До начала работы дозер прошелся по кучам, обмерял фон на шести точках от десяти до пятнадцати рентген в час. Разрешенная разовая доза - два рентгена. По максимуму, можно работать не больше восьми минут на нос, посчитал я, но потом сделал поправку на остальное время пребывания на станции - отход, помывку, отъезд, во время которых доза прибавляется - и загрубил до пяти минут.
   Нас одиннадцать человек. Значит, общее время работы - около часу. Работаем.
   Прибежал водитель ИМРа, пулей влетел через верхний люк в машину, захлопнул крышку. Заурчал мотор.
   Я послал первого бойца, сделав засечку времени. Он сноровисто поставил контейнер, отбросил крышку, посигналил водителю рукой - можно грузить.
   Подготовка контейнера заняла всего лишь сорок секунд. Боец вернулся, тяжело дыша от возбуждения. Поразительно, как много пота выделяет человек под влиянием страха. Его пропитка темнела пятнами пота под руками, на спине, груди... Тем не менее, сдернув лепесток, он не смог сдержать улыбки:
   - Х..ня война, можно работать!
   Это сразу сняло напряжение.
   Грунт представляет собой смесь красноватой глины и песка. Строительный мусор - обломки бетонных плит, битый кирпич, шифер, трубы - мешает ИМРу работать быстрее, его ковш-захват не справляется с большими кусками, иногда роняя их обратно на землю. Но сапер-водитель работает классно, моментами виртуозно. Хуже приходится нам, потому что временами мусор торчит из контейнера, мешая накинуть крышку. Тогда приходится хватать его руками, "защищенными" обычными строительными рукавицами, и вытаскивать обратно, откидывая в сторону. Эти негабариты будут позднее вывозить на бортах.
   Когда все контейнеры, около дюжины, были заполнены, саперы подогнали автокран и КамАЗ. Водитель ИМР пошел сменяться, а нам теперь нужно цеплять контейнеры за приваренные проушины с тем, чтобы крановщик мог перенести их на борт. Затем вскарабкаться на борт и отцепить тали от контейнера. Опять же, звучит примитивно просто, но надо было видеть, с какой предельной концентрацией работали люди. Опасность неосязаема, это здорово бьет по нервам.
   ...Смена идет к концу, народ втянулся и успокоился. Мы затарили уже два борта по десятку контейнеров, и команда предвкушает скорый шабаш. Меня немного тревожит то, что наша подмена не появляется - на погрузку пошел мой пред-предпоследний боец, что отмеряло около десяти минут до конца нашей смены, а от АБК-2 в сторону нашей отсидки никто не спешил.
   Наблюдая за работой команды, я думал, что страх перед радиацией, перед облучением в наших условиях вызван не только самой возможностью облучения, но в большей степени неизвестностью - откуда, сколько, как долго? Физик-ядерщик, к примеру, знает, что кусок урана представляет существенную угрозу для его здоровья, но вместе с тем он прекрасно осведомлен о пределах этой угрозы, равно как и о том, как от нее защищаться. Мой боец ковыряется в контейнере с мусором, который "светит" десять-пятнадцать ренгтен, и через минуту вытаскивает оттуда почти голой рукой кусок ТВЭЛа - о котором, он, кстати, не знает ни хрена, в том числе откуда этот ТВЭЛ тут взялся и сколько он излучает - и может задержать его в руке несколько секунд, совсем не понимая, что его смерть - в этом куске. В то же время он трясется от страха, вытягивая из мусора какую-нибудь безобидную железяку, считая, что уж она-то светит будь здоров...
   Я закуриваю "Честерфилд". Странное ощущение. Привкус у сигарет на повышенном фоне другой. Наверное, виной тому наличие больших доз адреналина в организме. Не уверен, что это так, но другого объяснения у меня нет. Кроме того, я уже начал привыкать к легкому, едва ощутимому, щекотанию в легких, стоило лишь провести несколько секунд на фоне меньше рентгена в час. Такое ощущение, будто кто-то слегка дотрагивается к альвеолам птичьим пером. Я замечал такое раньше, во время прохождения флюорографии. Еще в первую ходку я усвоил, что малые поля -1-2 р/ч - сильно обостряют реакцию глаз на яркий свет. Я говорил об этом с мужиками из батальона за ужином, никто из них ничего подобного не испытывает. Но мне врать не к чему, что есть - то есть. Ходячий дозиметр, сказал Дрюня. Лестно и как-то не по себе.
