, с бесстыдством, заявила:
– Увы, сударыня, у меня даже белья нет. – Она задрала подол юбки и показала грубые продырявленные чулки.
– Хорошо, хорошо, – заторопилась Ольга, – я подготовлю для вас одежду. Завтра и получите.
Дама взирала на госпожу Май с глубоким презрением, весь вид страдалицы говорил: и вот из-за таких я гнила в Сибири? И вот такие считаются прогрессивной частью общества?
Ольга потянулась к шнуру, чтобы вызвать колокольчиком Данилу. Посетительница столкнулась с конторщиком в дверях – Данила едва успел юркнуть в сторону, ибо жертва режима двигалась прямо на него.
– Есть еще кто-нибудь на прием? – нелюбезно обратилась к нему Ольга.
– Нет, сегодня все, – крикнул Данила, устремляясь на безопасном расстоянии за последней визитершей, чтобы выпроводить ее из редакции и запереть дверь, дав наконец отдых измученной Ольге Леонардовне.
Когда он вернулся в приемную, Ольга уже скинула парик с проклятой косой и мещанскую шаль.
– Коньяку хочешь? – спросила она Данилу. – Согревает.
Данила не ответил, поскольку каждый приемный день слышал этот вопрос, и всякий раз Ольга Леонардовна вынимала из заветного уголка бутылку и рюмку, чтобы забыть о море женских несчастий, которыми полнилась ее приемная в эти вечерние часы.
– Ася ушла?
– Никак нет, барыня. Да я прослежу, не тревожьтесь. – Он принял рюмку из рук хозяйки. – Вам уж на покой пора.
Часы пробили восемь с четвертью.
– Пожалуй, ты прав, батюшка. – Ольга чувствовала, как живительный напиток возвращает ей силы. – Еще и поужинать надо. Кстати, явился ли наш постоялец?
– Пока не изволил прийти, – ответил Данила, пряча глаза. – Не нравится мне это. Как бы худа не было.
Ольга налила еще рюмку коньяку, закурила пахитоску, подошла к окну и отодвинула гардину: на погруженной во тьму улице было пустынно.
Только фонарь одиноко покачивался в отдалении да светились редкие окошки противоположного дома.
– Говори яснее, – попросила она устало, – я и так уж измоталась.
– Понимаете, дорогая Ольга Леонардовна, благодетельница вы наша, робею говорить, а тревога-то душеньку распирает. Ну да Бог с ним, все одно. Сегодня днем наводил я порядок в буфетной, так мы с господином Шалопаевым сговорились, чтобы аккуратность хранить, прислуга ведь не каждый день ходит…
– Давай к делу. – Ольга в нетерпении стряхнула пепел с пахитоски в горшок с алоэ.
– Короче, докладываю, благодетельница. Оружия не нашел. Кокаина тоже. Видно, наш красавчик не из лихих людишек и не кокаинист. Курева так же не обнаружил. Есть тетрадка стихов. Не Пушкин, но талантик развить можно. Фотография также имеется, с ласковой надписью, на французском. Может, матушки его драгоценной? Красивая дамочка…
– Ну и что? – досада Ольги нарастала.
– Так-то все ничего, – согласился Данила. – Да вот имеются две подозрительные вещички. Первая – очищенный апельсин. Видимо, выложил на ночь из кармана – так на подоконнике и забыл. Засох совсем.
– Что ж здесь подозрительного? – не поняла Ольга.
– На первый взгляд ничего, – закивал Данила и перешел на шепот: – Да ведь неясно, откуда фрукт взялся. И зачем за штору на подоконнике спрятан?
– Ты же сам только что сказал, что он, видимо, перед сном из кармана выложил, – напомнила госпожа Май, – а взять он его мог где угодно. Там, где вчера был. Говорит, на каком-то теософском капитуле.
– Вот-вот. – Данила поднял указательный палец. – Там что, апельсины крутят? И что за привычка такая апельсины по карманам засовывать?
