Личный друг и биограф будущего императора Абу-ль-Фазл описал знаменательное событие в присущих ему неподражаемых выражениях – его манера вызывала насмешки и пренебрежение многих читателей на Западе, однако таков был чисто условный стиль тогдашней персидской прозы, и Абу-ль-Фазл пользовался им с гораздо большей живостью, чем многие и многие собратья по перу. Он говорит нам, что «родовые муки пришли к ее величеству, и в благоприятный миг единственный в своем роде перл, хранимый Господом, явился в своей славе»; после этого царственный младенец «был омыт и успокоен руками осененных тенью, но излучающих сияние, целомудренных, совершенных телом дев», а затем «добронравные, правоверные няньки завернули божественную форму и священное тело в благотворные пеленки и приложили медовые уста младенца к плодоносным грудям, и рот его усладила животворная влага».
Груди Хамиды были плодоносными весьма недолго. Положение кормилицы было политической должностью немалого значения, так как ее собственные сыновья считались молочными братьями будущего монарха, и в этом заключался восхитительно дешевый способ, при помощи которого Хумаюн, еще недавно вынужденный занимать деньги под двадцать процентов, чтобы заплатить жалованье солдатам, мог вознаградить кое-кого из своих приближенных. Абу-ль-Фазл перечисляет имена девяти знатных женщин, которым была предоставлена честь кормить царского отпрыска до тех пор, пока его не отнимут от груди, и добавляет, что было и много других, однако особа, удостоенная особой чести возглавить очередь, плохо рассчитала сроки и была все еще беременна, когда в ней возникла необходимость; в результате она осталась в списке, но только на пятом месте. Рождение сына было событием, которого окружение Хумаюна дожидалось годами. Ему уже исполнилось тридцать четыре года, и потребность в наследнике становилась столь настоятельной, а отношение к любой забеременевшей женщине из его гарема столь лестным, что Гульбадан рассказывает об одной наложнице, ухитрившейся изображать фальшивую беременность целых двенадцать месяцев (на том основании, что одна из ее родственниц будто бы родила ребенка с опозданием на три месяца), прежде чем ее разоблачили.
Этот недостаток наследников, проблема, которая в будущем станет мучить Акбара до двадцати семи лет, кажется тем более удивительной, что в царском гареме находилось до нескольких сотен молодых женщин и сын любой из них мог оказаться вполне приемлемым в качестве наследника императорского трона. Детская смертность играла определенную роль, но о смерти отпрысков царского рода обычно упоминалось в хрониках или дневниках, и число таких упоминаний недостаточно для объяснения дела. По-видимому, в беспокойной жизни императора моголов секс играл куда менее значительную роль, чем нас вынуждают предполагать чисто условные представления о гаремах. Само собой разумеется, что Хумаюн лично занимался составлением гороскопа для наследника, который в перепечатанном тексте Абу-ль-Фазла занимает около шестидесяти страниц, и каждое указание истолковывается в благоприятном смысле, что, кстати сказать, оправдалось в дальнейшем.
Хумаюн при содействии своих новых союзников из Умаркота добился кое-каких успехов в борьбе против Хусейна, однако Хусейн теперь был настолько раздражен затянувшимся пребыванием Хумаюна в Синде, что предпочел избавиться от него посредством подкупа. Получив две тысячи вьюков зерна и триста верблюдов (большинство из них были такими дикими, «словно не знали они ни города, ни вьюка, ни человека семь, а скорее даже семьдесят поколений»), Хумаюн переправился через Инд 11 июля 1543 года и двинулся на северо-запад, к Кандагару – навстречу самому большому из всех унижений, каким братья когда-либо подвергали его.
Камран изгнал Хиндала из Кандагара за то, что тот отказался читать хутбу на имя Камрана, и Хиндал жил теперь в насильственном изгнании в Кабуле, практически под домашним арестом. Кандагаром по воле Камрана правил Аскари, получивший от старшего брата приказание схватить Хумаюна. В начале декабря Хумаюн достиг провинции Кандагар и получил известие, что Аскари с большим войском направляется ему навстречу с весьма враждебными намерениями. Хумаюн решил, что единственный выход для него – перебраться в Персию в надежде на помощь шаха, и поспешно покинул свой лагерь вместе с сорока преданными сподвижниками и Хамидой, которую сопровождала одна-единственная женщина. Наступил декабрь месяц, предстояло ехать по горам, через засыпанные снегом перевалы, и потому маленького Акбара, которому исполнилось четырнадцать месяцев, оставили в лагере на попечении всей домашней прислуги; когда через несколько часов сюда прибыл Аскари, Джаухар сам вручил ребенка его дяде, и Аскари «взял дитя на руки и обнял его». В европейской истории начала XVI века было бы фатальной ошибкой допустить, чтобы чей-то наследник попал в руки другого претендента на трон, но тимуридские царевичи, кажется, были способны соблюдать некий неписаный кодекс в борьбе за верховенство, и кодекс этот охранял младенца Акбара и, кстати сказать, несомненно служил Хумаюну руководством в его отношениях с братьями. Аскари передал ребенка на попечение собственной жене, а она – и это общепризнано – относилась к нему с величайшей добротой.
Отряд Хумаюна был плохо подготовлен к переходу в столь суровых условиях. В первую ночь, обходясь без прислуги и даже не имея котла для приготовления пищи, они были вынуждены сварить конину в воинском шлеме, но, тем не менее, в начале января пробились в Персию и, должно быть, с великим облегчением обнаружили, что шах Тахмасп настроен по отношению к ним благожелательно. Он послал местному правителю подробные указания – они сохранились до нашего времени – о предоставлении царственным гостям соответствующей одежды, продовольствия, средств передвижения, жилья и приспособлений для купания. Даже дорогу, по которой они ехали, приказано было перед ними подметать и поливать водой.
