Белецкий Родион. Рыцарь идет по следу!

   – У нас воруют в школе, – холодно сказала она и добавила: – Меня зовите тетя Лена.
   Больше она ничего не сказала и вышла из раздевалки вместе с ними, убедившись в том, что они не залезли в чужие карманы.
   Когда они поднимались по лестнице в класс, Рома заметил объявление на стене: «НЕ ОСТАВЛЯЙТЕ ВЕЩИ БЕЗ ПРИСМОТРА». Мирославская остановилась у объявления и сказала:
   – У меня в старой школе тоже вот заколку украли.
   – А у меня – скрипку, – поддержал разговор Иоффе. – В музыкальной школе.
   Внезапно на всех этажах заиграла мелодия, заменявшая звонок. Это была музыкальная тема из фильма «Крестный отец».
 
   В классе было пусто. Ни одного человека. Только вещи были аккуратно развешаны по стульям. К новеньким вышел Бородатый, который представился Макаром Семеновичем. В руках он держал маленькую ложечку и маленькую баночку из-под йогурта, выскобленную до блеска.
   – А ребят нет, – сказал он, – они переоделись и на пятый этаж пошли с Калиной Николаевной. Сейчас у них там «станок».
   – Что-что у них? – переспросил Рома.

4

   Оказалось, «станок» – это как балет, только когда танцовщики и танцовщицы не прыгают на сцене, а поднимают ноги и руки, держась за длинную палку, прибитую к стене, тренируются.
   Весь театральный класс, мальчики и девочки, стоящие вдоль зеркальных стен, замерли и посмотрели на входящих. Во взгляде этом было презрение, смешанное с превосходством. Так львы в зоопарке смотрят на посетителей, которые пришли на них поглазеть.
   К новеньким подошла веселая женщина с выпирающими вперед зубами, Калина Николаевна. Та самая, которая сидела в приемной комиссии. В отличие от остальных она была настроена доброжелательно.
   – Хорошо, прекрасно, что пришли. Переодевайтесь.
   – Как это? – не поняла Ева Иванова.
   – Будем заниматься, – сказала Калина Николаевна. – Театр – это, прежде всего, труд.
   Так Рома узнал еще одно определение театра. Позже он обнаружит, что почти каждый в школе определяет театр по-своему.
 
