Страница:
– Сниму доспехи, зарою меч и останусь сидеть здесь. «Не делай ничего и таким образом достигнешь всего», – процитировал он изречение Будды.
– По крайней мере, честно, – очень серьезно заметил Акинобу.
Конечно, можно было намекнуть, что борьба только начинается, что они для этого и пришли в столицу Мира. Но разве гусь свинье товарищ: генерал потребует войско и благополучно угробит его в первом же сражении. Нет, теперь надо полагаться только на себя и верить только в себя и в своих друзей.
Баттусай кивнул в знак согласия со словами учителя. Натабура понимающе улыбнулся – ему хотелось посмеяться над генералом Го-Тоба, как совсем недавно он посмеялся над великим фехтовальщиком Чжэн Чэн-гун, но пришлось сдержаться, ибо негоже еще раз унижать побитую собаку. Одному Язаки было все равно, что думает генерал Го-Тоба. Да еще Афра, который лишь едва на треть понимал речь людей. Ему всегда нравилось находиться рядом с хозяином, о другом он и не мечтал, ну, может быть, самую малость – о сахарной косточке.
Вдруг Язаки что-то воровато достал из-за пазухи:
– Вот, что у меня есть!
– Ну?.. – Натабура приподнялся на локте.
Он уже дремал, вспоминая дом и Юку. Язаки чем-то щелкнул, и из круглого и плоского вылезли иглы, поверх которых пробежали голубоватые искры. И запахло странно – как перед дождем.
– Ежик, – тут же с некоторой опаской окрестил Натабура.
– Ежик! Оро?! – вдруг хихикнул Язаки. – Майдара[44], а не ежик!
– Майдара, так майдара, – согласился Натабура.
– Только непонятно, для чего, – горестно вздохнул Язаки.
– Что тут непонятного?! – удивился Натабура и осторожно провел рукой, не касаясь. Искры, треща, посыпались во все стороны. Пахнуло дождем. – Ежик, он и есть ежик… только для чего?
– Вот я о том же, – с горестью вздохнул Язаки и спрятал майдару за пазуху.
Ему нравились искры, которые собирались на кончиках игл.
– Погоди, погоди, – оживился Натабура. – Давай разберемся. Чего ты его прячешь?
– Это мой ежик! – уперся Язаки.
– Да твой, твой. Покажи.
Язаки достал и со вздохом протянул.
– Ну? – он следил за каждым движением Натабуры, как если бы опасался за свою находку.
– Вот что, – произнес Натабура с видом знатока, – вещь эта ценная. Не у каждого есть…
– Ясное дело, – напряженно кивнул Язаки.
Лицо его с застывшими глазами выражало досаду. Он уже жалел, что доверился другу, и нюхом ощущал, что поступил глупо, но не знал, в чем прокололся.
– Покажем генералу, – поднялся Натабура.
Язаки издал странный звук:
– Э-к-к-к… – и двинулся следом, следя за ежиком – как бы тот не пропал в самом деле.
Как только Натабура сунул под нос генералу Го-Тоба ежика, его словно ветром сдуло. И все с удивлением слушали, как за убегающим генералом трещит камыш.
– Вот?.. – удивился Натабура и с испугом уставился на ежика, а потом снова на камыш. – Чего он испугался?
У Язаки не было слов. Он забыл закрыть рот и не мог издать ни звука. Что же я такое нашел? – лихорадочно соображал он, тихо злорадствуя.
– Генерал покинул нас, – констатировал учитель Акинобу. – Чем вы его напугали?
– Вот… – Натабура вытянул ладонь, на которой лежал злополучный ежик. В его иголках вспыхивали голубые искры.
– Хитрецы, – весело и одновременно с укоризной сказал учитель Акинобу. – Вам бы в императорских советниках ходить.
– Конечно, – дипломатично согласился Натабура. – Только я ничего не пойму.
– А что понимать, – как в разговоре с неразумными детьми, вздохнул учитель Акинобу. – Чего понимать-то? Ежик это! Ежик!
– Ну и?.. – осмелился проявить туповатость Натабура.
– Ежик – эта такая штука… которая…
– Ну да… – неназойливо подсказал Натабура.
– Подожди, ты меня не сбивай, – оборвал его учитель Акинобу, и глаза его под сердито нахмуренными бровями насмешливо блеснули. – Это то, что описано у…
– Точно! – вспомнил Натабура. – У Платона!
– Да! – согласился учитель Акинобу. – Атлантида! Энергия в чистом виде. Говорят, что из иголок брызжут искры и всех, всех, всех убивают. Только таких штук нужно как минимум три.
– Так что он тогда испугался? – кивнул на кусты Натабура.
– А он не знал, – не удержался и хихикнул учитель Акинобу, – генералы, они все такие.
– Отдай! – потребовал Язаки. – Я еще две штуки найду, и мы им покажем, – он многозначительно посмотрел в сторону столицы, откуда громыхало.
– Да, спрячьте, – согласился учитель Акинобу. – Пригодится. Ты с огненным катана разобрался? – спросил он у Натабуры.
– Нет еще, сэйса.
– Ну так разберись. Это пока нужнее. А ежик – штука бесполезная, если она одна.
– Ладно, – согласился Натабура.
– Нет, не ладно.
И Натабура понял, что сейчас ему будет преподан урок логики.
– Я утверждаю, что сказанное мной – ложно!
– Нет, так не может быть, – не согласился Натабура.
– Ну хорошо. Тогда получается, что если я сказал истину, то она все равно ложна.
– Ложна, – согласился Натабура.
– А если она ложна, то согласно смыслу моей фразы, что она не ложна, и в силу вступает закон исключающего третьего, то есть она истинна.
– Да, сэйса, – кивнул Натабура, сбитый с толку.
– А это значит, что мое высказывание о ежике может быть одновременно ложно и не ложно.
– Здорово, сэйса! – согласился Натабура.
– Ну идите, – Акинобу остался довольным.
Они вернулись к костру и стали вертеть в руках мшаго. Тяжелая была вещица. По объему небольшая, но тяжелая – даже для веера. Правильно, подумал Натабура. Рукоять и должна быть тяжелой, ведь луч ничего не весит. Таким мечом не особенно и порубаешь – руку вывихнешь, а тяжелая рукоять уравновешивает. Но все равно получается, что мшаго не сбалансирован. Как же им драться? Одно дело распороть брюхо иканобори, а другое дело помериться силой с арабуру, тоже вооруженным мшаго.
– Ты вот эту штуку крутани, – посоветовал Язаки.