   ИМР, замерший возле стены "тройки", выглядит игрушечным - огромное здание, объединяющее 3 и 4 блоки, грозно нависает над объектом Пикалова безоконными слепыми стенами. Размеры свороченных под здание гор грунта впечатляют. Кажется, что кто-то огромный вдавил оба энергоблока в землю, выдавив при этом грунт, словно пасту из гигантского тюбика.
   Высоко над четверкой висит грузовик МИ-26, поливая разрушенный реактор дезраствором из огромного бака на конце трала. Свистящий звук восьми лопастей, рассекающих воздух, слышен даже сквозь стекло отсидки. Полив производится ежедневно, но говорят, что толк от этого невелик - картина радиационных полей вокруг четверки, и особенно в непосредственной близости от него, сильно варьируется, временами совершенно непредсказуемо, даже в течение дня. Реактор "газит" микровыбросами, по нескольку раз в сутки, потому что ядерная реакция внутри него - даже под тоннами свинца, доломита, бора и песка - все равно продолжается и будет продолжаться еще много лет... Придумали было использовать звуковое оповещение - если общий фон на промплощадке прыгает вверх, подавать сирену ГО в моменты очередного микровыброса, но потом отказались от этой затеи. Нечего панику сеять, людей зря от работы отвлекать.
   По дороге на станцию я впервые увидел, как работает японский канавокопатель, по-моему, "Комацу". На коротком, бульдожьего вида, гусеничном тягаче укреплена мощная телескопическая "рука" с петлевой лентой на конце, унизанной небольшими ковшами, на манер роторного экскаватора. "Рука" раскладывается на впечатляющую длину, вернее, глубину, до 30 метров, как осведомленно заявил мой водитель, когда мы притормозили, чтобы понаблюдать за чудом западной техники. УС-605 спешит окольцевать всю станцию по периметру на такую глубину с тем, чтобы соорудить в грунте водонепроницаемую стену до начала осенних ливней. Тогда шансы прорыва зараженных стоков в подпочвенные воды будут сведены к минимуму. А пока Госгидромет исправно держал территорию 30-километровой зоны в сухости, рассеивая облака распыленным иодидом серебра.
   ...Мой последний "командо" вернулся. Подмены нет. Я отправляю своих на АБК, договорившись, что мы выедем в бригаду через час. Сбор - у главного корпуса. Обычно после смены дозер должен сдать схему фонов на рабочем месте в Опергруппу на станции, но сегодня я решаю сделать это сам. О бункере в подвале главного корпуса, где находилась в то время Опергруппа, рассказывали странные вещи. Хочу увидеть сам.
   Я проскакиваю до саперной отсидки на одном дыхании - надо сказать им, что мы пошабашили. Капитан меланхолично заявляет: пофиг, он тоже не будет передерживать своих; нет грузчиков в поддержку, ну и не надо, они сворачиваются. Проблема решается просто. В последний момент, как в кино, появляется обильно вспотевший прапор и говорит, что его команда прибыла для работы на объекте Пикалова. Они опоздали из-за поломки машины по дороге на станцию. Саперы раздосадованно галдят, они явно не прочь завязать на сегодня, но делать нечего...
