Басов Николай Владленович. Крылья для ангела

Басов Николай
Крылья для ангела

   Николай Басов
   Крылья для ангела
   Почему люди не летают, как птицы? Этот вопрос волновал не только Катерину из хрестоматийной пьесы Островского. Корни людского стремления оторваться от грешной земли следует искать в далеком прошлом - во времена создания мифа об Икаре и даже ранее. Соответственно, и в произведениях фантастов летающие люди не редкость. Беляевский Ариэль, булгаковская Маргарита, герой рассказа Вячеслава Рыбакова "Не успеть!"... Популярный московский фантаст Николай Басов тоже не устоял перед возможностями, которые дает писателю эта тема. Его версия подчеркнуто современна и вместе с тем поднимает воистину вечные вопросы...
   Поссорившись с женой из-за того, что он задержался с ребятами в пивнушке, а она отказалась в третий раз разогревать борщ, Федор Чулков вышел из дома. Идти ему было некуда, все приятели уже, наверное, сидели перед телевизорами и вряд ли желали продолжения банкета. Весело, когда народу много, а вдвоем с кем-либо, да еще под изучающим взглядом чужой жены, сидеть перед тем же телевизором было не с руки. Поэтому Чулков отправился на Новодевичье поле, где давно приметил недорогой и, как ему казалось, вполне приличный ларек. Он решил немного остыть от упреков, которые выслушал от жены, а также от слов, которые сам высказал в запале и о которых уже жалел.
   Бесцельно побродив между кустов, он неожиданно заблудился, а потому присел на лавочку под кустом сирени. Рассуждая про себя, возможно ли ему выпить еще хотя бы одну бутылку пива, он просто сидел и смотрел на влюбленные парочки и на собачников, которые после ужина стали выводить своих хвостатых приятелей на прогулку. Внезапно откуда-то из-за спины послышался голос:
   - Чего сидим-то?
   Это был странный мужичок в серой полотняной кепке, в толстых очках дымчатого цвета, за которыми почти не видно было глаз, с огромным, просто необъятным пакетом из коричневой оберточной бумаги в руках. Он по-хозяйски расположился рядом с Чулковым и дружелюбно улыбнулся.
   Федор подозрительно покосился на мужичка, но все-таки решился и рассказал, как мог, что вот - жизнь протекает без смысла, жена ругается, дочь не здоровается, сын учится не то чтобы плохо, но как-то без вдохновения, поговорить не с кем, а раньше все было не в пример лучше.
   Мужичок сдержанно вздохнул и вдруг уверенно, словно даже с тайным удовлетворением проговорил:
   - Есть способ все исправить.
   - Да ну? - не поверил Чулков.
   А чтобы разочарование стало более явственным, хмыкнул. Хмык получился не очень выразительный, поэтому Чулков его повторил. Снова получилось не очень, тогда он попробовал в третий раз, и теперь вышло удачно.
   - Конечно, - убежденно отозвался мужичок в кепке. - Вот, держи.
   И он сунул в руки Чулкову свой пакет, вернее, поставил его перед Федором, потому что в высоту пакет был больше него самого и даже перегородил всю аллею. Чулков осторожно, стараясь не волноваться, попробовал на ощупь то, что находилось под бумагой. Это было что-то очень легкое, плотное и шуршащее.
   - Что это?
   - А крылья, - деловито сказал мужичок. - Ангельские. Надень их, помаши как следует, и полетишь... Если силенок хватит.
   - Силенок у меня хватит, - отозвался Федор. - А вот как быть с инженерными расчетами? Если бы люди вот так запросто могли летать, кто-нибудь уже давно...
   - Не сомневайся. Расчеты были, - перебил его мужичок. - Видишь, все глаза над ними растерял.
   Почему-то это утверждение показалось Федору особенно убедительным.
   - Ну, раз так... - начал было он, но договорить ему снова не дали. Мужичок поднялся, снял кепку, пригладил реденькие вихры, снова натянул свой головной убор и строго произнес:
   - Слышь, Чулков, ты не сомневайся.
