Страница:
В холодном поту я проснулся. Наталья, прекрасная и земная, спала на боку лицом ко мне. Коленки ее намеренно касались моих коленей, тепло их питало сердце и душу. Я почувствовал себя невероятно счастливым, осторожно поцеловал ее в кончик носа и постарался заснуть. Довольно быстро в этом преуспев (помогло мерное дыханье девушки), отдался Морфею и тот, видимо, недовольный тем, что весь день я нервничал, совершенно не дорожа духовным здоровьем, вновь окатил меня кошмаром.
…Маятник в виде серповидного ножа-бритвы приближался ко мне, крепко привязанному к кровати, неумолимо. Повсюду — со стен, с потолка, с мебели и даже сквозь паркет смотрели пары глаз, среди них и глаза Смирнова-Карабаса. Они смотрели на меня и друг на друга. Казалось, они обменивались неслышными репликами, делали ставки, оценивали шансы, предугадывали действия. Я, ополоумевший от страха, озирался. Одна пара показалась мне знакомой. Синие, чуть насмешливые… Да, это глаза Натальи. Она тоже делала ставки, оценивала, предугадывала. Я закричал:
— Как ты можешь?!
Она ответила. Ответ повис в воздухе, я втянул его в сознание взглядом и услышал:
— Я же женщина… А женщины не любят.
Я посмотрел на другие глаза, зеленоватые. Это были Надеждины глаза, точно. Они смотрели ласково, как на кролика, и в них легко читалось: «Так, крысами мы тебя травили, в воде топили, змеями кормили, что же еще такое придумать, что б жизнь малиной не казалась? Крокодила, может, в гости послать? Справишься с крокодилом? Справишься! Ради зазнобы своей справишься».
Глаза мои широко раскрылись: я увидел огромного крокодила, воплотившегося посереди комнаты. С широко распахнутой пастью он косолапо приближался ко мне.
Страшной рептилии не удалось меня съесть — я предусмотрительно проснулся. Наталья сладко спала. Придвинувшись к ней, втянул в себя воздух, сладкий воздух только-только зачавшейся счастливой семейной жизни.
Он пах теплом, чуть-чуть потом, омлетом на завтрак и прогулкой с дочерью в зоопарк.
Он был пропитан связующим тяготением единственной женщины.
Но что это? Внимание отвлекло движение у ног. Поднял голову, я увидел Эдичку. Он, теплый, как грелка, спал, свернувшись колечком. Все было мирно, по-домашнему. Оглянул комнату — крокодила в свете ночника не было видно. «Если кот цел и безмятежно спит, значит, рептилия еще не явилась», — подумал я и заснул.
На этот раз мне приснилось венчание в церкви. Наталья была невестой…
54. Он еще и зоофил.
55. Не люблю пыток и насилия…
56. Шансов не было.
…Маятник в виде серповидного ножа-бритвы приближался ко мне, крепко привязанному к кровати, неумолимо. Повсюду — со стен, с потолка, с мебели и даже сквозь паркет смотрели пары глаз, среди них и глаза Смирнова-Карабаса. Они смотрели на меня и друг на друга. Казалось, они обменивались неслышными репликами, делали ставки, оценивали шансы, предугадывали действия. Я, ополоумевший от страха, озирался. Одна пара показалась мне знакомой. Синие, чуть насмешливые… Да, это глаза Натальи. Она тоже делала ставки, оценивала, предугадывала. Я закричал:
— Как ты можешь?!
Она ответила. Ответ повис в воздухе, я втянул его в сознание взглядом и услышал:
— Я же женщина… А женщины не любят.
Я посмотрел на другие глаза, зеленоватые. Это были Надеждины глаза, точно. Они смотрели ласково, как на кролика, и в них легко читалось: «Так, крысами мы тебя травили, в воде топили, змеями кормили, что же еще такое придумать, что б жизнь малиной не казалась? Крокодила, может, в гости послать? Справишься с крокодилом? Справишься! Ради зазнобы своей справишься».
Глаза мои широко раскрылись: я увидел огромного крокодила, воплотившегося посереди комнаты. С широко распахнутой пастью он косолапо приближался ко мне.
Страшной рептилии не удалось меня съесть — я предусмотрительно проснулся. Наталья сладко спала. Придвинувшись к ней, втянул в себя воздух, сладкий воздух только-только зачавшейся счастливой семейной жизни.
Он пах теплом, чуть-чуть потом, омлетом на завтрак и прогулкой с дочерью в зоопарк.
Он был пропитан связующим тяготением единственной женщины.
Но что это? Внимание отвлекло движение у ног. Поднял голову, я увидел Эдичку. Он, теплый, как грелка, спал, свернувшись колечком. Все было мирно, по-домашнему. Оглянул комнату — крокодила в свете ночника не было видно. «Если кот цел и безмятежно спит, значит, рептилия еще не явилась», — подумал я и заснул.
На этот раз мне приснилось венчание в церкви. Наталья была невестой…
54. Он еще и зоофил.
Я проснулся полным сил. Силы эти родили надежду, что разомлевшая от сна Наталья не сможет мне отказать, и наши отношения, наконец, поднимутся на должный уровень.
Как же, размечтался. Осмотревшись, я обнаружил, что в наших креслах безмолвно сидит злоба зачинавшегося дня в виде телохранителей Наташи, сидит, освещаемая мягким светом бра.
Это были те самые тело-хранители в черных костюмах…. Один брито-плешивый, другой коротко стриженный, у первого подбит правый глаз и нижняя губа, у второго — левый глаз и верхняя губа — вот и вся разница.
Они сидели без движений, как выключенные, и тупо смотрели в книжечки с тупыми японскими кроссвордами.
Эдгар лежал на прежнем месте несколько напряженно и пристально смотрел, конечно же, на меня. Я вспомнил, что обещал разобраться с людьми, крестившими его в унитазе. Простак, вечно обещаю, когда можно и смолчать. Хотя, почему бы и нет? Почему не разобраться? Двое дебилов, пусть по центнеру с изрядным лишком — это, в принципе, немного. Да и в глазах девушки баллов можно набрать. Но лучше разборку оставить на потом — свадьба ведь светит (если сон в руку), не идти же под венец с синяками, а то и с капельницей под мышкой.
Я подумал, какие у телохранителей могут быть должностные инструкции. То есть, как они должны реагировать, если целостность их подопечной, фигурально выражаясь, окажется под угрозой. Или вообще охраняемая девственность сделает ручкой.