– Привычка действительно не из лучших. – Ольга усмехнулась. – Но почему ты думаешь, что он прятал апельсин?
– Потому, дорогая моя госпожа, что за апельсином стоял медицинский пузырек. И без наклейки! А что это значит?
Ольга в упор смотрела на вездесущего старичка.
– Болен наш красавчик, болен серьезно. Лекарство скрывает, и название специально уничтожил, чтобы никто не догадался о его ужасном недуге.
Ольга загасила пахитоску и подошла к столу, чтобы налить рюмку коньяку.
– Ты думаешь, у него венерическая болезнь? – прямо спросила она.
– Я ничего не утверждаю, – Данила опустил глаза, – мое дело вам сообщить обо всех непорядках. А выводы делать – тут умишка моего не хватает, я по справедливости признаюсь.
– Хорошо, иди. – Ольга устало опустилась в кресло, подняла руки к голове, вынула шпильки, и по плечам ее рассыпались освобожденные черные волосы.
Она смотрела на бутылку коньяку и думала о том, что проклятый вторник еще не закончился и следовало ожидать новых подвохов судьбы. Впрочем, соображения Данилы можно расценивать и как добрый знак. Сегодня утром, ознакомившись с пачкой любовных писем Самсону, она намеревалась за неделю привязать к себе юношу более прочными узами. И собиралась употребить все свое мастерство, хотя пускала его в ход очень осмотрительно и нечасто. Теперь следовало подождать, проявить осторожность. Ольга Леонардовна предпочитала не верить никому безоговорочно, даже шустрому Даниле, и всегда проверяла то, что можно проверить.
Несколько успокоенная принятым решением, она все-таки не избавилась от тревоги. Неужели Самсон и сегодня предпочтет проводить вечер не с ней, а где-то в другом месте? Неужели он не устоит перед столичными соблазнами? Неужели не явится к ужину?
Госпожа Май не расслышала, как к открытым дверям подошла Ася – девушка всегда ступала бесшумно, как мышка, чем раздражала Ольгу Леонардовну.
– Прошу прощения, – нерешительно сказала Ася, – но вас просят к телефону. Там, в редакции. Звонит следователь Тернов…
Сердце Ольги дрогнуло – неужели что-то случилось с Эдмундом?
Она встала с кресла и поспешила в редакционное помещение. На столике у дверей на зеленом сукне лежала снятая с рычажка трубка.
– Редактор журнала «Флирт» у аппарата, – сказала она, не узнав своего голоса.
– Следователь Казанской части, Тернов Павел Миронович. Служит ли в вашем журнале Самсон Васильевич Шалопаев?
– Да, он наш новый сотрудник. – Голос госпожи Май упал.
– В таком случае ставлю вас в известность, что господин Шалопаев арестован и находится в следственной камере второй части Казанского участка.
– За что? За что он арестован?
– За покушение на депутата Государственной Думы!
Глава 13
А Самсон Васильевич Шалопаев, потирая локоть, ноющая боль в котором не только не утихала, но и с каждой минутой становилась все острее, сидел, понурившись, перед столом следователя-дознавателя Павла Мироновича Тернова. Напротив начинающего журналиста развалился бледный, с дряблыми щеками, выдающими нездоровый образ жизни, депутат Государственной Думы господин Гарноусов.
– Итак, вы узнаете в задержанном стрелявшего в вас человека? – с нарочитым бесстрастием обратился дознаватель к потерпевшему.
Павел Миронович очень боялся, что депутат снова начнет краснобайствовать и докричится-таки до апоплексического удара.
– Я не стрелял, – опередил депутата с ответом Самсон. – Это ошибка. Прошу занести мои слова в протокол.
Тернов согласно кивнул ухмылявшемуся письмоводителю, который в своем уголке, за черным столом, строчил протокол допроса.
– Как я понял, этот субъект, – Гарноусов дернул головой в сторону Шалопаева, – из студентов. А я вчера с трибуны Думы требовал разогнать этот рассадник марксистской заразы – Петербургский университет! Уверен, именно там молодой человек набрался разрушительных бацилл.
– Вряд ли он успел чего-либо набраться, господин депутат. Господин Шалопаев только три дня как приехал из Казани, – внес ясность следователь, сам являвшийся выпускником петербургского рассадника заразы.
– А! – Гарноусов выкатил мутные глаза. – Так бы сразу и говорили! Умонастроения учащихся Казанского университета широко известны! Сплошные преступники! Половина под подозрением у охранки. А сколько отчислено и отправлено под надзор полиции в ссылку! И я завтра, слышите ли, завтра же поставлю в Думе вопрос о том, чтобы предусмотреть препоны для въезда в российскую столицу сомнительных личностей, выкованных казанскими Робеспьерами и дантонами.
– Погодите, господин Гарноусов, – Павел Миронович, умело скрывая растущую антипатию к речистому пустозвону, остановил разошедшегося депутата, – вы не ответили на мой вопрос. Вы узнаете в этом человеке стрелявшего в вас?
– Да как же я могу его узнать?! – воскликнул Гарноусов, с презрением бросив взгляд на кожаный диванчик, где валялись разодранное пальто Самсона да грязный шарф, с бахромы которого капал на пол тающий снег. – Я же не видел злоумышленника! Не видел! Повторяю еще раз: я пришел в салон получить услуги куафера! Сидел себе мирно в кресле и, дожидаясь своей очереди, перелистывал газеты. Все три цирюльника были заняты. И вдруг – грохот, разбитые стекла витрины, ледяной холод, ворвавшийся в пролом… Я инстинктивно упал на пол.
– Я это уже слышал, господин депутат, – едва уловив паузу в драматическом рассказе, Павле Миронович поспешил прервать потерпевшего. – Однако свидетели показывают, что вы не газету читали, а беседовали с каким-то мужчиной.
– Ложь! Ложь и провокация! – Депутат в гневе, несколько утрированном, вскочил со стула. – Происки моих политических врагов! Гнусный слух из фракции левых! Кстати, вы проверили цирюльников на благонадежность?
– Мы-то проверим, господин Гарноусов, – безмятежно ответил Тернов, досадуя мысленно, что неприятный субъект поймал его на упущении. – Всему свое время. Но мне удивительно, что вы, крупный политический деятель, посещаете неизвестные вам парикмахерские салоны, не удостоверившись в их репутации. Так с кем вы беседовали?
– С каких пор посещать парикмахерские считается предосудительным делом? – огрызнулся потерпевший. Он снова уселся и в раздумье поскреб толстым мизинцем ушную раковину. – Не помню никого. Разве что какой-нибудь клиент. Может, я и перебросился с ним ничего не значащим словцом. Не забывайте, – в голосе политического деятеля зазвучали патетические нотки, – я нахожусь в горниле острейшей политической борьбы, а в газетах пишут Бог весть что, совершенно не разбираясь в существе вопросов! И какое мне дело до клиентов?!
– А вы не заметили, куда девался этот клиент? – Тернов не дал сбить себя с толку.
– Вы лучше у дворника спросите, – язвительно предложил Гарноусов. – Я вообще в ту минуту с жизнью прощался. А дворник молодец: догнал злостного убийцу, скрутил голубчика и вещественные доказательства добыл.
– Я не стрелял в господина Гарноусова, – Самсон все еще потирал локоть, нещадно вывернутый героическим дворником. – В него стреляла женщина. Я ее видел.
– Как вам не стыдно, молодой человек! – депутат, с виду тучный и лишенный мускулатуры, взвился едва ли не под потолок. – Стрелять вы мастер! А как отвечать – так в кусты? За спину слабого пола прятаться? На какую женщину вы намекаете?
– Погодите, господин депутат, – Тернов вновь остановил краснобая, – допрос все-таки веду я. Господин Шалопаев, отвечайте прямо, не увиливая. Почему вы бежали с места происшествия?
Самсон еще у салона, на улице, разъяснил подоспевшему городовому, что бежал с испугу, а вовсе не оттого, что стрелял. Теперь он хотел было объяснить все с начала, но задумался – надо ли скрывать, что вместе с ним был и Фалалей Черепанов? Ведь когда они услышали выстрел, звон разбитых стекол и крики, Фалалей рявкнул: «Бежим врассыпную! » – и оба бросились в разные стороны. Фалалей, возможно, уже греется дома, пьет чаек с птифурами и знать не знает, что Самсон оказался не таким быстроногим. Самсон колебался: он боялся своим признанием подвести своего наставника из журнала «Флирт», но ведь именно Фалалей, с его обширными знакомствами в сфере правопорядка, мог вызволить несмышленого провинциала из неприятной передряги.
– Молчите, запираетесь, – с сожалением констатировал Тернов. – Это вам не поможет. Вы же не будете отрицать, что обнаруженный пистолет принадлежит вам?
Самсон вздохнул – и зачем он только взял оружие с собой? Боялся мстительных извозчиков, хотел пугнуть в случае чего. А вон как обернулось – пока он боролся с дюжим дворником, заламывавшим ему руки и хватившим кулаком по уху задержанному, из кармана сюртука пистолет и вывалился.
– Но я не стрелял в господина депутата…
Самсон сознавал, что его возражения звучат неубедительно. Казенная обстановка действовала на него угнетающе. Он впервые попал в следственную камеру, оказавшуюся просторной комнатой с высоким потолком. Единственное ее окно, высокое, зарешеченное, смотрело в обрамленный заснеженными крышами двор. Вдоль крашенных зеленой масляной краской стен стояли шкафы с приоткрытыми дверцами, из которых высовывались дюжины синих папок, два стола, один, поменьше, – письмоводителя, другой, посолиднее, с зеленой настольной лампой, – самого следователя, диван и два кресла с потрепанной кожаной обивкой, с десяток стульев. Яркий свет электрических лампочек в тарелкообразной люстре под высоким потолком хорошо освещал развешанные в простенках, между шкафами, схематические планы столичных улиц и площадей, театров и вокзалов с обозначением расстановки собственных экипажей, извозчьих закладок и ломовых лошадей.
Самсон чувствовал себя беззащитным и одиноким. Перед его мысленным взором возникла Эльза. Все рухнуло с ее исчезновением. Надо было сидеть в Казани и ждать ее возвращения, она бы непременно вернулась!
– Экспертиза покажет, стреляли вы из вашего пистолета или нет.
Павел Миронович Тернов испытывал к юноше тайную жалость. Давно ли и он сам был таким! Неискушенным в подлостях жизни, доверчивым, простодушным. Пока шишек себе не набил, ума не набрался. А этот Шалопаев, возможно, управится быстрее: красив, черт, дамочки быстро всему научат.
– Я могу быть свободным? – Гарноусов встал с оскорбленным видом. – Меня ждут государственные дела.
– Пожалуй, если у вас больше нет вопросов…
– Я хотел бы воспользоваться телефоном, – заявил депутат безапелляционным тоном. – Вы позволите?
– Только недолго.
Тернов решил на всякий случай не препятствовать депутату: кто знает, что взбредет тому в голову и с какой речью он завтра блеснет на трибуне? Борзописцы потом затреплют в печати, а прославиться таким образом следователь не желал.
– Итак, вы узнаете в задержанном стрелявшего в вас человека? – с нарочитым бесстрастием обратился дознаватель к потерпевшему.
Павел Миронович очень боялся, что депутат снова начнет краснобайствовать и докричится-таки до апоплексического удара.
– Я не стрелял, – опередил депутата с ответом Самсон. – Это ошибка. Прошу занести мои слова в протокол.
Тернов согласно кивнул ухмылявшемуся письмоводителю, который в своем уголке, за черным столом, строчил протокол допроса.
– Как я понял, этот субъект, – Гарноусов дернул головой в сторону Шалопаева, – из студентов. А я вчера с трибуны Думы требовал разогнать этот рассадник марксистской заразы – Петербургский университет! Уверен, именно там молодой человек набрался разрушительных бацилл.
– Вряд ли он успел чего-либо набраться, господин депутат. Господин Шалопаев только три дня как приехал из Казани, – внес ясность следователь, сам являвшийся выпускником петербургского рассадника заразы.
– А! – Гарноусов выкатил мутные глаза. – Так бы сразу и говорили! Умонастроения учащихся Казанского университета широко известны! Сплошные преступники! Половина под подозрением у охранки. А сколько отчислено и отправлено под надзор полиции в ссылку! И я завтра, слышите ли, завтра же поставлю в Думе вопрос о том, чтобы предусмотреть препоны для въезда в российскую столицу сомнительных личностей, выкованных казанскими Робеспьерами и дантонами.
– Погодите, господин Гарноусов, – Павел Миронович, умело скрывая растущую антипатию к речистому пустозвону, остановил разошедшегося депутата, – вы не ответили на мой вопрос. Вы узнаете в этом человеке стрелявшего в вас?
– Да как же я могу его узнать?! – воскликнул Гарноусов, с презрением бросив взгляд на кожаный диванчик, где валялись разодранное пальто Самсона да грязный шарф, с бахромы которого капал на пол тающий снег. – Я же не видел злоумышленника! Не видел! Повторяю еще раз: я пришел в салон получить услуги куафера! Сидел себе мирно в кресле и, дожидаясь своей очереди, перелистывал газеты. Все три цирюльника были заняты. И вдруг – грохот, разбитые стекла витрины, ледяной холод, ворвавшийся в пролом… Я инстинктивно упал на пол.
– Я это уже слышал, господин депутат, – едва уловив паузу в драматическом рассказе, Павле Миронович поспешил прервать потерпевшего. – Однако свидетели показывают, что вы не газету читали, а беседовали с каким-то мужчиной.
– Ложь! Ложь и провокация! – Депутат в гневе, несколько утрированном, вскочил со стула. – Происки моих политических врагов! Гнусный слух из фракции левых! Кстати, вы проверили цирюльников на благонадежность?
– Мы-то проверим, господин Гарноусов, – безмятежно ответил Тернов, досадуя мысленно, что неприятный субъект поймал его на упущении. – Всему свое время. Но мне удивительно, что вы, крупный политический деятель, посещаете неизвестные вам парикмахерские салоны, не удостоверившись в их репутации. Так с кем вы беседовали?
– С каких пор посещать парикмахерские считается предосудительным делом? – огрызнулся потерпевший. Он снова уселся и в раздумье поскреб толстым мизинцем ушную раковину. – Не помню никого. Разве что какой-нибудь клиент. Может, я и перебросился с ним ничего не значащим словцом. Не забывайте, – в голосе политического деятеля зазвучали патетические нотки, – я нахожусь в горниле острейшей политической борьбы, а в газетах пишут Бог весть что, совершенно не разбираясь в существе вопросов! И какое мне дело до клиентов?!
– А вы не заметили, куда девался этот клиент? – Тернов не дал сбить себя с толку.
– Вы лучше у дворника спросите, – язвительно предложил Гарноусов. – Я вообще в ту минуту с жизнью прощался. А дворник молодец: догнал злостного убийцу, скрутил голубчика и вещественные доказательства добыл.
– Я не стрелял в господина Гарноусова, – Самсон все еще потирал локоть, нещадно вывернутый героическим дворником. – В него стреляла женщина. Я ее видел.
– Как вам не стыдно, молодой человек! – депутат, с виду тучный и лишенный мускулатуры, взвился едва ли не под потолок. – Стрелять вы мастер! А как отвечать – так в кусты? За спину слабого пола прятаться? На какую женщину вы намекаете?
– Погодите, господин депутат, – Тернов вновь остановил краснобая, – допрос все-таки веду я. Господин Шалопаев, отвечайте прямо, не увиливая. Почему вы бежали с места происшествия?
Самсон еще у салона, на улице, разъяснил подоспевшему городовому, что бежал с испугу, а вовсе не оттого, что стрелял. Теперь он хотел было объяснить все с начала, но задумался – надо ли скрывать, что вместе с ним был и Фалалей Черепанов? Ведь когда они услышали выстрел, звон разбитых стекол и крики, Фалалей рявкнул: «Бежим врассыпную! » – и оба бросились в разные стороны. Фалалей, возможно, уже греется дома, пьет чаек с птифурами и знать не знает, что Самсон оказался не таким быстроногим. Самсон колебался: он боялся своим признанием подвести своего наставника из журнала «Флирт», но ведь именно Фалалей, с его обширными знакомствами в сфере правопорядка, мог вызволить несмышленого провинциала из неприятной передряги.
– Молчите, запираетесь, – с сожалением констатировал Тернов. – Это вам не поможет. Вы же не будете отрицать, что обнаруженный пистолет принадлежит вам?
Самсон вздохнул – и зачем он только взял оружие с собой? Боялся мстительных извозчиков, хотел пугнуть в случае чего. А вон как обернулось – пока он боролся с дюжим дворником, заламывавшим ему руки и хватившим кулаком по уху задержанному, из кармана сюртука пистолет и вывалился.
– Но я не стрелял в господина депутата…
Самсон сознавал, что его возражения звучат неубедительно. Казенная обстановка действовала на него угнетающе. Он впервые попал в следственную камеру, оказавшуюся просторной комнатой с высоким потолком. Единственное ее окно, высокое, зарешеченное, смотрело в обрамленный заснеженными крышами двор. Вдоль крашенных зеленой масляной краской стен стояли шкафы с приоткрытыми дверцами, из которых высовывались дюжины синих папок, два стола, один, поменьше, – письмоводителя, другой, посолиднее, с зеленой настольной лампой, – самого следователя, диван и два кресла с потрепанной кожаной обивкой, с десяток стульев. Яркий свет электрических лампочек в тарелкообразной люстре под высоким потолком хорошо освещал развешанные в простенках, между шкафами, схематические планы столичных улиц и площадей, театров и вокзалов с обозначением расстановки собственных экипажей, извозчьих закладок и ломовых лошадей.
Самсон чувствовал себя беззащитным и одиноким. Перед его мысленным взором возникла Эльза. Все рухнуло с ее исчезновением. Надо было сидеть в Казани и ждать ее возвращения, она бы непременно вернулась!
– Экспертиза покажет, стреляли вы из вашего пистолета или нет.
Павел Миронович Тернов испытывал к юноше тайную жалость. Давно ли и он сам был таким! Неискушенным в подлостях жизни, доверчивым, простодушным. Пока шишек себе не набил, ума не набрался. А этот Шалопаев, возможно, управится быстрее: красив, черт, дамочки быстро всему научат.
– Я могу быть свободным? – Гарноусов встал с оскорбленным видом. – Меня ждут государственные дела.
– Пожалуй, если у вас больше нет вопросов…
– Я хотел бы воспользоваться телефоном, – заявил депутат безапелляционным тоном. – Вы позволите?
– Только недолго.
Тернов решил на всякий случай не препятствовать депутату: кто знает, что взбредет тому в голову и с какой речью он завтра блеснет на трибуне? Борзописцы потом затреплют в печати, а прославиться таким образом следователь не желал.