Страница:
Перед смертью графиня Бони подарила Карлат, принадлежавший ей лично, своему младшему из сыновей, графу Пардяку, тому «кадету»6 Бернару, чья дружба с Монсальви была давней и прочной. Крепость находилась теперь под началом жены Бернара Элеоноры де Бурбон, ожидавшей своего супруга во время его долгих отлучек. Даже если допустить, что Бернара-младшего нет сейчас в своем замке, графиня Элеонора, надо думать, не откажется оказать помощь супругам Монсальви, зная, что они в опасности. Вряд ли откажет, вспомнив, что она сестра Шарля де Бурбона. Выходя замуж за Бернара, она выбрала тем самым своих друзей.
— Надо дать ей знать как можно скорее, — настаивал аббат.
Катрин поняла, что уже некоторое время размышляет вслух…
— Арманьякское войско могло бы обойти Апшье с тыла и вымести их как мусор. Граф Бернар содержит в Карлате мощный гарнизон и может без боязни ослабить крепость, отправив нам на выручку несколько отрядов своих лучников.
— Что же, — подытожил Антуан Гудек, — надо туда кого-нибудь послать этой ночью. Пока осада еще не началась, можно выйти по южной дороге. Я и отправлюсь.
Он уже встал со своего места, огромный и черный, как гора. Искреннее желание помочь и смелость выплескивались через край. Но ткач Ноэль Кэру воспротивился.
— И речи быть не может, чтобы шел ты, Туан! Осажденному городу необходим кузнец и оружейник. Но без суконщика обойтись можно вполне. Пойду я!
Опять все стали возражать. Каждый хотел идти, из-за врожденного благородства и великодушия полагая, что именно он должен стать спасителем своего города. Все говорили хором, и поднялся страшный шум, который наконец был прекращен жестом аббата.
— Успокойтесь! Никто из вас не пойдет. Я пошлю одного из наших братьев. Прекрасно зная эти земли, он легко преодолеет восемь лье, которые отделяют нас от Карлата, более того, если, не дай Бог, наш посланец будет схвачен, то ряса спасет его от особенно тяжелой участи. Брат Ефим, идите в монастырь и просите брата Амабля, А госпожа Катрин передаст ему письмо для графини. Он тут же отправится в путь. Ночи стоят темные. Никто не заметит.
Это примирило всех спорящих. Каждый выражал одобрение. С того момента, когда решение было наконец — принято, неясная тревога, сжимавшая сердце каждого из присутствующих, несмотря на смелость, улетучилась как по волшебству.
Торжественный вход Сары с традиционным вином из трав, которое служанки разливали тут же по кубкам, окончательно вернул всем веселость и бодрость духа. Скованность ушла; пили за здоровье Монсальви, его госпожи и людей из Карлата.
В эту минуту образ волка Жеводана стал не таким страшным. Когда все были обнесены, Сара подошла к Катрин, которая писала письмо за бронзовой конторкой.
— Вот уж не думала найти их такими веселыми в тот момент, когда враг у стен замка. Что это на них нашло?
— Только надежда! — улыбнулась молодая женщина. — Мы решили послать монаха в Карлат с просьбой о помощи. И в этой помощи, конечно же, нам не откажут.
— Вся трудность состоит в том, как туда добраться. У Беро должны быть по всем углам факельщики. Ты не боишься, что твой монах попадется им в лапы?
— Брат Амабль ловок и проворен. Он сумеет уберечься… К тому же, моя бедная Сара, нам приходится рисковать, ведь у нас нет выбора.
Через минуту посланец в черном одеянии склонился на колени перед аббатом для получения письма и благословения своего настоятеля. После этого Николя Барраль проводил его. Именитые граждане возвращались по домам: Катрин решилась наконец последовать за Сарой и вернуться в свои апартаменты.
Она пересекла порог спальни с ощущением глубокого облегчения. Комната была светлой и веселой благодаря пылавшему в камине стволу каштана. Цветные стекла, вставленные в свинцовую оправу в высоком узком окне, сверкали как драгоценные камни, освещаемые кострами, пылающими во дворе и на стенах замка. Эти костры будут поддерживать в течение всей осады, чтобы постоянно подогревать смолу и масло. Едкий запах уже распространился в ночном воздухе, понемногу изгоняя привычный запах обрабатываемой земли. И так, Катрин вернулась к себе с чувством глубокого облегчения. Почему, она и сама не очень знала. Может быть, доверяла окружавшим ее стенам и людям?
Усевшись на слишком широкую кровать, она освободилась от стягивающего голову убора, расплела косы. У нее болела голова. Мучительные мысли сдавливали голову, слов тиски.
— Причесать тебя заново? — предложила Сара, подходя к ней с чашкой горячего молока.
— Только не это! — запротестовала молодая женщина.
— Я слишком устала, чтобы спускаться ужинать в главный зал. Пойду поцелую детей, потом лягу, а ты принесешь мне чего-нибудь пожевать.
— У тебя все еще болит голова?
— Да. Но на этот раз, по-моему, у меня веские причины, не находишь?
Не отвечая, Сара завладела головой Катрин и, погрузив свои большие загорелые руки в густую шелковую копну, начала массировать виски.
Морщина прорезала ее лоб, выдавая беспокойство. С того времени как уехал Арно, Катрин была подвержена частым головным болям, которые Сара, правда, умела снимать. На ум ей приходили дурные воспоминания. Девочкой Катрин однажды чуть не умерла от мозговой горячки, вызванной сильным нервным потрясением, и Сара постоянно боялась, что болезнь возобновится.
Молодая женщина тем временем, с безвольно запрокинутой головой, позволяла делать с собой все что угодно, жалея только, что ловкие руки ее» кормилицы» не могут вырвать, как сорную траву, мучившую мысль: почему Беро д'Апшье настаивал на том, что Арно не вернется? Было ли это простым бахвальством, как предполагал аббат, или же эта страшная угроза имела серьезные основания?
— Постарайся ни о чем не думать, — бормотала Сара — Иначе я не смогу облегчить боль…
С тех пор как Сара поселилась в Монсальви, она приумножила свои познания в искусстве облегчать человеческие страдания. Она собирала в окрестностях лекарственные травы, коренья и готовила из них всевозможные снадобья. Постепенно слава о Черной Саре распространилась на несколько лье от замка. Правда, ее репутация целительницы вызывала ненависть у местной колдуньи Ратапеннады, или Летучей мыши, молчаливой старухи с кошачьими глазами, чья хижина пряталась в глубине лесов Обеспейра.
