Баюшев Дмитрий. Чистый разум

   - Что ж, рискнем, - согласился я. - Но это очень опасно. Уж до чего Ильин сильный психогигиенист, а и то не выдержал.
   - Потому и не выдержал, что шел в открытую, - Вадим усмехнулся. - Мы подсунем Черу туповатого клиента, которому плохо и который все время хнычет о помощи.
   Туповатого клиента? Который все время хнычет о помощи? Все время. Господи, как я до этого сам не додумался?
   - Ты предлагаешь запись?
   - Почему бы и нет?
   - А сможем? - усомнился я.
   - Надо, - уверенно сказал Вадим.
   - Нет слов, - я развел руками.
   - Просто я вовремя вспомнил свою тяжелую голову.
   Этим он как бы даже благодарил меня за ночной визит. Ну что тут скажешь?..
   Сразу от входа бросилась в глаза распахнутая дверца аптечки. Уходя, я ее, помнится, закрывал.
   На кухне загремела посуда.
   Прикрыв аптечный шкаф, я прошел на свою половину и здесь на письменном столе обнаружил злосчастную коробку с мединалом. Рядом лежал пневмопистолет. В коридоре послышались легкие Таины шаги.
   - Это глупо, - крикнул я.
   Хлопнула дверь. Вот чего мне сейчас не хватало, так это женских капризов. Нет, это надо было пресекать и немедленно. Я направился к Тае.
   Она лежала на кровати, отвернувшись к переборке, и никак не отреагировала на мое появление.
   - Ты, конечно, уверена, что я это сделал нарочно, - сказал я, плюхаясь в пискнувшее кресло. - А теперь подумай, зачем мне это нужно? Лично мне? Прежде всего - об эксперименте я узнал только сегодня. Далее - Вадим мне симпатичен, как человек. И, наконец, к чему так рисковать? Ведь Вадим мог проснуться, зашуметь. Вот и ты видела, что ночью я шарил в аптечке. Но я-то ничего этого не помню.
   - Не валяй дурака, - глухо произнесла Тая.
   - Ты - злобный ревнивец.
   Такого оборота я, признаться, не ожидал и, не сдержавшись, глуповато хихикнул.
   - Ну и что же, что он маленький, - тихо сказала Тая. - Я ведь все равно ниже его. Он очень хороший. А ты - страшный эгоист.
   Слушать ее было не то что неприятно, но как-то даже больно. Чувствовалось, что она целый день думала, какой эгоист я и какой хороший человек Вадим Коржиков.
   Очень обидно было ее слушать.
   - В свое время мы, кажется, договорились сначала понять, а уж потом судить, - сказал я удрученно. - Ты меня даже не хочешь понять.
   Тая резко села и уставилась на меня, как на чучело.
   - А что тут понимать? Ты мне все время врешь. Да если бы Вадим не... заболел, Аркадий Семенович был бы здоров. Зачем ты ему позволил подключиться к ВИБРу? Ты же прекрасно знал, чем это может закончиться. Что ты тут все время врешь?
   - Ты можешь выслушать спокойно? - рявкнул я.
   Она сразу нахохлилась. Затаилась.
   - Тогда слушай, - продолжал я уже спокойно, задавив в себе внезапную вспышку ярости.
   И рассказал о том, что случилось, присовокупив сюда свои выводы.
   - А ты не ходил к Аркадию Семеновичу? - спросила Тая упавшим голосом.
   - К нему не пускают.
   - О боже, какая я дура. Мой бедненький суслик. Иди ко мне...
   Было раннее утро. Я проснулся от того, что Тая осторожно перебиралась через меня.
   - Не смотри, - попросила она, целуя мою колючую физиономию. - Спи. Мне сегодня пораньше.
   Я закрыл глаза и слушал, как Тая, одеваясь, легко бегает по комнате. Тапки она игнорировала. Как-то незаметно я заснул, но, кажется, ненадолго. Разбудило меня острое чувство тревоги. Это было похоже на сигнал о помощи, как будто очень далекая труба печально выводила грустную безнадежную мелодию...