Хумаюн мог теперь путешествовать в условиях, к которым не привык, но вначале он целый месяц провел, осматривая Герат. Как и Бабура до него, Хумаюна покорили культурные традиции Тимуридов в их наиболее утонченной форме, и эта сторона его пребывания в Персии имела большое значение для истории Индии в будущем. Художник Бехзад перенес свою мастерскую из Герата в Тебриз примерно сорок лет назад, но пока Хумаюн гостил у шаха, он познакомился с двумя достойными учениками Бехзада – ходжой Абд-ус-Самадом и Мирсаидом Али. Хумаюн пригласил их приехать к нему, когда – возможно, из-за недостатка уверенности в себе он употребил слово «если» – он вернет свой трон. Они так и сделали. Именно у них Хумаюн и юный Акбар брали впоследствии уроки рисования (предмета, которому нынешний хозяин Хумаюна, шах, тоже обучался), именно под влиянием этих двух персов индийские художники предприняли «Дастан-и-Амир-Хамза» – первые большие серии картин в стиле, который сейчас именуется могольской школой.
Следующие сорок дней были проведены в Мешхеде, с посещением усыпальницы имама Ризы[21] и встречами с местными священнослужителями; только в июле гости прибыли к шаху Тахмаспу в его летнюю резиденцию на запад от Казвина в Сурлике. Встреча двух монархов была ознаменована великим множеством пиров и выездами на охоту. Дары сыпались на Хумаюна как из рога изобилия, а он в свою очередь обратился к тайному хранилищу легко перевозимых сокровищ – драгоценных камней, спрятанных в зеленом, с вышитыми цветами кошеле, который Хумаюн носил под одеждой. За три года скитаний он немало камней роздал вождям местных племен – с целью подкупа или в награду, но в кошеле еще оставалось достаточно драгоценностей, достойных теперешнего особо важного случая. Хумаюн взял перламутровую шкатулку и положил в нее среди других, менее крупных бриллиантов и рубинов «Кохинур». Абу-ль-Фазл немедля отметил с особым ударением, что стоимость этих даров превысила затраты шаха на Хумаюна «более чем в четыре раза».
Однако за всеми этими празднествами скрывалась серьезная напряженность. Тахмасп, как и отец его Исмаил, был фанатическим приверженцем распространения шиитской доктрины. Трудно было бы найти менее вызывающего раздражение гостя-суннита, нежели Хумаюн, поскольку жена его Хамида была шииткой, так же как и Байрам-хан, один из главных приближенных Хумаюна, которого тот отправил перед своим прибытием послом к Тахмаспу. Но шах хотел, чтобы Хумаюн открыто принял шиизм, – того же, чего в свое время его отец хотел от Бабура. Уговорами, лестью и даже угрозами пытались принудить Хумаюна надеть на голову шиитский колпак и остричь волосы на шиитский манер. Наконец ему преподнесли запечатленную на бумаге шиитскую доктрину; он проявил к ней вежливый интерес и сказал, что охотно скопировал бы текст. Этого оказалось недостаточно. От него ожидали подписи под этим документом. К великому потрясению Джаухара, сбежавшего из Кандагара, чтобы присоединиться к повелителю, Хумаюн поставил свою подпись.
В дополнение к религиозным неурядицам ко двору Тахмаспа явились посланцы от Камрана, который предложил шаху Кандагар в обмен на Хумаюна. К счастью, любимая сестра шаха Султанам оказалась пылкой сторонницей Хумаюна и в результате Тахмасп решил поддержать его в нападении на владения Камрана, при условии, что после взятия Кандагара этот город будет отдан Персии. Он объявил это решение своему новому другу способом, соответствующим духу Средневековья с его пышностью и романтизмом. Он пригласил Хумаюна на торжество, ради которого на площади, устланной коврами, было установлено триста шатров; двенадцать военных оркестров исполняли музыку; затем наступила тишина, и шах объявил, что все это, вместе с двенадцатью тысячами отборных конников, принадлежит Хумаюну, дабы он мог вернуть себе свои владения. Сын шаха Мурад, младенец, еще не отнятый от груди, должен был сопровождать войско и представлять своего отца в Кандагаре.
Хумаюн двинулся в поход кружным путем на восток, к вящему неудовольствию нетерпеливого шаха осматривая достопримечательные места. Он в особенности хотел увидеть Каспийское море, хотя Джаухар твердил ему, что оно постоянно скрыто в тумане; посещение Тебриза, прекрасного города, разрушаемого частыми землетрясениями, навеяло ему мысли о превратностях судьбы. Где-то в феврале 1545 года он соединился с царевичем Мурадом и его армией в восточной Персии, откуда они вместе и выступили на Кандагар.
Кандагар, обороняемый Ас кари, сдался Хумаюну 3 сентября 1545 года и был, как и следовало по договору, передан персам. Однако по известному закону прилива и отлива сил в результате этого первого успеха знать начала переходить на сторону Хумаюна – «в истинном соответствии с тем, что большинство обитателей мира подобны овцам в стаде, куда ринется один, туда за ним и остальные», как выразился историк того времени, описывая именно эти события. Когда маленький царевич Мурад внезапно скончался, Хумаюн оказался настолько сильным, что вошел в Кандагар и отвоевал город у персидского гарнизона. По сути дела, в соответствии с тем же принципом Тахмасп отправил в качестве номинального главы военной экспедиции маленького ребенка, но после его смерти образовался вакуум, который Хумаюн, так же нетерпимо, как и любой другой, относившийся к подобному положению вещей, поспешил заполнить.
Теперь Хумаюн вознамерился овладеть Кабулом и оказался в состоянии сделать это без кровопролития – главным образом потому, что недовольство жестким правлением Камрана привело к дезертирству из его лагеря, возрастающему с каждым днем по мере приближения войска Хумаюна. В конце концов Камран решил бежать из города. Таким образом, Хумаюн и Хамида вновь обрели своего сына, трехлетнего Акбара. То был сам по себе подходящий повод для празднества, а по случаю обрезания мальчика состоялась и торжественная публичная церемония, после которой люди знатные не отказали себе в удовольствии устроить состязания по борьбе, и сам Хумаюн принял в них участие. Обучение искусству борьбы начиналось в этих кругах общества с очень раннего возраста. За несколько месяцев до того Акбар, которому тогда еще не исполнилось трех лет, выиграл свою первую схватку с немного старшим, чем он, двоюродным братом Ибрахимом, сыном Камрана. Два царских отпрыска поспорили из-за расписного барабана, и Камран предложил им решить спор борьбой. Абу-ль-Фазл рассказывает, что Акбар, «несмотря на нежный возраст, по Божественному вдохновению и Небесному внушению немедленно препоясал чресла, закатал рукава, схватился с Ибрахимом-мирзой в соответствии с правилами этого искусства, поднял его и бросил на землю, так что собравшиеся единодушно вскрикнули». Камран воспринял это как дурное предзнаменование.
