Страница:
Альберт Байкалов
Проклятие изгнанных
Пролог
Февраль 1925 г. Москва
Последние дни зимы непогода свирепствовала с особой силой. Метель, стремительно накрыв забывшийся в тревожном сне город, накрутила вдоль заборов сугробы. Редкие фонари из-за слабости электричества лишь обозначали проезд едва заметными, размытыми в темноте, дрожащими желтыми пятнами. Ветер гнал по заиндевелой брусчатке тротуаров белесый дым поземки, завывал, словно от дикой тоски, в сточных трубах, гремел, перебирая на крышах обрывками незакрепленных листов жести, трепал чудом уцелевший на фасаде дома напротив кусок кумача.
До позднего зимнего утра оставалось совсем немного. Татьяна поставила подсвечник с догорающим огарком на полку камина, подожгла от него лежащую тут же парафиновую свечу и накрыла уже затухающий огонек небольшим тигельком. Можно было просто дунуть, как мамка на лучину дома, в деревне, но Татьяне всегда доставляло превеликое удовольствие взять двумя пальчиками за витиеватую ручку и потушить похожим на большой наперсток колпачком. В такой момент она казалась себе больше похожей на барыню, Прасковью Ивановну, худенькую строгую женщину с грустными глазами, чем на девку, дочку крестьянина Кузьмича, отдавшего прошлой зимой богу душу от чахотки. Снова взяв подсвечник в руку, она прикрыла обретающий силу лепесток огня ладошкой и развернулась. Пробежала по стене, кривляясь, гигантская тень, и при виде ее екнуло от страха сердце. Как она, такая маленькая и хрупкая, кажется большой и корявой?
Осторожно ступая, Татьяна прошла и встала у стола, глядя на видневшуюся в дверях широкую спину барина. Федор Павлович сидел на табурете в небольшой кладовой над корытом с раствором.
«Вот дела, при царе-батюшке он такой важный был, а теперича? Как солдат вчерась ему сказывал: «Кто ты есть? Барин? Нет нынче ни баринов, ни князьев. Тьфу! Плюнь и разотри. Все нынче братья и сестры либо буржуйский класс!» Вона как! Глупый тот солдат! Раньше все равно лучше жилось! – рассуждала Татьяна. – А как же дальше будет? Вот и Федор Павлович с женой своей уезжают. Собирают только то, что большевики не заберут по дороге. Остальное схоронить решили, до лучших времен. Ой! – испуганно прикрыла она рот ладошкой, словно испугавшись, что от пришедшей в голову мысли сейчас вскрикнет. – На меня порешили все оставить! А как я не справлюсь? Воры залезут или эти, как их, экспроприаторы? Приедет после Федор Павлович из-за границы, а добра его и нет!»
Неожиданно словно кто-то постучал в подоконник.
– Господи, погода совсем взбесилась! – с опаской оглянулась Татьяна на плотно закрытые шторами окна.
– Вся Россия спятила! – неожиданно вздохнул Федор Павлович, поддел мастерком немного раствора, бросил на кладку и стал разглаживать. – Как высохнет, ты, Татьяна, на два слоя побели здесь и полки приладь. Сама-то смогешь?
– Да ко всему мы приучены, батюшка, не переживайте! – слегка наклонившись вперед, махнула она свободной рукой.
– Золотой ты человек, Танюша, – с теплой тоской проговорил Федор Павлович. – И грамоте обучена, и хозяйство вести. Чай, не пропадешь у большевиков.
– Не пропаду, батюшка, и добро ваше схороню. Голодать буду, умирать, но не притронусь. – Женщина резко развернулась к висевшим в углу образам и стала креститься: – Вот те крест…
– Верю, – успокоил он ее, – потому и доверил.
Вторые сутки Угрюмов работал без сна и покоя, вслушиваясь в доносившиеся с улицы и с лестницы звуки. Сначала собрал из разных потаенных мест все фамильные ценности, которые перед красным бунтом спрятал отец, бывший коллежский советник, граф Павел Герасимович. Потом все заново пересчитал и составил опись. Золотые царские червонцы и драгоценности уложил в специально сшитые мешочки, а посуду и столовое серебро обернул в бумагу. Все это с особой заботою было упрятано за стенку, которую построил в чулане.
С улицы послышался хлопок. Потом еще один.
– Стреляют почем зря, – прошептал Федор Павлович и зачем-то перекрестился…
Стена была готова и почти не отличалась от старой. Татьяна убрала инструмент и принялась наводить порядок. Федор Павлович оглядел результаты своего труда, потом прошел по коридору и заглянул в ванную. Снова вернулся и встал напротив входа в кладовую.
– Ну-ка, выдь, Татьяна! – попросил он, склонив голову набок.
Нет, не заметно, что в кладовой задняя стенка как бы толще, чем в ванной. Тем более двери на приличном расстоянии одна от другой. Вот если разом в обе заглянуть, так тут же вскроется неладное. А так не проболтается Татьяна – никогда не найдут тайник.
Едва слышно скрипнула паркетная доска, и на пороге залы полупрозрачной тенью возникла Прасковья Ивановна. Кутаясь в шаль, она нервно прошла и села за стол. Некоторое время, не мигая, смотрела на мужа, потом передернула худыми плечами:
– Все упрятал?
– Как есть все, – устало вздохнул Федор Павлович, вытирая тряпкой руки.
– Не найдут? – продолжала расспрашивать Прасковья Ивановна простуженным голосом.
– Коли искать будут, завсегда найдут. – Федор Павлович покосился на прислугу: – Татьяна Алексеевна присмотрит.
– Присмотрю, батюшка! – сразу встрепенулась та.
– А если возьмешь да комиссарам все расскажешь, что тогда? – прищурилась Прасковья Ивановна.
– Ну, зачем ты так? – с укоризной спросил Федор Павлович. – Я еще бабку ее знавал, ведь так, Татьяна?
– Так и есть, батюшка. – Татьяна нагнулась, выжала натруженными руками тряпку над корытом, встряхнула, подоткнула подол и стала заново протирать пол.
– Верой и правдой служили семейству нашему, – снова вздохнул Федор Павлович.
– Все они служили, – скривилась супруга, – теперь вот сатане прислуживают.
– Мы не из таких, – неожиданно выпрямилась Танюша и строго посмотрела на хозяйку. – Добро помним. Знаю, как папенька Федора Павловича батюшку мово от каторги спас, так бы и не народилась я.
– Послушай! – спохватился Федор Павлович, увидев округлившийся животик Татьяны. – Ты, никак, на сносях?
– Так и есть, батюшка, – зарделась Татьяна. – К осени сподобимся. Вот вдвоем будем за вашим добром присматривать…
– А кто отец-то? – вконец растерялся Федор Павлович.
