Идя дорогой, я все время размышлял над тем: что общего у этого старика — таких пенсионеров, живущих в свое удовольствие, не меньше ста тысяч — и лысого любителя древних монет и археологии? Наблюдение не успокоило меня, как я надеялся, а только расстроило.
После обеда, когда я, опять сидя на террасе, любовался открывавшейся панорамой, в бухту вошла и стала на якорь красивая яхта водоизмещением от ста пятидесяти до двухсот тонн. Я сразу повеселел, и мы со Скейфом побежали на пристань и наняли лодочника якобы для рыбной ловли.
Мы славно порыбачили, выудив, наверное, не меньше восьми килограммов рыбы. В основном это были треска и лещ. Я смотрел иногда на берег, где на краю обрыва стояли красные и белые вилы, и обратил внимание на хорошо заметный даже отсюда развевающийся флаг. Я попросил лодочника подплыть к яхте и мы обогнули ее. «Ариадна» прочли мы надпись на борту. Скейф, который, оказывается, в молодости был моряком, сказал, что яхта, очевидно, очень быстроходная.
Мы подплыли к борту и заговорили с работающими на палубе матросами. Шутки, смех — наш лодочник тоже принял в этом участие — ни малейших следов иностранного акцента, обычные английские парни откуда-нибудь из Эссекса. Вдруг наши ребята опустили головы и замолчали — на палубе появился молодой человек. На безупречном английском он приветствовал нас и поздравил с отличным уловом. Но необычно короткая стрижка волос и чересчур уж хорошая выправка заставили меня насторожиться. «Хоть и не очень веский довод, — подумал я, — а все-таки вода на мою мельницу».
Однако, когда мы плыли обратно, сомнения вновь начали одолевать мня. Все мои выводы покоились на записях Скаддера. Но ведь наши противники знали, что книжка осталась в чужих руках. Я говорил на совещании, что немцы не меняют свои планы, но это, наверняка, глупый вывод, если речь идет о жизненно важных результатах. Весь вопрос был в том, как много они знали о Скаддере и было ли им известно, что он выследил их? Волновало меня и вот еще что: в холле у сэра Уолтера меня видел самозванец. Догадался ли он, что я узнал его?
В отеле меня ожидал командир эсминца, и Скейф представил меня ему. Мы договорились с ним о сигнале, по которому люди с эсминца должны были захватить яхту.
Потом я отправился на виллу, стоявшую рядом с Трафальгар-лодж. В щель в заборе мне хорошо был виден теннисный корт. Играли двое: старки и молодой парень, у которого на шее был шарф с цветами не то школы, не то какого-то клуба. Приятно было смотреть на веселых, энергичных людей, вкладывающих в игру всю душу. Каждое выигранное очко встречалось смехом и шуткой.
Если один из них тот же человек, что охотился за мной в болотах Шотландии и, по-видимому, убил Скаддера, а другой проклятый археолог, то уж не по мановению ли волшебной палочки превратились они в двух безобидных представителей английского среднего класса, весело и с пользой для здоровья проводящих время прежде, чем пойти ужинать, а за ужином предаться невинной болтовне о ценах на рынке, о результатах последней игры в крикет и не совсем невинным сплетням об общих знакомых. Что если в расставленные мной сети попадется не ястреб-стервятник, а серенький воробышек?
Но вот на корте появился третий. Он, видимо, только что приехал на велосипеде с поля для игры в гольф — из сумки за плечом торчали клюшки. Старик и молодой радостно приветствовали его и начали вышучивать его, наверное потому, что приехавший на велосипеде молодой человек был полноват и сильно вспотел. «Я весь в мыле, — сказал он, обращаясь к молодому с шарфом на шее, — пойду приму ванну. Завтра я задам тебе хорошую взбучку, Боб. Ты не выиграешь у меня ни одного сета». Речь, как полагается настоящему англичанину, идиомами и просторечиями. Ну какие это, к черту, шпионы? И если это хорошо разыгранный спектакль, то где зрители? Ведь не могли же они знать, что я наблюдаю за ними?
Я решил, что самое лучшее в этой ситуации пойти и прямо объявить им, что они арестованы. Если они, на самом деле, простые веселые англичане, то пусть я сяду в калошу, пусть надо мной будут смеяться даже куры, но это лучше, чем сидеть и терзаться неразрешимыми сомнениями.
Здесь я опять вспомнил Питера Пиенаара. Вы уже встречались с ним на страницах этой повести, когда я говорил об актерской игре, рассказывая об эпизоде на дороге. Питер прежде, чем стать уважаемым членом общества, бродяжничал и был не в ладу с законом. Однажды у нас с ним зашел спор, как лучше всего скрыться от преследования, какие формы маскировки следует использовать. Помню, что Питер с самого начала высмеял все эти отпечатки пальцев и особые приметы, накладные бороды, парики и крашеные волосы. По его словам, главное это «атмосфера».
