Страница:
– Вот бы поймать его, подлеца, живым, – слышатся голоса, – поймать и повесить!
Мы снова идем, полные ненависти к тем, кто предал интересы народа. Идем, позвякивая оружием. Идем – как сама кара врагам и предателям.
Лейтенант Туз использует меня как наблюдателя. То и дело получаю от него приказания: «Следить за тем-то и тем-то», «Наблюдать в таком-то направлении». В сущности, становлюсь у него третьим глазом – веду наблюдение через оптический прицел. К этой роли я уже привык: докладываю обо всем замеченном впереди роты, не ожидая команды.
К вечеру 31 декабря бригада останавливается недалеко от южной окраины Элисты, охваченной огнем.
Вглядываюсь в зарево пожара. Слышу разговор:
– Жгут, гадюки! Наш город жгут!..
– А гвардейцы, говорят, уже в Элисте.
– И первый батальон нашей бригады там.
– Чего же мы ждем? У моря погоды, что ли? – возмущается рябоватый боец.
– Значит, так надо. Может быть, в этом стратегия скрыта.
Но вот подается команда:
– Шагом марш!
Бригада форсированным маршем пошла в обход, отрезая путь гитлеровцам от Элисты на запад. Передовые батальоны уже завязали перестрелку с отступающими частями противника.
В ночь под новый, 1943 год столица Калмыкии была освобождена от немецко-фашистских оккупантов. Командир и политрук об этом накоротке провели беседу, сообщили о потерях гитлеровцев и о захваченных трофеях. Мы ликовали…
Перестало существовать астраханское направление. Противник отброшен на сотни километров от Астрахани.
1 января 1943 года решением Ставки Верховного Главнокомандования Сталинградский фронт был переименован в Южный. 28-я армия вошла в его состав. Маршал Советского Союза А. И. Еременко в своих воспоминаниях потом напишет: «Перед войсками Южного фронта стояла очень важная задача – разгромить противника в нижнем течении Дона, овладеть Батайском, Ростовом, Новочеркасском с целью отрезать немецко-фашистские войска, находившиеся на Северном Кавказе (1-ю танковую и 17-ю германские армии). Это была большая задача»[5].
Перед нашей 28-й армией лежала территория Ростовской области. Нам предстояло освободить Батайск и Ростов-на-Дону.
А пока 159-й отдельной стрелковой бригаде было приказано форсировать Маныч и наступать на железнодорожный тупик – станцию Дивное.
Наш батальон по-прежнему шел вторым эшелоном. Бойцы залегли на снегу. Впереди Маныч. Его форсируют батальоны бригады, через наступающие цепи бьет тяжелая артиллерия. А над рекой висит густой туман, висит неподвижно, и кажется, его можно, как вату, потрогать руками. Меня охватывает волнение перед атакой. Разговаривать не хочется, и мы молча с тревогой всматриваемся в туманную даль. Что там? Прорвутся передовые подразделения через водную преграду или нет?
– Снайперу вести наблюдение! – напоминает лейтенант Туз, хотя я и без того не отрываюсь от окуляра. Смотрю и ничего не вижу. Лишь кое-где промелькнет расплывчатая фигура то ли нашего солдата, то ли вражеского.
Начинают поступать раненые. Тяжелораненых везут на подводах, остальные идут сами. На вопросы «Как там?», «Как с прорывом?» слышится один ответ:
– Тяжело!..
Настает и черед нашего батальона. И вдруг в морозном воздухе раздается:
– Прорвались!..
Вскоре следует команда!
– Шагом марш!..
Мы вскакиваем и дружно идем вперед. Вот он какой, Маныч! Широкая илистая, во многих местах не замерзшая гладь воды. Пахнет сероводородом. Вода взмучена взрывами снарядов, сапогами бойцов.
Бежим по камышовым матам на другой берег и мигом рассыпаемся в цепь. По приказу комбрига батальон выдвигается в первый эшелон. Теперь лицом к опасности идти нам.
Показались постройки станции Дивное. К тому времени поднялась метель. Ежась от холода, мы держим путь прямо на вокзал. Но и враг не дремлет. Начала бить шрапнелью его артиллерия.
– Рассредоточиться! – поступает команда.
В трех – пяти метрах вижу Павлика Дронова и Володю Спесивцева. Настегивая коня, куда-то скачет Ваня Гуров. Он не замечает нас.
– В случае чего, – кричит мне Павлик, – перевяжешь! – И показывает индивидуальный пакет. Почти рядом с ним вскидывается земля от взрыва мины. Мы падаем в снег. К счастью, все целы и невредимы.
– Не останавливаться! – командует Туз. – Снайпер, взберись на крышу вон того амбара, посмотри, что там, впереди.
Вырываюсь вперед и с крыши веду наблюдение, а когда цепь подошла к амбару, докладываю:
– Немцы бегут! Вижу их обоз… Справа наши. Много бойцов!
Туз машет рукой:
– Слезай!..
Через каких-то десять – пятнадцать минут бойцы батальона с криками «ура!» бросились к вокзалу и вскоре скрылись в заснеженных улицах. Фашисты, не принимая боя, отступили.
На ночлег останавливаемся на станции Дивное – первом на нашем пути населенном пункте, не разрушенном фашистами.
Ветер в лицо
Батальоны штурмуют Ростов
Мы снова идем, полные ненависти к тем, кто предал интересы народа. Идем, позвякивая оружием. Идем – как сама кара врагам и предателям.
Лейтенант Туз использует меня как наблюдателя. То и дело получаю от него приказания: «Следить за тем-то и тем-то», «Наблюдать в таком-то направлении». В сущности, становлюсь у него третьим глазом – веду наблюдение через оптический прицел. К этой роли я уже привык: докладываю обо всем замеченном впереди роты, не ожидая команды.
К вечеру 31 декабря бригада останавливается недалеко от южной окраины Элисты, охваченной огнем.
Вглядываюсь в зарево пожара. Слышу разговор:
– Жгут, гадюки! Наш город жгут!..
– А гвардейцы, говорят, уже в Элисте.
– И первый батальон нашей бригады там.
– Чего же мы ждем? У моря погоды, что ли? – возмущается рябоватый боец.
– Значит, так надо. Может быть, в этом стратегия скрыта.
Но вот подается команда:
– Шагом марш!
Бригада форсированным маршем пошла в обход, отрезая путь гитлеровцам от Элисты на запад. Передовые батальоны уже завязали перестрелку с отступающими частями противника.
В ночь под новый, 1943 год столица Калмыкии была освобождена от немецко-фашистских оккупантов. Командир и политрук об этом накоротке провели беседу, сообщили о потерях гитлеровцев и о захваченных трофеях. Мы ликовали…
Перестало существовать астраханское направление. Противник отброшен на сотни километров от Астрахани.
