Страница:
Ягода этим объяснением удовлетворился. Нечего и говорить, что обвинения были полностью выдуманы и никаких бумаг в архивах Политбюро по этому делу не было.
Передо мной встает проблема. Что я должен делать? Я – член партии. Я знаю, что один член Политбюро имеет возможность шпионить за другими членами Политбюро. Должен ли я предупредить этих остальных членов Политбюро?
Какие последствия это будет иметь для меня лично, не представляет для меня никаких сомнений. Погибну ли я жертвой «несчастного случая» или ГПУ для Сталина смастерит обо мне дело, что я диверсант и агент английского империализма, Сталин во всяком случае со мной расправится. Для большой цели можно жертвовать собой. Стоит ли для этого? То есть для того, чтобы помешать одному члену Политбюро подслушивать разговоры других? Я решаю, что здесь не надо торопиться. Сталинский секрет я знаю: раскрыть его я всегда успею, если это будет очень важно. Пока я этой важности не чувствую – полгода пребывания в оргбюро унесли у меня уже немало иллюзий; я уже хорошо вижу, что идет борьба за власть, и довольно беспринципная; ни к одному из борющихся за власть я особых симпатий не чувствую. И, наконец, если Сталин подслушивает Зиновьева, то, может быть, Зиновьев каким-то образом в свою очередь подслушивает Сталина. Кто его знает? Я решаю: подождем, увидим.
Первое время моей работы секретарем Политбюро я чрезвычайно занят реорганизацией моего секретариата. Разбирая разные бумаги Политбюро, мимоходом наталкиваюсь на следы удивительных и интересных дел.
Вот, например, доклады ГПУ о постоянно производимых и тем не менее безрезультатных поисках. Не без труда добираюсь до смысла дела. Оказывается, по окончании Гражданской войны Политбюро, с одной стороны, констатировало, что решающую роль в ней сыграла конница, и следует уделить очень большое внимание ее улучшению. С другой стороны – что во время Гражданской войны коннозаводство в Советской России было полностью разрушено, поголовье конских заводов, и в том числе лучшие племенные производители, были полностью реквизированы воинскими частями и большей частью погибли на фронтах. Чтобы ремонтировать конницу, нужно было начинать с приобретения племенных жеребцов, чтобы восстановить коннозаводство. Но в это время – конец 1920 года, начало 1921 года – никакие страны советскую власть еще не признавали, никакой нормальной торговли с заграницей не было, никаких сумм для покупок за границей нельзя было депозировать в заграничных банках – на них сейчас бы был наложен арест по жалобам иностранцев, ограбленных большевистской революцией. Как быть? Не без труда был найден способ. Через темных дельцов, через которых сбывались за границу драгоценности, происходившие от ограбления советской властью всяких буржуев, удалось наладить нужную линию. Можно было закупить нужных жеребцов в Аргентине будто бы шведским коннозаводчиком, перевезти их нормально в Швецию на север, близ советской плохо охраняемой границы и там переправить их в Советскую Россию. Было выделено на эту операцию 7 миллионов долларов в американской валюте. Но так как операцию нельзя было вести через банки, надо было перевезти всю эту валюту в Аргентину. Доверить эту сумму темным дельцам было нельзя. Политбюро решило выделить старого большевика, не то члена, не то кандидата в члены ЦК, пользовавшегося полным доверием. Ему были изготовлены все нужные (фальшивые) документы, длинная цепь охраны и сопровождения из агентов иностранного отдела ГПУ, и доллары ему были вручены в крупных купюрах. Он выехал со своими долларами и на каком-то этапе пути вдруг исчез. Тщательное расследование ГПУ привело к полному убеждению, что он не пал жертвой несчастного случая или бандитизма. Было неоспоримо доказано, что он основательно подготовил свое исчезновение и сбежал со своими долларами. Политбюро приказало найти его во что бы то ни стало и сколько бы это ни стоило. Но никакие розыски не дали никаких результатов. Пропал, как в воду канул. В отчетах ГПУ он фигурировал под какой-то условной кличкой. В конце концов я мог бы установить его настоящее имя, основательно порывшись в архивах Политбюро, но для этого у меня не было времени.
Я решил, что я всегда успею установить, кто из старых очень крупных большевиков перестал с этой даты фигурировать в большевистской верхушке, во всех отчетах, списках членов ЦК и т. д. Но так этим и не занялся. Предоставляю решить эту загадку одному из историков партии или «кремленологов».
Заседания Политбюро происходили обычно в зале заседаний Совнаркома СССР. Почти во всю длину длинного, но не широкого зала тянется стол, вернее, два, так как посередине его проход. Стол покрыт красным сукном. В одном конце стола кресло председателя. Здесь заседал всегда Ленин. Теперь в этом кресле сидит Каменев, который председательствует на заседаниях Политбюро. Члены Политбюро сидят по обе стороны стола лицом друг к другу По левую руку от Каменева – Сталин. По правую – Зиновьев. Между Каменевым и Зиновьевым к концу стола приставлен небольшой столик; за ним сижу я. На столике у меня телефон, которым я связан с моим персоналом, находящимся в соседнем зале, где ждут вызванные к заседанию Политбюро. Когда меня вызывает помощница, у меня вспыхивает лампочка. Я ей говорю, кого впустить в зал заседаний по каждому пункту повестки. Постановления Политбюро, которые я записываю на отдельных карточках, я передаю через стол сидящему напротив меня Сталину. Он просматривает и обычно возвращает мне – это значит: «нет возражений». Если вопрос очень важен и сложен, он передаст мне карточку через Каменева, который просматривает и ставит птичку («согласен»).
За Сталиным и Зиновьевым сидят остальные члены Политбюро. Обычно рядом с Зиновьевым Бухарин, за ним Молотов (он – кандидат), за ним Томский. За Сталиным Рыков, за ним обычно Цюрупа – он не член Политбюро, но он заместитель председателя Совнаркома и член ЦК: еще с Ленина повелось, что он всегда участвует в заседаниях Политбюро скорее для того, чтобы быть в курсе решений, чем с правом совещательного голоса; правда, выступает он редко, больше слушает. За ним Троцкий. Калинин то за ним, то за Томским. В самом конце зала закрытая дверь в соседний зал.