Если человек в новом, необычном для него окружении ведет себя так, как будто он в нем родился и никогда не покидал его, то ни один, даже самый умный детектив не разоблачит его. В подтверждение этой мысли Питер привел такой пример. Однажды он сидел в церкви рядом с человеком, который его разыскивал, и они вместе читали Библию, Детектив видел его до этого в пивной и хотел арестовать, но Питер скрылся, выстрелив из пистолета в лампочку. Теперь он был в хорошем костюме, тщательно причесан и гладко выбрит, и, конечно, детектив считал его добропорядочным, законопослушным гражданином.
Я приободрился, вспомнив о Питере. Весьма возможно, что эти люди в десять раз превосходят его в умении маскироваться. И опять мне пришел на ум один из афоризмов Питера: дурак лезет вон из кожи, чтобы его принимали за кого-то другого, умный человек выглядит тем же самым, но все принимают его за другого человека. «Все знаменитые преступники — уверял меня Питер — следовали и неизменно следуют этому правилу».
Было уже восемь часов вечера, когда я вернулся в отель. Мы еще раз проверили со Скейфом, как расставлены наши люди. Затем я снова направился к Трафальгар-лодж. Я не стал ужинать, потому что у меня совершенно пропал аппетит.
Навстречу мне шли люди, вышедшие подышать свежим воздухом или возвращающиеся с теннисных кортов или с поля для игры в гольф, или с пляжа. Все они были в легких летних платьях, веселые и жизнерадостные. Дорога, белая в вечерних сумерках, бежала по самому краю обрыва. В синем, как сапфир, море качалась готовая улететь белая чайка, яхта «Ариадна». У нее не матчах зажглись уже вечерние огни. На плавучем маяке, поставленном на том месте, где были песчаные мели, загорелся мощный прожектор. На стоящем вдали эсминце тоже засверкали огоньки на мачтах.
На дороге мне попалась няня с детской коляской. С ней на поводке важно вышагивала большая серая овчарка. Опять мне вспомнился один давно забытый случай. Я охотился однажды на зайцев. Моя собака гнала зайца и вдруг неожиданно потеряла. У меня хорошее зрение, но, как я ни всматривался, зайца нигде не было видно. И я, да, наверное, и собака здорово удивились, когда серый камень, ни чем не отличающийся от других камней, вдруг ожил и дал стрекача. Заяц был настолько умен, что остался на месте и слился с окружающей природой.
«Вот так же и люди из „Черного камня“, — подумал я, — стали стопроцентными англичанами. И сто раз прав Питер, когда говорит, что это всего лишь искусная маскировка». Было ровно половина десятого, когда я подошел к Трафальгар-лодж.
В доме были открыты окна, но из-за портьер ничего не было видно. Слышался только звон ножей и вилок. Я подошел к калитке в заборе и открыл ее.
Я помотался по белу свету и знаю, что легко схожусь только с людьми из так называемых верхнего и нижнего классов. Они понимают меня, я — их. Мне с ними легко и просто, будь то бродяга или пастух, будь то сэр Уолтер или Руайе. Это необъяснимо, но это факт. Точно так же мне совершенно непонятно, почему я всегда чувствую себя не в своей тарелке с представителями так называемого среднего класса. Причина этого, я думаю, в том, что я ничего не знаю об их привычках, о тех условностях, которые приняты между ними. Я никогда не жид с ними бок о бок в этих дешевых — но с претензией — виллах и загородных дачах. При встрече с ними я пугаюсь, точно увидел ползущую по сучку черную мамбу[15]. Все эти мысли промелькнули у меня в голове, пока я, позвонив, ожидал на крыльце горничную. Когда она открыла мне дверь, я сказал, что желаю видеть мистера Апплтона по очень важному делу. Говоря это, я очень волновался, как будто сдавал свой первый экзамен. Горничная спросила, как обо мне доложить, и я назвал свое настоящее имя.
В холле на вешалке висели пальто и плащи. Сверху, на полке лежали шляпы. Рядом висели теннисные ракетки, в углу в сумке — клюшка для гольфа. В другом углу стояли большие, дедушкины часы, рядом с ними висел барометр. На другой стене висела гравюра, изображающая скачки. «Все как у людей, — с усмешкой подумал я, — или как в англиканской церкви».
Назвав горничной свое настоящее имя, я рассчитывал, что мое внезапное появление как-то отзовется в ком-либо из троих и подтвердит мои подозрения. Но, замешавшись в холле, я слишком поздно вошел в гостиную.
Увидев меня, все повернули головы и посмотрели на меня. Старик был строгом вечернем костюме и сидел во главе длинного стола, молодые люди сидели по сторонам. Толстяк был тоже в вечернем костюме, худой брюнет — в голубом летнем костюме и белой рубашке с отложным воротником.
— Мне сказали, что вы хотели бы видеть меня, мистер Ханней, по очень важному делу, не так ли? — Обычная формула вежливости, произнесенная, правда, слегка взволнованным голосом.
Я отодвинул кресло и сел.
— По-моему, мы уже встречались, — сказал я, — и вы, конечно, догадываетесь, о каком деле идет речь.