– Да есть один. – Она вдруг стушевалась и снова принялась тереть доски…
Уже рассвело, когда Татьяна закончила прибираться. Солнце бесцветным апельсином застыло в сером от печной копоти небе. Когда метель вдруг, словно выдохнувшись, враз стихла, Федор Павлович вышел в зал и с торжественным видом оглядел все свое семейство, собравшееся здесь перед дальней дорогой. Прасковья Ивановна, в длинной, до пола, шубе, перемотанная шалями, прижимала к себе стоявшего у ее ног Коленьку. В коридоре, у выхода, рядом с нагромождением узлов, перетянутых бечевкой чемоданов и коробок, переминался с ноги на ногу дворник, который без всякого корыстного умысла взялся помочь спустить багаж до извозчика.
– Ну, что, с Богом? – сказал Федор Павлович, пытаясь говорить бодро, но дрожь в голосе выдавала его волнение. Видать, уже предчувствие недоброе было.
По лестнице спустились молча. Усадив семейство и дождавшись, когда уложат багаж, Федор Павлович обернулся последний раз к дому и перекрестил его.
До отхода поезда оставался час с небольшим. Поскрипывая копытами по снегу, покрытая кучерявым узором инея лошадь резво тащила санки по заиндевелому городу. Тоскливым и грустным взглядом окон дома провожали очередную семью русских эмигрантов.
«Вот и все, – размышлял, глядя на широкую спину кучера в теплом тулупе, Федор Павлович. – Может, и не придется увидеть мне до смерти этих заснеженных улиц, услышать скрипа полозьев по снегу. Как оно все повернуло!»
Сзади гремела резиновыми колесами повозка, запряженная ломовой лошадью. Ее пришлось брать специально под багаж, они втроем и так с трудом уместились в санках.
Федор Павлович посмотрел на сидевшего между ним и женой мальца, заботливо прикрыл его меховым пологом. Николай вздрогнул и открыл глаза.
– Что, не привыкши рано вставать? – насмешливо спросил Федор Павлович, пытаясь, слегка понизив голос, скрыть тоску.
– Зябко, папаня, – по-взрослому вздохнул мальчуган.
– Рано выехали, – проворчала Прасковья Ивановна.
Вдруг впереди послышался крик, и почти сразу за ним выстрел.
– Тпр-рру! – натянул вожжи извозчик. Лошадь встала. Сзади фыркнула груженная багажом кобыла, и донеслись бранные слова извозчика. Прасковья Ивановна прижала мальчишку к себе и прикрыла муфтой его ухо, чтобы не слышал, как мужики бранятся…
Снова прогремели два выстрела. Раздались голоса и топот ног бегущих людей. Кучер заволновался, развернулся на сиденье и потянул повязанный на самой груди кушак:
– Вертаться, барин, надобно!
– Чего уж там, небось пьяные большевики балагурят! – нарочито бодро ответил Федор Павлович.
Неожиданно кучер отшатнулся, словно перед его лицом пролетело что-то невидимое, и стал вылезать из санок.
– Ты куда собрался, братец?
– Стой! – раздался зычный окрик, и рядом с санками возник огромного роста человек. Он был без головного убора и в распахнутом полушубке. Глаза злые, волосы растрепанные.
– Что происходит? – пропищала Прасковья Ивановна.
– Освободи сани! – прохрипел мужчина.
– Да как же можно?! – начал было возмущаться Федор Павлович, как мужчина сунул ему в лицо ствол нагана. В нос ударил резкий кислый запах сгоревшего пороха.
– Именем революции! – крикнул кто-то сбоку.
– Живее, гнида буржуйская! – вопил громила. – Раненого нам надо до лазарета свезти!
– Чего ты этой морде буржуйской объясняешь? – раздался другой голос, сзади возник еще один мужчина. Он был, в отличие от здоровяка, в кожаной куртке и фуражке и тоже держал в руке пистолет. – Что стряслось, Егор Кузьмич?
– Буржуйская морда супротив меня прет! – завыл, обдав запахом перегара, гнилых зубов и табака, громила.
– Господи Иисусе! – прижала к себе Коленьку Прасковья Ивановна.
Неожиданно громила вытянул над головой руку с наганом и выстрелил вверх:
– Доколе ждать буду?! Живо!
– А-аа! – закричал сын.
Прасковья Ивановна попыталась встать на ноги, но полог не дал этого сделать, и она упала.
– Шутки шутить вздумала?! – взревел, окончательно выйдя из себя, громила, которого назвали Егором Кузьмичом, и бросился вокруг саней. Через мгновенье возникнув со стороны, где сидела Прасковья Ивановна, он грубо взял ее за грудки и поволок прочь.
– Да что вы себе позволяете! – Федор Павлович выскочил из санок и бросился на помощь жене, однако дружок громилы расставил руки и преградил ему дорогу. Но Федор Павлович был не робкого десятка, да и к труду приучен, и силой не обижен. Сшиб он комиссара плечом и устремился дальше. Прасковью Ивановну громила уже выволок из саней и бросил в снег. В тот момент, когда Федор Павлович оказался рядом, он уже тянул к себе Коленьку.
Федор Павлович, не раздумывая, двинул ему кулаком в висок. Громила охнул и отлетел под ноги к извозчику, который стянул с головы шапку, отороченную по кругу мехом, и перекрестился…
– Ах ты, каналья! – раздался за спиной возглас.
Не зная, как поступить, – то ли жене помогать, то ли сына из санок доставать, – Федор Павлович обернулся назад, увидел направленный на него пистолет и ужаснулся, ведь за спиной его Коленька в санках. Он шагнул навстречу комиссару, и показалось ему, что вдохнул он с воздухом кусочек льда, застрявший где-то в груди и вмиг уколовший холодом прямо в сердце.
Последние дни зимы непогода свирепствовала с особой силой. Метель, стремительно накрыв забывшийся в тревожном сне город, накрутила вдоль заборов сугробы. Редкие фонари из-за слабости электричества лишь обозначали проезд едва заметными, размытыми в темноте, дрожащими желтыми пятнами. Ветер гнал по заиндевелой брусчатке тротуаров белесый дым поземки, завывал, словно от дикой тоски, в сточных трубах, гремел, перебирая на крышах обрывками незакрепленных листов жести, трепал чудом уцелевший на фасаде дома напротив кусок кумача.