Соседний зал, в котором ждут вызванные, полон народу. Здесь всегда почти все правительство (наркомы и их заместители) в полном составе. На обычном заседании Политбюро обсуждается добрая сотня вопросов, касающихся почти всех ведомств. Все вызванные ходят, разговаривают, курят, слушают анекдоты, которые сочиняет и рассказывает им Радек, и пользуются случаем для обсуждения и решения всяких междуведомственных дел. На заседание впускаются только лица, вызванные по данному вопросу. Входят в зал рысцой – время Политбюро дорого. Вопрос окончен – вызванные по нему без церемонии выставляются из зала заседаний.
Каменев председательствует превосходно. Очень хорошо руководит прениями, прерывает лишние разговоры, быстро приходит к решению. Перед ним хронометр; на листе бумаги он отмечает время, отпускаемое каждому оратору, время начала выступления и конца. Сталин никогда не председательствует – он и не был бы способен это делать. На заседании члены Политбюро все время обмениваются записочками на особых маленьких бланках, озаглавленных «К заседанию Политбюро».
Всегда хорошо запоминается что-то новое. О большинстве из сотен заседаний Политбюро, на которых я секретарствовал, мне трудно что-либо вспомнить – стало рутиной. Но первое заседание вижу ясно.
Заседание назначено на десять часов. Без десяти десять я на месте, проверяю, все ли в порядке, снабжены ли члены Политбюро нужными материалами. Без одной минуты десять с военной точностью входит Троцкий и садится на свое место. Члены тройки входят через три-четыре минуты один за другим – они, видимо, перед входом о чем-то совещались. Первым входит Зиновьев, он не смотрит в сторону Троцкого, и Троцкий тоже делает вид, что его не видит, и рассматривает бумаги. Третьим входит Сталин. Он направляется прямо к Троцкому и размашистым широким жестом дружелюбно пожимает ему руку. Я ясно ощущаю фальшь и ложь этого жеста; Сталин – ярый враг Троцкого и его терпеть не может. Я вспоминаю Ленина: «Не верьте Сталину: пойдет на гнилой компромисс и обманет». Но мне еще придется много вещей узнать о моем патроне.
То, что члены тройки на заседании сидят в конце стола рядом друг с другом, чрезвычайно облегчает им технику согласовывания совместных решений – обмен записочками, текст которых остальные члены Политбюро практически не видят, и замечаниями вполголоса, взаимная поддержка – пока тройка работает в полном согласии, и механизм ее не имеет перебоев.
Каменев не только хорошо ведет заседания, он поддерживает живой тон, часто острит; кажется, этот тон идет еще со времен Ленина. Зиновьев полулежит в своем кресле, часто запускает руку в шевелюру сомнительной чистоты, вид у него скучающий и не очень довольный. Сталин курит трубку, часто поднимается и ходит вдоль стола, останавливаясь перед ораторами. Говорит мало.
Глава 5
Недели через две после начала моей работы в Политбюро, 23 августа 1923 года, я секретарствую на особом, чрезвычайно секретном заседании Политбюро, посвященном только одному вопросу – о революции в Германии. На заседании присутствуют члены и кандидаты Политбюро, и кроме того Радек, Пятаков и Цюрупа. Радек, член исполкома Коминтерна, делает доклад о быстро растущей революционной волне в Германии. Первым после него берет слово Троцкий. «Хронически воспаленный Лев Давыдович», как называют его злые языки, чувствует себя в своей стихии и произносит сильную речь, полную энтузиазма.
– Вот, товарищи, наконец, эта буря, которую мы столько лет ждали с нетерпением и которая призвана изменить лицо мира. События, которые идут, будут иметь колоссальное значение. Германская революция – это крушение капиталистического мира. Но надо видеть действительность, как она есть. Для нас это игра ва-банк. Мы должны поставить на карту не только судьбу германской революции, но и существование Советского Союза. Если германская революция удастся, капиталистическая Европа не сможет ее допустить и попытается раздавить ее силой оружия. Мы со своей стороны должны бросить в борьбу все наши силы, так как исход борьбы решит все. Или мы выиграем, и победа мировой революции обеспечена, или мы проиграем, и тогда проиграем и первое пролетарское государство в мире, и нашу власть в России. Значит, мы должны проявить огромную энергию.
Мы слишком запоздали с нашей подготовкой. Германская революция идет. Не слышите ли вы ее железную поступь? Не чувствуете ли вы, как высоко поднялась волна? Надо спешить, чтобы катаклизм не застал нас врасплох. Не чувствуете ли вы, что это уже вопрос недель?
Политбюро ничуть не разделяло энтузиазма Троцкого. Нет, они всего этого не видели и не чувствовали. Конечно, они были согласны, что германская революция – дело очень серьезное, но совсем не согласны с тем, чтобы связать успех германской революции с самим существованием советской власти в России. И потом, действительно ли события в Германии стоят уже на повестке дня?
Зиновьев этого совсем не думает. Вопрос недель? Как всегда, темперамент товарища Троцкого его увлекает в сторону от реальности. Хорошо, если это вопрос месяцев: и вообще, в таких важных вещах надо быть осторожным и действовать обдуманно. Сталин, не выходя из общих и неопределенных фраз, добавил в том же духе, что пока ни о какой революции в Германии говорить не приходится. Этой осенью? Хорошо, если революционная ситуация разовьется к весне.
Но тройка, стараясь подчеркнуть, что она совсем не согласна с прогнозами Троцкого и, во всяком случае, на поводу у него не пойдет, все же почувствовала, что революционная волна в Германии поднимается, и был решен ряд мер для ее всяческого развития.