В (гостиной было темновато, но, кажется, недоумение на лицах моих хозяев было искренним.
— Вполне возможно, — ответил старик, — у меня очень плохая память на лица. Но не лучше ли сообщить мне, в чем суть этого дела, сэр?
— Извольте, — сказал я. — Суть дела в том, что ваша игра проиграна, и у меня в кармане ордер на арест каждого из вас, джентльмены.
— Ордер на арест! — каким-то высоким голосом закричал старик. — Боже! В чем же нас обвиняют?
— Вы обвиняетесь в убийстве Франклина Скаддера, совершенном вами в Лондоне 23 мая нынешнего года.
— Мне это имя совершенно не знакомо, — отрезал старик.
— Это убийство на Портленд-плейс, — сказал худой молодой человек. — Я читал о нем в газетах. А вы, случайно, не из сумасшедшего дома? Откуда вы вообще, черт бы вас побрал?
— Из Скотланд Ярда.
С минуту все молчали. Старик сгребал рукой со скатерти хлебные крошки. Толстяк, чуть-чуть заикаясь, сказал:
— Не надо волноваться, дядя. Наверное, произошла какая-то ошибка. Такое иногда бывает. Нам нечего бояться, потому что мы всегда можем доказать свою невиновность. Я, например, был 23 мая за границей. Боб лежал в больнице. Вы, дядя, правда, были в Лондоне, но ведь у вас есть свидетели, которые подтвердят, чем вы в тот день занимались.
— Ты прав, Перси! Конечно, мне не трудно это сделать. Сейчас вспомню, что было 23 мая… Вспомнил! Днем раньше была свадьба Агаты. Утром я пошел прогуляться, потом обедал в клубе с Чарли Саймонсом. Вечером я был в гостях у Фишмангеров. Помню, они угощали меня пуншем, и у меня наутро немного болела голова. Да они еще подарили мне коробку сигар, — старик кончил и нервно рассмеялся.
— Неужели вы не видите, сэр, — обратился ко мне худой молодой человек, — что произошла ошибка? Мы, как и все англичане, уважаем закон и не хотим, чтобы Скотланд Ярд остался в дураках. Не так ли, дядя?
— Безусловно, Боб, — оживился вдруг старик. — Мы все должны оказывать содействие властям в их работе. Но в данном случае, — он развел руками, — не понимаю, как такое могло произойти?
— Помнишь, Нелли однажды сказала, — улыбнулся полный молодой человек, — что ты умрешь от скуки, и вот, пожалуйста, для тебя уже готово развлечение, — и рассмеялся собственной шутке.
— Ты прав, разрази меня гром! — ответил ему старки. — Зато мне будет что рассказать в клубе. Я должен бы был негодовать и сердиться, мистер Ханней, но я чувствую, что в этой ситуации есть что-то юмористическое. Я прощаю вам ваше вторжение в мой дом. У вас было такое мрачное лицо, когда вы вошли, мистер Ханней, что я подумала уж не вампир ли я, не хожу ли я пить людскую кровь по ночам, — и он рассмеялся, видимо, довольный своим остроумием.
Скажите, кто из вас, дорогие читатели, будь вы на моем месте, не залился бы краской стыда и не выбежал из дома, бормоча ненужные извинения? Но я остался сидеть за столом и,, не отрываясь, смотрел на пламя свечей и подсвечнике. Затем встал и шагнул к выключателю — в гостиной загорелся электрический свет.
Они зажмурились от яркого света люстры. Эти трое, возможно, те самые люди, с которыми я встречался в Шотландии, а, быть может, и нет. Я не мог понять, почему я, смотревший в глаза этому проклятому археологу, не вижу в старике ни одной черточки, кроме самых тривиальных, — он стар, лысоват и т. д. — напоминающей того страшного человека. Я видел на дороге худого и полного и опять-таки находил сейчас между теми и этими людьми лишь отдаленное сходство.
Я огляделся. На стенах гостиной висели гравюры, над камином — портрет какой-то симпатичной старушенции. На каминной полке стояла серебряная коробка для сигар. На ней было выгравировано: «Парсивалю Апплтону, эсквайру, от друзей в память турнира по гольфу».
— Итак, вы, очевидно, убедились, — сказал старик, — что ваши подозрения напрасны?
Я промолчал.
— Конечно, неприятно попасть в смешное положение, но, я думаю, вы как-нибудь из него выйдете. Я не стану писать на вас жалобу, но имею право потребовать, чтобы вы покинули нас, — закончил старик. Я покачал головой.
— О Боже! — сказал худой. — Это совершенно невыносимо!
— Вы отведете нас в участок? — спросил полный. — Я бы на вашем месте так и сделал, но, думаю, у вас могут возникнуть неприятности. Между прочим, мы имеем полное право потребовать, чтобы вы предъявили ордер на арест. Мне не хочется злословить по поводу (вашей неудачи, но, вы сами видите, произошла нелепая ошибка. Почему вы молчите? Что вы собираетесь теперь делать?
Я собирался дать свисток, чтобы мои люди арестовали их, но не решался это сделать, потому что боялся стать всеобщим посмешищем.