До позднего зимнего утра оставалось совсем немного. Татьяна поставила подсвечник с догорающим огарком на полку камина, подожгла от него лежащую тут же парафиновую свечу и накрыла уже затухающий огонек небольшим тигельком. Можно было просто дунуть, как мамка на лучину дома, в деревне, но Татьяне всегда доставляло превеликое удовольствие взять двумя пальчиками за витиеватую ручку и потушить похожим на большой наперсток колпачком. В такой момент она казалась себе больше похожей на барыню, Прасковью Ивановну, худенькую строгую женщину с грустными глазами, чем на девку, дочку крестьянина Кузьмича, отдавшего прошлой зимой богу душу от чахотки. Снова взяв подсвечник в руку, она прикрыла обретающий силу лепесток огня ладошкой и развернулась. Пробежала по стене, кривляясь, гигантская тень, и при виде ее екнуло от страха сердце. Как она, такая маленькая и хрупкая, кажется большой и корявой?
Осторожно ступая, Татьяна прошла и встала у стола, глядя на видневшуюся в дверях широкую спину барина. Федор Павлович сидел на табурете в небольшой кладовой над корытом с раствором.
«Вот дела, при царе-батюшке он такой важный был, а теперича? Как солдат вчерась ему сказывал: «Кто ты есть? Барин? Нет нынче ни баринов, ни князьев. Тьфу! Плюнь и разотри. Все нынче братья и сестры либо буржуйский класс!» Вона как! Глупый тот солдат! Раньше все равно лучше жилось! – рассуждала Татьяна. – А как же дальше будет? Вот и Федор Павлович с женой своей уезжают. Собирают только то, что большевики не заберут по дороге. Остальное схоронить решили, до лучших времен. Ой! – испуганно прикрыла она рот ладошкой, словно испугавшись, что от пришедшей в голову мысли сейчас вскрикнет. – На меня порешили все оставить! А как я не справлюсь? Воры залезут или эти, как их, экспроприаторы? Приедет после Федор Павлович из-за границы, а добра его и нет!»
Неожиданно словно кто-то постучал в подоконник.
– Господи, погода совсем взбесилась! – с опаской оглянулась Татьяна на плотно закрытые шторами окна.
– Вся Россия спятила! – неожиданно вздохнул Федор Павлович, поддел мастерком немного раствора, бросил на кладку и стал разглаживать. – Как высохнет, ты, Татьяна, на два слоя побели здесь и полки приладь. Сама-то смогешь?
– Да ко всему мы приучены, батюшка, не переживайте! – слегка наклонившись вперед, махнула она свободной рукой.
– Золотой ты человек, Танюша, – с теплой тоской проговорил Федор Павлович. – И грамоте обучена, и хозяйство вести. Чай, не пропадешь у большевиков.
– Не пропаду, батюшка, и добро ваше схороню. Голодать буду, умирать, но не притронусь. – Женщина резко развернулась к висевшим в углу образам и стала креститься: – Вот те крест…
– Верю, – успокоил он ее, – потому и доверил.
Вторые сутки Угрюмов работал без сна и покоя, вслушиваясь в доносившиеся с улицы и с лестницы звуки. Сначала собрал из разных потаенных мест все фамильные ценности, которые перед красным бунтом спрятал отец, бывший коллежский советник, граф Павел Герасимович. Потом все заново пересчитал и составил опись. Золотые царские червонцы и драгоценности уложил в специально сшитые мешочки, а посуду и столовое серебро обернул в бумагу. Все это с особой заботою было упрятано за стенку, которую построил в чулане.
С улицы послышался хлопок. Потом еще один.
– Стреляют почем зря, – прошептал Федор Павлович и зачем-то перекрестился…
Стена была готова и почти не отличалась от старой. Татьяна убрала инструмент и принялась наводить порядок. Федор Павлович оглядел результаты своего труда, потом прошел по коридору и заглянул в ванную. Снова вернулся и встал напротив входа в кладовую.
– Ну-ка, выдь, Татьяна! – попросил он, склонив голову набок.
Нет, не заметно, что в кладовой задняя стенка как бы толще, чем в ванной. Тем более двери на приличном расстоянии одна от другой. Вот если разом в обе заглянуть, так тут же вскроется неладное. А так не проболтается Татьяна – никогда не найдут тайник.
Едва слышно скрипнула паркетная доска, и на пороге залы полупрозрачной тенью возникла Прасковья Ивановна. Кутаясь в шаль, она нервно прошла и села за стол. Некоторое время, не мигая, смотрела на мужа, потом передернула худыми плечами:
– Все упрятал?
– Как есть все, – устало вздохнул Федор Павлович, вытирая тряпкой руки.
– Не найдут? – продолжала расспрашивать Прасковья Ивановна простуженным голосом.
– Коли искать будут, завсегда найдут. – Федор Павлович покосился на прислугу: – Татьяна Алексеевна присмотрит.
– Присмотрю, батюшка! – сразу встрепенулась та.
– А если возьмешь да комиссарам все расскажешь, что тогда? – прищурилась Прасковья Ивановна.
– Ну, зачем ты так? – с укоризной спросил Федор Павлович. – Я еще бабку ее знавал, ведь так, Татьяна?
– Так и есть, батюшка. – Татьяна нагнулась, выжала натруженными руками тряпку над корытом, встряхнула, подоткнула подол и стала заново протирать пол.
– Верой и правдой служили семейству нашему, – снова вздохнул Федор Павлович.
– Все они служили, – скривилась супруга, – теперь вот сатане прислуживают.
– Мы не из таких, – неожиданно выпрямилась Танюша и строго посмотрела на хозяйку. – Добро помним. Знаю, как папенька Федора Павловича батюшку мово от каторги спас, так бы и не народилась я.
– Послушай! – спохватился Федор Павлович, увидев округлившийся животик Татьяны. – Ты, никак, на сносях?
– Так и есть, батюшка, – зарделась Татьяна. – К осени сподобимся. Вот вдвоем будем за вашим добром присматривать…
– А кто отец-то? – вконец растерялся Федор Павлович.
– Да есть один. – Она вдруг стушевалась и снова принялась тереть доски…
Уже рассвело, когда Татьяна закончила прибираться. Солнце бесцветным апельсином застыло в сером от печной копоти небе. Когда метель вдруг, словно выдохнувшись, враз стихла, Федор Павлович вышел в зал и с торжественным видом оглядел все свое семейство, собравшееся здесь перед дальней дорогой. Прасковья Ивановна, в длинной, до пола, шубе, перемотанная шалями, прижимала к себе стоявшего у ее ног Коленьку. В коридоре, у выхода, рядом с нагромождением узлов, перетянутых бечевкой чемоданов и коробок, переминался с ноги на ногу дворник, который без всякого корыстного умысла взялся помочь спустить багаж до извозчика.
– Ну, что, с Богом? – сказал Федор Павлович, пытаясь говорить бодро, но дрожь в голосе выдавала его волнение. Видать, уже предчувствие недоброе было.
По лестнице спустились молча. Усадив семейство и дождавшись, когда уложат багаж, Федор Павлович обернулся последний раз к дому и перекрестил его.