Дальнейшая борьба между Хумаюном и Камраном продолжалась восемь лет. Хумаюн одерживал верх, но он, как всегда, выступая в поход, не обеспечивал тылы, и в результате Камран дважды захватывал Кабул, и Хумаюну дважды пришлось вновь отвоевывать город. Но периоды воцарения Камрана отличались все большей жестокостью по отношению к местным жителям, и большинство предпочитало иметь своим правителем Хумаюна. Вельможи из его непосредственного окружения уговаривали Хумаюна действовать более решительно, хотя загадочная церемония, во время которой они приносили клятву хранить верность Хумаюну в обмен на его обещание подчиняться им в вопросах политических, свидетельствует, что многие его по-настоящему жесткие решения на деле были их решениями. Он, кажется, все еще наслаждался слезливыми примирениями и продолжительными празднованиями воссоединения с братьями, однако они уже не могли рассчитывать на его милосердие. Хиндал после возвращения Хумаюна неизменно хранил ему верность и погиб в 1551 году, сражаясь за него. Но Аскари много времени провел в цепях, и его держали при лагере Хумаюна, пока не отправили в паломничество в Мекку. Он умер в пути где-то поблизости от Дамаска.
Камран столько раз обманывал доверие Хумаюна, что предложения убить его делались все более настойчивыми год от года. Наконец в 1552 году он попытался вступить в предательский союз с Ислам-шахом, сыном Шер-шаха и тогдашним императором Хиндустана; но император, хоть и пораженный познаниями Камрана в поэзии (тот сразу угадал, кому принадлежат три приведенные Ислам-шахом стихотворных отрывка), одарил его всего лишь тысячей рупий – сумма унизительно малая и говорящая о том, что никакой серьезной помощи не последует. Камран бежал от двора Ислам-шаха и, переодевшись в женское платье, направил свои стопы во владения султана Адама Гхаккара, правителя Пенджаба. Но Адам выдал беглеца Хумаюну.
На этот раз Хумаюн был вынужден согласиться, что брат его заслуживает по меньшей мере ослепления, но прежде чем такое решение было окончательно принято, состоялись обычные празднества в честь воссоединения. Возможно, эти предварительные торжества были куда более изматывающими для их участников, чем представляется в ретроспективе. Камран предчувствовал, что это происходит в последний раз. Джаухар, которого отрядили прислуживать Камрану в его шатре, рассказывает, что в то время, как он делал царевичу массаж, тот вел с ним «меланхолический разговор» о смерти. На следующий день Джаухар присутствовал при том, как за Камраном пришли воины, чтобы ослепить его, и описал, как непосредственный свидетель, эту в высшей степени жестокую сцену. Мужчины сели на Камрана, чтобы удерживать его, пока они наносили удары кинжалами в глазницы и потом наполняли их солью и лимонным соком. Хумаюн снабдил Камрана средствами на паломничество в Мекку. В отличие от Аскари он совершил это паломничество и умер в Аравии в 1557 году.
С точки зрения официальных историографов Великих Моголов, Камран был законченным предателем и злодеем, и он действительно представлял собой куда менее привлекательную личность, нежели его мягкий старший брат. Однако похоже на то, что, с его собственной точки зрения, он вел борьбу за свои права. Как у потомков Чингисхана, так и у потомков Тимура существовала традиция делить унаследованные владения, а уж потом, в пределах согласованных ограничений, подобных тем, какие удержали Камрана от умерщвления Акбара, бороться за увеличение своей доли. На этом основании Камран, который изначально получил во владение Кабул, видимо, считал себя вправе не принимать лишившегося своей собственности брата, а Хумаюн, вероятно, полагал немыслимым, да, собственно, так оно и было, карать брата за предательство. Но Камран следовал древним кочевым обычаям монголов и тюрков, в то время как Хумаюн был вынужден руководствоваться установлениями сильных централизованных государств, таких, как Индия и Персия, для которых унаследование одним правителем всего владения было установившейся системой. Без сопровождающего такую систему принципа наследования старшим сыном это неизбежно приводит к братоубийству в борьбе за трон после смерти каждого правителя: так, например, враг Хумаюна султан Гуджарата Бахадур систематически истреблял своих братьев после того, как занял престол в 1526 году, а турецкий султан Мухаммед после своего воцарения в 1595 году уничтожил не менее девятнадцати своих братьев – простой исторический факт, ошеломивший Акбара, когда он об этом услышал. В централизованных государствах это было нормой. Хумаюну не повезло, так как он вырос в рамках одной системы, а вынужден был иметь дело с совершенно иной, хотя и весьма сомнительно, чтобы он при своей натуре оказался в состоянии хладнокровно убивать своих братьев. К счастью для будущей империи его семьи в Индии, его сын и внук унаследовали трон, не имея братьев, способных на сильную конкуренцию. Но после них братоубийственная борьба за трон Великих Моголов происходила так же, как и в других государствах.
