Ходжа Насреддин затравленно оглянулся - серый осел злобно прижал уши, заслоняя крупом засов на калитке. Выхода не было, домулло ощутил себя в полной власти двух отпетых негодяев... А Лев, в свою очередь, оценивающе рассматривал низкорослого толстеющего парня лет двадцати семи, с бритой головой и наркомовской бородкой. Халат не из парчи, но вполне новый, белые нижние шаровары с вышивкой, босой, узкие глазки бегают, но что приятно - страха в них нет. Скорее некоторая растерянность и удивление, но не страх...
   - Ладно, слушай сюда, и, возможно, сегодня мы ограничимся одним воспитательным подзатыльником. Меня направил к тебе мой достопочтимый дедушка, да продлит Аллах его годы, аминь...
   - А... так ты пришёл учиться?! - прозрел без пяти минут мулла, - Что же ты сразу не сказал, о необразованный? Твой уважаемый дед наверняка наслышан о том, что никто не читает Коран лучше меня, недостойного! Но я приложу все силы, чтобы обучить тебя грамоте, счёту, врачеванию, составлению гороскопов и даже...
   - Притормози. Во-первых, у меня такое ощущение, что чистописание я и без тебя знаю, а открывать в Багдаде поликлинику с полисами медстрахования вообще дело гиблое. Видел я, как один умник на базаре лечил от зубной боли какого-то сельского простофилю - всучил ему обычную дорожную пыль под видом импортного порошка и содрал четыре монеты... С таким врачеванием только и жди, когда в тюрьму заметут. Нет, меня прислали совсем по другому делу...
   - Какому же?
   - Надо, образно выражаясь, насовать мух в плов вашего эмира.
   Ходжа схватился за сердце и рухнул навзничь.
   - Ну, это несерьёзно... это ты поторопился... это ты зря... - сочувственно прогудел Оболенский, присев и легко приподнимая несчастного за грудки. Рабинович, подсоби!
   Рабинович (а именно так беззаботный Лев окрестил украденного ослика) тут же процокал вперёд и повернулся задом, обмахивая малахольного домулло кисточкой хвоста.
   - Напарник, ты уверен, что твой крик слышали соседи? Можешь дать стопроцентную гарантию? Отлично, мы сработаемся... Главное, чтобы любой честный мусульманин в районе двух кварталов в обе стороны подтвердил наличие угнанного осла на частной территории некоего Насреддина. Мешки с товарами я уже разложил в художественном беспорядке, так что осталось вызвать стражу. Или предоставим эту возможность нашему негостеприимному хозяину? Смотри, смотри, сейчас очнётся и будет лаяться...
   Ходжа дернулся, открыл глаза и жалобно застонал:
   - Изыди с глаз моих, злокозненный сын шайтана! Бесстыжий кафир! Бесхвостый дэв! Белая обезьяна, лишённая не только шерсти, но и мозгов! Я скорее умру, чем помыслю о причинении малейшего вреда нашему достойнейшему правителю...
   - М-да... надо же, как меняются люди... - задумчиво протянул Оболенский, вставая с колен и разжимая руки. Приподнятый Насреддин опрокинулся назад, больно треснувшись затылком об утоптанную землю. - А ведь когда-то был неподкупным голосом народа, другом бедноты, отчаянным пересмешником и борцом с угнетателями. О нём слагались песни и легенды, простой люд в чайхане и на базаре рассказывал друг другу его анекдоты о глупом бае, жадном визире, трусливом султане... Люди ему верили! Возлагали большие надежды и считали честью угостить его лепёшкой, пусть даже последней в доме...
   - Что ты от меня хочешь?! Что тебе вообще надо, берущий за душу злодей с лукавым языком змеи... - завизжал бедолага, вскакивая на ноги. Видимо, какая-то совесть у него ещё осталась, и мой друг решил повторить попытку:
   - Имею честь представиться - Лев Оболенский! Внук и единственный наследник старого Хайяма ибн Омара. Дедуля с джинном Бабудай-Агой отправился на Канары, а меня слёзно попросил восстановить в этом городишке социальную справедливость. Велел зайти к тебе - дескать, только с твоей помощью я одолею великого эмира... Так что прошу любить и жаловать!
