Страница:
Не смотрел он на нее и во время пышного ужина, который последовал за венчанием. Герцог Энгиенский вел себя так, словно Клер-Клеманс вообще не существовало на свете, он много ел, еще больше пил и находился в прекрасном расположении духа, когда, освещая дорогу факелами, молодых сопроводили в особняк Конде, где для них были приготовлены брачные покои. Все были веселы. Улыбалась даже юная супруга: приближалась минута, когда она останется наедине с мужем, в которого успела без памяти влюбиться, и тогда… А что, собственно, тогда? Тогда что-то должно произойти… Что именно, Клер-Клеманс представляла себе очень смутно.
Со смехом и всевозможными пожеланиями молодых отвели в приготовленную для них спальню. Клер-Клеманс дрожала, как осиновый листок. Под руководством герцогини д’Эгийон подруги-красавицы Анны-Женевьевы, среди которых и в этот день не было Марты дю Вижан, раздели молодую супругу, надушили и уложили в постель. Целуя Клер-Клеманс на прощанье, герцогиня тихо проговорила:
– Смелее, девочка! Это самый прекрасный день вашей жизни!
Услышав эти слова, Анна-Женевьева готова была от души расхохотаться, но ограничилась лишь насмешливым взглядом.
– В таком случае ей вообще от жизни ждать нечего! – шепнула она Изабель. – Я говорила и говорю еще раз, герцог к ней не прикоснется! За весь этот долгий день он ни разу не взглянул на нее! Повторяю, у него свои соображения на этот счет и свои планы. К тому же, – прибавила она, помрачнев, – он вовсе не желает иметь потомство, которое она может дать. Смешать нашу кровь с кровью безумцев! Нет, это невозможно! Ее ненормальная мать считала себя хрустальной вазой, а дед, хоть и был маршалом, совершенно опустился, живя со служанкой, которую сделал своей любовницей. А на эту и смотреть не хочется! На вид ей едва десять лет, и она даже не хорошенькая. Неужели такому юноше, как наш Людовик, она может понравиться? – заключила Анна-Женевьева свою тираду, передернув прекрасными плечами. – Тем более сейчас, когда он без ума от Марты дю Вижан!
Горло Изабель словно сжала невидимая рука, а услужливое воображение тут же нарисовало прелестную девушку с льняными волосами и взглядом с поволокой, сотканную из обольстительной нежности. Собравшись с духом, она все-таки сумела проговорить:
– А она? Она отвечает ему взаимностью?
– Она заболела, как только начались эти праздники. По-моему, ответ ясен.
Когда они вышли из спальни, Изабель задала еще один, обжигавший ее губы вопрос:
– И ради нее ваш брат хочет поскорее освободиться от своего брака?
– Вы, наверное, шутите, дорогая. Я же вам говорила, что его достойны только принцессы. Даже вы, а вы как-никак Монморанси, не можете надеяться стать принцессой де Бурбон-Конде! Тем более что вы бесприданница, бедняжка!
Очаровательный носик «бедняжки» задрался кверху, а глаза уже без малейшей приязни смотрели на прекрасную кузину. Анна-Женевьева была на несколько лет старше Изабель. Ее исключительную красоту – Изабель была честна и признавала, что кузина изумительно красива, – воспевали все поэты Парижа, и в особенности те, что были завсегдатаями салона госпожи да Рамбуйе. И все же Изабель ее терпеть не могла и готова была уже высказать без утайки чувства, которые питала к прекрасной родственнице. Правдивость Изабель считала достоинством еще из-за своей набожности…
И все же она сумела справиться с вспыхнувшим в ней гневом. Поиграла с бантом у себя на платье, лицо приняло покорное выражение, и она произнесла с глубоким вздохом:
– Значит, мне не приходится рассчитывать на блестящее будущее? И даже просто на какое-то будущее? Впрочем, у меня остается возможность уйти в монастырь. Если девушке из рода Монморанси невозможно стать принцессой, вернее, пока еще герцогиней, из нее, быть может, получится аббатиса? И все же есть у меня одно сомнение… Разрешите его.
– Что за сомнение?
– Разве наша дорогая принцесса, ваша добрая мать, не собиралась в свой час украсить себя короной Франции? А она была девушкой из рода Монморанси!
– Не говорите глупостей! Это совсем другое дело!
– Почему же, скажите, пожалуйста. Не вижу тут разницы.
– Ее отец был коннетаблем Франции и герцогом де Монморанси.
– Тогда как моим отцом был скромный граф де Бутвиль, оставивший свою голову на эшафоте, потому что был слишком привержен к благородной игре шпагой, так? Ну что ж, дорогая кузина, которая вполне возможно станет в один прекрасный день герцогиней…
– Почему не принцессой? Этот титул был бы для меня более подходящим.
– Не вижу никаких препятствий, но запомните, потому что не собираюсь скромничать: я тоже в один прекрасный день стану герцогиней. А может быть, и принцессой!
– Вот как? Едва ли, моя милая…
– Будущее покажет! Хотите, заключим пари? Англичане, насколько я знаю, обожают играть в эту игру.
– Почему бы и нет? А на что мы поспорим?
– М-м-м… Пусть слово будет за выигравшим!
– Согласна. Но мне кажется, надо назначить какой-то срок. Скажем, через десять лет. Вы согласны? Мне кажется, срок вполне разумный.
– Мы отлично понимаем друг друга, чему я рада. Итак, сегодня одиннадцатое февраля 1641 года. Если я в этот день через десять лет еще не буду герцогиней, я отдам вам все, что вы захотите!
Анна-Женевьева засмеялась, протянув руку Изабель, чтобы заключить пари.
– Не бойтесь, я не разорю вас. Мне хватит разве что банта…
– Пусть будет бант! Герцогине пристало благородство даже по отношению к равным себе.
Два реверанса, и они разошлись по своим комнатам. Изабель делила спальню с сестрой, но в этот вечер оказалась в ней одна: Мари-Луиза обожала танцы и готова была танцевать до утра. Изабель не жалела об одиночестве. Несмотря на уверенное утверждение Анны-Женевьевы, Изабель было мучительно больно думать о том, что Людовик находится так близко от нее, но лежит в постели с юной девушкой, которая явно влюблена в того, за кого вышла замуж по принуждению. Достаточно было только взглянуть на Клер-Клеманс, чтобы понять, что она без ума от своего мужа. Как ни молода была младшая де Бутвиль, она успела понять, что истинная любовь – могучая сила. Пусть в первую брачную ночь между супругами ничего не произойдет – хотелось бы верить! – но за первой ночью последуют другие, и Людовик рано или поздно станет мужем своей жены. Как ни плохо выглядит кардинал Ришелье, он вряд ли умрет завтра или через неделю.
