Бенцони Жюльетта. Конец странствий

   — Вы знаете дипломатов, господин герцог, вы знаете себе подобных, но вы не знаете русский народ. День за днем он уходил, оставлял город, свой святой город. И губернатор поклялся, что Москва не останется в ваших руках, чего для этого ему ни пришлось бы сделать…
   Оба сановника переглянулись над головой молодой женщины.
   — Почему же вы не сказали об этом раньше? — спросил наконец гофмаршал.
   — Я пыталась… Я пыталась предупредить Императора, но он не захотел меня выслушать. Вы знаете, какой он. Но теперь надо его спасать. Клянусь вам, что он в опасности. Разбудите его! Разбудите, если не хотите, чтобы это сделала я сама.
   Она встала и хотела броситься к закрытой двери, но Коленкур схватил ее за руку.
   — Прошу вас, княгиня, успокойтесь. Положение еще не столь трагично, и Император утомлен. Уже три ночи он не спал, а дни были тяжелые. Пусть он немного отдохнет, да и вы тоже! Послушайте, что мы сейчас сделаем! Вы, Дюрок, пошлите за сведениями к губернатору и поднимите гвардию в ружье. А я возьму лошадь, поеду разобраться на месте и постараюсь собрать людей на помощь. В любом случае действовать надо незамедлительно! Все наличные войска будут брошены на борьбу с огнем.
   — Хорошо, но не просите меня идти лечь. Я все равно не смогу заснуть.
   — Тогда идите сюда, — сказал Дюрок, открывая дверь императорской прихожей. — Я поручу вас Констану, пока отдам распоряжения, а затем вернусь.
   — Это не совсем прилично, — сказал Коленкур. — Мадам…
   Я знаю мадам, — оборвал Дюрок. — Это старый друг, и могу заверить вас, что после Императора я не встречал более упорной головы, чем у нее. Идите по своим делам, а я займусь своими.
   В прихожей они нашли мамелюка Али и двух его товарищей, отчаянно споривших с Констаном. Камердинер Императора прилагал максимум усилий, чтобы успокоить их, ибо, по всей видимости, они хотели того же, что и Марианна: разбудить Императора.
   Дюрок отослал их отдыхать и предупредил, что в случае необходимости их позовут.
   — Мы еще не будем будить Его Величество. Он слишком нуждается в отдыхе, — добавил он строгим тоном. — А вы подняли такой шум, что глухой проснется.
   Констан позволил себе улыбнуться, философски пожав плечами.
   — Господин гофмаршал хорошо знает, что в армии, как и при дворе, они все таковы. Чуть что не так, они сразу теряют голову, если нет самого Императора, чтобы сказать, что все идет хорошо.
   — Было бы довольно трудно сказать это сегодня ночью, — пробормотала Марианна. — И если бы я была на вашем месте, дорогой Констан, я бы уже укладывала веши Его Величества для переезда. Никогда не знаешь, что будет. И события могут развернуться с такой быстротой, что вы себе и представить не можете. Который уже час?
   — Скоро одиннадцать, госпожа княгиня. Позволю себе предложить Вашему Светлейшему Сиятельству пройти, в ожидании возвращения господина гофмаршала, в салон. Там немного сыро, но горит огонь и есть удобные кресла, а я мог бы принести чашку доброго кофе.
   Она улыбнулась ему, обрадованная видеть его по-прежнему благодушным, деловитым, подтянутым и одетым с иголочки, словно он целый час занимался своим туалетом. Поистине, он был образцом слуги.
   — На огонь я сегодня уже насмотрелась, мой дорогой Констан, а вот кофе выпью с удовольствием.
   Салон, о котором шла речь, оказался громадной комнатой, разделенной на две части карнизом, поддерживаемым двумя толстыми колоннами. Между стенами и колоннами стояли бронзовые треножники. Стены и колонны обильно покрывала позолота, но она немного почернела и поблекла от времени. Повсюду стояли кресла и канапе, а в углу, естественно, висела большая, сверкающая золотом и пурпуром икона, изображавшая изможденную мадонну с громадными глазами. Изрядно запыленный, необъятный ковер покрывал черные мраморные плитки пола.
   Марианна приостановилась, чтобы осмотреть убранство комнаты. Затем, в ожидании обещанного кофе, она подошла к окну и прижалась лбом к стеклу, глядя на панораму древней русской столицы. Сильный переменчивый ветер дул одновременно с севера и запада и гнал пламя к центру, засыпая еще нетронутые дома фонтанами искр и вызывая новые пожары. Демон огня пришел в Москву, и никто не мог сказать, удастся ли его обуздать.
   Кофе появился вместе с Дюроком. Два старых друга принялись за него в молчании, словно совершая некий ритуал, каждый погруженный в свои мысли, стараясь не проявлять беспокойства. Ощущения и княгини и гофмаршала, вне всякого сомнения, были одинаковыми: этот город, на который в разной степени они возлагали такие надежды, казался им теперь челюстями библейского чудовища, готовыми сомкнуться на их хрупких человеческих телах.
   Около половины первого ночи вспыхнул пожар в еще погруженном во мрак районе, затем еще один.
   — Пожар распространяется! — заметил Дюрок удивительно хриплым голосом.
   — Круг замыкается. Умоляю вас, друг мой, разбудите Императора, пока еще не поздно. Я боюсь, я так боюсь… Эти люди решили не оставить в Москве камня на камне.
   Он гневно пожал плечами.
   — Да нет же! Это невозможно! Нельзя сжечь целый город, особенно таких размеров. Вы теряете самообладание из-за того, что горят предместья, но наши солдаты действуют, и они быстро схватят поджигателей, если только поджигатели существуют!
   — Вы еще сомневаетесь в этом? Да вы все слепцы! Уже несколько часов я пытаюсь убедить вас, что мы в смертельной опасности, а вы готовы принять меня за сумасшедшую. Я чувствую себя Кассандрой, старающейся урезонить троянцев…
   Видя неуверенный взгляд Дюрока, она предпочла больше не углубляться в античные сравнения. Гофмаршал двора сейчас явно находился за сотни лье от Трои, и Кассандра была, очевидно, последней особой, чьи достоинства он хотел бы обсуждать. К тому же возвращение Коленкура изменило ход разговора.
   На лице герцога де Висанса виднелись следы сажи. Его мундир был изрешечен маленькими дырочками от искр, и глаза из-под нахмуренных бровей смотрели мрачно.
   — Дела идут плохо, — признал он. — Осмотр, который я произвел вокруг Кремля, убедил меня, что мы можем пережить неожиданную драму. Пожар везде берет верх. Новые очаги возникли на севере, и ветер раздует их с минуты на минуту. Но есть нечто более ужасное…
   — Более ужасное, — проворчал Дюрок. — Не представляю себе, что это еще может быть!
   — Помпы! Мы почти ничего не нашли! А те, что обнаружили, оказались негодными…
   — И это не убедило вас в достоверности моих сообщений? — воскликнула возмущенная Марианна. — Чего же вы хотите? Ведь я сказала вам и повторяю, что все это заранее обусловлено и подготовлено до мельчайших деталей, что русские сами поджигают Москву по приказу их губернатора. И тем не менее вы все время отказываетесь выслушать меня! Бегите, черт побери! Будите Императора и…
   — И бежать? — оборвал Коленкур. — Нет, сударыня! Мы пришли сюда ценой таких больших усилий и жертв не для того, чтобы бежать, подобно зайцам, из-за нескольких горящих лачуг! Не первый раз горят дома под нашими шагами.
   — Но это, без сомнения, первый раз, когда они горят за вашей спиной… Простите меня, пожалуйста, что я коснулась еще свежей раны! Я думаю только о спасении Императора и его армии, господин герцог!
   — Я знаю это, сударыня, и поверьте, что не сержусь на вас.
   Удержавшись от движения плеч, которое выдало бы ее раздражение, Марианна отошла на несколько шагов. Она была обескуражена, еще раз убедившись, насколько тяжело помешать мужчинам стремиться очертя голову к своей судьбе. Тем временем Дюрок спросил о других новостях.
   — Как обстоят дела в городе?
   — Войска стоят в боевой готовности. Что касается местных жителей, то для поджигателей они ведут себя странно. В слезах оставляют свои дома и толпятся в церквах. Они переполнены.
   — А здесь?
   Кроме Императора, все на ногах. Галерея полна обезумевших людей. Волнение всеобщее, и, на мой взгляд, грозит паника. Пожалуй, пришло время, как это ни печально, разбудить Его Величество.
   — Ах! Немедленно! — не смогла удержаться Марианна, Коленкур повернулся к ней и сурово сказал:
   — Положение требует этого, сударыня. Но мы потревожим Императора не для того, чтобы бежать. Просто он своим присутствием успокоит тех во дворце, кто готов поддаться панике… вы первая, княгиня.
   — Что бы вы обо мне ни думали, я ничуть не собираюсь поддаться панике, господин герцог! Но я считаю, когда дому грозит катастрофа, лучше предупредить хозяина. Который час?
   — Скоро четыре! Идите туда, Дюрок!
   В то время, как гофмаршал направился к императорской спальне, куда Констан уже открыл дверь, Марианна, отнюдь не жаждавшая остаться с Коленкуром, который, видимо, не питал к ней особой симпатии, решила пойти на поиски Жоливаля и Гракха. При такой сумятице они не могли спать. Сейчас они, быть может, очень беспокоятся о ней. И она направилась наверх.
   Но ей не пришлось долго идти. Едва она вышла на галерею, где толпились офицеры, солдаты и слуги императорского двора, как заметила Жоливаля, сидевшего на кушетке рядом со стоявшим на ней Гракхом, который, поднявшись на цыпочки, явно кого-то высматривал в этой толпе. Появление Марианны вызвало у обоих радостные восклицания.
   — Черт возьми! — выбранился Жоливаль, за грубостью скрывая пережитое волнение. — Куда вы, к лешему, запропастились? Мы уже думали, что вы бросились в это огненное море, чтобы попытаться…
   — …Убежать отсюда? Попасть на дорогу в Санкт-Петербург? И бросить вас здесь? Плохо же вы меня знаете, друг мой, — упрекнула его молодая женщина.
   — Вас бы простили, тем более что со мной Гракх! Вы могли бы выбрать свободу и бегство к морю.
   Она грустно улыбнулась, обняла его за шею и неожиданно расцеловала в обе щеки.
   — Полноте, Жоливаль! Вы прекрасно знаете, что теперь вы с Гракхом — все, что у меня осталось. Что делала бы я на дороге в Петербург? Меня там никто не ждет, поверьте. В настоящий момент Язон думает только об одном: о корабле, который вскоре отвезет его к его дорогой Америке, к войне, ко всему, что нас разделяет. И вы хотели бы, чтобы я бежала за ним?
   — А у вас ни на секунду не появлялось такое желание?
   Она слегка заколебалась.
   — Честно говоря, да! Но я поразмыслила. Если бы Язон хотел увидеть меня, как я его, он был бы сейчас в Москве, пытаясь найти меня, выкрикивал бы мое имя на всех перекрестках.
   — А кто вам сказал, что он не делает это?
   — Не представляйтесь адвокатом дьявола, друг мой. Вы знаете так же хорошо, как и я, что это невозможно. Язон с каждой минутой удаляется от нас, будьте уверены. После всего это нормальная плата за мое безумие. Какая была необходимость вырвать его из тюрьмы в Одессе и привезти сюда? Пусть бы оставался у Ришелье на все время этой проклятой войны с англичанами. Но я сама открыла дверь его клетки, и, подобно диким птицам, он улетел, оставив меня здесь. Не могла же я за ним гнаться.
   — Марианна, Марианна, к чему такая горечь, — тихо сказал виконт. — Я не испытываю к нему особой нежности, однако вы представляете его, пожалуй, более гнусным, чем он есть в действительности.
   — Нет, Жоливаль! Я давно должна была понять. Он тот, кто есть… и я получила только то, что заслужила. Он не до такой степени глуп, чтобы…
   Яростные раскаты голоса, в котором Марианна без труда узнала металлический тембр Императора, прервали ее трезвую самокритику. В следующий момент дверь императорской спальни распахнулась от удара, и на пороге показался сам Наполеон, в халате, с растрепанными волосами и ночным колпаком в руке.
   Тотчас наступила тишина. Шум разговоров прервался перед мечущим молнии взглядом Императора.
   — Что за крик подняли вы здесь, словно болтливые старухи? Почему не предупредили меня? И почему все вы не на своих местах? Пожары возникают почти везде из-за беспорядка в войсках и оставленных населением домов…
   — Сир! — запротестовал гигант-блондин нордического типа, чье красивое лицо обрамляли густые золотистые бакенбарды. — Люди становятся жертвами этого пожара. И это сами московиты…
   — Глупости! Мне сказали, что город отдан на разграбление. Солдаты срывают двери, взламывают подвалы. Набирают чай, кофе, меха, вино и водку! А я не хочу этого! Вы — губернатор Москвы, господин маршал! Прекратите это безобразие!
   Получив такую отповедь, маршал Мортье поднял было протестующе руки, но затем беспомощно развел ими и, повернувшись кругом, направился к лестнице, сопровождаемый двумя офицерами его штаба, в то время как Наполеон визгливо повторял:
   — Московиты! Московиты! Чего только о них не наплетут! Я не могу поверить, что эти люди поджигают свои дома, только чтобы не дать нам в них остановиться…
   Набравшись храбрости, Марианна подошла к нему.
   — И тем не менее, сир, это так. Умоляю вас поверить мне! Ваши солдаты — не причина этой драмы! Ростопчин сам…
   Ярость императорского взгляда обрушилась на нее.
   — Вы еще здесь, сударыня? В такой час порядочной женщине полагается быть в постели. Возвращайтесь в нее!..
   — Зачем? Чтобы терпеливо ждать, когда огонь охватит мои одеяла и я вспыхну, вознося хвалу Императору, который всегда прав? Большое спасибо, сир! Если вы не хотите послушаться меня, я лучше уеду.
   — И куда, хотел бы я знать?
   — Безразлично, лишь бы отсюда! У меня нет ни малейшего желания ждать, пока из этого проклятого дворца нельзя будет выйти! Ни участвовать в гигантском аутодафе, которое Ростопчин решил устроить в честь погибших под Москвой русских солдат! Если вам угодно, сир, принять в этом участие — воля ваша, но я молода и хочу еще пожить! Так что, с вашего разрешения…
   Она начала опускаться в реверансе. Но напоминание о его недавней победе успокоило Императора. Он резко нагнулся, ухватил молодую женщину за кончик уха и потянул так сильно, что она вскрикнула. Затем, улыбаясь, он сказал:
   — Полноте! Успокойтесь, княгиня! Вы не заставите меня поверить, что вы испытываете страх. Только не вы! Что касается того, чтобы покинуть наше общество, это категорически запрещается! Если придется покинуть это место, мы уедем вместе, но запомните, что сейчас об этом не может быть и речи. Все, что я вам разрешаю, — пойти отдохнуть и освежиться. Мы позавтракаем вместе в восемь часов!
   Но так уж, видно, было предопределено, что Марианна не скоро попадет в свою комнату. В то время, как заполнявшая галерею встревоженная толпа понемногу рассасывалась, появился возглавляемый генералом Дюронелем отряд, конвоировавший людей, одетых в подобие мундиров зеленого цвета, вместе с какими-то взлохмаченными мужиками. За ними спешил императорский переводчик, Лелорн д’Идевиль. Император, собиравшийся пойти к себе, обернулся с недовольным видом.
   — Ну что там еще? Что это за люди?
   Дюронель отрапортовал:
   — Их называют будочниками, сир. Они из полицейской охраны и обычно следят за порядком, но сегодня их задержали при поджоге винной лавки. Эти бродяги помогали им.
   Наполеон сделал резкое движение, и его помрачневший взгляд машинально поискал глаза Марианны.
   — Вы уверены в этом?
   — Безусловно, сир! К тому же, кроме этих солдат, которые арестовали поджигателей, есть еще свидетели: несколько польских коммерсантов, живущих по соседству. Они следуют за нами и сейчас придут…
   Наступила тишина. Перед растерянными пленниками Наполеон стал медленно прохаживаться, заложив руки за спину, время от времени бросая взгляды на этих людей, которые инстинктивно затаили дыхание. Внезапно он остановился.
   — Что они говорят в свою защиту?
   Барон д'Идевиль выступил вперед.
   — Они все утверждают, что приказ сжечь город был отдан им губернатором Ростопчиным перед…
   — Неправда! — закричал Наполеон. — Это не может быть правдой, потому что было бы безумием. Эти люди лгут. Просто они хотят увильнуть от ответственности за преступление и надеются на снисхождение.
   — Их следовало бы поймать на слове, сир. Но посмотрите, к нам ведут других, и я могу поспорить, что мы услышим ту же песню.
   Действительно, появилась новая группа с уже знакомым Марианне сержантом Бургонем. Но на этот раз их сопровождал старый еврей в полуобгорелом сюртуке. С ужимками и вздохами он объяснил, что, если бы не Богом посланный сержант с его людьми, он сгорел бы со всем содержимым своей бакалейной лавки.
   — Это невозможно! — повторял Наполеон. — Это невозможно!…
   Тем не менее его голос терял уверенность. Похоже, что он повторял одно и то же, прежде всего стараясь убедить себя.
   — Сир, — осторожно вмешалась Марианна, — эти люди предпочитают уничтожить Москву, но не дать вам ею пользоваться. Возможно, это чувство примитивное, но в какой-то мере оно сливается с любовью! Вы сами, если бы дело шло о Париже…
   — Париже? Сжечь Париж, если бы врагу удалось до него добраться? На этот раз, сударыня, вы сошли с ума! Я не из тех, кто погребает себя под развалинами. Примитивное чувство, говорите вы? Возможно, эти люди — скифы, но никто не имеет права жертвовать плодами труда десятков поколений ради гордыни одного. К тому же…
   Но Марианна уже не слышала его. Оцепенев от изумления, она смотрела на двух мужчин, беседовавших у входа на галерею. Один из них был придворный церемониймейстер, граф де Сегюр. Другой — невысокий священник в черной сутане, которого она узнала без труда, но не без волнения. Что привело сюда, к человеку, с которым он всегда боролся, кардинала де Шазея? Что он собирался сказать? Зачем искал встречи с Императором, ибо его приход в Кремль в такой час не мог иметь другой цели…
   У нее не было времени подумать над ответом. Сегюр и его собеседник уже присоединились к группе, в центре которой Наполеон отдавал новые распоряжения, уточняя, чтобы патрули послали во все еще не тронутые пожаром кварталы и произвели обыски в домах, где могли скрываться люди, похожие на тех, что неподвижно стояли перед ним.
   — Что делать с этими? — спросил Дюронель.
   Приговор прозвучал безжалостно.
   — Нам нечего делать с пленными! Повесьте их или расстреляйте, как хотите! В любом случае это преступники.
   — Сир, они всего лишь инструменты…
   — Шпион тоже инструмент, и тем не менее ему нечего ждать ни милости, ни снисхождения. Я не запрещаю вам поймать Ростопчина и… повесить его вместе с ними!.. Идите!
   Толпа попятилась, открывая проход главному церемониймейстеру и его спутнику. Первый подошел к Императору.
   — Сир, — сказал он, — вот аббат Готье, французский священник. Он очень хочет побеседовать с Вашим Величеством относительно проблем, которые в настоящий момент назрели в Москве. Он утверждает, что его сведения из надежного источника.
   Совершенно не понимая почему, Марианна ощутила, как ее сердце пропустило один удар, и ей показалось, что на ее шее сомкнулась железная рука. Пока Сегюр говорил, ее взгляд встретился со взглядом крестного, полным такой повелительной суровости, что у нее пробежал по спине холодок. Никогда она не замечала в нем такой ледяной холодности, такой властности, запрещавшей ей вмешиваться в то, что должно было последовать. Но на это ушло всего несколько мгновений. Священник уже поклонился с притворной неуклюжестью человека, не привыкшего приближаться к великим мира сего.
   — Вы — француз, господин аббат? Эмигрант, без сомнения?..
   — Вовсе нет, сир! Простой священник, но мое знание латыни побудило графа Ростопчина несколько лет назад нанять меня, чтобы обучать его детей этому благородному языку… а также французскому.
   — Языку, не менее благородному, господин аббат. Следовательно, вы служили у этого человека, которого мне пытаются представить поджигателем… во что я отказываюсь поверить!
   — Тем не менее придется, сир! Я могу засвидетельствовать… Вашему Величеству, что приказ губернатора был именно таким, как вам сообщили: город должен сгореть дотла… включая и этот дворец!
   — Это безумие! Чистое безумие…
   — Нет, сир… Таковы русские. У Вашего Величества есть одно-единственное средство спасти этот величественный древний город.
   — Какое?
   — Уйти! Немедленно эвакуироваться. Еще есть время. Уйти во Францию, отказаться от мысли закрепиться здесь, и пожары прекратятся.
   — Откуда у вас такая уверенность?
   Мне удалось услышать приказы графа. Он оставил несколько доверенных людей, которые знают, где спрятаны помпы. В течение часа все может быть закончено… если Ваше Величество объявит о своем немедленном отъезде.
   Трепеща от волнения, нервно сжимая руки, Марианна следила за этим диалогом, пытаясь понять, почему ее крестный, похоже, хочет спасти императорскую армию под предлогом спасения Москвы. В то же время в памяти всплыла фраза, сказанная в Одессе Ришелье относительно кардинала: «Он направился в Москву, где его ждет великое дело, если презренный корсиканец дойдет туда!..»
   Корсиканец был здесь. И перед ним человек, о чьем тайном могуществе он не ведал, человек, ответственный за «великое дело», поклявшийся довести его до гибели… И теперь тихий и спокойный голос кардинала вызывал у Марианны больший страх, чем пронзительно-резкий голос Императора, в котором появился угрожающий оттенок.
   — Объявить о моем немедленном отъезде? Но кому же?
   — Самой ночи, сир! Несколько приказов, брошенных с высоты стен этого дворца, достаточно, чтобы их услышали.
   Внезапно наступила такая тягостная тишина, что Марианне показалось, что все услышат биение ее сердца.
   — Однако, господин аббат, вы мне кажетесь удивительно информированным для скромного священника! Мы победили, и вы должны гордиться этим. Тем не менее вы предлагаете нам постыдное бегство.
   — Нет никакого стыда бежать перед стихией, даже для победителя, сир! Я француз, конечно, но я также слуга Божий, и я думаю о тех всех наших людях, которые погибнут, если вы будете упорствовать, противясь Богу.
   — Не хотите ли вы сказать теперь, что Бог по национальности русский?
   — Бог един для всех народов. Вы победили их армии, но остается народ, который отвергает вас всем, чем может, вплоть до гибели вместе с вами. Поверьте мне, уезжайте немедленно!..
   Последнее слово хлестнуло, словно удар бича, так повелительно, что Марианна невольно вздрогнула. Видно, Готье де Шазей совсем вышел из себя, если посмел таким тоном обращаться к Императору французов, и она не могла понять цель этого безумного демарша. Неужели он в самом деле думал, что Наполеон так просто оставит Москву только по его настоянию? Достаточно посмотреть на его побледневшее лицо, трепещущие ноздри и сжатые челюсти, чтобы убедиться, что он на грани взрыва.
   И действительно, передернув плечами, Наполеон внезапно закричал:
   — Я уважаю ваше облачение, сударь, но вы сумасшедший! Скройтесь с моих глаз, пока мое терпение не истощилось окончательно.
   — Нет. Я не уйду. Не раньше, по меньшей мере, пока вы не услышите то, что хоть один раз в жизни должны услышать, прежде чем ваша гордыня низринет в бездну вас и всех, кто следует за вами. Некогда вы подобрали Францию, истекающую кровью, оскверненную злоупотреблениями Революции, изъеденную проказой торгашей и спекулянтов Директории, вы поставили ее на ноги, вымыли, вычистили, и вы возвеличивались вместе с нею. Да, я, который никогда не был вашим сторонником, я утверждаю, что вы стали великим.
   — А теперь уже нет? — высокомерно спросил Император.
   — Вы перестали им быть в тот день, когда, перестав служить ей, вы заставили ее служить вам. Ценой преступления вы сделали себя императором, и затем, чтобы укрепить свое могущество, вы отнимали у нее лучших сыновей, посылая их гибнуть на полях сражений Европы.
   — Это к Европе, сударь, следует вам обратиться. Именно она не могла вынести, что Франция снова стала Францией, более великой и могущественной, чем она была когда-либо.
   — Она бы вынесла, если бы Франция осталась только Францией, но вы раздули ее, расплодив кучу королевств и аннексированных территорий, в которых у нее нет никакой необходимости, но ведь надо — не так ли — создавать троны для ваших братьев, раздавать состояния своим?.. И чтобы основать эти бумажные королевства, вы разогнали, уничтожили самые древние расы Европы.
   — Вы сказали: «древние расы»! Мертвые, истощенные, конченые. Чем мешает вам моя корона? Без сомнения, вы из тех, кто желает для меня позорной славы Монка… вы хотите снова увидеть на троне ваших истощенных Бурбонов!
   — Нет!..
   Это был крик души, и он поверг Марианну в изумление. Что происходит? Готье де Шазей, тайный агент графа Прованского, который заставил называть себя Людовиком XVIII, отказывается от своего повелителя? Но ей некогда было раздумывать.
   — Нет, — продолжал кардинал, — я признаю, что долгое время желал этого… но не желаю больше по личным мотивам. Я даже мог бы согласиться с вами. Но вы перестали быть полезным вашей стране. Вы думаете только о ваших завоеваниях, и, если вам позволить так действовать и дальше, вы опустошите Францию ради славы Александра Великого, чтобы достигнуть Индии и захватить корону Акбара! Нет! Довольно! Уходите! Уходите, пока еще есть время! Не испытывайте терпение Бога!
   — Оставьте Бога там, где он есть! Я слишком долго вас слушал. Вы просто старый безумец. Немедленно уйдите, если не хотите, чтобы я приказал арестовать вас.
   — Арестуйте меня, если вам угодно, но вам не удержать Божий гнев. Смотрите все, кто тут есть!
   Такой великой была обитавшая в этом хрупком теле страсть, что все машинально повернули головы к окнам, в направлении, указанном трагически протянутой рукой.
   — Смотрите! Это огонь Неба обрушился на вас. Если вы до вечера не покинете город, в нем не останется камня на камне и вы все будете погребены под развалинами! Я говорю вам святую правду…