Была создана комиссия ЦК из четырех членов для руководства всей работой по германской революции. В нее входили Радек, Пятаков, заместитель председателя Высшего совета народного хозяйства, Уншлихт, заместитель председателя ГПУ, и Вася Шмидт, нарком Труда. Они сейчас же отправились в Германию с фальшивыми паспортами в порядке подпольной работы.
Функции среди них были распределены так. Радек должен был руководить Центральным комитетом Германской компартии, передавая ему директивы Москвы как директивы Коминтерна. Шмидт (немец по происхождению) должен был руководить организацией революционных ячеек в профессиональных союзах, то есть тех заводских комитетов, которые после переворота должны были стать советами и на своем чрезвычайном конгрессе должны были провозгласить советскую власть в Германии. На Пятакова была возложена общая координация всей работы и связь с Москвой. На Уншлихта была возложена организация отрядов вооруженного восстания для переворота, их рекрутирование и снабжение оружием. На него же была возложена организация германской чека для истребления буржуазии и противников революции после переворота. Наконец, на посла в Берлине Крестинского было возложено финансирование германской революции из коммерческих фондов Госбанка, депозированных в Берлине для коммерческих операций.
В первых же докладах из Берлина Пятаков донес о низком качестве руководства германской компартии. По его мнению, ни в смысле организационном, ни политическом лидеры компартии были далеко не на высоте положения. Их вызвали в Москву. На Политбюро их не пускали, ими занимались Зиновьев и Бухарин. Дело осложнилось тем, что кроме официального руководства (группы Брандлера), подобранного Коминтерном, в верхах германской компартии была другая группа, имевшая по существу больше веса – группа Маслова – Рут Фишер. Она держала себя по отношению к возглавлению Коминтерна очень независимо. Зиновьеву это чрезвычайно не нравилось, и он ставил на Политбюро вопрос даже так, что надо предъявить Маслову ультиматум: или он получит большую сумму денег, выйдет из партии и уедет из Германии, или Уншлихту будет дан приказ его ликвидировать. Но Маслов держался твердо и ни на какие компромиссы не шел.
Пока шли все эти торги, начало выясняться, что германская компартия совершенно не подготовлена к быстрым и решительным действиям, и работа ее хромает на все четыре ноги. Наоборот, аппарат полпредства, консульств и торгпредства в Германии действовал быстро и образцово, развертывая чрезвычайно активную и плодотворную работу. Политбюро перенесло центр тяжести на него. Полпред в Германии Крестинский был включен пятым членом в комиссию ЦК. Полпредство и торгпредство занялись и покупкой, и транспортом оружия, и организационной работой. В России была произведена мобилизация всех коммунистов немецкого происхождения или говорящих по-немецки, и их отправляли в Германию на подпольную работу.
Доклады Пятакова становились все более оптимистичными. Чрезвычайно ухудшавшееся экономическое положение Германии возбуждало все большее недовольство рабочих масс. Умелая и широкая пропаганда подливала масла в огонь, и революционная волна быстро росла. Политбюро собиралось все чаще, чтобы обсуждать разнообразные практические вопросы революционной работы. Доклады Пятакова были точны и подробны. Средства ассигновались огромные – решено средств не жалеть. Первоначальная оппозиция тройки Троцкому была забыта – теперь все были согласны, что германская революция на носу.
В конце сентября состоялось чрезвычайное заседание Политбюро, настолько секретное, что на него были созваны только члены Политбюро и я. Никто из членов ЦК на него допущен не был. Оно было созвано для того, чтобы фиксировать дату переворота в Германии. Он был назначен на 9 ноября 1923 года.
План переворота был таков. По случаю годовщины русской октябрьской революции рабочие массы должны были выйти на улицу на массовые манифестации. Красные сотни Уншлихта должны были провоцировать вооруженные конфликты с полицией, чтобы вызвать кровавые столкновения и репрессии, раздуть негодование рабочих масс и произвести общее рабочее восстание.
По заранее разработанному плану отряды Уншлихта должны были занять важнейшие государственные учреждения. Должно было быть создано советское революционное правительство из членов ЦК германской компартии; вслед за тем экстренный конгресс заводских комитетов должен был провозгласить советскую власть.
Решение о дате переворота не должно было быть известно никому даже из членов Центрального комитета партии. Я изготовил протокол заседания в такой форме:
Это – все, что было сообщено членам ЦК как протокол заседания Политбюро. Все же принятые решения я записал как постановление Политбюро и поместил в мою «особую папку».
Несколько слов об «особой папке». В моем кабинете находился несгораемый сейф, единственный ключ от, которого был у меня. В сейфе хранились особо секретные постановления Политбюро, которые должны были быть известны только членам Политбюро. Члены ЦК, которые хотели бы с ними ознакомиться, должны были просить на это разрешения Политбюро, и только с этого разрешения я мог показать им соответствующее постановление. Надо сказать, что за все время моей работы в Политбюро такого случая не было.
Но германская революция 1923 года не удалась. В октябре стало ясно, что за подготовку взялись слишком поздно, что сроки были рассчитаны плохо, что революционная волна в своем апогее и начинает идти на убыль, а нужная организационная и пропагандистская работа требуют еще по крайней мере двух-трех месяцев. Скоро революционная волна начала спадать так быстро, что Политбюро должно было констатировать, что шансов на переворот практически нет и что его надо отложить до лучших времен. Троцкий сделал ряд острых критических замечаний насчет того, что Зиновьев и Коминтерн все проглядели и занялись всем слишком поздно, а Зиновьев и Сталин отделались разговорами о том, что Троцкий переоценил остроту революционной ситуации и что в конце концов правы оказались они. В Коминтерне всю вину возложили на неспособное руководство группы Брандлера, и после долгой внутренней грызни в апреле 1924 года объявили группу Брандлера «правой» и исключили ее из партии. Руководство немецкой компартией было передано группе Маслова – Рут Фишер. Но затем в борьбе тройки с Троцким эта группа склонилась на сторону Троцкого, и ее скоро объявили троцкистской и от руководства компартией не без труда отстранили. В 1927 году она окончательно возглавила троцкистскую организацию в Германии.
