Байрон (Джордж. Манфред

   Фея исчезает.
   Мы все - игрушки времени и страха.
   Жизнь - краткий миг, и все же мы живем,
   Клянем судьбу, но умереть боимся.
   Жизнь нас гнетет, как иго, как ярмо,
   Как бремя ненавистное, и сердце
   Под тяжестью его изнемогает;
   В прошедшем и грядущем (настоящим
   Мы не живем) безмерно мало дней,
   Когда оно не жаждет втайне смерти,
   И все же смерть ему внушает трепет,
   Как ледяной поток. Еще одно
   Осталось мне - воззвать из гроба мертвых,
   Спросить у них: что нас страшит? Ответить
   Они должны: волшебнице Эндора
   Ответил дух пророка; Клеоника
   Ответила спартанскому царю,
   Что ждет его - в неведенье убил он
   Ту, что любил, и умер непрощенным,
   Хотя взывал к Зевесу и молил
   Тень гневную о милости; был темен
   Ее ответ, но все же он сбылся.
   Когда б я не жил, та, кого люблю я,
   Была б жива; когда б я не любил,
   Она была бы счастлива и счастье
   Другим дарила. Где она теперь?
   И что она? Страдалица за грех мой
   То, что внушает ужас - иль ничто?
   Ночь близится - и ночь мне все откроет
   Хоть я страшусь того, на что дерзаю;
   До сей поры без трепета взирал я
   На демонов и духов - отчего же
   Дрожу теперь и чувствую, как в сердце
   Какой-то странный холод проникает?
   Но нет того, пред чем я отступил бы,
   И я сломлю свой ужас. - Ночь идет.
   СЦЕНА ТРЕТЬЯ
   Вершина горы Юнгфрау.
   Первая парка
   Луна встает большим багряным шаром.
   На высоте, где ни единый смертный
   Не запятнал снегов своей стопой,
   Слетаемся мы ночью. В диком море,
   В хрустальном океане горных льдов,
   Мы без следа скользим по их изломам,
   По глыбам, взгроможденным друг на друга,
   Подобно бурным пенистым волнам,
   Застывшим посреди водоворота,
   И вот на этой сказочной вершине,
   Где отдыхают тучи мимоходом,
   Сбираемся на игрища и бденья.
   Сегодня в полночь - наш великий праздник,
   И, на пути к чертогам Аримана,
   Я жду сестер. - Но что они так медлят?
   Голос
   (поющий вдалеке)
   Злодей венценосный,
   Низвергнутый в прах,
   Томился в изгнанье,
   В забвенье, в цепях.
   Я цепи разбила,
   Расторгла тюрьму,
   Я власть и свободу
   Вернула ему:
   Потоками крови он землю зальет,
   Народ свой погубит - и снова падет!
   Второй голос
   Плыл в море корабль, точно птица летел:
   В эту ночь ему горестный выпал удел.
   Ни мачт, ни снастей, ни ветрил, ни руля
   Ничего от него не оставила я.
   Один лишь пловец, - он достоин того,
   До прибрежья достиг, - я щадила его:
   Предатель, пират, снова будет он жить,
   Чтобы мне своей темною жизнью служить.
   Первая парка
   (отвечая)
   Спокойно спал город,
   В слезах и тревоге
   Увидит он утро;
   Медленно, мрачно
   Чума распростерла
   Над городом крылья.
   Тысячи пали,
   И тысячи тысяч
   Падут пред всесильной.
   Живые погибших,
   Любимых и милых,
   Покинут, спасаясь
   От призрака смерти.
   Ужас и злоба,
   Скорбь и смятенье
   Охватят людей.
   Блаженны почившие,
   Взор отвратившие
   От кары моей!
   Входят вторая и третья парки.
   Все три
   В руках у нас - сердца людей,
   Наш след - их темные могилы.
   Лишь для того, чтоб отнимать,
   Даем мы смертным жизнь и силы.
   Первая парка
   Привет! - Где Немезида?
   Вторая парка
   На работе,
   Но на какой - не знаю: я сама
   Не покладала рук до сей минуты.
   Третья парка
   Да вот она.
   Входит Немезида.
   Первая парка
   Все нынче опоздали.
   Где ты была?