1 января 1943 года решением Ставки Верховного Главнокомандования Сталинградский фронт был переименован в Южный. 28-я армия вошла в его состав. Маршал Советского Союза А. И. Еременко в своих воспоминаниях потом напишет: «Перед войсками Южного фронта стояла очень важная задача – разгромить противника в нижнем течении Дона, овладеть Батайском, Ростовом, Новочеркасском с целью отрезать немецко-фашистские войска, находившиеся на Северном Кавказе (1-ю танковую и 17-ю германские армии). Это была большая задача»[5].
Перед нашей 28-й армией лежала территория Ростовской области. Нам предстояло освободить Батайск и Ростов-на-Дону.
А пока 159-й отдельной стрелковой бригаде было приказано форсировать Маныч и наступать на железнодорожный тупик – станцию Дивное.
Наш батальон по-прежнему шел вторым эшелоном. Бойцы залегли на снегу. Впереди Маныч. Его форсируют батальоны бригады, через наступающие цепи бьет тяжелая артиллерия. А над рекой висит густой туман, висит неподвижно, и кажется, его можно, как вату, потрогать руками. Меня охватывает волнение перед атакой. Разговаривать не хочется, и мы молча с тревогой всматриваемся в туманную даль. Что там? Прорвутся передовые подразделения через водную преграду или нет?
– Снайперу вести наблюдение! – напоминает лейтенант Туз, хотя я и без того не отрываюсь от окуляра. Смотрю и ничего не вижу. Лишь кое-где промелькнет расплывчатая фигура то ли нашего солдата, то ли вражеского.
Начинают поступать раненые. Тяжелораненых везут на подводах, остальные идут сами. На вопросы «Как там?», «Как с прорывом?» слышится один ответ:
– Тяжело!..
Настает и черед нашего батальона. И вдруг в морозном воздухе раздается:
– Прорвались!..
Вскоре следует команда!
– Шагом марш!..
Мы вскакиваем и дружно идем вперед. Вот он какой, Маныч! Широкая илистая, во многих местах не замерзшая гладь воды. Пахнет сероводородом. Вода взмучена взрывами снарядов, сапогами бойцов.
Бежим по камышовым матам на другой берег и мигом рассыпаемся в цепь. По приказу комбрига батальон выдвигается в первый эшелон. Теперь лицом к опасности идти нам.
Показались постройки станции Дивное. К тому времени поднялась метель. Ежась от холода, мы держим путь прямо на вокзал. Но и враг не дремлет. Начала бить шрапнелью его артиллерия.
– Рассредоточиться! – поступает команда.
В трех – пяти метрах вижу Павлика Дронова и Володю Спесивцева. Настегивая коня, куда-то скачет Ваня Гуров. Он не замечает нас.
– В случае чего, – кричит мне Павлик, – перевяжешь! – И показывает индивидуальный пакет. Почти рядом с ним вскидывается земля от взрыва мины. Мы падаем в снег. К счастью, все целы и невредимы.
– Не останавливаться! – командует Туз. – Снайпер, взберись на крышу вон того амбара, посмотри, что там, впереди.
Вырываюсь вперед и с крыши веду наблюдение, а когда цепь подошла к амбару, докладываю:
– Немцы бегут! Вижу их обоз… Справа наши. Много бойцов!
Туз машет рукой:
– Слезай!..
Через каких-то десять – пятнадцать минут бойцы батальона с криками «ура!» бросились к вокзалу и вскоре скрылись в заснеженных улицах. Фашисты, не принимая боя, отступили.
На ночлег останавливаемся на станции Дивное – первом на нашем пути населенном пункте, не разрушенном фашистами.
Ветер в лицо
21 января 1943 года был освобожден последний километр калмыцкой земли. Батальоны вышли на сальские просторы.
И опять степи… Обширные, ровные. Но и здесь видны приметы войны: воронки от бомб и снарядов, обрывки колючей проволоки, каски и патроны. Кое-где валяются трупы гитлеровцев.
Мое детство прошло в степном краю. И степь всегда рождала во мне высокие чувства. Но сейчас, когда тянуло пороховой гарью, степь казалась угрюмой и холодной.
Политрук Селютин всегда с нами. Он идет то с одним взводом, то с другим, подбадривает словом, помогает отстающим. Сам он, казалось, не знает устали.
Мы идем завьюженной степью. Сквозь снег проступают частые кустики полыни-чернобыльника. И глазам моим живо представилась та полынная степь, где прошло детство…
28 января… Батальон находится в головной походной заставе. Кругом тишина. Но вот нас обгоняет пулеметная тачанка. На ней Сема Марчуков, припавший к пулемету. Рядом Ваня Гуров, с красным от холода лицом. У него бравый вид. Завидев меня, он машет рукой:
– Разведпривет!
– Удачи вам, друзья! – кричу я в ответ.
Рукавом прикрываю лицо от жгучего ветра со снегом. Но мороз жжет нос, щеки. Стараюсь отвлечься, думаю о доме, о школе.
Под вечер разведка доложила: в небольшом хуторе Кагальничек засели фашисты.
– Выбьем фрицев – погреемся, отдохнем, – мечтательно говорит сосед справа.
– Приготовиться к атаке! – звучит команда. Кагальничек мы атакуем по всем правилам Боевого устава. Роты развернулись в цепь слаженно и быстро. Минометчики, задача которых – поддержать нас, открывают огонь, и мы дружно бросаемся на врага. Тенькают пули, вздымая фонтанчики снега и мерзлой земли. Кто-то падает, кто-то вскрикивает. Но командир роты лейтенант Туз подбадривает нас:
– Не робеть! Вперед!
Павлик Дронов вырывается вперед и на бегу стреляет из винтовки. Он целится во вражеских пулеметчиков, засевших на чердаке дома. Прицельным огнем туда же бьет из «максима» Сема Марчуков. Фашистский пулемет захлебнулся. Но с чердака крайнего дома строчит еще один пулемет.
– Снайпер! – стараясь перекричать шум боя, приказывает мне Туз. – Ориентир – крайний дом слева. Уничтожить пулемет!
Падаю на копну прелой соломы. Быстро прицеливаюсь и уже никого не слышу и ничего не вижу, кроме пулемета на чердаке. Стреляю раз, другой… Пулемет замолчал. Я посылаю в черный провал чердака еще три пули. Так будет вернее!
– Впер-ред! – торопит бойцов Туз.
Задыхаясь, бежим. Что есть мочи кричим «ура!».
Гитлеровцы отступили, а подожженный ими Кагальничек горел. Мы сошлись у пепелища: Ваня, Павлик, Сема и я. В бою Сема, как он выразился, расстрелял гору пулеметных лент и теперь сетовал:
– Придется набивать…
Мороз крепчал, а снаряжать пулеметные ленты на холоде не просто. Деревенеют пальцы.
Павлик развязывает вещевой мешок, достает кусок сада, не торопясь, кинжалом отрезает четыре толстых ломтя.
Поев, мы повеселели, послышались шутки. В то время излюбленной темой солдатского юмора была судьба Гитлера. Какую казнь ему придумать, когда мы победим? Тут фантазия била через край. Смех, шутки обогрели вас. И вот Баня Гуров, откинувшись на вещмешок, затянул:
Ой да кони ржут, а пики блещут, Казаки в поход идут…
Притихли бойцы роты, вслушиваясь в удалую песню. Незаметно подкралась ночь. Ее мы провели на пепелище, а утром снова сборы в поход. Но тут произошло событие, которое всех нас потрясло.
У обгорелого плетня бойцы роты обнаружили тела истерзанных красноармейцев. Это была жуткая картина, У одного красноармейца отрублена голова, отрублена каким-то тупым орудием, глаза вдавлены, очевидно, каблуком кованого сапога; у второго на теле тоже следы пыток, а в животе – кол из плетня.
И тогда в круг собравшихся вышел политрук Селютин.
– Вот смотрите, что сделали фашисты с красноармейцами, – гневно произнес он, – они их пытали, истязали, мучали! Звери! Палачи! Отомстим же фашистам за гибель боевых друзей!
Это было сказано как-то по-особенному проникновенно – более сильного воздействия на психику бойца и не придумаешь.
«Короткий с фашистом разговор: пулю в лоб – и точка», – так думал я, так думали и мои товарищи по роте. И все мы дружно ответили:
– Отомстим!
Есть на ростовской земле хуторок Безводный. Для кого он просто хуторок, а для нас… Но расскажу все так, как это мне запомнилось.
…Дует поземка. Наш батальон движется в колонне. На подходе к хутору вдруг раздаются тревожные крики:
– Танки! Танки!
Батальон тут же развертывается к бою. Мы ложимся на пригорке. В открытой степи видно все как на ладони. Мерзлая земля словно камень. Не окопаться.
– Где танки? – волнуются бойцы. Но вот нарастает шум, и мы видим их. Насчитываем одиннадцать машин.
Вначале немецкие танки идут гуськом от хутора по балке, а затем развертываются по фронту и медленно ползут прямо на нас. Они окрашены в белый цвет. За танками цепи автоматчиков.
Появляется на коне комбат капитан А. С. Кулакаев.
– Ни шагу назад! – бросает он на скаку. – Стоять насмерть!
Комбат не успевает вернуться на КП, как гитлеровцы открывают огонь из пулеметов и Кулакаев вместе с лошадью падает на землю.
Артиллеристы, сопровождающие нас, устанавливают орудия на прямую наводку.
– Огонь! – командует сержант.
Метрах в десяти от переднего танка взлетают комья мерзлой земли. Но второй выстрел пушка сделать не успевает. Ее разносит взрывом вражеского снаряда. В расчете были мои сверстники из станицы Етеревской.
Мы плотнее прижимаемся к земле, готовые стоять насмерть, как приказал комбат. Теперь рев моторов, разрывы снарядов и винтовочные залпы, крики и команды – все сливается в сплошной гул. Впереди батальона вместе с четвертой ротой бьются с врагом разведчики. Я вижу Ваню Гурова. Он стреляет из автомата по бегущим за танками фашистам. Вот танки приближаются к разведчикам вплотную. Сейчас начнут утюжить. Ваня Гуров бросает гранату. Она взрывается под гусеницами. Танк на мгновение замирает. Затем снова движется на нас. Сержант Виктор Штреккер кидает в него бутылку с горючей смесью. Танк загорается, но сам сержант падает, скошенный пулеметной очередью.
Позже я узнал о подвиге политрука разведвзвода Черноиванникова. Дело было так. Навстречу вражескому танку ползли несколько бойцов. Красноармеец казах Урумбеков метнул гранату под танк, но тот продолжал двигаться. Тогда с земли в полный рост поднялся Черноиванников. Он с разбегу легко вскочил на танк и начал бить кованым прикладом по стволу пулемета, изрыгающему смертоносный огонь. Пулемет замолчал.
Подвиг политрука вдохновил людей. Теперь с гранатами в руках к танкам поползли многие бойцы. Среди них был и лейтенант Николай Коробков – командир разведвзвода, в котором служил Ваня Гуров. Лейтенанту, однако, не повезло: пулеметной очередью ему изранило ноги. Но лейтенант не пал духом. Кинув гранату в танк. Николай Коробков собрал последние силы и, сидя на снегу, запел песню о «Варяге». Над полем боя гремел его голос:
Наверх вы, товарищи, все по местам. Последний парад наступает…
Я стреляю из «снайперки» по смотровым щелям, стараясь ослепить танкистов. Рядом Павлик Дронов. Он ведет огонь из обычной винтовки. Танк, по которому мы бьем, вдруг устремляется в нашу сторону. Между Павликом и мной всплескивается пламя огня. Грохочет взрыв. И тут же наступает тишина. Только в голове стоит тугой, как от полета шмеля, звук. Ощупываю себя: цел! Смотрю вправо. Навстречу танку ползет политрук роты Селютин с зажатой в руке гранатой. Кровь заливает ему лицо.
– Нагните голову! – кричу и не слышу своего голоса. Неужто оглох? Совсем рядом с Селютиным рвется снаряд… Эх, товарищ политрук!
А Павлик? Где он? Дронов лежит у воронки. Под ним на снегу растет красное пятно. Он что-то говорит. Но я по-прежнему ничего не слышу. Догадываюсь: Павлик просит о помощи.
А танк – вот он, рядом. Идет на меня. Спружинившись для прыжка, жду. И вдруг кубарем качусь в сторону, меня обдает снегом. Танк, взревев мотором, рывком устремляется к станковым пулеметам. Туда, где Сема Марчуков. Эх, жаль, израсходовал все гранаты…
Павлик пытается отползти в лощину. Подбегаю к нему. Оставлять друга нельзя: раздавят танки. Нас опрокидывает взрывом. Но мы живы. Тащу друга по земле волоком. Впереди вижу санитаров…
Танковую атаку помог отразить третий батальон старшего лейтенанта Г. К. Мадояна. В том бою смертью храбрых пали многие бойцы. Погиб и политрук Тимофей Селютин, которого мы считали своим вторым отцом, и ротный запевала красноармеец Савченко.
Вот и все, что я хотел рассказать о хуторке Безводном. На всю жизнь запомнился нам этот степной клочок ростовской земли!
Чуть позже выяснилось, что в сальских степях наши части вели бои не только с «Бурым медведем», но и с 23-й танковой дивизией и с пришедшей к ней на помощь мотодивизией СС «Викинг».
– Викингами называли древнескандинавских морских разбойников, – сказал я.
– Эсэсовцы хуже любых разбойников, – отозвалось сразу несколько голосов.
Мы брезгливо говорили о викингах. В те дни нам особенно не хватало политрука. Уж Тимофей-то Селютин разъяснил бы нам, что собой представляет мотодивизия СС «Викинг», и наверняка сказал бы:
– Били «бурых медведей», будем бить и «викингов».
На Зерноград наступали всей бригадой в тесном взаимодействии с 34-й гвардейской стрелковой дивизией и 6-й гвардейской танковой бригадой. Враг отчаянно сопротивлялся, бросался в контратаки.
30 января под городом произошел встречный бой. На нас налетели «юнкерсы». Появились фашистские танки, бронемашины. Показалась пехота. Подошедшая артиллерия нашей бригады открыла ураганный огонь. Под его прикрытием мы бросились в атаку. Ничто не могло остановить нас. И фашисты откатились назад. Наши войска освободили Зерноград.
Подскакал разведчик Ваня Гуров, осадил разгоряченного коня:
– Старшего лейтенанта Рожкова убило!
– Кто такой Рожков?
Ваня обиделся:
– Не знаете? Эх вы! Александр Рожков – командир разведроты бригады.
И Ваня, стегнув коня плетью, ускакал.
Мы почтили память товарищей, погибших в бою за Зерноград.
Утром 3 февраля пришло сообщение, что наши войска разгромили вражескую группировку под Сталинградом. И поныне мне видятся возбужденные лица бойцов, слышатся их торжествующие возгласы:
– Ура сталинградцам!..
– Будем сражаться по-сталинградски!
И опять степи… Обширные, ровные. Но и здесь видны приметы войны: воронки от бомб и снарядов, обрывки колючей проволоки, каски и патроны. Кое-где валяются трупы гитлеровцев.
Мое детство прошло в степном краю. И степь всегда рождала во мне высокие чувства. Но сейчас, когда тянуло пороховой гарью, степь казалась угрюмой и холодной.
Политрук Селютин всегда с нами. Он идет то с одним взводом, то с другим, подбадривает словом, помогает отстающим. Сам он, казалось, не знает устали.
Мы идем завьюженной степью. Сквозь снег проступают частые кустики полыни-чернобыльника. И глазам моим живо представилась та полынная степь, где прошло детство…
28 января… Батальон находится в головной походной заставе. Кругом тишина. Но вот нас обгоняет пулеметная тачанка. На ней Сема Марчуков, припавший к пулемету. Рядом Ваня Гуров, с красным от холода лицом. У него бравый вид. Завидев меня, он машет рукой:
– Разведпривет!
– Удачи вам, друзья! – кричу я в ответ.
Рукавом прикрываю лицо от жгучего ветра со снегом. Но мороз жжет нос, щеки. Стараюсь отвлечься, думаю о доме, о школе.
Под вечер разведка доложила: в небольшом хуторе Кагальничек засели фашисты.
– Выбьем фрицев – погреемся, отдохнем, – мечтательно говорит сосед справа.
– Приготовиться к атаке! – звучит команда. Кагальничек мы атакуем по всем правилам Боевого устава. Роты развернулись в цепь слаженно и быстро. Минометчики, задача которых – поддержать нас, открывают огонь, и мы дружно бросаемся на врага. Тенькают пули, вздымая фонтанчики снега и мерзлой земли. Кто-то падает, кто-то вскрикивает. Но командир роты лейтенант Туз подбадривает нас:
– Не робеть! Вперед!
Павлик Дронов вырывается вперед и на бегу стреляет из винтовки. Он целится во вражеских пулеметчиков, засевших на чердаке дома. Прицельным огнем туда же бьет из «максима» Сема Марчуков. Фашистский пулемет захлебнулся. Но с чердака крайнего дома строчит еще один пулемет.
– Снайпер! – стараясь перекричать шум боя, приказывает мне Туз. – Ориентир – крайний дом слева. Уничтожить пулемет!
Падаю на копну прелой соломы. Быстро прицеливаюсь и уже никого не слышу и ничего не вижу, кроме пулемета на чердаке. Стреляю раз, другой… Пулемет замолчал. Я посылаю в черный провал чердака еще три пули. Так будет вернее!
– Впер-ред! – торопит бойцов Туз.
Задыхаясь, бежим. Что есть мочи кричим «ура!».
Гитлеровцы отступили, а подожженный ими Кагальничек горел. Мы сошлись у пепелища: Ваня, Павлик, Сема и я. В бою Сема, как он выразился, расстрелял гору пулеметных лент и теперь сетовал:
– Придется набивать…
Мороз крепчал, а снаряжать пулеметные ленты на холоде не просто. Деревенеют пальцы.
Павлик развязывает вещевой мешок, достает кусок сада, не торопясь, кинжалом отрезает четыре толстых ломтя.
Поев, мы повеселели, послышались шутки. В то время излюбленной темой солдатского юмора была судьба Гитлера. Какую казнь ему придумать, когда мы победим? Тут фантазия била через край. Смех, шутки обогрели вас. И вот Баня Гуров, откинувшись на вещмешок, затянул:
Ой да кони ржут, а пики блещут, Казаки в поход идут…
Притихли бойцы роты, вслушиваясь в удалую песню. Незаметно подкралась ночь. Ее мы провели на пепелище, а утром снова сборы в поход. Но тут произошло событие, которое всех нас потрясло.
У обгорелого плетня бойцы роты обнаружили тела истерзанных красноармейцев. Это была жуткая картина, У одного красноармейца отрублена голова, отрублена каким-то тупым орудием, глаза вдавлены, очевидно, каблуком кованого сапога; у второго на теле тоже следы пыток, а в животе – кол из плетня.
И тогда в круг собравшихся вышел политрук Селютин.
– Вот смотрите, что сделали фашисты с красноармейцами, – гневно произнес он, – они их пытали, истязали, мучали! Звери! Палачи! Отомстим же фашистам за гибель боевых друзей!
Это было сказано как-то по-особенному проникновенно – более сильного воздействия на психику бойца и не придумаешь.
«Короткий с фашистом разговор: пулю в лоб – и точка», – так думал я, так думали и мои товарищи по роте. И все мы дружно ответили:
– Отомстим!
Есть на ростовской земле хуторок Безводный. Для кого он просто хуторок, а для нас… Но расскажу все так, как это мне запомнилось.
…Дует поземка. Наш батальон движется в колонне. На подходе к хутору вдруг раздаются тревожные крики:
– Танки! Танки!
Батальон тут же развертывается к бою. Мы ложимся на пригорке. В открытой степи видно все как на ладони. Мерзлая земля словно камень. Не окопаться.
– Где танки? – волнуются бойцы. Но вот нарастает шум, и мы видим их. Насчитываем одиннадцать машин.
Вначале немецкие танки идут гуськом от хутора по балке, а затем развертываются по фронту и медленно ползут прямо на нас. Они окрашены в белый цвет. За танками цепи автоматчиков.
Появляется на коне комбат капитан А. С. Кулакаев.
– Ни шагу назад! – бросает он на скаку. – Стоять насмерть!
Комбат не успевает вернуться на КП, как гитлеровцы открывают огонь из пулеметов и Кулакаев вместе с лошадью падает на землю.
Артиллеристы, сопровождающие нас, устанавливают орудия на прямую наводку.
– Огонь! – командует сержант.
Метрах в десяти от переднего танка взлетают комья мерзлой земли. Но второй выстрел пушка сделать не успевает. Ее разносит взрывом вражеского снаряда. В расчете были мои сверстники из станицы Етеревской.
Мы плотнее прижимаемся к земле, готовые стоять насмерть, как приказал комбат. Теперь рев моторов, разрывы снарядов и винтовочные залпы, крики и команды – все сливается в сплошной гул. Впереди батальона вместе с четвертой ротой бьются с врагом разведчики. Я вижу Ваню Гурова. Он стреляет из автомата по бегущим за танками фашистам. Вот танки приближаются к разведчикам вплотную. Сейчас начнут утюжить. Ваня Гуров бросает гранату. Она взрывается под гусеницами. Танк на мгновение замирает. Затем снова движется на нас. Сержант Виктор Штреккер кидает в него бутылку с горючей смесью. Танк загорается, но сам сержант падает, скошенный пулеметной очередью.
Позже я узнал о подвиге политрука разведвзвода Черноиванникова. Дело было так. Навстречу вражескому танку ползли несколько бойцов. Красноармеец казах Урумбеков метнул гранату под танк, но тот продолжал двигаться. Тогда с земли в полный рост поднялся Черноиванников. Он с разбегу легко вскочил на танк и начал бить кованым прикладом по стволу пулемета, изрыгающему смертоносный огонь. Пулемет замолчал.
Подвиг политрука вдохновил людей. Теперь с гранатами в руках к танкам поползли многие бойцы. Среди них был и лейтенант Николай Коробков – командир разведвзвода, в котором служил Ваня Гуров. Лейтенанту, однако, не повезло: пулеметной очередью ему изранило ноги. Но лейтенант не пал духом. Кинув гранату в танк. Николай Коробков собрал последние силы и, сидя на снегу, запел песню о «Варяге». Над полем боя гремел его голос:
Наверх вы, товарищи, все по местам. Последний парад наступает…
Я стреляю из «снайперки» по смотровым щелям, стараясь ослепить танкистов. Рядом Павлик Дронов. Он ведет огонь из обычной винтовки. Танк, по которому мы бьем, вдруг устремляется в нашу сторону. Между Павликом и мной всплескивается пламя огня. Грохочет взрыв. И тут же наступает тишина. Только в голове стоит тугой, как от полета шмеля, звук. Ощупываю себя: цел! Смотрю вправо. Навстречу танку ползет политрук роты Селютин с зажатой в руке гранатой. Кровь заливает ему лицо.
– Нагните голову! – кричу и не слышу своего голоса. Неужто оглох? Совсем рядом с Селютиным рвется снаряд… Эх, товарищ политрук!
А Павлик? Где он? Дронов лежит у воронки. Под ним на снегу растет красное пятно. Он что-то говорит. Но я по-прежнему ничего не слышу. Догадываюсь: Павлик просит о помощи.
А танк – вот он, рядом. Идет на меня. Спружинившись для прыжка, жду. И вдруг кубарем качусь в сторону, меня обдает снегом. Танк, взревев мотором, рывком устремляется к станковым пулеметам. Туда, где Сема Марчуков. Эх, жаль, израсходовал все гранаты…
Павлик пытается отползти в лощину. Подбегаю к нему. Оставлять друга нельзя: раздавят танки. Нас опрокидывает взрывом. Но мы живы. Тащу друга по земле волоком. Впереди вижу санитаров…
Танковую атаку помог отразить третий батальон старшего лейтенанта Г. К. Мадояна. В том бою смертью храбрых пали многие бойцы. Погиб и политрук Тимофей Селютин, которого мы считали своим вторым отцом, и ротный запевала красноармеец Савченко.
Вот и все, что я хотел рассказать о хуторке Безводном. На всю жизнь запомнился нам этот степной клочок ростовской земли!
* * *
Лейтенант Туз похвалил меня за спасение друга и тут же отчитал: я не догадался взять у Дронова список личного состава роты.Чуть позже выяснилось, что в сальских степях наши части вели бои не только с «Бурым медведем», но и с 23-й танковой дивизией и с пришедшей к ней на помощь мотодивизией СС «Викинг».
– Викингами называли древнескандинавских морских разбойников, – сказал я.
– Эсэсовцы хуже любых разбойников, – отозвалось сразу несколько голосов.
Мы брезгливо говорили о викингах. В те дни нам особенно не хватало политрука. Уж Тимофей-то Селютин разъяснил бы нам, что собой представляет мотодивизия СС «Викинг», и наверняка сказал бы:
– Били «бурых медведей», будем бить и «викингов».
* * *
И опять марш!.. Стрелки двигались рота за ротой, то рассыпаясь по степи для атаки, то вновь смыкаясь в колонны.На Зерноград наступали всей бригадой в тесном взаимодействии с 34-й гвардейской стрелковой дивизией и 6-й гвардейской танковой бригадой. Враг отчаянно сопротивлялся, бросался в контратаки.
30 января под городом произошел встречный бой. На нас налетели «юнкерсы». Появились фашистские танки, бронемашины. Показалась пехота. Подошедшая артиллерия нашей бригады открыла ураганный огонь. Под его прикрытием мы бросились в атаку. Ничто не могло остановить нас. И фашисты откатились назад. Наши войска освободили Зерноград.
Подскакал разведчик Ваня Гуров, осадил разгоряченного коня:
– Старшего лейтенанта Рожкова убило!
– Кто такой Рожков?
Ваня обиделся:
– Не знаете? Эх вы! Александр Рожков – командир разведроты бригады.
И Ваня, стегнув коня плетью, ускакал.
Мы почтили память товарищей, погибших в бою за Зерноград.
Утром 3 февраля пришло сообщение, что наши войска разгромили вражескую группировку под Сталинградом. И поныне мне видятся возбужденные лица бойцов, слышатся их торжествующие возгласы:
– Ура сталинградцам!..
– Будем сражаться по-сталинградски!
Батальоны штурмуют Ростов
Гитлеровцы предприняли отчаянные попытки остановить продвижение 28-й армии в направлении Ростова. Они больше всего боялись, что советские войска отрежут их кавказскую группировку, устроят ей второй Сталинград.