   Постовая уже была забита до отказа, а люди все прибывали и прибывали, теснясь в коридоре. Я кое-как протолкался к рабочему месту и узрел пульт и ВИБР в плачевном состоянии. Под ногами неприятно хрустели осколки оргстекла. Кроме того, я обнаружил и орудие разбоя - небольшой, но увесистый блок стабилизатора (БС), очевидно позаимствованный из ЗИПа и помещенный кем-то на пультовую клавиатуру. Но не это было главное. Рядом, закрыв лицо руками, стояла Тая, плечи ее вздрагивали. Вокруг нее образовался пустой полукруг, и в этом полукруге, на полу, хищно свернулось выдранное с корнем из гнезда "щупальце" с присосками. И еще сильно воняло горелой изоляцией. По всей видимости, Тая включила аппаратуру и лишь затем принялась ее крушить, чем вызвала короткое замыкание.
   - Дорогу, товарищи, - раздался напряженный голос Пономарева.
   Он обогнул меня и остановился напротив Таи.
   - Кто позволил? - спросил он свистящим шепотом. - Вы представляете себе, что натворили?
   Пономарев на глазах побагровел и резко кинул в пространство:
   - Как она сюда попала?
   В полной тишине кто-то весело и нахально сказал:
   - Так ведь это же Тая Добрынина.
   - Добрынина? Ах, да. Это меняет дело. Ну и что, что Добрынина?
   - Она дорабатывала ВИБР, - скучно объяснили рядом.
   Нездоровый румянец с Пономарева спал.
   - Так, так, дорабатывала, - протянул он, что-то соображая. - Значит, аппаратура неучтенная?
   - Значит, неучтенная, - согласился все тот же скучный голос (я узнал Гусейнова).
   - Пульт учтенный, но он пострадал мало.
   - Безобразие, - сказал Пономарев, как сказал бы на его месте всякий уважающий себя администратор. - Форменное безобразие. Более того хулиганство. На вас, Долгорукова, я подготовлю приказ по станции. И чтоб к приезду комиссии аппаратура функционировала! Вот так.
   Он удалился, перед ним нехотя расступались.
   - А ведь до смены еще двадцать минут, - вдруг громко сказал Гусейнов.
   - Ну и что?
   Вопрос повис в воздухе, но тут же кто-то неуверенно произнес:
   - Действительно, странно. Сигнала общего сбора вроде бы не было.
   И тут все разом зашумели. Выяснилось, что сюда, в постовую, ноги каждого принесли сами. Да, да, сразу после того, как прозвучала труба. Откуда бы ей здесь взяться?..
   Постепенно люди разошлись.
   - Ну, ты чего же, Долгорукова, наделала? - Я уже безнадежно опаздывал на вахту, но оставлять Таю в таком состоянии не мог.
   - Перестань повторять чужие глупости, - устало сказала она. - Я не думала, что сюда набежит столько народу.
   - Тут говорили о трубе. Разве ты ее не слышала?
   - Нет, конечно.
   - Почему - конечно?
   - Потому что здесь было шумно.
   - Это совсем другая труба, - я постарался улыбнуться, хотя мне уже было страшновато от того, что Черу повиновалось все население станции. Или почти все.
   - Что здесь случилось? - еще из коридора через открытую дверь спросил Вадим. - Народ валом ва... Ба-а!
   Он вошел и уставился на разгромленный пост. Еще один, который ничего не слышал.
   Слава богу их уже двое. Но - они первые, с кем Чер связался напрямую. Парадокс.
   - Восстановить невозможно? - скорее констатировал, чем спросил Вадим.
   - Естественно, - задиристо отозвалась Тая. - Чего-чего, а ломать мы умеем.
   - Ну и напрасно, - сказал Вадим. - Мы тут с Толей придумали одну забавную штуку.
   Разве он тебе не говорил?
   - К сожалению, не успел, - я вздохнул.
   - Жаль, жаль. - Вадим, хрустя пластмассовой крошкой, подошел к пульту и подкинул на ладони тяжелый БС, потом, хмыкнув, посмотрел на Таю.
   - Вот именно, - сказала она.
   - Судя по запаху, было включено?
   - Ага, - в ее голосе было злорадство.
   - Месть, так сказать, - весело произнес Вадим. - За Аркадия Семеновича и кэпа.
   Верно?
   - Ага.
   - Это для него, как слону дробинка. - Вадим аккуратно приспособил БС на пульт. - Ты, Таечка, забыла, что он уже научился выходить на прямой контакт. Теперь, Таечка, мы сидим на бочке с порохом. А нам нужно время до приезда комиссии, потому что через Пономарева нам не перешагнуть. Толя правильно сказал - нужно отсюда срочно драпать. Потому-то мы и придумали забавную штучку с записью.