   Когда новенькие переоделись и вернулись в зал, раздался дружный хохот. Роме показалось, что старенькие смеялись даже после того, как им уже не хотелось. Конечно, Рома и остальные были одеты не так, как все. Но где им было купить черные трико? Да и не знали они, что такое положено носить в театральной школе.
   На Роме, например, была майка цвета бешеного апельсина с надписью «Курить вредно». Даже самые критически настроенные персоны не решались спорить с этим утверждением. Но для балета, конечно, майка не слишком подходила.
   Один из стареньких, раскосый парень с цветными волосами и значками, приколотыми прямо на трико, показал Роме большой палец и сказал:
   – Чума, чувак!
   – Катапотов, приди в себя, – строго сказала Калина Николаевна и тут же добавила звенящим от энтузиазма голосом, – новенькие встают между старенькими, чтобы смотреть и учиться.
   Рома понял, что Калина Николаевна – это «подвижник». Ромин папа часто говорил: «Не бойтесь тех, кто работает за деньги. Бойтесь подвижников. И дела не сделают, и народ взбаламутят».
   За «станок» надо было держаться левой рукой. Калина Николаевна радостно принялась выкрикивать команды на французском, некоторые из которых звучали совсем уж дико, например «припарасьен». По ходу дела она просветила присутствующих, что все термины в балете французские. Как Рома понял, французы, собственно, и придумали балет. Впрочем, он мог чего-то не расслышать, потому что в этот момент все они делали упражнение «батман» (не Бэтмен).
   «Батман» – это когда люди поочередно поднимают ноги.
   Мальчик с приплюснутым, «боксерским» носом, исполняя батман, постоянно бил Рому ногой по попе.
   – И раз, и два, и три, и четыре! – командовала Калина.
   Удар, еще один, и еще, и еще один…
   Рома не хотел ссориться. Он вообще предпочитал избегать конфликтов. Он сделал два шага вперед, чтобы нога носатого не достала его. Рома почти вплотную подошел к худой девочке с белыми волосами, к той самой, которую он видел во время прослушивания в театре. Девочка неожиданно полуобернулась к нему и тихо сказала:
   – Ты кошелек украл?
   – Что? – не понял Рома.
   – Ты кошелек у меня украл?
   Тут Рома вспомнил таинственно пропавший цветной кошелек, лежащий на деревянной стойке.
   – Не, – ответил он тихо, – я не крал. Честно.
   – Тогда твои, новенькие, украли.
   – Нет, – прошептал Рома, – это не мы.
   – Ага, – зло зашептал приплюснутоносый за Роминой спиной. – Он сам пропал. Испарился.
   Рома опешил от этих обвинений. Он остановился, несмотря на то что Калина продолжала считать: «И раз, и два, и три, и четыре».
   – Черкизов, – спросила она через секунду, заметив, что Рома перестал делать упражнения. – Тебе тяжело?
   – Нет, – сказал Рома.
   – Тогда работать, был приказ – работать!
   Рома вцепился в деревянную палку, прикрученную к стене, и начал вместе со всеми приседать, расставляя в стороны колени, как лягушка из мультфильма. Ряд затылков опустился вниз, затем поднялся вверх.
   Рома старался. Надо было показать себя молодцом. Первый день на новом месте самый важный. Все видят, чего ты стоишь. Видят. Оценивают. И эта оценка уже навсегда.
   И вот тут Роме стало худо. За последний год, кроме прогулок с ненормальным хомяком Гамлетом, в его жизни физических нагрузок не было.
   Ноги сначала дрожали мелкой дрожью, а к концу упражнения уже ходили ходуном, словно Рома стоял на канате.
   – … И последний раз, бодренько! – громко крикнула Калина. И затылки перед Ромой снова поползли вниз. Рома напряг все мышцы, из последних сил подтянул живот и начал медленно садиться, как лягушка, расставив колени в стороны.
   Вдруг Рома услышал шепот, который стал нарастать, как шум неприятного, холодного дождя за окном. Старенькие все, как один, хором шептали:
   – Воры, воры, воры…
   Новенькие стали оглядываться, но старенькие повторяли неприятное слово, не глядя им в глаза, продолжая садиться на «плие».
   – Воры, воры, воры… – шумело у Ромы в ушах. Ноги задрожали. Напряжение достигло предела. Внутри головы у него что-то щелкнуло. От правого виска к левому протянулась и задрожала басовая струна. А потом вдруг эта струна лопнула. Ноги у Ромы сложились, как меха брошенной гармони, и он упал в обморок.
   Сколько он пролежал без чувств, Рома не понял, но зато, когда открыл глаза, увидел прямо над собой лицо Юрика.
   Рома подумал, что ему это кажется, и он снова закрыл глаза. Но Юрик похлопал его по щеке.
   В реальность Юрика пришлось поверить.
   – Ты откуда здесь? – спросил Рома, с трудом разлепив губы.

5

   Рома радовался. Снова они вместе. Как когда-то в летнем лагере «Колосок», когда они вместе искали привидение: женщину с лошадиной головой. И, кстати говоря, нашли.
   Тогда Рома показал себя с самой лучшей стороны. Не то что теперь. Ему было стыдно перед Юриком. Стыдно за то, что он так опозорился.
   Рома сказал Юрику слабым голосом:
   – Здесь прикольно.
   – Тебя кто так? – отозвался Юрик, оглядывая тяжелым, недобрым взглядом новых одноклассников, столпившихся вокруг Ромы.
   Рома, который все еще лежал на полу, улыбнулся. Нет, все-таки старая дружба – это вещь!
 
   Оказывается, Юрика приняли в театральный класс, потому что освободилось одно место. Место ушедшего конопатого мальчика в меховой бейсболке. История не сохранила его имени, зато этот безымянный любитель Шекспира оказал Юре большую услугу. Сразу после его ухода бородатый Макар Семенович позвонил Юриному дедушке с заманчивым предложением, и Юрик примчался занять вакантное место. Пришел на «станок», а там его друг Рома без чувств на паркете лежит. Непорядок.
 
   В раздевалке, после «станка», Рома рассказал Юрику про украденный кошелек.
   – Интересно как! – возмутился Юрик. – Они, значит, на нас решили все свалить. Молодцы какие!
   Молодцами он, конечно, назвал учеников театрального класса в переносном смысле.
   Теперь они с Ромой будут держаться друг друга. И будет легче.
   Рома вспомнил, как беззаботно жили они в лагере «Колосок». Там бы никому в голову не пришло устраивать бойкот. Может быть, потому что в летнем лагере отдыхают. Как бы не живут по-настоящему, переводят дух. А вот здесь настоящая жизнь. Без шуток.
 
   Новенькие кучковались вокруг Ромы и Юрика. Даже здоровяк Сенин на переменах ходил недалеко от них. Вроде бы сам по себе, но и одновременно с ними вместе.
   Старенькие вели себя так, словно сговорились. Не отвечали на вопросы новеньких, не передавали еду за общим столом, захлопывали перед их носом двери в классе. Решили, судя по всему, превратить их жизнь в настоящую муку.
   Однажды, впрочем, старенькие пропустили новеньких вперед, в класс, перед началом урока. Но Рома со товарищи тут же поняли причину неожиданной вежливости. На доске была написана одна фраза: «Пошли вон из школы!»
   Новенькие даже старались не смотреть в их сторону. А если и смотрели, то с презрением. А ведь это тяжело. Для того, кого бойкотируют, – это испытание. На акробатике, на «станке», на теории театра новеньким пришлось разбираться во всем самим. Помочь им было некому.
   Юрика бойкот не смутил:
   – Дураки, пусть молчат. Им же хуже.
   Но видно было, что его, как и остальных новеньких, бойкот раздражал. Рома следил за старенькими краем глаза, не подавая вида. Старенькие то и дело подходили к Балте – такая фамилия была у девочки, хозяйки украденного кошелька. Одноклассники утешали Балту, бросая на новеньких недобрые взгляды. Еще Рома услышал обрывки фраз:
   – …сперли, теперь фиг вернут… они, точно они… там во время прослушивания больше никого не было…
   Речь, конечно, шла об украденном кошельке. Том самом, который таинственно исчез практически у Ромы на глазах. Пропал со стойки в раздевалке, словно испарился.
 
   Один Катапотов при виде новеньких подмигивал им косым глазом, загадочно, словно знал какую-то тайну, но не хотел ею до поры до времени делиться. Старенькие Катапотова безоговорочно осуждали. Но не трогали. Как в книге у Роальда Даля про злых гигантов: гиганты никогда не станут есть своих же гигантов.
 
   Заканчивалась первая неделя бойкота. Рома и Юрик стояли перед классом, который назывался «Пещера». На самом деле это был обычный класс. Просто название у него было необычное. Может быть, потому, что стены его затягивала черная материя. Дверь в «Пещеру» была открыта, но входить внутрь до звонка бородатый Макар Семенович запретил.
   Мелодия из «Крестного отца» возвестила начало урока.
   Когда входили в «Пещеру», новенькие пропустили стареньких вперед. Вернее будет сказать, старенькие нагло прошли в класс первыми и уселись на стулья, стоящие вдоль стены. А новеньким оставили низенькую лавку.
   Что делать, пришлось садиться на лавку. Когда новенькие сели, плоские ножки лавки сложились, и она рухнула. Иоффе и Мицкевич стукнулись головами об стену. Алла Мирославская прищемила себе ногу и расплакалась.
   Это было уже слишком.
   Юрик пошел на стареньких, выставив лоб вперед и крепко сжав кулаки. Сенин и Мицкевич тоже поднялись и, не сговариваясь, двинули за Юрой. Девочки, как по команде, завизжали. Рома вызволял Мирославскую из-под лавки. Впрочем, он обязательно принял бы участие в драке, но в последний момент в «Пещере» появились бородатый Макар Семенович и Калина.
   – Одумайтесь! – звонко крикнул Макар Семенович.
   Школьников остановило непривычное слово «одумайтесь». Нечасто его услышишь по телевизору. Девочки перестали визжать. Но визг не прекратился. Все, и учителя, и взрослые, обернулись и удивленно посмотрели на громко визжащего Иоффе. Он с закрытыми глазами тянул дребезжащую ноту. Громко, отчаянно и с удовольствием.
   – Иосиф, – позвала Калина.
   Иоффе замолчал и открыл глаза. Огляделся вокруг, почесал тыльной стороной руки нос и сказал:
   – Что?
 
   Макар Семенович приказал всем собраться в классе физики. Шли школьники туда неохотно, предвкушая неприятный разговор. И ожидания оправдались.
 
   Макар Семенович говорил убедительно, находя среди слушателей жертву и обращаясь непосредственно к ней. И несчастному ничего не оставалось, как кивать, пожимать плечами и делать брови домиком в ответ на гневные упреки.
   – …Как вы смогли бы после этого (имелась в виду несостоявшаяся драка) сидеть друг с другом в одном классе?! Не говоря уже о том, чтобы выйти вместе на одну сцену?!
   Калина стояла возле двери и смотрела в пол, всей своей позой показывая, как ей стыдно за весь класс.
   Макар Семенович говорил негромко, без особенной подачи, но было понятно, что он искренне, тяжело переживает случившееся и хочет исправить ситуацию.
   – Если бы мне захотелось смотреть драки, я бы пошел работать в секцию бокса или в Думу, на крайний случай. Но не в театральную школу!
   Никто в классе не понял юмора. И не сказать, чтобы школьники слишком внимательно слушали. Рома параллельно думал о том, что будет, если, например, из рожка с кремом вытряхнуть весь крем и вставить в него сосиску? Будет ли полученное произведение считаться хот-догом? Рома давно уже хотел есть.
   Макар Семенович повысил голос:
   – Новенькие, старенькие? Какая разница?! Почему вы так друг друга ненавидите? Откуда эта ненависть?!
   Не сказали дети бородатому Макару Семеновичу, откуда эта ненависть. Разве можно сказать учителю правду. Он поймет все не так, все растолкует по-своему. А уж если и дойдет до него информация, то он обязательно сделает выводы, ну совершенно неожиданные.
   А когда выходили из класса, Рогов повернул к новеньким свое неприятное лицо с приплюснутым носом и сказал:
   – Вам конец!

6

   В столовой Рома во время грустного поедания котлет из риса сказал новеньким:
   – Они уверены, что это мы кошелек украли. Кто-то из нас. Тогда на приемных экзаменах только мы были в театре.
   – Старенькие тоже были, – сказал Мицкевич.
   – Во-во, – поддержал его Иоффе, уронив кусок котлеты себе на штаны. – Они на заднем ряду сидели. Нехорошо себя вели. Шутили, издевались. Они, может, сами у себя кошелек украли, а на нас сваливают.
   Мирославская смотрела на стакан с киселем так внимательно, словно стакан этот готов был дать ответы на все мучившие ее вопросы.
   – Надоело это все, – сказала она тихо. – В старой школе у нас все в классе дружили. Все друг к другу в гости ходили. Не хочу я больше этим театром заниматься. Я лучше в старую школу вернусь.
   Роме захотелось пожалеть Мирославскую, погладить ее по голове. Вместо этого он решительно встал из-за стола и заявил:
   – Надо со старенькими поговорить.
   – Правильно, – поддержал его Юрик, энергично разминая кисти.
   – Нет, не подраться, а поговорить, – объяснил Рома.
 
   Рома выбрал правильный момент. До начала урока по акробатике. Кудрявого педагога по фамилии Нянькин еще не было, но все ждали его прихода, и уже никто не решился бы покинуть спортзал. Значит, какое-то время весь класс будет в сборе.
   Чтобы оказаться выше всех, Рома забрался на батут. Ходуном заходило под его ногами полотно, растянутое на пружинах. Рома слегка расставил руки в стороны, сохраняя равновесие, и прокашлялся.
   – Эй, – сказал он, обращаясь к разминающимся одноклассникам.
   Новенькие все обратили на него внимание. Иоффе помахал рукой. Юрик прямо со шведской стенки показал два пальца, мол, «Виктория», победа. А вот старенькие и бровью не повели. Никто из них даже не взглянул в Ромину сторону.
   Но Рому это не смутило. Он решил произнести речь во что бы то ни стало. А там будь, что будет.
   – Я вот что хочу сказать, – произнес он с импровизированной кафедры, чувствуя, что правая нога его начинает дрожать мелкой дрожью. – Вот нам всем на актерском мастерстве говорят, что театр – это дело коллективное. И все мы с этим соглашаемся. И старенькие, и новенькие. Все типа согласны. Головами кивают, и все такое…
   Рома заметил, что старенькие тоже начинают обращать на него внимание. Это придало ему уверенности. Впрочем, к правой ноге это не относилось. Она стала дрожать еще сильнее, и дрожание это передалось батуту.
   – …Мы вот в театральный класс поступили, потому что хотели театром заниматься, – продолжал Рома громко. – Мы ни с кем ссориться не желаем. Мы дружить хотим. А вы здесь бойкот устраиваете! Какой тут может быть театр?
   – Да заткнись ты! – отозвался Рогов, который сидел в полушпагате, пытаясь приплюснутым носом достать до коленки. Фраза обидная, но это было уже что-то. Бойкот был нарушен.
   Нога дрожала, приводя в движение батут, Рома решил говорить по существу:
   – Никто из нас не трогал твоего кошелька, Юля.
   – Ты за всех не говори, – Юля Балта в этот момент стояла на руках, но ответила тем не менее с вызовом.
   – Хорошо, – сказал Рома. – Я за себя скажу. Я твой кошелек не брал. Хотя видел, что он лежал в раздевалке. А потом обернулся, и его уже не было.
   – Я тоже не брал кошелька, – сказал Иоффе, подтягивая и без того короткие тренировочные штаны.
   – И я не брал, – сказал Мицкевич.
   Алла Мирославская встала рядом с батутом, чтобы все ее хорошо видели, и произнесла звенящим голосом:
   – Я тоже не брала!
   Новенькие говорили по одному. Каждый заявил, мол, нет, я не брал.
   Реакция стареньких последовала не сразу. Все-таки мириться гораздо сложнее, чем ссориться. Люди, начинающие ссоры, об этом, как правило, не задумываются.
   Наконец Веролоев, один из стареньких, вышел в центр спортзала. Это был мальчик, который очень любил себя. Он всегда приходил на акробатику в белоснежном спортивном костюме. Всегда разминался напротив зеркала, чтобы любоваться своим отражением. И если бы, не дай бог, получилось так, что он сорвался со скалы в бездонную пропасть, Веролоев в полете обязательно вытащил бы расческу, чтобы причесать аккуратно подстриженные волосы.
   – А Ясный промолчал, – сказал Веролоев, элегантно указывая на Юрика, висящего на шведской стенке.
   – А чего это я оправдываться должен? – взорвался Юрик. – Я тоже не брал вашего кошелька. Я не вор!
   Возмущенный Юрик спрыгнул со стенки. Но не на пол (что, безусловно, было ошибкой), а на батут, на котором стоял Рома.
   Часть полотна спружинила, и он вылетел с батута, как пробка из бутылки детского шампанского. Добро бы, летел молча, понимая, что повлиять на ситуацию уже никак не получится. Нет. Рома в полете сучил ногами и орал так громко, что в раздевалке, за стенкой, тетя Лена отложила в сторону газету и прислушалась.
   Подлетев под самый потолок, Рома словно завис в воздухе, а после рухнул на пол. В двадцати сантиметрах от стопки матов. После секундной паузы зал взорвался хохотом.
   Смеялись все, и новенькие, и старенькие. Ева Иванова даже закашлялась от смеха, и Юля Балта подошла и похлопала ее по спине.
   Юрик соскочил с батута и бросился к лежащему на полу Роме.
   – Прости, Ром.
   Лицо Ромы было пунцово-красным. Брови насупились. Нижняя губа совсем закрыла верхнюю. «О, набычился», – сказала бы его мама. Да, Рома «набычился». Он смертельно обиделся на весь свет. А больше всего он, конечно, обиделся на Юрика.
   – Ром, я случайно, – повторил Юрик.
   Но Рома не хотел ничего слышать. Он встал и, потирая бок, заковылял к выходу. Его хромота и выражение лица вызвали новый взрыв хохота.
   На глазах у Ромы от обиды выступили слезы. Он ускорил шаг, подошел и рванул на себя дверь спортзала. Дверь оказалась закрытой.
   Рома с силой дергал ручку двери, слыша, как за спиной крики и смех становятся громче. Нарастают, заполняют собой все вокруг, как жужжание огромных пчел, от которых невозможно спрятаться. Рома дернул ручку еще раз, вложив в рывок все силы. Но вновь почувствовал сопротивление. Отпустил ручку и увидел, что дверь открылась в другую сторону. Она вообще открывалась в другую сторону. На пороге стоял маленький кудрявый Нянькин.
   – Зачем дверь-то ломать, я не понял?! – спросил он Рому недовольно, останавливая качнувшийся на шее секундомер.
   Реплика учителя вызвала новый взрыв хохота. А Рома бросился вон из школы.