После вынужденного отъезда Хумаюна в 1543 году все связи с Индией практически оборвались, если не считать последней поездки Камрана в поисках помощи и квазисимволического жеста Шер-шаха, который обеспечил безопасный перевоз тела Бабура из Агры в Кабул, тем самым как бы окончательно изгоняя его династию из страны. Но в 1554 году Исмаил-шах умер, и его империя немедленно распалась. Три претендента на трон в Дели выступили друг против друга, мелкие правители начали борьбу за независимость, и точно так же, как в свое время беспорядки в империи Туглакидов[22] побудили Тимура преодолеть Хайберский проход, эти самоубийственные междоусобицы династии Сур неожиданно открыли ворота Хумаюну для возвращения в Индию – и открыли их так широко, что его армия под непосредственным командованием Байрам-хана прошла через Пенджаб, не встретив сколько-нибудь серьезного сопротивления и достигнув Сирхинда прежде, чем к нему подступил Сикандар-шах, наиболее сильный из всех претендентов. Даже Рохтак, великолепная крепость на берегу реки Джелам, воздвигнутая Шер-шахом всего несколько лет назад именно с целью предотвратить нашествие с этой стороны, сдалась без боя. Под Сирхиндом армия Сикандар-шаха численно превосходила армию Хумаюна, но блестящая тактика, которой моголы были целиком обязаны военному таланту Байрам-хана, принесла им ошеломительную победу 22 июня 1555 года. Главная хитрость Байрам-хана, поскольку после уроков Панипата в 1526 году было уже невозможно преследовать врага с целью атаковать прочные оборонительные позиции, состояла в том, чтобы отвести армию с открытого поля боя в заранее подготовленные укрепления, что и привело к тому же результату. Сам Сикандар бежал, но победа оказалась достаточно полной, чтобы открыть Хумаюну ворота Дели. 23 июля он вновь воссел на отцовский трон.
Этот его период пребывания на троне был необыкновенно спокойным. Хумаюна по-прежнему окружали его враги афганцы, поддерживающие династию Сур, но теперь он был в состоянии посылать против них армии под командованием надежных военачальников в разные стороны одновременно. Одно из его главных затруднений в первые десять лет правления в Индии заключалось в том, что, когда он сам вел войско в одном направлении, перед ним отступал только этот враг. Тогда у Хумаюна не было военачальников, которым он мог бы в достаточной степени доверять. Теперь, когда его братья были мертвы или изгнаны, у его сподвижников не осталось возможности перейти на службу к одному из них.
Настало время вознаградить тех немногих, кто делил с ним столь многие опасности. Байрам-хан стал «ханом над ханами», властителем над властителями, а скромный слуга Джаухар, быстро поднявшись по ступенькам нескольких не слишком значительных административных должностей, сделался казначеем Лахора и человеком достаточно состоятельным, чтобы принимать в собственном доме какого-нибудь посла. Он кончил свою жизнь таким же преданным, как всегда, и завершил свою книгу молитвой о том, чтобы «весь обитаемый мир перешел во власть потомков великого императора Тимура и стал зависимым от царства в Дели навсегда».
В это время Дели посетил первый из многих иностранных путешественников, оставивший полученные им самим из первых рук сведения о Великих Моголах. Это был турецкий адмирал Сиди Али Рейс, и он застал Хумаюна за его излюбленным занятием. Император выбрал места для расположения нескольких обсерваторий и теперь собирал необходимые инструменты. Поэзия была почти что lingua franca[23] придворной жизни и, разумеется, дипломатии. Даже императорский лучник – «прекрасный юноша», как утверждает Сиди Али, и особый наперсник Хумаюна – был постоянным участником литературных обсуждений. Когда Сиди Али впервые был представлен Хумаюну, на него гораздо большее впечатление произвели преподнесенные ему два стихотворения и хронограмма[24] на новое завоевание Индии, нежели сопровождающие их подарки. И он вскоре утвердил свою репутацию, написав два стихотворения в похвалу прекрасному лучнику. «Боже, это поистине великолепно!» – будто бы воскликнул, услышав стихи, монарх… если слова эти не присочинил не отличающийся скромностью турок.
Дискуссии о поэзии, вероятно, проходили в возведенном при Шер-шахе изысканно красивом здании, называемом Шер Мандал, которое Хумаюн приспособил под свою библиотеку. Здесь его драгоценные манускрипты наконец обрели безопасное прибежище. Многие из них еще Бабур привез из-за Хайбера, и они сопровождали Хумаюна во всех его опасных странствиях. После победы над Камраном одну из величайших радостей Хумаюну доставило открытие, что два из захваченных верблюдов были нагружены теми самыми книгами, которые Камран захватил во время одной из давних стычек, – значит, эти свои сокровища царевич повсюду возил с собой и как истинный Тимурид особенно высоко ставил рукописи в ряду принадлежащих ему ценностей. Кстати сказать, именно в здании библиотеки Акбар теперь учился рисованию у Мирсаида Али.
У Хумаюна были проекты перестройки управления империей, намного более разумные, чем его прежние астрологические фантазии. Разница заключалась в том, что на сей раз он имел отличный пример для подражания. Шер-шах, которого Хумаюн знал до сих пор лишь как блестящего, но неразборчивого в средствах противника на поле боя, в течение пяти лет своего пребывания на троне императора проявил себя как талантливый администратор. Он создал усовершенствованную систему управления провинциями и сбора налогов, и хотя все это рухнуло во время недавних беспорядков, сама концепция сохранилась. Хумаюн намеревался восстановить систему и сделать ее своей, однако несчастный случай внезапно оборвал его жизнь. На долю его сына выпала задача осуществить намерения отца и установить прочную и долговременную систему государственного правления по образцу Шер-шаха.
Смерть Хумаюна была такой же несчастливой, как и большинство событий его горестной жизни, но сами обстоятельства ее в точности соответствовали натуре этого человека. В пятницу 24 января 1556 года он сидел на крыше своей библиотеки в красивой открытой беседке и выслушивал рассказы паломников, недавно вернувшихся из Мекки, а также обсуждал со своими астрологами вопрос об ожидаемом часе восхождения Венеры, ибо намеревался именно в этот благоприятный момент провести государственный совет и объявить о назначениях на должности. Затем он встал и начал спускаться по ступенькам почти отвесной лестницы, идущей вниз от прямоугольного отверстия на плоской крыше. Хумаюн поставил ногу на вторую ступеньку, когда услышал донесшийся из расположенной неподалеку мечети Шер-шаха призыв муэдзина к молитве. Хумаюн повернулся, чтобы в знак благоговения преклонить колени, однако наступил ногой на подол одежды. Он упал, покатился вниз по ступенькам и ударился правым виском об острый угол камня. Через три дня Хумаюн скончался. Немедленно отправили чрезвычайного гонца к Акбару, теперь уже тринадцатилетнему, который участвовал в боевых действиях в Каланауре, в трехстах милях от Дели; были приняты соответствующие меры, чтобы успокоить население вплоть до времени прибытия царевича и провозглашения его императором. Мулла по имени Бекаси, внешне похожий на покойного императора, предстал на установленном в достаточном отдалении помосте перед собравшимися у берега реки возбужденными толпами.