Ратапеннада, настоящее имя которой и возраст были никому не известны, жила, как ей было положено, в компании филина с вороном. В ее конуре обитали змеи и жабы, чей дух холил ее колдовские напитки. Нечего и говорить, что люди Монсальви смертельно боялись старухи: она могла наслать на них всевозможные бедствия — падеж скота, немощь. Боялись, но не решались ее трогать.
Даже сам Арно остерегался ее. Он полагал, что в скором времени старуха отойдет в иной мир, где она никому не сможет досаждать. Местные жители любыми путями избегали ее жилище, но все же иногда случалось кому-нибудь увидеть ее бредущей по дороге безлунными ночами с корзиной яиц хлебом или птицей.
Говорили, что она богата и прячет свои сокровища в канаве со змеями, но все так боялись, что никто — ни самый отпетый мальчишка, ни худший из бандитов не рисковали ее трогать. У нее были кое-какие друзья, вроде Жерве, которого прогнала Катрин и который теперь пришел с мечом в Монсальви.
Что же касается аббата Бернара, то, когда в его присутствии произносилось имя колдуньи, он хмурил брови, молился и осенял себя крестом. Все его попытки вернуть колдунью Богу проваливались, и он понимал, что ничего больше не может поделать со слугой Дьявола. Зато Сара получила его благословение, и он всячески рекомендовал своей пастве пользоваться ее советами. Так постепенно она стала местной целительницей.
Катрин удалось наконец «создать пустоту»в голове, и мигрень отступила. Тогда Сара осторожно спросила:
— Ты знаешь, что паж не вернулся?
Владелица замка подскочила, и ее сердце заколотилось: Что могло случиться? Сколько у этого проклятого дня в запасе осталось дурных новостей?
— Беранже? — воскликнула она. — Не вернулся? Почему ты мне раньше ничего не сказала?
— Я думала, что ты уже заметила… В любом случае я не вижу, что ты можешь сейчас…
— Не вернулся! Боже мой! — обезумела Катрин. — Куда этот мальчик мог деться? Честное слово, я о нем совершенно забыла…
Она выскользнула из рук Сары и нервно зашагала по комнате, заламывая руки. Она повторила:
— Не вернулся!.. — и не в силах свыкнуться с этой мыслью, добавила:
— Но где же он может быть?
Катрин остановилась, не решаясь даже подумать, что ее паж мог находиться в руках Апшье.
С тех пор как полгода назад он, Беранже де Рокморель из тех Рокморелей де Кассаниуз, чей немного обветшалый но еще достаточно прочный замок поднимал над просекой Лота свои суровые стены, поступил к Монсальви, казалось что в дом ворвался свежий ветер.
Четырнадцатилетний Беранже принадлежал к новому еще неизвестному среди знати Оверни и Руерга: он решил что жизнь — это нечто большее, чем битвы меча, охота на кабана или разгульное застолье, когда лопаешься от обжорства или падаешь под стол от перепоя, Это был мечтатель, выдумщик и пацифист. Он был единственный в своем роде, и никто не мог понять, откуда он набрался этих идей. Его отец, Обер, большой любитель ячменного пива, вечно искавший случая раскроить чей-нибудь череп или задрать какую-нибудь юбку, своей силой и буйным нравом был похож на галльского бога Тетатеса, хранителя молнии. Но у Шарите-сюр — Луар он встретил превосходящего его по силе и ловкости разбойника Перрине Грессара. Меткая стрела крепко пригвоздила к дороге мощное тело Обера.
Два его старших сына, Амори и Рено, два гиганта с соломенными волосами, хороши были только в драках и у винных бочек. Об их грубых и разгульных похождениях знала вся долина, об их военных подвигах ходили легенды. Обыватели с почтительным страхом рассказывали о грандиозных попойках и достойных висельников выходках с каноником Сен-Проже. Связанные братской солидарностью, братья Рокморель обожали свою мать Матильду, крепкую колоритную женщину, которая напоминала Катрин ее подругу Эрменгарду де Шатовилен, были привязаны к своему донжону и люто ненавидели своих кузенов де Вьейви, живодеров, ободравших бы и блоху, чтобы заполучить ее шкуру «. У этих кузенов всегда были наготове лодка и веревка для переправы через реку, где они на большой дороге грабили Путешественников. Правда, теперь оба брата, поручив Рокморель заботам мадам Матильды, присоединили свои Копья к знамени Монсальви и весело отправились показать» этим собакам парижанам, большим англичанам, чем сами англичане, что такое славная знать Оверни!«
Среди этих колоритных персонажей Беранже был похож гадкого утенка. Его фамильное сходство ограничивалось только ростом: он был не по возрасту высок и силен. Во всем остальном он резко от них отличался. У него были каштановые волосы и нежное улыбчивое мальчишеское лицо. Он не скрывал, что не любит оружие. Его вкусы, о происхождении которых спрашивал себя каждый в Рокмореле, лежали в области музыки, поэзии, природы, а его кумиром был его тезка трубадур Беранже де Палазоль. К церкви он не питал любовь, и не хотел уходить в послушники.
Однажды он преспокойно поджег монастырь, куда его заперли в надежде сделать из него епископа. После этого семейный совет решил отдать его Арно де Монсальви, чья репутация смелого воина не нуждалась в подтверждении, надеясь, что он тут употребит его в какое — нибудь дело.
Арно согласился, но, отбывая в Париж, отложил придворное воспитание молодого Рокмореля до своего возвращения. Он поручил его заботам дона де Галоба, своего старого учителя фехтования, чтобы тот вбил в эту странную голову навыки, необходимые будущему рыцарю.
» Будут и другие сражения, — сказал тогда Арно своей жене. — Битва за Париж слишком опасна, чтобы вести на нее совершенно неопытного мальчика «.
Итак, Беранже остался в Монсальви, где жил в свое удовольствие, носясь целыми днями с лютней за спиной, как менестрель, сочиняя баллады, кантилены, песенки и напевая их бессонными ночами Катрин. В первый же день своего прибытия он сделал Катрин своей официальной музой. Но в глубине сердца Беранже тайно поклонялся своей кузине Оветте де Монтарналь, пятнадцатилетней девочке, хрупкой, как лилия. Именно по этой причине он так яростно противился постригу, но скорее дал бы вырвать себе язык, чем признался бы в своей любви. Две семьи — Монтарналь и Вьеиви — составляли двойной ряд заграждений, и Беранже мудро рассудил, что лучше немного подождать, прежде чем объявлять о своем увлечении. Он молчал, философски ожидая лучших времен, но, отправляясь гулять по окрестностям, всегда выбирал направление к Логу…
Таким вот Катрин и любила своего пажа. Он напоминал ее друга детства, Ландри Пигаса, с которым они обошли все парижские улицы. Песенки, которые он пел, были наивными и свежими, как букетик первоцвета. Поэтому она казнила себя, что за все это время ни разу не вспомнила о Беранже. Она, конечно, была поглощена приготовлениями к осаде, но все же должна была заметить его отсутствие. Неужели несчастный мальчик попал в руки солдафонов Апшье? Катрин этого даже вообразить не смела. Что с ним могло тогда случиться?
Стоя перед Сарой, которая одевала ее в далматику из серого бархата, подбитую серым, в тон, беличьим мехом, молодая женщина повторила волновавший ее вопрос:
— Где он может быть? Он целыми днями бегает по лесам, никогда не предупреждая, куда идет.
— И почти всегда в одном и в том же направлении, проговорила Сара равнодушным голосом, встряхивая влажное платье Катрин. — Он спускается к долине.
— Да правда. Он любит ловить рыбу в реке. Ладно! Может, он и любит реку! Но у него очень я манера удить — нечасто он возвращается с уловом, напротив приходит вымокший до нитки… как будто он все время нырял. В любом случае он должен был уже давно вернуться. Жерода успела наделать достаточно шума своим набатом. Правда, от равнины путь не близкий.
Глаза Катрин сузились до размера двух фиолетовых точек.
— Что ты хочешь мне сказать, Саpa. Сейчас не время для загадок…
— А то, что малышка Монтарналь, которая так редко поднимает глаза от земли, вскружила голову Бернару. Ее ясный взгляд, да и то, что у нее под платьем, способны вскружить голову даже такому охотнику за звездами, как твой влюбленный паж, даже если он для отвода глаз во все горло воспевает фиалковые глаза своей дамы Катрин — что вполне может стоить ему хорошей оплеухи от мессира Арно. Короче, я хочу сказать, что все это плохо кончится. Сир де Монтарналь заметит однажды эту страсть к купанию, и мальчик останется в реке надолго!
— Беранже влюблен! Почему ты мне об этом раньше не сказала?
— Потому что это ни к чему бы не привело. Когда дело касается любви, ты начинаешь таять, как масло на солнце. Но сегодня все гораздо сложнее. Паж мог не успеть подняться…
— Пойди, найди мне Николя Барраля! Надо попытаться наши его сегодня же ночью. Завтра город будет обложен, и Беранже больше не сможет вернуться.
Без дальнейших слой Сара пошла за сержантом, которого нашла у одного из костров на стене. Он заявил Катрин, что не в силах сейчас найти мальчика.
— Ночь слишком темная, госпожа Катрин. В такой тьме потерялся бы сам Сатана! Все, что я могу сделать — это уставить часового к потерне. Если мальчик подойдет и покричит, ему откроют. Если же он не вернется с рассветом, постараюсь предпринять вылазку и поискать за воротами… Но вы уверены, что он появится со стороны Вьейви?
— В этом убеждена Сара!
— Тогда так оно и есть. Она никогда не ошибается… это было сказано таким вкрадчивым голосом, с такой нежностью, что молодая женщина поразилась. Неужели командир ее лучников влюблен в Сару? Решительно, сегодня день сюрпризов. После всего, что случилось, ничему не приходится удивляться. Зрелость, полнота, округлость форм Сары были способны возбудить мечтательного сына гор…
Отослав Николя, Катрин позволила Саре окончательно привести себя в порядок. Ее подбитое мехом платье приятно щекотало кожу от затылка до колен. Это было самое ее удобное платье, и она любила его надевать вечером после целого дня, проведенного на свежем воздухе, или охоты. В нем было хорошо, но теперь она немного сожалела, что надела его сразу. Это платье, сшитое таким образом, чтобы супругам не тратить время на раздевание, напоминало ей слишком о многом!.. Нежное прикосновение меха к коже вызывало воспоминания, а в мягких складках бархата тонкий запах женских духов смешался с другим, мужским запахом, и сегодня это было невыносимо и жестоко. Неужели этот старый кабан уверен, что» Он» больше не вернется… что его голос, его руки, его тело никогда больше не заполнят собой этой комнаты?
— Сними с меня это платье! — закричала Катрин. — Дай мне какое хочешь… любое… только не это!
Она, сжала зубы, чтобы не зареветь в голос, закрыла глаза, чтобы не дать волю слезам, и задрожала вдруг всем телом от любви, тревоги и страха. У нее было желание броситься вон из комнаты, вскочить на лошадь и мчаться до полного изнеможения вперед, оставляя за собой и ночь, и страх. Только бы вырваться из этого кошмара, который держит ее в заточении, скакать к мужу, броситься к нему на грудь, а потом можно и умереть…
Но Сара, уже напуганная ее воплем, бросилась к ней и почти сорвала с нее серое платье. Только на мгновение взглянула она на перекошенное лицо молодой женщины, дрожащей перед ней, и все поняла. Никаких объяснений не требовалось: она так хорошо ее знала.
Обняв нежные плечи, сотрясающиеся от внезапного нервного припадка, осторожно встряхнула Катрин. — — Успокойся, — сказала она с огромной нежностью, внезапно добавила с силой:
— ..Он вернется!..
— Нет… нет! Беро д'Апшье бросил ему это прямо в лицо. Я никогда больше не увижу Арно. Поэтому он и решился напасть.
— Это грубая ловушка. И тебе должно быть стыдно, что попалась в нее. Говорю тебе, он вернется. Я тебя хоть раз обманула? Ведь ты знаешь, что иногда передо мной приподнимается завеса над будущим? Твой супруг вернется, Катрин! Твои страдания с ним еще не кончены.
— Страдания?.. Если он вернется живым, как он может заставить меня страдать?
Сара предпочла прервать этот разговор. Она уже набросила на Катрин мягкое платье из белой шерсти, сотканное ронсийскими женщинами, из плотного мягкого и легкого полотна, на которое так щедр был Жак Кер. Она решительно завязала тесемки на шее и запястьях Катрин, понемногу начинавшей успокаиваться.
— Вот так! Теперь у тебя вид настоящей монашки. Именно так тебе предстоит держаться сегодня вечером, — сказала Сара со смехом. — Теперь иди поцелуй малышей — и в кровать! Я принесу тебе в постель печеных каштанов и побольше ванили с сахаром… если только Мишель не все съел.
Обессиленная, Катрин позволила отвести себя в соседнюю комнату, где располагались Сара и двое детей. Там в камине горел огонь, а у изголовья большой кровати с красными занавесками небольшая масляная лампа мягко освещала светлую головку маленького, совершенно утонувшего в огромной массе белых простыней и стеганого одеяла мальчика. Его густые кудри блестели, как золотая стружка, темные густые ресницы бросали мягкую тень на круглые щечки. Он приоткрыл рот и сосал большой палец, другая рука с маленькими розовыми растопыренными пальцами лежала поверх одеяла.
С сердцем, полным нежности, Катрин взяла эту ручонку, осторожно поцеловала и укрыла одеялом. Потом повернулась к девочке.
По другую сторону ночника в большой каштановой колыбели, где Арно издал свой первый крик, спала с чрезвычайно важным видом Изабелла де Монсальви. Ее крошечное личико с ямочками было уменьшенной копией властного отцовского лица. Густая шелковистая прядь вьющихся волос, выбивавшаяся из-под чепчика на маленький носик, была роскошного черного цвета. Крепко сжатые кулачки придавали ей весьма серьезный вид. На самом же деле Изабелла была вероятно веселым ребенком, от которого сходил с ума весь дом и которая этим прекрасно пользовалась. Катрин понимала, что эта девочка сможет за себя постоять. И если, глядя мечтательные глаза сына, она порой и испытывала мимолетное беспокойство за его слишком мягкий нрав, то была абсолютно спокойна за Изабеллу. Ее насмешливый критический взгляд черных, как у отца, глаз свидетельствовал о твердости характера.
Опустившись на колени между кроватью и колыбелью Катрин стала страстно молиться о том, чтобы опасность покинула эту комнату, эти кровати, эти детские головки, которые она должна защищать.
— Господи, сделай так, чтобы с ними ничего не случилось! Умоляю тебя… Они такие маленькие! А война — такая жестокая, такая страшная вещь… и такая слепая!
Ее мысли, покинув пределы комнаты, охватывали теперь всех детей и всех матерей, которые пришли по зову колокола укрыться за стенами Монсальви. Она приказала устроить их как можно лучше, ведь она чувствовала себя сестрой этих матерей. И для сеньоры и для пастушки страх за своих детей был одним и тем же. Наверное, и мужчины испытывали этот страх, но в них древняя, унаследованная от предков страсть к битве была сильнее.
И как будто в ответ на ее тревожное обращение к Небу послышались крики часовых, переговаривавшихся через определенный промежуток времени. На стенах города солдаты Николя несли охрану, и, может быть, очень скоро войско графа д'Арманьяка придет к ним на помощь и прогонит этих зубастых хищников. Банда Беро д'Апшье будет уничтожена, и тогда матери Монсальви смогут снова спать спокойно и, забыв о тревоге, вернуться к повседневным делам…
С этой утешительной мыслью Катрин, в последний раз осенив себя крестом, покинула комнату своих детей.
Глава вторая. АЗАЛАИС
— Надо дать ей знать как можно скорее, — настаивал аббат.
Катрин поняла, что уже некоторое время размышляет вслух…
— Арманьякское войско могло бы обойти Апшье с тыла и вымести их как мусор. Граф Бернар содержит в Карлате мощный гарнизон и может без боязни ослабить крепость, отправив нам на выручку несколько отрядов своих лучников.
— Что же, — подытожил Антуан Гудек, — надо туда кого-нибудь послать этой ночью. Пока осада еще не началась, можно выйти по южной дороге. Я и отправлюсь.
Он уже встал со своего места, огромный и черный, как гора. Искреннее желание помочь и смелость выплескивались через край. Но ткач Ноэль Кэру воспротивился.
— И речи быть не может, чтобы шел ты, Туан! Осажденному городу необходим кузнец и оружейник. Но без суконщика обойтись можно вполне. Пойду я!
Опять все стали возражать. Каждый хотел идти, из-за врожденного благородства и великодушия полагая, что именно он должен стать спасителем своего города. Все говорили хором, и поднялся страшный шум, который наконец был прекращен жестом аббата.
— Успокойтесь! Никто из вас не пойдет. Я пошлю одного из наших братьев. Прекрасно зная эти земли, он легко преодолеет восемь лье, которые отделяют нас от Карлата, более того, если, не дай Бог, наш посланец будет схвачен, то ряса спасет его от особенно тяжелой участи. Брат Ефим, идите в монастырь и просите брата Амабля, А госпожа Катрин передаст ему письмо для графини. Он тут же отправится в путь. Ночи стоят темные. Никто не заметит.
Это примирило всех спорящих. Каждый выражал одобрение. С того момента, когда решение было наконец — принято, неясная тревога, сжимавшая сердце каждого из присутствующих, несмотря на смелость, улетучилась как по волшебству.
Торжественный вход Сары с традиционным вином из трав, которое служанки разливали тут же по кубкам, окончательно вернул всем веселость и бодрость духа. Скованность ушла; пили за здоровье Монсальви, его госпожи и людей из Карлата.
В эту минуту образ волка Жеводана стал не таким страшным. Когда все были обнесены, Сара подошла к Катрин, которая писала письмо за бронзовой конторкой.
— Вот уж не думала найти их такими веселыми в тот момент, когда враг у стен замка. Что это на них нашло?
— Только надежда! — улыбнулась молодая женщина. — Мы решили послать монаха в Карлат с просьбой о помощи. И в этой помощи, конечно же, нам не откажут.
— Вся трудность состоит в том, как туда добраться. У Беро должны быть по всем углам факельщики. Ты не боишься, что твой монах попадется им в лапы?
— Брат Амабль ловок и проворен. Он сумеет уберечься… К тому же, моя бедная Сара, нам приходится рисковать, ведь у нас нет выбора.
Через минуту посланец в черном одеянии склонился на колени перед аббатом для получения письма и благословения своего настоятеля. После этого Николя Барраль проводил его. Именитые граждане возвращались по домам: Катрин решилась наконец последовать за Сарой и вернуться в свои апартаменты.
Она пересекла порог спальни с ощущением глубокого облегчения. Комната была светлой и веселой благодаря пылавшему в камине стволу каштана. Цветные стекла, вставленные в свинцовую оправу в высоком узком окне, сверкали как драгоценные камни, освещаемые кострами, пылающими во дворе и на стенах замка. Эти костры будут поддерживать в течение всей осады, чтобы постоянно подогревать смолу и масло. Едкий запах уже распространился в ночном воздухе, понемногу изгоняя привычный запах обрабатываемой земли. И так, Катрин вернулась к себе с чувством глубокого облегчения. Почему, она и сама не очень знала. Может быть, доверяла окружавшим ее стенам и людям?
Усевшись на слишком широкую кровать, она освободилась от стягивающего голову убора, расплела косы. У нее болела голова. Мучительные мысли сдавливали голову, слов тиски.
— Причесать тебя заново? — предложила Сара, подходя к ней с чашкой горячего молока.
— Только не это! — запротестовала молодая женщина.
— Я слишком устала, чтобы спускаться ужинать в главный зал. Пойду поцелую детей, потом лягу, а ты принесешь мне чего-нибудь пожевать.
— У тебя все еще болит голова?
— Да. Но на этот раз, по-моему, у меня веские причины, не находишь?
Не отвечая, Сара завладела головой Катрин и, погрузив свои большие загорелые руки в густую шелковую копну, начала массировать виски.
Морщина прорезала ее лоб, выдавая беспокойство. С того времени как уехал Арно, Катрин была подвержена частым головным болям, которые Сара, правда, умела снимать. На ум ей приходили дурные воспоминания. Девочкой Катрин однажды чуть не умерла от мозговой горячки, вызванной сильным нервным потрясением, и Сара постоянно боялась, что болезнь возобновится.
Молодая женщина тем временем, с безвольно запрокинутой головой, позволяла делать с собой все что угодно, жалея только, что ловкие руки ее» кормилицы» не могут вырвать, как сорную траву, мучившую мысль: почему Беро д'Апшье настаивал на том, что Арно не вернется? Было ли это простым бахвальством, как предполагал аббат, или же эта страшная угроза имела серьезные основания?
— Постарайся ни о чем не думать, — бормотала Сара — Иначе я не смогу облегчить боль…
С тех пор как Сара поселилась в Монсальви, она приумножила свои познания в искусстве облегчать человеческие страдания. Она собирала в окрестностях лекарственные травы, коренья и готовила из них всевозможные снадобья. Постепенно слава о Черной Саре распространилась на несколько лье от замка. Правда, ее репутация целительницы вызывала ненависть у местной колдуньи Ратапеннады, или Летучей мыши, молчаливой старухи с кошачьими глазами, чья хижина пряталась в глубине лесов Обеспейра.
Ратапеннада, настоящее имя которой и возраст были никому не известны, жила, как ей было положено, в компании филина с вороном. В ее конуре обитали змеи и жабы, чей дух холил ее колдовские напитки. Нечего и говорить, что люди Монсальви смертельно боялись старухи: она могла наслать на них всевозможные бедствия — падеж скота, немощь. Боялись, но не решались ее трогать.
Даже сам Арно остерегался ее. Он полагал, что в скором времени старуха отойдет в иной мир, где она никому не сможет досаждать. Местные жители любыми путями избегали ее жилище, но все же иногда случалось кому-нибудь увидеть ее бредущей по дороге безлунными ночами с корзиной яиц хлебом или птицей.
Говорили, что она богата и прячет свои сокровища в канаве со змеями, но все так боялись, что никто — ни самый отпетый мальчишка, ни худший из бандитов не рисковали ее трогать. У нее были кое-какие друзья, вроде Жерве, которого прогнала Катрин и который теперь пришел с мечом в Монсальви.
Что же касается аббата Бернара, то, когда в его присутствии произносилось имя колдуньи, он хмурил брови, молился и осенял себя крестом. Все его попытки вернуть колдунью Богу проваливались, и он понимал, что ничего больше не может поделать со слугой Дьявола. Зато Сара получила его благословение, и он всячески рекомендовал своей пастве пользоваться ее советами. Так постепенно она стала местной целительницей.
Катрин удалось наконец «создать пустоту»в голове, и мигрень отступила. Тогда Сара осторожно спросила:
— Ты знаешь, что паж не вернулся?
Владелица замка подскочила, и ее сердце заколотилось: Что могло случиться? Сколько у этого проклятого дня в запасе осталось дурных новостей?
— Беранже? — воскликнула она. — Не вернулся? Почему ты мне раньше ничего не сказала?
— Я думала, что ты уже заметила… В любом случае я не вижу, что ты можешь сейчас…
— Не вернулся! Боже мой! — обезумела Катрин. — Куда этот мальчик мог деться? Честное слово, я о нем совершенно забыла…
Она выскользнула из рук Сары и нервно зашагала по комнате, заламывая руки. Она повторила:
— Не вернулся!.. — и не в силах свыкнуться с этой мыслью, добавила:
— Но где же он может быть?
Катрин остановилась, не решаясь даже подумать, что ее паж мог находиться в руках Апшье.
С тех пор как полгода назад он, Беранже де Рокморель из тех Рокморелей де Кассаниуз, чей немного обветшалый но еще достаточно прочный замок поднимал над просекой Лота свои суровые стены, поступил к Монсальви, казалось что в дом ворвался свежий ветер.
Четырнадцатилетний Беранже принадлежал к новому еще неизвестному среди знати Оверни и Руерга: он решил что жизнь — это нечто большее, чем битвы меча, охота на кабана или разгульное застолье, когда лопаешься от обжорства или падаешь под стол от перепоя, Это был мечтатель, выдумщик и пацифист. Он был единственный в своем роде, и никто не мог понять, откуда он набрался этих идей. Его отец, Обер, большой любитель ячменного пива, вечно искавший случая раскроить чей-нибудь череп или задрать какую-нибудь юбку, своей силой и буйным нравом был похож на галльского бога Тетатеса, хранителя молнии. Но у Шарите-сюр — Луар он встретил превосходящего его по силе и ловкости разбойника Перрине Грессара. Меткая стрела крепко пригвоздила к дороге мощное тело Обера.
Два его старших сына, Амори и Рено, два гиганта с соломенными волосами, хороши были только в драках и у винных бочек. Об их грубых и разгульных похождениях знала вся долина, об их военных подвигах ходили легенды. Обыватели с почтительным страхом рассказывали о грандиозных попойках и достойных висельников выходках с каноником Сен-Проже. Связанные братской солидарностью, братья Рокморель обожали свою мать Матильду, крепкую колоритную женщину, которая напоминала Катрин ее подругу Эрменгарду де Шатовилен, были привязаны к своему донжону и люто ненавидели своих кузенов де Вьейви, живодеров, ободравших бы и блоху, чтобы заполучить ее шкуру «. У этих кузенов всегда были наготове лодка и веревка для переправы через реку, где они на большой дороге грабили Путешественников. Правда, теперь оба брата, поручив Рокморель заботам мадам Матильды, присоединили свои Копья к знамени Монсальви и весело отправились показать» этим собакам парижанам, большим англичанам, чем сами англичане, что такое славная знать Оверни!«
Среди этих колоритных персонажей Беранже был похож гадкого утенка. Его фамильное сходство ограничивалось только ростом: он был не по возрасту высок и силен. Во всем остальном он резко от них отличался. У него были каштановые волосы и нежное улыбчивое мальчишеское лицо. Он не скрывал, что не любит оружие. Его вкусы, о происхождении которых спрашивал себя каждый в Рокмореле, лежали в области музыки, поэзии, природы, а его кумиром был его тезка трубадур Беранже де Палазоль. К церкви он не питал любовь, и не хотел уходить в послушники.
Однажды он преспокойно поджег монастырь, куда его заперли в надежде сделать из него епископа. После этого семейный совет решил отдать его Арно де Монсальви, чья репутация смелого воина не нуждалась в подтверждении, надеясь, что он тут употребит его в какое — нибудь дело.
Арно согласился, но, отбывая в Париж, отложил придворное воспитание молодого Рокмореля до своего возвращения. Он поручил его заботам дона де Галоба, своего старого учителя фехтования, чтобы тот вбил в эту странную голову навыки, необходимые будущему рыцарю.
» Будут и другие сражения, — сказал тогда Арно своей жене. — Битва за Париж слишком опасна, чтобы вести на нее совершенно неопытного мальчика «.
Итак, Беранже остался в Монсальви, где жил в свое удовольствие, носясь целыми днями с лютней за спиной, как менестрель, сочиняя баллады, кантилены, песенки и напевая их бессонными ночами Катрин. В первый же день своего прибытия он сделал Катрин своей официальной музой. Но в глубине сердца Беранже тайно поклонялся своей кузине Оветте де Монтарналь, пятнадцатилетней девочке, хрупкой, как лилия. Именно по этой причине он так яростно противился постригу, но скорее дал бы вырвать себе язык, чем признался бы в своей любви. Две семьи — Монтарналь и Вьеиви — составляли двойной ряд заграждений, и Беранже мудро рассудил, что лучше немного подождать, прежде чем объявлять о своем увлечении. Он молчал, философски ожидая лучших времен, но, отправляясь гулять по окрестностям, всегда выбирал направление к Логу…
Таким вот Катрин и любила своего пажа. Он напоминал ее друга детства, Ландри Пигаса, с которым они обошли все парижские улицы. Песенки, которые он пел, были наивными и свежими, как букетик первоцвета. Поэтому она казнила себя, что за все это время ни разу не вспомнила о Беранже. Она, конечно, была поглощена приготовлениями к осаде, но все же должна была заметить его отсутствие. Неужели несчастный мальчик попал в руки солдафонов Апшье? Катрин этого даже вообразить не смела. Что с ним могло тогда случиться?
Стоя перед Сарой, которая одевала ее в далматику из серого бархата, подбитую серым, в тон, беличьим мехом, молодая женщина повторила волновавший ее вопрос:
— Где он может быть? Он целыми днями бегает по лесам, никогда не предупреждая, куда идет.
— И почти всегда в одном и в том же направлении, проговорила Сара равнодушным голосом, встряхивая влажное платье Катрин. — Он спускается к долине.
— Да правда. Он любит ловить рыбу в реке. Ладно! Может, он и любит реку! Но у него очень я манера удить — нечасто он возвращается с уловом, напротив приходит вымокший до нитки… как будто он все время нырял. В любом случае он должен был уже давно вернуться. Жерода успела наделать достаточно шума своим набатом. Правда, от равнины путь не близкий.
Глаза Катрин сузились до размера двух фиолетовых точек.
— Что ты хочешь мне сказать, Саpa. Сейчас не время для загадок…
— А то, что малышка Монтарналь, которая так редко поднимает глаза от земли, вскружила голову Бернару. Ее ясный взгляд, да и то, что у нее под платьем, способны вскружить голову даже такому охотнику за звездами, как твой влюбленный паж, даже если он для отвода глаз во все горло воспевает фиалковые глаза своей дамы Катрин — что вполне может стоить ему хорошей оплеухи от мессира Арно. Короче, я хочу сказать, что все это плохо кончится. Сир де Монтарналь заметит однажды эту страсть к купанию, и мальчик останется в реке надолго!
— Беранже влюблен! Почему ты мне об этом раньше не сказала?
— Потому что это ни к чему бы не привело. Когда дело касается любви, ты начинаешь таять, как масло на солнце. Но сегодня все гораздо сложнее. Паж мог не успеть подняться…
— Пойди, найди мне Николя Барраля! Надо попытаться наши его сегодня же ночью. Завтра город будет обложен, и Беранже больше не сможет вернуться.
Без дальнейших слой Сара пошла за сержантом, которого нашла у одного из костров на стене. Он заявил Катрин, что не в силах сейчас найти мальчика.
— Ночь слишком темная, госпожа Катрин. В такой тьме потерялся бы сам Сатана! Все, что я могу сделать — это уставить часового к потерне. Если мальчик подойдет и покричит, ему откроют. Если же он не вернется с рассветом, постараюсь предпринять вылазку и поискать за воротами… Но вы уверены, что он появится со стороны Вьейви?
— В этом убеждена Сара!
— Тогда так оно и есть. Она никогда не ошибается… это было сказано таким вкрадчивым голосом, с такой нежностью, что молодая женщина поразилась. Неужели командир ее лучников влюблен в Сару? Решительно, сегодня день сюрпризов. После всего, что случилось, ничему не приходится удивляться. Зрелость, полнота, округлость форм Сары были способны возбудить мечтательного сына гор…
Отослав Николя, Катрин позволила Саре окончательно привести себя в порядок. Ее подбитое мехом платье приятно щекотало кожу от затылка до колен. Это было самое ее удобное платье, и она любила его надевать вечером после целого дня, проведенного на свежем воздухе, или охоты. В нем было хорошо, но теперь она немного сожалела, что надела его сразу. Это платье, сшитое таким образом, чтобы супругам не тратить время на раздевание, напоминало ей слишком о многом!.. Нежное прикосновение меха к коже вызывало воспоминания, а в мягких складках бархата тонкий запах женских духов смешался с другим, мужским запахом, и сегодня это было невыносимо и жестоко. Неужели этот старый кабан уверен, что» Он» больше не вернется… что его голос, его руки, его тело никогда больше не заполнят собой этой комнаты?