Сидя перед зеркалом за туалетным столиком, Изабель смотрела на себя и рассеянно выбирала нитки мелких жемчужин из распущенных волос. В честь свадьбы был устроен праздник и слугам, и она отпустила Бландину, дочь своей кормилицы, ставшую ее горничной. И вдруг заметила, что плачет! Как же она рассердилась на себя! Она ненавидела слезы, свои еще больше, чем у других, и относилась с сочувствием только к слезам матери и маленького братца Франсуа. Изабель тут же сделала себе выговор: не хватало только, чтобы она лила слезы из-за того, что юноша, которого она полюбила, заснул возле той, кого теперь будут называть его женой! Но нет, похоже, плакала она по другой причине. Красавица-кузина сказала ей кое-что, что Изабель постаралась отогнать от себя, настолько это было серьезно: Людовик если и захочет расторгнуть свой брак, то лишь для того, чтобы жениться на Марте дю Вижан! Марту он любит по-настоящему, хотя эта любовь вовсе не радует его сестру. Дочь родовитого маркиза дю Вижана, увы, не принцесса, и, значит, Анна-Женевьева будет всеми силами противиться этому браку. Она и брат очень близки, но разве она сможет ему помешать? У герцога Энгиенского характер такой же решительный, как у его сестры…
Одна за другой приходили к Изабель огорчительные мысли, не давая ей уснуть, и когда за окном забрезжил новый день, он показался ей еще более грустным, чем предыдущий. Стал этот брак настоящим или не стал, не имело значения, потому что отныне в стенах этого дома появилась юная госпожа герцогиня, с которой нужно будет каждый день видеться и разговаривать, пока не закончат отделывать особняк Ла-Рош-Гийон на улице Бонзанфан, куда переедут и где будут жить молодые. Конечно, невелика радость знать, что они вместе, но, по крайней мере, ей не придется часто их видеть. А весной молодой муж отправится в армию, как обычно по весне, когда возобновляются военные действия.
Изабель решила, что разумнее всего было бы для нее вернуться к матери в любимое Преси. Там ей будет легче обрести душевное равновесие, даже если позабыть о герцоге она не сможет.
Изабель обожала блестящую светскую жизнь, музыку и танцы – все, что Шарлотта де Конде так охотно предоставляла тем, кого любила. А она искренне любила своих племянников – трех сирот, которых с таким благородством взяла под свое крыло. Но Изабель знала: только в Преси она найдет благотворные бальзамы, которые уврачуют нанесенную ей рану, тем более болезненную, что она была первой. Нежная любовь матери и мужественная тень отца… В них она нуждалась, чтобы выздороветь. А как она хотела выздороветь, знал один только Бог. Ведь ей было всего пятнадцать лет!
Изабель уже успела сказать Бландине, чтобы та упаковала вещи, позаботилась о карете и приготовилась сопровождать ее, когда после бала вернулась ее утомленная до изнеможения сестра. Хотя, надо сказать, Мари-Луиза, красивая блондинка шестнадцати лет, с характером столь же ровным, сколь порывиста и непредсказуема была Изабель, во всем знала меру и всегда сохраняла свежий безмятежный вид, за что один из ее поклонников, молодой граф д’Эрвиль, называл ее белым лебедем, тихо скользящим по зеркалу вод.
– В каком виде ты возвращаешься с бала! – суровым упреком встретила Мари-Луизу Изабель, взглянув на прическу с выбившимися локонами, помятое платье и щеки со следами слез. – Да ты, кажется, плакала?
– Еще бы я не плакала! И ты тоже плакала бы, как я, если бы видела то, что я видела! Неужели ты ничего не знаешь?
Терпение не было главной добродетелью Изабель, она схватила сестру за плечи и принялась трясти ее.
– Что я должна знать? Что ты видела? Говори!
– Отпусти меня, иначе не скажу ни слова! – пообещала старшая сестра, и младшая ее отпустила.
– Так и быть! Говори быстрее!
– Благодарю! Так вот, не знаю, что уж произошло между молодыми супругами этой ночью, но только, когда мы вошли к ним на рассвете с бульоном, чтобы они могли подкрепиться…
Она замолчала, чихнула, закашлялась, а Изабель вне себя от беспокойства принялась хлопать ее по спине.
– Хватит кривляться! Будешь ты говорить или нет?!
– Мы увидели, что глупышка лежит на кровати совершенно одетая, бормоча молитвы, уставившись в потолок и дрожа, как осиновый лист, а рядом с ней бледный, как смерть, Людовик корчится в конвульсиях…
– Что?! Ему плохо, а она лежит и читает молитвы вместо того, чтобы звать на помощь?!
– Можешь пойти и сама посмотреть, если мне не веришь. Хотя, когда я уходила из спальни, госпожа принцесса уже послала за своим доктором, передала госпожу герцогиню на руки служанкам и распорядилась, чтобы известие о болезни герцога отправили в Кардинальский дворец. Думаю, что врач уже осматривает Людовика.
– А Анна-Женевьева? Она тоже там?
– Было бы странно, если бы ее там не было! Увидев брата в таком ужасном состоянии, она разразилась рыданиями и бросилась к госпоже герцогине с намерением вцепиться в нее. И если бы ту не поспешили увести…
– Перестань сейчас же называть ее герцогиней! Мне больно это слышать!
– И все-таки тебе придется привыкнуть к этому… Если, конечно, Людовик выживет…
– Что ты такое говоришь?! Конечно же, он выживет! Вот что значит взять в жены дочь из ненормальной семьи!
Изабель бегом выбежала из комнаты, оглушительно хлопнув дверью. Довольно безобидное проявление терзающей душу тревоги, от которого на душе становится немного легче.
2. Вечер в салоне маркизы де Рамбуйе
Со смехом и всевозможными пожеланиями молодых отвели в приготовленную для них спальню. Клер-Клеманс дрожала, как осиновый листок. Под руководством герцогини д’Эгийон подруги-красавицы Анны-Женевьевы, среди которых и в этот день не было Марты дю Вижан, раздели молодую супругу, надушили и уложили в постель. Целуя Клер-Клеманс на прощанье, герцогиня тихо проговорила:
– Смелее, девочка! Это самый прекрасный день вашей жизни!