Груди Хамиды были плодоносными весьма недолго. Положение кормилицы было политической должностью немалого значения, так как ее собственные сыновья считались молочными братьями будущего монарха, и в этом заключался восхитительно дешевый способ, при помощи которого Хумаюн, еще недавно вынужденный занимать деньги под двадцать процентов, чтобы заплатить жалованье солдатам, мог вознаградить кое-кого из своих приближенных. Абу-ль-Фазл перечисляет имена девяти знатных женщин, которым была предоставлена честь кормить царского отпрыска до тех пор, пока его не отнимут от груди, и добавляет, что было и много других, однако особа, удостоенная особой чести возглавить очередь, плохо рассчитала сроки и была все еще беременна, когда в ней возникла необходимость; в результате она осталась в списке, но только на пятом месте. Рождение сына было событием, которого окружение Хумаюна дожидалось годами. Ему уже исполнилось тридцать четыре года, и потребность в наследнике становилась столь настоятельной, а отношение к любой забеременевшей женщине из его гарема столь лестным, что Гульбадан рассказывает об одной наложнице, ухитрившейся изображать фальшивую беременность целых двенадцать месяцев (на том основании, что одна из ее родственниц будто бы родила ребенка с опозданием на три месяца), прежде чем ее разоблачили.
Этот недостаток наследников, проблема, которая в будущем станет мучить Акбара до двадцати семи лет, кажется тем более удивительной, что в царском гареме находилось до нескольких сотен молодых женщин и сын любой из них мог оказаться вполне приемлемым в качестве наследника императорского трона. Детская смертность играла определенную роль, но о смерти отпрысков царского рода обычно упоминалось в хрониках или дневниках, и число таких упоминаний недостаточно для объяснения дела. По-видимому, в беспокойной жизни императора моголов секс играл куда менее значительную роль, чем нас вынуждают предполагать чисто условные представления о гаремах. Само собой разумеется, что Хумаюн лично занимался составлением гороскопа для наследника, который в перепечатанном тексте Абу-ль-Фазла занимает около шестидесяти страниц, и каждое указание истолковывается в благоприятном смысле, что, кстати сказать, оправдалось в дальнейшем.
Хумаюн при содействии своих новых союзников из Умаркота добился кое-каких успехов в борьбе против Хусейна, однако Хусейн теперь был настолько раздражен затянувшимся пребыванием Хумаюна в Синде, что предпочел избавиться от него посредством подкупа. Получив две тысячи вьюков зерна и триста верблюдов (большинство из них были такими дикими, «словно не знали они ни города, ни вьюка, ни человека семь, а скорее даже семьдесят поколений»), Хумаюн переправился через Инд 11 июля 1543 года и двинулся на северо-запад, к Кандагару – навстречу самому большому из всех унижений, каким братья когда-либо подвергали его.
Камран изгнал Хиндала из Кандагара за то, что тот отказался читать хутбу на имя Камрана, и Хиндал жил теперь в насильственном изгнании в Кабуле, практически под домашним арестом. Кандагаром по воле Камрана правил Аскари, получивший от старшего брата приказание схватить Хумаюна. В начале декабря Хумаюн достиг провинции Кандагар и получил известие, что Аскари с большим войском направляется ему навстречу с весьма враждебными намерениями. Хумаюн решил, что единственный выход для него – перебраться в Персию в надежде на помощь шаха, и поспешно покинул свой лагерь вместе с сорока преданными сподвижниками и Хамидой, которую сопровождала одна-единственная женщина. Наступил декабрь месяц, предстояло ехать по горам, через засыпанные снегом перевалы, и потому маленького Акбара, которому исполнилось четырнадцать месяцев, оставили в лагере на попечении всей домашней прислуги; когда через несколько часов сюда прибыл Аскари, Джаухар сам вручил ребенка его дяде, и Аскари «взял дитя на руки и обнял его». В европейской истории начала XVI века было бы фатальной ошибкой допустить, чтобы чей-то наследник попал в руки другого претендента на трон, но тимуридские царевичи, кажется, были способны соблюдать некий неписаный кодекс в борьбе за верховенство, и кодекс этот охранял младенца Акбара и, кстати сказать, несомненно служил Хумаюну руководством в его отношениях с братьями. Аскари передал ребенка на попечение собственной жене, а она – и это общепризнано – относилась к нему с величайшей добротой.
Отряд Хумаюна был плохо подготовлен к переходу в столь суровых условиях. В первую ночь, обходясь без прислуги и даже не имея котла для приготовления пищи, они были вынуждены сварить конину в воинском шлеме, но, тем не менее, в начале января пробились в Персию и, должно быть, с великим облегчением обнаружили, что шах Тахмасп настроен по отношению к ним благожелательно. Он послал местному правителю подробные указания – они сохранились до нашего времени – о предоставлении царственным гостям соответствующей одежды, продовольствия, средств передвижения, жилья и приспособлений для купания. Даже дорогу, по которой они ехали, приказано было перед ними подметать и поливать водой.
Хумаюн мог теперь путешествовать в условиях, к которым не привык, но вначале он целый месяц провел, осматривая Герат. Как и Бабура до него, Хумаюна покорили культурные традиции Тимуридов в их наиболее утонченной форме, и эта сторона его пребывания в Персии имела большое значение для истории Индии в будущем. Художник Бехзад перенес свою мастерскую из Герата в Тебриз примерно сорок лет назад, но пока Хумаюн гостил у шаха, он познакомился с двумя достойными учениками Бехзада – ходжой Абд-ус-Самадом и Мирсаидом Али. Хумаюн пригласил их приехать к нему, когда – возможно, из-за недостатка уверенности в себе он употребил слово «если» – он вернет свой трон. Они так и сделали. Именно у них Хумаюн и юный Акбар брали впоследствии уроки рисования (предмета, которому нынешний хозяин Хумаюна, шах, тоже обучался), именно под влиянием этих двух персов индийские художники предприняли «Дастан-и-Амир-Хамза» – первые большие серии картин в стиле, который сейчас именуется могольской школой.