Штукой он назвал то, что в рукояти катана именовалось касирой. Натабура покрутил ее. Касира три раза щелкнула, но ничего не произошло. Зато, там где должен быть клин мэкуги, наличествовала кнопка. Натабура нажал на нее, и произошло следующее: веер мгновенно свернулся, а вместо него из рукояти выскочил луч, но не бордовый, а чисто белый. Мшаго тихо загудел, казалось, он ищет противника, в которого можно впиться и выпустить кишки.
– Хоп!.. – с восторгом воскликнул Натабура.
Язаки, выпучив глаза, произнес:
– Ух, ты-ы-ы…
Натабура покрутил касира – цвет луча поменялся на желтый, затем стал бордовым.
– Понял? – спросил Натабура, ничего не поняв.
– Понять-то я понял, – чуть-чуть оторопело, согласился Язаки, – но зачем три цвета?
– Не знаю, – честно ответил Натабура.
Он так же, как и Язаки, испытывал почти детский восторг. С Язаки не надо было хитрить. Язаки был просто другом. Он был ясен, как яблоко на ладони, немного с фанфаронством, с бахвальством. Ну иногда врал от восторга, но без злого умысла, по-мальчишечьи глуповато, а в общем-то, безобидно, просто от избытка молодости.
– Это для того, чтобы с разными противниками драться, – показав один глаз из-под дерюги, объяснил Баттусай. – Бордовый – он против железа, а самый светлый и человека запросто возьмет.
– Откуда ты знаешь? – живо сверкнул глазами Язаки.
– Видел… – проворчал Баттусай, переворачиваясь на бок.
Ну не нравился ему Язаки, не нравился. Больше его ничего не интересовало. Он знал, что Натабура и учитель Акинобу все сделают правильно и что можно спокойно спать до самого рассвета.
На все лады звенели комары, паутина меж кустов сверкала каплями влаги. Солнце вставало прямо из-за травы и сквозь туман казалось желтым мохнатым шаром.
Натабура легко поднялся и потянулся. Оказывается, все уже собрались: Язаки был бы не Язаки, если бы не крутился возле умирающего костра, где пахло жареной рыбой, и даже генерал Го-Тоба сменил доспехи на ветхое кимоно деда Митиёри.
– Нет, так не пойдет, – сказал Акинобу. – Меч придется оставить. Возьмите только танто[45]. Да и то не советую.
– Почему?
– В нашем положении самая бесполезная штука, как зубочистка для слона.
– Без меча я не могу! – уперся генерал Го-Тоба, наклонив вперед седую голову и глядя на Акинобу исподлобья.
Акинобу только пожал плечами, говоря всем видом, что генералу придется подчиниться, ибо в лучшем случае он дойдет до первого поста арабуру и всех подведет.
– Стоит ли объяснять, какое у них оружие? – учитель Акинобу невольно мотнул головой в сторону Киото, где обосновались иноземцы, а еще он поднял палец вверх, тем самым призывая генерала одуматься.
Генерал Го-Тоба воинственно выпятил грудь.
– Еще никто! Слышите! Никто не смел усомниться в моей силе, – он нарочно звякнул мечом.
Идиот! – подумал Натабура и не стал дожидаться, чем кончится спор, а пошел к реке умыться. Генерал нарывался. А так и будет. Он не знал божественный смысл, который пытался объяснить ему Акинобу. Ему еще повезло, что учитель Акинобу терпелив, как Будда. Акинобу пришлось прибегнуть к словам, иначе бы все кончилось плачевно. Куда он денется? – хмыкнул Натабура, зная нрав учителя. Несомненно одно, генерал не имел понятия о дзэн, а руководствовался умозрительностью – не самое лучшее свойство ума в нашем опасном деле.
Арабуру выдали яркие перья, которые колыхались над тростником по ту сторону реки. Отсюда хорошо было слышно, как пререкается упрямый генерал и как звякает его меч. Должно быть, арабуру соображали, что к чему, перед тем как что-либо предпринять.
Придерживая Афра за шкуру на холке, Натабура отступил к хижине деда Митиёри.
– Арабуру! – шепотом сообщил он, и все присели, с опаской взглянув на утреннее небо, которое было голубым и веселым, только далеко на севере привычно стлались тонкие, перистые облака, предвещая ветер. Там, как всегда, дымил Фудзияма. Должно быть, он тоже возмущался вторжением арабуру.
Лицо генерала Го-Тоба приобрело бордовый цвет, но своего катана он не бросил, а вцепился в него так, словно это была последняя соломинка или последний рубеж, дальше которого генерал отступать не хотел.
Акинобу его пожалел.
– Уходим! – скомандовал он, и все, включая деда Митиёри, побежали вдоль оврага, который примерно через коку[46] вывел их к полю гаоляна[47] с другой стороны деревни.
Натабура с Афра по привычке шли первыми. За ними шагах в десяти беззвучно двигался Баттусай. Рыжие метелки гаоляна скрадывали горизонт, да и Афра сплоховал, заворчал в самый последний момент – когда Натабура нос к носу столкнулся с драконом.
Иканобори, должно быть, с ночи сидел в засаде и уснул, потому что спросонья сам испугался, и в первый момент у Натабуры был шанс убить его даже кусанаги. Но все произошло так неожиданно, что Натабура упустил момент, а потом иканобори поднял морду и, отступая, зашипел, как испуганная змея. Благо, Натабуре хватило сообразительности придержать Афра, который сразу ринулся в атаку. В следующее мгновение произошло то, что можно было назвать чудом: иканобори принюхался и повел себя с Натабурой, как со старым знакомым. Глаза его сделались дружескими, даже сонными, он снова опустил морду на лапы и, моргнув большими глазами, уснул.
Сзади зашуршал гаолян: Баттусай, не веря самому себе, застыл, как придорожный столб. На него-то и среагировали все остальные. Вначале Натабура увидел испуганные глаза учителя, затем одуревшие глаза ничего не понимающего Язаки и даже генеральский колючий взгляд. Учитель Акинобу всех повел в обход – должно быть, крайне осторожно, потому что Натабура больше не услышал ни шороха, ни дыхания, ни даже крика потревоженной пичужки. Все было тихо, только по-прежнему шелестел гаолян и качались его выгоревшие на солнце метелки. Последним отступил Баттусай.
Только тогда Натабура что-то сообразил. Он понюхал сгиб руки и нашел, что его собственная кожа пахнет точно так же, как и иканобори. Ну да, действительно, мы же с Афра вывалились в его крови и кишках, вспомнил Натабура, обходя дракона стороной.
Напоследок иканобори открыл глаз и проводил их взором, доверчиво, как старая собака хозяина. Натабура и теперь мог убить его ударом кусанаги. Однако это было бы как-то подло, нехорошо, не по-людски – воспользоваться преимуществом человека над глупым животным, и Натабура опустил меч.
И только когда они отошли с десяток шагов, он вытер со лба обильный пот и понял, что стал мокрым, как после купания. А Афра беспрестанно оглядывался и ворчал: «Р-р-р…»
«Фу-у-у…» – только обессилено произнес Натабура и оглянулся: бок иканобори торчал над рыжими метелками гаоляна, как огромный-преогромный валун. Повезло, решил Натабура. Повезло.
Но надо было спешить, потому что они ступили на окраину столицы Мира – в самый бедный и захудалый квартал Хидзи на юго-востоке от Яшмового дворца, квартал кожедеров и кожевников. И не узнали окрестности: все заросло, дороги завалило сушняком. Они дошли аж до площади Ся, где кожу вымачивали и мяли в огромных ямах, выдолбленных в земле. Но даже тошнотворный запах, который в былые времена властвовал над этим местом, давно улетучился, и только Афра, решивший покопаться в куче мусора, поднял ядовитое облако желто-зеленого цвета. Натабура на него цыкнул, и он долго с удивлением смотрел на хозяина круглыми карими глазами, не понимая, за что его одернули.
Кров они нашли в доме, заросший крапивой по самую прохудившуюся крышу, и стали держать совет. Выходило, что дело дрянь: соваться толпой в центр столицы было неразумно.
– Ясное дело, – многозначительно поддакнул дед Митиёри.
Шустрый был у Митиёри дед: с одним единственным черным зубом во рту, сухонький, легонький, как паучок, с седыми волосами, торчащими во все стороны, и в меру злой.
Учитель Акинобу посмотрел на него. Дед и его внук явно мешали. Но бросить их было нельзя, потому что они могли всех выдать. Да и генерал, как волк, косился в сторону, того и гляди, кинется воевать в одиночку из-за своей гордыни.
– Я вам сразу же сказал, что в Киото соваться опасно! – заявил дед Митиёри.
Голос у него был надтреснутый, и Натабуре казалось, что дед вот-вот уйдет в область за Луной.
– Да, опасно, – согласился Акинобу. – Только в чем опасность?
– Как в чем?! Как в чем?! – вскипел дед Митиёри. – А энти?!!
– Кто энти? – учитель Акинобу решил прощупать деда. – Впрочем, люби Будду и поступай, как хочешь.
– Ты постой, постой, – понимающе ухмыльнулся дед. – Ты думаешь, что все понимаешь? Ты еще пешком под стол ходил, когда я поставлял в Яшмовый дворец шелк. Я здесь все дороги знаю. Потом энти самые летают…
Казалось, последний аргумент был самым весомым. Учитель Акинобу задумчиво помолчал и вдруг сказал:
– С тобой пойдет… – он посмотрел на всех по очереди, даже на строптивого генерала.
Никто не возражал.
Дед Митиёри обрадовался и хлопнул в ладоши:
– Вот это дело! Я вас куда хошь приведу!
Ой ли? – едва не усомнился Натабура и решил, что учитель выберет ему в помощники ловкого и сильного Баттусая, но Акинобу указал на Язаки.
– Язаки!
Из каких соображений он выбрал Язаки, Натабура так и не понял. Должно быть, Баттусай нужен Акинобу, чтобы, если понадобится, урезонить генерала Го-Тоба или еще для чего-то. Еще больше он его удивил тем, что отправил с ними деда Митиёри. Для маскировки, решил Натабура, и ошибся.
– Там, где молодому лень, старому есть пень, на котором можно подумать, – напутствовал их Акинобу.
Натабура даже немного обиделся. Разве я когда-нибудь подводил? – хотел возразить он, но в последний момент передумал. Вдруг учитель предвидит то, что мне еще не ведомо? Должно быть, я чего-то не понимаю.
– Дед, тебя как зовут? – спросил он, когда они отошли и крапива плотной стеной сомкнулась за ними: вот был дом позади – и нет дома.
– Меня-то? – нервно переспросил дед. – Ваноути. А что?
– Да ничего. Это не тот Ваноути?..
– Не тот, – перебил его дед.
Натабура ухмыльнулся, но не успокоился:
– Ваноути? Постой, постой, Ваноути, который прилюдно был порот на площади Цуэ[48] в день седьмой луны пятого года Рокухара?[49]
– Ну… – Ваноути на мгновение смутился. – Я.
– Лицезрел я твою голую задницу, – сказал Натабура и засмеялся.
Ваноути обиделся:
– Кто много смеется, тот мало видит!
– Ох-ох! – не мог упокоиться Натабура, хватаясь за бока.
Ваноути притопнул невесомой ножкой и заорал:
– Синдзимаэ!
– Ох-ох! – смеялся Натабура, вытирая слезы.
Даже Афра улыбнулся, показывая резцы. Язаки же из-за почтения к возрасту деда не подавал вида, что ему тоже смешно – уж очень потешно злился Ваноути.
– Бака![50] – орал Ваноути.
Его седые космы стали топорщиться, как у самого злого демона смерти, а черные, как угли глаза, метали молнии. Афра перестал улыбаться, покосился на деда и заворчал. Не любил он ничего необычного.
– Ладно, – сказал Натабура, немного успокаиваясь, – я пошутил.
– Шутить надо умеючи! – отрезал Ваноути и независимо пошел впереди всех.
Как известно, на площади Цуэ, перед храмом Каварабуки, в назидание пороли не государственных преступников, а всего лишь проштрафившихся рядовых граждан, и обычно это мероприятие считалось развлечением для жителей города Киото. Сам Натабура тогда был очень молод, все ему было дивным в столице, а этот эпизод особенно запомнился. Вина Ваноути заключалась в том, что он заигрывал с наложницами самого императора в тот момент, когда они в сопровождении «теток» являлись в его лавку за покупками. Вмешательство суда в такого рода преступлениях не предусматривалось. Достаточно было слова начальника охраны. Ваноути выпороли и запретили торговать и появляться в городе. С тех пор, похоже, он и жил в деревне. Но кому там нужен заморский шелк?
Глава 2
– По крайней мере, честно, – очень серьезно заметил Акинобу.
Конечно, можно было намекнуть, что борьба только начинается, что они для этого и пришли в столицу Мира. Но разве гусь свинье товарищ: генерал потребует войско и благополучно угробит его в первом же сражении. Нет, теперь надо полагаться только на себя и верить только в себя и в своих друзей.
Баттусай кивнул в знак согласия со словами учителя. Натабура понимающе улыбнулся – ему хотелось посмеяться над генералом Го-Тоба, как совсем недавно он посмеялся над великим фехтовальщиком Чжэн Чэн-гун, но пришлось сдержаться, ибо негоже еще раз унижать побитую собаку. Одному Язаки было все равно, что думает генерал Го-Тоба. Да еще Афра, который лишь едва на треть понимал речь людей. Ему всегда нравилось находиться рядом с хозяином, о другом он и не мечтал, ну, может быть, самую малость – о сахарной косточке.
* * *
День клонился к закату. По багровому небу плыли длинные, как драконы, тучи. На груди Язаки стал светиться кизэ. Со стороны Киото доносились странные звуки: то ли гром, то ли там шло грандиозное сражение, то ли невидимый великан разрушал город. Афра то и дело отвлекался и, навострив уши, смотрел в сторону города, а потом снова с вдохновением принимался за старую кость, которую нашел в кустах. Баттусай спал под дерюгой, экономя силы – он, как бывалый солдат, заваливался при любом удобном случае. Учитель Акинобу и генерал Го-Тоба тихо беседовали, признав друг в друге родственные души. Митиёри и его дед копошились в хижине.Вдруг Язаки что-то воровато достал из-за пазухи:
– Вот, что у меня есть!
– Ну?.. – Натабура приподнялся на локте.
Он уже дремал, вспоминая дом и Юку. Язаки чем-то щелкнул, и из круглого и плоского вылезли иглы, поверх которых пробежали голубоватые искры. И запахло странно – как перед дождем.
– Ежик, – тут же с некоторой опаской окрестил Натабура.
– Ежик! Оро?! – вдруг хихикнул Язаки. – Майдара[44], а не ежик!
– Майдара, так майдара, – согласился Натабура.
– Только непонятно, для чего, – горестно вздохнул Язаки.
– Что тут непонятного?! – удивился Натабура и осторожно провел рукой, не касаясь. Искры, треща, посыпались во все стороны. Пахнуло дождем. – Ежик, он и есть ежик… только для чего?
– Вот я о том же, – с горестью вздохнул Язаки и спрятал майдару за пазуху.
Ему нравились искры, которые собирались на кончиках игл.
– Погоди, погоди, – оживился Натабура. – Давай разберемся. Чего ты его прячешь?
– Это мой ежик! – уперся Язаки.
– Да твой, твой. Покажи.
Язаки достал и со вздохом протянул.
– Ну? – он следил за каждым движением Натабуры, как если бы опасался за свою находку.
– Вот что, – произнес Натабура с видом знатока, – вещь эта ценная. Не у каждого есть…
– Ясное дело, – напряженно кивнул Язаки.
Лицо его с застывшими глазами выражало досаду. Он уже жалел, что доверился другу, и нюхом ощущал, что поступил глупо, но не знал, в чем прокололся.
– Покажем генералу, – поднялся Натабура.
Язаки издал странный звук:
– Э-к-к-к… – и двинулся следом, следя за ежиком – как бы тот не пропал в самом деле.
Как только Натабура сунул под нос генералу Го-Тоба ежика, его словно ветром сдуло. И все с удивлением слушали, как за убегающим генералом трещит камыш.
– Вот?.. – удивился Натабура и с испугом уставился на ежика, а потом снова на камыш. – Чего он испугался?
У Язаки не было слов. Он забыл закрыть рот и не мог издать ни звука. Что же я такое нашел? – лихорадочно соображал он, тихо злорадствуя.
– Генерал покинул нас, – констатировал учитель Акинобу. – Чем вы его напугали?
– Вот… – Натабура вытянул ладонь, на которой лежал злополучный ежик. В его иголках вспыхивали голубые искры.
– Хитрецы, – весело и одновременно с укоризной сказал учитель Акинобу. – Вам бы в императорских советниках ходить.
– Конечно, – дипломатично согласился Натабура. – Только я ничего не пойму.
– А что понимать, – как в разговоре с неразумными детьми, вздохнул учитель Акинобу. – Чего понимать-то? Ежик это! Ежик!
– Ну и?.. – осмелился проявить туповатость Натабура.
– Ежик – эта такая штука… которая…
– Ну да… – неназойливо подсказал Натабура.
– Подожди, ты меня не сбивай, – оборвал его учитель Акинобу, и глаза его под сердито нахмуренными бровями насмешливо блеснули. – Это то, что описано у…
– Точно! – вспомнил Натабура. – У Платона!
– Да! – согласился учитель Акинобу. – Атлантида! Энергия в чистом виде. Говорят, что из иголок брызжут искры и всех, всех, всех убивают. Только таких штук нужно как минимум три.
– Так что он тогда испугался? – кивнул на кусты Натабура.
– А он не знал, – не удержался и хихикнул учитель Акинобу, – генералы, они все такие.
– Отдай! – потребовал Язаки. – Я еще две штуки найду, и мы им покажем, – он многозначительно посмотрел в сторону столицы, откуда громыхало.
– Да, спрячьте, – согласился учитель Акинобу. – Пригодится. Ты с огненным катана разобрался? – спросил он у Натабуры.
– Нет еще, сэйса.
– Ну так разберись. Это пока нужнее. А ежик – штука бесполезная, если она одна.
– Ладно, – согласился Натабура.
– Нет, не ладно.
И Натабура понял, что сейчас ему будет преподан урок логики.
– Я утверждаю, что сказанное мной – ложно!
– Нет, так не может быть, – не согласился Натабура.
– Ну хорошо. Тогда получается, что если я сказал истину, то она все равно ложна.
– Ложна, – согласился Натабура.
– А если она ложна, то согласно смыслу моей фразы, что она не ложна, и в силу вступает закон исключающего третьего, то есть она истинна.
– Да, сэйса, – кивнул Натабура, сбитый с толку.
– А это значит, что мое высказывание о ежике может быть одновременно ложно и не ложно.
– Здорово, сэйса! – согласился Натабура.
– Ну идите, – Акинобу остался довольным.
Они вернулись к костру и стали вертеть в руках мшаго. Тяжелая была вещица. По объему небольшая, но тяжелая – даже для веера. Правильно, подумал Натабура. Рукоять и должна быть тяжелой, ведь луч ничего не весит. Таким мечом не особенно и порубаешь – руку вывихнешь, а тяжелая рукоять уравновешивает. Но все равно получается, что мшаго не сбалансирован. Как же им драться? Одно дело распороть брюхо иканобори, а другое дело помериться силой с арабуру, тоже вооруженным мшаго.