Услышав эти слова, Анна-Женевьева готова была от души расхохотаться, но ограничилась лишь насмешливым взглядом.
– В таком случае ей вообще от жизни ждать нечего! – шепнула она Изабель. – Я говорила и говорю еще раз, герцог к ней не прикоснется! За весь этот долгий день он ни разу не взглянул на нее! Повторяю, у него свои соображения на этот счет и свои планы. К тому же, – прибавила она, помрачнев, – он вовсе не желает иметь потомство, которое она может дать. Смешать нашу кровь с кровью безумцев! Нет, это невозможно! Ее ненормальная мать считала себя хрустальной вазой, а дед, хоть и был маршалом, совершенно опустился, живя со служанкой, которую сделал своей любовницей. А на эту и смотреть не хочется! На вид ей едва десять лет, и она даже не хорошенькая. Неужели такому юноше, как наш Людовик, она может понравиться? – заключила Анна-Женевьева свою тираду, передернув прекрасными плечами. – Тем более сейчас, когда он без ума от Марты дю Вижан!
Горло Изабель словно сжала невидимая рука, а услужливое воображение тут же нарисовало прелестную девушку с льняными волосами и взглядом с поволокой, сотканную из обольстительной нежности. Собравшись с духом, она все-таки сумела проговорить:
– А она? Она отвечает ему взаимностью?
– Она заболела, как только начались эти праздники. По-моему, ответ ясен.
Когда они вышли из спальни, Изабель задала еще один, обжигавший ее губы вопрос:
– И ради нее ваш брат хочет поскорее освободиться от своего брака?
– Вы, наверное, шутите, дорогая. Я же вам говорила, что его достойны только принцессы. Даже вы, а вы как-никак Монморанси, не можете надеяться стать принцессой де Бурбон-Конде! Тем более что вы бесприданница, бедняжка!
Очаровательный носик «бедняжки» задрался кверху, а глаза уже без малейшей приязни смотрели на прекрасную кузину. Анна-Женевьева была на несколько лет старше Изабель. Ее исключительную красоту – Изабель была честна и признавала, что кузина изумительно красива, – воспевали все поэты Парижа, и в особенности те, что были завсегдатаями салона госпожи да Рамбуйе. И все же Изабель ее терпеть не могла и готова была уже высказать без утайки чувства, которые питала к прекрасной родственнице. Правдивость Изабель считала достоинством еще из-за своей набожности…
И все же она сумела справиться с вспыхнувшим в ней гневом. Поиграла с бантом у себя на платье, лицо приняло покорное выражение, и она произнесла с глубоким вздохом:
– Значит, мне не приходится рассчитывать на блестящее будущее? И даже просто на какое-то будущее? Впрочем, у меня остается возможность уйти в монастырь. Если девушке из рода Монморанси невозможно стать принцессой, вернее, пока еще герцогиней, из нее, быть может, получится аббатиса? И все же есть у меня одно сомнение… Разрешите его.
– Что за сомнение?
– Разве наша дорогая принцесса, ваша добрая мать, не собиралась в свой час украсить себя короной Франции? А она была девушкой из рода Монморанси!
– Не говорите глупостей! Это совсем другое дело!
– Почему же, скажите, пожалуйста. Не вижу тут разницы.
– Ее отец был коннетаблем Франции и герцогом де Монморанси.
– Тогда как моим отцом был скромный граф де Бутвиль, оставивший свою голову на эшафоте, потому что был слишком привержен к благородной игре шпагой, так? Ну что ж, дорогая кузина, которая вполне возможно станет в один прекрасный день герцогиней…
– Почему не принцессой? Этот титул был бы для меня более подходящим.
– Не вижу никаких препятствий, но запомните, потому что не собираюсь скромничать: я тоже в один прекрасный день стану герцогиней. А может быть, и принцессой!
– Вот как? Едва ли, моя милая…
– Будущее покажет! Хотите, заключим пари? Англичане, насколько я знаю, обожают играть в эту игру.
– Почему бы и нет? А на что мы поспорим?
– М-м-м… Пусть слово будет за выигравшим!
– Согласна. Но мне кажется, надо назначить какой-то срок. Скажем, через десять лет. Вы согласны? Мне кажется, срок вполне разумный.
– Мы отлично понимаем друг друга, чему я рада. Итак, сегодня одиннадцатое февраля 1641 года. Если я в этот день через десять лет еще не буду герцогиней, я отдам вам все, что вы захотите!
Анна-Женевьева засмеялась, протянув руку Изабель, чтобы заключить пари.
– Не бойтесь, я не разорю вас. Мне хватит разве что банта…
– Пусть будет бант! Герцогине пристало благородство даже по отношению к равным себе.
Два реверанса, и они разошлись по своим комнатам. Изабель делила спальню с сестрой, но в этот вечер оказалась в ней одна: Мари-Луиза обожала танцы и готова была танцевать до утра. Изабель не жалела об одиночестве. Несмотря на уверенное утверждение Анны-Женевьевы, Изабель было мучительно больно думать о том, что Людовик находится так близко от нее, но лежит в постели с юной девушкой, которая явно влюблена в того, за кого вышла замуж по принуждению. Достаточно было только взглянуть на Клер-Клеманс, чтобы понять, что она без ума от своего мужа. Как ни молода была младшая де Бутвиль, она успела понять, что истинная любовь – могучая сила. Пусть в первую брачную ночь между супругами ничего не произойдет – хотелось бы верить! – но за первой ночью последуют другие, и Людовик рано или поздно станет мужем своей жены. Как ни плохо выглядит кардинал Ришелье, он вряд ли умрет завтра или через неделю.