До отхода поезда оставался час с небольшим. Поскрипывая копытами по снегу, покрытая кучерявым узором инея лошадь резво тащила санки по заиндевелому городу. Тоскливым и грустным взглядом окон дома провожали очередную семью русских эмигрантов.
«Вот и все, – размышлял, глядя на широкую спину кучера в теплом тулупе, Федор Павлович. – Может, и не придется увидеть мне до смерти этих заснеженных улиц, услышать скрипа полозьев по снегу. Как оно все повернуло!»
Сзади гремела резиновыми колесами повозка, запряженная ломовой лошадью. Ее пришлось брать специально под багаж, они втроем и так с трудом уместились в санках.
Федор Павлович посмотрел на сидевшего между ним и женой мальца, заботливо прикрыл его меховым пологом. Николай вздрогнул и открыл глаза.
– Что, не привыкши рано вставать? – насмешливо спросил Федор Павлович, пытаясь, слегка понизив голос, скрыть тоску.
– Зябко, папаня, – по-взрослому вздохнул мальчуган.
– Рано выехали, – проворчала Прасковья Ивановна.
Вдруг впереди послышался крик, и почти сразу за ним выстрел.
– Тпр-рру! – натянул вожжи извозчик. Лошадь встала. Сзади фыркнула груженная багажом кобыла, и донеслись бранные слова извозчика. Прасковья Ивановна прижала мальчишку к себе и прикрыла муфтой его ухо, чтобы не слышал, как мужики бранятся…
Снова прогремели два выстрела. Раздались голоса и топот ног бегущих людей. Кучер заволновался, развернулся на сиденье и потянул повязанный на самой груди кушак:
– Вертаться, барин, надобно!
– Чего уж там, небось пьяные большевики балагурят! – нарочито бодро ответил Федор Павлович.
Неожиданно кучер отшатнулся, словно перед его лицом пролетело что-то невидимое, и стал вылезать из санок.
– Ты куда собрался, братец?
– Стой! – раздался зычный окрик, и рядом с санками возник огромного роста человек. Он был без головного убора и в распахнутом полушубке. Глаза злые, волосы растрепанные.
– Что происходит? – пропищала Прасковья Ивановна.
– Освободи сани! – прохрипел мужчина.
– Да как же можно?! – начал было возмущаться Федор Павлович, как мужчина сунул ему в лицо ствол нагана. В нос ударил резкий кислый запах сгоревшего пороха.
– Именем революции! – крикнул кто-то сбоку.
– Живее, гнида буржуйская! – вопил громила. – Раненого нам надо до лазарета свезти!
– Чего ты этой морде буржуйской объясняешь? – раздался другой голос, сзади возник еще один мужчина. Он был, в отличие от здоровяка, в кожаной куртке и фуражке и тоже держал в руке пистолет. – Что стряслось, Егор Кузьмич?
– Буржуйская морда супротив меня прет! – завыл, обдав запахом перегара, гнилых зубов и табака, громила.
– Господи Иисусе! – прижала к себе Коленьку Прасковья Ивановна.
Неожиданно громила вытянул над головой руку с наганом и выстрелил вверх:
– Доколе ждать буду?! Живо!
– А-аа! – закричал сын.
Прасковья Ивановна попыталась встать на ноги, но полог не дал этого сделать, и она упала.
– Шутки шутить вздумала?! – взревел, окончательно выйдя из себя, громила, которого назвали Егором Кузьмичом, и бросился вокруг саней. Через мгновенье возникнув со стороны, где сидела Прасковья Ивановна, он грубо взял ее за грудки и поволок прочь.
– Да что вы себе позволяете! – Федор Павлович выскочил из санок и бросился на помощь жене, однако дружок громилы расставил руки и преградил ему дорогу. Но Федор Павлович был не робкого десятка, да и к труду приучен, и силой не обижен. Сшиб он комиссара плечом и устремился дальше. Прасковью Ивановну громила уже выволок из саней и бросил в снег. В тот момент, когда Федор Павлович оказался рядом, он уже тянул к себе Коленьку.
Федор Павлович, не раздумывая, двинул ему кулаком в висок. Громила охнул и отлетел под ноги к извозчику, который стянул с головы шапку, отороченную по кругу мехом, и перекрестился…
– Ах ты, каналья! – раздался за спиной возглас.
Не зная, как поступить, – то ли жене помогать, то ли сына из санок доставать, – Федор Павлович обернулся назад, увидел направленный на него пистолет и ужаснулся, ведь за спиной его Коленька в санках. Он шагнул навстречу комиссару, и показалось ему, что вдохнул он с воздухом кусочек льда, застрявший где-то в груди и вмиг уколовший холодом прямо в сердце.
Глава 1
Штат Монтана, городок Ричард, наши дни
Сэм проскользнул в открывшиеся перед ним прозрачные двери банка. Мгновенья хватило, чтобы разглядеть стоящего в тамбуре парня в униформе сотрудника службы безопасности. Голубая рубашка с коротким рукавом, на левом кармашке которой была именная табличка, рация на поясе и электрошокер. Секьюрити окатил прошедшего мимо клиента банка ничего не выражающим, ленивым взглядом и вновь уставился в сторону улицы. Створки закрылись, спрятав охранника и Сэма за отражением бирюзового неба и расположенного напротив офисного здания.
«Господи, только бы все прошло гладко! – молился про себя в машине Виктор. – Ведь если что-то пойдет не так, мы все закончим жизнь в тюрьме или вовсе на электрическом стуле».
– Чего ты нервничаешь? – раздался с заднего сиденья голос Бэрда. Сорокалетний крепыш еще совсем недавно носил форму солдата американской армии. Воевал в Ираке, однако в один из дней его угораздило с двумя «латинос», которые вместе с отбросами из других слаборазвитых стран составляли в двадцать первом веке костяк американской армии, помочиться на трупы расстрелянных боевиков. Все бы ничего, но один из дружков, сфотографировавший такой способ демонстрации величия Америки, выложил фото в Интернете. Так Бэрд, верой и правдой служивший на благо великой страны, едва избежал тюремного срока, но оказался в составе другой, не менее грозной армии безработных.
– Я не нервничаю! – огрызнулся Виктор.
– Нервничаешь, – стоял на своем Бэрд. – Я же вижу. Все русские очень нервные.
– Ты раньше видел русских? – усмехнулся Виктор и посмотрел на его смуглое лицо в зеркало заднего вида.
– Вас всегда заботит то, как мы, американцы, решаем свои проблемы…
– Почему ты говоришь, мы, американцы? – вспылил Виктор. – Я никогда не был в России. Мой прадед расстрелян большевиками, а дед едва уцелел.
– Но ты сам сказал, что даже думаешь на русском языке, – не унимался Бэрд.
– Ну, и что с того? – Виктор забарабанил пальцами по рулевому колесу. – Америка – свободная страна, думаю, что хочу.