   - Ты... ты... О аллах, неужели выживший из ума пьяница действительно это сделал?! - ошарашенно забормотал Ходжа Насреддин, пятясь спиной к забору. Старый дурак... я же говорил ему, что с прошлым покончено! Я потратил столько сил, заплатил столько денег, перенёс столько мук и страданий, а он... Он всё-таки нашёл себе замену и... подставил мою шею под ятаган палача! Люди! Соседи! Мусульмане! Зовите стражу, я поймал Багдадского вора-а-а!!!
   Оболенский скромно потупил глазки. Пока всё шло по его плану...
   * * *
   В одиночку и тонуть скучно.
   Леонардо Ди Каприо.
   Соседи появились далеко не сразу. То ли было ещё слишком рано, то ли бежать за стражниками никому не улыбалось, то ли общественная активность населения резко упала и народ ни в какую не хотел видеть на плахе очередного несчастного вора... Насреддину пришлось орать довольно долго, взывая к благочестию и законопослушанию сограждан. Лев даже позволил ему взять себя за шиворот, что очень напоминало забавную картинку типа:
   " - Батя, я медведя поймал!
   - Так тащи сюда.
   - А он не пускает!"
   В конце концов на вопли уже почти охрипшего домулло из-за забора показались два загорелых юноши с небритыми физиономиями. Наспех оценив обстановку, они оба бросились сообщать властям. Минутой позже из-за калитки высунулся старый дед с лицом, похожим на обветренную курагу. Сочувственно посмотрев на "пойманного" вора, он плюнул в сторону Ходжи, пробормотав что-то вроде: "Креста на тебе нет", но, естественно, в мусульманском контексте. Постепенно подходили и другие любопытные, кто-то злорадствовал, кто-то свистел, кто-то молча сжимал кулаки, так что за какие-то десять - пятнадцать минут забор оказался облеплен свидетелями. Оболенский даже не ожидал такого количества благодарных зрителей, а потому, прикинув, сколько времени может понадобиться страже, спокойненько повернулся к Насреддину:
   - По-моему, славные жители Багдада не очень одобряют твой поступок...
   - Молчи, неверный! Долг каждого благоразумного мужа, исповедующего ислам, подчиняться законной власти. У меня нет на тебя зла, но если я не предам тебя сейчас, то потом пойду в зиндан как укрыватель.
   - Логично... - признал Лев, но как бывший юрист поправил: - Не укрыватель, а соучастник. Подельник, так сказать, член преступной группировки.
   - Не морочь мне голову! Скоро сюда придёт стража...
   - Очень на это надеюсь. Ты, видимо, уже достаточно повеселился, я тоже развлекусь, не возражаешь?
   - Что ты задумал? Хочешь бежать?! Ха, так ведь сказано мудрецами: "Сбежавший от меча да будет задушен собственным страхом!"
   - Глубоко и символично... Дружище, ты сегодня просто сыплешь афоризмами. Хочешь одну загадку? Маленькую, пока не пришла стража... Откуда здесь этот осёл?
   - Осел? При чём тут осёл?! - раздражённо смутился покрасневший Насреддин. - Он... это... мой он. Его послал мне сам Аллах в награду за праведный образ жизни.
   - Уф... надеюсь, стражники тоже любят сказки,
   - Что ты хочешь этим сказать, о голубоглазый лис, терзающий мою селезёнку?!
   - Ослик ворованный, - участливо пояснил Лев. - Его ищут со вчерашнего дня. Мне безумно интересно, как ты будешь объяснять его появление у себя во дворе вон тем неулыбчивым мордоворотам с копьями наперевес...
   У калитки мелькнули медные шишаки городской стражи, чёрный ястреб Шехмета на щитах ясно показывал, кому они служат.
   - А... но... тогда это не мой осёл! - в ужасе пролепетал домулло.
   - Ну-ну... - ободряюще ухмыльнулся Оболенский и подмигнул Рабиновичу. Понятливый ослик тут же занял выжидательную позицию слева от Ходжи, умильно опустив реснички и всем видом показывая, кто здесь его любимый хозяин. Бедолага вновь закатил глаза, собираясь в очередной раз уйти в несанкционированный обморок, но не успел...
   - Кто звал городскую стражу?
   - Он, - честно указал пальцем Лев, спокойный, как слон (это шутка).
   Стражников было трое: широкоплечий крепыш с ятаганом на поясе и сединой в бороде да плюс двое парней помоложе с доверчивыми лицами и длиннющими, неповоротливыми копьями.
   - Эй, ты! А ну говори, сын шелудивой собаки, зачем ты прервал наш дневной обход?!
   - А... э... э... уважа... почтеннейш... - Беспомощный, Насреддин переводил жалобный взгляд с осла на стражника, с зевак на Оболенского и никак не мог совладать с языком. - Но... клянусь аллахом... он - вот! В смысле, вот он... Я и это...
   - Он - Аллах?! - недопонял бородач. - Да я сию же минуту велю своим молодцам дать тебе пятьдесят палок за богохульство! Прямо по этой выдолбленной тыкве, что сидит у тебя на плечах...
   - Минуточку! - снизошёл Лев. - Давайте не будем опускаться до банального милицейского произвола. Мой друг Ходжа Насреддин вызвал вас для того, чтобы сдать властям нового Багдадского вора.
   - Ва-а-х... - удивились все, а минутой позже в адрес стукача полетели упреки и оскорбления. Перспективный мулла стоял опустив голову, с красными ушами, под градом народного негодования, пока наконец старший стражник не навёл хоть какое-то подобие порядка.
   - И где же этот ваш Багдадский вор?
   - Это я, - сделал книксен Лев. Все присутствующие разом заткнулись. Было слышно, как летают мухи, но они, к сожалению, существа неразумные и театральную паузу держать не умеют. Бородач недоверчиво оглядел Оболенского и потрепал его по плечу:
   - Да уж... с такими особыми приметами, как у тебя, молодец, глупо становиться вором. Вторых голубых глаз не сыскать во всём Багдаде. Ну, и что ты украл?
   - Одежду, ранее находящуюся в собственности некоего купца Гасан-бея из Бухары, несколько монет у незнакомого мне торгаша на базаре и вот этого прекрасного серого осла, ещё вчера принадлежавшего двум братьям.
   Один из молодых стражей хлопнул себя по лбу и начал что-то торопливо шептать на ухо старшему. Тот кивал, хмуря брови... Горожане и соседи, облепившие забор, недоумевающе переглядывались, не понимая, зачем этот безумец сам на себя наговаривает. Но хуже всех пришлось Ходже Насреддину... Как бы Лев Оболенский избавил его от необходимости объяснять "скользкое" появление краденого ослика во дворе своего дома. Этот невероятный внук старого поэта-пьяницы взял всю вину на себя. Получается, что он, Ходжа, ни за что ни про что взял и предал хорошего человека, а жестокие муки совести способен перенести не каждый...
   - Похоже, ты говоришь правду, - решил наконец бородатый стражник, демонстративно кладя мозолистую ладонь на рукоять кривого ятагана. - Пойдёшь с нами, суд эмира праведен и скор. Украденный тобой осёл будет взят в уплату за труд судии, писца и палача.
   Оболенский притворно склонил голову и сделал первый шаг к калитке, пареньки с копьями неловко выстроились сзади. Народ заохал и заахал, приговор ни у кого не вызывал сомнений, и тут... несчастный Насреддин не выдержал.
   - Прости меня! Прости мою подлость, Лёва-джан! И вы... вы все. добрые мусульмане, простите меня, недостойного! - завопил он, падая на колени и пытаясь на ходу поцеловать край халата Оболенского.
   - Да простит тебя Господь, как я прощаю, - царственно задержался кудрявый аферист. - Ибо сказано в Писании; "Прощай обидчикам своим и тебе простится на небесах". Я уже почти возлюбил тебя, сын мой!
   - Какой сын? - оторопел Ходжа.,
   - Ну, не сын, брат... - поправился Лев, улыбчиво пояснив для старшего стражника: - Ведь все мы братья во Христе.
   - Что?! - побагровел тот. - Так этот неверный баран тебе ещё и брат по вере?
   - Почему же только по вере... Вообще-то у нас, реальных братанов, целая система конкретных взаимоотношений. Всё по уму и по понятиям: я ворую, он продаёт. Укрыватель и соучастник...
   - Не-е-е-ет!!! - взвыл почти обезумевший домул-ло, но Оболенский спокойно предложил:
   - Не верите? Идите в дом и посмотрите...
   В скромный домик Насреддина вломились все, включая наиболее любопытных соседей. Бедный хозяин наконец-то на самом деле потерял сознание - по стенам висели дорогие ковры, по углам валялась парча и шёлк, на полу сгрудилась серебряная чеканная посуда, а на самом видном месте стоял большущий раскрытый мешок дорогого пакистанского опиума. С таким поличным стражники не брали ещё никого...
   * * *
   На чужую кучу неча глаз пучить.
   Это о жадности, честное слово.
   Сам Оболенский уверял меня, что никакого особенного стресса не испытывал. Не сейчас, а вообще... Тьфу, ну, я имею в виду не когда им обоим вязали руки, намереваясь вести в зиндан, а вообще - в связи с неожиданным перемещением на средневековый, сказочный Восток. Так вот, стресса никакого! Нормальные люди кричат, бьются в истерике, рвутся домой, к маме, - словом, ведут себя как все реальные (невымышленные) перемешенцы во времени. Это только у плохих писателей-фантастов героя перебрасывают черт-те куда, а у него даже нос не почешется. Можно подумать, ему в собственном мире терять было нечего... А как же дом, друзья, учёба, работа, семья и родственники? Им-то каково, когда их сослуживец, друг или законный муж исчезает неизвестно куда?! Тут такое поле для классических мексиканских трагедий, что уже не до фэнтези... Нет, дорогие мои, нормальный человек от перемещения всегда испытывает стресс и страдает всегда - это я вам заявляю вполне авторитетно. Но Лев явление уникальное... Никакого страха, никакой паники, никакой истерики с выжиманием слез и битьём себя коленом в грудь - ни-че-го! Ну, разве что огромное любопытство... Он с наслаждением впитывал в себя саму атмосферу нового и забытого (как ему казалось) мира, искренне считая волшебный Восток своей единственной родиной. Незнакомым словечкам, периодически у него выскальзывающим, мой друг значения не придавал. Он и смысл-то их помнил весьма приблизительно, изо всех сил убеждая самого себя в том, что он непременно должен завоевать законное "место под солнцем". Или, вернее, отвоевать его назад, ибо его род - род Багдадских воров Оболенских - наверняка заслуживал большего, чем тюрьма и плаха...
   - Ходжа? Ну, улыбнись, перепетуля, к тебе обращаюсь...
   - Чего тебе надо, о погубитель?
   - Знаешь, зачем я всё это сделал?
   - Чтобы тебе не было скучно сидеть в кандалах в одиночку... Любому шайтану ясно, что вдвоём веселее кормить вшей в эмирском зиндане. Можно даже поспорить, кто из нас больше придётся по вкусу...
   - У тебя чёрный юмор, будь оптимистом!
   - Не знаю, что ты называешь этим словом, но оно наверняка вредно для печени...
   - Всё, не смеши меня больше, а то я забуду, с чего начал. Сейчас стражники малость придут в себя и потащат нас к вашему местному прокурору. А там, как мне помнится, обитается некий злой дядя по кличке Шехмет. Так вот, поверь мне, он себя судебным разбирательством утруждать не будет - повесит нас обоих за милую душу, и всё!
   - Да, господин Шехмет - человек горячего нрава... Но вешать никого не станет, он нас обезглавит или четвертует. Говорят, ему нравится запах крови...