— Сними с меня это платье! — закричала Катрин. — Дай мне какое хочешь… любое… только не это!
Она, сжала зубы, чтобы не зареветь в голос, закрыла глаза, чтобы не дать волю слезам, и задрожала вдруг всем телом от любви, тревоги и страха. У нее было желание броситься вон из комнаты, вскочить на лошадь и мчаться до полного изнеможения вперед, оставляя за собой и ночь, и страх. Только бы вырваться из этого кошмара, который держит ее в заточении, скакать к мужу, броситься к нему на грудь, а потом можно и умереть…
Но Сара, уже напуганная ее воплем, бросилась к ней и почти сорвала с нее серое платье. Только на мгновение взглянула она на перекошенное лицо молодой женщины, дрожащей перед ней, и все поняла. Никаких объяснений не требовалось: она так хорошо ее знала.
Обняв нежные плечи, сотрясающиеся от внезапного нервного припадка, осторожно встряхнула Катрин. — — Успокойся, — сказала она с огромной нежностью, внезапно добавила с силой:
— ..Он вернется!..
— Нет… нет! Беро д'Апшье бросил ему это прямо в лицо. Я никогда больше не увижу Арно. Поэтому он и решился напасть.
— Это грубая ловушка. И тебе должно быть стыдно, что попалась в нее. Говорю тебе, он вернется. Я тебя хоть раз обманула? Ведь ты знаешь, что иногда передо мной приподнимается завеса над будущим? Твой супруг вернется, Катрин! Твои страдания с ним еще не кончены.
— Страдания?.. Если он вернется живым, как он может заставить меня страдать?
Сара предпочла прервать этот разговор. Она уже набросила на Катрин мягкое платье из белой шерсти, сотканное ронсийскими женщинами, из плотного мягкого и легкого полотна, на которое так щедр был Жак Кер. Она решительно завязала тесемки на шее и запястьях Катрин, понемногу начинавшей успокаиваться.
— Вот так! Теперь у тебя вид настоящей монашки. Именно так тебе предстоит держаться сегодня вечером, — сказала Сара со смехом. — Теперь иди поцелуй малышей — и в кровать! Я принесу тебе в постель печеных каштанов и побольше ванили с сахаром… если только Мишель не все съел.
Обессиленная, Катрин позволила отвести себя в соседнюю комнату, где располагались Сара и двое детей. Там в камине горел огонь, а у изголовья большой кровати с красными занавесками небольшая масляная лампа мягко освещала светлую головку маленького, совершенно утонувшего в огромной массе белых простыней и стеганого одеяла мальчика. Его густые кудри блестели, как золотая стружка, темные густые ресницы бросали мягкую тень на круглые щечки. Он приоткрыл рот и сосал большой палец, другая рука с маленькими розовыми растопыренными пальцами лежала поверх одеяла.
С сердцем, полным нежности, Катрин взяла эту ручонку, осторожно поцеловала и укрыла одеялом. Потом повернулась к девочке.
По другую сторону ночника в большой каштановой колыбели, где Арно издал свой первый крик, спала с чрезвычайно важным видом Изабелла де Монсальви. Ее крошечное личико с ямочками было уменьшенной копией властного отцовского лица. Густая шелковистая прядь вьющихся волос, выбивавшаяся из-под чепчика на маленький носик, была роскошного черного цвета. Крепко сжатые кулачки придавали ей весьма серьезный вид. На самом же деле Изабелла была вероятно веселым ребенком, от которого сходил с ума весь дом и которая этим прекрасно пользовалась. Катрин понимала, что эта девочка сможет за себя постоять. И если, глядя мечтательные глаза сына, она порой и испытывала мимолетное беспокойство за его слишком мягкий нрав, то была абсолютно спокойна за Изабеллу. Ее насмешливый критический взгляд черных, как у отца, глаз свидетельствовал о твердости характера.
Опустившись на колени между кроватью и колыбелью Катрин стала страстно молиться о том, чтобы опасность покинула эту комнату, эти кровати, эти детские головки, которые она должна защищать.
— Господи, сделай так, чтобы с ними ничего не случилось! Умоляю тебя… Они такие маленькие! А война — такая жестокая, такая страшная вещь… и такая слепая!
Ее мысли, покинув пределы комнаты, охватывали теперь всех детей и всех матерей, которые пришли по зову колокола укрыться за стенами Монсальви. Она приказала устроить их как можно лучше, ведь она чувствовала себя сестрой этих матерей. И для сеньоры и для пастушки страх за своих детей был одним и тем же. Наверное, и мужчины испытывали этот страх, но в них древняя, унаследованная от предков страсть к битве была сильнее.
И как будто в ответ на ее тревожное обращение к Небу послышались крики часовых, переговаривавшихся через определенный промежуток времени. На стенах города солдаты Николя несли охрану, и, может быть, очень скоро войско графа д'Арманьяка придет к ним на помощь и прогонит этих зубастых хищников. Банда Беро д'Апшье будет уничтожена, и тогда матери Монсальви смогут снова спать спокойно и, забыв о тревоге, вернуться к повседневным делам…
С этой утешительной мыслью Катрин, в последний раз осенив себя крестом, покинула комнату своих детей.
Глава вторая. АЗАЛАИС
— Посланец!.. Он мертв!.. Они убили его!.. Отчаянный голос Сары отогнал сон и заставил ее покинуть теплую мягкую кровать.
Этот крик вновь вернул ее в страшный грозный мир. Взгляд остановился на лице наклонившейся над ней Сары. Оно было цвета серого гранита и окаменело от ужаса. Катрин с трудом выдавила:
— Что ты такое говоришь?
— Что убит брат Амабль. Люди Беро схватили его. — Откуда это известно? Нашли его тело? Сара горько усмехнулась.
— Тело? Весь город сбежался на стены, чтобы на не посмотреть. Беро д'Апшье подвесил его на крюк мяса на углу первого дома предместья Сент-Антуан! Беднягу пронзили столько стрел, что он похож на ежа. А одной их на груди прибито твое письмо.
С подкашивающимися от волнения ногами бедная женина упала на сундук, заламывая трясущиеся руки. Она стонала, и Катрин впервые в жизни не узнала ее голоса.
— Это злодеи… демоны… слуги Сатаны! Они нас всех пожрут…
Молодая женщина, уже успевшая вскочить с постели, остановилась, пораженная:
— Сара, это ты? Ты боишься?
Никогда, даже в самые суровые моменты своей жизни, Катрин не видела у своей Сары такого пепельного лица, таких расширенных от ужаса глаз, такого дрожащего рта. Это было так неожиданно, так дико, что Катрин почувствовала, как у нее подгибаются ноги.
В полном отчаянии, готовая плакать, она повторяла, не в силах верить:
— Ты боишься?
Сара закрыла руками лицо и заплакала от страха и от стыда.
— Прости меня! Я понимаю, что расстраиваю тебя… но если бы ты только видела…
— Я иду…
Охваченная гневом, Катрин как попало надела платье, сунула ноги в сапожки и, не подвязав волосы, бросилась из комнаты, вихрем слетела по широкой лестнице и вылетела на улице.
Подобно буре, с развевающейся за спиной светлой гривой, она, ничего не замечая вокруг, пересекла широкий двор, чуть не сбила с ног возвращающегося Жосса и, не слыша того, что он ей сказал, бросилась дальше. Она неслась по равной улице, поднимая юбки, чтобы легче было бежать, Она не знала, ни что будет делать, ни зачем бежит. Катрин толкала неизвестная сила, делавшая ее каким-то другим, неизвестным существом, переполненным бешенством и злобой.
Она бросилась на стену и влетела в молчаливую толпу, почтительно перед ней расступившуюся. И толпу эту она тоже не узнала: все лица были того же серого цвета, что и лицо Сары, все глаза были пусты, а уста безмолвны. Кто-то пробормотал странным хриплым голосом:
— Божий человек… Он умер.
Действительно был мертв. Как Сара и говорила, изрешеченный стрелами несчастный монах висел на крюке в своей грубой монашеской одежде, задубевшей от засохшей крови, — жуткая и гротескная фигура, со скрюченными предсмертной судорогой пальцами больших ступней. Несколько слов, произнесенных незнакомым голосом, привели госпожу де Монсальви в ужас, сковавший ее людей. Жертвой был человек Бога! Это преступление привело всех в состояние шока и оцепенения.
Внизу около трупа, повернувшись к потрясенному городу, скалили зубы два солдата.
Стоя на колючем ветру плато, Катрин закричала вне себя:
— Да, он мертв! Его убили! А вы все так и будете молча смотреть на него, ничего не делая?
И, прежде, чем ее жест был предупрежден, она вырвала лук у одного из солдат. Ее гнев, превосходящий силы, легко натянул тугую тетиву. Как рассерженная гадюка просвистела стрела, вонзилась в горло одного из бандитов, который рухнул, задыхаясь и захлебываясь кровью. Молодая женщина потянулась за новой стрелой, чтобы сразить второго, но тот уже рухнул рядом с первым, настигнутый стрелой Жосса.
Этот крик вновь вернул ее в страшный грозный мир. Взгляд остановился на лице наклонившейся над ней Сары. Оно было цвета серого гранита и окаменело от ужаса. Катрин с трудом выдавила:
— Что ты такое говоришь?
— Что убит брат Амабль. Люди Беро схватили его. — Откуда это известно? Нашли его тело? Сара горько усмехнулась.
— Тело? Весь город сбежался на стены, чтобы на не посмотреть. Беро д'Апшье подвесил его на крюк мяса на углу первого дома предместья Сент-Антуан! Беднягу пронзили столько стрел, что он похож на ежа. А одной их на груди прибито твое письмо.
С подкашивающимися от волнения ногами бедная женина упала на сундук, заламывая трясущиеся руки. Она стонала, и Катрин впервые в жизни не узнала ее голоса.
— Это злодеи… демоны… слуги Сатаны! Они нас всех пожрут…
Молодая женщина, уже успевшая вскочить с постели, остановилась, пораженная:
— Сара, это ты? Ты боишься?
Никогда, даже в самые суровые моменты своей жизни, Катрин не видела у своей Сары такого пепельного лица, таких расширенных от ужаса глаз, такого дрожащего рта. Это было так неожиданно, так дико, что Катрин почувствовала, как у нее подгибаются ноги.
В полном отчаянии, готовая плакать, она повторяла, не в силах верить:
— Ты боишься?
Сара закрыла руками лицо и заплакала от страха и от стыда.
— Прости меня! Я понимаю, что расстраиваю тебя… но если бы ты только видела…
— Я иду…
Охваченная гневом, Катрин как попало надела платье, сунула ноги в сапожки и, не подвязав волосы, бросилась из комнаты, вихрем слетела по широкой лестнице и вылетела на улице.
Подобно буре, с развевающейся за спиной светлой гривой, она, ничего не замечая вокруг, пересекла широкий двор, чуть не сбила с ног возвращающегося Жосса и, не слыша того, что он ей сказал, бросилась дальше. Она неслась по равной улице, поднимая юбки, чтобы легче было бежать, Она не знала, ни что будет делать, ни зачем бежит. Катрин толкала неизвестная сила, делавшая ее каким-то другим, неизвестным существом, переполненным бешенством и злобой.
Она бросилась на стену и влетела в молчаливую толпу, почтительно перед ней расступившуюся. И толпу эту она тоже не узнала: все лица были того же серого цвета, что и лицо Сары, все глаза были пусты, а уста безмолвны. Кто-то пробормотал странным хриплым голосом:
— Божий человек… Он умер.
Действительно был мертв. Как Сара и говорила, изрешеченный стрелами несчастный монах висел на крюке в своей грубой монашеской одежде, задубевшей от засохшей крови, — жуткая и гротескная фигура, со скрюченными предсмертной судорогой пальцами больших ступней. Несколько слов, произнесенных незнакомым голосом, привели госпожу де Монсальви в ужас, сковавший ее людей. Жертвой был человек Бога! Это преступление привело всех в состояние шока и оцепенения.
Внизу около трупа, повернувшись к потрясенному городу, скалили зубы два солдата.
Стоя на колючем ветру плато, Катрин закричала вне себя:
— Да, он мертв! Его убили! А вы все так и будете молча смотреть на него, ничего не делая?
И, прежде, чем ее жест был предупрежден, она вырвала лук у одного из солдат. Ее гнев, превосходящий силы, легко натянул тугую тетиву. Как рассерженная гадюка просвистела стрела, вонзилась в горло одного из бандитов, который рухнул, задыхаясь и захлебываясь кровью. Молодая женщина потянулась за новой стрелой, чтобы сразить второго, но тот уже рухнул рядом с первым, настигнутый стрелой Жосса.