– Ты вот эту штуку крутани, – посоветовал Язаки.
Штукой он назвал то, что в рукояти катана именовалось касирой. Натабура покрутил ее. Касира три раза щелкнула, но ничего не произошло. Зато, там где должен быть клин мэкуги, наличествовала кнопка. Натабура нажал на нее, и произошло следующее: веер мгновенно свернулся, а вместо него из рукояти выскочил луч, но не бордовый, а чисто белый. Мшаго тихо загудел, казалось, он ищет противника, в которого можно впиться и выпустить кишки.
– Хоп!.. – с восторгом воскликнул Натабура.
Язаки, выпучив глаза, произнес:
– Ух, ты-ы-ы…
Натабура покрутил касира – цвет луча поменялся на желтый, затем стал бордовым.
– Понял? – спросил Натабура, ничего не поняв.
– Понять-то я понял, – чуть-чуть оторопело, согласился Язаки, – но зачем три цвета?
– Не знаю, – честно ответил Натабура.
Он так же, как и Язаки, испытывал почти детский восторг. С Язаки не надо было хитрить. Язаки был просто другом. Он был ясен, как яблоко на ладони, немного с фанфаронством, с бахвальством. Ну иногда врал от восторга, но без злого умысла, по-мальчишечьи глуповато, а в общем-то, безобидно, просто от избытка молодости.
– Это для того, чтобы с разными противниками драться, – показав один глаз из-под дерюги, объяснил Баттусай. – Бордовый – он против железа, а самый светлый и человека запросто возьмет.
– Откуда ты знаешь? – живо сверкнул глазами Язаки.
– Видел… – проворчал Баттусай, переворачиваясь на бок.
Ну не нравился ему Язаки, не нравился. Больше его ничего не интересовало. Он знал, что Натабура и учитель Акинобу все сделают правильно и что можно спокойно спать до самого рассвета.
* * *
Утро наступило как всегда росистое и холодное. Натабура проснулся оттого, что Афра положил ему морду на грудь – мол, вставай, хватит валяться. Еще не открыв глаз, Натабура почесал пса за ухом, и у того внутри что-то ожило и запело.На все лады звенели комары, паутина меж кустов сверкала каплями влаги. Солнце вставало прямо из-за травы и сквозь туман казалось желтым мохнатым шаром.
Натабура легко поднялся и потянулся. Оказывается, все уже собрались: Язаки был бы не Язаки, если бы не крутился возле умирающего костра, где пахло жареной рыбой, и даже генерал Го-Тоба сменил доспехи на ветхое кимоно деда Митиёри.
– Нет, так не пойдет, – сказал Акинобу. – Меч придется оставить. Возьмите только танто[45]. Да и то не советую.
– Почему?
– В нашем положении самая бесполезная штука, как зубочистка для слона.
– Без меча я не могу! – уперся генерал Го-Тоба, наклонив вперед седую голову и глядя на Акинобу исподлобья.
Акинобу только пожал плечами, говоря всем видом, что генералу придется подчиниться, ибо в лучшем случае он дойдет до первого поста арабуру и всех подведет.
– Стоит ли объяснять, какое у них оружие? – учитель Акинобу невольно мотнул головой в сторону Киото, где обосновались иноземцы, а еще он поднял палец вверх, тем самым призывая генерала одуматься.
Генерал Го-Тоба воинственно выпятил грудь.
– Еще никто! Слышите! Никто не смел усомниться в моей силе, – он нарочно звякнул мечом.
Идиот! – подумал Натабура и не стал дожидаться, чем кончится спор, а пошел к реке умыться. Генерал нарывался. А так и будет. Он не знал божественный смысл, который пытался объяснить ему Акинобу. Ему еще повезло, что учитель Акинобу терпелив, как Будда. Акинобу пришлось прибегнуть к словам, иначе бы все кончилось плачевно. Куда он денется? – хмыкнул Натабура, зная нрав учителя. Несомненно одно, генерал не имел понятия о дзэн, а руководствовался умозрительностью – не самое лучшее свойство ума в нашем опасном деле.
Арабуру выдали яркие перья, которые колыхались над тростником по ту сторону реки. Отсюда хорошо было слышно, как пререкается упрямый генерал и как звякает его меч. Должно быть, арабуру соображали, что к чему, перед тем как что-либо предпринять.
Придерживая Афра за шкуру на холке, Натабура отступил к хижине деда Митиёри.
– Арабуру! – шепотом сообщил он, и все присели, с опаской взглянув на утреннее небо, которое было голубым и веселым, только далеко на севере привычно стлались тонкие, перистые облака, предвещая ветер. Там, как всегда, дымил Фудзияма. Должно быть, он тоже возмущался вторжением арабуру.
Лицо генерала Го-Тоба приобрело бордовый цвет, но своего катана он не бросил, а вцепился в него так, словно это была последняя соломинка или последний рубеж, дальше которого генерал отступать не хотел.
Акинобу его пожалел.
– Уходим! – скомандовал он, и все, включая деда Митиёри, побежали вдоль оврага, который примерно через коку[46] вывел их к полю гаоляна[47] с другой стороны деревни.
Натабура с Афра по привычке шли первыми. За ними шагах в десяти беззвучно двигался Баттусай. Рыжие метелки гаоляна скрадывали горизонт, да и Афра сплоховал, заворчал в самый последний момент – когда Натабура нос к носу столкнулся с драконом.
Иканобори, должно быть, с ночи сидел в засаде и уснул, потому что спросонья сам испугался, и в первый момент у Натабуры был шанс убить его даже кусанаги. Но все произошло так неожиданно, что Натабура упустил момент, а потом иканобори поднял морду и, отступая, зашипел, как испуганная змея. Благо, Натабуре хватило сообразительности придержать Афра, который сразу ринулся в атаку. В следующее мгновение произошло то, что можно было назвать чудом: иканобори принюхался и повел себя с Натабурой, как со старым знакомым. Глаза его сделались дружескими, даже сонными, он снова опустил морду на лапы и, моргнув большими глазами, уснул.
Сзади зашуршал гаолян: Баттусай, не веря самому себе, застыл, как придорожный столб. На него-то и среагировали все остальные. Вначале Натабура увидел испуганные глаза учителя, затем одуревшие глаза ничего не понимающего Язаки и даже генеральский колючий взгляд. Учитель Акинобу всех повел в обход – должно быть, крайне осторожно, потому что Натабура больше не услышал ни шороха, ни дыхания, ни даже крика потревоженной пичужки. Все было тихо, только по-прежнему шелестел гаолян и качались его выгоревшие на солнце метелки. Последним отступил Баттусай.
Только тогда Натабура что-то сообразил. Он понюхал сгиб руки и нашел, что его собственная кожа пахнет точно так же, как и иканобори. Ну да, действительно, мы же с Афра вывалились в его крови и кишках, вспомнил Натабура, обходя дракона стороной.
Напоследок иканобори открыл глаз и проводил их взором, доверчиво, как старая собака хозяина. Натабура и теперь мог убить его ударом кусанаги. Однако это было бы как-то подло, нехорошо, не по-людски – воспользоваться преимуществом человека над глупым животным, и Натабура опустил меч.
И только когда они отошли с десяток шагов, он вытер со лба обильный пот и понял, что стал мокрым, как после купания. А Афра беспрестанно оглядывался и ворчал: «Р-р-р…»
«Фу-у-у…» – только обессилено произнес Натабура и оглянулся: бок иканобори торчал над рыжими метелками гаоляна, как огромный-преогромный валун. Повезло, решил Натабура. Повезло.
Но надо было спешить, потому что они ступили на окраину столицы Мира – в самый бедный и захудалый квартал Хидзи на юго-востоке от Яшмового дворца, квартал кожедеров и кожевников. И не узнали окрестности: все заросло, дороги завалило сушняком. Они дошли аж до площади Ся, где кожу вымачивали и мяли в огромных ямах, выдолбленных в земле. Но даже тошнотворный запах, который в былые времена властвовал над этим местом, давно улетучился, и только Афра, решивший покопаться в куче мусора, поднял ядовитое облако желто-зеленого цвета. Натабура на него цыкнул, и он долго с удивлением смотрел на хозяина круглыми карими глазами, не понимая, за что его одернули.
Кров они нашли в доме, заросший крапивой по самую прохудившуюся крышу, и стали держать совет. Выходило, что дело дрянь: соваться толпой в центр столицы было неразумно.
– Ясное дело, – многозначительно поддакнул дед Митиёри.
Шустрый был у Митиёри дед: с одним единственным черным зубом во рту, сухонький, легонький, как паучок, с седыми волосами, торчащими во все стороны, и в меру злой.
Учитель Акинобу посмотрел на него. Дед и его внук явно мешали. Но бросить их было нельзя, потому что они могли всех выдать. Да и генерал, как волк, косился в сторону, того и гляди, кинется воевать в одиночку из-за своей гордыни.
– Я вам сразу же сказал, что в Киото соваться опасно! – заявил дед Митиёри.
Голос у него был надтреснутый, и Натабуре казалось, что дед вот-вот уйдет в область за Луной.
– Да, опасно, – согласился Акинобу. – Только в чем опасность?
– Как в чем?! Как в чем?! – вскипел дед Митиёри. – А энти?!!
– Кто энти? – учитель Акинобу решил прощупать деда. – Впрочем, люби Будду и поступай, как хочешь.
– Ты постой, постой, – понимающе ухмыльнулся дед. – Ты думаешь, что все понимаешь? Ты еще пешком под стол ходил, когда я поставлял в Яшмовый дворец шелк. Я здесь все дороги знаю. Потом энти самые летают…
Казалось, последний аргумент был самым весомым. Учитель Акинобу задумчиво помолчал и вдруг сказал:
– С тобой пойдет… – он посмотрел на всех по очереди, даже на строптивого генерала.
Никто не возражал.
Дед Митиёри обрадовался и хлопнул в ладоши:
– Вот это дело! Я вас куда хошь приведу!
Ой ли? – едва не усомнился Натабура и решил, что учитель выберет ему в помощники ловкого и сильного Баттусая, но Акинобу указал на Язаки.
– Язаки!
Из каких соображений он выбрал Язаки, Натабура так и не понял. Должно быть, Баттусай нужен Акинобу, чтобы, если понадобится, урезонить генерала Го-Тоба или еще для чего-то. Еще больше он его удивил тем, что отправил с ними деда Митиёри. Для маскировки, решил Натабура, и ошибся.
– Там, где молодому лень, старому есть пень, на котором можно подумать, – напутствовал их Акинобу.
Натабура даже немного обиделся. Разве я когда-нибудь подводил? – хотел возразить он, но в последний момент передумал. Вдруг учитель предвидит то, что мне еще не ведомо? Должно быть, я чего-то не понимаю.
– Дед, тебя как зовут? – спросил он, когда они отошли и крапива плотной стеной сомкнулась за ними: вот был дом позади – и нет дома.
– Меня-то? – нервно переспросил дед. – Ваноути. А что?
– Да ничего. Это не тот Ваноути?..
– Не тот, – перебил его дед.
Натабура ухмыльнулся, но не успокоился:
– Ваноути? Постой, постой, Ваноути, который прилюдно был порот на площади Цуэ[48] в день седьмой луны пятого года Рокухара?[49]
– Ну… – Ваноути на мгновение смутился. – Я.
– Лицезрел я твою голую задницу, – сказал Натабура и засмеялся.
Ваноути обиделся:
– Кто много смеется, тот мало видит!
– Ох-ох! – не мог упокоиться Натабура, хватаясь за бока.
Ваноути притопнул невесомой ножкой и заорал:
– Синдзимаэ!
– Ох-ох! – смеялся Натабура, вытирая слезы.
Даже Афра улыбнулся, показывая резцы. Язаки же из-за почтения к возрасту деда не подавал вида, что ему тоже смешно – уж очень потешно злился Ваноути.
– Бака![50] – орал Ваноути.
Его седые космы стали топорщиться, как у самого злого демона смерти, а черные, как угли глаза, метали молнии. Афра перестал улыбаться, покосился на деда и заворчал. Не любил он ничего необычного.
– Ладно, – сказал Натабура, немного успокаиваясь, – я пошутил.
– Шутить надо умеючи! – отрезал Ваноути и независимо пошел впереди всех.
Как известно, на площади Цуэ, перед храмом Каварабуки, в назидание пороли не государственных преступников, а всего лишь проштрафившихся рядовых граждан, и обычно это мероприятие считалось развлечением для жителей города Киото. Сам Натабура тогда был очень молод, все ему было дивным в столице, а этот эпизод особенно запомнился. Вина Ваноути заключалась в том, что он заигрывал с наложницами самого императора в тот момент, когда они в сопровождении «теток» являлись в его лавку за покупками. Вмешательство суда в такого рода преступлениях не предусматривалось. Достаточно было слова начальника охраны. Ваноути выпороли и запретили торговать и появляться в городе. С тех пор, похоже, он и жил в деревне. Но кому там нужен заморский шелк?