— А ведь из нас могла бы составиться партия в бридж, — сказал вдруг полный молодой человек. — Быть может, побыв с нами еще немного, мистер Ханней признает свою ошибку. Вы играете в бридж, сэр?
Я согласился. Мы прошли в курительную комнату и сели за карточный стол. Рядом на небольшом столике были сигареты в ящичке и напитки. Окно было открыто. Ярко светила луна, вдали виднелось мерцавшее под луной море. Все трое перебрасывались между собой шутками и остротами, и, забудь я о том, где нахожусь, я мог бы считать, что играю с приятелями в клубе. Только мне одному было невесело. Я сидел, нахмурив брови, тупо соображая с какой карты мне ходить. Я прекрасно играю в бридж, но сегодня я делал одну глупую ошибку за другой, так что мой партнер, полный молодой человек, то и дело поднимал в удивлении брови. Мне было не до карт, я все время думал: «Между теми и этими нет ничего общего. Эти совершенно другие». И едва я это подумал, как опять вспомнил слова Питера Пиенаара, и решил продолжать свой эксперимент до конца.
Как часто одна секунда решает все в нашей жизни! Отвернись я, займись своими картами, и я бы не заметил этого ничтожного движения. Начиная с этой секунды, с моих глаз спала пелена, и я начал видеть то, чего не замечал раньше.
В этот момент часы на каминной полке пробили десять.
«Худой, очевидно, убийца», — думал я. В его чертах проскальзывает иногда решительность жестокого, и неразборчивого в средствах человека, но он тотчас пытается замаскировать ее остротой или шуткой. Вот такой же, как он, стрелял в Каролидеса.
Лицо полного молодого человека все время менялось, и я подумал, что у него, наверное, тысяча масок. Очевидно, это он выступал вчера в роли первого лорда адмиралтейства. Вспомнил я и слова Скаддера о человеке, который все время пришептывает. Наверное, и это был он.
Но ни тот, ни другой не могли, конечно, тягаться со стариком. Точный, холодный, безжалостный расчет — вот главная черта этого человека. Собственно, слово «человек» к нему совершенно не подходило, потому что он давно уже стал машиной, принимающей безошибочные, приносящие успех, решения. Глаза его иногда сверкали, как у хищной, увидевшей добычу, птицы.
Прошло всего несколько минут, но я уже забыл о своей робости, о своем желании провалиться сквозь землю — жгучая ненависть и злоба душили меня. Я чувствовал, что приближается момент, когда я встану, опрокинув стол, и дам сигнал.
— Смотри, не опоздай на поезд, Боб, — сказал вдруг старик. — Бобу надо быть в Лондоне, — повернулся он ко мне, и фальшивый тон его голоса был отвратителен.
Я посмотрел на часы — стрелка приближалась к половине одиннадцатого.
— Печально, но ему придется отложить поездку, — сказал я.
— Черт возьми, опять вы за старое, — сказал худой. — Мне, в самом деле, надо ехать, Я могу вам оставить свой адрес, могу, наконец, дать подписку, что явлюсь, куда вы прикажете.
— Вы никуда не поедете, — отрезал я.
Только теперь они, кажется, поняли, что игра проиграна, что им не удалось меня одурачить.
Я могу дать деньги, чтобы вы отпустили моего племянника под залог. Это законно, и вы не должны возражать против этого, мистер Ханней, — сказал старик, и его веки закрыли глаза. Я тотчас дал свисток.
В ту же секунду в комнате погас свет. Кто-то, очень сильный, схватил меня за руки и стал шарить по карманам. Очевидно, искал пистолет.
— Schnell, Franz. — раздался голос старика, — das Boot, das Bool[16].
Я увидел, что на освещенной луной лужайке перед домом появились двое моих людей.
Высокий молодой человек выпрыгнул в окно и, свалив с ног детектива, перепрыгнул через забор. Я схватил старика и загнул ему руки за спину. Вбежавшие в комнату детективы схватили толстяка. В это время Франц, перебежал дорогу, перепрыгнул через барьер и побежал к лестнице. Добежав до нее, он запер на ключ ворота. Мой человек, гнавшийся за ним опоздал.
Вдруг старик вырвался из моих рук и подскочил к стене. Раздался щелчок — в ту же секунду мы услышали грохот и увидели поднимающиеся над обрывом клубы пыли.
Кто-то щелкнул выключателем.
— Вы его не поймаете, — глаза старика блестели. — Он ушел от вас… и он победил… Dev schwarze Stein in der Siegeskrone[17].
Глядя в эти, горящие ненавистью и торжеством победы, глаза я вдруг понял, что имею дело не только со шпионом, но еще и с фанатиком Великой Германии. Я повернулся к нему и сказал:
— Его торжество продлится лишь несколько минут. «Ариадна» уже полчаса находится в наших руках.
После обеда, когда я, опять сидя на террасе, любовался открывавшейся панорамой, в бухту вошла и стала на якорь красивая яхта водоизмещением от ста пятидесяти до двухсот тонн. Я сразу повеселел, и мы со Скейфом побежали на пристань и наняли лодочника якобы для рыбной ловли.