В сентябре тройка решила нанести первый серьезный удар Троцкому. С начала Гражданской войны Троцкий был организатором и бессменным руководителем Красной армии и занимал пост народного комиссара по военным делам и председателя Реввоенсовета республики. Тройка наметила его отстранение от Красной армии в три этапа. Сначала должен быть расширен состав Реввоенсовета, который должен был быть заполнен противниками Троцкого так, чтобы он оказался в Реввоенсовете в меньшинстве. На втором этапе должно было быть перестроено управление Военного Министерства, снят заместитель Троцкого Склянский и на его место назначен Фрунзе. Наконец, третий этап – снятие Троцкого с поста Наркомвоена.
23 сентября на пленуме ЦК тройка предложила расширить состав Реввоенсовета. Новые введенные в него члены были все противниками Троцкого. В числе нововведенных был и Сталин. Значение этой меры было для Троцкого совершенно ясно. Он произнес громовую речь: предлагаемая мера – новое звено в цепи закулисных интриг, которые ведутся против него и имеют конечной целью устранение его от руководства революцией. Не имея никакого желания вести борьбу с этими интригами и желая только одного – служить делу революции, он предлагает Центральному комитету освободить его от всех его чинов и званий и позволить пойти простым солдатом в назревающую германскую революцию. Он надеется, что хоть в этом ему не будет отказано.
Все это звучало громко и для тройки было довольно неудобно. Слово берет Зиновьев с явным намерением придать всему оттенок фарса и предлагает его также освободить от всех должностей и почестей и отправить вместе с Троцким солдатами германской революции. Сталин, окончательно превращая все это в комедию, торжественно заявляет, что ни в коем случае Центральный комитет не может согласиться рисковать двумя такими драгоценными жизнями и просит Центральный комитет не отпускать в Германию своих «любимых вождей». Сейчас же это предложение было самым серьезным образом проголосовано. Все принимало характер хорошо разыгрываемой пьесы, но тут взял слово «голос из народа», ленинградский цекист Комаров с нарочито пролетарскими манерами. «Не понимаю только одного, почему товарищ Троцкий так кочевряжится». Вот это «кочевряжится» окончательно взорвало Троцкого. Он вскочил и заявил: «Прошу вычеркнуть меня из числа актеров этой унизительной комедии». И бросился к выходу.
Это был разрыв. В зале царила тишина исторического момента. Но полный негодования Троцкий решил для вящего эффекта, уходя, хлопнуть дверью.
Заседание происходило в Тронном зале Царского Дворца. Дверь зала огромная, железная и массивная. Чтоб ее открыть, Троцкий потянул ее изо всех сил. Дверь поплыла медленно и торжественно. В этот момент следовало сообразить, что есть двери, которыми хлопнуть нельзя. Но Троцкий в своем возбуждении этого не заметил и старался изо всех сил ею хлопнуть. Чтобы закрыться, дверь поплыла так же медленно и торжественно. Замысел был такой: великий вождь революции разорвал со своими коварными клевретами и, чтобы подчеркнуть разрыв, покидая их, в сердцах хлопает дверью. А получилось так: крайне раздраженный человек с козлиной бородкой барахтается на дверной ручке в непосильной борьбе с тяжелой и тупой дверью. Получилось нехорошо.
С этого решения пленума о Реввоенсовете борьба между тройкой и Троцким вступает в открытую фазу. Эта борьба была основным занятием тройки в последние месяцы 1923 года. Главные политические документы этой эпохи посвящены этой борьбе и ее отражают. Поэтому и позднейшие историки партии понимают внутрипартийные события этого времени как борьбу большинства Центрального комитета с оппозицией и оппозицией именно троцкистской. Действительность была совсем иной, и она была много сложнее.
Чтобы понять историческую истину того времени, надо сделать несколько предварительных пояснений.
Нэп, то есть отступление Ленина от коммунизма к некоторой практике свободного рынка и появлению стимула свободного хозяйствования, привел к быстрому улучшению условий жизни. Крестьяне снова начали сеять, частная торговля и кустарничество начали доставлять на рынок давно исчезнувшие товары, страна начала оживать. Начавшаяся денежная реформа вела к замене ничего не стоивших миллиардов солидным и твердым червонным рублем. Но казенное и бюрократическое администрирование, привыкшее к командованию времен вчерашнего интегрального коммунизма, не поспевало за жизнью. В частности, снабжение городов, рабочих и служащих было еще очень плохо. Недовольство рабочих, единственного класса, смевшего свое недовольство выражать, проявилось в волне забастовок, которые прошли летом 1923 года. Это сейчас же отразилось созданием в партии «Рабочей правды» и «Рабочей группы» Богданова и Г. Мясникова. Эти группы обвинили партийный аппарат в бюрократическом перерождении и в полном равнодушии к интересам рабочих.
В это время политическая жизнь не выходила из рамок партии. Страна была разделена на два лагеря. Один – огромная беспартийная масса, совершенно бесправная и целиком отданная во власть ГПУ. Эта масса была раздавлена диктатурой, сознавала, что не имеет никаких прав не только ни на какую-либо политическую жизнь, но даже и на какое-либо правосудие. Идея правосудия была упразднена. Был суд, рассматриваемый как орудие диктатуры и руководившийся в теории классовым сознанием и нуждами классовой борьбы, а на практике полным произволом мелких партийных сатрапов. И то этот жалкий суд имел отношение только к мелким бытовым и уголовным делам. Во всем же главном и основном, рассматриваемом как область политическая, «сфера классовой борьбы», царил полный произвол органов ГПУ, которые могли арестовать кого угодно по каким-то только ГПУ известным подозрениям, расстрелять человека по решению какой-то никому не известной «тройки» или по ее безапелляционному постановлению загнать его на 10 лет истребительной каторги, официально называемой «концентрационным лагерем». Все население дрожало от страха перед этой организацией давящего террора.
