Страница:
Не говоря ни слова, даже не поворачиваясь к нему, Аронов сунул Морозини в руку перламутровый бинокль, который тот, пораженный чудесным видением, едва не выронил. Однако удержал и поднес его к глазам. Сначала князь устремил бинокль на сцену, где Марешаль оплакивала уходящие дни, потом перевел взгляд на ложу напротив. Незнакомка сидела чуть в стороне, чтобы на нее не падал свет рампы. Кружевная маска скрывала черты, но белизна кожи, легко угадываемое изящество, то, как прямо она держалась и как гордо была посажена голова на длинной шее, – все это говорило о молодости и о том, что в жилах этой женщины текла благородная кровь.
– Главное, посмотрите на брошь! – шепнул Хромой.
Она того стоила: выложенный из бриллиантов имперский орел, чьим телом служил великолепный опал. Морозини как можно внимательнее изучил его в бинокль, потом вопросительно взглянул на Аронова.
– Да, – прошептал тот. – У меня есть все основания думать, что это наш камень.
Морозини только кивнул – говорить было нельзя, но вскоре акт закончился под бурные аплодисменты. В зале зажегся свет. Незнакомка еще дальше отступила в тень ложи и раскрыла перед собой веер, так чтобы еще больше скрыть лицо.
– Кто она? – спросил Альдо.
– Ей-богу, не представляю, – отвечал Аронов. – Наверняка дама из высшего света, но живет, должно быть, не в Вене. Ни в одном отеле ее не знают, и вообще ее видят только здесь, в Опере, и только тогда, когда дают «Кавалера роз». А это бывает нечасто.
– Как странно! Почему именно этот спектакль?
– Взгляните-ка на ее веер!
Укрывшись за стульями, Морозини снова направил бинокль на даму: роскошный темный черепаховый веер был украшен кружевами, к центральной планке прикреплена серебряная роза. Морозини улыбнулся.
– Роза! Вот в чем причина ее привязанности к этой опере. Наверное, о чем-то ей напоминает…
– Безусловно, но это лишь прибавляет ей таинственности. Драгоценность, которой она себя украсила, принадлежала императрице Елизавете, я в этом уверен. Я видел брошь на портрете и уже тогда знал, что центральный камень – тот, который мы ищем. Прибавлю, что эту даму вижу впервые. Мне говорили, что она была уже на двух представлениях, и я не был уверен, что она придет сегодня. Но все-таки рискнул пригласить вас.
– Вы себе представить не можете, как я вам благодарен! Но ведь можно узнать, кто нанял ложу?
– Конечно. Только их, к сожалению, абонируют на весь сезон. Эта принадлежит графине фон Адлерштейн.
Морозини и не пытался скрыть удивление.
– Какое совпадение!.. Вы знакомы с графиней?
– Лично – нет. Знаю только, что она – теща Морица Кледермана, знаменитого швейцарского коллекционера…
– И бабушка моей бывшей секретарши.
– Да что вы? Вот это интересно! Расскажете?
– О, это еще не самое увлекательное! Есть кое-что и получше: мне кажется, я сегодня днем уже видел эту незнакомку в склепе Капуцинов. Она принесла цветы на могилу эрцгерцога Рудольфа и, если верить монаху-привратнику, пришла не в первый раз. Ей даже разрешается посещать склеп в неурочные часы…
– Еще того лучше! Вы умеете разжечь любопытство, если захотите, дорогой князь. Расскажите-ка мне что-нибудь еще…
Не заставляя себя упрашивать, Альдо описал странное видение в усыпальнице, высокую фигуру, окутанную траурным крепом, на мгновение представившуюся ему призраком скорбящей матери эрцгерцога. Потом рассказал, как преследовал экипаж, который привел его к дворцу на Гиммельфортгассе.