   - А-а... вот тут-то мы, кажется, начинаем понимать друг друга. Подхожу к сути: если ты настоящий Ходжа Насреддин, то избавь нас обоих от столь дебильной смерти! На всякий случай намекаю - лично меня эти смешные узелки на запястьях не удержат.
   - Ты - наглый, лукавый, коварный, хитроумный, бессовестный отпрыск великого змия-искусителя, обладающий в придачу ко всем перечисленным порокам упрямством лопоухого осла!
   - Не трогай Рабиновича! Он мой напарник...
   - Нет, это мой осёл! Мой, мой, мой...
   - Должен ли я понимать это как твоё безоговорочное согласие?!
   Ответить Насреддин не успел, так как именно в эту минуту стражники наконец-то определились с примерным планом действий. Один молодой напарник оставался охранять "место преступного сговора" (то есть маленький однокомнатный домик, набитый украденным добром). Старший бородач и второй юноша должны были отконвоировать "злодеев" в зиндан, где их, возможно, пожелает увидеть тот самый грозный начальник, чей суд скоротечен и страшно справедлив. "Страшно" - здесь ключевое слово, а "зиндан" - специальная яма с узкой горловиной, куда задержанных ослушников опускают на веревке. Классических тюрем, как в цивилизованной Европе, в древнем Багдаде не практиковалось.
   По счастью, более опытный стражник повёл их в зиндан окольной дорогой. Она, конечно, была более длинной, но зато на пустынных старых улочках исключалось столкновение с другими стражниками, которые могли бы присоединиться к конвою и, соответственно, потребовать свою часть награды (хотя, по правде говоря, у бородача уже лежали за пазухой два серебряных блюда, а под шитом через руку был переброшен изрядный кусок шёлка...). Позабытый ослик осторожно цокал копытцами сзади.
   Как только любопытные слегка отстали, окончательно разнюнившийся Ходжа Насреддин ударился в скорбный плач:
   - О, Аллах, прости меня, недостойного! Зачем я крал?! Зачем укрывал вора?! Это всё злобные происки шайтана, попутавшего, сбившего с истинного пути доверчивого мусульманина... О, позор на мою бедную голову! Зачем я перепродавал краденое?! Зачем копил эти бесчестные деньги, нажитые неправедным трудом? О мои бедные родители... они бы восстали из могил, если бы узнали, чем занимается их единственный сын, навеки опозоривший имя отца! Разве принесли счастье мне, ненасытному, эти три тысячи таньга?!
   - Сколько-о-о?!! - Стражники дружно споткнулись на ровном месте.
   Домулло закатил глаза, тяжело вздохнул и незаметно пихнул Оболенского локтем. Лев удовлетворённо хрюкнул и поддержал комедию:
   - Молчи! Ничего им не говори! Это твои... мои... наши таньга!!!
   - Вай мэ! Безумец, как ты можешь думать о презренных деньгах, когда наши грешные души вот-вот предстанут перед престолом Аллаха?!
   - Точно, точно... - торопливо закивали стражники. - Облегчите своё сердце, и всемилостивейший дарует вам путь к гуриям рая!
   - Какие, к чертям, гурии?! - вовсю веселился Лев. - Молчи, Ходжа, они просто хотят забрать наши деньги!
   - Как смеешь ты такое говорить?! Эти достойные люди, что служат в городской страже нашего эмира, под благословенной рукой самого Шехмета, гордость и честь Багдада! Не чета нам, преступникам и негодяям... Я хочу, чтобы моя совесть была чиста! Три тысячи таньга, две сотни дихремов...
   - Ва-а-а-х!!!
   - Не перебивайте, уважаемые... - вежливо попросил Насреддин остолбеневших слуг закона, - я ещё ничего не сказал о золоте.
   - Ну хоть о золоте-то не говори! - театрально взмолился Оболенский, мгновенно схлопотав древком копья по голове. Это здорово охладило его творческий пыл, и он вынужденно заткнулся, предоставив возможность герою многих сказок и легенд доиграть эту авантюру самому. Чем тот и воспользовался в полной мере...