   Федор не мог вспомнить, представлялся он этому типу или нет. Но то, что незнакомец правильно назвал его фамилию, определенно на что-то указывало. Может, действительно существуют такие люди, которые за здорово живешь раздают ангельские крылья?
   - Ладно, - согласился он. Ему-то сейчас все было по барабану. Он бы и бронепоезд купил, если бы сошелся в цене, хотя это совсем уж бессмысленная вещь, не то что крылья. - Может, найдем ларек и по пиву выпьем? Я угощаю. А то неудобно так вот... Бесплатно.
   - Я пива терпеть не могу, - веско ответил очкастый и двинулся по аллее, осторожно обходя наиболее свирепых на вид собак. Перед тем как скрыться за поворотом, он вдруг обернулся и странно захлопал руками, как бы пытаясь взлететь. И прокричал:
   - И тебе не советую!
   Почему-то это подействовало на Чулкова отрезвляюще. Он поднялся, подхватил крылья, которые оказались вполне транспортабельными, и отправился домой.
   Поутру у него почему-то разболелась голова. А вчера казалось, что он бодр и может выпить еще с полведра. Странное чувство, которое мучило его после беседы с мужичком в кепке, не проходило. Он вышел в прихожую, нашел огромный пакет и начал его рассматривать.
   Из кухни появились жена с дочерью. Они смотрели на Чулкова одинаково хмуро, словно ожидая оправданий. Но вместо того, чтобы сразу перейти к упрекам, жена с вызовом поинтересовалась:
   - Чулков, что это такое?
   - Ангельские крылья, - объяснил Федор. - Вчера на Новодевичьем поле один тип...
   - Даже слышать не хочу, - отмахнулась жена и ушла на кухню. А дочь только фыркнула, и куда выразительнее, чем это когда-либо удавалось Чулкову.
   - А вот и крылья! - в отчаянии закричал Чулков, вытаскивая их из пакета.
   Вообще-то, он их еще не видел. Вчера было не до того, а потом он и вовсе про них забыл и вспомнил только сегодня утром.
   Каркас крыльев был сделан из какого-то сложного по составу беловато-серого вещества; к планкам крепились легкие, удобные петли для рук. По бокам и сзади крылья оканчивались перьями, жесткими, упругими и гладкими, так что даже провести по ним ладонью было приятно. Спереди кромка крыльев была покрыта пухом, который должен был, вероятно, захватывать воздух при взмахе.
   - Здорово, пап, - сказал сын, выныривая из ванной. - Думаешь, настоящие?
   Федор вздохнул. Если бы сын не спросил, он, возможно, положил бы их на антресоли или повесил на стену. А этот вопрос все поставил на свои места крылья следовало испытать. Федор подхватил их, прошел через большую комнату, где стояла их с женой кровать. Сын обо всем догадался, обогнал его и открыл балконную дверь. Федор вышел на балкон.
   Жил он на третьем этаже хрущевской пятиэтажки. Еще три таких же дома были составлены углами, образуя двор, в котором имелись качели и песочница и который когда-то был покрыт кустами боярышника. Теперь этот боярышник по очереди вырубали соседи, когда им становилось некуда ставить новые машины. Так что развернуться, в смысле - полетать, в этом дворе было где.
   Он посмотрел вниз. Петляя между припаркованных машин, шли на работу люди. Чулкова они не видели, он их, похоже, совсем не интересовал, и это обнадеживало. Правда, если расчеты мужика окажутся неверными, падать Федору придется высоко, но он все-таки вдел руки в три последовательные, жесткие, как на старинном щите, петли - у плеча, у локтя и в кулаке. Крылья изогнулись, теперь они плотно лежали на спине Федора, словно срослись с нею.
   - Подожди, пап, тут сзади ремень какой-то, кажется, его нужно...