Следующие сорок дней были проведены в Мешхеде, с посещением усыпальницы имама Ризы[21] и встречами с местными священнослужителями; только в июле гости прибыли к шаху Тахмаспу в его летнюю резиденцию на запад от Казвина в Сурлике. Встреча двух монархов была ознаменована великим множеством пиров и выездами на охоту. Дары сыпались на Хумаюна как из рога изобилия, а он в свою очередь обратился к тайному хранилищу легко перевозимых сокровищ – драгоценных камней, спрятанных в зеленом, с вышитыми цветами кошеле, который Хумаюн носил под одеждой. За три года скитаний он немало камней роздал вождям местных племен – с целью подкупа или в награду, но в кошеле еще оставалось достаточно драгоценностей, достойных теперешнего особо важного случая. Хумаюн взял перламутровую шкатулку и положил в нее среди других, менее крупных бриллиантов и рубинов «Кохинур». Абу-ль-Фазл немедля отметил с особым ударением, что стоимость этих даров превысила затраты шаха на Хумаюна «более чем в четыре раза».
Однако за всеми этими празднествами скрывалась серьезная напряженность. Тахмасп, как и отец его Исмаил, был фанатическим приверженцем распространения шиитской доктрины. Трудно было бы найти менее вызывающего раздражение гостя-суннита, нежели Хумаюн, поскольку жена его Хамида была шииткой, так же как и Байрам-хан, один из главных приближенных Хумаюна, которого тот отправил перед своим прибытием послом к Тахмаспу. Но шах хотел, чтобы Хумаюн открыто принял шиизм, – того же, чего в свое время его отец хотел от Бабура. Уговорами, лестью и даже угрозами пытались принудить Хумаюна надеть на голову шиитский колпак и остричь волосы на шиитский манер. Наконец ему преподнесли запечатленную на бумаге шиитскую доктрину; он проявил к ней вежливый интерес и сказал, что охотно скопировал бы текст. Этого оказалось недостаточно. От него ожидали подписи под этим документом. К великому потрясению Джаухара, сбежавшего из Кандагара, чтобы присоединиться к повелителю, Хумаюн поставил свою подпись.
В дополнение к религиозным неурядицам ко двору Тахмаспа явились посланцы от Камрана, который предложил шаху Кандагар в обмен на Хумаюна. К счастью, любимая сестра шаха Султанам оказалась пылкой сторонницей Хумаюна и в результате Тахмасп решил поддержать его в нападении на владения Камрана, при условии, что после взятия Кандагара этот город будет отдан Персии. Он объявил это решение своему новому другу способом, соответствующим духу Средневековья с его пышностью и романтизмом. Он пригласил Хумаюна на торжество, ради которого на площади, устланной коврами, было установлено триста шатров; двенадцать военных оркестров исполняли музыку; затем наступила тишина, и шах объявил, что все это, вместе с двенадцатью тысячами отборных конников, принадлежит Хумаюну, дабы он мог вернуть себе свои владения. Сын шаха Мурад, младенец, еще не отнятый от груди, должен был сопровождать войско и представлять своего отца в Кандагаре.
Хумаюн двинулся в поход кружным путем на восток, к вящему неудовольствию нетерпеливого шаха осматривая достопримечательные места. Он в особенности хотел увидеть Каспийское море, хотя Джаухар твердил ему, что оно постоянно скрыто в тумане; посещение Тебриза, прекрасного города, разрушаемого частыми землетрясениями, навеяло ему мысли о превратностях судьбы. Где-то в феврале 1545 года он соединился с царевичем Мурадом и его армией в восточной Персии, откуда они вместе и выступили на Кандагар.
Кандагар, обороняемый Ас кари, сдался Хумаюну 3 сентября 1545 года и был, как и следовало по договору, передан персам. Однако по известному закону прилива и отлива сил в результате этого первого успеха знать начала переходить на сторону Хумаюна – «в истинном соответствии с тем, что большинство обитателей мира подобны овцам в стаде, куда ринется один, туда за ним и остальные», как выразился историк того времени, описывая именно эти события. Когда маленький царевич Мурад внезапно скончался, Хумаюн оказался настолько сильным, что вошел в Кандагар и отвоевал город у персидского гарнизона. По сути дела, в соответствии с тем же принципом Тахмасп отправил в качестве номинального главы военной экспедиции маленького ребенка, но после его смерти образовался вакуум, который Хумаюн, так же нетерпимо, как и любой другой, относившийся к подобному положению вещей, поспешил заполнить.
Теперь Хумаюн вознамерился овладеть Кабулом и оказался в состоянии сделать это без кровопролития – главным образом потому, что недовольство жестким правлением Камрана привело к дезертирству из его лагеря, возрастающему с каждым днем по мере приближения войска Хумаюна. В конце концов Камран решил бежать из города. Таким образом, Хумаюн и Хамида вновь обрели своего сына, трехлетнего Акбара. То был сам по себе подходящий повод для празднества, а по случаю обрезания мальчика состоялась и торжественная публичная церемония, после которой люди знатные не отказали себе в удовольствии устроить состязания по борьбе, и сам Хумаюн принял в них участие. Обучение искусству борьбы начиналось в этих кругах общества с очень раннего возраста. За несколько месяцев до того Акбар, которому тогда еще не исполнилось трех лет, выиграл свою первую схватку с немного старшим, чем он, двоюродным братом Ибрахимом, сыном Камрана. Два царских отпрыска поспорили из-за расписного барабана, и Камран предложил им решить спор борьбой. Абу-ль-Фазл рассказывает, что Акбар, «несмотря на нежный возраст, по Божественному вдохновению и Небесному внушению немедленно препоясал чресла, закатал рукава, схватился с Ибрахимом-мирзой в соответствии с правилами этого искусства, поднял его и бросил на землю, так что собравшиеся единодушно вскрикнули». Камран воспринял это как дурное предзнаменование.
Дальнейшая борьба между Хумаюном и Камраном продолжалась восемь лет. Хумаюн одерживал верх, но он, как всегда, выступая в поход, не обеспечивал тылы, и в результате Камран дважды захватывал Кабул, и Хумаюну дважды пришлось вновь отвоевывать город. Но периоды воцарения Камрана отличались все большей жестокостью по отношению к местным жителям, и большинство предпочитало иметь своим правителем Хумаюна. Вельможи из его непосредственного окружения уговаривали Хумаюна действовать более решительно, хотя загадочная церемония, во время которой они приносили клятву хранить верность Хумаюну в обмен на его обещание подчиняться им в вопросах политических, свидетельствует, что многие его по-настоящему жесткие решения на деле были их решениями. Он, кажется, все еще наслаждался слезливыми примирениями и продолжительными празднованиями воссоединения с братьями, однако они уже не могли рассчитывать на его милосердие. Хиндал после возвращения Хумаюна неизменно хранил ему верность и погиб в 1551 году, сражаясь за него. Но Аскари много времени провел в цепях, и его держали при лагере Хумаюна, пока не отправили в паломничество в Мекку. Он умер в пути где-то поблизости от Дамаска.
Камран столько раз обманывал доверие Хумаюна, что предложения убить его делались все более настойчивыми год от года. Наконец в 1552 году он попытался вступить в предательский союз с Ислам-шахом, сыном Шер-шаха и тогдашним императором Хиндустана; но император, хоть и пораженный познаниями Камрана в поэзии (тот сразу угадал, кому принадлежат три приведенные Ислам-шахом стихотворных отрывка), одарил его всего лишь тысячей рупий – сумма унизительно малая и говорящая о том, что никакой серьезной помощи не последует. Камран бежал от двора Ислам-шаха и, переодевшись в женское платье, направил свои стопы во владения султана Адама Гхаккара, правителя Пенджаба. Но Адам выдал беглеца Хумаюну.
На этот раз Хумаюн был вынужден согласиться, что брат его заслуживает по меньшей мере ослепления, но прежде чем такое решение было окончательно принято, состоялись обычные празднества в честь воссоединения. Возможно, эти предварительные торжества были куда более изматывающими для их участников, чем представляется в ретроспективе. Камран предчувствовал, что это происходит в последний раз. Джаухар, которого отрядили прислуживать Камрану в его шатре, рассказывает, что в то время, как он делал царевичу массаж, тот вел с ним «меланхолический разговор» о смерти. На следующий день Джаухар присутствовал при том, как за Камраном пришли воины, чтобы ослепить его, и описал, как непосредственный свидетель, эту в высшей степени жестокую сцену. Мужчины сели на Камрана, чтобы удерживать его, пока они наносили удары кинжалами в глазницы и потом наполняли их солью и лимонным соком. Хумаюн снабдил Камрана средствами на паломничество в Мекку. В отличие от Аскари он совершил это паломничество и умер в Аравии в 1557 году.
С точки зрения официальных историографов Великих Моголов, Камран был законченным предателем и злодеем, и он действительно представлял собой куда менее привлекательную личность, нежели его мягкий старший брат. Однако похоже на то, что, с его собственной точки зрения, он вел борьбу за свои права. Как у потомков Чингисхана, так и у потомков Тимура существовала традиция делить унаследованные владения, а уж потом, в пределах согласованных ограничений, подобных тем, какие удержали Камрана от умерщвления Акбара, бороться за увеличение своей доли. На этом основании Камран, который изначально получил во владение Кабул, видимо, считал себя вправе не принимать лишившегося своей собственности брата, а Хумаюн, вероятно, полагал немыслимым, да, собственно, так оно и было, карать брата за предательство. Но Камран следовал древним кочевым обычаям монголов и тюрков, в то время как Хумаюн был вынужден руководствоваться установлениями сильных централизованных государств, таких, как Индия и Персия, для которых унаследование одним правителем всего владения было установившейся системой. Без сопровождающего такую систему принципа наследования старшим сыном это неизбежно приводит к братоубийству в борьбе за трон после смерти каждого правителя: так, например, враг Хумаюна султан Гуджарата Бахадур систематически истреблял своих братьев после того, как занял престол в 1526 году, а турецкий султан Мухаммед после своего воцарения в 1595 году уничтожил не менее девятнадцати своих братьев – простой исторический факт, ошеломивший Акбара, когда он об этом услышал. В централизованных государствах это было нормой. Хумаюну не повезло, так как он вырос в рамках одной системы, а вынужден был иметь дело с совершенно иной, хотя и весьма сомнительно, чтобы он при своей натуре оказался в состоянии хладнокровно убивать своих братьев. К счастью для будущей империи его семьи в Индии, его сын и внук унаследовали трон, не имея братьев, способных на сильную конкуренцию. Но после них братоубийственная борьба за трон Великих Моголов происходила так же, как и в других государствах.
После вынужденного отъезда Хумаюна в 1543 году все связи с Индией практически оборвались, если не считать последней поездки Камрана в поисках помощи и квазисимволического жеста Шер-шаха, который обеспечил безопасный перевоз тела Бабура из Агры в Кабул, тем самым как бы окончательно изгоняя его династию из страны. Но в 1554 году Исмаил-шах умер, и его империя немедленно распалась. Три претендента на трон в Дели выступили друг против друга, мелкие правители начали борьбу за независимость, и точно так же, как в свое время беспорядки в империи Туглакидов[22] побудили Тимура преодолеть Хайберский проход, эти самоубийственные междоусобицы династии Сур неожиданно открыли ворота Хумаюну для возвращения в Индию – и открыли их так широко, что его армия под непосредственным командованием Байрам-хана прошла через Пенджаб, не встретив сколько-нибудь серьезного сопротивления и достигнув Сирхинда прежде, чем к нему подступил Сикандар-шах, наиболее сильный из всех претендентов. Даже Рохтак, великолепная крепость на берегу реки Джелам, воздвигнутая Шер-шахом всего несколько лет назад именно с целью предотвратить нашествие с этой стороны, сдалась без боя. Под Сирхиндом армия Сикандар-шаха численно превосходила армию Хумаюна, но блестящая тактика, которой моголы были целиком обязаны военному таланту Байрам-хана, принесла им ошеломительную победу 22 июня 1555 года. Главная хитрость Байрам-хана, поскольку после уроков Панипата в 1526 году было уже невозможно преследовать врага с целью атаковать прочные оборонительные позиции, состояла в том, чтобы отвести армию с открытого поля боя в заранее подготовленные укрепления, что и привело к тому же результату. Сам Сикандар бежал, но победа оказалась достаточно полной, чтобы открыть Хумаюну ворота Дели. 23 июля он вновь воссел на отцовский трон.
