Страница:
Но все-таки это был старый знакомый, и молодая женщина надеялась узнать от него хоть что-нибудь, однако, мрачнее обычного, затянутый в черную сутану, как зонтик в футляр, аббат удовольствовался сообщением, что «его преосвященство в отчаянии, что вынужден покинуть Одессу, не повидав любимую крестницу, что он просит ее уповать на Господа Бога Иисуса Христа и передает горячее отцовское благословение вместе с письмом, которое он, Бишет, его недостойный слуга, обязан ей вручить, равно как и этот пакет».
Он отдал портфель, в котором оказалось ровно пять тысяч рублей. Удивленная Марианна хотела вскрыть письмо, но, увидев, что аббат, считая свою миссию исполненной, хотел исчезнуть, она задержала его.
— Его преосвященство уже уехал?
— Нет, сударыня. Его преосвященство ждет моего возвращения. Так что я обязан поторопиться, чтобы не опоздать…
— Я хочу пойти с вами. Что за внезапный отъезд?
Разве кардинал не знает, до чего я была счастлива, снова встретив его? И мы даже двумя словами не перебросились!
— Он знает это, сударыня, но следовать за мной — плохая идея, потому что его преосвященство будет очень недоволен. Он также не любит ждать… с вашего разрешения, — добавил он, почти бегом устремляясь к выходу.
— И куда вы едете?
На этот раз ей показалось, что он сейчас заплачет и затопает ногами.
— Но я ничего не знаю, сударыня. Я следую за его преосвященством и никогда не задаю вопросов. Может быть, это письмо вам все объяснит. Теперь, умоляю вас, позвольте мне уйти…
Словно охваченный паникой, он ринулся к двери, на ходу надевая черную шляпу с низкой тульей и широкими полями, такую характерную, что Марианна, не заметившая ее при входе Бишета, поняла, что Жоливаль не ошибся. Бишет был иезуит, не высокого, безусловно, чина в тайных когортах ордена, но тем не менее иезуит!
И поскольку он невольно ответил на один из ее невысказанных вопросов, она не стала его больше мучить и отпустила. Впрочем, ей уже не терпелось ознакомиться с письмом.
Оно оказалось кратким. Готье де Шазей в основном написал то, что уже высказал его посланец, добавив выражение уверенности в скорой встрече с дорогой крестницей и объяснение присылки денег.
«Все, что связано с этим бриллиантом, таит угрозу, — писал он, невольно повторяя доводы Аркадиуса. — Я не хочу, чтобы ты сохранила его, и потому возвращаю твои деньги. Что касается камня, я прошу тебя отвезти его во Францию. Он стоит целое состояние, и я не решаюсь взять его туда, куда я направляюсь. Через шесть месяцев, день в день, к тебе на Лилльскую улицу придет посланец. Он покажет пластинку с четырьмя выгравированными буквами: A.M.D.G.2, и ты отдашь ему камень.
Если ты случайно не окажешься дома, можешь попросить Аделаиду заменить тебя, и ты сослужишь Церкви и твоему королю огромную службу…»
Это письмо от того, кого она всегда считала вторым отцом, вывело из себя Марианну. Она сжала его в комок и бросила под комод. Поистине, кардинал делает то, что только ему нравится! Он встретил ее в критической ситуации и вызволил из нее, это правда. Но затем, даже не дав себе труда поинтересоваться ее нуждами, чаяниями и надеждами, он поручает ей миссию, которой она и не подумает сейчас заняться. Вернуться в Париж. Об этом не может быть и речи! У нее нет короля, и кардинал это прекрасно знает. Единственным монархом, которого она признавала, был император. Тогда что все это значит? И когда наконец те, кто распинается в любви к ней, перестанут присваивать себе право распоряжаться ее особой и временем?..
Несмотря на гнев, она все же подумала, что опасно оставить брошенным письмо от такого человека, как кардинал.
Она встала на четвереньки перед пузатым комодом и попыталась с помощью зонтика вытащить его, когда вошел Жоливаль. Забавляясь, он смотрел на это представление, и, когда молодая женщина, раскрасневшаяся и растрепанная, достала все же злополучный комок, он помог ей встать.
— Во что вы играете? — улыбаясь, спросил он.
— Я не играю. Я выбросила это письмо, но лучше его сжечь. Кстати, прочитайте его, оно вас заинтересует.
Это было сделано быстро. Закончив, Жоливаль поджег бумагу, прошел к камину и там ждал, пока она не сгорела до конца.
— И это все? — возмутилась Марианна.
— Но мне нечего сказать. Вас просят об услуге — окажите ее и постарайтесь — я уже говорил вам — побыстрей забыть обо всем. В любом случае нам необходимо вернуться в Париж. Теперь, — добавил он, вынимая часы, — вам пора готовиться к ужину.
— Ужину? А вы отдаете себе отчет в том, что я должна идти туда одна? И что у меня нет ни малейшего желания? Я напишу извинение, попрошу перенести на потом… Может быть, завтра… сегодня я не в себе!
— Да нет же! Вам нельзя отказываться! Попрошу вас взглянуть…
Схватив за руку, он увлек ее к окну. Снаружи воздух наполнился грохотом барабанов, звуками труб и дудок, тогда как земля гудела под копытами сотен лошадей.
Около казарм сгрудилась большая толпа, глазевшая, как поднимается из порта длинная переливающаяся лента, похожая на гигантскую стальную змею.
— Посмотрите, — сказал Жоливаль, — вот высаживаются два черкесских полка, присланных князем Чичаговым. Как сказал мне Дюкру, губернатор ждал их с нетерпением. Через два дня он собирается возглавить их и присоединиться к армии царя, которая в настоящее время отступает перед войсками Наполеона в Литве.
Если вы хотите освободить Бофора, то сегодня вечером или никогда.
— Аркадиус, вспомните тон его письма! Уверены ли вы, что Ришелье не связывает с этим освобождением некоторые условия?
— Возможно! Но вы достаточно ловки, чтобы играть с огнем и не обжечься. Если вы отвергнете его приглашение, мы не только потеряем шанс, но задетый Ришелье устроит так, что вы не найдете Язона. Конечно, вы вправе выбрать, но выбирайте быстрей! Повторяю, он уезжает через два дня. Я понимаю, это трудно, но это момент узнать, чему вы научились в роли дипломата.
Пока она колебалась, он подошел к креслу, где лежало несколько платьев, наугад взял одно и протянул молодой женщине.