– Хорошо еще, что Вена осталась верна конным экипажам! Если бы ее ждал автомобиль, у меня не было бы ни малейшего…
– Шанса? Да, вам невероятно повезло! Отличная работа, друг мой. Теперь не остается никаких сомнений в том, что дама, конечно же, живет у графини…
– Я пытался сегодня нанести ей визит, но графини сейчас нет в Вене. Какой-то несчастный случай удерживает ее в поместье…
– Неважно, раз дама живет у нее. Может быть, родственница? Во всяком случае, мы проследим за ней после спектакля. У меня здесь машина…
Антракт закончился. Свет погас. Оба замолчали, но, как ни ласкали слух Альдо музыка и голоса, он почти не смотрел на сцену. Его взгляд, то с биноклем, то без него, постоянно возвращался к надменной, роскошной и одновременно скромной фигуре, на которой, подобно звезде в ночи, сияла брошь.
Второй акт закончился бравурным взрывом и чарующими звуками вальса. Почти весь зал вскочил и принялся аплодисментами вызывать артистов на «бис». Но Альдо застыл, глядя в одну точку.
– Да встаньте же! Ведите себя, как все, – шептал ему Аронов, отчаянно хлопая. – Из-за вас на нас обратят внимание. – Князь вздрогнул, подчинился, отметив про себя, что в ложе напротив тоже, видимо, аплодируют, но умеренно.
Второй антракт был короче первого, и не все зрители прогуливались по залу. Разговор наших героев возобновился, но на сей раз вопросами сыпал Морозини:
– Почему она тогда была в трауре? Зачем сейчас эта кружевная маска? Что скрывает эта женщина?.. А может быть, ей просто хочется вызвать любопытство, заинтриговать? В таком случае, она преуспела…
– Я тоже так думал, пока вы не рассказали мне о склепе. Теперь чувствую: здесь что-то иное… Если я правильно вас понял, эта женщина носит траур по эрцгерцогу, покончившему с собой в Майерлинге? Он умер почти сорок пять лет назад. Вам не кажется, что траур слишком долгий?
– Может, это его вдова?
– Стефания Бельгийская? Бог с вами! Сейчас она уже старуха, а в 1900 году она во второй раз вышла замуж, за венгра, и я не знаю толком, что с ней сталось. Эта гораздо моложе! И потом она так величественно держится, чего никак нельзя было сказать о бедной принцессе.
– Тогда дочь? У него вроде была дочь?
– Эрцгерцогиня Елизавета, ставшая княгиней Виндисграц, по возрасту могла бы подойти, но это не она. Дело в том, что я знаком с ней…
– Тогда фанатичка?.. Или помешанная? Однако ее спокойствие опровергает эту гипотезу. И в любом случае это не объясняет, почему она прячет лицо.
– Может быть, она уродлива… или изуродована. Многие более или менее прославленные красавицы, старея, предпочитают вот так прятаться и избегают зеркал, чтобы не видеть в них упадка былой роскоши.
– Необходимо в конце концов встретиться с ней, – сказал Альдо. – Под маской или без оной. Вы уверены, что на ней именно тот опал, который мы ищем?
– Готов поклясться! Хотя совершенно не понимаю, почему бриллиантовый орел сверкает на груди незнакомки. Эрцгерцогиня София подарила его когда-то своей невестке по случаю рождения Рудольфа… наверное, в дополнение к убору, подаренному к свадьбе…
– По-моему, все очень просто. Вы сказали, что личные драгоценности были проданы в Швейцарии. Может быть, наша дама купила эту вещь?
– Нет. Среди тех драгоценностей броши не было.
Начался третий акт. Теперь Морозини уделял спектаклю больше внимания. Его околдовали красота Лотте Леманн и ее чарующий голос. Сосед тоже увлекся зрелищем, и, когда в охваченном предельным восторгом зале снова зажглись люстры и жирандоли, наши друзья обнаружили, что ложа напротив опустела. Незнакомка и ее телохранитель скрылись, не дожидаясь конца представления. Морозини отнесся к этому философски.
– Досадно, конечно, но это не катастрофа, потому что я уверен: дама из склепа и дама из ложи – одно и то же лицо.
– Будем надеяться, что вы не ошиблись…
Как только вышел канцлер-епископ, зал стремительно опустел. Аронов и его спутник взяли в гардеробе один – теплую шубу, другой – просторную, подбитую мехом накидку, которую всегда надевал к фраку. Тут Морозини заметил, что трость с золотым набалдашником появилась снова.
– Отвезти вас на машине? – предложил Аронов. – Нам есть еще о чем поговорить.
– Я живу по соседству, у «Захера». Просто неприлично пользоваться автомобилем. А почему бы вам не поужинать со мной, дорогой барон?
Симон Аронов расхохотался. Его единственный ярко-голубой глаз (тот, что скрывался за моноклем, был стеклянным) заискрился лукавством.
– Вам не дает покоя мой титул? Так знайте, что он подлинный, и я имею на него право. Зато имя не настоящее. Я вообще часто их меняю – в соответствии с выбранной внешностью. Здешнее общество принимает меня в качестве барона Пальмера… И я охотно принимаю ваше предложение.
К удивлению Альдо, он велел шоферу подъехавшего к ним длинного черного «Мерседеса» не ждать и возвращаться домой без него.
– Я ужинаю с другом, – пояснил Аронов. – Фрау Захер вызовет мне фиакр. – И добавил, свободной рукой взяв под руку князя: – После ужина у фрау Анны я всегда предпочитаю возвращаться на лошадях. Это напоминает о прошлом.
– Здесь прошлое всегда неподалеку. Как бы ни менялась власть, австрийцы остаются верны себе.
Двое мужчин под руку дошли до отеля. Дождь наконец кончился, и мокрые мостовые отражали мягкий свет матовых стеклянных шаров, привычными созвездиями сиявших в ночи. Фрау Захер, с гаванской сигарой, зажатой между пальцами, встретила их и поручила заботам предупредительного метрдотеля. Тот провел их через зал в укромное местечко, подальше от традиционного цыганского оркестра, к накрытому белой скатертью столику, украшенному букетом роз. Сама хозяйка шла следом.
– Как обычно – меню эрцгерцога? – с улыбкой спросила она. Шутка была привычной для старых клиентов. Завсегдатаи любили вспоминать о последнем обеде, съеденном здесь Рудольфом за два или три дня перед тем, как отправиться «на охоту» в Майерлинг. Он сам составил меню, включавшее в себя следующие блюда: устрицы, черепаховый суп, омар по-арморикански, отварная форель в красном вине под венецианским соусом, фрикасе из перепелок, цыпленок по-французски, салат, компот, каштановое пюре, мороженое, фирменный торт Захера, сыр и фрукты. Все это сопровождалось шабли, шампанским «Редерер» и хересом. Было чем утолить аппетит даже при дворе Людовика XIV!
– Надо быть молодым да к тому же эрцгерцогом, чтобы все это проглотить, – сказал Хромой. – Разве что вы очень проголодались, дорогой князь? У меня же требования весьма скромные…
Сошлись на устрицах, фрикасе из перепелов, салате и прославленном торте, из напитков – только шампанское, ни с чем не смешивая!
Аронов продолжал о чем-то вполголоса переговариваться с хозяйкой, а Морозини разглядывал его. Этот человек навсегда останется загадкой! Несмотря на два серьезных увечья – он был одноглазым и хромым, – Симон всегда находил способ неузнаваемо изменить свою внешность, причем средства использовал самые простые: парик, как сегодня, шляпу, темные или прозрачные очки, монокль, бороду православного священника, в облике которого однажды явился на кладбище Сан-Микеле в Венеции. Однако в кого бы он ни перевоплотился, он никогда не расставался с тростью эбенового дерева с золотым набалдашником, по которой близко связанные с ним люди безошибочно его узнавали. Что-то вроде талисмана или особенно дорогой сердцу сувенир? Спросить было бы нескромностью, однако Альдо не давал покоя еще один вопрос: голос Симона Аронова, его волшебный, напоминавший черный бархат, голос, придававший ему такое обаяние, – мог ли он изменять и его тоже? Альдо без дальнейших колебаний произнес вопрос вслух, чем немало рассмешил своего спутника.
– По этой части, друг мой, я бы тоже нашел чем вас удивить. Я не только могу менять регистр, но умею говорить со множеством различных акцентов. Только позвольте мне не демонстрировать это здесь.
– Нет, об этом я вас просить не стану, но хотел бы узнать еще кое-что: каким образом вам удается так вписаться в среду, в которой вы находитесь? В Лондоне вы были примерным английским джентльменом. В Венеции можно было поклясться, что вы ведете свое происхождение с Афона по прямой линии. Здесь вы перевоплотились в типичнейшего венского аристократа. Вас здесь знают. Полагаю, время от времени вы здесь живете. Однако недавно вы говорили мне, что Варшава – ваше любимое место жительства. Что же – у вас по дому в каждой столице?
– Как у моряка по жене в каждом порту? Нет. У меня и правда несколько жилищ, но здесь я обитаю во дворце верного и надежного друга на Принц-Эугенштрассе.
Морозини поднял брови. Он достаточно хорошо знал Вену и ее знаменитостей, чтобы не бояться совершить ошибку. Тем не менее он понизил голос до шепота:
– Барон Ротшильд?
– Господину Пальмеру незачем это скрывать, – со снисходительной мягкостью ответил Аронов. – Да, барон Луи. Как и его покойному отцу, ему известно обо мне почти все, и я знаю, что в случае… неприятности я всегда смогу рассчитывать на кров и поддержку в его доме. Если вам нужно будет срочно со мной связаться, без колебаний обращайтесь к нему. За светской наружностью скрывается очень набожный и на редкость мужественный человек.
– Знаю. Мне случалось встречаться с ним, но, признаюсь, хотелось бы узнать его получше. Хотя ему едва ли больше сорока, о нем ходят легенды…
Безупречная память тотчас выдала портрет элегантного худощавого блондина, обладателя непоколебимого хладнокровия и многочисленных талантов. Весьма сведущий ученый, одинаково сильный в ботанике, анатомии и графических искусствах, барон Луи был к тому же великим охотником, сливался с лошадью, подобно кентавру, – он был одним из немногих всадников, кому дозволялось садиться верхом на знаменитых белых «липиццанеров» в «испанской» школе верховой езды в Вене, – а кроме того, замечательно играл в поло. Закоренелый холостяк, он тем не менее обожал женщин и имел у них бешеный успех. Легенда же о его хладнокровии зародилась в довоенные времена, когда он был еще совсем молод. В день торжественного открытия нью-йоркского метро произошла авария, и вентиляция отказала. Вслед за потными, полузадохнувшимися, полураздетыми пассажирами, выбравшимися из этой переделки, появился барон – такой чистенький, словно только что вышел из заботливых рук своего камердинера. Он не снял ни пиджака, ни жилета, и, как говорили ошеломленные спасатели, у него «даже капли пота на лбу не выступило».
– Сейчас Луи охотится в Богемии, но позже я, наверное, смогу познакомить вас. Думаю, он будет очень рад: я ему уже о вас рассказывал.
– А… а другие члены семьи? С ними вы тоже знакомы?
– С французской, английской ветвями? Очень хорошо знаком, – сказал Аронов и прибавил с тонкой улыбкой: – Но не так, как с бароном Луи. Я был близок с его отцом. И остался близким другом сына. Впрочем, поговорим лучше о вас. Кажется, вы последовали моему совету насчет прекрасной леди Фэррэлс?
Морозини пожал плечами.
– Мне не пришлось трудиться. После процесса, за которым вы наверняка следили, она вместе с отцом отбыла в Соединенные Штаты. И не прислала мне ни единой весточки.
– Как? Даже не поблагодарила? Хотя бы две строчки на открытке?
– Ничего.
При звуке имени той, которую он тщетно пытался забыть, Альдо напрягся, и от Симона Аронова это не ускользнуло.
– Вам очень больно?
– Немножко, но со временем я с этим справлюсь, – заверил его Морозини, приступая к перепелкам. В течение нескольких минут оба ели молча, прислушиваясь к пению скрипок. Затем Аронов заговорил снова.
– Моя очередь спрашивать. Во что превратилась Венеция, с тех пор как в Риме воцарился Бенито Муссолини?
– Она все так же прекрасна, все так же соответствует ожиданиям случайных гостей или новобрачных в свадебном путешествии, – вздохнул Морозини, пожав плечами. – Внешне все нормально… Но только на первый взгляд. Прежде лишь изредка случалось заметить пару карабинеров. Теперь то и дело встречаешь мальчишек в черных рубашках и пилотках. Эти тоже ходят парами, и лучше держаться от них подальше: они считают, что им все позволено, и всегда готовы к нападению во славу Италии.
– У вас с ними не было проблем?
– Нет. Конечно, люди с положением обязаны выражать новому режиму верноподданнические чувства, но я – всего-навсего честный коммерсант и стараюсь ни с кем не ссориться. И пока что мне позволено путешествовать по моему усмотрению и вести дела так, как я считаю нужным…
– Вот и придерживайтесь такой позиции. Это самое благоразумное.
Хромой говорил так серьезно, что это произвело на Альдо впечатление. Помолчав, Морозини спросил:
– А помните, в Варшаве вы предсказали мне, что скоро наступит… черный порядок, способный поставить под угрозу всякую свободу?
– …и именно по этой причине нам нужно как можно скорее восстановить в прежнем виде священный нагрудник и возродить Израиль как государство, – закончил Аронов. – А теперь вы хотите спросить, является ли итальянский фашизм этим черным порядком?
– Именно так.
– Скажем, что это первый приступ чудовищной болезни, первый порыв ветра перед бурей. Муссолини – тщеславный фигляр, считающий себя Цезарем, а на деле способный стать лишь Калигулой. Настоящая опасность исходит от Германии – экономика там разрушена, жители в отчаянии. Человек почти безграмотный, непросвещенный, грубый, но красноречивый и одержимый темным демоном, толкающим к войне, силится возродить немецкую гордыню, прославляя силу и пробуждая самые низменные инстинкты. Вы еще не слышали об Адольфе Гитлере?
– Смутно. Кажется, прошлой весной была какая-то демонстрация, верно? Напоминающая демонстрации наших фашистов.
– Верно. Муссолиниевская авантюра может окрылить Гитлера. Пока он возглавляет лишь военизированную банду, но я очень боюсь, что однажды это перерастет в мощный океанский прилив, способный поглотить Европу.
Оперевшись локтями на столешницу и держа в руках бокал, Симон Аронов, казалось, забыл о собеседнике. Его взгляд был устремлен в некую даль, куда Морозини не было доступа, но выражение его лица ясно говорило: он не видит там ничего хорошего. Альдо не терпелось задать еще один вопрос, но в эту минуту Симон закончил фразу:
– Когда он придет к власти – а это однажды случится, – дети Израиля окажутся в смертельной опасности. Впрочем, как и многие другие люди!
– В таком случае, – сказал Морозини, – нельзя терять ни минуты, если мы не хотим опоздать. Надо как можно скорее дополнить нагрудник Великого первосвященника.
Аронов усмехнулся:
– Значит, вы верите в наше старинное предание?
– Отчего бы мне не верить? – буркнул Альдо. – Во всяком случае, даже если Израиль никогда не сможет возродиться как государство, единственный способ помешать этим проклятым камням приносить зло – это вернуть их на место, и я целиком посвящу себя этому. Телом и душой. Сапфир и алмаз оставили после себя кровавые следы, и я полагаю, что два других камня делают то же самое. Что касается опала – если его носила несчастная Сисси, и говорить больше не о чем. А траурное покрывало, скрывающее лицо теперешней его владелицы, тоже не свидетельствует о большом счастье… Надо как можно скорее избавить ее от камня!
– Естественно, я согласен с вами, но надо действовать не торопясь, – серьезно прошептал Хромой. – Вполне возможно, она дорожит этой драгоценностью больше всего на свете. Кто знает, может быть, она ей дороже жизни? В подобном случае, – а я боюсь, что это так и есть! – деньги нам не помогут.
– Думаете, я этого не понимаю? И предполагаю, что на этот раз у вас нет камня на замену, как было в двух предыдущих случаях, иначе вы бы уже сказали мне об этом.
– Верно. Опал не подделаешь. Правда, в Венгрии их добывают и обрабатывают, и, вероятно, можно было бы найти похожий. Я говорю: «вероятно»! Но самая большая проблема – оправа. