Страница:
Жюльетта Бенцони
Недостойные знатные дамы
Взойдя на эшафот, поздно стыдиться содеянного преступления
Тома Корнель
УБИЙСТВЕННЫЕ КОЗНИ АРИСТОКРАТОВ
ПРЯНИК КАТРИН ДЕ ШАТОНЕФ
—Шах и мат!
Отложив в сторону хрустальную шахматную доску, инкрустированную золотом, Филипп Добрый, сидевший в кресле с высокой спинкой, откинулся назад и протянул к огню свои длинные белые руки. Затем он поднял глаза на крестника и улыбнулся:
— Ты снова проиграл, Филипп!
— Я всегда вам проигрываю, монсеньор. Вы для меня слишком сильный противник — по сравнению с вами я играю просто отвратительно. Дофин Людовик играет гораздо лучше меня.
Герцог Бургундский поморщился, как это с ним часто случалось, когда в его присутствии упоминали о дофине — сыне его давнего соперника Карла VII. В поисках пристанища дофин в прошлом году прибыл к бургундскому двору, и герцог откровенно побаивался его дьявольского ума.
— Для меня он играет даже слишком хорошо, — пробормотал он. — Я предпочитаю играть с тобой, Филипп, это гораздо приятней. К счастью, ты проигрываешь только в шахматы! Ты хорошо мне служишь.
Филипп По, камергер Бургундии и кавалер ордена Золотого Руна, кивком поблагодарил герцога. Он умел ценить доверие своего сюзерена и крестного, чьи приказы и распоряжения всегда исполнял неукоснительно. Владея поместьем де Ла Рош возле Нолэ, он был одним из самых могущественных сеньоров, подвизавшихся при дворе Филиппа Доброго, которого в Европе с завистью и восхищением называли Великим Герцогом Запада. Ибо немногие королевства могли сравниться с герцогством Бургундским, земли которого граничили с Голландией.
Наступила тишина. Тяжелые веки герцога медленно опустились, и на какое-то время камергеру даже показалось, что его повелитель уснул. Герцогу шел шестой десяток, и нередко сон одолевал его внезапно. Но герцог не спал. Он размышлял, и при этом руки его бессознательно теребили орден Золотого Руна, висевший поверх черной бархатной куртки. Когда же спустя несколько минут герцог продолжил, голос его звучал так, как если бы он обращался к самому себе:
— Я действительно очень доволен тобой, Филипп. Особенно отличился ты в прошлом году, во время переговоров о браке моего сына Шароле с Изабеллой Бургундской, которая только что произвела на свет первого ребенка . И мне вдруг пришло в голову, что я не вознаградил тебя должным образом за устройство этого брака. Надо бы сделать тебе подарок по случаю рождения моей внучки.
— Вы уже столько для меня сделали, сударь!
— Нет-нет, я знаю: тем, кого любишь, обычно забываешь воздать должное. И потом, Филипп, приняв владение, которое я хочу тебе подарить, ты окажешь мне еще одну услугу. Чтобы удержать эти земли, нужен человек сильный и верный, а также храбрый. У тебя есть все эти качества… и я надеюсь, что ты не боишься привидений.
Филипп По, как и следовало ожидать от молодого человека, лишь усмехнулся:
— Привидений? Вы изволите шутить, сударь?
Но герцог не шутил. Тень пробежала по его челу и заволокла водянистые голубые глаза, взгляд которых устремился на пляшущие языки пламени. Неожиданно зрачки герцога расширились, словно в глубине пылающего камина пред ним предстала какая-то страшная картина.
— Нет, Филипп. Просто я решил подарить тебе Шатонеф — земли и замок.
Несмотря на все свое самообладание, Филипп По побледнел. Его могучая рука, привыкшая к рукоятке тяжелого меча, сжала обхватывавший бедра широкий кожаный пояс, украшенный золотыми бляшками.
— Замок?..
Герцог утвердительно кивнул, а потом усталым голосом объяснил:
— Катрин была последней в роду, и потому после суда я взял ее удел под свою опеку, дабы он ни под каким видом не достался д'Оссонвилям. Эта крепость вместе с твоим замком Ла Рош являются ключами к Бургундии: объединив их под твоей властью, я укреплю оборону Дижона. И потом, мне кажется, она рада была бы узнать, что ее владения перешли к тебе. Ведь когда-то она любила тебя…
Забыв на время о правилах приличия, Филипп По отвернулся, медленно подошел к глубокой амбразуре окна и прислонился к холодной стене. На улице сгущалась тьма, стоял сырой мартовский вечер 1457 года. Частый мелкий дождь смывал грязь со стен дворца и наполнял водой каналы Брюгге. И внезапно рыцарю показалось, что вся эта влага обрушилась на него, во всяком случае, его глаза вдруг стали мокрыми. Словно издалека до Филиппа донесся голос герцога:
— Я знаю, ты был против, когда я решил устроить этот брак, вступив в который она погубила свою душу. Но все это было так давно…
— Она была прекрасна! — чуть слышным эхом отозвался камергер. — И она хотела любви, любви во что бы то ни стало… Любой ценой!
Шестнадцатью годами раньше замок Шатонеф со всеми обширными землями перешел в женские руки. Двадцатилетней девушке пришлось самостоятельно управлять замком, который высился на обрывистой скале, нависавшей над долиной реки Бренн. Девушка была богата и отличалась броской красотой, присущей пышущим здоровьем белокурым дочерям Бургундии. Будучи сиротой, она считала, что вправе распоряжаться собой по собственному усмотрению, а надо сказать, претендентов на руку Катрин де Шатонеф было хоть отбавляй — их притягивали не только ее земли, но и она сама. Однако Катрин не торопилась с выбором, зная, что супруг, каким бы нежным он ни был, займет главенствующее положение и станет ее хозяином, более или менее суровым. Поэтому пока она предпочитала наслаждаться недолговечной свободой и получать удовольствие как от робких, так и от дерзких ухаживаний тех, кто домогался ее руки. Впрочем, до сих пор никто не сумел заставить ее сердце забиться сильнее, хотя иногда она сожалела, что ее сосед, юный Филипп По, смотревший на нее восхищенным взором, был на шесть лет ее моложе, а не на десять лет старше. Филипп был красив и, несмотря на нежный возраст, отличался недюжинной силой. В будущем он обещал стать именно таким мужчиной, которого она смогла бы полюбить… Увы! Пока он был еще ребенком, а замку Шатонеф уже сейчас была нужна твердая хозяйская рука.