— Поторопитесь, Марианна, и постарайтесь быть неотразимой! В этот вечер вы можете одержать двойную победу.
— Двойную победу?..
— Прежде всего — освобождение Язона. А затем, кто знает? Вы не смогли удержать полки Каменского на Дунае, но, возможно, вы задержите черкесов в Одессе?
Попробуйте убедить его, сколь неуместно французу сражаться с французами!
Жоливаль улыбался с самым невинным видом.
Прижав к себе платье, Марианна бросила на него возмущенный взгляд.
— Можно поверить, что мой крестный — Черный Папа, но вы… бывают моменты, когда я спрашиваю себя, не сам ли вы дьявол…
ГЛАВА III. ПИСЬМО ИЗ ШВЕЦИИ
Он отдал портфель, в котором оказалось ровно пять тысяч рублей. Удивленная Марианна хотела вскрыть письмо, но, увидев, что аббат, считая свою миссию исполненной, хотел исчезнуть, она задержала его.
— Его преосвященство уже уехал?
— Нет, сударыня. Его преосвященство ждет моего возвращения. Так что я обязан поторопиться, чтобы не опоздать…
— Я хочу пойти с вами. Что за внезапный отъезд?
Разве кардинал не знает, до чего я была счастлива, снова встретив его? И мы даже двумя словами не перебросились!
— Он знает это, сударыня, но следовать за мной — плохая идея, потому что его преосвященство будет очень недоволен. Он также не любит ждать… с вашего разрешения, — добавил он, почти бегом устремляясь к выходу.
— И куда вы едете?
На этот раз ей показалось, что он сейчас заплачет и затопает ногами.
— Но я ничего не знаю, сударыня. Я следую за его преосвященством и никогда не задаю вопросов. Может быть, это письмо вам все объяснит. Теперь, умоляю вас, позвольте мне уйти…
Словно охваченный паникой, он ринулся к двери, на ходу надевая черную шляпу с низкой тульей и широкими полями, такую характерную, что Марианна, не заметившая ее при входе Бишета, поняла, что Жоливаль не ошибся. Бишет был иезуит, не высокого, безусловно, чина в тайных когортах ордена, но тем не менее иезуит!
И поскольку он невольно ответил на один из ее невысказанных вопросов, она не стала его больше мучить и отпустила. Впрочем, ей уже не терпелось ознакомиться с письмом.
Оно оказалось кратким. Готье де Шазей в основном написал то, что уже высказал его посланец, добавив выражение уверенности в скорой встрече с дорогой крестницей и объяснение присылки денег.
«Все, что связано с этим бриллиантом, таит угрозу, — писал он, невольно повторяя доводы Аркадиуса. — Я не хочу, чтобы ты сохранила его, и потому возвращаю твои деньги. Что касается камня, я прошу тебя отвезти его во Францию. Он стоит целое состояние, и я не решаюсь взять его туда, куда я направляюсь. Через шесть месяцев, день в день, к тебе на Лилльскую улицу придет посланец. Он покажет пластинку с четырьмя выгравированными буквами: A.M.D.G.2, и ты отдашь ему камень.
Если ты случайно не окажешься дома, можешь попросить Аделаиду заменить тебя, и ты сослужишь Церкви и твоему королю огромную службу…»
Это письмо от того, кого она всегда считала вторым отцом, вывело из себя Марианну. Она сжала его в комок и бросила под комод. Поистине, кардинал делает то, что только ему нравится! Он встретил ее в критической ситуации и вызволил из нее, это правда. Но затем, даже не дав себе труда поинтересоваться ее нуждами, чаяниями и надеждами, он поручает ей миссию, которой она и не подумает сейчас заняться. Вернуться в Париж. Об этом не может быть и речи! У нее нет короля, и кардинал это прекрасно знает. Единственным монархом, которого она признавала, был император. Тогда что все это значит? И когда наконец те, кто распинается в любви к ней, перестанут присваивать себе право распоряжаться ее особой и временем?..
Несмотря на гнев, она все же подумала, что опасно оставить брошенным письмо от такого человека, как кардинал.
Она встала на четвереньки перед пузатым комодом и попыталась с помощью зонтика вытащить его, когда вошел Жоливаль. Забавляясь, он смотрел на это представление, и, когда молодая женщина, раскрасневшаяся и растрепанная, достала все же злополучный комок, он помог ей встать.
— Во что вы играете? — улыбаясь, спросил он.
— Я не играю. Я выбросила это письмо, но лучше его сжечь. Кстати, прочитайте его, оно вас заинтересует.
Это было сделано быстро. Закончив, Жоливаль поджег бумагу, прошел к камину и там ждал, пока она не сгорела до конца.
— И это все? — возмутилась Марианна.
— Но мне нечего сказать. Вас просят об услуге — окажите ее и постарайтесь — я уже говорил вам — побыстрей забыть обо всем. В любом случае нам необходимо вернуться в Париж. Теперь, — добавил он, вынимая часы, — вам пора готовиться к ужину.
— Ужину? А вы отдаете себе отчет в том, что я должна идти туда одна? И что у меня нет ни малейшего желания? Я напишу извинение, попрошу перенести на потом… Может быть, завтра… сегодня я не в себе!
— Да нет же! Вам нельзя отказываться! Попрошу вас взглянуть…
Схватив за руку, он увлек ее к окну. Снаружи воздух наполнился грохотом барабанов, звуками труб и дудок, тогда как земля гудела под копытами сотен лошадей.
Около казарм сгрудилась большая толпа, глазевшая, как поднимается из порта длинная переливающаяся лента, похожая на гигантскую стальную змею.
— Посмотрите, — сказал Жоливаль, — вот высаживаются два черкесских полка, присланных князем Чичаговым. Как сказал мне Дюкру, губернатор ждал их с нетерпением. Через два дня он собирается возглавить их и присоединиться к армии царя, которая в настоящее время отступает перед войсками Наполеона в Литве.
Если вы хотите освободить Бофора, то сегодня вечером или никогда.
— Аркадиус, вспомните тон его письма! Уверены ли вы, что Ришелье не связывает с этим освобождением некоторые условия?
— Возможно! Но вы достаточно ловки, чтобы играть с огнем и не обжечься. Если вы отвергнете его приглашение, мы не только потеряем шанс, но задетый Ришелье устроит так, что вы не найдете Язона. Конечно, вы вправе выбрать, но выбирайте быстрей! Повторяю, он уезжает через два дня. Я понимаю, это трудно, но это момент узнать, чему вы научились в роли дипломата.
Пока она колебалась, он подошел к креслу, где лежало несколько платьев, наугад взял одно и протянул молодой женщине.
— Поторопитесь, Марианна, и постарайтесь быть неотразимой! В этот вечер вы можете одержать двойную победу.
— Двойную победу?..
— Прежде всего — освобождение Язона. А затем, кто знает? Вы не смогли удержать полки Каменского на Дунае, но, возможно, вы задержите черкесов в Одессе?
Попробуйте убедить его, сколь неуместно французу сражаться с французами!
Жоливаль улыбался с самым невинным видом.
Прижав к себе платье, Марианна бросила на него возмущенный взгляд.
— Можно поверить, что мой крестный — Черный Папа, но вы… бывают моменты, когда я спрашиваю себя, не сам ли вы дьявол…
ГЛАВА III. ПИСЬМО ИЗ ШВЕЦИИ
Ароматные волны табачного дыма плавали в уютной и изящной комнате, где Марианна и губернатор заканчивали ужин. Через широко открытые в голубую ночь окна вливался опьяняющий аромат цветущих в саду апельсинов, тогда как городские шумы постепенно затихали и удалялись, словно небольшой желтый салон, похожий на волшебный челнок, порвал невидимые путы и уплывал в глубину неба.
Над столом, где в вазе увядали розы, Марианна наблюдала за своим хозяином. Откинувшись в кресле, устремив рассеянный взгляд на длинные белые свечи, герцог неторопливо потягивал трубку, которую молодая женщина разрешила ему закурить. Он выглядел довольным, размякшим, таким далеким от своих губернаторских забот, что Марианну начало беспокоить, заговорит ли он вообще о том, что привело ее в этот дом.
Она не хотела начинать первая, чтобы сразу не оказаться в роли просительницы, следовательно, в неравном положении. Это он, пригласивший ее сюда, должен сделать первый шаг и начать задавать вопросы. Но он явно не торопился…
С момента, когда присланная за ней карета остановилась у нового дворца, избранного им его резиденцией, Марианна решила участвовать до конца в игре, которую он предложит: знатного сеньора, пригласившего на приятный тет-а-тет за ужином очень красивую женщину.
Действовать иначе было бы нелепо.
Она поняла это, когда, встретив ее у входа, он склонился над ее рукой. Производитель работ Септиманий в поношенном сюртуке и запыленных сапогах уступил место мужчине явно благородного происхождения, одетому с редким изяществом в вечерний костюм: черный фрак, освещенный сверкающей звездой французского ордена Святого Духа, черные шелковые чулки, лакированные туфли, белоснежная рубашка и такой же пышный галстук. И Марианна была удивлена, обнаружив столько романтичности в посеребренной смоли его волос и взволнованном выражении матового лица. Он походил на одного из персонажей, неотступно преследовавших воображение юного поэта, хромого англичанина, о котором в Константинополе часто упоминала со смесью восхищения и раздражения Эстер Стенхоп, некоего Байрона…
Герцог проявил себя великолепным хозяином, тактичным и предупредительным. Тонкий и легкий ужин, сопровождавшийся доносившимся издалека концертом Вивальди, был из тех, что могут понравиться женщине. И на всем его протяжении Ришелье говорил очень мало, предпочитая уступить слово музыке, довольствуясь в ее перерывах созерцанием своей гостьи, невыразимо прекрасной, кстати, в вечернем платье из перламутрового атласа, широко открывавшем ее плечи, с единственным украшением — бледной розой, прикрывавшей выступавшие из-под глубокого декольте нежные округлости.
Вошел лакей в белых чулках и пудреном парике, осторожно держа бутылку шампанского, и наполнил два сияющих хрустальных фужера. Когда он исчез, герцог встал и, не отводя от Марианны глаз, воскликнул:
— Я пью за вас, моя дорогая, за вашу красоту, превратившую этот обыденный вечер в один из тех редких и бесценных моментов, когда мужчине хочется стать богом и остановить время…
— А я, — ответила молодая женщина, в свою очередь вставая, — я пью за этот вечер, который останется в моей памяти как одно из самых приятных мгновений.
Они выпили, не спуская друг с друга глаз, затем герцог, покинув свое место, схватил бутылку и сам наполнил бокал гостьи, которая, смеясь, запротестовала:
— Осторожно, господин герцог! Не заставляйте меня слишком много пить… Если только… вы не предложите какой-нибудь другой тост?..
— Справедливо!
Он снова поднял свой бокал, но на сей раз без улыбки и даже с какой-то впечатляющей значительностью произнес:
— Я пью… за, кардинала де Шазея! Пусть он вернется живым и невредимым, выполнив свою опасную миссию, которую он предпринял ради мира на земле, ради короля и Церкви!
Захваченная врасплох Марианна непроизвольно подняла бокал, хотя эта новая ссылка на короля не особенно ей понравилась, однако она ни за что не отказалась бы выпить за здоровье крестного. Впрочем, она могла понять по обращению с ней хозяина во время ужина, что он считает ее женщиной, чьи мысли и политические взгляды находятся в полной гармонии с его собственными.
Он видел в ней только крестницу кардинала, дочь своего товарища, и если он упомянул имя Сант'Анна, то на этот раз без малейшей подозрительности, а наоборот, воздавая должное древности и важным связям этого княжеского рода. Повинуясь голосу благоразумия, она поблагодарила его чарующей улыбкой.
— За моего дорогого крестного, чья заботливость и нежность ко мне всегда неизменны и кто снова проявил их, устранив вчера то ужасное недоразумение.
— Вы слишком снисходительны, называя недоразумением то, что я рассматриваю как беспримерную глупость и непростительную грубость. Когда я подумаю, что эти скоты посмели ударить вас… Вам еще больно?
Его взгляд задержался на плечах молодой женщины с настойчивостью, не имевшей ничего общего с христианским участием. С тихим смехом Марианна, словно в фигуре танца, обернулась вокруг себя, показав спину почти до самого конца.
— Пустяки! Видите, следов уже нет… Но, — добавила она тоном, в котором внезапно появилось беспокойство, — вы упомянули, экселенц, о важной и… опасной миссии?
Она подняла на него блеснувший слезой испуганный взгляд, на который он ответил возгласом сожаления, и, нагнувшись, взял ее руку и задержал в своей.
— Какой же я идиот! Вы вся трепещете от волнения. Я не должен был говорить вам это. Прошу вас, оставим эту комнату и пойдем немного посидим на террасе. Ночь теплая, и на свежем воздухе вам станет хорошо. Вы так побледнели, мне кажется…
— Это правда, — согласилась она, позволив проводить себя через высокую дверь. — Я внезапно сильно испугалась… Мой крестный…
— Один из самых благородных, самых великодушных и мужественных людей, каких я знаю. Он по всем статьям достоин той глубокой нежности, которую я вижу в вас к нему, но, с другой стороны, вы достаточно с ним знакомы, чтобы знать, что ваше волнение, когда он служит нашему делу, ему не по душе.
— Я знаю, знаю. Это ужасный человек, который не может понять страхи и переживания других…
Со вздохом, похожим на легкое рыдание, она села на покрытую светлым шелком кушетку, составлявшую вместе с несколькими стульями меблировку террасы. Это было очаровательное место, откуда открывался вид на шепчущий листвой сад и дальше на залив с переливающейся лунной дорожкой.
Это было одно из тех мест, созданных для признаний или свиданий, таких удобных для долгих бесед, когда сама атмосфера иногда заставляет сказать больше, чем предполагаешь…
И вдруг Марианне захотелось побольше узнать о таинственной миссии кардинала. Если он рискует жизнью, чтобы служить «их» делу, безусловно, это нанесет удар Наполеону и его армии…
Она откинулась на спинку кушетки, подбирая платье, чтобы герцог мог сесть рядом, и на мгновение отдалась тишине и благоуханию сада. Затем неуверенным тоном, словно она с трудом принудила себя к этому, Марианна спросила:
— Экселенц, я знаю, что не должна вас спрашивать, но я так долго ничего не знала о крестном… И не успела я его найти, как снова потеряла… Он исчез… внезапно, не увидев меня больше, не поцеловав… и может быть, я никогда не увижу его! О, умоляю вас, скажите хотя бы, что он не направился в… места, где сражаются… что он не уехал на встречу с… захватчиком!..
Превосходно изображая смятение, она прикоснулась к рукам губернатора и нагнулась к нему, обдав свежим ароматом духов. Он тихо рассмеялся, сжал ее руки в своих и придвинулся к ней так близко, что его взгляд смог проникнуть в глубину ее декольте и сделать там очень волнующие открытия.
— Полноте, дитя мое, полноте! — сказал он снисходительным тоном. — Не беспокойтесь. Кардинал — человек Церкви. Он ничуть не собирается атаковать Бонапарта! Я могу даже довериться вам, ибо не думаю, что это может привести к серьезным последствиям: ведь он уехал в Москву, где его ждет великая задача, если, к несчастью, проклятый Корсиканец доберется туда. Но вы, очевидно, решили, что его арестуют раньше… Мой Бог, как вы возбудимы!.. Не двигайтесь, я принесу вам еще немного шампанского.
Но она вцепилась в него, не чувствуя никакого желания снова попасть в ловушку Бютара.
— Нет, прошу вас, останьтесь! Вы так добры… С вами хорошо. Видите, мне уже лучше… Я меньше боюсь.
Она улыбнулась ему, надеясь, что улыбка будет достаточно соблазнительной, и в самом деле он с готовностью снова сел.
— Это правда? Вы меньше волнуетесь?
— Гораздо меньше. Простите меня! Я становлюсь просто дурочкой, когда речь идет о нем, но, знаете, только ему я обязана своим существованием. Это он тогда нашел меня в разграбленном особняке родителей, спрятал под своим плащом, с опасностью для своей жизни отвез в Англию. Ведь он… вся моя семья…
— А… ваш супруг?
Марианна даже не запнулась.
— Князь умер в прошлом году. У него была собственность в Греции и даже в Константинополе. Именно по этой причине я сделала такое длинное путешествие.
Вы видите, что я не так уж виновата, как вы думали.
— Я уже сказал вам, что был глупцом. Итак, вы вдова? Такая молодая! Такая очаровательная!.. И одинокая!
Он приблизился к ней, и Марианна, все-таки чувствуя беспокойство и упрекая себя за злоупотребление кокетством, поспешила переменить тему разговора.
— Хватит обо мне, это совсем не интересно. Объясните лучше… я никак не могу понять, какому счастливому случаю обязана, встретив здесь моего дорогого кардинала? Неужели он ждал меня? Для этого он должен обладать даром провидения…
— Нет, ваша встреча — чистая случайность, какая, без сомнения, подвластна одному Богу. Когда вы приехали, кардинал был здесь только два дня. Он приехал из Санкт-Петербурга, чтобы доставить мне исключительной важности новости.
— Из Санкт-Петербурга? Тогда новости от царя?
Это правда, что говорят о нем?
— А что о нем говорят?
— Что он красив, как божество! Соблазнителен, полон очарования…
— Это правда, — сказал он проникновенным тоном, который немного раздражал Марианну, — он самый обаятельный из всех встречавшихся мне в высшем свете людей. Он достоин того, чтобы целовать следы его ног… Это венценосный архангел, который спасет всех нас от Бонапарта…
Он поднял голову и теперь смотрел в небо, словно надеясь увидеть спускающегося вниз с распростертыми крыльями своего московского архангела. В то же время он приступил к панегирику Александру I, который, по всей видимости, был его любимым героем, к великой досаде Марианны, начавшей находить, что слишком много времени прошло бесцельно. Она не так уж много узнала из того, что хотела, а о судьбе Язона вообще еще не упоминалось…
Некоторое время она не мешала его излияниям, затем, когда он умолк, чтобы перевести дух, она поспешила подать голос:
— Какой необычайный человек! Однако, экселенц, я боюсь, что злоупотребляю вашим временем! Очевидно, уже очень поздно…
— Поздно? О нет… и затем, в нашем распоряжении вся ночь! Нет, не протестуйте! Скоро, возможно завтра, я тоже уеду, чтобы отвести царю собранные здесь полки. Этот вечер — последние сладостные моменты, которые я переживу перед долгой неизвестностью. Не лишайте меня их!
— Хорошо! Но вы, очевидно, забыли, экселенц, что я пришла сюда с надеждой на вашу милость?
Он сидел так близко к ней, что она ощутила дрожь его тела и решила отодвинуться. Она поняла, что, пожалуй, несколько грубо вернула его к реальности и он обижен. Но поскольку он, похоже, забыл о своем обещании, она решила не церемониться и не обращать внимания на его настроение.
— Милость? — угрюмо сказал он. — Что же это?
Ах да… Американский корсар! Шпион, без сомнения, и шпион на службе Бонапарта. В противном случае я не вижу, что могло привести его сюда.