– Но ты не американец! – продолжал возмущаться Бэрд.
– Я – канадец, и что с того? – чувствуя, что еще немного, и взорвется, пожал плечами Виктор.
– Нет, ты – русский.
– Хорошо, я – русский, – сдался Виктор. – Но вашей Америке всего двести лет. Вы сами сюда приехали со всего мира. У тебя почти черная кожа. Ты никогда не задумывался, может, твоих предков привезли сюда в качестве рабов из Африки!
– Повтори, что ты сказал?! – взревел Бэрд и, подавшись вперед, вцепился в подголовник кресла, на котором сидел Виктор.
– Вы можете помолчать? – не выдержал Кейси. – С минуты на минуту выйдет клиент. Не хватало, чтобы вы еще подрались.
– Не волнуйся. – Бэрд ударил Виктора по плечу ладонью: – Я люблю русских, вон как ты утер меня! Никто так не смеет говорить с Бэрдом. Конечно, я не негр, и ты это знаешь, но умеешь зацепить, – примирительным тоном тараторил он. – Ваша мафия – головная боль Америки…
– Но я никого не знаю из мафии, – развернулся на сиденье Виктор.
– Сиди тихо! – цыкнул на него Кейси.
Виктор снова уставился на двери банка, за которыми скрылся Сэм.
Сегодня Виктор со своими дружками собрался сорвать куш. Вернее, дружки уговорили его еще раз попытать счастья и разбогатеть в один день. Одна из подружек Кейси, работающая в компании Би-Си, недавно проболталась ему, что каждую неделю месяца, в пятницу, двое их сотрудников и водитель привозят в этот банк довольно внушительную сумму наличных. Причем из оружия есть только пистолет у парня, который остается сторожить снаружи. Это всегда одни и те же люди. Месяц назад девушка показала их Кейси, и тот принялся за разработку плана, претворение в жизнь которого сулило почти миллион долларов на четверых.
– Я вернусь, ты жди… Обязательно, только пройдут дожди, – замурлыкал на заднем сиденье Бэрд, и Виктор улыбнулся. Он знал, что дружок всегда, когда нервничал, начинал петь.
Створки дверей снова разъехались в стороны, и на пороге банка появился Сэм. Он быстро сбежал по лестнице и остановился на тротуаре. В рыжем парике и с усами он был неузнаваем. Если к этому прибавить очки, то даже если Сэм попадет под все камеры наблюдения Нью-Йорка, наверняка его никто не сможет опознать. Вот он сунул руку в карман джинсов, и лежащий на панели телефон тут же издал тихую мелодию.
– Это Сэм, – бросив взгляд на определитель, выдохнул Кейси, взял лежавшую на коленях маску и наклонился так, чтобы с улицы не было видно, как он ее надевает.
– Проезжай вперед! – заволновался Бэрд.
Дозвон был условным сигналом. Дело все в том, что сидящие в машине люди из-за припаркованных у банка машин не могли увидеть подъезжавший от перекрестка «Форд», и именно для этого был придуман такой ход. Один из них должен был наблюдать за тем, когда появится машина.
Виктор проследил за взглядом Сэма. Судя по всему, машина останавливалась где-то позади них.
– Не надо вперед! – бросил он.
Сзади послышались возня и звуки, характерные при надевании масок. В салоне запахло резиной. Виктор повернулся – за его спиной сидела розовощекая свинья с изуродованным правым глазом. Дырочки на масках были очень маленькими, и поэтому на случай стрельбы их расковыряли.
Потом он снова взглянул на Сэма. В это время тот как раз смотрел на них и показывал взглядом куда-то за спину сидящих в машине дружков.
– Пошли! – скомандовал Бэрд.
Они уже отработали свои действия за городом. Все понимали друг друга с полуслова, по жестам и движениям.
Разом открывшиеся с правой стороны дверцы впустили в салон шум улицы. Бэрд и Кэйси выбежали на тротуар, на ходу доставая оружие.
Послышался сдавленный крик.
Неожиданно Виктор заметил в припаркованной перед ним машине какое-то движение. Корпус джипа зашатался, и на дорогу вывалилось четверо людей в штатском. У всех в руках было оружие. Первым среагировал Сэм и закричал, показывая Кейси рукой.
Виктору сразу все стало ясно: их здесь ждали. Скорее всего, подружка Кейси рассказала все полицейским, и те устроили засаду.
– Парни, это ловушка! – быстро повернул он ключ в замке зажигания.
Неожиданно один из полицейских посмотрел прямо ему в глаза и встал перед машиной.
– У-уу! – взвыл от досады Виктор, не зная, как быть. В его обязанность входило привести дружков к банку, а потом увезти отсюда уже с захваченными деньгами. Он лучше всех водил машину, а днем раньше дважды проехал по этому маршруту. В какой-то паре кварталов стоял с ключами в замке зажигания «Форд». На нем они планировали доехать до Семнадцатой авеню, а уже там пересесть в машину Кейси, взятую утром в прокат по поддельным документам. Виктору было достаточно нескольких секунд, чтобы оценить ситуацию. Зная, как работает полиция штата, можно просчитать их действия, предшествовавшие этому захвату. Наверняка после того как подружка Кейси рассказала им о намерениях своего бойфренда, они подстраховались и нашли в команде гангстеров слабое звено. С большой долей вероятности можно предположить, что это Бэрд. Ведь в себе Виктор был уверен, в Сэме тоже. В случае ареста его ждет электрический стул за два убийства. Кейси, главарь их небольшой банды, тоже не ждет ничего хорошего после суда. Если Бэрд сотрудничает с полицией, значит, той уже известен способ отхода, и у машин, оставленных в разных частях города, уже наверняка засады.
В этот момент Сэм выстрелил в бегущего к нему парня в футболке и джинсах и тут же неестественно вздрогнул, а на его рубашке появилось несколько алых точек.
Виктор не помнил, как отпустил педаль сцепления. Полицейский с трудом отпрыгнул в сторону, а машина понеслась вперед, пересекая разделительные полосы. Чудом никого не задев, на первом же перекрестке Виктор включил левый поворот и повернул на Двадцать третью авеню. Просвистев резиной, машина понесла его к окраине города, но он знал, что так продлится недолго. Наверняка на его пути уже все экипажи полиции получили сигнал и сейчас несутся наперерез под вой сирен.
Он слабо знал этот район, поэтому, руководствуясь лишь интуицией, свернул под арку небольшого дома и оказался в стесненном камнем и бетоном дворике. Выезда отсюда не было, однако имелся небольшой проход для пешеходов, и через несколько минут Виктор был уже на соседней улице…
Дальнее Подмосковье
Ступая по украшенному россыпями желтых цветов ковру сочно-зеленой травы, выстреливающей на каждый шаг кузнечиками, Матвей подошел к палатке и поставил сумки на землю.