Напряжение боев возрастало. 5 февраля наша 159-я бригада вплотную подошла к Батайску. Мы начали готовиться к штурму города. Справа от нас 34-я гвардейская, слева – 248-я стрелковая дивизии, поддерживаемые 6-й гвардейской танковой бригадой.
В ночь на 7 февраля разведчики нашей бригады, возглавляемые лейтенантом Л. М. Бухом, проникли в оборону противника. Они разведали слабо защищенные участки и установили, что гитлеровцы, спасаясь от морозов, оставляли ночью на передовой лишь боевые охранения. Основные силы они отводили в Батайск. Вьюжной полночью наши войска внезапно атаковали врага. Завязались жестокие схватки на улицах. Застигнутые врасплох, фашисты в панике покидали город.
Пленные, захваченные нашими разведчиками, утверждали, что знали о продвижении 28-й армии, но не могли подумать, что наступление будет таким стремительным, да еще в такую «проклятую» вьюжную ночь. «Нихтваршейнлих!» (Невероятно!) – твердили они.
В эту зимнюю ночь под Ростовом только бойцы 159-й отдельной стрелковой бригады истребили свыше тысячи фашистов. Много гитлеровцев было захвачено в плен.
Старший сержант Александр Украинский со своим отделением пленил 80 немецких солдат.
Богатые трофеи были взяты в вагонах и на платформах Батайского железнодорожного узла. Эшелон с танками и два эшелона с новыми автомобилями стояли в тупиках. Успешный бой за Батайск буквально окрылил наших бойцов и командиров. У всех приподнятое настроение. Бьем врага!
8 февраля 1943 года в 2.00 наша бригада вместе с другими соединениями заняла исходные позиции для наступления на Ростов. До нас довели приказ командующего 28-й армией: «Атаковать противника на правом берегу реки Дон. Ближайшая задача: очистить от противника привокзальный район, занять вокзал»[3], На вокзал были нацелены подразделения нашей бригады. В случае успеха второму батальону предстояло развивать наступление по улице Энгельса, в сторону Буденновского проспекта.
«В городе у снайпера работы будет невпроворот» – так говорил лейтенант Туз. Поэтому я готовился к бою особенно тщательно. Каков он, бой в городе? До сего времени снайперам приходилось «охотиться» в степи, на открытой местности. А здесь кругом укрытия, не так-то легко отыскать нужную цель.
Разведчики бесшумно снимают дозорных, и мы без стрельбы переходим Дон. Бойцы других подразделений бегут по железнодорожному полотну к вокзалу. Там уже слышится стрельба. Наша четвертая рота круто сворачивает к улице Энгельса. Поднимаемся по каменной мостовой. Навстречу мчится мотоцикл. По нему почти в упор стреляет Спесивцев, строчит из своего «дегтяря» пулеметчик Крестьянников. Мотоцикл переворачивается и летит кувырком к подъезду каменного дома. Из соседнего здания бойцы второго взвода выволакивают худого и длинного как жердь немца. Лейтенант Туз спрашивает (он отлично владеет немецким языком), кто он, и переводит:
– Мотострелок шестнадцатой немецкой мотодивизии, Кстати, ваш одногодок, – замечает Туз, обращаясь ко мне и Спесивцеву.
Мы смотрим на пленного с презрением.
– «Медведь», значит, – плюется Володя. – Проснись, фашистская морда! – И потрясает кулаком перед его заспанным лицом.
– Ну-ну, осторожнее, с пленными не воюют, – вмешивается Туз.
Нас окружают ростовчане. На их лицах ликование, на глазах слезы.
– Освободители наши! Родные! Наконец-то! – слышатся голоса.
– Машина! Немецкая машина!
Показался грузовик, крытый брезентом. Спесивцев целится в водителя и убивает его. Сидевший рядом офицер успевает выскочить из кабины, но тут же падает, скошенный автоматной очередью Туза. Из кузова выпрыгивают немецкие солдаты, и их постигает такая же упасть.
Окрыленные первой удачей, продвигаемся дальше. Но вот раздаются тревожные крики:
– Танки! Танки!
– Пронюхали, гады! – ругается Туз.
Он отдает приказание Спесивцеву подняться на верхний этаж дома и выяснить, сколько у противника танков, Буквально через минуту слышится голос Спесивцева:
– Четыре! Позади танков автомашины!
Вскоре один из танков останавливается у дома, из окна которого ведет наблюдение снайпер Спесивцев, и мы теряем с ним связь, Отстреливаясь, отходим в сторону вокзала.
Один из танков, клацая гусеницами, выползает на середину улицы, где стоит разбитая нами немецкая машина. За танком видны автоматчики. Мы отходим к Доломановскому переулку. И опять тревожное предупреждение:
– Танки!
– В укрытие! – приказывает лейтенант Туз.
Мы занимаем угловой дом. В нем уже находятся несколько бойцов. Среди них невысокий плечистый командир с волевыми чертами лица. Одет он в белый полушубок. На ремне пистолет и две гранаты. Это, как сообщает Туз, наш новый комбат – старший лейтенант Орешкин.
А с улицы доносится частая стрельба. Наш дом окружают фашисты. Что ж, придется драться до конца. Мы не одни. К нам присоединилась группа бойцов во главе с лейтенантом В. Г. Маноцковым, отрезанная от вокзала, где сосредоточились основные подразделения бригады. Нас примерно человек пятьдесят.
Комбат организует круговую оборону. Перед каждым ставит определенную задачу. Мое место возле углового окна. Маскируюсь первым попавшимся предметом – венским стулом, выставленным на подоконник. Веду наблюдение. Через оптический прицел хорошо просматриваются ближние улицы, железнодорожное полотно, дом на пригорке. Отличная позиция для снайпера! Из-за вагонов выбегает группа гитлеровцев. Впереди, судя по всему, офицер. На нем высокая фуражка, на груди бинокль. Нажимаю на спусковой крючок – гремит выстрел. Фашист роняет парабеллум и ударяется головой о землю. По опыту знаю, что солдаты попытаются унести труп офицера. Так и есть: гитлеровец ползет к убитому. И снова гремит выстрел. Справа кто-то бежит, укутанный в клетчатую шаль. Не женщина ли? Всматриваюсь и замечаю дуло автомата.
«Мародер», – решаю я и тут же стреляю.
– Молодец! – слышу над головой голос комбата. – Только ищи цели поважнее.
Я воодушевлен словами комбата, польщен его вниманием. «Снайпер в бою – мощь, сила!» – невольно припоминаю слова школьного военрука. Теперь солдаты противника действуют осторожнее, прижимаются к земле. Поднять их в атаку офицерам нелегко.
Из-за цементной ограды высовывает голову и плечи гитлеровец. В полушубке. Значит, офицер.