Передо мной встает проблема. Что я должен делать? Я – член партии. Я знаю, что один член Политбюро имеет возможность шпионить за другими членами Политбюро. Должен ли я предупредить этих остальных членов Политбюро?
Какие последствия это будет иметь для меня лично, не представляет для меня никаких сомнений. Погибну ли я жертвой «несчастного случая» или ГПУ для Сталина смастерит обо мне дело, что я диверсант и агент английского империализма, Сталин во всяком случае со мной расправится. Для большой цели можно жертвовать собой. Стоит ли для этого? То есть для того, чтобы помешать одному члену Политбюро подслушивать разговоры других? Я решаю, что здесь не надо торопиться. Сталинский секрет я знаю: раскрыть его я всегда успею, если это будет очень важно. Пока я этой важности не чувствую – полгода пребывания в оргбюро унесли у меня уже немало иллюзий; я уже хорошо вижу, что идет борьба за власть, и довольно беспринципная; ни к одному из борющихся за власть я особых симпатий не чувствую. И, наконец, если Сталин подслушивает Зиновьева, то, может быть, Зиновьев каким-то образом в свою очередь подслушивает Сталина. Кто его знает? Я решаю: подождем, увидим.
Первое время моей работы секретарем Политбюро я чрезвычайно занят реорганизацией моего секретариата. Разбирая разные бумаги Политбюро, мимоходом наталкиваюсь на следы удивительных и интересных дел.
Вот, например, доклады ГПУ о постоянно производимых и тем не менее безрезультатных поисках. Не без труда добираюсь до смысла дела. Оказывается, по окончании Гражданской войны Политбюро, с одной стороны, констатировало, что решающую роль в ней сыграла конница, и следует уделить очень большое внимание ее улучшению. С другой стороны – что во время Гражданской войны коннозаводство в Советской России было полностью разрушено, поголовье конских заводов, и в том числе лучшие племенные производители, были полностью реквизированы воинскими частями и большей частью погибли на фронтах. Чтобы ремонтировать конницу, нужно было начинать с приобретения племенных жеребцов, чтобы восстановить коннозаводство. Но в это время – конец 1920 года, начало 1921 года – никакие страны советскую власть еще не признавали, никакой нормальной торговли с заграницей не было, никаких сумм для покупок за границей нельзя было депозировать в заграничных банках – на них сейчас бы был наложен арест по жалобам иностранцев, ограбленных большевистской революцией. Как быть? Не без труда был найден способ. Через темных дельцов, через которых сбывались за границу драгоценности, происходившие от ограбления советской властью всяких буржуев, удалось наладить нужную линию. Можно было закупить нужных жеребцов в Аргентине будто бы шведским коннозаводчиком, перевезти их нормально в Швецию на север, близ советской плохо охраняемой границы и там переправить их в Советскую Россию. Было выделено на эту операцию 7 миллионов долларов в американской валюте. Но так как операцию нельзя было вести через банки, надо было перевезти всю эту валюту в Аргентину. Доверить эту сумму темным дельцам было нельзя. Политбюро решило выделить старого большевика, не то члена, не то кандидата в члены ЦК, пользовавшегося полным доверием. Ему были изготовлены все нужные (фальшивые) документы, длинная цепь охраны и сопровождения из агентов иностранного отдела ГПУ, и доллары ему были вручены в крупных купюрах. Он выехал со своими долларами и на каком-то этапе пути вдруг исчез. Тщательное расследование ГПУ привело к полному убеждению, что он не пал жертвой несчастного случая или бандитизма. Было неоспоримо доказано, что он основательно подготовил свое исчезновение и сбежал со своими долларами. Политбюро приказало найти его во что бы то ни стало и сколько бы это ни стоило. Но никакие розыски не дали никаких результатов. Пропал, как в воду канул. В отчетах ГПУ он фигурировал под какой-то условной кличкой. В конце концов я мог бы установить его настоящее имя, основательно порывшись в архивах Политбюро, но для этого у меня не было времени.
Я решил, что я всегда успею установить, кто из старых очень крупных большевиков перестал с этой даты фигурировать в большевистской верхушке, во всех отчетах, списках членов ЦК и т. д. Но так этим и не занялся. Предоставляю решить эту загадку одному из историков партии или «кремленологов».
Заседания Политбюро происходили обычно в зале заседаний Совнаркома СССР. Почти во всю длину длинного, но не широкого зала тянется стол, вернее, два, так как посередине его проход. Стол покрыт красным сукном. В одном конце стола кресло председателя. Здесь заседал всегда Ленин. Теперь в этом кресле сидит Каменев, который председательствует на заседаниях Политбюро. Члены Политбюро сидят по обе стороны стола лицом друг к другу По левую руку от Каменева – Сталин. По правую – Зиновьев. Между Каменевым и Зиновьевым к концу стола приставлен небольшой столик; за ним сижу я. На столике у меня телефон, которым я связан с моим персоналом, находящимся в соседнем зале, где ждут вызванные к заседанию Политбюро. Когда меня вызывает помощница, у меня вспыхивает лампочка. Я ей говорю, кого впустить в зал заседаний по каждому пункту повестки. Постановления Политбюро, которые я записываю на отдельных карточках, я передаю через стол сидящему напротив меня Сталину. Он просматривает и обычно возвращает мне – это значит: «нет возражений». Если вопрос очень важен и сложен, он передаст мне карточку через Каменева, который просматривает и ставит птичку («согласен»).
За Сталиным и Зиновьевым сидят остальные члены Политбюро. Обычно рядом с Зиновьевым Бухарин, за ним Молотов (он – кандидат), за ним Томский. За Сталиным Рыков, за ним обычно Цюрупа – он не член Политбюро, но он заместитель председателя Совнаркома и член ЦК: еще с Ленина повелось, что он всегда участвует в заседаниях Политбюро скорее для того, чтобы быть в курсе решений, чем с правом совещательного голоса; правда, выступает он редко, больше слушает. За ним Троцкий. Калинин то за ним, то за Томским. В самом конце зала закрытая дверь в соседний зал.