Мнение романтической девушки разделял герцог. Он знал, что крепость является одной из ключевых позиций на подступах к Дижону, и ей требуется сильный хозяин. Однако планы его шли еще дальше. Постоянно занятый приращением своих земель, расширяя, как только возможно, герцогство Бургундское, Филипп мечтал, выдав замуж прекрасную Катрин, увеличить свои владения. Между Бургундией и принадлежащими ему землями во Фландрии вклинивалась провинция Шампань. И Филипп Добрый желал только одного: постепенно завладеть вышеуказанной Шампанью, а потом присоединить ее к своим территориям, как он уже не раз проделывал с иными землями.
На один из пышных праздников, которые герцог часто устраивал в своих резиденциях (в данном случае речь шла о турнире в Дижоне), была приглашена Катрин де Шатонеф со своей старой тетушкой, исполнявшей обязанности компаньонки. Увидев девушку, Филипп Добрый был поражен ее красотой, а также заметил, сколь глубокое впечатление произвела она на одного шампанского сеньора по имени Жак д'Оссонвиль, чьи обширные владения находились как раз неподалеку от границ Бургундии.
Герцог любил устраивать браки, полезные с государственной точки зрения. Он с упоением исполнял роль свахи и соединял своих подданных нерушимыми узами с поистине королевским вдохновением. При этом он оставался в полнейшем неведении относительно чувств брачующихся сторон — они его просто не интересовали.
Во время турнира в голове Филиппа созрел дерзновенный план: привязать к себе прелестную Катрин узами любви и одновременно выдать ее замуж за шампанского дворянина, который был значительно старше ее и, следуя законам природы, должен был покинуть этот мир гораздо раньше своей будущей супруги. Это предоставило бы герцогу Бургундскому прекрасный повод вмешаться, чтобы защитить права любезной его сердцу молодой вдовы. Он мог бы дать отпор законному наследнику (юному брату д'Оссонвиля) и таким образом расширить свои владения за счет вожделенных земель Шампани.
План удался только наполовину. Д'Оссонвиль, втайне поощряемый герцогом, быстро стал в ряд официальных претендентов на руку девушки, но выступление Филиппа в роли соблазнителя провалилось полностью. С жестокой беспечностью, свойственной молодости, Катрин де Шатонеф откровенно заявила ему, что хотя он и герцог, но для нее слишком стар. Катрин хотелось бы вступить в брак с: каким-нибудь молодым и красивым сеньором, своим ровесником, который бы обеспечил ей радости любви. В то же время она надеялась, что имя супруга позволит ей занять то место, на которое она была вправе рассчитывать по рождению. Иными словами, Катрин де Шатонеф не чувствовала в себе призвания стать герцогской фавориткой.
Филипп Добрый испытал жестокое разочарование. Он обожал женщин и с ранней молодости коллекционировал любовниц. Сопротивление Катрин взбесило его. Но раз женщина была для него недоступна, он поклялся во что бы то ни стало завладеть ее землями. И однажды упрямица получила официальное распоряжение выйти замуж за сира д'Оссонвиля — и как можно скорее.
Столь прямолинейный приказ поверг девушку в смятение, можно сказать, даже в отчаяние. Отказывая сорокалетнему герцогу, она вовсе не собиралась бросаться в объятия человека еще более старого и гораздо менее привлекательного! Катрин попыталась защитить себя. Попросив аудиенции, она стала умолять Филиппа позволить ей повременить с браком, внушавшим ей отвращение. Увы, в ответ она получила ледяной отказ и формальное подтверждение предыдущего распоряжения. Ей дали понять, что брак этот обусловлен высшими интересами герцогства Бургундского, подданной которого она является, и она должна быть счастлива оказанным ей высоким доверием.
— К тому же, — прибавил в заключение герцог, — вы совершите вполне благочестивый поступок. Вы скрасите последние годы жизни почтенного человека, который, без сомнения, будет относиться к вам скорее как к дочери, нежели как к жене. Вы станете для него последней отрадой: несчастный на коленях будет обожать вас, словно святую деву! Поверьте, придет время, и вы будете мне благодарны за то, что я устроил этот брак.
Эти слова Катрин де Шатонеф запомнила навсегда. Ибо следует признать, что, набрасывая картину будущей жизни юной мадам д'Оссонвиль, Филипп Добрый проявил недюжинное воображение. Нежные и поэтические краски, которыми он расписал ее будущее, разительно отличались от того, что ожидало ее на деле…
В первую же брачную ночь Катрин почувствовала, что Жак д'Оссонвиль отнюдь не собирается обращаться с ней «по-отцовски». Он сделал ее женщиной, вволю насладившись ее телом, но его ласки отнюдь не вызвали у Катрин энтузиазма. Напротив, они породили в ней глубокое отвращение. Однако хуже всего было то, что д'Оссонвиль вскоре увез жену в Шампань, в свой замок, даже отдаленно не напоминающий ее роскошное жилище в Бургундии.
Замок Монтре-ле-Сек, окруженный дремучими лесами, находился в нескольких лье от Эпиналя и больше напоминал тюрьму, чем дворец, где живут в свое удовольствие. Вскоре молодая жена владельца замка обнаружила, что в этом унылом жилище царит раз и навсегда установленный порядок. И этот порядок предполагает, что с женой сеньора обращаются скорее как с привилегированной служанкой, но отнюдь не как с хозяйкой замка…
Запертая в Монтре, где золото и ковры были сложены в сундуки, а свечи и дрова отмерялись чрезвычайно скудно, где служанки, опустив очи долу, бесшумно скользили по сырым пустынным коридорам, Катрин скоро почувствовала себя пленницей. Дни ее проходили в часовне, в заботах по дому и чтении благочестивых книг, которые выбирал для нее капеллан. По ночам же она вынуждена была удовлетворять все возрастающие аппетиты мужа, обезумевшего как от любви, так и от ревности. Вскоре муж уже внушал ей нестерпимый ужас, и из-за этого ночи превратились для нее в арену борьбы — глухой, скрытой и жестокой. Охваченный желанием, муж пытался во что бы то ни стало сделать жене наследника, та же неустанно молила небо не даровать ей детей. При одной лишь мысли о том, что она может произвести на свет плод этих омерзительных ночей, ей делалось дурно. Но что могут молитвы против природы? А природа, увы, создала Катрин для того, чтобы она рожала…
Но однажды вечером судьба подсказала ей неожиданный ответ на мучивший ее вопрос.
— Чтобы не иметь детей, госпожа, недостаточно просто молиться. Старая Жиро знает секрет, как свести на нет все усилия мужа.
Мадам д'Оссонвиль так и подскочила на своей скамеечке для молитв и только потом обернулась. Позади, смиренно опустив глаза, стояла Перетта — юная служанка, приставленная к ней, дабы оказывать мелкие услуги и заботиться о ее немногочисленных туалетах.
— Почему ты это сказала? — спросила Катрин.
— Потому что я нечаянно услышала, о чем вы просите. Благородная госпожа так страдает — даже не замечает, что молится во весь голос. Но Господу легче выполнить просьбу, когда ему немного подсобят…
Некоторое время Катрин смотрела на служанку, прикидывая, можно ли ей доверять. Заметив ее испытующий взгляд, Перетта подняла глаза, и в них было нечто такое, что хозяйка вздрогнула.
— Хозяин жесток! — прошептала девушка. — Так кто же захочет, чтобы на свет появился еще один мучитель?
— А ты знаешь эту Жиро?
— Это моя тетка. Местные боятся ее и говорят, что она колдунья, но она им нужна, потому что умеет лечить болезни. Она также знает, что надо делать, чтобы не было детей.
На следующее утро, когда муж, поднявшись чуть свет, умчался в одно из своих поместий, Катрин отправилась к старухе, чья хижина находилась на краю дремучего леса. Вскоре она возвратилась в замок; с собой она принесла флакон с какой-то мутной жидкостью, и ей было велено через месяц прийти за следующим. К великой ярости мужа, в замке так и не появилось ни наследника, ни наследницы. Все усилия Жака д'Оссонвиля были напрасны, однако возраст его вполне позволял думать, что причиною того был он сам…
Шли годы, и, быть может, Катрин так бы и погрязла в этой унылой, однообразной жизни, позабыв, что такое солнце, если бы богу не было угодно послать ей знак — настоящий соблазн, против которого невозможно устоять.
Через десять лет после свадьбы чета д'Оссонвилей ничем не отличалась от сотен себе подобных семейств: великая страсть мужа прошла, и жена, избавившись от того, что она почитала суровой повинностью, молча влачила свое унылое существование. Однако она все еще была молода и красива, несмотря на свои мрачные платья, которые никто не осмелился бы назвать нарядами. Но кого интересовали подобные вещи в этом унылом замке?
Однако случилось так, что однажды в замок прибыл, мужчина. Он был молод, отважен и полон жизни. Дальний родственник д'Оссонвиля, этот человек принадлежал к той ветви семейства, предок которой был бастардом, поэтому владелец замка Монтре взял его к себе в дом в качестве управляющего. Его звали Жиро де Пармантье, и вместе с ним в замок вошли любовь и искушение.
Юноша быстро понял, что под серыми платьями мадам д'Оссонвиль скрывается очаровательная женщина в расцвете молодости, обуреваемая единственным желанием: жить. Любовь поразила их обоих — одновременно и с одинаковой силой. Не успев провести под одной крышей и недели, Катрин и Жиро уже знали, что ничто не сможет им воспрепятствовать любить друг друга. Однако долгие месяцы они сопротивлялись искушению, каждый сумел возвести на пути своей любви мощную преграду: он — из осторожности, она — из гордости. Катрин так долго мечтала о необыкновенной любви, что теперь ей было тяжко признаваться себе, что она влюбилась в простого управляющего.
Однако любовь оказалась сильнее. Однажды вечером, когда дела удерживали д'Оссонвиля вдали от дома, Катрин распахнула Жиро двери своей спальни и свои объятия — и пришла в изумление от той радости, которую он сумел ей доставить.
Постепенно она изменилась, в ней проснулся вкус к жизни, что повергло в великую растерянность семейство мужа и в великую тревогу самого престарелого супруга. После стольких лет брака он успел охладеть к жене и успокоиться на ее счет: ревность, снедавшая его сердце сразу после свадьбы, постепенно стихла. Да и родственники удовлетворенно взирали, как молодая хозяйка замка словно вся съежилась, замкнулась в себе и облачилась в серый наряд, вполне под стать своей унылой жизни. Возникли даже предположения, что если д'Оссонвиль умрет, жена ненадолго переживет его. И вдруг Катрин словно подменили — она вспомнила, что еще молода, и принялась растрачивать свою нетронутую молодость. За ней начали следить.
Хотя эта слежка не слишком докучала влюбленным, вскоре оба были одержимы одной идеей: убрать ненавистного мужа. Призвали на помощь старуху Жиро (не состоявшую в родственных связях с красавцем-управляющим) со всем арсеналом любовных и прочих чародейских напитков, однако безуспешно: д'Оссонвиль был словно чудесным образом заговорен от злых козней. Более того, казалось, что его жизненные силы с каждым днем все прибывают. И вот однажды один из любовников произнес роковое слово. Кто это был, на судебном процессе так и не выяснилось, но, в сущности, это никого особенно не интересовало. Устранить назойливое препятствие решили оба, и оба действовали по взаимному согласию.
— Я достану яд, — сказал Жиро.
— Я дам его мужу, — сказала Катрин.
У нее действительно была такая возможность. Когда она еще жила в Бургундии, тетушка научила ее печь, поведав ей рецепт пряников, которыми уже в те времена славился Дижон. Жак д'Оссонвиль очень любил пряники, которые: пекла его жена, а подмешать яд в тесто ничего не стоило — тем более что вкус у пряников был резкий и необычный.
И вот 22 ноября 1455 года Жиро де Пармантье отправился в Эпиналь за хозяйственными покупками. По дороге он заехал к знакомому старому еврею, и тот за несколько золотых продал ему сернистый мышьяк, который, как известно, является сильнодействующим ядом.
Недрогнувшей рукой Катрин уверенно подмешала этот яд в тесто пряника, который она испекла к возвращению мужа с охоты.
Все получилось именно так, как предвидели оба заговорщика: д'Оссонвиль съел отравленный пряник и отправился спать. Проснуться ему было уже не суждено, и пока он агонизировал, Жиро и Катрин радовались, что все прошло так гладко и успешно. Но судьба успела выдернуть звено из хитроумно сплетенной ими цепочки…
Этим звеном стала Перетта, юная служанка Катрин. Ночью, убирая со стола остатки трапезы, она доела пряник, и наутро на кровати нашли ее уже успевшее остыть мертвое тело.
Совпадение было слишком подозрительным. Семейство д'Оссонвиль тотчас обвинило в убийстве Катрин и человека, о котором все знали, что он является ее любовником. Лейтенант по уголовным делам Жан де Лонгейль арестовал преступников, и они были препровождены в Париж, где их допросили со всей принятой тогда строгостью. Разумеется, под пытками они во всем сознались, и отныне ничто не могло их спасти.
13 марта 1456 года Катрин де Шатонеф, мадам д'Оссонвиль, одетая в желтое рубище и закованная в цепи, была привязана к телеге, запряженной тощей клячей. Телега повлекла ее по покрытой грязью и нечистотами парижской мостовой к Свиному рынку, где обычно варили заживо фальшивомонетчиков и сжигали ведьм. Костер был уже сложен. Спустя несколько минут женщина, посчитавшая возможным купить счастье ценой преступления, уже корчилась в языках пламени. Ее сообщник также окончил свою жизнь на костре — после того как был подвергнут пытке на колесе.
В Брюссельском дворце воцарилась гнетущая тишина, но ни старый герцог, ни его молодой камергер не решались ее нарушить. Каждый погрузился в воспоминания, воскрешая в памяти тот страшный день, когда рассказ о казни Катрин де Шатонеф ужаснул бургундский двор.
Наконец герцог вздохнул:
— Так ты согласен принять Шатонеф, Филипп? Ты единственный, кто сможет изгнать из замка призрак, ибо я уверен, что к тебе душа Катрин не питает зла…
Филипп По преклонил колени перед своим господином и вложил в его руку свои сложенные ладони, невольно повторив таким образом старинный жест, сопровождавший принесение присяги на верность.
— Согласен, монсеньор. Но, с вашего позволения, я перестрою все жилые постройки замка. Иначе я не смогу там жить…
— Делай все, что сочтешь нужным. Главное, что ты согласен принять владение. Понимаешь, с того самого дня, когда состоялся суд, меня гложет раскаяние. Ибо я чувствую себя виновным в случившемся. Теперь же все будет проще… Намного проще!
Отложив в сторону хрустальную шахматную доску, инкрустированную золотом, Филипп Добрый, сидевший в кресле с высокой спинкой, откинулся назад и протянул к огню свои длинные белые руки. Затем он поднял глаза на крестника и улыбнулся:
— Ты снова проиграл, Филипп!
— Я всегда вам проигрываю, монсеньор. Вы для меня слишком сильный противник — по сравнению с вами я играю просто отвратительно. Дофин Людовик играет гораздо лучше меня.
Герцог Бургундский поморщился, как это с ним часто случалось, когда в его присутствии упоминали о дофине — сыне его давнего соперника Карла VII. В поисках пристанища дофин в прошлом году прибыл к бургундскому двору, и герцог откровенно побаивался его дьявольского ума.
— Для меня он играет даже слишком хорошо, — пробормотал он. — Я предпочитаю играть с тобой, Филипп, это гораздо приятней. К счастью, ты проигрываешь только в шахматы! Ты хорошо мне служишь.
Филипп По, камергер Бургундии и кавалер ордена Золотого Руна, кивком поблагодарил герцога. Он умел ценить доверие своего сюзерена и крестного, чьи приказы и распоряжения всегда исполнял неукоснительно. Владея поместьем де Ла Рош возле Нолэ, он был одним из самых могущественных сеньоров, подвизавшихся при дворе Филиппа Доброго, которого в Европе с завистью и восхищением называли Великим Герцогом Запада. Ибо немногие королевства могли сравниться с герцогством Бургундским, земли которого граничили с Голландией.
Наступила тишина. Тяжелые веки герцога медленно опустились, и на какое-то время камергеру даже показалось, что его повелитель уснул. Герцогу шел шестой десяток, и нередко сон одолевал его внезапно. Но герцог не спал. Он размышлял, и при этом руки его бессознательно теребили орден Золотого Руна, висевший поверх черной бархатной куртки. Когда же спустя несколько минут герцог продолжил, голос его звучал так, как если бы он обращался к самому себе:
— Я действительно очень доволен тобой, Филипп. Особенно отличился ты в прошлом году, во время переговоров о браке моего сына Шароле с Изабеллой Бургундской, которая только что произвела на свет первого ребенка . И мне вдруг пришло в голову, что я не вознаградил тебя должным образом за устройство этого брака. Надо бы сделать тебе подарок по случаю рождения моей внучки.
— Вы уже столько для меня сделали, сударь!
— Нет-нет, я знаю: тем, кого любишь, обычно забываешь воздать должное. И потом, Филипп, приняв владение, которое я хочу тебе подарить, ты окажешь мне еще одну услугу. Чтобы удержать эти земли, нужен человек сильный и верный, а также храбрый. У тебя есть все эти качества… и я надеюсь, что ты не боишься привидений.
Филипп По, как и следовало ожидать от молодого человека, лишь усмехнулся:
— Привидений? Вы изволите шутить, сударь?
Но герцог не шутил. Тень пробежала по его челу и заволокла водянистые голубые глаза, взгляд которых устремился на пляшущие языки пламени. Неожиданно зрачки герцога расширились, словно в глубине пылающего камина пред ним предстала какая-то страшная картина.
— Нет, Филипп. Просто я решил подарить тебе Шатонеф — земли и замок.
Несмотря на все свое самообладание, Филипп По побледнел. Его могучая рука, привыкшая к рукоятке тяжелого меча, сжала обхватывавший бедра широкий кожаный пояс, украшенный золотыми бляшками.
— Замок?..
Герцог утвердительно кивнул, а потом усталым голосом объяснил:
— Катрин была последней в роду, и потому после суда я взял ее удел под свою опеку, дабы он ни под каким видом не достался д'Оссонвилям. Эта крепость вместе с твоим замком Ла Рош являются ключами к Бургундии: объединив их под твоей властью, я укреплю оборону Дижона. И потом, мне кажется, она рада была бы узнать, что ее владения перешли к тебе. Ведь когда-то она любила тебя…
Забыв на время о правилах приличия, Филипп По отвернулся, медленно подошел к глубокой амбразуре окна и прислонился к холодной стене. На улице сгущалась тьма, стоял сырой мартовский вечер 1457 года. Частый мелкий дождь смывал грязь со стен дворца и наполнял водой каналы Брюгге. И внезапно рыцарю показалось, что вся эта влага обрушилась на него, во всяком случае, его глаза вдруг стали мокрыми. Словно издалека до Филиппа донесся голос герцога:
— Я знаю, ты был против, когда я решил устроить этот брак, вступив в который она погубила свою душу. Но все это было так давно…
— Она была прекрасна! — чуть слышным эхом отозвался камергер. — И она хотела любви, любви во что бы то ни стало… Любой ценой!
Шестнадцатью годами раньше замок Шатонеф со всеми обширными землями перешел в женские руки. Двадцатилетней девушке пришлось самостоятельно управлять замком, который высился на обрывистой скале, нависавшей над долиной реки Бренн. Девушка была богата и отличалась броской красотой, присущей пышущим здоровьем белокурым дочерям Бургундии. Будучи сиротой, она считала, что вправе распоряжаться собой по собственному усмотрению, а надо сказать, претендентов на руку Катрин де Шатонеф было хоть отбавляй — их притягивали не только ее земли, но и она сама. Однако Катрин не торопилась с выбором, зная, что супруг, каким бы нежным он ни был, займет главенствующее положение и станет ее хозяином, более или менее суровым. Поэтому пока она предпочитала наслаждаться недолговечной свободой и получать удовольствие как от робких, так и от дерзких ухаживаний тех, кто домогался ее руки. Впрочем, до сих пор никто не сумел заставить ее сердце забиться сильнее, хотя иногда она сожалела, что ее сосед, юный Филипп По, смотревший на нее восхищенным взором, был на шесть лет ее моложе, а не на десять лет старше. Филипп был красив и, несмотря на нежный возраст, отличался недюжинной силой. В будущем он обещал стать именно таким мужчиной, которого она смогла бы полюбить… Увы! Пока он был еще ребенком, а замку Шатонеф уже сейчас была нужна твердая хозяйская рука.
Мнение романтической девушки разделял герцог. Он знал, что крепость является одной из ключевых позиций на подступах к Дижону, и ей требуется сильный хозяин. Однако планы его шли еще дальше. Постоянно занятый приращением своих земель, расширяя, как только возможно, герцогство Бургундское, Филипп мечтал, выдав замуж прекрасную Катрин, увеличить свои владения. Между Бургундией и принадлежащими ему землями во Фландрии вклинивалась провинция Шампань. И Филипп Добрый желал только одного: постепенно завладеть вышеуказанной Шампанью, а потом присоединить ее к своим территориям, как он уже не раз проделывал с иными землями.
На один из пышных праздников, которые герцог часто устраивал в своих резиденциях (в данном случае речь шла о турнире в Дижоне), была приглашена Катрин де Шатонеф со своей старой тетушкой, исполнявшей обязанности компаньонки. Увидев девушку, Филипп Добрый был поражен ее красотой, а также заметил, сколь глубокое впечатление произвела она на одного шампанского сеньора по имени Жак д'Оссонвиль, чьи обширные владения находились как раз неподалеку от границ Бургундии.
Герцог любил устраивать браки, полезные с государственной точки зрения. Он с упоением исполнял роль свахи и соединял своих подданных нерушимыми узами с поистине королевским вдохновением. При этом он оставался в полнейшем неведении относительно чувств брачующихся сторон — они его просто не интересовали.
Во время турнира в голове Филиппа созрел дерзновенный план: привязать к себе прелестную Катрин узами любви и одновременно выдать ее замуж за шампанского дворянина, который был значительно старше ее и, следуя законам природы, должен был покинуть этот мир гораздо раньше своей будущей супруги. Это предоставило бы герцогу Бургундскому прекрасный повод вмешаться, чтобы защитить права любезной его сердцу молодой вдовы. Он мог бы дать отпор законному наследнику (юному брату д'Оссонвиля) и таким образом расширить свои владения за счет вожделенных земель Шампани.
План удался только наполовину. Д'Оссонвиль, втайне поощряемый герцогом, быстро стал в ряд официальных претендентов на руку девушки, но выступление Филиппа в роли соблазнителя провалилось полностью. С жестокой беспечностью, свойственной молодости, Катрин де Шатонеф откровенно заявила ему, что хотя он и герцог, но для нее слишком стар. Катрин хотелось бы вступить в брак с: каким-нибудь молодым и красивым сеньором, своим ровесником, который бы обеспечил ей радости любви. В то же время она надеялась, что имя супруга позволит ей занять то место, на которое она была вправе рассчитывать по рождению. Иными словами, Катрин де Шатонеф не чувствовала в себе призвания стать герцогской фавориткой.
Филипп Добрый испытал жестокое разочарование. Он обожал женщин и с ранней молодости коллекционировал любовниц. Сопротивление Катрин взбесило его. Но раз женщина была для него недоступна, он поклялся во что бы то ни стало завладеть ее землями. И однажды упрямица получила официальное распоряжение выйти замуж за сира д'Оссонвиля — и как можно скорее.
Столь прямолинейный приказ поверг девушку в смятение, можно сказать, даже в отчаяние. Отказывая сорокалетнему герцогу, она вовсе не собиралась бросаться в объятия человека еще более старого и гораздо менее привлекательного! Катрин попыталась защитить себя. Попросив аудиенции, она стала умолять Филиппа позволить ей повременить с браком, внушавшим ей отвращение. Увы, в ответ она получила ледяной отказ и формальное подтверждение предыдущего распоряжения. Ей дали понять, что брак этот обусловлен высшими интересами герцогства Бургундского, подданной которого она является, и она должна быть счастлива оказанным ей высоким доверием.
— К тому же, — прибавил в заключение герцог, — вы совершите вполне благочестивый поступок. Вы скрасите последние годы жизни почтенного человека, который, без сомнения, будет относиться к вам скорее как к дочери, нежели как к жене. Вы станете для него последней отрадой: несчастный на коленях будет обожать вас, словно святую деву! Поверьте, придет время, и вы будете мне благодарны за то, что я устроил этот брак.
Эти слова Катрин де Шатонеф запомнила навсегда. Ибо следует признать, что, набрасывая картину будущей жизни юной мадам д'Оссонвиль, Филипп Добрый проявил недюжинное воображение. Нежные и поэтические краски, которыми он расписал ее будущее, разительно отличались от того, что ожидало ее на деле…
В первую же брачную ночь Катрин почувствовала, что Жак д'Оссонвиль отнюдь не собирается обращаться с ней «по-отцовски». Он сделал ее женщиной, вволю насладившись ее телом, но его ласки отнюдь не вызвали у Катрин энтузиазма. Напротив, они породили в ней глубокое отвращение. Однако хуже всего было то, что д'Оссонвиль вскоре увез жену в Шампань, в свой замок, даже отдаленно не напоминающий ее роскошное жилище в Бургундии.
Замок Монтре-ле-Сек, окруженный дремучими лесами, находился в нескольких лье от Эпиналя и больше напоминал тюрьму, чем дворец, где живут в свое удовольствие. Вскоре молодая жена владельца замка обнаружила, что в этом унылом жилище царит раз и навсегда установленный порядок. И этот порядок предполагает, что с женой сеньора обращаются скорее как с привилегированной служанкой, но отнюдь не как с хозяйкой замка…
Запертая в Монтре, где золото и ковры были сложены в сундуки, а свечи и дрова отмерялись чрезвычайно скудно, где служанки, опустив очи долу, бесшумно скользили по сырым пустынным коридорам, Катрин скоро почувствовала себя пленницей. Дни ее проходили в часовне, в заботах по дому и чтении благочестивых книг, которые выбирал для нее капеллан. По ночам же она вынуждена была удовлетворять все возрастающие аппетиты мужа, обезумевшего как от любви, так и от ревности. Вскоре муж уже внушал ей нестерпимый ужас, и из-за этого ночи превратились для нее в арену борьбы — глухой, скрытой и жестокой. Охваченный желанием, муж пытался во что бы то ни стало сделать жене наследника, та же неустанно молила небо не даровать ей детей. При одной лишь мысли о том, что она может произвести на свет плод этих омерзительных ночей, ей делалось дурно. Но что могут молитвы против природы? А природа, увы, создала Катрин для того, чтобы она рожала…
Но однажды вечером судьба подсказала ей неожиданный ответ на мучивший ее вопрос.
— Чтобы не иметь детей, госпожа, недостаточно просто молиться. Старая Жиро знает секрет, как свести на нет все усилия мужа.
Мадам д'Оссонвиль так и подскочила на своей скамеечке для молитв и только потом обернулась. Позади, смиренно опустив глаза, стояла Перетта — юная служанка, приставленная к ней, дабы оказывать мелкие услуги и заботиться о ее немногочисленных туалетах.
— Почему ты это сказала? — спросила Катрин.
— Потому что я нечаянно услышала, о чем вы просите. Благородная госпожа так страдает — даже не замечает, что молится во весь голос. Но Господу легче выполнить просьбу, когда ему немного подсобят…
Некоторое время Катрин смотрела на служанку, прикидывая, можно ли ей доверять. Заметив ее испытующий взгляд, Перетта подняла глаза, и в них было нечто такое, что хозяйка вздрогнула.
— Хозяин жесток! — прошептала девушка. — Так кто же захочет, чтобы на свет появился еще один мучитель?
— А ты знаешь эту Жиро?
— Это моя тетка. Местные боятся ее и говорят, что она колдунья, но она им нужна, потому что умеет лечить болезни. Она также знает, что надо делать, чтобы не было детей.
На следующее утро, когда муж, поднявшись чуть свет, умчался в одно из своих поместий, Катрин отправилась к старухе, чья хижина находилась на краю дремучего леса. Вскоре она возвратилась в замок; с собой она принесла флакон с какой-то мутной жидкостью, и ей было велено через месяц прийти за следующим. К великой ярости мужа, в замке так и не появилось ни наследника, ни наследницы. Все усилия Жака д'Оссонвиля были напрасны, однако возраст его вполне позволял думать, что причиною того был он сам…
Шли годы, и, быть может, Катрин так бы и погрязла в этой унылой, однообразной жизни, позабыв, что такое солнце, если бы богу не было угодно послать ей знак — настоящий соблазн, против которого невозможно устоять.
Через десять лет после свадьбы чета д'Оссонвилей ничем не отличалась от сотен себе подобных семейств: великая страсть мужа прошла, и жена, избавившись от того, что она почитала суровой повинностью, молча влачила свое унылое существование. Однако она все еще была молода и красива, несмотря на свои мрачные платья, которые никто не осмелился бы назвать нарядами. Но кого интересовали подобные вещи в этом унылом замке?
Однако случилось так, что однажды в замок прибыл, мужчина. Он был молод, отважен и полон жизни. Дальний родственник д'Оссонвиля, этот человек принадлежал к той ветви семейства, предок которой был бастардом, поэтому владелец замка Монтре взял его к себе в дом в качестве управляющего. Его звали Жиро де Пармантье, и вместе с ним в замок вошли любовь и искушение.
Юноша быстро понял, что под серыми платьями мадам д'Оссонвиль скрывается очаровательная женщина в расцвете молодости, обуреваемая единственным желанием: жить. Любовь поразила их обоих — одновременно и с одинаковой силой. Не успев провести под одной крышей и недели, Катрин и Жиро уже знали, что ничто не сможет им воспрепятствовать любить друг друга. Однако долгие месяцы они сопротивлялись искушению, каждый сумел возвести на пути своей любви мощную преграду: он — из осторожности, она — из гордости. Катрин так долго мечтала о необыкновенной любви, что теперь ей было тяжко признаваться себе, что она влюбилась в простого управляющего.
Однако любовь оказалась сильнее. Однажды вечером, когда дела удерживали д'Оссонвиля вдали от дома, Катрин распахнула Жиро двери своей спальни и свои объятия — и пришла в изумление от той радости, которую он сумел ей доставить.
Постепенно она изменилась, в ней проснулся вкус к жизни, что повергло в великую растерянность семейство мужа и в великую тревогу самого престарелого супруга. После стольких лет брака он успел охладеть к жене и успокоиться на ее счет: ревность, снедавшая его сердце сразу после свадьбы, постепенно стихла. Да и родственники удовлетворенно взирали, как молодая хозяйка замка словно вся съежилась, замкнулась в себе и облачилась в серый наряд, вполне под стать своей унылой жизни. Возникли даже предположения, что если д'Оссонвиль умрет, жена ненадолго переживет его. И вдруг Катрин словно подменили — она вспомнила, что еще молода, и принялась растрачивать свою нетронутую молодость. За ней начали следить.
Хотя эта слежка не слишком докучала влюбленным, вскоре оба были одержимы одной идеей: убрать ненавистного мужа. Призвали на помощь старуху Жиро (не состоявшую в родственных связях с красавцем-управляющим) со всем арсеналом любовных и прочих чародейских напитков, однако безуспешно: д'Оссонвиль был словно чудесным образом заговорен от злых козней. Более того, казалось, что его жизненные силы с каждым днем все прибывают. И вот однажды один из любовников произнес роковое слово. Кто это был, на судебном процессе так и не выяснилось, но, в сущности, это никого особенно не интересовало. Устранить назойливое препятствие решили оба, и оба действовали по взаимному согласию.
— Я достану яд, — сказал Жиро.
— Я дам его мужу, — сказала Катрин.
У нее действительно была такая возможность. Когда она еще жила в Бургундии, тетушка научила ее печь, поведав ей рецепт пряников, которыми уже в те времена славился Дижон. Жак д'Оссонвиль очень любил пряники, которые: пекла его жена, а подмешать яд в тесто ничего не стоило — тем более что вкус у пряников был резкий и необычный.
И вот 22 ноября 1455 года Жиро де Пармантье отправился в Эпиналь за хозяйственными покупками. По дороге он заехал к знакомому старому еврею, и тот за несколько золотых продал ему сернистый мышьяк, который, как известно, является сильнодействующим ядом.
Недрогнувшей рукой Катрин уверенно подмешала этот яд в тесто пряника, который она испекла к возвращению мужа с охоты.
Все получилось именно так, как предвидели оба заговорщика: д'Оссонвиль съел отравленный пряник и отправился спать. Проснуться ему было уже не суждено, и пока он агонизировал, Жиро и Катрин радовались, что все прошло так гладко и успешно. Но судьба успела выдернуть звено из хитроумно сплетенной ими цепочки…
Этим звеном стала Перетта, юная служанка Катрин. Ночью, убирая со стола остатки трапезы, она доела пряник, и наутро на кровати нашли ее уже успевшее остыть мертвое тело.
Совпадение было слишком подозрительным. Семейство д'Оссонвиль тотчас обвинило в убийстве Катрин и человека, о котором все знали, что он является ее любовником. Лейтенант по уголовным делам Жан де Лонгейль арестовал преступников, и они были препровождены в Париж, где их допросили со всей принятой тогда строгостью. Разумеется, под пытками они во всем сознались, и отныне ничто не могло их спасти.
13 марта 1456 года Катрин де Шатонеф, мадам д'Оссонвиль, одетая в желтое рубище и закованная в цепи, была привязана к телеге, запряженной тощей клячей. Телега повлекла ее по покрытой грязью и нечистотами парижской мостовой к Свиному рынку, где обычно варили заживо фальшивомонетчиков и сжигали ведьм. Костер был уже сложен. Спустя несколько минут женщина, посчитавшая возможным купить счастье ценой преступления, уже корчилась в языках пламени. Ее сообщник также окончил свою жизнь на костре — после того как был подвергнут пытке на колесе.
В Брюссельском дворце воцарилась гнетущая тишина, но ни старый герцог, ни его молодой камергер не решались ее нарушить. Каждый погрузился в воспоминания, воскрешая в памяти тот страшный день, когда рассказ о казни Катрин де Шатонеф ужаснул бургундский двор.
Наконец герцог вздохнул:
— Так ты согласен принять Шатонеф, Филипп? Ты единственный, кто сможет изгнать из замка призрак, ибо я уверен, что к тебе душа Катрин не питает зла…
Филипп По преклонил колени перед своим господином и вложил в его руку свои сложенные ладони, невольно повторив таким образом старинный жест, сопровождавший принесение присяги на верность.
— Согласен, монсеньор. Но, с вашего позволения, я перестрою все жилые постройки замка. Иначе я не смогу там жить…
— Делай все, что сочтешь нужным. Главное, что ты согласен принять владение. Понимаешь, с того самого дня, когда состоялся суд, меня гложет раскаяние. Ибо я чувствую себя виновным в случившемся. Теперь же все будет проще… Намного проще!
ШПАГА И ЯД АББАТА ДЕ ГАНЖА
1. ВИЗИТ К ЛА ВУАЗЕН
Слушание дел в Судебной палате города Тулузы было назначено на 27 мая 1667 года. Как только заседание было открыто, генеральный прокурор Ле Мазюйе встал и попросил слова:
— Господа заседатели, я обязан сообщить вам, что совершено самое страшное преступление, которое когда-либо приходилось расследовать нашему суду. Жертвой его стала мадам де Ганж, убитая своими деверями — шевалье де Ганжем и аббатом де Ганжем. О совершенном злодействе известили сенешаля и прево Монпелье, которые, к сожалению, были не вправе начать расследование, так как обвиняемые принадлежат к знатному семейству. Дабы преступники не остались безнаказанными, необходимо как можно скорее исправить положение. Вот почему я прошу суд назначить по этому делу исполнителей, которые смогли бы отправиться на место преступления, воочию во всем убедиться, вынести постановление об аресте виновных и немедленно начать процесс, чтобы справедливый приговор…
Окончание речи генерального прокурора потонуло в шуме голосов потрясенных сообщением судей. Тотчас для проведения расследования были отряжены двое судейских советников, Гийом де Массно и Амабль де Кателан. В сопровождении двенадцати жандармов города Тулузы они без промедления отправились в путь.
Между тем в самой Тулузе возмущение ужасным убийством стремительно нарастало.
— Убили Прекрасную Провансальку! Убили Прекрасную Провансальку! — кричали на всех перекрестках. Гнев тулузцев не знал границ — но не столько оттого, что оба убийцы являлись родственниками своей жертвы и один из них был священником, сколько потому, что они осмелились покуситься на самую прекрасную женщину юга Франции. Ибо в Тулузе, где каждый в душе почитал себя поэтом, красота считалась даром божьим, заслуживающим всяческого уважения.
Действительно, трудно было найти женщину более очаровательную, чем тридцатидвухлетняя маркиза де Ганж. Однако лестное свое прозвище она получила не у себя в провинции, а при дворе: впервые появившись там, она совершенно очаровала блистательное благородное собрание.
В то время ей было пятнадцать лет, она носила имя маркизы де Кастеллан, и красота ее была столь ослепительна, что шведская королева Христина, увидев ее на балу, громко посетовала, что она не мужчина, а потому не может поухаживать за юной красавицей.
Ее девичье имя было Диана де Жоаннис де Шатоблан де Руссан, она принадлежала к старинной авиньонской семье, мнившей себя потомками Святого Людовика в пятнадцатом колене. Родители Дианы, Габриэль де Жоаннис и Лора де Руссан, выдали ее замуж за моряка Доминика де Кастеллана, маркиза д'Ампюс. Сразу же после замужества молодая женщина была представлена ко двору и имела огромный успех, о котором уже было сказано. Муж Дианы, офицер королевских галер, преследовал в Средиземном море берберских пиратов и, несмотря на взаимную любовь супругов, не слишком много времени проводил со своей молодой и очаровательной женой. Но, разумеется, после каждого возвращения его ожидал нежный прием.
К несчастью, спустя девять месяцев Кастеллан погиб в открытом море неподалеку от Сицилии, где его галера потерпела крушение. Погрузившись в скорбь, молодая вдова оставила двор, вернулась в родной Авиньон (бывший также родиной ее покойного мужа) и, желая выплакаться вволю, сразу же затворилась в монастыре.
Впрочем, у нее хватило здравого смысла, чтобы не постричься в монахини, а избранный ею монастырь, к счастью, не принадлежал к тем твердыням, которые заведомо ограждают своих обитателей от мира. Затворницам могли наносить визиты не только женщины, но и мужчины. Поэтому помимо матери и свекрови, маркизы д'Ампюс, Диану посещало немало молодых людей, привлеченных как ее ослепительной южной красотой, так и солидным состоянием. Все знали, что состояние это должно было еще возрасти после того, как Господь приберет к себе деда молодой женщины, старого Мельхиора де Жоанниса де Ношера, слывшего самым богатым человеком в Провансе.
Благодаря этим частым визитам Диана неожиданно для себя довольно быстро обрела вкус к жизни, и постепенно пребывание в монастыре, несмотря на его далекий от строгости устав, стало казаться ей слишком унылым. Через несколько месяцев, решив, что уже достаточно оплакала своего дорогого Доминика, она покинула монастырь и поселилась в Авиньоне, в роскошном доме деда.
Хозяин дома жил на широкую ногу и всячески старался развлечь любимую внучку. Диану рисовали оба Миньяра: один — в исполненном строгости облике святой, другой же — в облике гораздо менее суровом. Позднее один из биографов художника писал:
«Полагают, для возбуждения воображения художника она использовала тот же способ, что и греческий оратор, желавший собрать голоса ареопага в пользу Фриния, в защиту коего он выступал…»
— Господа заседатели, я обязан сообщить вам, что совершено самое страшное преступление, которое когда-либо приходилось расследовать нашему суду. Жертвой его стала мадам де Ганж, убитая своими деверями — шевалье де Ганжем и аббатом де Ганжем. О совершенном злодействе известили сенешаля и прево Монпелье, которые, к сожалению, были не вправе начать расследование, так как обвиняемые принадлежат к знатному семейству. Дабы преступники не остались безнаказанными, необходимо как можно скорее исправить положение. Вот почему я прошу суд назначить по этому делу исполнителей, которые смогли бы отправиться на место преступления, воочию во всем убедиться, вынести постановление об аресте виновных и немедленно начать процесс, чтобы справедливый приговор…
Окончание речи генерального прокурора потонуло в шуме голосов потрясенных сообщением судей. Тотчас для проведения расследования были отряжены двое судейских советников, Гийом де Массно и Амабль де Кателан. В сопровождении двенадцати жандармов города Тулузы они без промедления отправились в путь.
Между тем в самой Тулузе возмущение ужасным убийством стремительно нарастало.
— Убили Прекрасную Провансальку! Убили Прекрасную Провансальку! — кричали на всех перекрестках. Гнев тулузцев не знал границ — но не столько оттого, что оба убийцы являлись родственниками своей жертвы и один из них был священником, сколько потому, что они осмелились покуситься на самую прекрасную женщину юга Франции. Ибо в Тулузе, где каждый в душе почитал себя поэтом, красота считалась даром божьим, заслуживающим всяческого уважения.
Действительно, трудно было найти женщину более очаровательную, чем тридцатидвухлетняя маркиза де Ганж. Однако лестное свое прозвище она получила не у себя в провинции, а при дворе: впервые появившись там, она совершенно очаровала блистательное благородное собрание.
В то время ей было пятнадцать лет, она носила имя маркизы де Кастеллан, и красота ее была столь ослепительна, что шведская королева Христина, увидев ее на балу, громко посетовала, что она не мужчина, а потому не может поухаживать за юной красавицей.
Ее девичье имя было Диана де Жоаннис де Шатоблан де Руссан, она принадлежала к старинной авиньонской семье, мнившей себя потомками Святого Людовика в пятнадцатом колене. Родители Дианы, Габриэль де Жоаннис и Лора де Руссан, выдали ее замуж за моряка Доминика де Кастеллана, маркиза д'Ампюс. Сразу же после замужества молодая женщина была представлена ко двору и имела огромный успех, о котором уже было сказано. Муж Дианы, офицер королевских галер, преследовал в Средиземном море берберских пиратов и, несмотря на взаимную любовь супругов, не слишком много времени проводил со своей молодой и очаровательной женой. Но, разумеется, после каждого возвращения его ожидал нежный прием.
К несчастью, спустя девять месяцев Кастеллан погиб в открытом море неподалеку от Сицилии, где его галера потерпела крушение. Погрузившись в скорбь, молодая вдова оставила двор, вернулась в родной Авиньон (бывший также родиной ее покойного мужа) и, желая выплакаться вволю, сразу же затворилась в монастыре.
Впрочем, у нее хватило здравого смысла, чтобы не постричься в монахини, а избранный ею монастырь, к счастью, не принадлежал к тем твердыням, которые заведомо ограждают своих обитателей от мира. Затворницам могли наносить визиты не только женщины, но и мужчины. Поэтому помимо матери и свекрови, маркизы д'Ампюс, Диану посещало немало молодых людей, привлеченных как ее ослепительной южной красотой, так и солидным состоянием. Все знали, что состояние это должно было еще возрасти после того, как Господь приберет к себе деда молодой женщины, старого Мельхиора де Жоанниса де Ношера, слывшего самым богатым человеком в Провансе.
Благодаря этим частым визитам Диана неожиданно для себя довольно быстро обрела вкус к жизни, и постепенно пребывание в монастыре, несмотря на его далекий от строгости устав, стало казаться ей слишком унылым. Через несколько месяцев, решив, что уже достаточно оплакала своего дорогого Доминика, она покинула монастырь и поселилась в Авиньоне, в роскошном доме деда.
Хозяин дома жил на широкую ногу и всячески старался развлечь любимую внучку. Диану рисовали оба Миньяра: один — в исполненном строгости облике святой, другой же — в облике гораздо менее суровом. Позднее один из биографов художника писал:
«Полагают, для возбуждения воображения художника она использовала тот же способ, что и греческий оратор, желавший собрать голоса ареопага в пользу Фриния, в защиту коего он выступал…»