– Сдаемся! – кричит он по-русски.
«Если сдаются, почему другие держат автоматы наготове?» – мелькнула у меня мысль.
– Они не знают, где мы, – говорит комбат, – хотят нас обнаружить. Стреляй же, стреляй!
Навожу перекрестье прицела на цель. Плавно спускаю курок. И гитлеровский офицер беспомощно взмахивает руками…
Выстрелы слышались все реже. У нас кончались патроны. В магазине моей винтовки пусто. С тревогой докладываю об этом лейтенанту.
На мгновение Туз задумывается.
– Товарищ боец, – обращается он к пулеметчику Завалишину. – У вас в диске осталось с десяток патронов. Отдайте их снайперу.
– Что?! – бледнея, произносит пулеметчик. – Не дам! Чем я буду стрелять?!
Глаза пулеметчика воспалены, взгляд решительный. Понимаю, как дорог бойцу каждый патрон.
– Не дам, – повторяет Завалишин, – берите все, товарищ командир, шинель, валенки… а патроны…
– Снайперу они нужнее, – произносит лейтенант тоном, не допускающим возражений.
Боец разряжает диск, подает патрон, другой… Подает их по одному с таким видом, будто во время голода отрывает от себя последний кусочек хлеба.
Патронов насчитываем одиннадцать. Как жаль, что их мало!
Шагах в пятидесяти лежит, спрятавшись за водосточную трубу, фашист. Я вижу его ноги, обутые в сапоги. Он бьет каблуком о каблук – видно, хочет согреться. А у меня зудят руки – прострелить бы ему пятки! Не ходи по чужой земле, оккупант! Но усилием воли заставляю себя перевести оптический прицел влево: в огромной воронке – группа гитлеровцев. Они озираются вокруг. Я рассматриваю каждого… Увы, и тут нет ни одного офицера. Цели не самые важные. Подожду. Впрочем, если кто из солдат вздумает подняться, патрон и на него придется израсходовать.
Раздается взрыв. Это с тыльной стороны в наш дом стреляет фашистский танк. Сквозь облако пыли вижу распластавшегося на полу бойца. Осколком у него разворочен живот. Комбат Алексей Максимович Орешкин осторожно накрывает его полушубком. Умный у нас командир! Я верю в него.
Лейтенант Туз, пристроившись на верху разрушенной стены, стреляет из автомата короткими очередями. Чердак дома горит. Вот лейтенант сбегает вниз, отыскивает меня:
– Добей негодяя… Автомат заело.
Оказывается, один из гитлеровцев пробирался вдоль улицы, подталкивая впереди себя женщину. Лейтенант ранил его. Но тот, раненный, пополз к подвальчику соседнего дома, рассчитывая там укрыться. Мой выстрел прикончил изувера.
Кольцо окружения сжималось плотнее. Противник понял, что у нас иссякли патроны, и начал действовать смелее. Из-за поворота, с улицы Энгельса, показывается танк. Он останавливается напротив нашего дома. К танку бегут, выбравшись из укрытий, гитлеровцы. Они стучат прикладами автоматов по броне, что-то кричат, указывая в нашу сторону.
Мы с тревогой наблюдаем. Ведь достаточно двух-трех выстрелов из танка – и мы окажемся под обломками здания. И действительно, танк не спеша начинает разворачивать башню. Сейчас грохнет выстрел. Но что это? Открывается люк и из него высовывается голова танкиста. Он что-то спрашивает у солдат.
Напряжение боев возрастало. 5 февраля наша 159-я бригада вплотную подошла к Батайску. Мы начали готовиться к штурму города. Справа от нас 34-я гвардейская, слева – 248-я стрелковая дивизии, поддерживаемые 6-й гвардейской танковой бригадой.
В ночь на 7 февраля разведчики нашей бригады, возглавляемые лейтенантом Л. М. Бухом, проникли в оборону противника. Они разведали слабо защищенные участки и установили, что гитлеровцы, спасаясь от морозов, оставляли ночью на передовой лишь боевые охранения. Основные силы они отводили в Батайск. Вьюжной полночью наши войска внезапно атаковали врага. Завязались жестокие схватки на улицах. Застигнутые врасплох, фашисты в панике покидали город.
Пленные, захваченные нашими разведчиками, утверждали, что знали о продвижении 28-й армии, но не могли подумать, что наступление будет таким стремительным, да еще в такую «проклятую» вьюжную ночь. «Нихтваршейнлих!» (Невероятно!) – твердили они.
В эту зимнюю ночь под Ростовом только бойцы 159-й отдельной стрелковой бригады истребили свыше тысячи фашистов. Много гитлеровцев было захвачено в плен.
Старший сержант Александр Украинский со своим отделением пленил 80 немецких солдат.
Богатые трофеи были взяты в вагонах и на платформах Батайского железнодорожного узла. Эшелон с танками и два эшелона с новыми автомобилями стояли в тупиках. Успешный бой за Батайск буквально окрылил наших бойцов и командиров. У всех приподнятое настроение. Бьем врага!
8 февраля 1943 года в 2.00 наша бригада вместе с другими соединениями заняла исходные позиции для наступления на Ростов. До нас довели приказ командующего 28-й армией: «Атаковать противника на правом берегу реки Дон. Ближайшая задача: очистить от противника привокзальный район, занять вокзал»[3], На вокзал были нацелены подразделения нашей бригады. В случае успеха второму батальону предстояло развивать наступление по улице Энгельса, в сторону Буденновского проспекта.
«В городе у снайпера работы будет невпроворот» – так говорил лейтенант Туз. Поэтому я готовился к бою особенно тщательно. Каков он, бой в городе? До сего времени снайперам приходилось «охотиться» в степи, на открытой местности. А здесь кругом укрытия, не так-то легко отыскать нужную цель.
Разведчики бесшумно снимают дозорных, и мы без стрельбы переходим Дон. Бойцы других подразделений бегут по железнодорожному полотну к вокзалу. Там уже слышится стрельба. Наша четвертая рота круто сворачивает к улице Энгельса. Поднимаемся по каменной мостовой. Навстречу мчится мотоцикл. По нему почти в упор стреляет Спесивцев, строчит из своего «дегтяря» пулеметчик Крестьянников. Мотоцикл переворачивается и летит кувырком к подъезду каменного дома. Из соседнего здания бойцы второго взвода выволакивают худого и длинного как жердь немца. Лейтенант Туз спрашивает (он отлично владеет немецким языком), кто он, и переводит:
– Мотострелок шестнадцатой немецкой мотодивизии, Кстати, ваш одногодок, – замечает Туз, обращаясь ко мне и Спесивцеву.
Мы смотрим на пленного с презрением.
– «Медведь», значит, – плюется Володя. – Проснись, фашистская морда! – И потрясает кулаком перед его заспанным лицом.