Соседний зал, в котором ждут вызванные, полон народу. Здесь всегда почти все правительство (наркомы и их заместители) в полном составе. На обычном заседании Политбюро обсуждается добрая сотня вопросов, касающихся почти всех ведомств. Все вызванные ходят, разговаривают, курят, слушают анекдоты, которые сочиняет и рассказывает им Радек, и пользуются случаем для обсуждения и решения всяких междуведомственных дел. На заседание впускаются только лица, вызванные по данному вопросу. Входят в зал рысцой – время Политбюро дорого. Вопрос окончен – вызванные по нему без церемонии выставляются из зала заседаний.
Каменев председательствует превосходно. Очень хорошо руководит прениями, прерывает лишние разговоры, быстро приходит к решению. Перед ним хронометр; на листе бумаги он отмечает время, отпускаемое каждому оратору, время начала выступления и конца. Сталин никогда не председательствует – он и не был бы способен это делать. На заседании члены Политбюро все время обмениваются записочками на особых маленьких бланках, озаглавленных «К заседанию Политбюро».
Всегда хорошо запоминается что-то новое. О большинстве из сотен заседаний Политбюро, на которых я секретарствовал, мне трудно что-либо вспомнить – стало рутиной. Но первое заседание вижу ясно.
Заседание назначено на десять часов. Без десяти десять я на месте, проверяю, все ли в порядке, снабжены ли члены Политбюро нужными материалами. Без одной минуты десять с военной точностью входит Троцкий и садится на свое место. Члены тройки входят через три-четыре минуты один за другим – они, видимо, перед входом о чем-то совещались. Первым входит Зиновьев, он не смотрит в сторону Троцкого, и Троцкий тоже делает вид, что его не видит, и рассматривает бумаги. Третьим входит Сталин. Он направляется прямо к Троцкому и размашистым широким жестом дружелюбно пожимает ему руку. Я ясно ощущаю фальшь и ложь этого жеста; Сталин – ярый враг Троцкого и его терпеть не может. Я вспоминаю Ленина: «Не верьте Сталину: пойдет на гнилой компромисс и обманет». Но мне еще придется много вещей узнать о моем патроне.
То, что члены тройки на заседании сидят в конце стола рядом друг с другом, чрезвычайно облегчает им технику согласовывания совместных решений – обмен записочками, текст которых остальные члены Политбюро практически не видят, и замечаниями вполголоса, взаимная поддержка – пока тройка работает в полном согласии, и механизм ее не имеет перебоев.
Каменев не только хорошо ведет заседания, он поддерживает живой тон, часто острит; кажется, этот тон идет еще со времен Ленина. Зиновьев полулежит в своем кресле, часто запускает руку в шевелюру сомнительной чистоты, вид у него скучающий и не очень довольный. Сталин курит трубку, часто поднимается и ходит вдоль стола, останавливаясь перед ораторами. Говорит мало.
Глава 5
Наблюдения секретаря политбюро
Германская революция. Расширение Реввоенсовета. Свобода внутри партии. Партийный бюрократизм и маневры вокруг него. Дискуссия. Правая оппозиция и левый Троцкий. Метод Сталина. Сталин — антисемит. Поскребышев
Недели через две после начала моей работы в Политбюро, 23 августа 1923 года, я секретарствую на особом, чрезвычайно секретном заседании Политбюро, посвященном только одному вопросу – о революции в Германии. На заседании присутствуют члены и кандидаты Политбюро, и кроме того Радек, Пятаков и Цюрупа. Радек, член исполкома Коминтерна, делает доклад о быстро растущей революционной волне в Германии. Первым после него берет слово Троцкий. «Хронически воспаленный Лев Давыдович», как называют его злые языки, чувствует себя в своей стихии и произносит сильную речь, полную энтузиазма.
– Вот, товарищи, наконец, эта буря, которую мы столько лет ждали с нетерпением и которая призвана изменить лицо мира. События, которые идут, будут иметь колоссальное значение. Германская революция – это крушение капиталистического мира. Но надо видеть действительность, как она есть. Для нас это игра ва-банк. Мы должны поставить на карту не только судьбу германской революции, но и существование Советского Союза. Если германская революция удастся, капиталистическая Европа не сможет ее допустить и попытается раздавить ее силой оружия. Мы со своей стороны должны бросить в борьбу все наши силы, так как исход борьбы решит все. Или мы выиграем, и победа мировой революции обеспечена, или мы проиграем, и тогда проиграем и первое пролетарское государство в мире, и нашу власть в России. Значит, мы должны проявить огромную энергию.
Мы слишком запоздали с нашей подготовкой. Германская революция идет. Не слышите ли вы ее железную поступь? Не чувствуете ли вы, как высоко поднялась волна? Надо спешить, чтобы катаклизм не застал нас врасплох. Не чувствуете ли вы, что это уже вопрос недель?
Политбюро ничуть не разделяло энтузиазма Троцкого. Нет, они всего этого не видели и не чувствовали. Конечно, они были согласны, что германская революция – дело очень серьезное, но совсем не согласны с тем, чтобы связать успех германской революции с самим существованием советской власти в России. И потом, действительно ли события в Германии стоят уже на повестке дня?
Зиновьев этого совсем не думает. Вопрос недель? Как всегда, темперамент товарища Троцкого его увлекает в сторону от реальности. Хорошо, если это вопрос месяцев: и вообще, в таких важных вещах надо быть осторожным и действовать обдуманно. Сталин, не выходя из общих и неопределенных фраз, добавил в том же духе, что пока ни о какой революции в Германии говорить не приходится. Этой осенью? Хорошо, если революционная ситуация разовьется к весне.
Но тройка, стараясь подчеркнуть, что она совсем не согласна с прогнозами Троцкого и, во всяком случае, на поводу у него не пойдет, все же почувствовала, что революционная волна в Германии поднимается, и был решен ряд мер для ее всяческого развития.