   Немезида
   Женила дураков,
   Восстановляла падшие престолы
   И укрепляла близкие к паденью;
   Внушала людям злобу, чтоб потом
   Раскаяньем их мучить; превращала
   В безумцев мудрых, глупых - в мудрецов,
   В оракулов, чтоб люди преклонялись
   Пред властью их и чтоб никто из смертных
   Не смел решать судьбу своих владык
   И толковать спесиво о свободе,
   Плоде, для всех запретном. - Но пора!
   На облака - и в путь! Мы опоздали.
   СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
   Чертог Аримана. - Ариман на троне - огненном шаре,
   окруженном духами.
   Гимн духов
   Хвала ему, - хвала царю эфира,
   Царю земли и всех земных стихий,
   Кто повергает целый мир в смятенье
   Единым мановением руки!
   Дохнет ли он - бушуют океаны,
   Заговорит - грохочет в небе гром,
   Уронит взор - на небе солнце меркнет,
   Восстанет - сотрясается земля.
   В пути ему предшествуют кометы,
   Вослед ему - вулканы мечут огнь,
   И гнев его сжигает звезды в пепел,
   И тень его - всесильная Чума.
   Война ему, что день, приносит жертвы,
   Смерть платит дань, и Жизнь, его раба,
   К его стопам смиренно полагает
   Весь ужас мук и горестей земных!
   Входят парки и Немезида.
   Первая парка
   Восславьте Аримана! На земле
   Растет его могущество - покорно
   Исполнили мы волю Аримана!
   Вторая парка
   Восславьте Аримана! Мы, пред кем
   Склоняет выю смертный, преклоняем
   Свое чело пред троном Аримана!
   Третья парка
   Восславьте Аримана! Преклоняясь,
   Мы ждем его велений!
   Немезида
   Царь царей!
   Все, что живет, что существует - наше,
   А мы - твои. Но, чтобы наша власть
   Могла расти, твою усугубляя,
   Наш долг быть неустанными в трудах,
   И мы свой долг исполнили: мы свято
   Свершили все, что повелел ты нам.
   Входит Манфред.
   Дух
   Что вижу я? Безумец, жалкий смертный!
   Пади во прах.
   Второй дух
   Я узнаю его.
   Он грозный и могучий чернокнижник.
   Третий дух
   Повергнись ниц и трепещи, презренный!
   Перед тобой - и твой и наш владыка.
   Ужели ты не видишь?
   Сонм духов
   Сын Земли!
   Прострись во прах пред троном Аримана,
   Иль горе непокорному!
   Манфред
   Я знаю.
   И все ж не гну колен.
   Четвертый дух
   Тебя научат.
   Манфред
   Напрасный труд. Не раз во мраке ночи
   Во прах я повергал свое чело,
   Главу посыпав пеплом. Не однажды
   Изведал я всю горечь униженья,
   Пред собственным отчаяньем склоняясь,
   Пред собственною скорбью.
   Первый дух
   Ты дерзаешь
   Восстать на Аримана? Отказать
   Владыке в том, что воздает покорно
   Ему весь мир? Не трепетать - и где же?
   Пред ужасом величия и славы,
   Пред троном Аримана? Ниц, безумный!
   Манфред
   Пусть _Ариман_ воздаст хвалу творцу,
   Кем создан он не ради поклоненья.
   Пусть он склонит главу: мы вместе
   Склоним тогда.
   Духи
   Раздавим червяка!
   Растопчем!
   Первая парка
   Прочь! - Владыка сил незримых,
   Перед тобою смертный, не похожий
   Ни на кого из смертных, как об этом
   Свидетельствует вид его и то,
   Что он перед тобой. Его страданья
   Бессмертны, как и наши; знанья, воля
   И власть его, поскольку совместимо
   Все это с бренным прахом, таковы,
   Что прах ему дивится; он стремился
   Душою прочь от мира и постигнул
   То, что лишь мы, бессмертные, постигли:
   Что в знании нет счастья, что наука
   Обмен одних незнаний на другие,
   Но я еще не все сказала: страсти,
   Всесильные и на земле и в небе
   Над всем, что только существует в мире,
   Так истерзали грудь его, что я,
   Не знающая жалости, прощаю
   Того, в чьем сердце жалость он пробудит.
   Он мой - иль твой - но ни один из духов
   Не равен с ним и им владеть не будет.
   Немезида
   Зачем он здесь?
   Первый дух
   Пусть смертный сам ответит
   Манфред
   Вы знаете, что властен я, - без власти
   Я б не был здесь, - но мне не все покорно.
   Я помощи прошу у вас.
   Немезида
   Скажи,
   Что хочешь ты?
   Манфред
   Заставь восстать усопших.
   Немезида
   Великий Ариман! Что повелишь мне?
   Дозволишь ли?
   Ариман
   Да будет так.
   Немезида
   Кто должен
   На мой призыв покинуть мрак могилы?
   Манфред
   В земле непогребенная - Астарта.
   Немезида
   Дух или Призрак!
   Ты, что была
   Создана прахом
   И в прах отошла;
   Ты, что утратила
   Облик земной,
   В облике смертном
   Восстань предо мной!
   Сердце и очи,
   Голос и лик
   Вырви из жадной
   Могилы на миг!
   Восстань! Восстань от сени гробовой!
   Тебя зовет убийца твой!
   Призрак Астарты появляется среди чертога.
   Манфред
   И это смерть? Румянец на ланитах!
   Но не живой он, - странный и зловещий,
   Как тот, что рдеет осенью на листьях.
   Астарта! - Нет, я говорить не в силах,
   Вели заговорить ей: пусть она
   Простит иль проклянет меня.
   Немезида
   Дух, ответствуй! Заклинаю
   Властью неземной,
   Тайной силой, что расторгла
   Плен могильный твой!
   Манфред
   Молчанье!
   Оно страшней ответа.
   Немезида
   Я свершила
   Все, что могла. Великий Ариман,
   Тебе лишь покорится призрак: повели ей
   Открыть уста.
   Ариман
   Дух, говори!
   Немезида
   Молчанье!
   Бессильны мы, - над нею власть имеют
   Другие духи. Смертный, покорись
   Своей судьбе.
   Манфред
   Услышь меня, Астарта!
   Услышь меня, любимая! Ответь мне!
   Я так скорбел, я так скорблю - ты видишь:
   Тебя могила меньше изменила.
   Чем скорбь меня. Безумною любовью
   Любили мы: нам жизнь была дана
   Не для того, чтоб мы терзались вечно,
   Хотя любить, как мы с тобой любили,
   Великий грех. Скажи, что ты меня
   Простила за страданья, что терплю я
   Мученье за обоих, что за гробом
   Гебя ждет рай и что умру и я.
   Все силы тьмы против меня восстали,
   Чтоб к жизни приковать меня навеки,
   Чтоб я перед бессмертьем содрогался,
   Пред будущим, что может быть подобно
   Прошедшему. Мне нет нигде покоя.
   Чего ищу, к чему стремлюсь - не знаю,
   Лишь чувствую, что ты и что я сам.
   Пред гибелью хоть раз мне дай услышать
   Твой голос сладкозвучный, - отзовись!
   Я звал тебя среди безмолвья ночи,
   Я спящих птиц будил среди ветвей,
   Зверей в горах, и темные пещеры
   На тщетный зов, на сладкий звук: Астарта!
   Мне отвечали эхом - духи, люди
   Внимали мне, - лишь ты одна не внемлешь!
   О, говори! Я жадными очами
   Искал тебя среди небесных звезд.
   О, говори! Я исходил всю землю
   И не нашел нигде тебе подобной.
   Взгляни вокруг - мне бесы сострадают,
   Я вижу ад, но полон лишь тобою.
   О, говори!.. О, говори хоть в гневе,
   Но только дай хоть раз тебя услышать.
   Хоть только раз!
   Призрак Астарты
   Манфред!
   Манфред
   О, не смолкай!
   Вся жизнь моя теперь лишь в этих звуках!
   Призрак
   Манфред! Заутра ты покинешь землю.
   Прости!
   Манфред
   О нет! Скажи, что ты простила.
   Призрак
   Прости!
   Манфред
   Скажи - увидимся ли снова?
   Призрак
   Прости!
   Манфред
   О, пощади: скажи, что любишь!
   Призрак
   Манфред!
   (Исчезает.)
   Немезида
   Ушла - и вновь ее не вызвать.
   Вернись к земле. Слова ее свершатся.