Придя к мнению, что осложнения нам с Натальей не грозят, — два центнера продолжали мирно сидеть со своими кроссвордами, — я опустил голову на подушку и, ощутив жар девичьего тела, понемногу размяк и окунулся в предполагаемое будущее. «Если двое личностей смогли попасть в наши апартаменты, то две другие личности смогут из них выбраться проторенным ими путем, — думал я. — Смогут выбраться и, оправившись от треволнений, пойти к родителям невесты за благословением.
Я прикрыл глаза и увидел волнительную сцену.
Мы стоим друг перед другом. Одно поколение перед другим.
Дочь: Папуль, знакомься, это мой Карабасик…
Отец (в крайнем волнении): Вы… Вы… Ты… Ты… Это было?! Да?..
Дочь (счастливо улыбаясь): Да, папа, это случилось. Но не на переменке, не беспокойся — я уже большая, и спасибо тебе, хорошо воспитанная девочка. Мы сделали это на Страстном Бульваре, в телефонной будке.
Отец ностальгически расцветает — он сам стал мужчиной под сенью Московской городской телефонной сети, — подходит к будущему зятю и, уводя под руку к бару, говорит:
— А что если мы прямо сегодня предсвадебный мальчишник устроим, а? На пленэре, с рыбалкой? Знаешь, как в Большом Сочи ночью клюет? На голый крючок!
Я представил, как стою на Курортном проспекте города Сочи с голым крючком, и покраснел. Тут проснулась Наталья, протянула руки:
— Милый, иди ко мне… ты мне всю ночь снился, мы под венцом стояли.
Впилась в губы, опрокинула на спину, навалилась сверху…
— Але, гараж! — заставил замереть ее губы голос от столика. — Закрываемся.
Наталья вскочила на колени:
— Вы?!!
— Да мы, Наталья Владимировна, — ответил тот, у которого был подбит правый глаз и нижняя губа.
Наталья Владимировна нахмурилась:
— Как вы сюда попали?
— Это наш большой секрет, — выцедил охранник с подбитыми левым глазом и верхней губой.
— Как вы себя ведете! — сжала кулачки Наталья Владимировна. — Я скажу папе, он вас уволит, да так, что в Москве вас и в золотари не возьмут.
— Он уже уволил. Но работу мы нашли…
Наталья, поняв, какую работу нашли ее бывшие телохранители, растерянно посмотрела на меня.
— Думаешь, их наняла Надежда? — озвучил я ее взгляд.
— Похоже. Папа их уволил, за то, что меня не уберегли. А у него так — не оправдал доверия — ступай на помойку, там твое место.
— У тебя такой папочка?
— Папочка у меня разный. И такой, в том числе.
— Ты знаешь, я захочу с ним познакомиться, прежде чем сделаю тебе предложение.
— Он тебе понравиться. Если, конечно, тебе к тому времени не будут нравиться одна манная каша да свечи от геморроя.
— Ты на что намекаешь?
— На них.
— А! Так с ними я разберусь, не сомневайся.
— Ты? Они же вдвоем втрое тебя тяжелее?
— Они тупые, справлюсь. А ты пока сочини завтрак хорошо? Напевая что-нибудь легкомысленное. Только не из кота готовь, думаю, он нам еще пригодится.
Наташа легко вошла в роль. Мы протянули губки к губкам, чмокнулись.
— Но ведь кроме Эдички ничего из продуктов нет, — пошутила, чмокнув еще. В ее глазах я увидел сожаление, что в спальне мы не одни, и потому она не сможет заменить хлопотное дело приятным, то есть завтрак любовью.
— Тогда подожди немного. Тебе кто из них больше по вкусу?
Наталья посмотрела оценивающим взглядом и сказала:
— Пожалуй, Вова. Он чистоплотнее.
— А кто из них Вова?
— У Вовы подбит левый глаз, а у Володи — правый. Ты и в самом деле с ними справишься?
— А что мне остается делать? На кону, как я понимаю, ты.
— Да, — застенчиво улыбнулась. Девушки обожают, когда за них сражаются.
Я сел на кровать. Вова с Володей брезгливо смотрели исподлобья.
— … … … …? — презрительно сморщив лицо, спросил их Лякса, с детства засевший в моем сознании.
Я не раз успешно следовал этому совету и последний раз в Приморье. То, что сделали со мной Вова с Володей, описывать неприятно, и потому сделаю паузу.
…Был затяжной тайфун, мы выскочили из тайги обсохнуть в Кавалерово. Шустрый Ленька, партийный шофер и мой приятель, обсохнув, тут же где-то заработал и пригласил меня посидеть в местном ресторане. Поев, попив от души, живую музыку послушав, мы увидели девушку, единственную во всем зале. Симпатичное томное личико, фигурка точеная, и у Леньки слюнки потекли, однако пригласить ее на танец трехпудовый мой товарищ долго не решался: рядом с ней, хищно пригнув головы, сидели такие мордовороты — и я бы не решился! Лишь после четвертой рюмки ринулся он на амбразуру — и, слава богу, вернулся ни с чем. Я принялся над ним подтрунивать, а он послушал, послушал, весь пунцовый от расстройства, и говорит:
— Перетанцуешь с ней — ставлю полдюжины армянского!
Делать нечего — коньяк в графине кончался, и пошел я приглашать. Подхожу, мордоворотов вежливо спрашиваю:
— Позвольте, уважаемые, вашу даму на танец пригласить.
От наглости такой мордовороты оцепенели и стали в таком состоянии напряженно соображать. А принцесса, недоуменно на них глянув, молвила:
— Ах, нет! Простите бога ради, я устала, я посижу…
А меня понесло, тем более кавалеры ее продолжали цепенеть, выискивая в моем антураже черный пояс или хотя бы финку, и я, пожав плечами, говорю:
— Что ж, будем танцевать сидя
И, усевшись в свободное кресло, стоявшее у соседнего столика, подкатил к девушке, взял сидение за подлокотники и потащил на площадку — какой, извините, политес: полдюжины армянского — это полдюжины армянского! Музыка на мгновенье сбилась, кавалеры набычились, посетители наличные застыли с поднятыми вилками и фужерами, а мы закружили, сидя закружили, под оживший полонез Огинского! Когда он благополучно завершился, я вернул девушку на место, как была в кресле, и не побили меня не только за наглость, но и за то, что к тому времени в глазах у нее светился неподдельный интерес, а на лице — сладкая полуулыбка…
— Надрать ему задницу? — спросил первый напарника. — Как тогда, в квартире?
— Успеем, — махнул рукой второй.
Глаза у бывших телохранителей лоснились сытостью, и я понял, что они недавно наполнили свои желудки до отказа и наперекор им идти не хотят.
— Нас прислали над вами покуражиться, — ответил на вопрос Ляксы Вова, удобнее устроившись в кресле.
— Над обоими?
— Конечно. Иначе мы бы не пошли. За пятьсот-то баксов на руки?
— Ну и как вы намереваетесь издеваться?
— Да просто. Тебя побьем, покалечим, может быть, а ее…
— А ее в постельку, — сально заулыбался Володя.
Эдгар-Эдичка ушел под кровать. Судя по всему, сценарий происходящего показался ему легко угадываемым и потому не интересным.
— Не оригинально как-то, — поморщился я. — Небось, из общественного транспорта в охрану попали? Нет, погоди, погоди, дай подумать. Ну конечно! Лексика, самоуверенность, невзирая на синяки, опять-таки японские кроссворды. Как я сразу не догадался… Спорим, ты Вова, в советские времена закончил зоотехнический институт по классу фортепиано, а год назад всего «Роскрахмалпатоку» сторожил сутки через трое. А тебя, Володя, тоже год назад из школы милиции выпез… — испуганно оглянулся на Наташу, — извини, выгнали за хроническую неуспеваемость. Угадал?
Судя по всему, я угадал, и Вова, пораженный моими прорицательскими талантами, механически пробормотал:
— Если не оригинально, предложи что-нибудь другое.
— Да ну, думать за вас не хочется. Но мне кажется, вам будет кое-что полезно узнать…
— Что?
— Ну, вы изложили мне, что сделаете со мной и моей девушкой, если возьмете вверх над всеми нами — мной, Наташей, котом. Но я думаю, вам будет интересно узнать, что с вами сделаю я, если верх возьмем мы.
— Ну и что ты с нами сделаешь? — Вова начинал мне верить.
— Помните, вы искупали моего кота в унитазе, — повысил я голос, чтобы кот услышал каждое мое слово. — Дважды искупали. Так вот, он просил меня оторвать вам руки с ногами и отдать потом ему.
— Ха-ха-ха, — засмеялись бывшие телохранители не вполне искренне. — И что он с нами сделает?
— Зря вы так легкомысленно смеетесь. Кот мой с отклонениями… Трудное детство, безотцовщина, а потом еще это Министерство обороны…
— Какими еще отклонениями? — отношение кота к Министерству обороны Вову не интересовало, его интересовало личное будущее.
— Он… он зоофил…
— Что это такое, зоофил?
— Ну, скотоложством тайно занимается. А вы что ни на есть скоты.
— Ну, ты счас схлопочешь, — вскочив, бросился ко мне Вова.
Я ждал такой реакции, и он мешком упал. Это в голливудском кино показывают, как двухсот пятидесятифунтовые дяди от прямого удара в челюсть улетают к атлантическому побережью на первой космической скорости. А в жизни все не так, в жизни они просто опрокидываются, ударяясь затылком — если хорошенько получили в лоб, или падают мешком — если по локоть, желательно снизу вверх, приняли в печень хорошо сжатый кулак.
Вова упал навзничь, Наташа, захлопала в ладоши, кот сказал «мяу» в смысле сдержанного одобрения, и я кинулся развивать успех.
Как же, размечтался. Осмотревшись, я обнаружил, что в наших креслах безмолвно сидит злоба зачинавшегося дня в виде телохранителей Наташи, сидит, освещаемая мягким светом бра.
Это были те самые тело-хранители в черных костюмах…. Один брито-плешивый, другой коротко стриженный, у первого подбит правый глаз и нижняя губа, у второго — левый глаз и верхняя губа — вот и вся разница.
Они сидели без движений, как выключенные, и тупо смотрели в книжечки с тупыми японскими кроссвордами.
Эдгар лежал на прежнем месте несколько напряженно и пристально смотрел, конечно же, на меня. Я вспомнил, что обещал разобраться с людьми, крестившими его в унитазе. Простак, вечно обещаю, когда можно и смолчать. Хотя, почему бы и нет? Почему не разобраться? Двое дебилов, пусть по центнеру с изрядным лишком — это, в принципе, немного. Да и в глазах девушки баллов можно набрать. Но лучше разборку оставить на потом — свадьба ведь светит (если сон в руку), не идти же под венец с синяками, а то и с капельницей под мышкой.
Я подумал, какие у телохранителей могут быть должностные инструкции. То есть, как они должны реагировать, если целостность их подопечной, фигурально выражаясь, окажется под угрозой. Или вообще охраняемая девственность сделает ручкой.
Придя к мнению, что осложнения нам с Натальей не грозят, — два центнера продолжали мирно сидеть со своими кроссвордами, — я опустил голову на подушку и, ощутив жар девичьего тела, понемногу размяк и окунулся в предполагаемое будущее. «Если двое личностей смогли попасть в наши апартаменты, то две другие личности смогут из них выбраться проторенным ими путем, — думал я. — Смогут выбраться и, оправившись от треволнений, пойти к родителям невесты за благословением.
Я прикрыл глаза и увидел волнительную сцену.
Мы стоим друг перед другом. Одно поколение перед другим.
Дочь: Папуль, знакомься, это мой Карабасик…
Отец (в крайнем волнении): Вы… Вы… Ты… Ты… Это было?! Да?..
Дочь (счастливо улыбаясь): Да, папа, это случилось. Но не на переменке, не беспокойся — я уже большая, и спасибо тебе, хорошо воспитанная девочка. Мы сделали это на Страстном Бульваре, в телефонной будке.
Отец ностальгически расцветает — он сам стал мужчиной под сенью Московской городской телефонной сети, — подходит к будущему зятю и, уводя под руку к бару, говорит:
— А что если мы прямо сегодня предсвадебный мальчишник устроим, а? На пленэре, с рыбалкой? Знаешь, как в Большом Сочи ночью клюет? На голый крючок!
Я представил, как стою на Курортном проспекте города Сочи с голым крючком, и покраснел. Тут проснулась Наталья, протянула руки:
— Милый, иди ко мне… ты мне всю ночь снился, мы под венцом стояли.
Впилась в губы, опрокинула на спину, навалилась сверху…
— Але, гараж! — заставил замереть ее губы голос от столика. — Закрываемся.
Наталья вскочила на колени:
— Вы?!!
— Да мы, Наталья Владимировна, — ответил тот, у которого был подбит правый глаз и нижняя губа.
Наталья Владимировна нахмурилась:
— Как вы сюда попали?
— Это наш большой секрет, — выцедил охранник с подбитыми левым глазом и верхней губой.
— Как вы себя ведете! — сжала кулачки Наталья Владимировна. — Я скажу папе, он вас уволит, да так, что в Москве вас и в золотари не возьмут.