Мы славно порыбачили, выудив, наверное, не меньше восьми килограммов рыбы. В основном это были треска и лещ. Я смотрел иногда на берег, где на краю обрыва стояли красные и белые вилы, и обратил внимание на хорошо заметный даже отсюда развевающийся флаг. Я попросил лодочника подплыть к яхте и мы обогнули ее. «Ариадна» прочли мы надпись на борту. Скейф, который, оказывается, в молодости был моряком, сказал, что яхта, очевидно, очень быстроходная.
Мы подплыли к борту и заговорили с работающими на палубе матросами. Шутки, смех — наш лодочник тоже принял в этом участие — ни малейших следов иностранного акцента, обычные английские парни откуда-нибудь из Эссекса. Вдруг наши ребята опустили головы и замолчали — на палубе появился молодой человек. На безупречном английском он приветствовал нас и поздравил с отличным уловом. Но необычно короткая стрижка волос и чересчур уж хорошая выправка заставили меня насторожиться. «Хоть и не очень веский довод, — подумал я, — а все-таки вода на мою мельницу».
Однако, когда мы плыли обратно, сомнения вновь начали одолевать мня. Все мои выводы покоились на записях Скаддера. Но ведь наши противники знали, что книжка осталась в чужих руках. Я говорил на совещании, что немцы не меняют свои планы, но это, наверняка, глупый вывод, если речь идет о жизненно важных результатах. Весь вопрос был в том, как много они знали о Скаддере и было ли им известно, что он выследил их? Волновало меня и вот еще что: в холле у сэра Уолтера меня видел самозванец. Догадался ли он, что я узнал его?
В отеле меня ожидал командир эсминца, и Скейф представил меня ему. Мы договорились с ним о сигнале, по которому люди с эсминца должны были захватить яхту.
Потом я отправился на виллу, стоявшую рядом с Трафальгар-лодж. В щель в заборе мне хорошо был виден теннисный корт. Играли двое: старки и молодой парень, у которого на шее был шарф с цветами не то школы, не то какого-то клуба. Приятно было смотреть на веселых, энергичных людей, вкладывающих в игру всю душу. Каждое выигранное очко встречалось смехом и шуткой.
Если один из них тот же человек, что охотился за мной в болотах Шотландии и, по-видимому, убил Скаддера, а другой проклятый археолог, то уж не по мановению ли волшебной палочки превратились они в двух безобидных представителей английского среднего класса, весело и с пользой для здоровья проводящих время прежде, чем пойти ужинать, а за ужином предаться невинной болтовне о ценах на рынке, о результатах последней игры в крикет и не совсем невинным сплетням об общих знакомых. Что если в расставленные мной сети попадется не ястреб-стервятник, а серенький воробышек?
Но вот на корте появился третий. Он, видимо, только что приехал на велосипеде с поля для игры в гольф — из сумки за плечом торчали клюшки. Старик и молодой радостно приветствовали его и начали вышучивать его, наверное потому, что приехавший на велосипеде молодой человек был полноват и сильно вспотел. «Я весь в мыле, — сказал он, обращаясь к молодому с шарфом на шее, — пойду приму ванну. Завтра я задам тебе хорошую взбучку, Боб. Ты не выиграешь у меня ни одного сета». Речь, как полагается настоящему англичанину, идиомами и просторечиями. Ну какие это, к черту, шпионы? И если это хорошо разыгранный спектакль, то где зрители? Ведь не могли же они знать, что я наблюдаю за ними?
* * *
И все-таки один из этих троих был старик, другой был темноволос и худ, а третий — меньше его ростом и полный. Они жили в Доме, отмеченном Скаддером, а в бухте их дожидалась яхта, на которой был молодой человек с выправкой немецкого офицера. Упустить их — значило поставить страну на грань катастрофы. Но что же все-таки делать?Я решил, что самое лучшее в этой ситуации пойти и прямо объявить им, что они арестованы. Если они, на самом деле, простые веселые англичане, то пусть я сяду в калошу, пусть надо мной будут смеяться даже куры, но это лучше, чем сидеть и терзаться неразрешимыми сомнениями.
Здесь я опять вспомнил Питера Пиенаара. Вы уже встречались с ним на страницах этой повести, когда я говорил об актерской игре, рассказывая об эпизоде на дороге. Питер прежде, чем стать уважаемым членом общества, бродяжничал и был не в ладу с законом. Однажды у нас с ним зашел спор, как лучше всего скрыться от преследования, какие формы маскировки следует использовать. Помню, что Питер с самого начала высмеял все эти отпечатки пальцев и особые приметы, накладные бороды, парики и крашеные волосы. По его словам, главное это «атмосфера».