   - О доблестные и отважные герои, я вижу, что сердца ваши так же чисты, как сталь эмирского ятагана. Позвольте же мне, закоренелому преступнику и презренному обманщику, совершить хоть один праведный поступок перед тем, как закончится мой бесславный жизненный путь! Возьмите все спрятанные деньги - три тысячи таньга, две сотни дихремов и... я точно могу вам довериться?!
   Стражники с выпученными от воодушевления глазами страстно поклялись всем на свете, что только им можно доверять. У обоих от алчности уже тряслись руки, бежала слюна и подкашивались ноги в коленях.
   - На другом конце города... - торжественно-замогильным тоном заговорщика начал Ходжа, выдержав долгую паузу, - у старого минарета Гуль-Муллы, под третьей плитой от края тени крепостной стены, в тот миг, когда солнце встанет в зените и...
   - Что "и...", уважаемый?!
   - Я... О, Аллах, всемилостивейший и всемогущий! Как я мог забыть... Пять шагов на север или восемь на юг?! Нет, нет, нет... Может быть, двенадцать на восток и рыть землю под чинарой? Не помню... Будь ты проклят, шайтан, запутавший мою бедную голову! Как я теперь объясню этим праведным мусульманам, где закопаны три тысячи таньга, двести дихремов серебром и девяносто пять динаров золотом?!
   Сумма решила дело. Бородач, как старший, быстро договорился с зелёным напарником, что-то ему пообещав, и тот, едва не плача, повёл Оболенского куда следовало. А Ходже Насреддину пришлось топать в противоположную сторону, и его крики ещё долго разносились по проулку:
   - Заклинаю вас построить на эти деньги мечеть! Самую большую, самую красивую мечеть во всём Багдаде! Чтобы любой мусульманин, от самого эмира до простого базарного башмачника, поминал моё имя добрым словом! Запомните, от эмира и до башмачника...
   - Место встречи изменить нельзя, - сентиментально пробормотал Оболенский. Молоденький стражник осторожно подталкивал его тупым концом неудобного копья. Ослик увязался за Насреддином...
   * * *
   Научи дурака Аллаху молиться,
   он во время намаза лоб расшибет.
   Общая проблема новичков в медресе.
   Помню первый шок Маши Оболенской, когда после очередного визита к бессознательно лежавшему в коме мужу её остановили на выходе из больничного отделения. Двое милиционеров и страшно смущающаяся медсестра очень вежливо попросили предъявить сумочку. Ничего не понимающая Маша безропотно сдала вещи и даже позволила работникам органов поверхностно ощупать карманы своего полупальто. Не обнаружив ничего особо интересного (читай: особо ценного, подозрительного, наркотического, огнестрельного или запрещение-валютного), милиционеры принесли соответствующие извинения, и медсестра самолично проводила госпожу Оболенскую к выходу. По дороге она счастливо проболталась (под большим секретом, разумеется), что в их больнице стали обворовывать. Причём не больных, а исключительно медицинский персонал любого ранга! Сначала пропадали какие-то мелочи типа ручек, градусников, блокнотов и брелков. Поначалу никто и не тревожился - ну мало ли куда могла закатиться дешёвая авторучка или затеряться телефонная книжечка? Согласитесь, это ещё не повод бить тревогу... Но вот когда начали исчезать деньги, кошельки, часы и кольца, главврач решился прибегнуть к услугам опытных оперов. Да и решился-то, к слову, только после того, как в один из обходов "оставил" неизвестно где дорогой "роллекс" и фамильную печатку с алмазиком. Последние два дня в здании больницы постоянно дежурил милицейский наряд. Проверяли практически всех. Ничего из пропавшего или украденного обнаружено не было. Зато успешно задержали зав. больничной столовой при попытке вынес ги за территорию двенадцать килограммов диетического мяса. Это внесло хоть какие-то надежды на справедливость "высшего суда", но таинственный вор так и не был обнаружен...
   С храбрым азиатским юношей Оболенский управился минут за пять. Причём без эффектных каратистских ударов ногами в вертикальном прыжке, на полном шпагате, пяткой в ухо. Нет, всё оказалось гораздо проще и практичнее...