– Ты что там потеряла? – глядя на два торчащих из прохода палатки полушария ягодиц, обтянутых синими шортами, спросил он.
– Спальники расправила, – раздался изнутри шатра глухой голос Марты.
Смешно пятясь задом, она выползла из палатки, и Матвей помог ей подняться.
– Спасибо, – развернулась к нему всем телом Марта и чмокнула в щеку.
От прикосновения ее губ по телу пробежал разряд тока, дыхание сперло, и его вмиг переполнила волна желания.
«Скорее бы ночь», – подумал он, переводя взгляд на водную гладь озера.
Вот уже больше года Матвей не может насытиться так нежданно свалившейся на него любовью. Марта ворвалась в его жизнь порывом ветра свежих ощущений в разгар весны. Тогда Матвей Кораблев переживал не лучшие дни в своей жизни. Шла ломка в полном смысле этого слова всех его жизненных устоев. Он был вынужден оставить армию, развестись с женой, привыкать к гражданской жизни и вообще искать новый смысл своего существования.
У Марты были пронзительно-зеленые глаза, с какой-то колдовской чертинкой в глубине, и черные, с отливом, волосы. Чувственные губы не требовали никакой помады, впрочем, как и лицо – косметики. Марта стала в его глазах самим совершенством, и он попросту не представлял себе жизни без нее. Часто в порыве нежных чувств Матвей пытался понять, испытывал ли он нечто подобное к своей первой жене. Если брать бездумные поступки и порывы страсти, то да. Но то, что он ощущал сейчас, затмило переживания прошлых лет. Однако от первого и пока последнего брака был сын, которого он обожал. По сути, именно размолвка с женой стала причиной того, что он оказался в одну из ночей на безлюдной улице, где к шедшей из круглосуточной аптеки Марте пристали наркоманы.
– Ты о чем задумался? – неожиданно отвлекла его от размышлений Марта. Она заглянула ему в глаза и потрясла за руку, смешно взявшись за указательный и средний палец.
– Не о чем, а о ком, – поправил ее Матвей.
– Удовлетвори мое любопытство! – игриво заглянула она в глаза Матвею.
– О тебе…
Неожиданно в камыше, росшем почти вдоль всего берега озера, раздался всплеск.
– Что это? – насторожилась Марта.
– Крокодил, – пошутил Матвей.
– Давай разводи костер, – испуганно проговорила она.
– Хорошо. – Матвей наклонился, взял лежавший на земле топорик и отправился за дровами.
Углубившись в лес, он стал шарить по сторонам взглядом в поисках подходящего дерева или хвороста. Для костра могли бы сгодиться нижние ветки сосен. По мере роста они отмирают, а высохнув, превращаются в хорошее топливо для костра.
Боковым зрением Матвей уловил справа от себя какое-то движение и обернулся. Небольшой бурундук, едва ли чуть больше хомяка, с тремя полосками на спине, смешно подпрыгивая, вбежал на какую-то корягу и замер столбиком, уставившись на Матвея двумя бусинками глаз. Потом неожиданно резко повернул головку вбок. По-видимому, светловолосый, с серыми глазами и волевым подбородком великан, так неожиданно возникший в пределах его личного пространства, не внушил зверьку доверия, и он быстро исчез.
Матвей прошел через ерник и огляделся. На глаза попалась упавшая от ветра и старости сосна. Хвоя давно облетела с торчащих вверх черных веток. Он несколько раз махнул топором, сшибая высохшие палки, собрал их в охапку и побрел обратно, когда до слуха донесся вскрик. Матвей остановился, весь превратившись в слух. В кронах вековых сосен прибоем шумел ветер, в звук которого вплеталось пение лесных птиц. Где-то стучал дятел, эхом лениво вторила ему кукушка. Но больше никто не кричал и не звал на помощь. Озеро располагалось на границе Московской и Владимирской областей, вдали от населенных пунктов, и люди сюда наведывались редко. Именно за это Матвей полюбил эти места, где редко кто мог помешать наслаждаться отдыхом. Вдруг он уловил в воздухе легкий запах дымка. Они с Мартой еще не успели развести костер, выходит, где-то поблизости остановился кто-то еще. И тут же раздался громкий возглас:
– Скоты!
Озадаченный таким оборотом дел, Матвей почти бегом бросился к палатке. Марта стояла на берегу, повернувшись лицом к озеру. Лицо было напряжено, отчего он сделал вывод, что она тоже слышала крики. Когда Матвей бросил дрова на землю, Марта обернулась на звук и сказала:
– Кто-то звал на помощь.
– Уверена?
– Не знаю, – пожала она плечами.
– Я тоже слышал. – Матвей подошел и встал рядом. – Но, возможно, это просто резвятся такие же, как и мы, отдыхающие.
– Давай разводи костер. – Марта вернулась к установленному рядом с палаткой раскладному столику и стала выкладывать на него пластиковые контейнеры и свертки.
Матвей принялся вырубать топориком дерн, готовя небольшую площадку под мангал. Июнь был жарким, а верхний слой из хитросплетения сухой и зеленой травы и хвои вперемешку с прошлогодней листвой мог вспыхнуть как порох даже от небольшой искры. В его памяти еще свежи были пожары прошлых лет, когда москвичи бежали от смога куда угодно, лишь бы подальше от столицы, увозя с собой детей и престарелых родственников.
Он быстро установил на расчищенное место мангал, вдавив металлические ножки в грунт, насыпал в него для растопки мелкие ветки, придавив палками потолще, и замер, определяя направление ветра. По-прежнему тянуло с озера. Убедившись, что дым не будет нести на палатку и установленный рядом с ней столик, достал спички.
Сэм проскользнул в открывшиеся перед ним прозрачные двери банка. Мгновенья хватило, чтобы разглядеть стоящего в тамбуре парня в униформе сотрудника службы безопасности. Голубая рубашка с коротким рукавом, на левом кармашке которой была именная табличка, рация на поясе и электрошокер. Секьюрити окатил прошедшего мимо клиента банка ничего не выражающим, ленивым взглядом и вновь уставился в сторону улицы. Створки закрылись, спрятав охранника и Сэма за отражением бирюзового неба и расположенного напротив офисного здания.
«Господи, только бы все прошло гладко! – молился про себя в машине Виктор. – Ведь если что-то пойдет не так, мы все закончим жизнь в тюрьме или вовсе на электрическом стуле».