   Помывка в АБК-2 приносит мне минутное облегчение, поскольку на выходе из корпуса солнце исправно принимается за прогрев моего распаренного душем тела. Путь назад, в главный корпус, узнаваем по главным ориентирам - трубе, гребням второго и первого блоков. Не скажу, что я уже освоился, но неприятное чувство психологического прессинга, испытанное в первую ходку, сегодня существенно слабее. Я выхватываю из традиционно-заводского пейзажа новые, незамеченные раньше, детали. Колет глаза обилие хлама, от непонятно откуда взявшихся деревянных помидорных ящиков до заброшенных машин - в том, что они брошены, и давно, сомневаться не приходится, они все "разуты". Часть дороги устлана железобетонными плитами, уложенными неровно, в спешке. Тем не менее швы между ними тщательно заделаны раствором. Ближе к главному корпусу плит становится больше, они покрывают почти всю площадку за главным корпусом, внутри станции.
   Навстречу спешит мужик, по виду явный "науковец", с лепестком, комически прилепленным поверх густейшей лопатообразной бороды. Респиратор едва прикрывает нос и рот, и борода, по всей видимости, выполняет роль дополнительного фильтра... Бородач, тем не менее, пребывает в хорошем расположении духа, тихо мурлыкая "ВсJ могут короли". В ответ на мой взгляд он вызывающе стаскивает лепесток на подбородок, обнажив шайтанскую свою бороду, покрытую белыми нитями фильтрационного материала, и закуривает на ходу. Я успеваю разглядеть на пластике пропуска название Курчатовского института. Понятно, откуда ухарство, эти с чертом в обнимку спят...
   На центральной площади полно запаркованных машин всех видов, от легковушек до БРДМов. Смотрю на часы. У меня еще минут двадцать-двадцать пять до отъезда, надо поторопиться - не хотелось бы, чтобы из-за меня мужики парились на солнце в ожидании.
   Вход в подвал ничем не примечателен. Спускаюсь ниже, прохожу через пару выкрашенных суриком металлических дверей, типичных для бомбоубежищ шестидесятых. В нашем институте такое и сейчас содержится в полном боевом, Областной штаб ГО и все прочее... Тускло светят лампочки в тяжелых проволочных плафонах, тенями вдоль стен скользят люди, голоса приглушены, слышатся словно сквозь вату. После очередной пары задраиваемых дверей вхожу в большую комнату, размеры которой оценить трудно из-за полумрака. В нос резко бьет запах пота, перемешанный с чем-то химическим - дезраствор? Формалин? Где-то рядом шумит вентиляция-приточка. Очень влажно, циркуляция воздуха почти не ощущается, мешают деревянные двухэтажные нары в несколько рядов. На них спят люди; я знаю, ребята говорили мне об этом - здесь расквартированы наиболее востребуемые кадры УС-605, крановщики, экскаваторщики, сварщики, те, кто всегда нарасхват, те, кто уже (по образному выражению Игоря) самостоятельно светится по ночам от постоянного переоблучения, поэтому им свет не нужен... Наверное, где-то здесь был и тот сварщик, которого я видел в первый выезд.
   Отдельные нары завешены простынями. Под края у многих подоткнуты сохнущие портянки, белье. Негромко жужжит электробритва. Мужик с неправдоподобно белым, упырьего вида лицом, сидит на нижних нарах, монотонно раскачиваясь вправо-влево. Увидев меня, он прекращает качаться и извиняющимся тоном говорит:
   - Сон потерял, разницу между днем и ночью уже не определяю, живу только от смены к смене. Число какое сегодня?
   - Шестое августа, - я протягиваю ему сигареты. Он тут же жадно закуривает, не скрываясь:
   - По барабану... Все тут шмалят. Все равно воздух тут поганый, я вот нюх почти потерял, хлорка или что там они пользуют для дезинфекции...
   Он моргает слезящимися глазами. Я спрашиваю:
   - У тебя сколько в сумме?
   - По бумагам, - с сарказмом говорит он, - около двадцати.
   - Значит, еще пять, и все? - уточняю я.
   - Слышь, ты давай, мужик, двигай, куда пришел... - Внезапно озляется упырь. И уже в догонку слышу: - Для нас ваши лимиты не писаны, нас держат, как рабов...
   Не знаю, врал ли он или нет. В бригаде говорят, что эти сменяются редко...