Если человек в новом, необычном для него окружении ведет себя так, как будто он в нем родился и никогда не покидал его, то ни один, даже самый умный детектив не разоблачит его. В подтверждение этой мысли Питер привел такой пример. Однажды он сидел в церкви рядом с человеком, который его разыскивал, и они вместе читали Библию, Детектив видел его до этого в пивной и хотел арестовать, но Питер скрылся, выстрелив из пистолета в лампочку. Теперь он был в хорошем костюме, тщательно причесан и гладко выбрит, и, конечно, детектив считал его добропорядочным, законопослушным гражданином.
Я приободрился, вспомнив о Питере. Весьма возможно, что эти люди в десять раз превосходят его в умении маскироваться. И опять мне пришел на ум один из афоризмов Питера: дурак лезет вон из кожи, чтобы его принимали за кого-то другого, умный человек выглядит тем же самым, но все принимают его за другого человека. «Все знаменитые преступники — уверял меня Питер — следовали и неизменно следуют этому правилу».
Было уже восемь часов вечера, когда я вернулся в отель. Мы еще раз проверили со Скейфом, как расставлены наши люди. Затем я снова направился к Трафальгар-лодж. Я не стал ужинать, потому что у меня совершенно пропал аппетит.
Навстречу мне шли люди, вышедшие подышать свежим воздухом или возвращающиеся с теннисных кортов или с поля для игры в гольф, или с пляжа. Все они были в легких летних платьях, веселые и жизнерадостные. Дорога, белая в вечерних сумерках, бежала по самому краю обрыва. В синем, как сапфир, море качалась готовая улететь белая чайка, яхта «Ариадна». У нее не матчах зажглись уже вечерние огни. На плавучем маяке, поставленном на том месте, где были песчаные мели, загорелся мощный прожектор. На стоящем вдали эсминце тоже засверкали огоньки на мачтах.
На дороге мне попалась няня с детской коляской. С ней на поводке важно вышагивала большая серая овчарка. Опять мне вспомнился один давно забытый случай. Я охотился однажды на зайцев. Моя собака гнала зайца и вдруг неожиданно потеряла. У меня хорошее зрение, но, как я ни всматривался, зайца нигде не было видно. И я, да, наверное, и собака здорово удивились, когда серый камень, ни чем не отличающийся от других камней, вдруг ожил и дал стрекача. Заяц был настолько умен, что остался на месте и слился с окружающей природой.
«Вот так же и люди из „Черного камня“, — подумал я, — стали стопроцентными англичанами. И сто раз прав Питер, когда говорит, что это всего лишь искусная маскировка». Было ровно половина десятого, когда я подошел к Трафальгар-лодж.
В доме были открыты окна, но из-за портьер ничего не было видно. Слышался только звон ножей и вилок. Я подошел к калитке в заборе и открыл ее.
Я помотался по белу свету и знаю, что легко схожусь только с людьми из так называемых верхнего и нижнего классов. Они понимают меня, я — их. Мне с ними легко и просто, будь то бродяга или пастух, будь то сэр Уолтер или Руайе. Это необъяснимо, но это факт. Точно так же мне совершенно непонятно, почему я всегда чувствую себя не в своей тарелке с представителями так называемого среднего класса. Причина этого, я думаю, в том, что я ничего не знаю об их привычках, о тех условностях, которые приняты между ними. Я никогда не жид с ними бок о бок в этих дешевых — но с претензией — виллах и загородных дачах. При встрече с ними я пугаюсь, точно увидел ползущую по сучку черную мамбу[15]. Все эти мысли промелькнули у меня в голове, пока я, позвонив, ожидал на крыльце горничную. Когда она открыла мне дверь, я сказал, что желаю видеть мистера Апплтона по очень важному делу. Говоря это, я очень волновался, как будто сдавал свой первый экзамен. Горничная спросила, как обо мне доложить, и я назвал свое настоящее имя.
В холле на вешалке висели пальто и плащи. Сверху, на полке лежали шляпы. Рядом висели теннисные ракетки, в углу в сумке — клюшка для гольфа. В другом углу стояли большие, дедушкины часы, рядом с ними висел барометр. На другой стене висела гравюра, изображающая скачки. «Все как у людей, — с усмешкой подумал я, — или как в англиканской церкви».
Назвав горничной свое настоящее имя, я рассчитывал, что мое внезапное появление как-то отзовется в ком-либо из троих и подтвердит мои подозрения. Но, замешавшись в холле, я слишком поздно вошел в гостиную.
Увидев меня, все повернули головы и посмотрели на меня. Старик был строгом вечернем костюме и сидел во главе длинного стола, молодые люди сидели по сторонам. Толстяк был тоже в вечернем костюме, худой брюнет — в голубом летнем костюме и белой рубашке с отложным воротником.
— Мне сказали, что вы хотели бы видеть меня, мистер Ханней, по очень важному делу, не так ли? — Обычная формула вежливости, произнесенная, правда, слегка взволнованным голосом.
Я отодвинул кресло и сел.
— По-моему, мы уже встречались, — сказал я, — и вы, конечно, догадываетесь, о каком деле идет речь.
В (гостиной было темновато, но, кажется, недоумение на лицах моих хозяев было искренним.