Сидя перед зеркалом за туалетным столиком, Изабель смотрела на себя и рассеянно выбирала нитки мелких жемчужин из распущенных волос. В честь свадьбы был устроен праздник и слугам, и она отпустила Бландину, дочь своей кормилицы, ставшую ее горничной. И вдруг заметила, что плачет! Как же она рассердилась на себя! Она ненавидела слезы, свои еще больше, чем у других, и относилась с сочувствием только к слезам матери и маленького братца Франсуа. Изабель тут же сделала себе выговор: не хватало только, чтобы она лила слезы из-за того, что юноша, которого она полюбила, заснул возле той, кого теперь будут называть его женой! Но нет, похоже, плакала она по другой причине. Красавица-кузина сказала ей кое-что, что Изабель постаралась отогнать от себя, настолько это было серьезно: Людовик если и захочет расторгнуть свой брак, то лишь для того, чтобы жениться на Марте дю Вижан! Марту он любит по-настоящему, хотя эта любовь вовсе не радует его сестру. Дочь родовитого маркиза дю Вижана, увы, не принцесса, и, значит, Анна-Женевьева будет всеми силами противиться этому браку. Она и брат очень близки, но разве она сможет ему помешать? У герцога Энгиенского характер такой же решительный, как у его сестры…
Одна за другой приходили к Изабель огорчительные мысли, не давая ей уснуть, и когда за окном забрезжил новый день, он показался ей еще более грустным, чем предыдущий. Стал этот брак настоящим или не стал, не имело значения, потому что отныне в стенах этого дома появилась юная госпожа герцогиня, с которой нужно будет каждый день видеться и разговаривать, пока не закончат отделывать особняк Ла-Рош-Гийон на улице Бонзанфан, куда переедут и где будут жить молодые. Конечно, невелика радость знать, что они вместе, но, по крайней мере, ей не придется часто их видеть. А весной молодой муж отправится в армию, как обычно по весне, когда возобновляются военные действия.
Изабель решила, что разумнее всего было бы для нее вернуться к матери в любимое Преси. Там ей будет легче обрести душевное равновесие, даже если позабыть о герцоге она не сможет.
Изабель обожала блестящую светскую жизнь, музыку и танцы – все, что Шарлотта де Конде так охотно предоставляла тем, кого любила. А она искренне любила своих племянников – трех сирот, которых с таким благородством взяла под свое крыло. Но Изабель знала: только в Преси она найдет благотворные бальзамы, которые уврачуют нанесенную ей рану, тем более болезненную, что она была первой. Нежная любовь матери и мужественная тень отца… В них она нуждалась, чтобы выздороветь. А как она хотела выздороветь, знал один только Бог. Ведь ей было всего пятнадцать лет!
Изабель уже успела сказать Бландине, чтобы та упаковала вещи, позаботилась о карете и приготовилась сопровождать ее, когда после бала вернулась ее утомленная до изнеможения сестра. Хотя, надо сказать, Мари-Луиза, красивая блондинка шестнадцати лет, с характером столь же ровным, сколь порывиста и непредсказуема была Изабель, во всем знала меру и всегда сохраняла свежий безмятежный вид, за что один из ее поклонников, молодой граф д’Эрвиль, называл ее белым лебедем, тихо скользящим по зеркалу вод.
– В каком виде ты возвращаешься с бала! – суровым упреком встретила Мари-Луизу Изабель, взглянув на прическу с выбившимися локонами, помятое платье и щеки со следами слез. – Да ты, кажется, плакала?
– Еще бы я не плакала! И ты тоже плакала бы, как я, если бы видела то, что я видела! Неужели ты ничего не знаешь?
Терпение не было главной добродетелью Изабель, она схватила сестру за плечи и принялась трясти ее.
– Что я должна знать? Что ты видела? Говори!
– Отпусти меня, иначе не скажу ни слова! – пообещала старшая сестра, и младшая ее отпустила.
– Так и быть! Говори быстрее!
– Благодарю! Так вот, не знаю, что уж произошло между молодыми супругами этой ночью, но только, когда мы вошли к ним на рассвете с бульоном, чтобы они могли подкрепиться…
Она замолчала, чихнула, закашлялась, а Изабель вне себя от беспокойства принялась хлопать ее по спине.
– Хватит кривляться! Будешь ты говорить или нет?!
– Мы увидели, что глупышка лежит на кровати совершенно одетая, бормоча молитвы, уставившись в потолок и дрожа, как осиновый лист, а рядом с ней бледный, как смерть, Людовик корчится в конвульсиях…
– Что?! Ему плохо, а она лежит и читает молитвы вместо того, чтобы звать на помощь?!
– Можешь пойти и сама посмотреть, если мне не веришь. Хотя, когда я уходила из спальни, госпожа принцесса уже послала за своим доктором, передала госпожу герцогиню на руки служанкам и распорядилась, чтобы известие о болезни герцога отправили в Кардинальский дворец. Думаю, что врач уже осматривает Людовика.
– А Анна-Женевьева? Она тоже там?
– Было бы странно, если бы ее там не было! Увидев брата в таком ужасном состоянии, она разразилась рыданиями и бросилась к госпоже герцогине с намерением вцепиться в нее. И если бы ту не поспешили увести…
– Перестань сейчас же называть ее герцогиней! Мне больно это слышать!
– И все-таки тебе придется привыкнуть к этому… Если, конечно, Людовик выживет…
– Что ты такое говоришь?! Конечно же, он выживет! Вот что значит взять в жены дочь из ненормальной семьи!
Изабель бегом выбежала из комнаты, оглушительно хлопнув дверью. Довольно безобидное проявление терзающей душу тревоги, от которого на душе становится немного легче.
2. Вечер в салоне маркизы де Рамбуйе
Среди трех врачей, которые собрались у постели молодого человека, господин Бурдело был, без сомнения, самым опытным, и Шарлотта де Конде не скрывала, что больше всего полагается именно на него. Выслушав, как предписывает профессиональная этика, мнение двух своих коллег, Гено и Монтрея, он высказал их общее мнение относительно больного:
– Острый понос с кровью и лихорадкой, отягощенный воспалением в груди, которое вызывает приступы кашля…
– А конвульсии, которые, как мы видели, повторяются время от времени?
Бурдело обвел глазами комнату, в которой с каждой минутой становилось все больше людей.
– А нельзя ли удалить отсюда собравшихся? – осведомился он, понизив голос. – Больной нуждается в покое и тишине. А сейчас здесь довольно шумно.
Да и как в спальне могло быть тихо, когда Анна-Женевьева и ее юная невестка спорили чуть ли не до крика, причем младшая не уступала в упрямстве старшей.
– Он мой брат, и я понимаю его лучше всех! – заявляла старшая, на что младшая, ко всеобщему изумлению, отвечала:
– Это мой любимый супруг, и я сама буду за ним ухаживать!
– Сейчас я пойду и наведу порядок, – пообещала принцесса и приготовилась увести из спальни обеих спорщиц, но тут вошел господин принц – хо-зяин дома – и разогнал всех, не утруждая себя любезностью.
– Все за дверь! – скомандовал он грубо. – Я желаю видеть здесь только врачей, мать моего сына и его сестру!
– А как же я? Я же его жена! – оскорбилась Клер-Клеманс.
Но прежде, чем принц де Конде ответил, Бурдело взял ее за руку и отвел в сторону.
– Вы вышли замуж только вчера, госпожа герцогиня, и не только юны, но и не успели пока еще узнать порядков в доме своего мужа. Мужчину положено лечить мужчинам. Жене положено находиться у себя в комнате, куда вам будут приносить известия о его здоровье. По мере того, как состояние вашего мужа будет улучшаться, вы будете навещать его раз или два в день. Всего на несколько минут!
Готовая разрыдаться Клер-Клеманс собралась возразить, но к ним подошла принцесса.
– Пойдемте, дочь моя, – позвала она девочку, ласково взяв ее за руку. – Вы тоже нуждаетесь в тишине и спокойствии. И еще в молитве.
– Неужели ему так плохо?
– Больной, даже если у него обыкновенный насморк, нуждается в молитвах любящих близких. Сейчас я поручу вас вашим дамам, а сама извещу обо всем добрейшую госпожу де Бутийе[12], которая растила вас в своем замке Де-Баррес и любит, как родную дочь. Не сомневаюсь, что она не откажется погостить у нас какое-то время. Пойдемте!
Говорила принцесса ласково, но очень твердо, и Клер-Клеманс позволила себя увести. Провожал ее недовольный взгляд свекра.
– Почему вы ее отсылаете? Она, в конечном счете, права: она его жена, – сердито спросил он, словно позабыв, что первый предложил Клер-Клеманс отправиться за дверь.
– Перед Богом и людьми – вполне возможно… Но по закону природы – не жена.
– Вы хотите сказать, что она осталась девственницей?
– Вне всякого сомнения. Неужели Ваше Высочество искренне предполагали, что этой ночью могло что-то произойти? – осведомился врач.
Конде передернул плечами, машинально потеребил редкие желтоватые волоски, которые с натяжкой можно было назвать бородкой, и кашлянул:.
– Трудно сказать. Я знаю, что наш упрямый осел трубил на всех перекрестках, что не притронется к своей жене, чтобы иметь возможность развестись с ней после смерти кардинала, но я полагал, что, оказавшись в постели…
– С едва входящей в возраст девочкой, некрасивой, без соблазнительных форм… Было бы чудом, если бы что-то случилось, Ваше Высочество!
– Ну да, конечно… Однако господин кардинал будет очень недоволен. Позвольте ей хотя бы сидеть возле него днем…
– Чтобы она услышала то, что горячечный бред больного может открыть ей?
– А что именно? – поспешила уточнить госпожа де Конде, которая весьма своевременно подошла к разговаривавшим.
– Видите ли, состояние, в каком мы видим молодого герцога, проистекает от отвращения, которое внушает ему супруга. Сказать, что он ее не любит, – значит ничего не сказать: она внушает ему ужас. И чем меньше людей будет вокруг его постели, тем будет лучше для всех. Если по какой-нибудь случайности слух об этом донесется до ушей Его Высокопреосвященства, ему это может не понравиться… Прибавлю, что в речах больного мелькает иной раз имя другой дамы…[13]
– Нам удастся его спасти? – спросила мать, поднимая на врача глаза, полные слез.
Бурдело наклонил голову, глядя на нее с искренним состраданием.
– Тайна сия в руках Господа, госпожа принцесса. Нам выпал нелегкий долг помочь ему справиться с выпавшей на его долю бедой. Господин герцог молод, крепко скроен и до сих пор отличался отменным здоровьем. Полагаю, оно к нему вернется. Но дело это небыстрое.
В последующие дни больного одолевали то приступы ярости, то приступы черной меланхолии. Если он узнавал врачей, то гнал их от себя с гневом, осыпая проклятиями. Доставалось даже Бурдело, хотя юный герцог его любил. Случалось, что Людовик после приступа, сопровождавшегося высокой температурой, впадал в прострацию, видя какие-то видения, которые вызывали у него слезы. После некоторого улучшения состояние его вновь ухудшалось. Наконец лихорадка оставила его, но черная меланхолия стала еще чернее.
– Возможно, причина меланхолии – сама болезнь, – высказал свое мнение Бурдело, – но я полагаю, что есть иная причина.
Дворец Конде погрузился в гнетущую тишину. Не слышалось смеха, никто не распевал песенок. Отец не покидал комнаты сына. Мать, сестра, Изабель истово подолгу молились, не зная уже, к каким святым обращать молитвы. Король и королева лично навестили семью, желая ее успокоить. Приезжал и кардинал, несмотря на недомогание, и пожелал увидеть больного, намереваясь войти к нему вместе с племянницей. Пожелание кардинала вызвало в доме панику. Что скажет Его Высокопреосвященство, если его новоиспеченный племянник снова примется в испуге кричать при виде своей супруги?
По счастью, если это можно назвать счастьем, герцог Энгиенский находился в прострации и, похоже, не заметил присутствующих даже тогда, когда Клер-Клеманс разразилась рыданиями. Видя слезы бедняжки, кардинал, заботясь о ее спокойствии – семейство Конде его мало тревожило, более того, он его презирал, – решил отправить ее в замок Рюэй под крылышко добрейшей герцогини д’Эгийон.
– Она слишком молода для подобных испытаний, – сказал он Шарлотте Конде.
– А вы не находите, господин кардинал, что она еще слишком молода и для замужества? – не удержалась принцесса, чьи огромные глаза цвета персидской бирюзы были теперь красны от слез.
– Она слишком молода для любовных утех, это очевидно, но столь же очевидно, что наша юная герцогиня глубоко полюбила своего мужа. Она пожаловалась мне, что ей не позволяют находиться возле него в спальне.
И впервые принц Конде отважился встать у амбразуры, противостоя тому, кого так страстно жаждал видеть членом своей семьи.
– Мы всего лишь желаем оберечь ее покой, господин кардинал. Похоже, она и в самом деле влюбилась в моего сына, но, как вы, очевидно, заметили сами, этого не случилось с ним. В ее присутствии он бредит чаще, и мы боимся, как бы она не почувствовала себя оскорбленной теми словами, которые он произносит. В особенности, услышав имя другой женщины.
– Уж не имя ли мадемуазель дю Вижан? Спору нет, она необыкновенно хороша собой.
– Чего не скажешь о нашей маленькой герцогине, – твердо заявила Шарлотта де Конде. – Ей нужно дать время подрасти, она вышла замуж в самом неблагодарном возрасте. Ваше Высокопреосвященство это понимает, раз предлагает временную разлуку, которая может принести всем нам приятные сюрпризы.
Орлиный взор Ришелье погрузился в ясные глаза женщины, которая и в сорок шесть лет сохраняла ослепительный блеск своей красоты. Он улыбнулся.
– В особенности если вы, госпожа принцесса, соизволите дать ей несколько советов, когда я снова верну ее вам…
– Не премину это сделать… Если милосердный Господь поможет мне вернуть здоровье моему сыну!
Долгое время надежды на выздоровление не было. Полтора месяца принц де Конде провел у постели своего наследника, в то время как в часовне молились в слезах прелестные подруги Анны-Женевьевы и друзья по поединкам и полям сражений несчастного больного. Речи не было о веселых вечерах в гостиной или остроумных ристалищах в салоне маркизы де Рамбуйе, где, однако, каждый день читался вслух бюллетень о здоровье молодого герцога.
В марте наступило заметное улучшение, но за ним вновь последовал приступ, который произвел тем более гнетущее впечатление, что у всех появилась надежда. Однако с начала апреля больной все же пошел на поправку. Началось все с ночи, которую Людовик проспал всю целиком, и дыхание его отягощало лишь легкое похрапывание. А когда он открыл поутру глаза, с них спала полусонная поволока, и смотрели они ясно. Больной объявил, что голоден, и потребовал, чтобы ему принесли поесть.
Страшно было поверить в чудо выздоровления, поэтому в доме боялись радоваться, однако восторг не знал удержу, когда Бурдело и его коллеги объявили, что герцог наконец-то вне опасности.
Эта новость облетела Париж, и уже на следующее утро госпожа д’Эгийон привезла свою юную подопечную, которая желала немедленно обнять дорогого супруга.
Предстояло пережить и это, и все в доме затаили дыхание, когда с порывистостью, свойственной ее юному возрасту, Клер-Клеманс устремилась к Людовику, раскрыв объятия.
Глаза Анны-Женевьевы вспыхнули, и она принялась торопливо креститься.
– Если вечером или завтра болезнь вернется, я ее убью, – пробормотала она сквозь зубы.
Но возвращение супруги, похоже, не слишком взволновало молодого человека. Когда в спальне появилась Клер-Клеманс, Франсуа де Бутвиль, сидя у изголовья герцога, читал ему вслух последний роман мадемуазель де Скюдери «Ибрагим, или Великий Паша». Герцог остановил его, поздоровался с женой, поцеловал ее в ответ на ее поцелуй и, не пригласив присесть, попросил Франсуа продолжать чтение.
Увидев, что девочка готова расплакаться, Бурдело поспешил к ней и отвел в сторону.
– Ваш супруг еще слишком слаб, госпожа герцогиня. Он пока не в силах подняться с кровати, и самое лучшее времяпрепровождение для него – это слушать чтение романов. Не обижайтесь на него, ему ни в коем случае нельзя волноваться.
– Нет-нет, я не буду его тревожить. Я сейчас же удалюсь в свои покои. Но мне кажется, за время моего отсутствия он заметно поправился!
Замечание было совершенно справедливым. Выздоровев, герцог не просто с аппетитом ел, он попросту обжирался, что весьма волновало его доктора, так как Людовик по-прежнему почти не вставал и по этой причине не набирался сил, а слабел еще больше. Виделся он только с домашними, отказываясь принимать кого бы то ни было, предпочитая визитам книги, которые поглощал в невероятном количестве: пятнадцатого апреля в книжной лавке было куплено девять книг, а восемнадцатого – два романа, один из которых был в четырех томах. Обе крайности тревожили Бурдело. По его мнению, герцог избегал таким образом всяческих разговоров на опасные темы. Доктор решил, что нужно очистить селезенку больного с помощью слабительного отвара, после чего господину герцогу следует принять ванну, и в тот день, когда настроение его заметно улучшится…
Этот день был благословенным еще и потому, что Людовик попросил сопроводить его в манеж и стал наблюдать, как работают его лошади. Отец вздохнул с облегчением и наконец-то отправился в Лангедок, куда должен был давно уже отбыть, получив приказ короля.
Двадцать пятого апреля врачи пришли к заключению, что герцог здоров, вычеркнули из меню ослиное молоко, дали в последний раз слабительное и разрешили вернуться к обычной жизни без каких-либо ограничений, молясь про себя Господу Богу, чтобы необъяснимая хворь неожиданно не вернулась вновь.
Госпожа де Конде сочла необходимым спросить доктора Бурдело, который глубже своих коллег разбирался в психологии, не окажет ли пагубного влияния на герцога пребывание рядом с ним его супруги. Бурдело, хорошенько подумав, ответил так:
– Когда она с ним рядом днем, герцог вне опасности. Тревогу может внушать их совместное пребывание ночью. Днем герцог спокойно относится к ее присутствию, не противится поцелуям и другим проявлениям нежности. Собственно, любовь этой девочки даже трогательна. Другое дело – ночью. Никто не знает, что может произойти, если они вновь окажутся в одной постели.
– Вы знаете, что герцог не намерен прикасаться к своей жене. С другой стороны, она подрастает, фигура у нее меняется, становится более женственной. Но герцог не желает вступать в интимные отношения с супругой, он надеется разорвать этот, по существу, формальный брак после смерти кардинала и намеревается жениться на той, которую любит.
– Любовь или нелюбовь – это не главное в отвращении герцога. Если говорить правду, ему внушают ужас будущие наследники. Он по праву гордится своим родом и своими предками, а ведь у госпожи герцогини мать сумасшедшая. Есть и другие опасные примеры подобного рода в той семье. Мысль иметь ненормального ребенка чрезвычайно пугает вашего сына.
– Острый понос с кровью и лихорадкой, отягощенный воспалением в груди, которое вызывает приступы кашля…
– А конвульсии, которые, как мы видели, повторяются время от времени?
Бурдело обвел глазами комнату, в которой с каждой минутой становилось все больше людей.
– А нельзя ли удалить отсюда собравшихся? – осведомился он, понизив голос. – Больной нуждается в покое и тишине. А сейчас здесь довольно шумно.
Да и как в спальне могло быть тихо, когда Анна-Женевьева и ее юная невестка спорили чуть ли не до крика, причем младшая не уступала в упрямстве старшей.
– Он мой брат, и я понимаю его лучше всех! – заявляла старшая, на что младшая, ко всеобщему изумлению, отвечала:
– Это мой любимый супруг, и я сама буду за ним ухаживать!
– Сейчас я пойду и наведу порядок, – пообещала принцесса и приготовилась увести из спальни обеих спорщиц, но тут вошел господин принц – хо-зяин дома – и разогнал всех, не утруждая себя любезностью.
– Все за дверь! – скомандовал он грубо. – Я желаю видеть здесь только врачей, мать моего сына и его сестру!
– А как же я? Я же его жена! – оскорбилась Клер-Клеманс.
Но прежде, чем принц де Конде ответил, Бурдело взял ее за руку и отвел в сторону.
– Вы вышли замуж только вчера, госпожа герцогиня, и не только юны, но и не успели пока еще узнать порядков в доме своего мужа. Мужчину положено лечить мужчинам. Жене положено находиться у себя в комнате, куда вам будут приносить известия о его здоровье. По мере того, как состояние вашего мужа будет улучшаться, вы будете навещать его раз или два в день. Всего на несколько минут!
Готовая разрыдаться Клер-Клеманс собралась возразить, но к ним подошла принцесса.
– Пойдемте, дочь моя, – позвала она девочку, ласково взяв ее за руку. – Вы тоже нуждаетесь в тишине и спокойствии. И еще в молитве.
– Неужели ему так плохо?
– Больной, даже если у него обыкновенный насморк, нуждается в молитвах любящих близких. Сейчас я поручу вас вашим дамам, а сама извещу обо всем добрейшую госпожу де Бутийе[12], которая растила вас в своем замке Де-Баррес и любит, как родную дочь. Не сомневаюсь, что она не откажется погостить у нас какое-то время. Пойдемте!
Говорила принцесса ласково, но очень твердо, и Клер-Клеманс позволила себя увести. Провожал ее недовольный взгляд свекра.
– Почему вы ее отсылаете? Она, в конечном счете, права: она его жена, – сердито спросил он, словно позабыв, что первый предложил Клер-Клеманс отправиться за дверь.
– Перед Богом и людьми – вполне возможно… Но по закону природы – не жена.
– Вы хотите сказать, что она осталась девственницей?
– Вне всякого сомнения. Неужели Ваше Высочество искренне предполагали, что этой ночью могло что-то произойти? – осведомился врач.
Конде передернул плечами, машинально потеребил редкие желтоватые волоски, которые с натяжкой можно было назвать бородкой, и кашлянул:.
– Трудно сказать. Я знаю, что наш упрямый осел трубил на всех перекрестках, что не притронется к своей жене, чтобы иметь возможность развестись с ней после смерти кардинала, но я полагал, что, оказавшись в постели…
– С едва входящей в возраст девочкой, некрасивой, без соблазнительных форм… Было бы чудом, если бы что-то случилось, Ваше Высочество!
– Ну да, конечно… Однако господин кардинал будет очень недоволен. Позвольте ей хотя бы сидеть возле него днем…
– Чтобы она услышала то, что горячечный бред больного может открыть ей?
– А что именно? – поспешила уточнить госпожа де Конде, которая весьма своевременно подошла к разговаривавшим.
– Видите ли, состояние, в каком мы видим молодого герцога, проистекает от отвращения, которое внушает ему супруга. Сказать, что он ее не любит, – значит ничего не сказать: она внушает ему ужас. И чем меньше людей будет вокруг его постели, тем будет лучше для всех. Если по какой-нибудь случайности слух об этом донесется до ушей Его Высокопреосвященства, ему это может не понравиться… Прибавлю, что в речах больного мелькает иной раз имя другой дамы…[13]
– Нам удастся его спасти? – спросила мать, поднимая на врача глаза, полные слез.
Бурдело наклонил голову, глядя на нее с искренним состраданием.
– Тайна сия в руках Господа, госпожа принцесса. Нам выпал нелегкий долг помочь ему справиться с выпавшей на его долю бедой. Господин герцог молод, крепко скроен и до сих пор отличался отменным здоровьем. Полагаю, оно к нему вернется. Но дело это небыстрое.
В последующие дни больного одолевали то приступы ярости, то приступы черной меланхолии. Если он узнавал врачей, то гнал их от себя с гневом, осыпая проклятиями. Доставалось даже Бурдело, хотя юный герцог его любил. Случалось, что Людовик после приступа, сопровождавшегося высокой температурой, впадал в прострацию, видя какие-то видения, которые вызывали у него слезы. После некоторого улучшения состояние его вновь ухудшалось. Наконец лихорадка оставила его, но черная меланхолия стала еще чернее.
– Возможно, причина меланхолии – сама болезнь, – высказал свое мнение Бурдело, – но я полагаю, что есть иная причина.
Дворец Конде погрузился в гнетущую тишину. Не слышалось смеха, никто не распевал песенок. Отец не покидал комнаты сына. Мать, сестра, Изабель истово подолгу молились, не зная уже, к каким святым обращать молитвы. Король и королева лично навестили семью, желая ее успокоить. Приезжал и кардинал, несмотря на недомогание, и пожелал увидеть больного, намереваясь войти к нему вместе с племянницей. Пожелание кардинала вызвало в доме панику. Что скажет Его Высокопреосвященство, если его новоиспеченный племянник снова примется в испуге кричать при виде своей супруги?
По счастью, если это можно назвать счастьем, герцог Энгиенский находился в прострации и, похоже, не заметил присутствующих даже тогда, когда Клер-Клеманс разразилась рыданиями. Видя слезы бедняжки, кардинал, заботясь о ее спокойствии – семейство Конде его мало тревожило, более того, он его презирал, – решил отправить ее в замок Рюэй под крылышко добрейшей герцогини д’Эгийон.
– Она слишком молода для подобных испытаний, – сказал он Шарлотте Конде.
– А вы не находите, господин кардинал, что она еще слишком молода и для замужества? – не удержалась принцесса, чьи огромные глаза цвета персидской бирюзы были теперь красны от слез.
– Она слишком молода для любовных утех, это очевидно, но столь же очевидно, что наша юная герцогиня глубоко полюбила своего мужа. Она пожаловалась мне, что ей не позволяют находиться возле него в спальне.
И впервые принц Конде отважился встать у амбразуры, противостоя тому, кого так страстно жаждал видеть членом своей семьи.
– Мы всего лишь желаем оберечь ее покой, господин кардинал. Похоже, она и в самом деле влюбилась в моего сына, но, как вы, очевидно, заметили сами, этого не случилось с ним. В ее присутствии он бредит чаще, и мы боимся, как бы она не почувствовала себя оскорбленной теми словами, которые он произносит. В особенности, услышав имя другой женщины.
– Уж не имя ли мадемуазель дю Вижан? Спору нет, она необыкновенно хороша собой.
– Чего не скажешь о нашей маленькой герцогине, – твердо заявила Шарлотта де Конде. – Ей нужно дать время подрасти, она вышла замуж в самом неблагодарном возрасте. Ваше Высокопреосвященство это понимает, раз предлагает временную разлуку, которая может принести всем нам приятные сюрпризы.
Орлиный взор Ришелье погрузился в ясные глаза женщины, которая и в сорок шесть лет сохраняла ослепительный блеск своей красоты. Он улыбнулся.
– В особенности если вы, госпожа принцесса, соизволите дать ей несколько советов, когда я снова верну ее вам…
– Не премину это сделать… Если милосердный Господь поможет мне вернуть здоровье моему сыну!
Долгое время надежды на выздоровление не было. Полтора месяца принц де Конде провел у постели своего наследника, в то время как в часовне молились в слезах прелестные подруги Анны-Женевьевы и друзья по поединкам и полям сражений несчастного больного. Речи не было о веселых вечерах в гостиной или остроумных ристалищах в салоне маркизы де Рамбуйе, где, однако, каждый день читался вслух бюллетень о здоровье молодого герцога.
В марте наступило заметное улучшение, но за ним вновь последовал приступ, который произвел тем более гнетущее впечатление, что у всех появилась надежда. Однако с начала апреля больной все же пошел на поправку. Началось все с ночи, которую Людовик проспал всю целиком, и дыхание его отягощало лишь легкое похрапывание. А когда он открыл поутру глаза, с них спала полусонная поволока, и смотрели они ясно. Больной объявил, что голоден, и потребовал, чтобы ему принесли поесть.
Страшно было поверить в чудо выздоровления, поэтому в доме боялись радоваться, однако восторг не знал удержу, когда Бурдело и его коллеги объявили, что герцог наконец-то вне опасности.
Эта новость облетела Париж, и уже на следующее утро госпожа д’Эгийон привезла свою юную подопечную, которая желала немедленно обнять дорогого супруга.
Предстояло пережить и это, и все в доме затаили дыхание, когда с порывистостью, свойственной ее юному возрасту, Клер-Клеманс устремилась к Людовику, раскрыв объятия.
Глаза Анны-Женевьевы вспыхнули, и она принялась торопливо креститься.
– Если вечером или завтра болезнь вернется, я ее убью, – пробормотала она сквозь зубы.
Но возвращение супруги, похоже, не слишком взволновало молодого человека. Когда в спальне появилась Клер-Клеманс, Франсуа де Бутвиль, сидя у изголовья герцога, читал ему вслух последний роман мадемуазель де Скюдери «Ибрагим, или Великий Паша». Герцог остановил его, поздоровался с женой, поцеловал ее в ответ на ее поцелуй и, не пригласив присесть, попросил Франсуа продолжать чтение.
Увидев, что девочка готова расплакаться, Бурдело поспешил к ней и отвел в сторону.
– Ваш супруг еще слишком слаб, госпожа герцогиня. Он пока не в силах подняться с кровати, и самое лучшее времяпрепровождение для него – это слушать чтение романов. Не обижайтесь на него, ему ни в коем случае нельзя волноваться.
– Нет-нет, я не буду его тревожить. Я сейчас же удалюсь в свои покои. Но мне кажется, за время моего отсутствия он заметно поправился!
Замечание было совершенно справедливым. Выздоровев, герцог не просто с аппетитом ел, он попросту обжирался, что весьма волновало его доктора, так как Людовик по-прежнему почти не вставал и по этой причине не набирался сил, а слабел еще больше. Виделся он только с домашними, отказываясь принимать кого бы то ни было, предпочитая визитам книги, которые поглощал в невероятном количестве: пятнадцатого апреля в книжной лавке было куплено девять книг, а восемнадцатого – два романа, один из которых был в четырех томах. Обе крайности тревожили Бурдело. По его мнению, герцог избегал таким образом всяческих разговоров на опасные темы. Доктор решил, что нужно очистить селезенку больного с помощью слабительного отвара, после чего господину герцогу следует принять ванну, и в тот день, когда настроение его заметно улучшится…
Этот день был благословенным еще и потому, что Людовик попросил сопроводить его в манеж и стал наблюдать, как работают его лошади. Отец вздохнул с облегчением и наконец-то отправился в Лангедок, куда должен был давно уже отбыть, получив приказ короля.
Двадцать пятого апреля врачи пришли к заключению, что герцог здоров, вычеркнули из меню ослиное молоко, дали в последний раз слабительное и разрешили вернуться к обычной жизни без каких-либо ограничений, молясь про себя Господу Богу, чтобы необъяснимая хворь неожиданно не вернулась вновь.
Госпожа де Конде сочла необходимым спросить доктора Бурдело, который глубже своих коллег разбирался в психологии, не окажет ли пагубного влияния на герцога пребывание рядом с ним его супруги. Бурдело, хорошенько подумав, ответил так:
– Когда она с ним рядом днем, герцог вне опасности. Тревогу может внушать их совместное пребывание ночью. Днем герцог спокойно относится к ее присутствию, не противится поцелуям и другим проявлениям нежности. Собственно, любовь этой девочки даже трогательна. Другое дело – ночью. Никто не знает, что может произойти, если они вновь окажутся в одной постели.
– Вы знаете, что герцог не намерен прикасаться к своей жене. С другой стороны, она подрастает, фигура у нее меняется, становится более женственной. Но герцог не желает вступать в интимные отношения с супругой, он надеется разорвать этот, по существу, формальный брак после смерти кардинала и намеревается жениться на той, которую любит.
– Любовь или нелюбовь – это не главное в отвращении герцога. Если говорить правду, ему внушают ужас будущие наследники. Он по праву гордится своим родом и своими предками, а ведь у госпожи герцогини мать сумасшедшая. Есть и другие опасные примеры подобного рода в той семье. Мысль иметь ненормального ребенка чрезвычайно пугает вашего сына.