   После пары поворотов между нарами прохожу еще один тамбур. Свет становится ярче. На очередной двери - надпись "Группа дозконтроля", и ниже от руки на листе писчей бумаги: "Входи, садись, пей чай, заткнись!".
   Два стола с разложенными картами. Карты и эскизы на стенах пестрят карандашными отметками, многократно стиравшимися и переписанными поверху. У одного из столов сидят двое гражданских. Сильная настольная лампа выхватывает круг на карте, на которой они сосредоточенно выводят что-то карандашами. У другого стола седой подполковник в сером комбинезоне с шеей, обмотанной бинтом, склонился над телефоном. Я нерешительно останавливаюсь в дверях.
   - Ты когда п..деть перестанешь, Варфоломеев, - обыденно-скучно говорит "подпол", глядя на меня цепкими серыми глазами. - Вчера сколько было? Сто пятьдесят? А позавчера? Тоже сто пятьдесят? Так откуда у тебя, твою дивизию, сегодня триста получилось? Что значит на колесах натаскали? Кто в твой медвежий угол поедет?
   Он кивает мне головой на стул в углу. Я скромно присаживаюсь на край. Интересно...
   - В общем, так. Я заказываю тебе на завтра команды в две смены из расчета сто пятьдесят миллирентген, а не триста, потому что если завтра фон упадет, то народу делать будет не хрен, только хватать лишнюю дозу... Дальше. У тебя есть еще одна точка со стационарным радиометром на стыке с Назаренко, так ты скажи своему дозиметристу, чтобы не филонил, он знает, что я имею в виду - от него второй день по этой точке нет данных, понял? С меня требуют ежедневную сводку по всем двадцати восьми приборам, ты мне эти данные вынь да положь, ясно? Отбой!
   Он берет карандаш и помечает что-то на карте, разостланной на столе; ее углы придавлены обычными поллитровыми банками с каким-то черным порошком, в котором я с изумлением узнаю... Полимерный адсорбент!
   Моя кафедра работала с одним ящичным предприятием в течение нескольких лет, совершенствуя и переусовершенствуя эти адсорбенты под разные химические нужды - я прекрасно знал, как выглядят такие полимерные носители...
   Подпол говорит, кивая на банки:
   - Вот, медики приволокли, говорят, будет выводить радионуклиды. По столовой ложке в день, и будет вытаскивать и стронций, и технеций. Дерни ложку, лейтенант! Наши его водкой запивают, а то на сухую он, гад, в горло не лезет...
   Я отзываюсь:
   - Алкоголь не поможет, сделает только хуже...
   - Ты откуда взялся, грамотный такой? - Он щурится.
   - Я знаю, как работает эта штука, товарищ подполковник, ну, по крайней мере, теоретически... Я химик... В общем, запивать надо водой, и принимать натощак, чтобы был максимальный доступ к стенкам желудка и кишечника... Последнее - уже чистый импровиз, но по крайней мере, логичный.
   - Водку пьешь? - Подозрительно смотрит подпол. Чуть было не вырвалось киношное: "Да кто же ее, проклятую, не пьет?!" - но ответилось индифферентно:
   - По обстоятельствам...
   - Ну и правильно, - неожиданно мягчает он. -Тут многие отвязываются на полную, прикрываясь всякими резонами, которых здесь долго искать не надо... Ты чего залез в нашу нору?
   Я отдаю ему схему замеров. Подпол подходит с ней к карте. Лицо его мрачнеет.
   - Ну вот, видишь, как и предполагалось, едрена корень... Несколько недель эрозии сильно занижают фон на поверхности, а стоит копнуть глубже, где лежит грунт еще с первых дней, вот тут и гаплык! Сколько нам еще с этим грунтом головной боли будет...
   Он поднимает голову:
   - Давно в бригаде?- И сочувственно качает головой, узнав, что я только во второй раз на станции. - Под тройкой где отсиживались, в КСМ? А саперы в одиннадцатой столовой? Правильно... Ты правило "два-четыре" знаешь?
   Что-то вспоминается с военки, но не точно. Он объясняет мне, что при удалении от источника излучения в два раза уровень радиации падает в четыре раза.