– Ну-ну, осторожнее, с пленными не воюют, – вмешивается Туз.
Нас окружают ростовчане. На их лицах ликование, на глазах слезы.
– Освободители наши! Родные! Наконец-то! – слышатся голоса.
– Машина! Немецкая машина!
Показался грузовик, крытый брезентом. Спесивцев целится в водителя и убивает его. Сидевший рядом офицер успевает выскочить из кабины, но тут же падает, скошенный автоматной очередью Туза. Из кузова выпрыгивают немецкие солдаты, и их постигает такая же упасть.
Окрыленные первой удачей, продвигаемся дальше. Но вот раздаются тревожные крики:
– Танки! Танки!
– Пронюхали, гады! – ругается Туз.
Он отдает приказание Спесивцеву подняться на верхний этаж дома и выяснить, сколько у противника танков, Буквально через минуту слышится голос Спесивцева:
– Четыре! Позади танков автомашины!
Вскоре один из танков останавливается у дома, из окна которого ведет наблюдение снайпер Спесивцев, и мы теряем с ним связь, Отстреливаясь, отходим в сторону вокзала.
Один из танков, клацая гусеницами, выползает на середину улицы, где стоит разбитая нами немецкая машина. За танком видны автоматчики. Мы отходим к Доломановскому переулку. И опять тревожное предупреждение:
– Танки!
– В укрытие! – приказывает лейтенант Туз.
Мы занимаем угловой дом. В нем уже находятся несколько бойцов. Среди них невысокий плечистый командир с волевыми чертами лица. Одет он в белый полушубок. На ремне пистолет и две гранаты. Это, как сообщает Туз, наш новый комбат – старший лейтенант Орешкин.
А с улицы доносится частая стрельба. Наш дом окружают фашисты. Что ж, придется драться до конца. Мы не одни. К нам присоединилась группа бойцов во главе с лейтенантом В. Г. Маноцковым, отрезанная от вокзала, где сосредоточились основные подразделения бригады. Нас примерно человек пятьдесят.
Комбат организует круговую оборону. Перед каждым ставит определенную задачу. Мое место возле углового окна. Маскируюсь первым попавшимся предметом – венским стулом, выставленным на подоконник. Веду наблюдение. Через оптический прицел хорошо просматриваются ближние улицы, железнодорожное полотно, дом на пригорке. Отличная позиция для снайпера! Из-за вагонов выбегает группа гитлеровцев. Впереди, судя по всему, офицер. На нем высокая фуражка, на груди бинокль. Нажимаю на спусковой крючок – гремит выстрел. Фашист роняет парабеллум и ударяется головой о землю. По опыту знаю, что солдаты попытаются унести труп офицера. Так и есть: гитлеровец ползет к убитому. И снова гремит выстрел. Справа кто-то бежит, укутанный в клетчатую шаль. Не женщина ли? Всматриваюсь и замечаю дуло автомата.
«Мародер», – решаю я и тут же стреляю.
– Молодец! – слышу над головой голос комбата. – Только ищи цели поважнее.
Я воодушевлен словами комбата, польщен его вниманием. «Снайпер в бою – мощь, сила!» – невольно припоминаю слова школьного военрука. Теперь солдаты противника действуют осторожнее, прижимаются к земле. Поднять их в атаку офицерам нелегко.
Из-за цементной ограды высовывает голову и плечи гитлеровец. В полушубке. Значит, офицер.
– Сдаемся! – кричит он по-русски.
«Если сдаются, почему другие держат автоматы наготове?» – мелькнула у меня мысль.
– Они не знают, где мы, – говорит комбат, – хотят нас обнаружить. Стреляй же, стреляй!
Навожу перекрестье прицела на цель. Плавно спускаю курок. И гитлеровский офицер беспомощно взмахивает руками…
Выстрелы слышались все реже. У нас кончались патроны. В магазине моей винтовки пусто. С тревогой докладываю об этом лейтенанту.
На мгновение Туз задумывается.
– Товарищ боец, – обращается он к пулеметчику Завалишину. – У вас в диске осталось с десяток патронов. Отдайте их снайперу.
– Что?! – бледнея, произносит пулеметчик. – Не дам! Чем я буду стрелять?!
Глаза пулеметчика воспалены, взгляд решительный. Понимаю, как дорог бойцу каждый патрон.
– Не дам, – повторяет Завалишин, – берите все, товарищ командир, шинель, валенки… а патроны…
– Снайперу они нужнее, – произносит лейтенант тоном, не допускающим возражений.
Боец разряжает диск, подает патрон, другой… Подает их по одному с таким видом, будто во время голода отрывает от себя последний кусочек хлеба.
Патронов насчитываем одиннадцать. Как жаль, что их мало!
Шагах в пятидесяти лежит, спрятавшись за водосточную трубу, фашист. Я вижу его ноги, обутые в сапоги. Он бьет каблуком о каблук – видно, хочет согреться. А у меня зудят руки – прострелить бы ему пятки! Не ходи по чужой земле, оккупант! Но усилием воли заставляю себя перевести оптический прицел влево: в огромной воронке – группа гитлеровцев. Они озираются вокруг. Я рассматриваю каждого… Увы, и тут нет ни одного офицера. Цели не самые важные. Подожду. Впрочем, если кто из солдат вздумает подняться, патрон и на него придется израсходовать.
Раздается взрыв. Это с тыльной стороны в наш дом стреляет фашистский танк. Сквозь облако пыли вижу распластавшегося на полу бойца. Осколком у него разворочен живот. Комбат Алексей Максимович Орешкин осторожно накрывает его полушубком. Умный у нас командир! Я верю в него.
Лейтенант Туз, пристроившись на верху разрушенной стены, стреляет из автомата короткими очередями. Чердак дома горит. Вот лейтенант сбегает вниз, отыскивает меня:
– Добей негодяя… Автомат заело.
Оказывается, один из гитлеровцев пробирался вдоль улицы, подталкивая впереди себя женщину. Лейтенант ранил его. Но тот, раненный, пополз к подвальчику соседнего дома, рассчитывая там укрыться. Мой выстрел прикончил изувера.
Кольцо окружения сжималось плотнее. Противник понял, что у нас иссякли патроны, и начал действовать смелее. Из-за поворота, с улицы Энгельса, показывается танк. Он останавливается напротив нашего дома. К танку бегут, выбравшись из укрытий, гитлеровцы. Они стучат прикладами автоматов по броне, что-то кричат, указывая в нашу сторону.
Мы с тревогой наблюдаем. Ведь достаточно двух-трех выстрелов из танка – и мы окажемся под обломками здания. И действительно, танк не спеша начинает разворачивать башню. Сейчас грохнет выстрел. Но что это? Открывается люк и из него высовывается голова танкиста. Он что-то спрашивает у солдат.