— Он уже уволил. Но работу мы нашли…
Наталья, поняв, какую работу нашли ее бывшие телохранители, растерянно посмотрела на меня.
— Думаешь, их наняла Надежда? — озвучил я ее взгляд.
— Похоже. Папа их уволил, за то, что меня не уберегли. А у него так — не оправдал доверия — ступай на помойку, там твое место.
— У тебя такой папочка?
— Папочка у меня разный. И такой, в том числе.
— Ты знаешь, я захочу с ним познакомиться, прежде чем сделаю тебе предложение.
— Он тебе понравиться. Если, конечно, тебе к тому времени не будут нравиться одна манная каша да свечи от геморроя.
— Ты на что намекаешь?
— На них.
— А! Так с ними я разберусь, не сомневайся.
— Ты? Они же вдвоем втрое тебя тяжелее?
— Они тупые, справлюсь. А ты пока сочини завтрак хорошо? Напевая что-нибудь легкомысленное. Только не из кота готовь, думаю, он нам еще пригодится.
Наташа легко вошла в роль. Мы протянули губки к губкам, чмокнулись.
— Но ведь кроме Эдички ничего из продуктов нет, — пошутила, чмокнув еще. В ее глазах я увидел сожаление, что в спальне мы не одни, и потому она не сможет заменить хлопотное дело приятным, то есть завтрак любовью.
— Тогда подожди немного. Тебе кто из них больше по вкусу?
Наталья посмотрела оценивающим взглядом и сказала:
— Пожалуй, Вова. Он чистоплотнее.
— А кто из них Вова?
— У Вовы подбит левый глаз, а у Володи — правый. Ты и в самом деле с ними справишься?
— А что мне остается делать? На кону, как я понимаю, ты.
— Да, — застенчиво улыбнулась. Девушки обожают, когда за них сражаются.
Я сел на кровать. Вова с Володей брезгливо смотрели исподлобья.
— … … … …? — презрительно сморщив лицо, спросил их Лякса, с детства засевший в моем сознании.
* * *
Великовозрастный хулиган Лякса, отсидевший три года за нетактичность общественного поведения, был первым моим уличным педагогом. «Иди буром, шкет, — говорил он мне, маменькиному сыночку, придвинув голову и презрительно морща лицо. — Всегда иди буром, все они шавки, а другим ты не нужен».Я не раз успешно следовал этому совету и последний раз в Приморье. То, что сделали со мной Вова с Володей, описывать неприятно, и потому сделаю паузу.
…Был затяжной тайфун, мы выскочили из тайги обсохнуть в Кавалерово. Шустрый Ленька, партийный шофер и мой приятель, обсохнув, тут же где-то заработал и пригласил меня посидеть в местном ресторане. Поев, попив от души, живую музыку послушав, мы увидели девушку, единственную во всем зале. Симпатичное томное личико, фигурка точеная, и у Леньки слюнки потекли, однако пригласить ее на танец трехпудовый мой товарищ долго не решался: рядом с ней, хищно пригнув головы, сидели такие мордовороты — и я бы не решился! Лишь после четвертой рюмки ринулся он на амбразуру — и, слава богу, вернулся ни с чем. Я принялся над ним подтрунивать, а он послушал, послушал, весь пунцовый от расстройства, и говорит:
— Перетанцуешь с ней — ставлю полдюжины армянского!
Делать нечего — коньяк в графине кончался, и пошел я приглашать. Подхожу, мордоворотов вежливо спрашиваю:
— Позвольте, уважаемые, вашу даму на танец пригласить.
От наглости такой мордовороты оцепенели и стали в таком состоянии напряженно соображать. А принцесса, недоуменно на них глянув, молвила:
— Ах, нет! Простите бога ради, я устала, я посижу…
А меня понесло, тем более кавалеры ее продолжали цепенеть, выискивая в моем антураже черный пояс или хотя бы финку, и я, пожав плечами, говорю:
— Что ж, будем танцевать сидя
И, усевшись в свободное кресло, стоявшее у соседнего столика, подкатил к девушке, взял сидение за подлокотники и потащил на площадку — какой, извините, политес: полдюжины армянского — это полдюжины армянского! Музыка на мгновенье сбилась, кавалеры набычились, посетители наличные застыли с поднятыми вилками и фужерами, а мы закружили, сидя закружили, под оживший полонез Огинского! Когда он благополучно завершился, я вернул девушку на место, как была в кресле, и не побили меня не только за наглость, но и за то, что к тому времени в глазах у нее светился неподдельный интерес, а на лице — сладкая полуулыбка…
* * *
Так вот, «… … … …?» — презрительно сморщив лицо, спросил Лякса Вову с Володей. Те удивленно переглянулись.— Надрать ему задницу? — спросил первый напарника. — Как тогда, в квартире?
— Успеем, — махнул рукой второй.
Глаза у бывших телохранителей лоснились сытостью, и я понял, что они недавно наполнили свои желудки до отказа и наперекор им идти не хотят.
— Нас прислали над вами покуражиться, — ответил на вопрос Ляксы Вова, удобнее устроившись в кресле.
— Над обоими?
— Конечно. Иначе мы бы не пошли. За пятьсот-то баксов на руки?
— Ну и как вы намереваетесь издеваться?
— Да просто. Тебя побьем, покалечим, может быть, а ее…
— А ее в постельку, — сально заулыбался Володя.
Эдгар-Эдичка ушел под кровать. Судя по всему, сценарий происходящего показался ему легко угадываемым и потому не интересным.
— Не оригинально как-то, — поморщился я. — Небось, из общественного транспорта в охрану попали? Нет, погоди, погоди, дай подумать. Ну конечно! Лексика, самоуверенность, невзирая на синяки, опять-таки японские кроссворды. Как я сразу не догадался… Спорим, ты Вова, в советские времена закончил зоотехнический институт по классу фортепиано, а год назад всего «Роскрахмалпатоку» сторожил сутки через трое. А тебя, Володя, тоже год назад из школы милиции выпез… — испуганно оглянулся на Наташу, — извини, выгнали за хроническую неуспеваемость. Угадал?
Судя по всему, я угадал, и Вова, пораженный моими прорицательскими талантами, механически пробормотал:
— Если не оригинально, предложи что-нибудь другое.
— Да ну, думать за вас не хочется. Но мне кажется, вам будет кое-что полезно узнать…
— Что?
— Ну, вы изложили мне, что сделаете со мной и моей девушкой, если возьмете вверх над всеми нами — мной, Наташей, котом. Но я думаю, вам будет интересно узнать, что с вами сделаю я, если верх возьмем мы.
— Ну и что ты с нами сделаешь? — Вова начинал мне верить.
— Помните, вы искупали моего кота в унитазе, — повысил я голос, чтобы кот услышал каждое мое слово. — Дважды искупали. Так вот, он просил меня оторвать вам руки с ногами и отдать потом ему.
— Ха-ха-ха, — засмеялись бывшие телохранители не вполне искренне. — И что он с нами сделает?
— Зря вы так легкомысленно смеетесь. Кот мой с отклонениями… Трудное детство, безотцовщина, а потом еще это Министерство обороны…
— Какими еще отклонениями? — отношение кота к Министерству обороны Вову не интересовало, его интересовало личное будущее.
— Он… он зоофил…
— Что это такое, зоофил?
— Ну, скотоложством тайно занимается. А вы что ни на есть скоты.
— Ну, ты счас схлопочешь, — вскочив, бросился ко мне Вова.
Я ждал такой реакции, и он мешком упал. Это в голливудском кино показывают, как двухсот пятидесятифунтовые дяди от прямого удара в челюсть улетают к атлантическому побережью на первой космической скорости. А в жизни все не так, в жизни они просто опрокидываются, ударяясь затылком — если хорошенько получили в лоб, или падают мешком — если по локоть, желательно снизу вверх, приняли в печень хорошо сжатый кулак.
Вова упал навзничь, Наташа, захлопала в ладоши, кот сказал «мяу» в смысле сдержанного одобрения, и я кинулся развивать успех.
55. Не люблю пыток и насилия…
Часто так бывает. Уже нет сомнений, что ты победитель, чемпион. Что ты Наполеон в периоде до русской компании 1812-го года или в течение «Ста дней», ты на Эвересте, на Северном полюсе, в Кремлевской стене, новостях, олимпийском пьедестале, в сплетнях даже, и вдруг, раз, щелчок, кто-то наверху или внизу переключает тумблер, и на тебя бояться наступить и зажимают нос.
Я элементарно поскользнулся на паркете, и Володя, которого отчислили из школы милиции за чтение по складам в зрелом возрасте, хотя по физической подготовке у него была твердая четверка, ударил мою непутевую голову бутылкой из-под «Кьянти». Знал бы я, что так все обернется, то давеча не оставил бы, как воспитанный человек, вина на донышке, а выпил бы досуха. А так упал весь в вине пополам с кровью — обидно. Очнулся — вообще тоска. Волосы в крови, Наталья привязана, сущей княжной Таракановой затравленно смотрит, я тоже привязан, а они — как красные кхмеры, нет, те на круг мелковаты, на центнер трое потянут, они, как гестаповцы искушенные, пытливо смотрят, думая, как уделать так, чтобы пожалел, что мать родная на свет родилась.
Наталью они прикрепили к Меркурию в крылатых сандалиях, дорожной шляпе и с жезлом в руках, я не говорил, что он в углу нашего гнездышка стоял, целиком бронзовый и потому очень тяжелый. Не понимаю, почему они в спальню Меркурия в полный рост поставили и в дорожной шляпе, а не Венеру, или, в крайнем случае, Париса, или каких-нибудь амуров с купидонами. Хотя, что тут понимать — деньги у них юбер аллес, а Меркурий по финансам большой специалист. Лично я Пана бы поставил — веселый дядька, на вино охотник, да и женщинами не брезговал.
Вот такими мыслями по части интерьера и прикладной философии я пробавлялся, чтобы о Наташе мучительно не размышлять. Сидела она, свет моих очей, чернее ночи, сидела, стараясь на меня не смотреть по причине абсолютной потери женского доверия. Ну и зря. В таких моментах надо быть как кулак, если даже один привязан к Меркурию, а другой к ножке кровати, которую (кровать, конечно) он так и не смог использовать в полной мере, как мебельный базис любовных отношений.
Честно говоря, мне было не по себе. Вова волком брянским смотрел, вынашивая оригинальные насильнические планы, Володя сосредоточенно потирал руки, предвкушая, как на меня их наложит, Наталья тихонечко скулила, да и сам дураком себя остро чувствовал — надо же на ровном месте поскользнуться, ведь даже банановой корки не было.
Вот попал! Не люблю пыток и насилия — телевизор всегда выключаю, когда в нем на полоски людей режут или просто откровенно издеваются, одно «Криминальное чтиво» смотрю, вплоть до подвального эпизода с черным часом черного Марселаса. А тут сюжет не выключишь, тут надо до конца смотреть.
Ну я и смотрел. А чтоб не так больно было, малодушно думал, почему они мной первым занялись (в «Чтиве» извращенцы тоже думали, с кого начать — с Марселаса или Буча). Думал, потому что я, будь на их месте (не извращенцев, а телохранителей), конечно, на себя бы плюнул и занялся вплотную Натальей.
Думал, в общем, думал и придумал, что они год ее усилено охраняли как тотем, и тотемные чувства при выборе объекта пытки сыграли охранительную роль. Такой итог размышлений не пришелся мне, знавшему, что такое бритва Оккама, по вкусу. И, поразмыслив еще, я выдвинул гипотезу, что Вова с Володей просто побаиваются папашу Натальи Владимировны, побаиваются чисто по-советски, как никак он в торговую сеть из органов пришел, в которых бывших не бывает. Эта, гипотеза, ну, что я из-за органов страдаю, со всех сторон была материалистичной, и я ее принял к исполнению и сразу же начал говорить Вове с Володей (правда, безответно), что папаша Натальи Владимировны точно их найдет, чтобы похоронить в бетоне самой крепкой российской марки.
А что касается эмпирики, то думаю, зря я их задевал по части недостатка оригинальности. Если бы не задевал, надавали бы по голове, по печени, по тем самым органам, которые берегут пуще глаза. А так они такое на закуску придумали, я чуть не выругался при любимой женщине.
Что придумали? Да вино стали хамски глушить! Демонстративно! С тонами весенних цветов, послевкусием, пикантной горчинкой в финале и так далее. Лучше бы сразу жечь начали. Зажигалкой. Представляете свиную рожу с зажигалкой в руке, свиную небритую рожу от которой несет португальским портвейном девяносто шестого года?
Но я терпел. Наталья все-таки нет-нет и посматривала, да и Эдгар-Эдичка фактически воодушевлял. Этот мужественный кот, видимо в благодарность за превращение (жаль ненадолго) Вовы в самый что ни на есть мешок отрубей, подобрался под кроватью к связанным моим рукам и грыз путы, как воспитанная собака грызет кость — с достоинством и обстоятельно. Не торопясь, грыз, обстоятельно, потому что в спешке ничего бы не вышло: кошачьи зубы — не собачьи. Да и не грыз, а ниточка за ниточкой вытягивал посконную крепость из пеньковой веревки, бывшей у Вовы на вооружении.
Выдержка у него, надо сказать, не чета моей, да и португальскому портвейну девяносто шестого года до нее, как до Хургады пешком. Представляете, мне уши зажигалкой жгут, а он ноль внимания на неприятный запах и боли в моем организме, и ниточку так за ниточкой выдергивает, неторопливо, как в пенсионном возрасте пасьянс в восьмисотый раз раскладывают. Лишь однажды вслед за мной дернулся, когда волосы от той самой зажигалки на голове вспыхнули — зря, значит, их мыл. Оставил бы паутину и грязь из сантехнического короба, не стал на ноль обгоревшим. А они смеялись. А что? Я сам бы смеялся, если бы у них прическа с бровями вкупе сгорела, и стали бы они как Спартак Мишулин в роли Саида в «Белом солнце пустыни». Ну, я это так к слову, ибо в упор не помню, сколько волос у Саида было.
Я ее понимаю. Если бы ее выход предполагался в интимной обстановке, то есть без свидетелей, это бы еще ничего, ведь грех — это когда на людях. А терпеть этих хамов сексуально, да еще под наблюдением (экран телевизионный у Надежды в два обхвата) — это слишком для молодой девушки. Вот и скулила потихоньку, меня вконец морально разлагая. Ну, не вконец. Я, конечно, не Миша, повоевавший во всех горячих точках, но кое-что в жизни видел и кое-чему научился. Да и не кое-чему, а одному — научился в истерике не биться, когда она ни к чему, а терпеть. Делать паузу. Кушать «Твикс» под дулом пистолета и на табуретке под виселицей.
Как научился? Да постепенно. Еще в студенчестве, на производственной практике, лавина ночью зашумела, все выскочили, а я в палатке остался — пригрелся в спальном-то мешке до практически полного равнодушия к силам природы. Так меня, нервно не дергавшегося, на второй день откопали, а тех только весной. Потом, уже в работе, паузу шлифовал. На геологоразведке. Полста зеков у меня было в разных специалистах. Шаг неверный, слово, и все, не начальник ты уважаемый, а шестерка.
А недавно, за рубежом, два дня полз по пустыне с дикарским копьем в груди. Да с дикарским — там диких до сих пор полно, хоть и ходят все с телефонами и коротковолновыми приемничками. И больно не было. Потому что знал, что боль человек сам из себя производит. Почти как экскременты. Если вы скажете себе в трудную минуту: «Все, сейчас обделаюсь», так точно обделаетесь. А если мысленно рукой махнете: «Фигня, добегу», так точно сидеть вам на унитазе, как король на именинах. Я это к тому, что если уступишь себе и заверещишь: «Ой, как больно!», так точно будет больно. Так что холоден я был, как труп в стадии разложения, и Наталью это потихоньку укрепило.
— Как ты, милый? Не очень больно? — даже поинтересовалась, после того как эти двое, вспомнив «Лимонадного Джо», штопор в мою грудину вкрутили. Приятно так для слуха поинтересовалась, голос так очаровательно модулируя.
— Да нет, — ответил я, — все это пустяки, лишь бы чего лишнего не отрезали, ведь разлюбишь потом.
Это я не по глупости ляпнул, а намеренно, потому что Эдичка уже почти закончил веревку грызть, и мне нужна была пауза, чтобы набраться кислороду и настоящей мужской злости. И получил эту паузу. Крутанув штопор еще по разу, Вова с Володей стали обсуждать, что и чем резать. Когда они решили начать сверху, с ушей, да, с ушей… в Афгане мне ведь их почти отрезали моджахеды чертовы, но до конца не вышло, вырвался в эндшпиле и добрался-таки до своих в чалме трофейной. Нет, вы чего там культово-хирургического не подумайте: чалму я одел не из вновь приобретенных религиозных соображений, а чтоб лопухов, то есть ушей распухших, не оставить на кустах колючих, как Иа-Иа хвост.
Так о чем я? Опять заболтался… Ах, да… В общем, когда Вова с Володей решили начать сверху, с ушей, и Вова пошел за ножичком к своему пиджаку, холуйско-малиновому, я на Володю бросился. Тот, конечно, не ожидал такого поворота событий, и я технично врезал ему в солнечное сплетение, а потом, когда он согнулся — замком по затылку и тут же коленкой в рожу, сильно очень и обидно, так что бедняга опрокинулся и лег навзничь с сочетанными травмами. Пока Вова ко мне с ножиком в руке летел, я смотрел на поверженного с любопытством — такая детская обида была у него в глазах, не описать, я, знаете ли, чуть сентиментально не прослезился.
А вот с Вовой неинтересно получилось. Паркет, во-первых, не подвел, а во-вторых, он удивился, почему это я пера не боюсь. Поздно понял, почему. Когда приблизился ко мне на безопасное для себя расстояние, я руку к нему протянул, и пальцем поманил:
— Цыпа, цыпа, цыпа.
От этой наглости моральное его разложение приблизилось к критическому уровню, и кот, доселе выжидавший беспроигрышной ситуации, прыгнул на него сзади. Прямо на голову, да так, что все двадцать шесть когтей без поживы не остались. Сначала я хотел ему помочь, но Эдичка глянул мельком: «Он мой!» и, хищно шипя, на пол добычу повалил — веса в нем дай бог, да каждый коготь по воздействию, считай, килограмм сверху.
Выиграл он вчистую, я даже удара испугался — Вова минут двадцать труп трупом лежал, пришлось пощечин надавать и даже портвейном в лицо брызгать. Но ничего, оклемался, осознал ситуацию и уполз в дальний угол раны зализывать, уполз, героически прихватив с собой товарища. А я к Наталье пошел, скромно улыбаясь, освободил ее от Меркурия, а она меня от штопора.
Видели бы вы ее глаза, когда она его пальчиками своими нежными выкручивала.
Я элементарно поскользнулся на паркете, и Володя, которого отчислили из школы милиции за чтение по складам в зрелом возрасте, хотя по физической подготовке у него была твердая четверка, ударил мою непутевую голову бутылкой из-под «Кьянти». Знал бы я, что так все обернется, то давеча не оставил бы, как воспитанный человек, вина на донышке, а выпил бы досуха. А так упал весь в вине пополам с кровью — обидно. Очнулся — вообще тоска. Волосы в крови, Наталья привязана, сущей княжной Таракановой затравленно смотрит, я тоже привязан, а они — как красные кхмеры, нет, те на круг мелковаты, на центнер трое потянут, они, как гестаповцы искушенные, пытливо смотрят, думая, как уделать так, чтобы пожалел, что мать родная на свет родилась.