— Вполне возможно, — ответил старик, — у меня очень плохая память на лица. Но не лучше ли сообщить мне, в чем суть этого дела, сэр?
— Извольте, — сказал я. — Суть дела в том, что ваша игра проиграна, и у меня в кармане ордер на арест каждого из вас, джентльмены.
— Ордер на арест! — каким-то высоким голосом закричал старик. — Боже! В чем же нас обвиняют?
— Вы обвиняетесь в убийстве Франклина Скаддера, совершенном вами в Лондоне 23 мая нынешнего года.
— Мне это имя совершенно не знакомо, — отрезал старик.
— Это убийство на Портленд-плейс, — сказал худой молодой человек. — Я читал о нем в газетах. А вы, случайно, не из сумасшедшего дома? Откуда вы вообще, черт бы вас побрал?
— Из Скотланд Ярда.
С минуту все молчали. Старик сгребал рукой со скатерти хлебные крошки. Толстяк, чуть-чуть заикаясь, сказал:
— Не надо волноваться, дядя. Наверное, произошла какая-то ошибка. Такое иногда бывает. Нам нечего бояться, потому что мы всегда можем доказать свою невиновность. Я, например, был 23 мая за границей. Боб лежал в больнице. Вы, дядя, правда, были в Лондоне, но ведь у вас есть свидетели, которые подтвердят, чем вы в тот день занимались.
— Ты прав, Перси! Конечно, мне не трудно это сделать. Сейчас вспомню, что было 23 мая… Вспомнил! Днем раньше была свадьба Агаты. Утром я пошел прогуляться, потом обедал в клубе с Чарли Саймонсом. Вечером я был в гостях у Фишмангеров. Помню, они угощали меня пуншем, и у меня наутро немного болела голова. Да они еще подарили мне коробку сигар, — старик кончил и нервно рассмеялся.
— Неужели вы не видите, сэр, — обратился ко мне худой молодой человек, — что произошла ошибка? Мы, как и все англичане, уважаем закон и не хотим, чтобы Скотланд Ярд остался в дураках. Не так ли, дядя?
— Безусловно, Боб, — оживился вдруг старик. — Мы все должны оказывать содействие властям в их работе. Но в данном случае, — он развел руками, — не понимаю, как такое могло произойти?
— Помнишь, Нелли однажды сказала, — улыбнулся полный молодой человек, — что ты умрешь от скуки, и вот, пожалуйста, для тебя уже готово развлечение, — и рассмеялся собственной шутке.
— Ты прав, разрази меня гром! — ответил ему старки. — Зато мне будет что рассказать в клубе. Я должен бы был негодовать и сердиться, мистер Ханней, но я чувствую, что в этой ситуации есть что-то юмористическое. Я прощаю вам ваше вторжение в мой дом. У вас было такое мрачное лицо, когда вы вошли, мистер Ханней, что я подумала уж не вампир ли я, не хожу ли я пить людскую кровь по ночам, — и он рассмеялся, видимо, довольный своим остроумием.
Скажите, кто из вас, дорогие читатели, будь вы на моем месте, не залился бы краской стыда и не выбежал из дома, бормоча ненужные извинения? Но я остался сидеть за столом и,, не отрываясь, смотрел на пламя свечей и подсвечнике. Затем встал и шагнул к выключателю — в гостиной загорелся электрический свет.
Они зажмурились от яркого света люстры. Эти трое, возможно, те самые люди, с которыми я встречался в Шотландии, а, быть может, и нет. Я не мог понять, почему я, смотревший в глаза этому проклятому археологу, не вижу в старике ни одной черточки, кроме самых тривиальных, — он стар, лысоват и т. д. — напоминающей того страшного человека. Я видел на дороге худого и полного и опять-таки находил сейчас между теми и этими людьми лишь отдаленное сходство.
Я огляделся. На стенах гостиной висели гравюры, над камином — портрет какой-то симпатичной старушенции. На каминной полке стояла серебряная коробка для сигар. На ней было выгравировано: «Парсивалю Апплтону, эсквайру, от друзей в память турнира по гольфу».
— Итак, вы, очевидно, убедились, — сказал старик, — что ваши подозрения напрасны?
Я промолчал.
— Конечно, неприятно попасть в смешное положение, но, я думаю, вы как-нибудь из него выйдете. Я не стану писать на вас жалобу, но имею право потребовать, чтобы вы покинули нас, — закончил старик. Я покачал головой.
— О Боже! — сказал худой. — Это совершенно невыносимо!
— Вы отведете нас в участок? — спросил полный. — Я бы на вашем месте так и сделал, но, думаю, у вас могут возникнуть неприятности. Между прочим, мы имеем полное право потребовать, чтобы вы предъявили ордер на арест. Мне не хочется злословить по поводу (вашей неудачи, но, вы сами видите, произошла нелепая ошибка. Почему вы молчите? Что вы собираетесь теперь делать?
Я собирался дать свисток, чтобы мои люди арестовали их, но не решался это сделать, потому что боялся стать всеобщим посмешищем.