   Наподобие магнитофонной. Понимаешь?
   - ВИБРу крышка, - еле слышно отозвалась Тая.
   - Тогда мы в его руках, - улыбаясь, сказал Вадим. - Космическая станция "Глыба"
   в лапах галактического чудовища, как изволили бы выразиться наши заокеанские друзья. Звучит?
   Тая виновато мигнула.
   Я проводил ее на рабочее место и поспешил в навигаторскую, представляя себе реакцию Рыбакова на такое солидное опоздание. Но, к моему удивлению, Сеня был тих, спокоен и даже где-то рассеян. Люкакин сидел рядом, они негромко разговаривали.
   - А-а, Толя, - не оборачиваясь, сказал Рыбаков. - Полюбопытствуй на эфир.
   Я подошел и понял, что вот оно, началось. Такой густой наводки я еще не видел, экран был затянут сплошной сеткой, которая пульсировала с какой-то завораживающей частотой.
   - Не смотри туда, - посоветовал Рыбаков. - Кстати, чего это на Таю нашло?
   Люкакин взглянул на меня с любопытством.
   - Это месть, - сказал я. - За Аркадия Семеновича.
   А что я еще мог сказать?
   - Странная месть, - Сеня вдруг мощно зевнул и сконфужено бормотнул: Надо бы покемарить, да вряд ли получится. Часом ранее ни с того ни с сего бросил все это хозяйство и ломанул в постовую, кого-то помял маленько. Нет, не заснуть.
   По-моему, все дело в этом.
   Он ткнул пальцем в экран.
   - Да, наверное, - сказал я. - Володя, ты отдохнул? Перебирайся-ка, дружище, на свое место.
   Люкакин проворчал что-то неразборчивое, но ушел в свой угол и там примолк за приборами.
   - Нешто с Коржиком пообщаться? - спросил сам себя Рыбаков и очень ловко ткнул толстым пальцем в клавишу видеокома.
   - Чего надо? - послышался недовольный голос Вадима.
   Самого его не было в кадре, камера выхватывала пустое рабочее место.
   - Слушай, Вадик, что там за ерунда в эфире?
   - Толя, объясни ему, будь добр, - попросил Коржиков.
   - Нет уж, - заупрямился Рыбаков. - Кто у нас главный антенщик?
   - Это Чер, - помолчав, сказал Вадим. - Все? Тогда связь заканчиваю.
   - Сил больше нет, - Сеня встал. - Пойду придавлю. Пока, Вовка.
   - Пока, - раздалось из люкакинского угла.
   - Не помни там кого, - посоветовал я.
   - А пусть не подворачиваются.
   Мне почему-то вспомнились слова Вадима по поводу галактического чудовища, и тут на меня накатило. Наводка от беспрерывных посылок Чера принялась пульсировать очень интенсивно, будто то вздувался, то опадал радужный пузырь, стиснутый рамкой экрана. Это было необычно, это было красиво, от этого нельзя было оторваться. И вдруг экран погас. Я потряс головой, стряхивая наваждение.
   - Вас же просили не смотреть, - сказал Люкакин.
   - Толя, без паники, - раздался голос Вадима. - Я отключил внешнюю систему. Идет очень мощное излучение.
   - Мы как мухи на липучке, - подумал я вслух.
   - Срочно ищи Пономарева, - сказал Вадим.
   - Он должен быть в штурманской. Если что - примени силу, надо спасать людей. А я пока врублю активную помеху. Авось пронесет.
   На пороге я услышал, что Люкакин вдруг всхлипнул, а потом тихонько закатился счастливым смехом. Я и сам был бы не против к нему присоединиться, так хорошо и тепло сделалось на душе, но понимал пока, что надо найти этого чудесного дядьку Пономарева и хорошенько настучать его по голове, чтобы отдал капитанский ключ-мастер для включения стартовых двигателей. Надо - и все тут.
   В коридоре я разбежался и, очень хорошо выпрыгнув, влепил пятерней по висевшему под потолком плексигласовому фонарю, источающему ультрафиолет, фонарь, естественно, не разбился, зато боль на мгновение отрезвила. Пальцы шевелились, самое большее - будет синяк. Впрочем, я тут же забыл про ушибленную руку, потому что навстречу собственной персоной шлепал Пономарев. Зачем-то он мне был нужен.