Глава 2
Императорский лес
– Сейчас. Сейчас я вас, сердешных, всех выведу. Я здесь все знаю, – злобно бормотал Ваноути, что-то близоруко выискивая в траве, как ину[51], – где-то здесь… где-то здесь… сотни раз ходил ведь… О, Хатиман!
Они вскорости действительно ступили на желтую императорскую дорогу, которая вела прямо к Яшмовому и Нефритовому дворцам. Но это только так казалось. Под ногами скрипели песчинки, и жесткие сухие травы хлестали по руками. Нехожеными стали дороги и тропы, давно нехожеными.
Сам Натабура, как и прежде, не узнавал мест, хотя бывал в столице достаточно часто в те времена, когда они с учителем Акинобу бродили по стране из монастыря в монастырь. С тех пор минуло много лет. Так много, что Натабура и вспомнить не мог: то ли пять, то ли целых восемь. А может, и больше. Путался он в цифрах и никак не мог сообразить. Нет, должно быть, лет семь минуло, думал он, глядя на вековые деревья в окружении молодой поросли, которая скрадывала окрестности, делая их незнакомыми и таинственными, и там, где они вчетвером прошли дорогу за коку, им казалось, что они топчутся на месте целую стражу[52]. Последний раз он был в Киото два года назад. Но тогда ему было не до красот столицы Мира, потому что он искал Юку, а потом участвовал в государственном перевороте. Мало кто из тех людей выжил. Большинство из них в течение года настигла химицу сосики[53] и во имя закона заставила сделать сэппуку[54]. Стало быть, их всех с легкостью предал император Мангобэй. Но никто-никто не упомянул ни Натабуры, ни учителя Акинобу, ни Язаки, ни тем более капитана Го-Данго. Поговаривали, правда, о какой-то волшебной собаке, помогавшей бунтовщикам. Но разве собаку будут искать? Да и не до собаки потом было, потому что появились эти самые арабуру и трон под императором Мангобэй зашатался.
Заросшая травой желтая императорская дорога нырнула под кроны леса, и сразу же сделалось душно и парко – чувствовалось близость рек Ёда и Окигаву, которые сливались в центре столицы, образуя широкую и полноводную Каная. Лучи солнца плясали и вверху, и на листьях подлеска, и на кустах, путались в траве, и для непривычного глаза казалось, что все вокруг движется, заманивает и туда, и сюда, и ведет, чтобы закружить в чаще, извести, уничтожить, растворить и сделать частью себя. Как хорошо все начиналось, почему-то с сожалением думал Натабура, вспоминая Юку. Вовсю зудели комары и злобно кусались большие желто-оранжевые мухи. Афра прятался от них под папоротник и зарывался в иголки. От этого его желтая морда очень быстро стала походить на рассерженного ежа. А еще Афра фыркал и чесался, как шелудивый.
Натабура напоследок оглянулся, чтобы запомнить дорогу назад, но уже ничего, абсолютно ничего не было видно, кроме моря зелени и игры солнечных бликов. Ничто не говорило и о том, что они находятся в центре столицы Мира. Язаки тоже заволновался и поглядывал на него, впрочем, полагаясь во всем на друга. Он знал, что Натабура хорошо ориентируется по сторонам света, а если есть солнце, то это легко делать. Я и сам могу, думал он. Солнце слева – чего еще надо. Значит, когда будем возвращаться, оно будет светить справа или в спину. Он успокоился и даже с облегчением вздохнул, хотя, конечно, расслабляться не следовало, ибо за каждым кустом могла быть засада. И первые несколько коку шел настороженно, как по болоту, смотрел, куда ставить ногу, полагая, что именно в таких местах прячутся онрё[55], избавиться от которых еще никто не мог, но постепенно болтовня Ваноути отвлекла его.
– Я как сейчас помню, – врал дед, – как мы штурмовали ущелье Курикара.
Курикара, Курикара? – когда же это было. Давно, еще до меня, вспомнил Натабура, я слышал только рассказы бывалых воинов.
– Дед, ты что, был самураем? – спросил Натабура.
Это отвлекло его от липкого, как наваждение, предчувствия чего-то нехорошего. При Курикара погибли лучшие буси. Это ли не печальные воспоминания? Может быть, поэтому мне так тяжело? – подумал Натабура. Их раздавило стадо буйволов. Не тогда ли были заложены условия гибели дома Тайра? Слишком много самураев погибло. Слишком много.
– Почему был? – удивился Ваноути. – Я и сейчас самурай!
– Охотно верю, – согласился Натабура. – Сколько же тебе тогда лет? Сто или двести?
– Сто пять!
– Сто пять… – как эхо повторил Язаки.
– Ага… – только и произнес пораженный Натабура. Он хотел спросить что-то такое: «Как же ты ходишь?» Или: «Почему ты еще не рассыпался?» Но вместо этого произнес: – За кого ж ты воевал? – ибо это было существенней.
– Известное дело, за кого! За господина Минамото! – и Ваноути даже приосанился и колесом выпятил сухонькую грудь. При этом в его черных, как угли, глазах мелькнула былая удаль.
– Ага! – еще более изумился Натабура.
Вот в чем причина. Он вполне мог быть убийцей кого-то из моей родни, подумал он, но не испытал никакого гнева. Не было гнева – одно безразличие к прошлому, ведь настоящее совсем другое и враги другие, а проблемы новые.
– Ну и что там, в ущелье? – нетерпеливо спросил Язаки, который вовсе не подозревал, о чем думает Натабура. К тому же он решил, что Ваноути большая фигура, раз остался живым.
– Как чего? – переспросил Ваноути таким тоном, словно только глупый мог задать подобный вопрос. – Всех и положили до единого.
– Да, много там было наших, – согласился Натабура, смиряясь с очевидностью.
Он вспомнил, как сам бился в последнем морском сражении и как его выбросило море на берег удивительной страны Чу.
– Я им кричу: «Не так, не так! Вяжите солому к рогам!»
– Ну?.. – спросил Язаки. – А зачем солома?
Ваноути глянул на него, как на дикаря:
– Зажгли и пустили с горы целое стадо. А придумал все это я! Я ведь с детства с коровами возился.
– Да ты что?! – изумился Язаки. – Ну ты, дед, даешь! Ты герой!
– Никакой я не герой, – скис вдруг Ваноути. – Герои, они вон по городам живут в сытости и тепле, а не мыкаются в старости в ветхой хижине. Да теперь уже все равно, чего жалеть.