Наталью они прикрепили к Меркурию в крылатых сандалиях, дорожной шляпе и с жезлом в руках, я не говорил, что он в углу нашего гнездышка стоял, целиком бронзовый и потому очень тяжелый. Не понимаю, почему они в спальню Меркурия в полный рост поставили и в дорожной шляпе, а не Венеру, или, в крайнем случае, Париса, или каких-нибудь амуров с купидонами. Хотя, что тут понимать — деньги у них юбер аллес, а Меркурий по финансам большой специалист. Лично я Пана бы поставил — веселый дядька, на вино охотник, да и женщинами не брезговал.
Вот такими мыслями по части интерьера и прикладной философии я пробавлялся, чтобы о Наташе мучительно не размышлять. Сидела она, свет моих очей, чернее ночи, сидела, стараясь на меня не смотреть по причине абсолютной потери женского доверия. Ну и зря. В таких моментах надо быть как кулак, если даже один привязан к Меркурию, а другой к ножке кровати, которую (кровать, конечно) он так и не смог использовать в полной мере, как мебельный базис любовных отношений.
Честно говоря, мне было не по себе. Вова волком брянским смотрел, вынашивая оригинальные насильнические планы, Володя сосредоточенно потирал руки, предвкушая, как на меня их наложит, Наталья тихонечко скулила, да и сам дураком себя остро чувствовал — надо же на ровном месте поскользнуться, ведь даже банановой корки не было.
Вот попал! Не люблю пыток и насилия — телевизор всегда выключаю, когда в нем на полоски людей режут или просто откровенно издеваются, одно «Криминальное чтиво» смотрю, вплоть до подвального эпизода с черным часом черного Марселаса. А тут сюжет не выключишь, тут надо до конца смотреть.
Ну я и смотрел. А чтоб не так больно было, малодушно думал, почему они мной первым занялись (в «Чтиве» извращенцы тоже думали, с кого начать — с Марселаса или Буча). Думал, потому что я, будь на их месте (не извращенцев, а телохранителей), конечно, на себя бы плюнул и занялся вплотную Натальей.
Думал, в общем, думал и придумал, что они год ее усилено охраняли как тотем, и тотемные чувства при выборе объекта пытки сыграли охранительную роль. Такой итог размышлений не пришелся мне, знавшему, что такое бритва Оккама, по вкусу. И, поразмыслив еще, я выдвинул гипотезу, что Вова с Володей просто побаиваются папашу Натальи Владимировны, побаиваются чисто по-советски, как никак он в торговую сеть из органов пришел, в которых бывших не бывает. Эта, гипотеза, ну, что я из-за органов страдаю, со всех сторон была материалистичной, и я ее принял к исполнению и сразу же начал говорить Вове с Володей (правда, безответно), что папаша Натальи Владимировны точно их найдет, чтобы похоронить в бетоне самой крепкой российской марки.
А что касается эмпирики, то думаю, зря я их задевал по части недостатка оригинальности. Если бы не задевал, надавали бы по голове, по печени, по тем самым органам, которые берегут пуще глаза. А так они такое на закуску придумали, я чуть не выругался при любимой женщине.
Что придумали? Да вино стали хамски глушить! Демонстративно! С тонами весенних цветов, послевкусием, пикантной горчинкой в финале и так далее. Лучше бы сразу жечь начали. Зажигалкой. Представляете свиную рожу с зажигалкой в руке, свиную небритую рожу от которой несет португальским портвейном девяносто шестого года?
Но я терпел. Наталья все-таки нет-нет и посматривала, да и Эдгар-Эдичка фактически воодушевлял. Этот мужественный кот, видимо в благодарность за превращение (жаль ненадолго) Вовы в самый что ни на есть мешок отрубей, подобрался под кроватью к связанным моим рукам и грыз путы, как воспитанная собака грызет кость — с достоинством и обстоятельно. Не торопясь, грыз, обстоятельно, потому что в спешке ничего бы не вышло: кошачьи зубы — не собачьи. Да и не грыз, а ниточка за ниточкой вытягивал посконную крепость из пеньковой веревки, бывшей у Вовы на вооружении.
Выдержка у него, надо сказать, не чета моей, да и португальскому портвейну девяносто шестого года до нее, как до Хургады пешком. Представляете, мне уши зажигалкой жгут, а он ноль внимания на неприятный запах и боли в моем организме, и ниточку так за ниточкой выдергивает, неторопливо, как в пенсионном возрасте пасьянс в восьмисотый раз раскладывают. Лишь однажды вслед за мной дернулся, когда волосы от той самой зажигалки на голове вспыхнули — зря, значит, их мыл. Оставил бы паутину и грязь из сантехнического короба, не стал на ноль обгоревшим. А они смеялись. А что? Я сам бы смеялся, если бы у них прическа с бровями вкупе сгорела, и стали бы они как Спартак Мишулин в роли Саида в «Белом солнце пустыни». Ну, я это так к слову, ибо в упор не помню, сколько волос у Саида было.
* * *
После бритья головы при помощи зажигалки они опять вино пили. Из горлышка, плебеи. Они пили из горла замечательное вино, кот грыз, а Наталья хныкала.Я ее понимаю. Если бы ее выход предполагался в интимной обстановке, то есть без свидетелей, это бы еще ничего, ведь грех — это когда на людях. А терпеть этих хамов сексуально, да еще под наблюдением (экран телевизионный у Надежды в два обхвата) — это слишком для молодой девушки. Вот и скулила потихоньку, меня вконец морально разлагая. Ну, не вконец. Я, конечно, не Миша, повоевавший во всех горячих точках, но кое-что в жизни видел и кое-чему научился. Да и не кое-чему, а одному — научился в истерике не биться, когда она ни к чему, а терпеть. Делать паузу. Кушать «Твикс» под дулом пистолета и на табуретке под виселицей.
Как научился? Да постепенно. Еще в студенчестве, на производственной практике, лавина ночью зашумела, все выскочили, а я в палатке остался — пригрелся в спальном-то мешке до практически полного равнодушия к силам природы. Так меня, нервно не дергавшегося, на второй день откопали, а тех только весной. Потом, уже в работе, паузу шлифовал. На геологоразведке. Полста зеков у меня было в разных специалистах. Шаг неверный, слово, и все, не начальник ты уважаемый, а шестерка.
А недавно, за рубежом, два дня полз по пустыне с дикарским копьем в груди. Да с дикарским — там диких до сих пор полно, хоть и ходят все с телефонами и коротковолновыми приемничками. И больно не было. Потому что знал, что боль человек сам из себя производит. Почти как экскременты. Если вы скажете себе в трудную минуту: «Все, сейчас обделаюсь», так точно обделаетесь. А если мысленно рукой махнете: «Фигня, добегу», так точно сидеть вам на унитазе, как король на именинах. Я это к тому, что если уступишь себе и заверещишь: «Ой, как больно!», так точно будет больно. Так что холоден я был, как труп в стадии разложения, и Наталью это потихоньку укрепило.
— Как ты, милый? Не очень больно? — даже поинтересовалась, после того как эти двое, вспомнив «Лимонадного Джо», штопор в мою грудину вкрутили. Приятно так для слуха поинтересовалась, голос так очаровательно модулируя.
— Да нет, — ответил я, — все это пустяки, лишь бы чего лишнего не отрезали, ведь разлюбишь потом.
Это я не по глупости ляпнул, а намеренно, потому что Эдичка уже почти закончил веревку грызть, и мне нужна была пауза, чтобы набраться кислороду и настоящей мужской злости. И получил эту паузу. Крутанув штопор еще по разу, Вова с Володей стали обсуждать, что и чем резать. Когда они решили начать сверху, с ушей, да, с ушей… в Афгане мне ведь их почти отрезали моджахеды чертовы, но до конца не вышло, вырвался в эндшпиле и добрался-таки до своих в чалме трофейной. Нет, вы чего там культово-хирургического не подумайте: чалму я одел не из вновь приобретенных религиозных соображений, а чтоб лопухов, то есть ушей распухших, не оставить на кустах колючих, как Иа-Иа хвост.
Так о чем я? Опять заболтался… Ах, да… В общем, когда Вова с Володей решили начать сверху, с ушей, и Вова пошел за ножичком к своему пиджаку, холуйско-малиновому, я на Володю бросился. Тот, конечно, не ожидал такого поворота событий, и я технично врезал ему в солнечное сплетение, а потом, когда он согнулся — замком по затылку и тут же коленкой в рожу, сильно очень и обидно, так что бедняга опрокинулся и лег навзничь с сочетанными травмами. Пока Вова ко мне с ножиком в руке летел, я смотрел на поверженного с любопытством — такая детская обида была у него в глазах, не описать, я, знаете ли, чуть сентиментально не прослезился.
А вот с Вовой неинтересно получилось. Паркет, во-первых, не подвел, а во-вторых, он удивился, почему это я пера не боюсь. Поздно понял, почему. Когда приблизился ко мне на безопасное для себя расстояние, я руку к нему протянул, и пальцем поманил:
— Цыпа, цыпа, цыпа.
От этой наглости моральное его разложение приблизилось к критическому уровню, и кот, доселе выжидавший беспроигрышной ситуации, прыгнул на него сзади. Прямо на голову, да так, что все двадцать шесть когтей без поживы не остались. Сначала я хотел ему помочь, но Эдичка глянул мельком: «Он мой!» и, хищно шипя, на пол добычу повалил — веса в нем дай бог, да каждый коготь по воздействию, считай, килограмм сверху.
Выиграл он вчистую, я даже удара испугался — Вова минут двадцать труп трупом лежал, пришлось пощечин надавать и даже портвейном в лицо брызгать. Но ничего, оклемался, осознал ситуацию и уполз в дальний угол раны зализывать, уполз, героически прихватив с собой товарища. А я к Наталье пошел, скромно улыбаясь, освободил ее от Меркурия, а она меня от штопора.
Видели бы вы ее глаза, когда она его пальчиками своими нежными выкручивала.
56. Шансов не было.
Так нас стало пятеро. Мы с Наташей, кот да Вова с Володей, связанные хорошей пеньковой веревкой.
Эдгар-то ничего, понял, — кот ведь, — что мы с девушкой не прочь уединиться после всего, и под кровать незаметно ушел, а эти…
Эти смотрели, и в их глазах злорадствовало эротическое любопытство. Представьте, что в вашем с любимой гнездышке, пусть камере со всеми удобствами, поселились, — хоть в туалете, — два человека, один с зоотехническим образованием в классе фортепиано, другой — милиционер недоделанный с двойкой по чистописанию. Они знают, что вас тянет друг к другу, что весь свет вам лишен, и потому смотрят, побежденные вами, смотрят, расплачиваясь за унижение…
Я сумел взять себя в руки, в этом мне помогли рюмка хорошего портвейна и мысль, что в философском смысле нет существенного различия между непосредственным наблюдением, и наблюдением при помощи скрытых камер, к тому же живое наблюдение, в сущности справедливее, ибо напрочь лишает иллюзий.
— Их специально сюда послали, — сказал я Наташе, когда мы сели обсудить создавшуюся ситуацию. — Чтобы поиздеваться…
— Ты хочешь сказать, что их сюда послали, чтобы мы не…
— Ну да. Они хотят, чтобы это мы совершили в туалете или ванной комнате.
— Так ведь в ванной можно запереть Вову с Володей?
Наталья была в синем купальном халате, таком же синем, как ее глаза, и я подумал, что в синей с голубым ванной комнате, просторной, как море, все получилось бы со вкусом.
Эдгар-то ничего, понял, — кот ведь, — что мы с девушкой не прочь уединиться после всего, и под кровать незаметно ушел, а эти…
Эти смотрели, и в их глазах злорадствовало эротическое любопытство. Представьте, что в вашем с любимой гнездышке, пусть камере со всеми удобствами, поселились, — хоть в туалете, — два человека, один с зоотехническим образованием в классе фортепиано, другой — милиционер недоделанный с двойкой по чистописанию. Они знают, что вас тянет друг к другу, что весь свет вам лишен, и потому смотрят, побежденные вами, смотрят, расплачиваясь за унижение…
Я сумел взять себя в руки, в этом мне помогли рюмка хорошего портвейна и мысль, что в философском смысле нет существенного различия между непосредственным наблюдением, и наблюдением при помощи скрытых камер, к тому же живое наблюдение, в сущности справедливее, ибо напрочь лишает иллюзий.
— Их специально сюда послали, — сказал я Наташе, когда мы сели обсудить создавшуюся ситуацию. — Чтобы поиздеваться…
— Ты хочешь сказать, что их сюда послали, чтобы мы не…
— Ну да. Они хотят, чтобы это мы совершили в туалете или ванной комнате.
— Так ведь в ванной можно запереть Вову с Володей?
Наталья была в синем купальном халате, таком же синем, как ее глаза, и я подумал, что в синей с голубым ванной комнате, просторной, как море, все получилось бы со вкусом.