   - Он спрашивает, что такое муха на липучке, - сказал Пономарев, показывая мне неизвестно где раздобытое жужжащее насекомое, которое он цепко держал пухлыми пальцами. - Я думаю, на лысинке много смешнее. Вы ее аккуратненько придерживайте, чтобы не удрала.
   Он посадил муху на собственную лысину, я тут же ухватил ее за свободное крылышко. Действительно, это было очень смешно.
   - Хватит, - сказал он свирепо. - Щекотно. Дай сюда.
   Тут он скорчил мерзкую рожу и оторвал насекомому лапку.
   - У иноходца должно быть четыре ноги, в противном случае это блоха.
   Он опять сделал зверское лицо, но вдруг выпустил муху и с криком: "Москва - Воронеж!" - резво бросился наутек. Раненое насекомое улетело на плафон. Я почувствовал себя одураченным и кинулся за Пономаревым. Навстречу, набычив шею, яростно скакал Рыбаков. Сначала он забодал Пономарева, потом кинулся ко мне. Я с трудом увернулся, и Рыбаков забодал обтянутую кожей обшивку. Он пал на колени и шумно зафыркал, а я кинулся за ожившим Пономаревым, догнал, поскольку ноги у меня значительно длиннее, и больше не отставал, он все пытался заехать мне в бок оттопыренным локтем, чтобы сбить дыхание, но я отмахивался. Вскоре мы приметили троицу малознакомых людей в развевающихся белых халатах, которые споро приближались встречным курсом.
   - Давай, - скомандовал один из них, плашмя кинулся на пол и принялся уползать задом вперед, да так быстро и ловко, что я позавидовал.
   Оставшиеся двое, швырнув в нас по алюминиевой суповой тарелке, кинулись наутек.
   Прицеливались они не особенно тщательно, поэтому в нашем стане потерь не было.
   Зато сзади, взбешенный своей неудачей, рыл землю Рыбаков.
   Никогда еще я не играл в такие увлекательные игры. Все во мне пело, мышцы были в полной боевой готовности, азарт охотника звал на поединок с безжалостным Рыбаковым. Однако, это бы уже была не игра, а бойня. Следовало, как подсказывал внутренний голос, заманить его в ловушку и тем самым полностью насладиться победой интеллекта над горой мяса. Без всякого, упаси боже, убийства. Посадить усмиренного Сеню на цепь, в клетку, чтобы изумлять публику. Пономарев достал-таки меня локтем по печени, но это был жест дружеского участия, приглашение, так сказать, к совместной охоте. Для него тоже горнил охотничий рожок.
   Гикая, мы проскочили над уползающим белохалатником. О, этот ветер свободы, простор безлюдных коридоров, когда сзади усердно работают ноги дикого Рыбакова, эти пьянящие звуки близких и далеких ристалищ, сопровождаемые скрежетом, писком, звоном разбиваемого стекла, этот свист пролетающей над головой табуретки, которая с сочным хрустом врезается в переборку, эта молниеносная смена событий!
   То от вас, подвывая, улепетывает зазевавшийся сотрудник химлаборатории, а то целая команда электронщиков-гандболистов поет гнусавыми голосами "Маленькой елочке холодно зимой..." и вообще пускает слюни. Свобода! Вот она, настоящая жизнь, взахлеб, на полную катушку, чтобы день - как год, чтобы год - как жизнь.
   Женский визг. Вот, вот и еще раз вот. Это - то самое, что возблагодарит нас за все трудности и опасности, которые мы преодо...
   Вдруг я открыл глаза и увидел у изголовья знакомую гравюру, я, оказывается, лежал в своей кровати, но тут бедная моя голова нехотя, лениво взорвалась и раскрылась, как цветок навстречу солнцу, навстречу неизвестному...
   Это, оказывается, было жутко интересно, и, когда я внезапно очнулся, внутренний проектор еще какое-то время прогонял в сознании видение симметричных конструкций, появляющихся неизвестно откуда и втягивающихся в микроскопически малый объем. Каким-то образом я понимал, что это абстракции Чера на тему взаимопроникающих пространств. Проектор остановился, я заворочался, устраиваясь поудобнее.