   Дух
   Он потрясен. Кто смертен, тот не должен
   Искать того, что за пределом смерти.
   Второй дух
   Да, но взгляни, как он собой владеет,
   Свои мученья воле подчиняя!
   Когда б он был одним из нас, он был бы
   Могучий дух.
   Немезида
   Быть может, ты желаешь
   Спросить еще о чем-нибудь?
   Манфред
   О нет.
   Немезида
   Тогда прости на время.
   Манфред
   Разве снова
   Мы встретимся? И где же? На земле?
   Но все равно. Я твой должник. Простите!
   АКТ ТРЕТИЙ
   СЦЕНА ПЕРВАЯ
   Зала в замке Манфреда.
   Манфред и Герман.
   Манфред
   Который час?
   Герман
   Час до заката солнца,
   И вечер обещает быть прелестным.
   Манфред
   Скажи, ты все ли приготовил в башне,
   Как я велел?
   Герман
   Все, господин, готово.
   Вот ключ и вот шкатулка.
   Манфред
   Хорошо.
   Теперь иди.
   Герман уходит.
   Мир снизошел мне в душу,
   Мир, мне еще неведомый доныне
   И непонятный. Если б я не знал,
   Что самое обманчивое в мире
   Химеры философских измышлений,
   Что мудрость их - пустейшая из фраз
   В учено-схоластическом жаргоне,
   Я, кажется, охотно бы поверил,
   Что золотые грезы о Калоне
   Уже сбылись, что я его сыскал
   В себе самом. Мой мир недолговечен,
   Но все же хорошо его изведать
   Хотя однажды. Нужно записать,
   Что есть такое ощущенье... Кто там?
   Входит Герман.
   Герман
   Аббат святого Мориса.
   Входит аббат.
   Аббат
   Мир дому!
   Манфред
   Благодарю, святой отец! Да будет
   Для замка твой приход благословеньем.
   Аббат
   Дай бог, чтоб было так! Но я желал бы
   Поговорить глаз на глаз.
   Манфред
   Выйди, Герман.
   Что скажет мой достопочтенный гость?
   Аббат
   Скажу без предисловий: сан, седины,
   Желание добра тебе и наше
   Давнишнее соседство, хоть знакомы
   И не были с тобою мы, дают мне
   На это право. Странный и ужасный
   Пронесся слух, и этот слух позорит
   Твое, граф, имя, - доблестное имя,
   Которое ты должен для потомства
   Таким же и оставить.
   Манфред
   Продолжай.
   Я слушаю.
   Аббат
   Ты, говорят, предался
   Греховным и таинственным наукам,
   Вступил в союз с сынами преисподней,
   С нечистой силой демонов и бесов,
   Блуждающих в долине сени смертной.
   С людьми, своими братьями по духу,
   Общаешься ты редко, жизнь проводишь
   В уединенье, - свято ли оно?
   Манфред
   Скажи, кто распускает эти слухи?
   Аббат
   Мои благочестивые собратья,
   Окрестный люд, - твои вассалы даже,
   Что на тебя взирают с беспокойством,
   Да мы и все за жизнь твою трепещем.
   Манфред
   Возьми ее.
   Аббат
   Я прихожу спасать,
   А не губить. Я не хочу касаться
   Твоей души, но, если справедливы
   Все эти слухи, верь, еще не поздно
   Очиститься от скверны покаяньем
   И примириться с церковью и небом.
   Манфред
   Я выслушал. И вот что я отвечу:
   Кто б ни был я, но я не изберу
   Посредником меж мной и небесами
   Ни одного из смертных. Если я
   Уставы нарушаю - покарайте.
   Аббат
   Мой сын, я не о каре говорю,
   Я только призываю к покаянью.
   Пусть наказует небо. "Мне отмщенье",
   Сказал господь, и, со смиренным сердцем,
   Раб господа, я только повторяю
   Его глаголы грозные.
   Манфред
   Старик!
   Ни власть святых, ни скорбь, ни покаянье,
   Ни тяжкий пост, ни жаркие молитвы,
   Ни даже муки совести, способной,
   Без демонов, без страха пред геенной,
   Преобразить в геенну даже небо,
   Ничто не в состоянии исторгнуть
   Из недр души тяжелого сознанья
   Ее грехов и сокровенной муки.