– Чего ты нервничаешь? – раздался с заднего сиденья голос Бэрда. Сорокалетний крепыш еще совсем недавно носил форму солдата американской армии. Воевал в Ираке, однако в один из дней его угораздило с двумя «латинос», которые вместе с отбросами из других слаборазвитых стран составляли в двадцать первом веке костяк американской армии, помочиться на трупы расстрелянных боевиков. Все бы ничего, но один из дружков, сфотографировавший такой способ демонстрации величия Америки, выложил фото в Интернете. Так Бэрд, верой и правдой служивший на благо великой страны, едва избежал тюремного срока, но оказался в составе другой, не менее грозной армии безработных.
– Я не нервничаю! – огрызнулся Виктор.
– Нервничаешь, – стоял на своем Бэрд. – Я же вижу. Все русские очень нервные.
– Ты раньше видел русских? – усмехнулся Виктор и посмотрел на его смуглое лицо в зеркало заднего вида.
– Вас всегда заботит то, как мы, американцы, решаем свои проблемы…
– Почему ты говоришь, мы, американцы? – вспылил Виктор. – Я никогда не был в России. Мой прадед расстрелян большевиками, а дед едва уцелел.
– Но ты сам сказал, что даже думаешь на русском языке, – не унимался Бэрд.
– Ну, и что с того? – Виктор забарабанил пальцами по рулевому колесу. – Америка – свободная страна, думаю, что хочу.
– Но ты не американец! – продолжал возмущаться Бэрд.
– Я – канадец, и что с того? – чувствуя, что еще немного, и взорвется, пожал плечами Виктор.
– Нет, ты – русский.
– Хорошо, я – русский, – сдался Виктор. – Но вашей Америке всего двести лет. Вы сами сюда приехали со всего мира. У тебя почти черная кожа. Ты никогда не задумывался, может, твоих предков привезли сюда в качестве рабов из Африки!
– Повтори, что ты сказал?! – взревел Бэрд и, подавшись вперед, вцепился в подголовник кресла, на котором сидел Виктор.
– Вы можете помолчать? – не выдержал Кейси. – С минуты на минуту выйдет клиент. Не хватало, чтобы вы еще подрались.
– Не волнуйся. – Бэрд ударил Виктора по плечу ладонью: – Я люблю русских, вон как ты утер меня! Никто так не смеет говорить с Бэрдом. Конечно, я не негр, и ты это знаешь, но умеешь зацепить, – примирительным тоном тараторил он. – Ваша мафия – головная боль Америки…
– Но я никого не знаю из мафии, – развернулся на сиденье Виктор.
– Сиди тихо! – цыкнул на него Кейси.
Виктор снова уставился на двери банка, за которыми скрылся Сэм.
Сегодня Виктор со своими дружками собрался сорвать куш. Вернее, дружки уговорили его еще раз попытать счастья и разбогатеть в один день. Одна из подружек Кейси, работающая в компании Би-Си, недавно проболталась ему, что каждую неделю месяца, в пятницу, двое их сотрудников и водитель привозят в этот банк довольно внушительную сумму наличных. Причем из оружия есть только пистолет у парня, который остается сторожить снаружи. Это всегда одни и те же люди. Месяц назад девушка показала их Кейси, и тот принялся за разработку плана, претворение в жизнь которого сулило почти миллион долларов на четверых.
– Я вернусь, ты жди… Обязательно, только пройдут дожди, – замурлыкал на заднем сиденье Бэрд, и Виктор улыбнулся. Он знал, что дружок всегда, когда нервничал, начинал петь.
Створки дверей снова разъехались в стороны, и на пороге банка появился Сэм. Он быстро сбежал по лестнице и остановился на тротуаре. В рыжем парике и с усами он был неузнаваем. Если к этому прибавить очки, то даже если Сэм попадет под все камеры наблюдения Нью-Йорка, наверняка его никто не сможет опознать. Вот он сунул руку в карман джинсов, и лежащий на панели телефон тут же издал тихую мелодию.
– Это Сэм, – бросив взгляд на определитель, выдохнул Кейси, взял лежавшую на коленях маску и наклонился так, чтобы с улицы не было видно, как он ее надевает.
– Проезжай вперед! – заволновался Бэрд.
Дозвон был условным сигналом. Дело все в том, что сидящие в машине люди из-за припаркованных у банка машин не могли увидеть подъезжавший от перекрестка «Форд», и именно для этого был придуман такой ход. Один из них должен был наблюдать за тем, когда появится машина.
Виктор проследил за взглядом Сэма. Судя по всему, машина останавливалась где-то позади них.
– Не надо вперед! – бросил он.
Сзади послышались возня и звуки, характерные при надевании масок. В салоне запахло резиной. Виктор повернулся – за его спиной сидела розовощекая свинья с изуродованным правым глазом. Дырочки на масках были очень маленькими, и поэтому на случай стрельбы их расковыряли.
Потом он снова взглянул на Сэма. В это время тот как раз смотрел на них и показывал взглядом куда-то за спину сидящих в машине дружков.
– Пошли! – скомандовал Бэрд.
Они уже отработали свои действия за городом. Все понимали друг друга с полуслова, по жестам и движениям.
Разом открывшиеся с правой стороны дверцы впустили в салон шум улицы. Бэрд и Кэйси выбежали на тротуар, на ходу доставая оружие.
Послышался сдавленный крик.
Неожиданно Виктор заметил в припаркованной перед ним машине какое-то движение. Корпус джипа зашатался, и на дорогу вывалилось четверо людей в штатском. У всех в руках было оружие. Первым среагировал Сэм и закричал, показывая Кейси рукой.
Виктору сразу все стало ясно: их здесь ждали. Скорее всего, подружка Кейси рассказала все полицейским, и те устроили засаду.
– Парни, это ловушка! – быстро повернул он ключ в замке зажигания.
Неожиданно один из полицейских посмотрел прямо ему в глаза и встал перед машиной.
– У-уу! – взвыл от досады Виктор, не зная, как быть. В его обязанность входило привести дружков к банку, а потом увезти отсюда уже с захваченными деньгами. Он лучше всех водил машину, а днем раньше дважды проехал по этому маршруту. В какой-то паре кварталов стоял с ключами в замке зажигания «Форд». На нем они планировали доехать до Семнадцатой авеню, а уже там пересесть в машину Кейси, взятую утром в прокат по поддельным документам. Виктору было достаточно нескольких секунд, чтобы оценить ситуацию. Зная, как работает полиция штата, можно просчитать их действия, предшествовавшие этому захвату. Наверняка после того как подружка Кейси рассказала им о намерениях своего бойфренда, они подстраховались и нашли в команде гангстеров слабое звено. С большой долей вероятности можно предположить, что это Бэрд. Ведь в себе Виктор был уверен, в Сэме тоже. В случае ареста его ждет электрический стул за два убийства. Кейси, главарь их небольшой банды, тоже не ждет ничего хорошего после суда. Если Бэрд сотрудничает с полицией, значит, той уже известен способ отхода, и у машин, оставленных в разных частях города, уже наверняка засады.
В этот момент Сэм выстрелил в бегущего к нему парня в футболке и джинсах и тут же неестественно вздрогнул, а на его рубашке появилось несколько алых точек.
Виктор не помнил, как отпустил педаль сцепления. Полицейский с трудом отпрыгнул в сторону, а машина понеслась вперед, пересекая разделительные полосы. Чудом никого не задев, на первом же перекрестке Виктор включил левый поворот и повернул на Двадцать третью авеню. Просвистев резиной, машина понесла его к окраине города, но он знал, что так продлится недолго. Наверняка на его пути уже все экипажи полиции получили сигнал и сейчас несутся наперерез под вой сирен.
Он слабо знал этот район, поэтому, руководствуясь лишь интуицией, свернул под арку небольшого дома и оказался в стесненном камнем и бетоном дворике. Выезда отсюда не было, однако имелся небольшой проход для пешеходов, и через несколько минут Виктор был уже на соседней улице…
Дальнее Подмосковье
Ступая по украшенному россыпями желтых цветов ковру сочно-зеленой травы, выстреливающей на каждый шаг кузнечиками, Матвей подошел к палатке и поставил сумки на землю.
– Ты что там потеряла? – глядя на два торчащих из прохода палатки полушария ягодиц, обтянутых синими шортами, спросил он.
– Спальники расправила, – раздался изнутри шатра глухой голос Марты.
Смешно пятясь задом, она выползла из палатки, и Матвей помог ей подняться.
– Спасибо, – развернулась к нему всем телом Марта и чмокнула в щеку.
От прикосновения ее губ по телу пробежал разряд тока, дыхание сперло, и его вмиг переполнила волна желания.
«Скорее бы ночь», – подумал он, переводя взгляд на водную гладь озера.
Вот уже больше года Матвей не может насытиться так нежданно свалившейся на него любовью. Марта ворвалась в его жизнь порывом ветра свежих ощущений в разгар весны. Тогда Матвей Кораблев переживал не лучшие дни в своей жизни. Шла ломка в полном смысле этого слова всех его жизненных устоев. Он был вынужден оставить армию, развестись с женой, привыкать к гражданской жизни и вообще искать новый смысл своего существования.
У Марты были пронзительно-зеленые глаза, с какой-то колдовской чертинкой в глубине, и черные, с отливом, волосы. Чувственные губы не требовали никакой помады, впрочем, как и лицо – косметики. Марта стала в его глазах самим совершенством, и он попросту не представлял себе жизни без нее. Часто в порыве нежных чувств Матвей пытался понять, испытывал ли он нечто подобное к своей первой жене. Если брать бездумные поступки и порывы страсти, то да. Но то, что он ощущал сейчас, затмило переживания прошлых лет. Однако от первого и пока последнего брака был сын, которого он обожал. По сути, именно размолвка с женой стала причиной того, что он оказался в одну из ночей на безлюдной улице, где к шедшей из круглосуточной аптеки Марте пристали наркоманы.
– Ты о чем задумался? – неожиданно отвлекла его от размышлений Марта. Она заглянула ему в глаза и потрясла за руку, смешно взявшись за указательный и средний палец.
– Не о чем, а о ком, – поправил ее Матвей.
– Удовлетвори мое любопытство! – игриво заглянула она в глаза Матвею.
– О тебе…
Неожиданно в камыше, росшем почти вдоль всего берега озера, раздался всплеск.
– Что это? – насторожилась Марта.
– Крокодил, – пошутил Матвей.
– Давай разводи костер, – испуганно проговорила она.
– Хорошо. – Матвей наклонился, взял лежавший на земле топорик и отправился за дровами.
Углубившись в лес, он стал шарить по сторонам взглядом в поисках подходящего дерева или хвороста. Для костра могли бы сгодиться нижние ветки сосен. По мере роста они отмирают, а высохнув, превращаются в хорошее топливо для костра.
Боковым зрением Матвей уловил справа от себя какое-то движение и обернулся. Небольшой бурундук, едва ли чуть больше хомяка, с тремя полосками на спине, смешно подпрыгивая, вбежал на какую-то корягу и замер столбиком, уставившись на Матвея двумя бусинками глаз. Потом неожиданно резко повернул головку вбок. По-видимому, светловолосый, с серыми глазами и волевым подбородком великан, так неожиданно возникший в пределах его личного пространства, не внушил зверьку доверия, и он быстро исчез.
Матвей прошел через ерник и огляделся. На глаза попалась упавшая от ветра и старости сосна. Хвоя давно облетела с торчащих вверх черных веток. Он несколько раз махнул топором, сшибая высохшие палки, собрал их в охапку и побрел обратно, когда до слуха донесся вскрик. Матвей остановился, весь превратившись в слух. В кронах вековых сосен прибоем шумел ветер, в звук которого вплеталось пение лесных птиц. Где-то стучал дятел, эхом лениво вторила ему кукушка. Но больше никто не кричал и не звал на помощь. Озеро располагалось на границе Московской и Владимирской областей, вдали от населенных пунктов, и люди сюда наведывались редко. Именно за это Матвей полюбил эти места, где редко кто мог помешать наслаждаться отдыхом. Вдруг он уловил в воздухе легкий запах дымка. Они с Мартой еще не успели развести костер, выходит, где-то поблизости остановился кто-то еще. И тут же раздался громкий возглас:
– Скоты!
Озадаченный таким оборотом дел, Матвей почти бегом бросился к палатке. Марта стояла на берегу, повернувшись лицом к озеру. Лицо было напряжено, отчего он сделал вывод, что она тоже слышала крики. Когда Матвей бросил дрова на землю, Марта обернулась на звук и сказала:
– Кто-то звал на помощь.
– Уверена?
– Не знаю, – пожала она плечами.
– Я тоже слышал. – Матвей подошел и встал рядом. – Но, возможно, это просто резвятся такие же, как и мы, отдыхающие.
– Давай разводи костер. – Марта вернулась к установленному рядом с палаткой раскладному столику и стала выкладывать на него пластиковые контейнеры и свертки.
Матвей принялся вырубать топориком дерн, готовя небольшую площадку под мангал. Июнь был жарким, а верхний слой из хитросплетения сухой и зеленой травы и хвои вперемешку с прошлогодней листвой мог вспыхнуть как порох даже от небольшой искры. В его памяти еще свежи были пожары прошлых лет, когда москвичи бежали от смога куда угодно, лишь бы подальше от столицы, увозя с собой детей и престарелых родственников.
Он быстро установил на расчищенное место мангал, вдавив металлические ножки в грунт, насыпал в него для растопки мелкие ветки, придавив палками потолще, и замер, определяя направление ветра. По-прежнему тянуло с озера. Убедившись, что дым не будет нести на палатку и установленный рядом с ней столик, достал спички.