   - Проснулся? - утомленно спросила Тая.
   Я стряхнул остатки сна и сразу все вспомнил.
   - Надо срочно найти Пономарева. Он, по-видимому, в штурманской и у него ключ-мастер кэпа.
   - Не волнуйся, - сказала Тая. - Все обошлось.
   И тяжко вздохнула.
   Да, видик у нее был, прямо скажем, потрепанный. Будто она сразу постарела лет на десять. Откуда-то появились морщинки на лбу, губы были крепко сжаты и потеряли ту детскую припухлость, которая так меня волновала. Передо мной сидела очень усталая, очень озабоченная женщина с печальными глазами много повидавшего старца. До невозможности близкая женщина.
   - Тая, что случилось? - Я приподнялся на локте, тело ныло. - Почему я в постели?
   Почему так болит рука?
   Брови над глазами старца сдвинулись.
   - Здесь такое было, - сказала Тая. - Еще немного, и вы бы разнесли несчастную "Глыбу" на щепочки. Какие все-таки вы, мужчины, здоровые. Просто умучаешься с вами.
   - А что мы делали? - Я снова прилег, оберегая правую руку. - Впрочем, можешь не говорить, это я сморозил. Понятное дело - Чер.
   - Нет, это надо знать, - решительно сказала Тая.
   По мере ее рассказа я все глубже зарывался под одеяло и вообще готов был провалиться от стыда на самое дно преисподней. Именно там было наше место, на сковородах с кипящим маслом, да чтобы оно покруче кипело.
   - ... самое низменное, - говорила Тая. - И это у него неплохо получилось. Ладно бы вы друг другу физиономии квасили и крушили казенное имущество, так нет же - вас еще на баб потянуло. Это не мои слова. Это был ваш боевой клич: "по бабам".
   Мерзость. Ему и это захотелось испытать, да так, чтобы вышло погнуснее.
   - Я тоже? - торопливо спросил я из-под одеяла.
   - Нет, мы тебя раньше изловили. Вместе с Пономаревым. Но вы галопировали в нужном направлении. Да, да, и очень целеустремленно.
   - Как на духу - и в мыслях не было.
   - А я тебя не виню, - сказала Тая, понемногу успокаиваясь. - Разве все вы понимали, что творите? Сначала-то, вроде, ничего, неопасно. Охота, военные действия из разряда "Витька, заходи справа, Левка - ты убит", даже детские хороводы были с песнопениями. Потом как-то сразу этот самый коллективный мордобой, ну и так далее. Как с цепи сорвались... Вот так, Толя. А мы-то, дураки: небывалый прогресс науки и техники, взлет интеллекта, мощнейший скачок прогресса и прочие дифирамбы в честь чистенького разума. Вот он какой - чистенький-то. Старые, битые и ничему не научившиеся дураки. Нам бы всего побыстрее - и прогресса, и справедливости, и ума, ну и, конечно же, изобилия для пуза и телес. Как же без этого. Нет, Толя, такой истории не бывает.
   От этих в общем-то справедливых слов сильно попахивало пессимизмом, и я сказал, высовывая нос из-под одеяла:
   - Ну, прохлопали в данном случае. Наверное, не с того конца взялись. А все-таки крест на контакте ставить не стоит. По-моему.
   - Чтобы опять все это повторилось? - Тая зябко поежилась. - Нет уж, меня увольте.
   - Так как же меня-то изловили? - спросил я, чтобы сменить тему.
   - Ой, Толя, - она вздохнула. - Вон вся аптечка пуста с твоим любимым барбиталом.
   Плюс Вадим какую-то адскую смесь намешал в химлаборатории, чтобы распылять в местах скопления. Кого изолировали, кого сетью (где он ее раскопал?), кого он на прием брал - хорошо хоть умеет. Измаялся, бедняга. Потом еще по каютам растаскивали, а народ все не худенький. В общем, лучше не вспоминать. Ты бы сменил его, он же не навигатор. А я тут отдохну пока. Хорошо, Толик?
   И эти ее последние слова, в которых была прежняя ласка, заставили меня пулей выскочить из кровати...
   Вадим Коржиков, расположившись в кресле у навигационного пульта, крепко спал.
   Ключ-мастер покоился в гнезде с надписью "стартовые двигатели". Прикинув координаты станции, я понял, что мы вышли из зоны контакта примерно полчаса тому назад. Значит, Вадик, погасив двигатели, спал уже тридцать минут...