7

   На следующий день он в театральную школу не пошел. Рома решил туда больше не возвращаться.
   – Забери, пожалуйста, документы, – сказал он маме как бы между делом.
   Мама, которая активно перемещалась по комнате, перенося стопки глянцевых журналов с места на место, остановилась и с удивлением посмотрела на сына.
   – Тебе же нравилось.
   – Нравилось. А теперь разонравилось, – ответил Рома, отводя взгляд.
   – Рома, посмотри на меня.
   Роме не понравилась ее просьба. Но мама настаивала:
   – Рома, посмотри мне в глаза.
   Рома подчинился. И снова случилось небольшое домашнее чудо. Мама словно увидела в его глазах события прошедшего дня.
   – Тебя обидели, да?
   «Как она это делает?» – подумал про себя Рома. А вслух сказал:
   – Никто меня не обижал.
   – Я знаю, – отозвалась мама и продолжила бессмысленное перекладывание журналов, – тебя обидели.
   – Ничего подобного! – возразил ей Рома. – Просто в этой школе все дураки и идиоты.
   – Прекрасно, – сказала мама, оставив журналы и закуривая сигарету. – Где в нашем городе находится школа для таких умных, как ты?
   Рома начал выходить из себя:
   – Хватит издеваться!
   – И не думаю! Просто задала вопрос.
   – Сыну плохо, – в такие моменты Рома говорил о себе в третьем лице и с нешуточным пафосом. – Сыну плохо, а она издевается! Не мать ты мне больше!
   Услышав это заявление, мама попыталась скрыть улыбку. Такой подлости от родного человека Рома не ожидал.
   – И ты тоже смеяться, да? Ну, давай, смейся! Смейся, если тебе весело!
   Мама с трудом спрятала улыбку.
   – Подожди, Ромочка, милый. Расскажи спокойно, что случилось.
   И Рома рассказал. Конечно, не все сразу. Перескакивая с пятого на десятое. Сбиваясь и ругая жестоких одноклассников. Мама терпеливо выслушала сына. Задумалась. Взяла из пачки еще сигарету.
   – Хватит курить, – буркнул Рома, – дышать нечем. Хочешь курить, купи нам с папой противогазы.
   – Прости.
   Мама бросила сигарету в пепельницу.
   – Я вот что думаю, – сказала она серьезно. – Если ты сейчас в старую школу вернешься, эта ситуация повторится.
   – В старой школе нет батутов, – напомнил ей Рома.
   – Я не об этом, – попыталась объяснить мама. – Ты всегда жалуешься, что над тобой смеются. Так вот, если ты эту ситуацию не преодолеешь, не справишься с ней, она так и будет повторяться.
   – Какой же выход? – спросил Рома.
   – Быть сильным. И не прятать голову в песок. Боюсь, другого выхода нет.
 
   На следующий день шофер Толя Маленький высадил Рому возле школьного крыльца.
   Машина уехала. А Рома все стоял, не решаясь шагнуть на ступени. Вдруг кто-то тронул его за плечо. Рома обернулся. Виноватый Юрик переминался с ноги на ногу.
   – Я… это… – начал он. – Я не специально. Ты прости… Я больше так прыгать не буду.
   – Ладно, – прервал его Рома, – я не обижаюсь.
   Юрик расцвел.
   – Чудеса творятся, – сказал он Роме, указывая на школу. – Сейчас сам увидишь.
 
   И правда, в том, что Рома позже увидел в классе, было нечто чудесное. Новенькие помирились со старенькими. Началась, можно сказать, настоящая счастливая жизнь. Если только школьную жизнь в принципе можно назвать счастливой.
   Многие новенькие пересели к стареньким и наоборот. Даже угрюмый Рогов сел вместе с Иоффе. Конечно, цели Рогов преследовал самые прозаические. Не дружба его интересовала, а домашнее задание по математике. Однако сам факт создания подобного союза не мог не внушать оптимизма.
   Вообще-то у Рогова был среди новеньких брат-близнец. Им был Сенин. Теперь они с удовольствием общались друг с другом, выпячивая подбородки, играя мускулами, заочно меряясь силами.
   Ева Иванова и Юля Балта, казалось, только и ждали общего потепления отношений. Они немедленно принялись дружить. Да еще с таким энтузиазмом, что разговаривали между собой не переставая во время перемен, уроков и репетиций. Учителя, конечно, были этим недовольны.
 
   На фоне идиллии случилось неприятное недоразумение. Кудрявый педагог по акробатике Валентин Валентинович Нянькин поставил на уроке песню своей собственной группы. Песня была в общем и целом красивая, мелодичная, но мелодия до ужаса знакомая.
   – Ну как? – спросил Нянькин разминающихся на паркете детей.
   – Классно, – сказал Веролоев.
   – Прикольно, – отозвался Рогов.
   Остальные тоже высказались, мол, неплохо.
   А Ева Иванова, не оборачиваясь к учителю, сказала:
   – Очень на «Битлз» похоже.
   Лицо Нянькина потемнело от гнева. И предположить было нельзя, что столь невинное замечание вызовет такую реакцию.
   – Иванова, – сказал Нянькин сквозь зубы, – выйди из зала!
   – За что? – спросила Ева, полуобернувшись.
   – Выйди из зала немедленно! – Нянькин повысил голос почти до визга.
   Ева покинула спортивный зал. А остальные дети зареклись критиковать нянькинское творчество.
   В другое время Нянькин не был столь обидчивым. Он был веселым. Умел увлечь. Акробатикой с его подачи заинтересовались даже самые негнущиеся ученики. Например, под его влиянием Иоффе уже подумывал сделать сальто назад. Рома был уверен, что это событие соберет в спортзале полшколы.
   На уроках акробатики Нянькин ставил школьникам незнакомую рок-музыку, рассказывал истории успеха. Например, жил-был прыщавый подросток, все на него плевать хотели, но потом взял он гитару, заиграл и вдруг стал звездой мирового масштаба. Роме такие истории нравились, и остальные слушали Нянькина с открытыми ртами.