— Шпион не воспользовался бы бригом такого тоннажа. Слишком неудачный способ проникнуть в чужую страну, экселенц. И до настоящего времени мистер Бофор занимался главным образом торговлей вином. Что касается службы у Бонапарта — избавь нас Бог от него, — заверяю вас, что об этом не может быть и речи! Еще не так давно он испытал прелести парижских тюрем… и даже Брестской каторги!..
Ришелье не ответил. Он встал и, скрестив руки на груди, стал ходить перед немного обеспокоенной Марианной. Решительно, этот человек был необычным. Действия его непредсказуемы, а внутренняя энергия, казалось, обладала склонностью мгновенно изливаться…
Вдруг, так же резко, как это умел делать сам Наполеон, он остановился перед молодой женщиной и бросил:
— Этот человек! Кто он вам? Ваш любовник?
Марианна глубоко вздохнула и постаралась сохранить спокойствие, видя, с каким вниманием он вглядывается в ее лицо. Он, видимо, надеялся на взрыв притворного негодования, к которому так часто прибегают влюбленные женщины и которое никого не обманывает. Марианна ловко избежала приготовленной ловушки и, откинувшись назад, тихо рассмеялась.
— Какое бедное у вас воображение, экселенц! Итак, по-вашему, существует только единственная категория мужчин, которым женщина может желать помочь выбраться из затруднительного положения?
— Конечно, нет! Но этот Бофор все-таки не брат вам. А вы предприняли долгое и опасное путешествие, чтобы просить за него.
— Долгое? Опасное? Пересечь Черное море? Полноте, господин герцог, будьте серьезны…
Марианна внезапно встала и, сразу став строгой, сухо заявила:
— Я знаю Язона Бофора очень давно, экселенц.
Впервые я увидела его у моей тетки в Селтон-Холле, где его сердечно принимали, как, впрочем, и во всей Англии. Он был в числе близких друзей принца Георга и для меня навсегда остался дорогим другом, я повторяю, другом юности!
— Другом юности? Вы можете поклясться?
Она ощутила в его голосе дрожь горькой ревности и поняла, что его необходимо убедить, если она хочет спасти Язона. Грациозно поведя прекрасными плечами, она игриво проворковала:
— Конечно, я клянусь! Однако, не желая вас обидеть, господин герцог, я не могу не сказать, что вы ведете себя, как ревнивый муж… а не как друг, новый, правда, но в котором я надеялась найти теплоту… понимание, даже нежность, принимая во внимание связывающие нас давние узы…
Тяжело дыша, он напряженно смотрел на нее, словно хотел что-то прочесть в глубине ее изумрудных глаз, бездонных и чарующих, как море. Затем Марианна постепенно почувствовала, как в нем что-то расслабилось, дрогнуло…
— Идем! — сказал он, взяв ее за руку и увлекая в дом.
Следуя за ним, она прошла маленький желтый салон, где чадили огарки, затем вымощенный черным мрамором коридор и оказалась в просторном, освещенном горевшей на бюро свечой рабочем кабинете, который с его тщательно задернутыми большими занавесями из синего бархата показался ей мрачным и душным, как гробница.
Не отпуская ее руку, герцог направился к столу, заваленному бумагами и папками из зеленого марокена.
Здесь он решился наконец отпустить молодую женщину. Затем, даже не присев, он достал из ящика стола большой лист гербовой бумаги с двуглавым орлом и уже напечатанным текстом, заполнил пустое место, добавил несколько слов и нервным росчерком подписал.
Марианне, с бьющимся сердцем заглядывавшей через его плечо, стало ясно, что это приказ об освобождении Язона и его товарищей. Однако, пока Ришелье нашел палочку воска и поднес ее к пламени свечи, ее блуждающий по столу взгляд задержался на полуоткрытом письме, в котором она едва разобрала несколько слов. Но они показались ей такими тревожными, что она с трудом удержалась, чтобы не протянуть руку к этому документу.
— Тем временем герцог поставил печать. Быстро пробежав текст, он протянул приказ молодой женщине.
— Вот! Вам достаточно только предъявить это коменданту крепости. Он немедленно освободит вашего друга детства и тех, кого арестовали вместе с ним…
Порозовев от радости, она взяла драгоценную бумагу и спрятала ее в невидимый карман, искусно скрытый в складках платья.
— Я бесконечно признательна вам, — пылко сказала она. — Но… могу ли я спросить, не предполагает ли этот приказ также и возвращение корабля?
Ришелье заметно напрягся и нахмурил брови.
— Корабль? Нет. Я глубоко огорчен, но я лишен возможности распоряжаться им. Отныне он принадлежит, по законам морской добычи, русскому флоту.
— Однако, экселенц, у вас нет никаких оснований нанести ущерб иностранному путешественнику, лишив его таким образом единственного средства к существованию. Что может делать моряк без корабля?
— Я не знаю, моя дорогая, но я уже проявил опасное великодушие, вернув свободу человеку, чья страна в настоящее время воюет с Англией, нашей союзницей. Я возвращаю Америке воина, это и так уже немало. Не просите, чтобы я вернул ей еще и военный корабль.
Этот бриг — отличная боевая единица. Наши моряки используют его лучшим образом…
— Ваши моряки? Действительно, господин герцог, возникает вопрос, осталось ли в вас хоть что-нибудь от француза? Если бы ваши предки могли услышать вас, они перевернулись бы в гробах.
Неспособная больше сдерживаться, она дала волю негодованию и выразилась с таким явным, таким ледяным презрением, что губернатор побледнел.
— Вы не имеете права говорить так! — закричал он пронзительным голосом, обязательным спутником гнева. — Россия — верный друг. Она приютила меня, когда Франция закрыла передо мной все двери, а в настоящий момент она собирает все силы для борьбы с узурпатором, с человеком, который для удовлетворения своего ненасытного честолюбия не поколебался предать Европу огню и мечу… Это ради освобождения Франции от ее мучителя она собирается пролить кровь.
— Чтобы освободить Францию, которая никогда не просила оказать ей подобную услугу. И если то, что говорят в городе, правда, вы, герцог де Ришелье, отправитесь завтра во главе иноплеменников…
— ..чтобы сразиться с Наполеоном! Да, я это сделаю! И с какой радостью!
Наступило короткое молчание, которое соперники использовали, чтобы перевести дыхание. Марианна с мечущими молнии глазами еле сдерживалась, но даже с риском для жизни она помешает этому человеку вступить в бой с ее соплеменниками, защищая царя.
— Вы хотите сразиться с ним? Хорошо! А вы подумали о том, что, сражаясь с ним, вы прольете кровь других людей, ваших братьев по крови, соотечественников, пэров Франции, наконец.
— Пэры Франции? Сброд, вынесенный грязной волной Революции и плохо отмытый для громких титулов?
Полноте, сударыня!
— Я сказала: равных вам! Не тех, что именуются Ней, Ожеро, Мюрат или Даву, но подлинных: Сегюр, Кольбер, Монтескье, Кастелан или д'Абувиль… если только ими не окажутся Понятовский или Радзивилл!
Над столом, где в вазе увядали розы, Марианна наблюдала за своим хозяином. Откинувшись в кресле, устремив рассеянный взгляд на длинные белые свечи, герцог неторопливо потягивал трубку, которую молодая женщина разрешила ему закурить. Он выглядел довольным, размякшим, таким далеким от своих губернаторских забот, что Марианну начало беспокоить, заговорит ли он вообще о том, что привело ее в этот дом.
Она не хотела начинать первая, чтобы сразу не оказаться в роли просительницы, следовательно, в неравном положении. Это он, пригласивший ее сюда, должен сделать первый шаг и начать задавать вопросы. Но он явно не торопился…
С момента, когда присланная за ней карета остановилась у нового дворца, избранного им его резиденцией, Марианна решила участвовать до конца в игре, которую он предложит: знатного сеньора, пригласившего на приятный тет-а-тет за ужином очень красивую женщину.
Действовать иначе было бы нелепо.
Она поняла это, когда, встретив ее у входа, он склонился над ее рукой. Производитель работ Септиманий в поношенном сюртуке и запыленных сапогах уступил место мужчине явно благородного происхождения, одетому с редким изяществом в вечерний костюм: черный фрак, освещенный сверкающей звездой французского ордена Святого Духа, черные шелковые чулки, лакированные туфли, белоснежная рубашка и такой же пышный галстук. И Марианна была удивлена, обнаружив столько романтичности в посеребренной смоли его волос и взволнованном выражении матового лица. Он походил на одного из персонажей, неотступно преследовавших воображение юного поэта, хромого англичанина, о котором в Константинополе часто упоминала со смесью восхищения и раздражения Эстер Стенхоп, некоего Байрона…
Герцог проявил себя великолепным хозяином, тактичным и предупредительным. Тонкий и легкий ужин, сопровождавшийся доносившимся издалека концертом Вивальди, был из тех, что могут понравиться женщине. И на всем его протяжении Ришелье говорил очень мало, предпочитая уступить слово музыке, довольствуясь в ее перерывах созерцанием своей гостьи, невыразимо прекрасной, кстати, в вечернем платье из перламутрового атласа, широко открывавшем ее плечи, с единственным украшением — бледной розой, прикрывавшей выступавшие из-под глубокого декольте нежные округлости.
Вошел лакей в белых чулках и пудреном парике, осторожно держа бутылку шампанского, и наполнил два сияющих хрустальных фужера. Когда он исчез, герцог встал и, не отводя от Марианны глаз, воскликнул:
— Я пью за вас, моя дорогая, за вашу красоту, превратившую этот обыденный вечер в один из тех редких и бесценных моментов, когда мужчине хочется стать богом и остановить время…
— А я, — ответила молодая женщина, в свою очередь вставая, — я пью за этот вечер, который останется в моей памяти как одно из самых приятных мгновений.
Они выпили, не спуская друг с друга глаз, затем герцог, покинув свое место, схватил бутылку и сам наполнил бокал гостьи, которая, смеясь, запротестовала:
— Осторожно, господин герцог! Не заставляйте меня слишком много пить… Если только… вы не предложите какой-нибудь другой тост?..
— Справедливо!
Он снова поднял свой бокал, но на сей раз без улыбки и даже с какой-то впечатляющей значительностью произнес:
— Я пью… за, кардинала де Шазея! Пусть он вернется живым и невредимым, выполнив свою опасную миссию, которую он предпринял ради мира на земле, ради короля и Церкви!
Захваченная врасплох Марианна непроизвольно подняла бокал, хотя эта новая ссылка на короля не особенно ей понравилась, однако она ни за что не отказалась бы выпить за здоровье крестного. Впрочем, она могла понять по обращению с ней хозяина во время ужина, что он считает ее женщиной, чьи мысли и политические взгляды находятся в полной гармонии с его собственными.
Он видел в ней только крестницу кардинала, дочь своего товарища, и если он упомянул имя Сант'Анна, то на этот раз без малейшей подозрительности, а наоборот, воздавая должное древности и важным связям этого княжеского рода. Повинуясь голосу благоразумия, она поблагодарила его чарующей улыбкой.
— За моего дорогого крестного, чья заботливость и нежность ко мне всегда неизменны и кто снова проявил их, устранив вчера то ужасное недоразумение.
— Вы слишком снисходительны, называя недоразумением то, что я рассматриваю как беспримерную глупость и непростительную грубость. Когда я подумаю, что эти скоты посмели ударить вас… Вам еще больно?
Его взгляд задержался на плечах молодой женщины с настойчивостью, не имевшей ничего общего с христианским участием. С тихим смехом Марианна, словно в фигуре танца, обернулась вокруг себя, показав спину почти до самого конца.
— Пустяки! Видите, следов уже нет… Но, — добавила она тоном, в котором внезапно появилось беспокойство, — вы упомянули, экселенц, о важной и… опасной миссии?
Она подняла на него блеснувший слезой испуганный взгляд, на который он ответил возгласом сожаления, и, нагнувшись, взял ее руку и задержал в своей.
— Какой же я идиот! Вы вся трепещете от волнения. Я не должен был говорить вам это. Прошу вас, оставим эту комнату и пойдем немного посидим на террасе. Ночь теплая, и на свежем воздухе вам станет хорошо. Вы так побледнели, мне кажется…
— Это правда, — согласилась она, позволив проводить себя через высокую дверь. — Я внезапно сильно испугалась… Мой крестный…
— Один из самых благородных, самых великодушных и мужественных людей, каких я знаю. Он по всем статьям достоин той глубокой нежности, которую я вижу в вас к нему, но, с другой стороны, вы достаточно с ним знакомы, чтобы знать, что ваше волнение, когда он служит нашему делу, ему не по душе.
— Я знаю, знаю. Это ужасный человек, который не может понять страхи и переживания других…
Со вздохом, похожим на легкое рыдание, она села на покрытую светлым шелком кушетку, составлявшую вместе с несколькими стульями меблировку террасы. Это было очаровательное место, откуда открывался вид на шепчущий листвой сад и дальше на залив с переливающейся лунной дорожкой.
Это было одно из тех мест, созданных для признаний или свиданий, таких удобных для долгих бесед, когда сама атмосфера иногда заставляет сказать больше, чем предполагаешь…
И вдруг Марианне захотелось побольше узнать о таинственной миссии кардинала. Если он рискует жизнью, чтобы служить «их» делу, безусловно, это нанесет удар Наполеону и его армии…
Она откинулась на спинку кушетки, подбирая платье, чтобы герцог мог сесть рядом, и на мгновение отдалась тишине и благоуханию сада. Затем неуверенным тоном, словно она с трудом принудила себя к этому, Марианна спросила:
— Экселенц, я знаю, что не должна вас спрашивать, но я так долго ничего не знала о крестном… И не успела я его найти, как снова потеряла… Он исчез… внезапно, не увидев меня больше, не поцеловав… и может быть, я никогда не увижу его! О, умоляю вас, скажите хотя бы, что он не направился в… места, где сражаются… что он не уехал на встречу с… захватчиком!..
Превосходно изображая смятение, она прикоснулась к рукам губернатора и нагнулась к нему, обдав свежим ароматом духов. Он тихо рассмеялся, сжал ее руки в своих и придвинулся к ней так близко, что его взгляд смог проникнуть в глубину ее декольте и сделать там очень волнующие открытия.
— Полноте, дитя мое, полноте! — сказал он снисходительным тоном. — Не беспокойтесь. Кардинал — человек Церкви. Он ничуть не собирается атаковать Бонапарта! Я могу даже довериться вам, ибо не думаю, что это может привести к серьезным последствиям: ведь он уехал в Москву, где его ждет великая задача, если, к несчастью, проклятый Корсиканец доберется туда. Но вы, очевидно, решили, что его арестуют раньше… Мой Бог, как вы возбудимы!.. Не двигайтесь, я принесу вам еще немного шампанского.
Но она вцепилась в него, не чувствуя никакого желания снова попасть в ловушку Бютара.
— Нет, прошу вас, останьтесь! Вы так добры… С вами хорошо. Видите, мне уже лучше… Я меньше боюсь.
Она улыбнулась ему, надеясь, что улыбка будет достаточно соблазнительной, и в самом деле он с готовностью снова сел.
— Это правда? Вы меньше волнуетесь?
— Гораздо меньше. Простите меня! Я становлюсь просто дурочкой, когда речь идет о нем, но, знаете, только ему я обязана своим существованием. Это он тогда нашел меня в разграбленном особняке родителей, спрятал под своим плащом, с опасностью для своей жизни отвез в Англию. Ведь он… вся моя семья…
— А… ваш супруг?
Марианна даже не запнулась.
— Князь умер в прошлом году. У него была собственность в Греции и даже в Константинополе. Именно по этой причине я сделала такое длинное путешествие.
Вы видите, что я не так уж виновата, как вы думали.
— Я уже сказал вам, что был глупцом. Итак, вы вдова? Такая молодая! Такая очаровательная!.. И одинокая!
Он приблизился к ней, и Марианна, все-таки чувствуя беспокойство и упрекая себя за злоупотребление кокетством, поспешила переменить тему разговора.
— Хватит обо мне, это совсем не интересно. Объясните лучше… я никак не могу понять, какому счастливому случаю обязана, встретив здесь моего дорогого кардинала? Неужели он ждал меня? Для этого он должен обладать даром провидения…
— Нет, ваша встреча — чистая случайность, какая, без сомнения, подвластна одному Богу. Когда вы приехали, кардинал был здесь только два дня. Он приехал из Санкт-Петербурга, чтобы доставить мне исключительной важности новости.
— Из Санкт-Петербурга? Тогда новости от царя?
Это правда, что говорят о нем?
— А что о нем говорят?
— Что он красив, как божество! Соблазнителен, полон очарования…
— Это правда, — сказал он проникновенным тоном, который немного раздражал Марианну, — он самый обаятельный из всех встречавшихся мне в высшем свете людей. Он достоин того, чтобы целовать следы его ног… Это венценосный архангел, который спасет всех нас от Бонапарта…
Он поднял голову и теперь смотрел в небо, словно надеясь увидеть спускающегося вниз с распростертыми крыльями своего московского архангела. В то же время он приступил к панегирику Александру I, который, по всей видимости, был его любимым героем, к великой досаде Марианны, начавшей находить, что слишком много времени прошло бесцельно. Она не так уж много узнала из того, что хотела, а о судьбе Язона вообще еще не упоминалось…
Некоторое время она не мешала его излияниям, затем, когда он умолк, чтобы перевести дух, она поспешила подать голос:
— Какой необычайный человек! Однако, экселенц, я боюсь, что злоупотребляю вашим временем! Очевидно, уже очень поздно…
— Поздно? О нет… и затем, в нашем распоряжении вся ночь! Нет, не протестуйте! Скоро, возможно завтра, я тоже уеду, чтобы отвести царю собранные здесь полки. Этот вечер — последние сладостные моменты, которые я переживу перед долгой неизвестностью. Не лишайте меня их!
— Хорошо! Но вы, очевидно, забыли, экселенц, что я пришла сюда с надеждой на вашу милость?
Он сидел так близко к ней, что она ощутила дрожь его тела и решила отодвинуться. Она поняла, что, пожалуй, несколько грубо вернула его к реальности и он обижен. Но поскольку он, похоже, забыл о своем обещании, она решила не церемониться и не обращать внимания на его настроение.
— Милость? — угрюмо сказал он. — Что же это?
Ах да… Американский корсар! Шпион, без сомнения, и шпион на службе Бонапарта. В противном случае я не вижу, что могло привести его сюда.
— Шпион не воспользовался бы бригом такого тоннажа. Слишком неудачный способ проникнуть в чужую страну, экселенц. И до настоящего времени мистер Бофор занимался главным образом торговлей вином. Что касается службы у Бонапарта — избавь нас Бог от него, — заверяю вас, что об этом не может быть и речи! Еще не так давно он испытал прелести парижских тюрем… и даже Брестской каторги!..
Ришелье не ответил. Он встал и, скрестив руки на груди, стал ходить перед немного обеспокоенной Марианной. Решительно, этот человек был необычным. Действия его непредсказуемы, а внутренняя энергия, казалось, обладала склонностью мгновенно изливаться…
Вдруг, так же резко, как это умел делать сам Наполеон, он остановился перед молодой женщиной и бросил:
— Этот человек! Кто он вам? Ваш любовник?
Марианна глубоко вздохнула и постаралась сохранить спокойствие, видя, с каким вниманием он вглядывается в ее лицо. Он, видимо, надеялся на взрыв притворного негодования, к которому так часто прибегают влюбленные женщины и которое никого не обманывает. Марианна ловко избежала приготовленной ловушки и, откинувшись назад, тихо рассмеялась.
— Какое бедное у вас воображение, экселенц! Итак, по-вашему, существует только единственная категория мужчин, которым женщина может желать помочь выбраться из затруднительного положения?
— Конечно, нет! Но этот Бофор все-таки не брат вам. А вы предприняли долгое и опасное путешествие, чтобы просить за него.
— Долгое? Опасное? Пересечь Черное море? Полноте, господин герцог, будьте серьезны…
Марианна внезапно встала и, сразу став строгой, сухо заявила:
— Я знаю Язона Бофора очень давно, экселенц.
Впервые я увидела его у моей тетки в Селтон-Холле, где его сердечно принимали, как, впрочем, и во всей Англии. Он был в числе близких друзей принца Георга и для меня навсегда остался дорогим другом, я повторяю, другом юности!
— Другом юности? Вы можете поклясться?
Она ощутила в его голосе дрожь горькой ревности и поняла, что его необходимо убедить, если она хочет спасти Язона. Грациозно поведя прекрасными плечами, она игриво проворковала:
— Конечно, я клянусь! Однако, не желая вас обидеть, господин герцог, я не могу не сказать, что вы ведете себя, как ревнивый муж… а не как друг, новый, правда, но в котором я надеялась найти теплоту… понимание, даже нежность, принимая во внимание связывающие нас давние узы…
Тяжело дыша, он напряженно смотрел на нее, словно хотел что-то прочесть в глубине ее изумрудных глаз, бездонных и чарующих, как море. Затем Марианна постепенно почувствовала, как в нем что-то расслабилось, дрогнуло…
— Идем! — сказал он, взяв ее за руку и увлекая в дом.
Следуя за ним, она прошла маленький желтый салон, где чадили огарки, затем вымощенный черным мрамором коридор и оказалась в просторном, освещенном горевшей на бюро свечой рабочем кабинете, который с его тщательно задернутыми большими занавесями из синего бархата показался ей мрачным и душным, как гробница.
Не отпуская ее руку, герцог направился к столу, заваленному бумагами и папками из зеленого марокена.
Здесь он решился наконец отпустить молодую женщину. Затем, даже не присев, он достал из ящика стола большой лист гербовой бумаги с двуглавым орлом и уже напечатанным текстом, заполнил пустое место, добавил несколько слов и нервным росчерком подписал.
Марианне, с бьющимся сердцем заглядывавшей через его плечо, стало ясно, что это приказ об освобождении Язона и его товарищей. Однако, пока Ришелье нашел палочку воска и поднес ее к пламени свечи, ее блуждающий по столу взгляд задержался на полуоткрытом письме, в котором она едва разобрала несколько слов. Но они показались ей такими тревожными, что она с трудом удержалась, чтобы не протянуть руку к этому документу.
— Тем временем герцог поставил печать. Быстро пробежав текст, он протянул приказ молодой женщине.
— Вот! Вам достаточно только предъявить это коменданту крепости. Он немедленно освободит вашего друга детства и тех, кого арестовали вместе с ним…
Порозовев от радости, она взяла драгоценную бумагу и спрятала ее в невидимый карман, искусно скрытый в складках платья.
— Я бесконечно признательна вам, — пылко сказала она. — Но… могу ли я спросить, не предполагает ли этот приказ также и возвращение корабля?
Ришелье заметно напрягся и нахмурил брови.
— Корабль? Нет. Я глубоко огорчен, но я лишен возможности распоряжаться им. Отныне он принадлежит, по законам морской добычи, русскому флоту.
— Однако, экселенц, у вас нет никаких оснований нанести ущерб иностранному путешественнику, лишив его таким образом единственного средства к существованию. Что может делать моряк без корабля?
— Я не знаю, моя дорогая, но я уже проявил опасное великодушие, вернув свободу человеку, чья страна в настоящее время воюет с Англией, нашей союзницей. Я возвращаю Америке воина, это и так уже немало. Не просите, чтобы я вернул ей еще и военный корабль.
Этот бриг — отличная боевая единица. Наши моряки используют его лучшим образом…
— Ваши моряки? Действительно, господин герцог, возникает вопрос, осталось ли в вас хоть что-нибудь от француза? Если бы ваши предки могли услышать вас, они перевернулись бы в гробах.
Неспособная больше сдерживаться, она дала волю негодованию и выразилась с таким явным, таким ледяным презрением, что губернатор побледнел.
— Вы не имеете права говорить так! — закричал он пронзительным голосом, обязательным спутником гнева. — Россия — верный друг. Она приютила меня, когда Франция закрыла передо мной все двери, а в настоящий момент она собирает все силы для борьбы с узурпатором, с человеком, который для удовлетворения своего ненасытного честолюбия не поколебался предать Европу огню и мечу… Это ради освобождения Франции от ее мучителя она собирается пролить кровь.
— Чтобы освободить Францию, которая никогда не просила оказать ей подобную услугу. И если то, что говорят в городе, правда, вы, герцог де Ришелье, отправитесь завтра во главе иноплеменников…
— ..чтобы сразиться с Наполеоном! Да, я это сделаю! И с какой радостью!
Наступило короткое молчание, которое соперники использовали, чтобы перевести дыхание. Марианна с мечущими молнии глазами еле сдерживалась, но даже с риском для жизни она помешает этому человеку вступить в бой с ее соплеменниками, защищая царя.
— Вы хотите сразиться с ним? Хорошо! А вы подумали о том, что, сражаясь с ним, вы прольете кровь других людей, ваших братьев по крови, соотечественников, пэров Франции, наконец.
— Пэры Франции? Сброд, вынесенный грязной волной Революции и плохо отмытый для громких титулов?
Полноте, сударыня!
— Я сказала: равных вам! Не тех, что именуются Ней, Ожеро, Мюрат или Даву, но подлинных: Сегюр, Кольбер, Монтескье, Кастелан или д'Абувиль… если только ими не окажутся Понятовский или Радзивилл!