   Радиомаяк, указывающий наше местонахождение, был включен. Вадим и об этом не забыл. Теперь комиссии, запеленговавшей нас в новой точке, придется изменить курс. И тут я вспомнил про "Сигнал" и "Затвор" станции, которые находились в нашем секторе и, естественно, должны были оказаться в активной зоне. Поскольку Чер имел пространственные разрывы, каждое его уплотнение было строго пронумеровано, объявлено сектором номер такой-то, а к сектору прикреплены две-три станции...
   "Глыба" дрейфовала в спокойном пространстве, и я направился в радиорубку и вскрыл ее капитанским ключом. Мое сообщение на Базу было кратким: на "Глыбе"
   авария местного масштаба, которая в ближайшее время будет ликвидирована собственными силами, в связи с этим курс изменен; просим обратить внимание на положение дел у экипажей "Сигнала" и "Затвора". Передав в конце сообщения свою должность и фамилию, я закрыл радиорубку. С этим все.
   Теперь надо было идти за Рыбаковым или Люкакиным, чтобы следили за курсом, и высвобождать команду, так как, по всей видимости, только я один находился под Таиным присмотром, остальные же были изолированы. Однако к Рыбакову идти не хотелось, с ним были связаны какие-то негативные эмоции, в причине которых я пока не мог разобраться, и я пошел вызволять Люкакина.
   Хилый эмэнэс, распятый на кровати, как лягушка на столе препаратора, дергался и сипло ругался. Один глаз у него был крепко подбит. Вадим приторочил Вовку к ложу без всяких премудростей, но быстро и надежно, использовав для этого две простыни, связанные узлами под кроватью, так что ругайся - не ругайся, а без чужой помощи не обойтись.
   - Жив? - спросил я, раздергивая тугие узлы и шипя от боли в правой пятерне.
   - Гады, - сказал Люкакин. - Шутники казарменные. Козлы.
   - Козлы, говоришь? А ты их вообще-то видел живьем?
   - Наслышан, - мрачно ответил Люкакин.
   - Иди умойся. Нет, брат, ты ошибаешься. Это были не козлы, это было много хуже.
   Вовка на полдороге к ванной тормознул и с любопытством уставился на меня.
   - А что было?
   Нет, не мог я спокойно смотреть на его разноцветную физиономию и только махнул рукой. Он повиновался.
   Пока мы шли в навигаторскую, я вкратце, не сгущая красок, но вполне доступно ввел его в курс. Вовка бледнел, хватался за синяк и все приговаривал:
   "Ай-яй-яй"...
   - Главное, чтобы космический топляк не продырявил днище, - сказал я напоследок и заторопился к Ильину, который мог не пережить этого внезапного натиска Чера.
   А честно говоря, я просто чувствовал себя очень виноватым перед ним.
   Аркадий Семенович, которого, понятное дело, никто не охранял, открыл глаза, как только я вошел, и неожиданно подмигнул. У меня отлегло от сердца. Конечно, он не выглядел прежним здоровяком, напротив - был неестественно желт, худ, небрит, да и его подмигивание могло оказаться маленькой хитростью умирающего, но, самое главное, он перенес эти события.
   - Что, Толя, туго пришлось? - спросил он тихо.
   О господи, он еще и говорит.
   - К счастью, все обошлось, Аркадий Семенович. Может, вам лучше не разговаривать, а то, сами понимаете...
   - Не беспокойся, это не больно.
   - Что я могу для вас сделать?
   - Ничего не надо, Толя. Как видишь, я всем обеспечен.
   Система обеспечения Ильина состояла из множества трубочек, колбочек, наполненных разноцветными жидкостями, поршеньков, насосиков и небольшого серого ящика, утыканного индикаторами, - распорядителя системы. Все это жило хитроумной жизнью, в которую был включен организм Аркадия Семеновича.
   - Много лишнего, но остроумно, - сказал он, проследив за моим взглядом. - Этот пацан напихал в меня столько информации, что устанешь переваривать. Утомительный процесс.
   - Простите, какой пацан?
   - Ты еще не знаешь? Извини, я с тобой на ты, но сейчас мне можно.
   - Ну что вы, Аркадий Семенович. Мне даже приятно.