   - Алло, служивый! Глянь-ка, что-то у меня верёвки на руках развязались...
   - О шайтан!
   - Вот и я говорю, поправить бы надо, а то сбегу ещё...-Лев повернулся к стражнику спиной и пошевелил сваливающимися с пальцев путами. Парнишка доверчиво прислонил к заборчику долгомерное копьё и взялся за веревки. Что произошло дальше, он, по-видимому, так и не осознал - одно мгновение, и тугие узлы стянули его собственные запястья! Каким образом, стоя спиной и ничего не видя, можно было провернуть такой фокус - остаётся только догадываться... Думаю, что всех чудес воровского таланта, дарованного ему чёрным джинном Бабудай-Агой, не знал даже сам Оболенский.
   - Что... что ты наделал, злодей?!
   - К незнакомым людям старшего возраста надо обращаться на "вы"! наставительно поправил Лев и, примериваясь, взялся за копьё.
   - Пощадите! - приглушённо пискнул стражничек, от великого испуга падая на колени. - Уважаемый Багдадский вор, не убивайте меня, а? Мама плакать будет...
   - Да уж, старушка бы огорчилась... Ладно, позверствую как-нибудь в другой раз, с кем-нибудь ещё и
   не в этом месте. Так и быть, отпущу тебя живым-здоровым, но за это выполнишь одно моё поручение.
   - Всё, что захотите, почтеннейший! Папой своим назову!
   - Ну, это лишнее... - великодушно отмахнулся Лев. - Просто передавай от меня привет господину Шехмету, уточни, понравилось ли ему моё вино, и попроси, чтобы он сегодня же сообщил вашему эмиру о том, что я вернулся! Запомнил? Пусть знает: Багдадский вор в городе и имя ему - Лев Оболенский!
   - Шехмет... вино... эмир... вор... Оболенский-джан! - торопливо выдал парнишка, боясь, что "злодей" передумает. Но нет, Лев лишь одобрительно кивнул и, чуть оттянув локти стражника назад, просунул меж ними и спиной древко его же копья.
   - Молодец! Пересказал всё, как на экзамене, немножко по-своему, но очень близко к тексту. Теперь можешь идти с докладом к начальству. Копьё я тебе прицепил, не потеряешь... Только не спеши, для такого проулочка слишком уж оно длинное - а то ещё споткнешься, нос себе расшибешь. Что я маме твоей скажу?
   После чего Лев заботливо поправил стражнику съехавший набок шлем с чалмой и, насвистывая, отправился восвояси. Не успел он отойти и на десять шагов, как сзади раздался характерный грохот. Юноша попытался встать слишком резко, въехал тупым концом древка в чью-то глинобитную стену и теперь лежал, задрав ноги под оригинальным углом. "Растыкай бог не помогает..." - с чисто русской философией бытия отметил Лев, так же неторопливо продолжая путь.
   Где-то после полудня в скромную лавчонку башмачника Ахмеда наведался солидный седобородый муфтий. Белые одежды сияли натуральным шёлком, четки вращались на пальце со скоростью пропеллера, а голубые глаза из-под высокой чалмы играли нахальными искорками Башмачник сначала вскочил, кланяясь духовному лицу и пытаясь поцеловать край его одежд, потом пригляделся... Некоторое время Ахмед просто стоял соляным столбом, пока степенный аксакал, обогнув его, без приглашения шагнул в сарайчик и, высунув руку, щедро сыпанул за пазуху хозяину горсть серебряных монет. Башмачник вслух помянул безмозглого шайтана, скорбно прикрыл лицо руками, после чего свернул торговлю и отправился в обжорный ряд. Вездесущие соседи поспешно гадали насчёт нежданной удачи своего товарища, вот уже второй день принимающего богатых гостей. "Видимо, в своих путешествиях он научился заводить полезных друзей... - кивали они. Бухарский купец на осле, почтеннейший муфтий, словно только что пришедший из медресе. Наверняка ему щедро платят за ужин и ночлег. Уж не решил ли башмачник открыть здесь свой постоялый двор?"