Была создана комиссия ЦК из четырех членов для руководства всей работой по германской революции. В нее входили Радек, Пятаков, заместитель председателя Высшего совета народного хозяйства, Уншлихт, заместитель председателя ГПУ, и Вася Шмидт, нарком Труда. Они сейчас же отправились в Германию с фальшивыми паспортами в порядке подпольной работы.
Функции среди них были распределены так. Радек должен был руководить Центральным комитетом Германской компартии, передавая ему директивы Москвы как директивы Коминтерна. Шмидт (немец по происхождению) должен был руководить организацией революционных ячеек в профессиональных союзах, то есть тех заводских комитетов, которые после переворота должны были стать советами и на своем чрезвычайном конгрессе должны были провозгласить советскую власть в Германии. На Пятакова была возложена общая координация всей работы и связь с Москвой. На Уншлихта была возложена организация отрядов вооруженного восстания для переворота, их рекрутирование и снабжение оружием. На него же была возложена организация германской чека для истребления буржуазии и противников революции после переворота. Наконец, на посла в Берлине Крестинского было возложено финансирование германской революции из коммерческих фондов Госбанка, депозированных в Берлине для коммерческих операций.
В первых же докладах из Берлина Пятаков донес о низком качестве руководства германской компартии. По его мнению, ни в смысле организационном, ни политическом лидеры компартии были далеко не на высоте положения. Их вызвали в Москву. На Политбюро их не пускали, ими занимались Зиновьев и Бухарин. Дело осложнилось тем, что кроме официального руководства (группы Брандлера), подобранного Коминтерном, в верхах германской компартии была другая группа, имевшая по существу больше веса – группа Маслова – Рут Фишер. Она держала себя по отношению к возглавлению Коминтерна очень независимо. Зиновьеву это чрезвычайно не нравилось, и он ставил на Политбюро вопрос даже так, что надо предъявить Маслову ультиматум: или он получит большую сумму денег, выйдет из партии и уедет из Германии, или Уншлихту будет дан приказ его ликвидировать. Но Маслов держался твердо и ни на какие компромиссы не шел.
Пока шли все эти торги, начало выясняться, что германская компартия совершенно не подготовлена к быстрым и решительным действиям, и работа ее хромает на все четыре ноги. Наоборот, аппарат полпредства, консульств и торгпредства в Германии действовал быстро и образцово, развертывая чрезвычайно активную и плодотворную работу. Политбюро перенесло центр тяжести на него. Полпред в Германии Крестинский был включен пятым членом в комиссию ЦК. Полпредство и торгпредство занялись и покупкой, и транспортом оружия, и организационной работой. В России была произведена мобилизация всех коммунистов немецкого происхождения или говорящих по-немецки, и их отправляли в Германию на подпольную работу.
Доклады Пятакова становились все более оптимистичными. Чрезвычайно ухудшавшееся экономическое положение Германии возбуждало все большее недовольство рабочих масс. Умелая и широкая пропаганда подливала масла в огонь, и революционная волна быстро росла. Политбюро собиралось все чаще, чтобы обсуждать разнообразные практические вопросы революционной работы. Доклады Пятакова были точны и подробны. Средства ассигновались огромные – решено средств не жалеть. Первоначальная оппозиция тройки Троцкому была забыта – теперь все были согласны, что германская революция на носу.
В конце сентября состоялось чрезвычайное заседание Политбюро, настолько секретное, что на него были созваны только члены Политбюро и я. Никто из членов ЦК на него допущен не был. Оно было созвано для того, чтобы фиксировать дату переворота в Германии. Он был назначен на 9 ноября 1923 года.
План переворота был таков. По случаю годовщины русской октябрьской революции рабочие массы должны были выйти на улицу на массовые манифестации. Красные сотни Уншлихта должны были провоцировать вооруженные конфликты с полицией, чтобы вызвать кровавые столкновения и репрессии, раздуть негодование рабочих масс и произвести общее рабочее восстание.
По заранее разработанному плану отряды Уншлихта должны были занять важнейшие государственные учреждения. Должно было быть создано советское революционное правительство из членов ЦК германской компартии; вслед за тем экстренный конгресс заводских комитетов должен был провозгласить советскую власть.
Решение о дате переворота не должно было быть известно никому даже из членов Центрального комитета партии. Я изготовил протокол заседания в такой форме:
Слушали:
Постановили:
Вопрос т. Зиновьева.
См. особую папку.
Это – все, что было сообщено членам ЦК как протокол заседания Политбюро. Все же принятые решения я записал как постановление Политбюро и поместил в мою «особую папку».
Несколько слов об «особой папке». В моем кабинете находился несгораемый сейф, единственный ключ от, которого был у меня. В сейфе хранились особо секретные постановления Политбюро, которые должны были быть известны только членам Политбюро. Члены ЦК, которые хотели бы с ними ознакомиться, должны были просить на это разрешения Политбюро, и только с этого разрешения я мог показать им соответствующее постановление. Надо сказать, что за все время моей работы в Политбюро такого случая не было.
Но германская революция 1923 года не удалась. В октябре стало ясно, что за подготовку взялись слишком поздно, что сроки были рассчитаны плохо, что революционная волна в своем апогее и начинает идти на убыль, а нужная организационная и пропагандистская работа требуют еще по крайней мере двух-трех месяцев. Скоро революционная волна начала спадать так быстро, что Политбюро должно было констатировать, что шансов на переворот практически нет и что его надо отложить до лучших времен. Троцкий сделал ряд острых критических замечаний насчет того, что Зиновьев и Коминтерн все проглядели и занялись всем слишком поздно, а Зиновьев и Сталин отделались разговорами о том, что Троцкий переоценил остроту революционной ситуации и что в конце концов правы оказались они. В Коминтерне всю вину возложили на неспособное руководство группы Брандлера, и после долгой внутренней грызни в апреле 1924 года объявили группу Брандлера «правой» и исключили ее из партии. Руководство немецкой компартией было передано группе Маслова – Рут Фишер. Но затем в борьбе тройки с Троцким эта группа склонилась на сторону Троцкого, и ее скоро объявили троцкистской и от руководства компартией не без труда отстранили. В 1927 году она окончательно возглавила троцкистскую организацию в Германии.