   - Хм, приятно ему. Ну ладно. Дело в том, что наш сектор - это юное отпочкование Чера. Большая, кстати, редкость. Ведь Чер на грани увядания и в любой момент может потерять контроль над, м-м, связующей субстанцией, назовем ее так, которую мы воспринимаем как защитное поле. Это, грубо говоря, среда, в которой происходит перенос информации. У нас данную функцию выполняют нейроны. Весь фокус в том, что при любом прямом контакте с посторонним разумом Чер теряет часть этой субстанции. Это накладно. Попробуй-ка пошвыряйся нейронами. То есть, операции с информацией внутри замкнутой системы - обычный, естественный процесс, но как только происходит контакт с внешним раздражителем, часть энергии теряется безвозвратно. Ее накопление за счет космических излучений, информполей разумных цивилизаций и прочее, и прочее - ничтожно по сравнению с затратами при непосредственном общении. Поэтому Чер семь раз отмерит, прежде чем выйти на связь, и поэтому его так трудно обнаружить. А вот для его юного отпрыска это не так страшно, потому что он снабжен избыточной субстанцией. Но и он крайне не любит терять свои нейроны. В нашем случае ему на помощь пришли мощные усилители, образовавшие приличный двусторонний радиоканал, и он получил возможность подпитываться нашими знаниями, мыслями, эмоциями, то есть, что называется, подзаряжаться... - Аркадий Семенович внезапно умолк, потом улыбнулся. - Извини, Толя. Трудно сосредотачиваться, когда думаешь сразу о многом. Кроме того, формулировки Чера для меня не совсем еще ясны, поэтому на нашем языке они выглядят дубовато. Давай отложим разговор до следующего раза. Погоди. Передай на Базу, что Чер не опасен, но пусть прервут контакт до моего... выздоровления.
   - Понял, Аркадий Семенович...
   Думая об этом человеке, который не только не успел расследовать несчастный случай с кэпом, но и сам оказался в двусмысленном положении, а если уж крутить дальше - поставил под угрозу срыва дальнейший контакт, я, тем не менее, ничего плохого сказать о нем не мог. Он внушал какое-то суеверное чувство правильности поступков и действий.
   Я передал на Базу его пожелание и напомнил, что в нашем районе работают еще две станции.
   Дальнейшая моя работа напоминала чистку авгиевых конюшен - с той разницей, что содержимое конюшен не владело человеческой речью. Постепенно ко мне присоединялись обескураженные коллеги, которых я высвобождал из вынужденного заточения. Трудно было представить, что эти милые, корректные люди оказались способны потерять человеческое лицо, да еще до такой степени, однако вокруг была масса фактов, против которых, как говорится, не попрешь. После моих кратких объяснений стыд и ужас от содеянного превращался в глубокую задумчивость.
   Кажется, Ильин терял потенциальных единомышленников.
   Единственным, кто ничего не желал слушать, был Пономарев. После того, как его освободили, он разразился невразумительной тирадой, из которой, будто шипы, торчали недвусмысленные угрозы: "произвол", "бунт", "я это так не оставлю", "кое-кто поплатится" и тому подобное. Мигом сколотив маленькую, но дружную группировку консерваторов, он наименовал ее комиссией и совершил стремительный рейд по станции, в результате чего на свет появился сокрушительный по своей предвзятости протокол, под которым эти бесхребетники расписались. Дескать, после несчастья с Ильиным на "Глыбе" возникла крайне напряженная ситуация, усугубляемая отсутствием рекомендаций руководящих органов. Мол, напряженный план никто не корректировал, хотя по плану предусматривалось регулярное общение с Чером с помощью психозондирующего устройства, а где гарантии, что не повторится ильинская ситуация. Далее в протоколе отмечались недостатки в рационе питания, смело критиковалась недостаточная проработка вопросов досуга, хотя эта проблема остро ставилась еще при прежнем руководстве, вносилось предложение о создании мини-зоопарка, так как созерцание мирно жующих парнокопытных должно настраивать на спокойные размышления. И так далее, и так далее. Самое замечательное, что в документе комиссия начисто обошла инцидент с погромом, представив его как легкий конфликт на почве общей компьютеризации, а смена курса объяснялась заботой о жизни человека, конкретно - инспектора Ильина. Так что был Пономарев далеко не дурак. Зачем выносить сор из избы, если о нем никто не знает?