И они остановились. Дорога пропала. Только что была под ногами, и вдруг – нет. Да и лес поменялся: вместо разлапистых дубов и язей сплошной стеной темнели стволы гёдзя[56]. Солнечный свет впитывался в ее кору, ничего нельзя было толком разглядеть.
Они вскорости действительно ступили на желтую императорскую дорогу, которая вела прямо к Яшмовому и Нефритовому дворцам. Но это только так казалось. Под ногами скрипели песчинки, и жесткие сухие травы хлестали по руками. Нехожеными стали дороги и тропы, давно нехожеными.
Сам Натабура, как и прежде, не узнавал мест, хотя бывал в столице достаточно часто в те времена, когда они с учителем Акинобу бродили по стране из монастыря в монастырь. С тех пор минуло много лет. Так много, что Натабура и вспомнить не мог: то ли пять, то ли целых восемь. А может, и больше. Путался он в цифрах и никак не мог сообразить. Нет, должно быть, лет семь минуло, думал он, глядя на вековые деревья в окружении молодой поросли, которая скрадывала окрестности, делая их незнакомыми и таинственными, и там, где они вчетвером прошли дорогу за коку, им казалось, что они топчутся на месте целую стражу[52]. Последний раз он был в Киото два года назад. Но тогда ему было не до красот столицы Мира, потому что он искал Юку, а потом участвовал в государственном перевороте. Мало кто из тех людей выжил. Большинство из них в течение года настигла химицу сосики[53] и во имя закона заставила сделать сэппуку[54]. Стало быть, их всех с легкостью предал император Мангобэй. Но никто-никто не упомянул ни Натабуры, ни учителя Акинобу, ни Язаки, ни тем более капитана Го-Данго. Поговаривали, правда, о какой-то волшебной собаке, помогавшей бунтовщикам. Но разве собаку будут искать? Да и не до собаки потом было, потому что появились эти самые арабуру и трон под императором Мангобэй зашатался.
Заросшая травой желтая императорская дорога нырнула под кроны леса, и сразу же сделалось душно и парко – чувствовалось близость рек Ёда и Окигаву, которые сливались в центре столицы, образуя широкую и полноводную Каная. Лучи солнца плясали и вверху, и на листьях подлеска, и на кустах, путались в траве, и для непривычного глаза казалось, что все вокруг движется, заманивает и туда, и сюда, и ведет, чтобы закружить в чаще, извести, уничтожить, растворить и сделать частью себя. Как хорошо все начиналось, почему-то с сожалением думал Натабура, вспоминая Юку. Вовсю зудели комары и злобно кусались большие желто-оранжевые мухи. Афра прятался от них под папоротник и зарывался в иголки. От этого его желтая морда очень быстро стала походить на рассерженного ежа. А еще Афра фыркал и чесался, как шелудивый.
Натабура напоследок оглянулся, чтобы запомнить дорогу назад, но уже ничего, абсолютно ничего не было видно, кроме моря зелени и игры солнечных бликов. Ничто не говорило и о том, что они находятся в центре столицы Мира. Язаки тоже заволновался и поглядывал на него, впрочем, полагаясь во всем на друга. Он знал, что Натабура хорошо ориентируется по сторонам света, а если есть солнце, то это легко делать. Я и сам могу, думал он. Солнце слева – чего еще надо. Значит, когда будем возвращаться, оно будет светить справа или в спину. Он успокоился и даже с облегчением вздохнул, хотя, конечно, расслабляться не следовало, ибо за каждым кустом могла быть засада. И первые несколько коку шел настороженно, как по болоту, смотрел, куда ставить ногу, полагая, что именно в таких местах прячутся онрё[55], избавиться от которых еще никто не мог, но постепенно болтовня Ваноути отвлекла его.
– Я как сейчас помню, – врал дед, – как мы штурмовали ущелье Курикара.
Курикара, Курикара? – когда же это было. Давно, еще до меня, вспомнил Натабура, я слышал только рассказы бывалых воинов.
– Дед, ты что, был самураем? – спросил Натабура.
Это отвлекло его от липкого, как наваждение, предчувствия чего-то нехорошего. При Курикара погибли лучшие буси. Это ли не печальные воспоминания? Может быть, поэтому мне так тяжело? – подумал Натабура. Их раздавило стадо буйволов. Не тогда ли были заложены условия гибели дома Тайра? Слишком много самураев погибло. Слишком много.
– Почему был? – удивился Ваноути. – Я и сейчас самурай!
– Охотно верю, – согласился Натабура. – Сколько же тебе тогда лет? Сто или двести?
– Сто пять!
– Сто пять… – как эхо повторил Язаки.
– Ага… – только и произнес пораженный Натабура. Он хотел спросить что-то такое: «Как же ты ходишь?» Или: «Почему ты еще не рассыпался?» Но вместо этого произнес: – За кого ж ты воевал? – ибо это было существенней.
– Известное дело, за кого! За господина Минамото! – и Ваноути даже приосанился и колесом выпятил сухонькую грудь. При этом в его черных, как угли, глазах мелькнула былая удаль.
– Ага! – еще более изумился Натабура.
Вот в чем причина. Он вполне мог быть убийцей кого-то из моей родни, подумал он, но не испытал никакого гнева. Не было гнева – одно безразличие к прошлому, ведь настоящее совсем другое и враги другие, а проблемы новые.
– Ну и что там, в ущелье? – нетерпеливо спросил Язаки, который вовсе не подозревал, о чем думает Натабура. К тому же он решил, что Ваноути большая фигура, раз остался живым.
– Как чего? – переспросил Ваноути таким тоном, словно только глупый мог задать подобный вопрос. – Всех и положили до единого.
– Да, много там было наших, – согласился Натабура, смиряясь с очевидностью.
Он вспомнил, как сам бился в последнем морском сражении и как его выбросило море на берег удивительной страны Чу.
– Я им кричу: «Не так, не так! Вяжите солому к рогам!»
– Ну?.. – спросил Язаки. – А зачем солома?
Ваноути глянул на него, как на дикаря:
– Зажгли и пустили с горы целое стадо. А придумал все это я! Я ведь с детства с коровами возился.
– Да ты что?! – изумился Язаки. – Ну ты, дед, даешь! Ты герой!
– Никакой я не герой, – скис вдруг Ваноути. – Герои, они вон по городам живут в сытости и тепле, а не мыкаются в старости в ветхой хижине. Да теперь уже все равно, чего жалеть.
И они остановились. Дорога пропала. Только что была под ногами, и вдруг – нет. Да и лес поменялся: вместо разлапистых дубов и язей сплошной стеной темнели стволы гёдзя[56]. Солнечный свет впитывался в ее кору, ничего нельзя было толком разглядеть.