В сентябре тройка решила нанести первый серьезный удар Троцкому. С начала Гражданской войны Троцкий был организатором и бессменным руководителем Красной армии и занимал пост народного комиссара по военным делам и председателя Реввоенсовета республики. Тройка наметила его отстранение от Красной армии в три этапа. Сначала должен быть расширен состав Реввоенсовета, который должен был быть заполнен противниками Троцкого так, чтобы он оказался в Реввоенсовете в меньшинстве. На втором этапе должно было быть перестроено управление Военного Министерства, снят заместитель Троцкого Склянский и на его место назначен Фрунзе. Наконец, третий этап – снятие Троцкого с поста Наркомвоена.
23 сентября на пленуме ЦК тройка предложила расширить состав Реввоенсовета. Новые введенные в него члены были все противниками Троцкого. В числе нововведенных был и Сталин. Значение этой меры было для Троцкого совершенно ясно. Он произнес громовую речь: предлагаемая мера – новое звено в цепи закулисных интриг, которые ведутся против него и имеют конечной целью устранение его от руководства революцией. Не имея никакого желания вести борьбу с этими интригами и желая только одного – служить делу революции, он предлагает Центральному комитету освободить его от всех его чинов и званий и позволить пойти простым солдатом в назревающую германскую революцию. Он надеется, что хоть в этом ему не будет отказано.
Все это звучало громко и для тройки было довольно неудобно. Слово берет Зиновьев с явным намерением придать всему оттенок фарса и предлагает его также освободить от всех должностей и почестей и отправить вместе с Троцким солдатами германской революции. Сталин, окончательно превращая все это в комедию, торжественно заявляет, что ни в коем случае Центральный комитет не может согласиться рисковать двумя такими драгоценными жизнями и просит Центральный комитет не отпускать в Германию своих «любимых вождей». Сейчас же это предложение было самым серьезным образом проголосовано. Все принимало характер хорошо разыгрываемой пьесы, но тут взял слово «голос из народа», ленинградский цекист Комаров с нарочито пролетарскими манерами. «Не понимаю только одного, почему товарищ Троцкий так кочевряжится». Вот это «кочевряжится» окончательно взорвало Троцкого. Он вскочил и заявил: «Прошу вычеркнуть меня из числа актеров этой унизительной комедии». И бросился к выходу.
Это был разрыв. В зале царила тишина исторического момента. Но полный негодования Троцкий решил для вящего эффекта, уходя, хлопнуть дверью.
Заседание происходило в Тронном зале Царского Дворца. Дверь зала огромная, железная и массивная. Чтоб ее открыть, Троцкий потянул ее изо всех сил. Дверь поплыла медленно и торжественно. В этот момент следовало сообразить, что есть двери, которыми хлопнуть нельзя. Но Троцкий в своем возбуждении этого не заметил и старался изо всех сил ею хлопнуть. Чтобы закрыться, дверь поплыла так же медленно и торжественно. Замысел был такой: великий вождь революции разорвал со своими коварными клевретами и, чтобы подчеркнуть разрыв, покидая их, в сердцах хлопает дверью. А получилось так: крайне раздраженный человек с козлиной бородкой барахтается на дверной ручке в непосильной борьбе с тяжелой и тупой дверью. Получилось нехорошо.
С этого решения пленума о Реввоенсовете борьба между тройкой и Троцким вступает в открытую фазу. Эта борьба была основным занятием тройки в последние месяцы 1923 года. Главные политические документы этой эпохи посвящены этой борьбе и ее отражают. Поэтому и позднейшие историки партии понимают внутрипартийные события этого времени как борьбу большинства Центрального комитета с оппозицией и оппозицией именно троцкистской. Действительность была совсем иной, и она была много сложнее.
Чтобы понять историческую истину того времени, надо сделать несколько предварительных пояснений.
Нэп, то есть отступление Ленина от коммунизма к некоторой практике свободного рынка и появлению стимула свободного хозяйствования, привел к быстрому улучшению условий жизни. Крестьяне снова начали сеять, частная торговля и кустарничество начали доставлять на рынок давно исчезнувшие товары, страна начала оживать. Начавшаяся денежная реформа вела к замене ничего не стоивших миллиардов солидным и твердым червонным рублем. Но казенное и бюрократическое администрирование, привыкшее к командованию времен вчерашнего интегрального коммунизма, не поспевало за жизнью. В частности, снабжение городов, рабочих и служащих было еще очень плохо. Недовольство рабочих, единственного класса, смевшего свое недовольство выражать, проявилось в волне забастовок, которые прошли летом 1923 года. Это сейчас же отразилось созданием в партии «Рабочей правды» и «Рабочей группы» Богданова и Г. Мясникова. Эти группы обвинили партийный аппарат в бюрократическом перерождении и в полном равнодушии к интересам рабочих.
В это время политическая жизнь не выходила из рамок партии. Страна была разделена на два лагеря. Один – огромная беспартийная масса, совершенно бесправная и целиком отданная во власть ГПУ. Эта масса была раздавлена диктатурой, сознавала, что не имеет никаких прав не только ни на какую-либо политическую жизнь, но даже и на какое-либо правосудие. Идея правосудия была упразднена. Был суд, рассматриваемый как орудие диктатуры и руководившийся в теории классовым сознанием и нуждами классовой борьбы, а на практике полным произволом мелких партийных сатрапов. И то этот жалкий суд имел отношение только к мелким бытовым и уголовным делам. Во всем же главном и основном, рассматриваемом как область политическая, «сфера классовой борьбы», царил полный произвол органов ГПУ, которые могли арестовать кого угодно по каким-то только ГПУ известным подозрениям, расстрелять человека по решению какой-то никому не известной «тройки» или по ее безапелляционному постановлению загнать его на 10 лет истребительной каторги, официально называемой «концентрационным лагерем». Все население дрожало от страха перед этой организацией давящего террора.