   - Намотай на ус, химик, пригодится. Ладно, двигай додому. Получится свидимся еще...
   ...Упыря на нарах уже не было. Чудное место, мужики были правы.
   Я ухожу из подвала со странным чувством привыкания к станции. Чем больше я ее узнавал, тем меньше я ее боялся.
   Выходя на улицу, зажмуриваюсь. Снова больно глядеть на солнце, игриво ласкающее лысину бюста Ильича перед входом. К сожалению, очки в нашей автолавке не продаются - на мой запрос прапор угрюмо заметил: "Ага, и еще купальничек впридачу завернуть?".
   Несколько минут с увлечением наблюдаю, как формируется пробка на площади, образованная слоноподобным бронированным КрАЗом-миксером, двумя БРДМами и несколькими бортами. Какой-то солдат, стоя сзади за миксером, знаками подсказывает маневры водителю. У КрАЗа одиннадцать зеркал, установленных по периметру кабины, в которые водитель наблюдает за подсказкой. Но все равно видимость в его кабине плохая - бойницы освинцованных окон совсем крошечные. Нередки случаи, когда при сдаче назад такие КрАЗы давили людей, не попадавших в обзор зеркал...
   Пробка рассасывается. Я вижу подъезжающий ЗИЛ-131 с моим водилой, и почти сразу же с АБК приходит команда. Все в сборе.
   Домой.
   Второй выезд закончен.
   КПП Копачей проскакиваем, как по маслу. В отличие от пресловутой "мечты могильника", этот ЗИЛ еще не успел набрать "вторички", ни на резину, ни на металл. Да и пропускная норма у Копачевских существенно выше, тридцать или пятьдесят миллирентген, но главное, что ребята здесь хорошие, с пониманием. Я вижу в зеркало, как КППшный дозер машет нам рукой - можно ехать.
   Лелевский ПуСО тоже проезжаем без задержки. В Чернобыль не едем, объезжаем вправо через Залесье. Дорога хуже, но движение свободнее. Я здорово проголодался; уже половина третьего, удивительно, как быстро прошел день. Столовая, наверное, закроется до того, как мы вернемся. Плевать, возьму сухпай.
   Возбуждение постепенно отпускает. Водитель понимающе молчит, и я задремываю под монотонное поскрипывание пружин сиденья...
   ...Вечером в бригадном клубе, устроенном под открытым небом и состоящем из нескольких десятков скамеек и сцены с полотняным экраном, показывали "Скарамуша". Безбожно поцарапанная копия без конца рвется. Я не выдерживаю и ухожу в штаб разведбата, который с некоторых пор после десяти вечера превращается в "офицерское собрание".
   У входа курят тезка-Иванов и Игорь, который со скучным выражением лица оповестил меня о том, что ночью ему приезжает замена. Некто Федорчак.
   Мне грустно. Игорь был для меня всезнающим, всепомогающим жрецом станции, который делился со мной ее секретами.
   Шахтеры как следует надрались на проводах. Я попрощался с Игорем еще до полуночи и уснул почти сразу, не обращая внимания на гульню в палатке.
   Завтра мне снова на станцию, на этот раз - на крышу тройки. Все делают круглые глаза, когда я говорю об этом. Дрюня говорит, что крыша - "самое то" на ЧАЭС. Поживем - увидим.
   ...Утром на тумбочке я обнаруживаю солнцезащитные очки - подарок Игоря. Слегка ортодоксальной формы, они тем не менее имели широкие и темные стекла, хорошо прикрывая глаза.
   Я надевал их в каждую следующую ходку, не обращая внимания на наезды отцов-командиров, жаждущих лицезреть мои глаза в момент раздолбона. Отмазка была железной - врачи рекомендовали одевать очки для защиты глаз от излучения в непосредственной близости....... И т.д., и т.п..
   Я унаследовал их от жреца ЧАЭС.
   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ: "...ТОТ ВООРУЖЕН" - В РАБОТЕ, БУДЕТ ГОТОВА В НОЯБРЕ.