   Та кара, что преступник налагает
   Сам на себя, страшней и тяжелее
   Загробных мук.
   Аббат
   Я рад все это слышать,
   Затем что все это должно смениться
   Надеждой благодатной, что спокойно
   Взирает на блаженную обитель,
   Ее же всякий ищущий обрящет,
   Коль скоро он покинет путь неправый.
   Начало же спасения - сознанье
   Его необходимости. Покайся
   И все грехи, что отпустить я властен,
   Я отпущу, - что преподать сумею,
   Все преподам.
   Манфред
   Когда несчастный Н_е_рон,
   Чтобы избегнуть мук позорной смерти
   Перед лицом сенаторов, недавних
   Его рабов, ударил в грудь кинжалом,
   Какой-то воин, полный состраданья,
   Прижал свой плащ к его смертельной ране,
   Но Нерон оттолкнул его и молвил
   С величием во взоре: "Слишком поздно!"
   Аббат
   К чему ты клонишь речь?
   Манфред
   Я отвечаю
   На твой призыв к спасенью: слишком поздно!
   Аббат
   Нет, никогда не поздно примириться
   С своей душой, а чрез нее и с небом.
   Иль у тебя нет никаких надежд?
   Ведь даже те, что в небеса не верят,
   Живут какой-нибудь земной мечтой,
   Прильнувши к ней, как тонущий к тростинке.
   Манфред
   О да, отец, и я лелеял грезы,
   И я мечтал на утре юных дней:
   Мечтал быть просветителем народов,
   Достичь небес, - зачем? Бог весть! быть может,
   Лишь для того, чтоб снова пасть на землю,
   Но пасть могучим горным водопадом,
   Что, с высоты заоблачной свергаясь
   В дымящуюся бездну, восстает
   Из бездны ввысь туманами и снова
   С небес стремится ливнем. - Все прошло,
   И все это был сон.
   Аббат
   Но почему же?
   Манфред
   Я обуздать себя не мог; кто хочет
   Повелевать, тот должен быть рабом;
   Кто хочет, чтоб ничтожество признало
   Его своим властителем, тот должен
   Уметь перед ничтожеством смиряться,
   Повсюду проникать и поспевать
   И быть ходячей ложью. Я со стадом
   Мешаться не хотел, хотя бы мог
   Быть вожаком. Лев одинок - я тоже.
   Аббат
   Зачем не жить, не действовать иначе?
   Манфред
   Затем, что я всегда гнушался жизни.
   Я не жесток; но я - как жгучий вихрь,
   Как пламенный самум, что обитает
   Лишь в тишине пустынь и одиноко
   Кружит среди ее нагих песков,
   В ее бесплодном, диком океане.
   Он никого не ищет, но погибель
   Грозит всему, что встретит он в пути.
   Так жил и я; и тех, кого я встретил
   На жизненном пути, - я погубил.
   Аббат
   Увы! Я начинаю опасаться,
   Что я тебе помочь уже не в силах.
   Но ты еще так молод, я хотел бы...
   Манфред
   Святой отец! Есть люди, что стареют
   На утре дней, что гибнут, не достигнув
   До зрелых лет, - и не случайной смертью,
   Иных порок, иных науки губят,
   Иных труды, иных томленье скуки,
   Иных болезнь, безумье, а иных
   Душевные страдания и скорби.
   Страшнее нет последнего недуга:
   Все имена, все формы принимая,
   Он требует гораздо больше жертв,
   Чем значится в зловещих списках Рока.
   Вглядись в меня! Душевные недуги
   Я все познал, хотя довольно б было
   И одного. Так не дивись тому,
   Что я таков, дивись тому, чем был я,
   Тому, что я еще живу на свете.
   Аббат
   Но выслушай...
   Манфред
   Отец, я уважаю
   Твои года и звание; я верю,
   Что ты пришел ко мне с благою целью,
   Но ты предпринял тщетный труд. Быть грубым
   Я не хочу, - я лишь тебя щажу,
   А не себя, так резко обрывая
   Наш разговор - и потому - прости!
   (Уходит.)
   Аббат
   Он мог бы быть возвышенным созданьем.
   В нем много сил, которые могли бы
   Создать прекрасный образ, будь они
   Направлены разумнее; теперь же
   Царит в нем страшный хаос: свет и мрак,
   Возвышенные помыслы - и страсти,
   И все в смешенье бурном, все мятется
   Без цели и порядка; все иль дремлет,
   Иль разрушенья жаждет: он стремится
   К погибели, но должен быть спасен,
   Затем что он достоин искупленья.
   Благая цель оправдывает средства,
   И я на все дерзну. Пойду за ним
   Настойчиво, хотя и осторожно.
   СЦЕНА ВТОРАЯ
   Другая комната.
   Манфред и Герман.
   Герман
   Вы, господин, велели мне явиться
   К вам на закате: солнце уж заходит.
   Манфред
   Да? - Я взгляну.
   (Подходит к окну).
   Великое светило!
   Бог первозданной, девственной природы!
   Кумир могучих первенцев земли,
   Не ведавших болезней, - исполинов,
   Родившихся от ангелов и дев,
   Сиявших красотой неизреченной!
   Царь меж светил, боготворимый миром
   От первых дней творения, вливавший
   Восторг в сердца халдейских пастухов
   И слышавший их первые молитвы!
   Избранник неземного, что явило
   В тебе свой светлый образ на земле!
   Венец и средоточие вселенной,
   Дающее небесную отраду
   Всему, что прозябает в дольнем мире!
   Владыка всех стихий и повелитель
   Всех стран земных, повсюду положивший
   Свои неизгладимые печати
   На дух и облик смертных! Ты, что всходишь,
   Свершаешь путь и угасаешь в славе{
   Ты, видевшее некогда мой первый
   Взор, полный изумленья и восторга!
   Прости навек, - прими мой взор последний,
   В последний раз тебя я созерцаю;
   Твои лучи уж больше никогда
   Не озарят того, кому дар жизни
   Был даром роковым. - Оно сокрылось;
   Мой час настал.
   СЦЕНА ТРЕТЬЯ
   Горы. - В отдалении замок Манфреда. - Терраса перед
   башней. - Сумерки.
   Герман, Мануэль и другие слуги Манфреда.
   Герман
   Дивлюсь я графу: вот уж сколько лет
   Все ночи он без сна проводит в башне
   И непременно в башне. Я бывал в ней,
   Но по тому, что есть в ней, не решишь,
   Чем занят он. Наверно, потайная
   Есть комната, и сколько бы я отдал,
   Чтоб только заглянуть в нее!
   Мануэль
   Напрасно.
   Доволен будь и тем, что ты уж знаешь.
   Герман
   Ах, Мануэль, ты старше нас и мог бы
   Порассказать нам многое о замке.
   Когда ты поступил сюда?
   Мануэль
   Давно.
   Я до рожденья графа был слугою
   Его отца, с которым никакого
   Он не имеет сходства.
   Герман
   Что ж, не редкость!
   Мануэль
   Я говорю не о чертах лица.
   Граф Сигизмунд был горд, но прост и весел,
   Любил пиры и битвы, а не книги,
   Любил людей - и ночи превращал
   Не в бдения угрюмые, а в праздник,
   Да ведь какой! Он не блуждал, как волк,
   По дебрям и ущельям, - не чуждался
   Земных утех и радостей.
   Герман
   Проклятье!
   Вот были времена! И неужели
   Они уж не вернутся в эти стены,
   Что смотрят так, как будто и не знали
   Счастливых дней?
   Мануэль
   Пусть прежде переменят
   Владельца эти стены. О, я видел
   Немало в них диковинного, Герман!
   Герман
   Будь добр и расскажи хоть что-нибудь.
   Мне помнится, что возле этой башни
   Случилось что-то: ты мне намекал.
   Мануэль
   Был, видишь ли, точь-в-точь такой же вечер,
   Как и теперь; на Эйгере краснела
   Точь-в-точь такая ж тучка; ветер дул
   Порывистый, и снежные вершины
   Уж заливала трепетным сияньем
   Всходившая луна; граф Манфред,
   Как и теперь, был в башне; что он делал,
   Бог весть, - но только с ним была
   Та, что делила все его скитанья
   И бдения полночные: Астарта,
   Единственное в мире существо,
   Которое любил он, что, конечно,
   Родством их объяснялось...
   Кто идет?
   Аббат
   Где граф?
   Герман
   Вот в этой башне.
   Аббат
   Постучись
   Мне нужно с ним поговорить.
   Герман
   Не смею
   Я нарушать его уединенье.
   Аббат
   Но мне его необходимо видеть,
   Я на себя возьму твою вину.
   Герман
   Ведь ты его недавно видел.
   Аббат
   Герман!
   Ступай без рассуждений.
   Герман
   Я не смею.
   Аббат
   Так я войду без всякого доклада.
   Мануэль
   Святой отец, постойте! Я прошу вас.
   Аббат
   Но почему?
   Мануэль
   Пожалуйте сюда,
   Благоволите выслушать.
   СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
   Внутренность башни.
   Манфред
   (один)
   Сверкают звезды, - снежные вершины
   Сияют в лунном свете. - Дивный вид!
   Люблю я ночь, - мне образ ночи ближе,
   Чем образ человека; в созерцанье
   Ее спокойной, грустной красоты
   Я постигаю речь иного мира.
   Мне помнится, - когда я молод был
   И странствовал, - в такую ночь однажды
   Я был среди развалин Колизея,
   Среди останков царственного Рима.
   Деревья вдоль разрушенных аркад,
   На синеве полуночной темнея,
   Чуть колыхались по ветру, и звезды
   Сияли сквозь руины; из-за Тибра
   Был слышен лай собак, а из дворца
   Протяжный стон совы и, замирая,
   Невнятно доносились с теплым ветром
   Далекие напевы часовых.
   В проломах стен, разрушенных веками,
   Стояли кипарисы - и казалось,
   Что их кайма была на горизонте,
   А между тем лишь на полет стрелы
   Я был от них. - Где Цезарь жил когда-то
   И где теперь живут ночные птицы,
   Уже не лавр, а дикий плющ растет
   И лес встает, корнями укрепляясь
   В священном прахе царских очагов,
   Среди твердынь, сровнявшихся с землею.
   Кровавый цирк стоит еще доныне,
   Еще хранит в руинах величавых
   Былую мощь, но Цезаря покои
   И Августа чертоги уж давно
   Поверглись в прах и стали грудой камня.
   И ты, луна, на них свой свет лила,
   Лишь ты одна смягчала нежным светом
   Седую древность, дикость запустенья,
   Скрывая всюду тяжкий след времен!
   Ты красоты былой не изменяла,
   Но осеняла новой красотой
   Все, в чем она погибла, и руины
   Казалися священными, и сердце
   Немым благоговеньем наполнялось
   Перед немым величьем древней славы,
   Пред тем державным прахом, что доныне
   Внушает нам невольный трепет. - Странно,
   Что вспомнилась мне эта ночь сегодня;
   Уже не раз я замечал, как дико
   Мятутся наши мысли в те часы,
   Когда сосредоточиться должны мы.
   Входит аббат.
   Аббат
   Я вновь к тебе непрошеным являюсь,
   Но пусть мое смиренное стремленье
   Помочь тебе - не прогневит тебя:
   Пусть все, что есть в нем темного, дурного,
   Падет лишь на меня, а все благое
   Да осенит твою главу, - я страстно
   Сказать хотел бы: сердце! Если б тронуть
   Я мог его молитвой иль словами,
   Я спас бы дух, который лишь случайно
   Блуждает в тьме.
   Манфред
   Напрасная надежда!
   Мой путь свершен, моя судьба решилась.
   Но уходи, - тебе здесь быть опасно.
   Аббат
   Ты хочешь запугать меня?
   Манфред
   О нет.
   Я говорю лишь, что близка опасность.
   Остерегись.
   Аббат
   Чего?
   Манфред
   Гляди сюда:
   Ты видишь?
   Аббат
   Нет.
   Манфред
   Гляди, я повторяю,
   И пристально. Теперь скажи, - ты видишь?
   Аббат
   Я вижу, что встает из-под земли,
   Как адский бог, какой-то мрачный призрак;
   Его лицо закрыто покрывалом,
   Он весь повит тяжелыми клубами
   Свинцовой мглы, но он не страшен мне.
   Манфред
   Я знаю, что тебя он не коснется,
   Но взор его убьет тебя на месте,
   Ты стар и дряхл, - уйди, прошу тебя!