Этот его период пребывания на троне был необыкновенно спокойным. Хумаюна по-прежнему окружали его враги афганцы, поддерживающие династию Сур, но теперь он был в состоянии посылать против них армии под командованием надежных военачальников в разные стороны одновременно. Одно из его главных затруднений в первые десять лет правления в Индии заключалось в том, что, когда он сам вел войско в одном направлении, перед ним отступал только этот враг. Тогда у Хумаюна не было военачальников, которым он мог бы в достаточной степени доверять. Теперь, когда его братья были мертвы или изгнаны, у его сподвижников не осталось возможности перейти на службу к одному из них.
Настало время вознаградить тех немногих, кто делил с ним столь многие опасности. Байрам-хан стал «ханом над ханами», властителем над властителями, а скромный слуга Джаухар, быстро поднявшись по ступенькам нескольких не слишком значительных административных должностей, сделался казначеем Лахора и человеком достаточно состоятельным, чтобы принимать в собственном доме какого-нибудь посла. Он кончил свою жизнь таким же преданным, как всегда, и завершил свою книгу молитвой о том, чтобы «весь обитаемый мир перешел во власть потомков великого императора Тимура и стал зависимым от царства в Дели навсегда».
В это время Дели посетил первый из многих иностранных путешественников, оставивший полученные им самим из первых рук сведения о Великих Моголах. Это был турецкий адмирал Сиди Али Рейс, и он застал Хумаюна за его излюбленным занятием. Император выбрал места для расположения нескольких обсерваторий и теперь собирал необходимые инструменты. Поэзия была почти что lingua franca[23] придворной жизни и, разумеется, дипломатии. Даже императорский лучник – «прекрасный юноша», как утверждает Сиди Али, и особый наперсник Хумаюна – был постоянным участником литературных обсуждений. Когда Сиди Али впервые был представлен Хумаюну, на него гораздо большее впечатление произвели преподнесенные ему два стихотворения и хронограмма[24] на новое завоевание Индии, нежели сопровождающие их подарки. И он вскоре утвердил свою репутацию, написав два стихотворения в похвалу прекрасному лучнику. «Боже, это поистине великолепно!» – будто бы воскликнул, услышав стихи, монарх… если слова эти не присочинил не отличающийся скромностью турок.
Дискуссии о поэзии, вероятно, проходили в возведенном при Шер-шахе изысканно красивом здании, называемом Шер Мандал, которое Хумаюн приспособил под свою библиотеку. Здесь его драгоценные манускрипты наконец обрели безопасное прибежище. Многие из них еще Бабур привез из-за Хайбера, и они сопровождали Хумаюна во всех его опасных странствиях. После победы над Камраном одну из величайших радостей Хумаюну доставило открытие, что два из захваченных верблюдов были нагружены теми самыми книгами, которые Камран захватил во время одной из давних стычек, – значит, эти свои сокровища царевич повсюду возил с собой и как истинный Тимурид особенно высоко ставил рукописи в ряду принадлежащих ему ценностей. Кстати сказать, именно в здании библиотеки Акбар теперь учился рисованию у Мирсаида Али.
У Хумаюна были проекты перестройки управления империей, намного более разумные, чем его прежние астрологические фантазии. Разница заключалась в том, что на сей раз он имел отличный пример для подражания. Шер-шах, которого Хумаюн знал до сих пор лишь как блестящего, но неразборчивого в средствах противника на поле боя, в течение пяти лет своего пребывания на троне императора проявил себя как талантливый администратор. Он создал усовершенствованную систему управления провинциями и сбора налогов, и хотя все это рухнуло во время недавних беспорядков, сама концепция сохранилась. Хумаюн намеревался восстановить систему и сделать ее своей, однако несчастный случай внезапно оборвал его жизнь. На долю его сына выпала задача осуществить намерения отца и установить прочную и долговременную систему государственного правления по образцу Шер-шаха.
Смерть Хумаюна была такой же несчастливой, как и большинство событий его горестной жизни, но сами обстоятельства ее в точности соответствовали натуре этого человека. В пятницу 24 января 1556 года он сидел на крыше своей библиотеки в красивой открытой беседке и выслушивал рассказы паломников, недавно вернувшихся из Мекки, а также обсуждал со своими астрологами вопрос об ожидаемом часе восхождения Венеры, ибо намеревался именно в этот благоприятный момент провести государственный совет и объявить о назначениях на должности. Затем он встал и начал спускаться по ступенькам почти отвесной лестницы, идущей вниз от прямоугольного отверстия на плоской крыше. Хумаюн поставил ногу на вторую ступеньку, когда услышал донесшийся из расположенной неподалеку мечети Шер-шаха призыв муэдзина к молитве. Хумаюн повернулся, чтобы в знак благоговения преклонить колени, однако наступил ногой на подол одежды. Он упал, покатился вниз по ступенькам и ударился правым виском об острый угол камня. Через три дня Хумаюн скончался. Немедленно отправили чрезвычайного гонца к Акбару, теперь уже тринадцатилетнему, который участвовал в боевых действиях в Каланауре, в трехстах милях от Дели; были приняты соответствующие меры, чтобы успокоить население вплоть до времени прибытия царевича и провозглашения его императором. Мулла по имени Бекаси, внешне похожий на покойного императора, предстал на установленном в достаточном отдалении помосте перед собравшимися у берега реки возбужденными толпами.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента