Бенцони Жюльетта. Драгоценности Медичи

   – Рад видеть вас, Морозини, – сказал Уоррен, поднявшись навстречу гостю. – Надеюсь, это чисто дружеский визит?
   Внешне он совершенно не изменился: длинный, тощий, лысый, желтоглазый и тонкогубый. Его костистая, но сильная рука весело стиснула аристократические пальцы посетителя. Тон был спокойным, однако мелькнувшая в глазах искорка и слегка дрогнувшая верхняя губа выдавали радость, которой вскоре предстояло померкнуть, как с большим сожалением предвидел Альдо.
   – Я приехал сюда из Парижа с единственной целью – повидаться с вами, – сказал он. – Признаюсь, что у меня есть к вам пара вопросов, но я мог бы написать. И не устоял перед искушением. Однако скажите сначала, как вы поживаете?
   – Полагаю, хорошо. Никогда не задаю себе такого вопроса. Но зато хочу узнать новости о Лизе. Впрочем, если вы были в Париже, то свежих вестей у вас нет?
   «Чертов полицейский! – подумал Морозини, – Значит, ты стремишься выведать, что я делал во Франции?» Впрочем, скрывать здесь было нечего, и он ответил сразу:
   – Она воспользовалась моей поездкой, чтобы обойти всех модельеров, следовательно, пребывает в хорошей форме. Что до меня, со мной пожелал проконсультироваться ваш коллега Лаглуа в связи с довольно мутным делом...
   – Любопытная коллекция этого виконта, избравшего для себя «смерть прямо как у президента, верно?
   – Положительно, от вас ничего нельзя скрыть, – со смехом произнес Альдо. – Нам удалось вернуть некоторые драгоценности их законным владельцам.
   – Если вы думаете, что кто-то из них англичанин, это не так.
   – Я знаю и не стал бы ради этого бросать вызов ворчливому Па-де-Кале. Привела меня сюда история куда более давняя, восходящая к тем временам, когда мы еще не были знакомы. Вы помните трагическую смерть певицы Терезы Солари?
   – Убитой в «Ковент-Гардене» в декабре двадцать первого? Забыть такое нелегко. Очень красивая была женщина, голос необыкновенный... но каким образом вы заинтересовались этим делом? В связи с драгоценностями, которые были украдены у мертвой?
   – Естественно. Они также были необыкновенными, вернее, по-прежнему необыкновенны, поскольку я полагаю, что их можно где-то найти. У вас нет каких-нибудь соображений на сей счет?
   – Никаких. В газетах такая информация не затерялась бы... Но каким образом эта история дошла до вас? Ведь в те времена ваша репутация была еще совсем свежей?
   – Она и сейчас не такая старая. Меня просветил художник Болдини. Это настоящая волшебная сказка, но ее стоит послушать, и я пришел сюда не для того, чтобы утаивать от вас хоть что-нибудь.
   Со своей привычной точностью Морозини набросал портрет мадам д'Остель, не особенно вдаваясь в детали 'и избегая лирических отступлений, зная, что Уоррен их не выносит. Тот слушал его с напряженным вниманием и попутно что-то заносил в блокнот.
   – Драгоценности Медичи! Черт возьми! – вздохнул он, когда Альдо завершил рассказ. – Ваш Болдини мне этого не сказал. А кстати говоря, почему?
   – Думаю, ему показалось, что это вас не заинтересует... и что вы опасаетесь, как бы он не влез слишком глубоко в ваше расследование.
   – Он был не так уж не прав. Припоминаю, что он несколько раздражал меня своими комментариями, в общем-то, скорее забавными. Кроме того, он следовал за мной буквально по пятам и явно считал, что следствие топчется на месте.
   – И это тоже правда, хотя талантам вашим он воздал должное. Но ему кажется, что расследование попросту забросили.
   Уоррен выпустил из пальцев карандаш, положил локти на письменный стол и устремил на Альдо тяжелый, как камень, взгляд.
   – Мы никогда не бросаем расследование, если нет результата. Дело все еще не закрыто... хотя убийцу мы нашли.
   – Вы схватили его? Кто это был?
   – О! Простой исполнитель, некий Бобби Расти, который устроился на работу в театр машинистом сцены за несколько недель до представления. Свидетели видели, как он убегал из «Ковент-Гардена» сразу после того, как было обнаружено тело. И сел в машину, ожидавшую его поблизости от театра...
   – И вам удалось найти его спустя какое-то время?
   – Это сделала бригада речников, выловивших его труп около Уоппинга спустя примерно месяц после преступления. Он был попросту зарезан.
   – Иными словами, он был лишь подручным, а настоящего убийцу вы не вычислили?
   – Нет. Вот почему дело не закрыто. У вас есть какие-то предположения? – спросил полицейский с деланным безразличием, сосредоточив все внимание на карандаше, который затачивал перочинным ножом с таким тщанием, как если бы от этого зависела судьба мира. В свою очередь, Морозини стал пристально изучать свои ногти.
   – Быть может! – небрежно бросил он. – Заметьте, это всего лишь предположение, но я отчего-то верю в совпадения. И есть такие, которые заставляют задуматься. Знаете ли вы некоего Риччи? Алоизия Риччи, если быть точным?
   – Американского миллиардера? Я знаю то, что знают все: мерзкий тип с итальянскими корнями и огромным богатством сомнительного происхождения. Как он замешан в этом деле?
   – Возможно, никак не замешан, однако выяснилось, что он был гостем Павиньяно на одной весьма примечательной свадьбе и присутствовал на трагическом представлении «Тоски».
   Круглые глаза Птеродактиля оторвались от карандаша и сверкнули желтым огнем.
   – Каким образом вы узнали?
   – От Болдини, разумеется!
   – Ах этот! Мне надо было не скрываться от его проклятий, а подвергнуть строжайшему допросу! Он рассказал вам все или же мне следует выяснить у него какие-то подробности?
   – Кроме того, что он получил тогда письмо с угрозами, вынудившее его вернуться во Францию и избавить вас от своего присутствия, я искренне полагаю, что вы знаете все. Естественно, у него не было никаких причин рисковать своей шкурой из-за прекрасной певицы, которую все равно было не воскресить. Однако у него возникла мысль украсить портрет покойной мадам д'Остель драгоценностями Венецианской колдуньи в надежде, что кто-нибудь вроде меня заинтересуется ими и попытается их разыскать. Кстати, должен сказать, что, перед тем как броситься на вокзал и устремиться к вам, я пообедал в «Ритце» вместе с Болдини, а за соседним столиком оказался Риччи с одной из своих пассий.
   За этим последовал детально точный пересказ разговора Болдини и Альдо с миллиардером, который, впрочем, не слишком впечатлил Уоррена: тот вновь принялся изучать кончик своего карандаша.
   – Не вижу здесь ничего, что подтверждало бы гипотезу о его виновности, – сказал он по завершении рассказа. – Болдини отказался писать портрет его девицы, а вы не пожелали провести расследование, важное для него как коллекционера. Только и всего.
   – Тем не менее этот персонаж заслуживает некоторого внимания. Хотя бы в силу того, как он воспринимает отказ. Я обнаружил это сегодня утром на своем столике для завтрака, – добавил он, вынув из кармана телеграмму и бросив ее на письменный стол. – Мне сообщают, что позавчерашней ночью дом художника едва не сгорел, и лишь благодаря присутствию духа одного из соседей, любителя подышать свежим воздухом, пожар удалось быстро потушить. Это был явный поджог. Тоже совпадение?
   Ничего не ответив, суперинтендант дважды перечитал подписанный Лизой текст телеграммы и, прервав молчание, взревел таким зычным голосом, что ему позавидовал бы командующий парадом гвардейцев:
   – Пойнтер!
   Боковая дверь тут же отворилась, и Альдо смог убедиться, что инспектор Джим Пойнтер также совсем не изменился: все та же гренадерская стать и длинная физиономия с выступающими вперед передними зубами, поразительно напоминающими заячьи резцы. Судя по всему, он был рад вновь встретиться с Альдо, однако суперинтендант не дал ему времени выразить это.
   – Принесите мне досье Терезы Солари! Декабрь двадцать первого года! – распорядился Уоррен.
   – О, я не забыл! Приятно видеть вас, сэр! – успел произнести инспектор и мгновенно исчез.
   – Мне тоже! – сказал Морозини захлопнувшейся двери, тогда как через главный вход в кабинет прошествовал дежурный с подносом для чая. Действительно, » уже пробило пять часов, и священный напиток начал свою циркуляцию в здании Скотленд-Ярда, как и во всей остальной Англии. Альдо ненавидел чай и отдал бы все что угодно за чашку хорошего кофе, но в Соединенном Королевстве к этому божественному нектару относились с прискорбным небрежением и осмеливались подавать под этим названием – исключая отель «Ритц» с его швейцарскими корнями – отвратительную бурду, которая, как подозревал венецианец, происходила по прямой линии от древесных отваров, изготовленных друидами. Однако на подносе стояли две чашки – зримый знак уважения Скотленд-Ярда к посетителю, который был другом патрона. Поэтому Альдо покорно выпил предложенную ему сладенькую водичку с молоком.
   Со своей стороны, инспектор Пойнтер обнаружил замечательное проворство: письменный стол Уоррена еще хранил тепло от горячей чашки, когда на него легла запрошенная папка, которую, впрочем, полицейский не стал открывать. Толщина ее указывала на изрядное количество бумаг, и, догадываясь, что Уоррен хочет просмотреть их в одиночестве, Морозини поднялся с кресла и откланялся, предварительно сообщив о своем намерении заглянуть завтра, если суперинтендант не возражает.
   – А может быть, вы согласитесь отужинать со мной? – предложил он.
   – Так ведь мы все равно увидимся сегодня вечером!
   – Где?
   – Разумеется, у Видаль-Пеликорна.
   Он произносил Пеликорн очень забавным образом, но Морозини был настолько удивлен, что даже не улыбнулся:
   – Адальбер? Он здесь?
   – Кажется, уже неделю. О, так вы этого не знали! Боюсь, . я совершил промах.
   – Нет. Я только что приехал, и ему это неизвестно. Сам же я считал, что он все еще в верховьях Нила, но вы сообщили мне приятную новость. Я бегу к нему прямо сейчас! И, разумеется, увидимся вечером!
   Счастливый, словно школьник перед встречей с лучшим другом, Альдо с радостью покинул резиденцию полиции метрополии, поймал такси и назвал адрес Адальбера в Челси. Ибо после дела о Розе Иорков, которое надолго задержало их обоих в Лондоне, археолог снял в артистическом квартале очаровательный домик эпохи Стюартов, принадлежавший прежде художнику Данте Габриэлю Россетти. И так полюбил это жилище, что решил сохранить его за собой, что позволяло время от времени наезжать сюда с целью проследить, как идут дела у коллег-соперников из Британского музея. После того как была обнаружена могила Тутанхамона, он совершенно потерял покой и сгорал от желания каким-то образом обставить их. И Морозини, пока его автомобиль пробивался сквозь забитые в конце дня машинами улицы Сити, думал, что должно было произойти нечто чрезвычайное, раз Адальбер покинул Египет и прилетел в Лондон, минуя Париж. Главное, не прихватив по пути верного Теобальда – единственного человека, способного обеспечить ему комфорт и уют, которых он был лишен на раскопках.
   Однако, когда Альдо позвонил в дверь из полированного дуба, сверкающую, как ее медные ручки, открыл ему все тот же Теобальд в широком белом фартуке. Несказанно удивились они оба.
   – Ваше... хм... превосходительство? – заикаясь, пролепетал Теобальд.
   – Вы? Но что вы тут делаете?
   – Господин князь видит сам: я служу!
   – Почему вы меня не предупредили о своем отъезде? Как давно вы здесь?
   – Три дня, Ваше превосходительство, три дня! Мой господин вызвал меня телеграммой. Я уложил дорожную сумку, закрыл дом на улице Жоффруа и уехал.
   – Так почему вы мне ничего не сказали? Вы же знали, что я разыскиваю вашего господина?
   – Что там такое, Теобальд?
   Появление Адальбера с трогательным букетом роз и ландышей избавило слугу от тягостной необходимости отвечать на этот непростой вопрос, однако господин его, вместо того чтобы просиять при виде друга, не выказал ни малейшей радости, напротив, взгляд его голубых глаз, на которые падала непокорная светлая прядь, странным образом омрачился.
   – Ты? Но как ты сюда попал?
   – А ты как думаешь? Уж, конечно, не пешком пришел! – выпалил Альдо, несколько ошарашенный подобным приемом.
   Хотя они с Адальбером никогда не были склонны к пылким объятиям при встрече, у него впервые появилось неприятное ощущение, что он явился некстати.
   – Прости меня! Я хотел сказать, каким образом ты оказался в Лондоне?
   Теобальд скромно удалился на кухню, оставив Адальбера хозяином положения в тесном пространстве прихожей. Чувствительный к подобным тонкостям, Альдо начал закипать:
   – Ты же в Лондоне, разве нет? И, насколько я знаю, мне никто не запрещал посещать Англию! В любом случае, ты мог бы пригласить меня войти и предложить мне стул и даже стаканчик вина! Так принято у друзей.
   Очевидно смущенный, Видаль-Пеликорн слегка посторонился, и Морозини смог наконец покинуть пределы прихожей и войти в гостиную – как всегда, уютная, с бархатными гардинами бледно-желтого цвета, ковром в тон занавескам, чиппендейловской мебелью и большими честерфилдскими креслами, она гораздо больше напоминала «комнату для жизни»^[12], чем гостиную. Как и при первом своем визите, Морозини увидел круглый стол, накрытый сейчас на три персоны и придвинутый к камину из белого мрамора, где горело несколько поленьев, источавших запах сосны, гораздо более приятный, чем обычный запах торфа. Во всех больших египетских вазах стояли цветы, а букет, который держал в руках Адальбер, явно предназначался для сосуда, расположенного в центре стола.
   – Превосходно! – иронически произнес Альдо. – Похоже, ты ждал меня? Я всегда восхищался силой твоего предвидения...
   – Почему ты так решил? – угрюмо осведомился Адальбер.
   – Этот стол! Совсем как в первый мой приезд. Три прибора: для Уоррена, тебя и меня.
   – С чего ты взял, что должен прийти Уоррен?
   – Я только что от него. Он сказал мне об этом, простодушно предположив, будто мы собираемся поужинать вместе.
   – А! Так ты виделся с ним? Визит дружеский или деловой?
   Видаль-Пеликорн принялся тщательно обрезать стебли цветов, что позволило ему не смотреть на друга.
   – И то и другое, – ответил Морозини, – но, судя по всему, тебе на это в высшей степени наплевать, поэтому я не стану досаждать тебе скучными подробностями. И мешать твоим артистическим порывам, которые меня несколько удивляют: тебе следовало бы предупредить, что ты сменил специальность и занимаешься теперь обрезкой цветов.
   – Я имею право расставлять цветы в своем доме, – огрызнулся Адальбер, который вместо стебля откусил секатором кончик ногтя.
   – Конечно же, у тебя есть все права, милейший! Даже право принимать меня подобным образом. Раньше ты отличался большей любезностью. И поскольку я явно тебе мешаю...
   – Ты никогда мне не мешаешь! Точнее, очень редко! Признаю, что сегодня вечером... Ах, я не подумал! Наверное, ты хотел поселиться у меня?
   – Полагая, что ты в Египте? Я не имею привычки оккупировать жилище, которое мне не принадлежит. Не беспокойся, вещи свои я оставил в «Ритце», а о том, что ты в Лондоне, мне сообщил Уоррен. Сверх того, он оплошал, бедняга. Предположил, что я буду ужинать у тебя вместе с ним.
   – Но зачем ты все-таки приехал? У тебя неприятности?
   – С чего ты взял, что у меня неприятности, требующие вмешательства полиции Ее Величества?
   – Тогда что ты делаешь в Лондоне?
   – А вот это тебя не касается, голубчик! У каждого есть свои маленькие тайны. Я мог бы спросить тебя о том же, так ведь ты не намерен отвечать, поэтому мне остается раскланяться и удалиться! Кстати говоря, я и представить не мог, что у Птеродактиля столь романтические вкусы, – добавил он, ткнув пальцем в букет. – Розы и ландыши! Какая* у него, в сущности, нежная душа...
   Альдо издевался, но внутри у него все кипело. Столь холодный прием со стороны друга разочаровал его тем больше, что предшествовала ему радость, испытанная им при мысли, что удастся восстановить тандем для охоты за драгоценностями Колдуньи. Морозини не понимал, что происходит. До сегодняшнего дня их союз представлял собой отлаженный, хорошо смазанный механизм – впервые в него попало что-то, напоминающее песчинку и заставившее его скрипеть. Быть может, он даже сломался?
   Не желая задерживаться на столь огорчительном выводе, Альдо двинулся в прихожую. Адальбер шел следом.
   – Слушай, – сказал он, – мне очень жаль, что я вынужден был так тебя принять, но у меня чрезвычайно важное дело и совсем нет; времени для тебя. Ты должен понять! Мы увидимся позже, и тогда я все тебе объясню...
   – Ты ничего мне не объяснишь, потому что тогда времени не будет уже у меня, – бросил Морозини, который почти задыхался, стараясь сдержать гнев. – Желаю тебе приятно провести вечер!
   – Но скажи хоть, как поживают Лиза и дети?
   – Превосходно! Всего хорошего!
   Принимая шляпу и перчатки из рук Теобальда, Морозини встретился с ним взглядом, и взгляд этот, исполненный глубокой грусти, пытавшийся что-то передать ему, напомнил ему о не столь давних событиях. У Теобальда был точно такой же взгляд, когда во время обратного путешествия после изнурительной погони за изумрудами Пророка Адальбер обручился с фальшивой Хилари Доусон, и на улице Жоффруа заговорили о браке, который в глазах образцового слуги означал конец существования – конечно, полного всяческих неожиданностей, но очень гармоничного в деталях повседневной жизни. Один лишь факт, что ему придется готовить для англичанки с безнадежно испорченным вкусом, вызывал у него дрожь. И Альдо словно озарило: эту цветочную оргию, недовольный вид Адальбера и явное стремление избавиться от него можно было объяснить лишь одним – Адальбер ждал в гости женщину. Однако что-то здесь не сходилось: зачем в таком случае понадобился Уоррен? Срочных дел у Альдо не было, и он решил прояснить этот вопрос.