   - Сын подхватил торчащий слева ремешок, натянул и застегнул на правом крыле, соединив всю систему воедино. Зашел спереди, нашел еще пару каких-то тоненьких, но очень прочных и тугих ремешков и тоже уверенно, будто всегда этим занимался, загнал их в пряжки, похожие на те, что были у Чулкова на сандалетах. - Вот теперь правильно.
   Федор почувствовал себя очень непривычно. Он распростер крылья.
   Из глубины комнаты донесся голос дочери:
   - Вы чего это тут затеяли?
   Федор, не обернувшись, взмахнул крыльями. Хорошо, что у него на балконе не было всяких шкафов или досок. Хорошо, что его балкон не был застеклен, как у многих соседей. Иначе пришлось бы прыгать с крыши, а это страшнее.
   Сначала крылья рванули его вперед, он чуть изменил угол атаки, взмахнул ими еще раз, сильнее и шире, и... взмыл в воздух. Прямо вверх, словно подпрыгнул на месте. Конечно, при этом он довольно чувствительно стукнулся о балкон четвертого этажа, но голова все равно болела, так что Чулков даже не обратил на это внимания.
   - Мам, смотри, что они делают! - заорала дочь. Жена, свирепо рыча, бросилась в большую комнату.
   Это придало Чулкову сил. Он перебрался через ограждение, взмахнул руками еще раз и бросился в пустоту, надеясь, что если крылья и не подхватят его, то удастся спланировать на них и не очень ушибиться.
   Ощущение полета возникло сразу, как иногда во сне мгновенно приходит состояние парения. Это и было похоже на сон.
   Вот Чулков изо всех сил машет руками, вот удивительным образом находит под крыльями опору, вот зависает на месте, тут же соскальзывает чуть ли не до первого этажа, но опора под руками становится уже совершенно ощутимой...
   Он поднажал и начал подниматься. Промчался над крышами машин, поднялся еще немного и сумел перемахнуть через оставшиеся реденькие кусты боярышника. Снова напрягся, замахал руками чаще и оказался на уровне своего третьего этажа.
   Жена с балкона кричала во весь голос:
   - И так, окаянный, про тебя все соседки судачат, а тут еще...
   - Вам дай волю, вы про каждого сплетню сочините! - крикнул Чулков, но без злобы, а просто от невыразимого наслаждения. И это оказалось самым правильным. Жена умолкла: видимо, он попал в точку.
   Но не это было сейчас главным. Куда интереснее и важнее было то, что он летел. По-настоящему, поднявшись уже до середины четвертого этажа. Он летел.
   Потом разом стало тяжело. Кровь зашумела в ушах, сердце забилось так, словно он поднимал немыслимой тяжести штангу... И все-таки Чулков испытывал восторг. Даже счастье!
   И все волнения, все недовольство жизнью разом ушли. Мужичок в дымчатых очках не соврал - это было решение всех проблем. И очень качественное решение, так что у Чулкова не возникало ни малейшего сомнения: больше они никогда не вернутся. У него теперь была жизнь вместо прозябания, цель вместо пустых мечтаний, предназначение вместо непреходящей скуки!
   Вот тогда-то он и врезался в стену противоположного дома. Да еще всем телом, с такой силой, что чуть не свалился вниз. Он попытался оттолкнуться от стены, как пловец, достигший противоположного края бассейна, однако сделать это как следует ему не удалось. Он потерял высоту, даже зацепился за верхние ветки деревьев, но все-таки сумел выровняться.
   Теперь он летел назад, в сторону своего дома, развернувшись так, как этого не сумела бы сделать ни одна птица. Теперь ему приходилось снова набирать высоту, чтобы дотянуть до балкона. Чтобы хоть на руках на нем повиснуть... Приземлиться и очутиться в окружении разудалых автомобилистов и их жен почему-то казалось ему немыслимым.
   Он снова напрягся... И стукнулся крылом о провод. Боль была такая, будто он ударился рукой, а не пластмассой и перьями. Клочья пуха закружились, отброшенные порывом ветра. Чулков, изогнувшись, оглянулся и заметил, как соседский мальчишка подхватил пушинку...
   Приблизившись к дому, Чулков полетел вдоль окон. Все-таки он научился маневрировать, хотя получалось у него пока не очень. Потом он в очередной раз набрал высоту и, чувствуя, что сил уже не осталось, кинулся к своему балкону.
   О балконную ограду он тоже ударился, да еще чуть было не поранил жену крылом, когда она ловила его, расставив руки. Да еще едва оконное стекло не разбил... Но все-таки не разбил. И разом обмяк, когда жена подхватила его, с неженской силой выдернув из провала трех этажей и из полета, как рыбину из воды.
   Как с него снимали крылья, как ввели в большую комнату, он помнил плохо. Отдышаться сумел, только когда уже лежал на диване.
   Пока его волокли к дивану, жена сдернула крылья. Теперь это было приятно - избавится от врезающихся в тело ремней, от огромных крыльев, разом ставших неудобными и чересчур громоздкими. Кроме того, на нем насквозь пропотела футболка, которую жена сдернула вместе с крыльями. Так что все получилось на редкость удачно.
   Но самым удачным было то, что ни жена, ни дочь не ругались. Обе как-то странно притихли, когда он вытянул ноги. И смотрели на него изучающе. Только сын прокомментировал:
   - Ну, пап, ты даешь!
   И это было почти так же здорово, как летать. Хотя и совсем из другой оперы.
   Сказавшись на работе больным и оставшись дома, провалявшись на диване пару часов, Чулков понял, что обдумывает один непростой вопрос - почему все это выпало именно ему?
   Ну да, он был нетрезв. Но ведь это не повод, чтобы награждать его крыльями? А то, что это было наградой, и никак иначе, сомнений не вызывало. Шутка ли - первый человек, который научился летать сам по себе!
   В общем, по зрелом размышлении Чулков решил, что все было правильно. Ему всегда очень хотелось летать, он даже чуть было в авиационное училище не поступил, если бы не зрение. Да и "Чайку по имени Джонатан Ливингстон" Ричарда Баха читал раз пятьдесят. И про разные этапы развития авиации собрал чуть ли не целую библиотеку. А потому, например, знал, что еще в конце Гражданской на юге страны был такой летчик по фамилии Чулков, который начинал летать еще на "Вуазене" и бомбил французские броненосцы под Новороссийском. О нем потом кто-то очень толковые рассказы написал. Вот только имя автора Чулков не знал, потому что книжка была без обложки, может, автор был репрессирован, и его произведения изъяли... Жаль, что тот Чулков, скорее всего, был ему не родственник, хотя бы и дальний.
   Когда раздался звонок в дверь, Чулков подремывал, утомившись размышлениями. Дверь открыла жена, которая, потрясенная полетом мужа над двором, тоже решила не оставлять его одного: вдруг еще что-нибудь удумает? Потом в прихожей послышался ее голос, мягкий, воркующий, какого сам Чулков не удостаивался давно. И когда он уже почти заинтересовался тем, что же там происходит, в комнату ввалились с телекамерой какие-то люди. На телекамере были три буквы - "НТВ". Жена шуршала своим лучшим халатом, который почему-то был на ней, а дочь воинственно постреливала глазками.
   И тогда Чулков разом понял, что пропал.
   Контракт был очень солидным - гонорар, проценты за прокат фильма и прочее... Жена стояла рядышком уже в шубе, день был очень холодным, а Чулков и не заметил, что все лето жена с дочерью проспорили с фирмачами о его первом "заказном" полете.
   Дочь не отходила от какого-то типа в кожаной куртке, который, похоже, ей очень нравился и который просил называть себя просто Гошей. Должность у него была вполне обыденной - администратор. Он утверждал, что когда-то работал в цирке. Это Чулков одобрил, он вообще любил цирк, только стеснялся признаться. А вот жене это было не по нраву: она почему-то решила, что если парень из цирка, значит, дурачок. Чулков же считал, что для того, чтобы работать в цирке, нужно иметь куда больше ума, чем в Государственной Думе: циркачи своими жизнями за дурость расплачиваются.
   Сначала перелет задумали с размахом - со Спасской башни на храм Василия Блаженного, но на Блаженном не нашлось места для посадки. Да и Гоша не сумел договориться об аренде Спасской башни, слишком много запросили. Пришлось прыгать из Царской башенки и лететь до Мавзолея.
   На Царскую башенку жена согласилась со скрипом, хотя Чулкову эта идея пришлась по вкусу: он давно хотел на ней побывать, к тому же, говорят, с нее еще Наполеон на пожар московский смотрел.
   Когда они, осторожно придерживая крылья, в сопровождении телевизионщиков поднялись по узким и грязным ступеням, внутри башенки оказался какой-то мусор, брошенные старые носилки, а в камни дверного проема было ввинчено что-то похожее на ржавую консоль для турельного пулемета. Гоша объяснил: это киношники давным-давно ввернули, когда фильм про взятие Кремля в семнадцатом снимали. А потом не смогли вывернуть.
   Потом стали готовиться. Дочь с Гошей остались на башенке, а вот жена ушла на Мавзолей. При этом одна из камер последовала за ней, мигая красным глазком. Жену это утешало, она даже пыталась вести себя с не свойственным ей добродушием, когда камера работала. И увела сына. Тот хотел остаться, чтобы помочь застегнуть ремешки, но Гоша сказал, что будет лучше, если это сделает дочь. Он ее все время выпихивал вперед - наверное, пиарил, как теперь говорят.
   Чулков разделся, оставшись в тренировочных штанах и футболке. На ноги натянул легкие черные кроссовки, он и не знал, что такие легкие бывают, пока ему Гоша с дочерью не купили где-то за бешеные деньги, почти сто зелеными. Потом надел крылья. Ремешки, как и было договорено, затянула дочь.
   Почему-то Федор был уверен, что все пройдет как надо, но все равно волновался. Народу собралось слишком много, объяснил он себе.
   Люди запрудили Красную площадь, стояли на Васильевском спуске, у гостиницы "Россия", на мосту через Москву-реку, а отдельные фигуры виднелись даже на крыше ГУМа. В общем, не полететь Чулков никак не мог.
   Он опробовал крылья, взмахнув ими вверх-вниз. Толпа внизу зашумела, кое-где засвистели - наверное, в знак поддержки. Камеры, которые держали на плечах дюжие мужики, фиксировали каждое его слово, каждое изменение мимики.
   Дочь дрогнула и спросила:
   - Ну что, пора?
   Оттолкнувшись от стены с зубчиками, Чулков сначала здорово провалился вниз, даже в ушах засвистело, крылья почему-то не захватили достаточного количества воздуха. Потом все-таки почувствовали опору, остановили падение. На долгий, долгий миг Чулков завис на месте... Но останавливаться было нельзя, он мог снова провалиться и тогда до Мавзолея уже не дотянул бы.
   Толпа на площади, которая на миг умолкла, разразилась криками, люди, кажется, жаждали, чтобы он все-таки упал. А может быть, наоборот, поддерживали, давали советы, как могли. Чулков еще немного соскользнул вниз, отчаянно работая крыльями, уже обживаясь в воздухе, и почувствовал, что может двигаться плавно. Так, взмахивая руками все уверенней, он двинулся к Мавзолею.
   Поднимаясь над толпой, он смотрел по сторонам и удивлялся.
   Лететь возле Кремля было легко, да и ветер дул почти попутный, только сносил его к центру площади, а ему-то нужно было вдоль стены, над елками и трибунами, которые так и остались с коммунистических времен.
   Проводов тут не было. Да и толпа вдруг затихла, казалось, во всей этой огромной массе людей никто не дышит. А Чулков переваливал через какие-то миниатюрные невидимые вихри, подбрасывавшие его вверх, и преодолевал воздушные ямы, тянувшие вниз.
   Федор почувствовал кураж, настоящий артистический кураж, который заставляет даже циркачей, людей тренированных, делать то, чего они сами от себя не ожидают. Он пролетел над людьми, стоявшими у ограды Василия Блаженного, где кончалось милицейское отцепление. Все смотрели на него и поддерживали - собственным вниманием, силой убежденности и жгучим желанием летать. И Чулков понял, что ощущали первые летчики...
   Потом он вдруг осознал, что не сможет подняться так высоко, чтобы приземлиться на вершину Мавзолея. Слишком уж он растратился, когда делал такой широкий крюк. А ведь смог же слетать с балкона через двор и обратно...
   Пришлось плюхнуться на трибуну, где раньше всегда стояли вожди, принимая парад. Тут же, кстати, оказалась жена с парой охранников.
   Чулков опять приземлился не лучшим образом - ударился о стену за трибуной всем телом, упал, расшиб коленку и локти, на которые принял удар, чтобы не поранить крылья.
   Шум после его полета возник колоссальный. Снова приезжали с НТВ, но теперь Чулков уже знал, что эту компанию пускать не следует. Не любил он их, слишком много у них рекламы, а верующие люди советовали вообще их не смотреть... На два других телеканала он все-таки сходил. На одном попытался рассказать историю о мужичке с Девички, но ему не поверили и чуть не обсмеяли. А на втором и вовсе почти ничего не спрашивали, а разговаривали в основном с психиатром, которого, как оказалось, пригласили заранее: мол, что поведение Чулкова может значить с позиций современной науки о человеке.
   Федор, что было ему совсем не свойственно, почувствовал себя оскорбленным. Он сказал:
   - Я-то думал, вы приличные люди.
   Поднялся, сдернул с себя микрофончик и, хотя был прямой эфир, пошел к двери, по дороге небрежно подняв и уронив на пол стул в знак протеста. Двери оказались запертыми, но он стукнул в них пару раз ногой, и его тут же выпустили.
   Как ни странно, после того, как он разозлился на этих дураков с телевидения, всякие журналисты и операторы с камерами стали еще больше виться около его дома.
   Дочь купила себе "Вольво", и Гоша учил ее водить машину. А жена приносила вырезки из разных газет и журналов. Выяснилось, что их можно заказать в специальной фирме, хотя стоила эта услуга немало.
   Зато вырезки собирались чуть ли не со всего света, и многие были на таких языках, о которых Чулков даже не слышал. К тому же жена сказала, что реклама стоит любых денег.
   Сначала Чулков заглядывал в папки, куда жена складывала вырезки, и, если они были по-русски, читал их. В одной он ознакомился с заключением какого-то специалиста, ссылавшегося на Ури Геллера и утверждавшего, что полет Чулкова - новое слово в иллюзионной технологии. Он обосновывал это тем, что Чулков якобы может лететь только между двумя опорами. А с земли не взлетает. От детального разбора полета Федора по широкой дуге над головами собравшихся на Красной площади специалист благоразумно отказался.
   В другой статье такой же умник полагал, что Чулков - новое откровение пришельцев, требующих, чтобы человечество одумалось, стало обходиться без холодильников, не рубило лес и больше не убивало китов. Почему его волновали именно киты, а не другие животные, объяснить этот ученый не мог.
   А потом появились иностранцы. Сначала французы.
   Перелет должен был состояться через Сену в Париже. Тут уже все выглядело довольно культурно. Чулков подписал контракт на восьмидесяти страницах, обещающий такую сумму, что даже жена улыбалась минут пять подряд. И в Париж их отвезли на спецсамолете, позволив держать крылья при себе.
   Дочь, едва вселившись в отель, тут же заказала по телефону газету "Из рук в руки" и, когда "Федерал экспресс" приволок ей на следующее утро из Москвы прямо в номер "Этуаль Сен-Фердинан" пухлую пачку газетной бумаги со знакомым логотипом, стала вычитывать, нельзя ли прямо тут, под Парижем, купить дачу.
   От этого Чулков удрал из отеля. Попетлял по самым крупным улицам, потому что ему не советовали углубляться в переулки, вышел прямо к Триумфальной арке. Оказалось, что от нее два шага до авеню де Нью-Йорк, по сути никакой не авеню, а нормальной набережной, на которую Чулков и должен был спланировать с Эйфелевой башни.
   Разумеется, с Эйфелевой, как же иначе?
   Собственно, лететь было недалеко, но в Париже, как выяснилось, все расположено недалеко. Куда ближе, чем Чулков привык в Москве. И это внушало удивление.
   А вот высота внушала страх. Удержаться на такой высоте и так было нелегко, а тут еще ветер, как оказалось, дует почти непрерывно.
   К тому же провода... Чулков уже понял, что в полете он их почему-то плохо видит, наверное, его мозги работают как-то иначе, не фиксируя такую эфемерную на вид преграду. А может, он вообще плохо чувствовал преграды. Ведь он и о соседский дом стукнулся, не рассчитав расстояния, и на Мавзолей приземлился так, что едва в больницу не загремел.
   На башне в день полета собралось, наверное, три сотни журналистов. Они жужжали своими камерами, переговаривались, многие нервно курили. Почти три четверти из них были женщины. Чулков решил, что понимает, почему во Франции тележурналистами работают преимущественно женщины: любвеобильный народ, а на экране куда интереснее смотреть на что-нибудь приятное.
   Когда он надел крылья, его попросили немного постоять просто так, для истории. Женщинам нужно было рассмотреть его поближе, взять крупные планы. Мужикам с телевидения, как выяснилось, было гораздо интереснее, насколько успешно Чулков справится со своей задачей, поэтому они обосновались внизу, под башней. К тому же, если он разобьется, добежать до тела можно будет быстрее...
   Кто-то из девушек попытался взять у него интервью. Переводчик, нанятый Гошей, был дурак дураком, переводил все подряд. Одна ненакрашенная мымра пристала:
   - Скажите, довольны ли вы своей женой, может быть, мы могли бы...
   Другая поинтересовалась:
   - Сколько может стоить выкройка, снятая с ваших крыльев?
   Чулков вздохнул и попросил переводчика замолкнуть. До него донесся грустный одинокий голос, который спросил по-русски:
   - А как же я буду его в фокусе держать, если мне не дали штатив поставить?
   - Снимай с рук, - последовал ответ. - Если будут дрожать - уволю.
   Это, конечно, были энтэвэшники.
   Чулков подошел к краю башни, перелез через перила, сел на карниз, свесив ноги, попросил жену слегка придержать его. Вдохнул поглубже. Кто-то тронул его за руку. Это был сын.
   - Пап, когда ты уже не сможешь летать, отдай крылья мне, ладно?
   - Ну, сегодня-то я долечу, - сказал Чулков и посмотрел вниз.
   Там, как и в Москве, собрались люди. Они ждали катастрофы, словно Чулков был обычным человеком и с таким устройством на плечах умел только падать. Тогда он поднялся на ноги и попробовал поработать крыльями.
   Вот будет номер, если они уже выработали свой ресурс, подумал он. Но крылья исправно и даже как-то радостно заходили за его плечами, и он понял, что воздух опять становится упругим, как это уже было с ним дважды.
   Полет удавался с самого начала. Крылья держали его, словно он парил в теплой, прозрачной, мягкой воде. Он мог делать что угодно - опускать голову, лететь боком, попробовал даже двигаться вперед ногами... И было совсем не холодно. Все тело опять переполняла энергия, пот пропитал футболку, надетую под крылья, будто он не летел, а дрова рубил.