— А ведь из нас могла бы составиться партия в бридж, — сказал вдруг полный молодой человек. — Быть может, побыв с нами еще немного, мистер Ханней признает свою ошибку. Вы играете в бридж, сэр?
Я согласился. Мы прошли в курительную комнату и сели за карточный стол. Рядом на небольшом столике были сигареты в ящичке и напитки. Окно было открыто. Ярко светила луна, вдали виднелось мерцавшее под луной море. Все трое перебрасывались между собой шутками и остротами, и, забудь я о том, где нахожусь, я мог бы считать, что играю с приятелями в клубе. Только мне одному было невесело. Я сидел, нахмурив брови, тупо соображая с какой карты мне ходить. Я прекрасно играю в бридж, но сегодня я делал одну глупую ошибку за другой, так что мой партнер, полный молодой человек, то и дело поднимал в удивлении брови. Мне было не до карт, я все время думал: «Между теми и этими нет ничего общего. Эти совершенно другие». И едва я это подумал, как опять вспомнил слова Питера Пиенаара, и решил продолжать свой эксперимент до конца.
* * *
Старик взял из ящика сигарету, закурил и, положил Руку на стол, забарабанил по нему пальцами. «Да ведь точно так же он барабанил пальцами по коленке! — вспомнил я. — Я тогда стоял перед ним, а двое молодчиков держали меня под прицелом».Как часто одна секунда решает все в нашей жизни! Отвернись я, займись своими картами, и я бы не заметил этого ничтожного движения. Начиная с этой секунды, с моих глаз спала пелена, и я начал видеть то, чего не замечал раньше.
В этот момент часы на каминной полке пробили десять.
«Худой, очевидно, убийца», — думал я. В его чертах проскальзывает иногда решительность жестокого, и неразборчивого в средствах человека, но он тотчас пытается замаскировать ее остротой или шуткой. Вот такой же, как он, стрелял в Каролидеса.
Лицо полного молодого человека все время менялось, и я подумал, что у него, наверное, тысяча масок. Очевидно, это он выступал вчера в роли первого лорда адмиралтейства. Вспомнил я и слова Скаддера о человеке, который все время пришептывает. Наверное, и это был он.
Но ни тот, ни другой не могли, конечно, тягаться со стариком. Точный, холодный, безжалостный расчет — вот главная черта этого человека. Собственно, слово «человек» к нему совершенно не подходило, потому что он давно уже стал машиной, принимающей безошибочные, приносящие успех, решения. Глаза его иногда сверкали, как у хищной, увидевшей добычу, птицы.
Прошло всего несколько минут, но я уже забыл о своей робости, о своем желании провалиться сквозь землю — жгучая ненависть и злоба душили меня. Я чувствовал, что приближается момент, когда я встану, опрокинув стол, и дам сигнал.
— Смотри, не опоздай на поезд, Боб, — сказал вдруг старик. — Бобу надо быть в Лондоне, — повернулся он ко мне, и фальшивый тон его голоса был отвратителен.
Я посмотрел на часы — стрелка приближалась к половине одиннадцатого.
— Печально, но ему придется отложить поездку, — сказал я.
— Черт возьми, опять вы за старое, — сказал худой. — Мне, в самом деле, надо ехать, Я могу вам оставить свой адрес, могу, наконец, дать подписку, что явлюсь, куда вы прикажете.
— Вы никуда не поедете, — отрезал я.
Только теперь они, кажется, поняли, что игра проиграна, что им не удалось меня одурачить.
Я могу дать деньги, чтобы вы отпустили моего племянника под залог. Это законно, и вы не должны возражать против этого, мистер Ханней, — сказал старик, и его веки закрыли глаза. Я тотчас дал свисток.
В ту же секунду в комнате погас свет. Кто-то, очень сильный, схватил меня за руки и стал шарить по карманам. Очевидно, искал пистолет.
— Schnell, Franz. — раздался голос старика, — das Boot, das Bool[16].
Я увидел, что на освещенной луной лужайке перед домом появились двое моих людей.
Высокий молодой человек выпрыгнул в окно и, свалив с ног детектива, перепрыгнул через забор. Я схватил старика и загнул ему руки за спину. Вбежавшие в комнату детективы схватили толстяка. В это время Франц, перебежал дорогу, перепрыгнул через барьер и побежал к лестнице. Добежав до нее, он запер на ключ ворота. Мой человек, гнавшийся за ним опоздал.
Вдруг старик вырвался из моих рук и подскочил к стене. Раздался щелчок — в ту же секунду мы услышали грохот и увидели поднимающиеся над обрывом клубы пыли.
Кто-то щелкнул выключателем.
— Вы его не поймаете, — глаза старика блестели. — Он ушел от вас… и он победил… Dev schwarze Stein in der Siegeskrone[17].
Глядя в эти, горящие ненавистью и торжеством победы, глаза я вдруг понял, что имею дело не только со шпионом, но еще и с фанатиком Великой Германии. Я повернулся к нему и сказал:
— Его торжество продлится лишь несколько минут. «Ариадна» уже полчаса находится в наших руках.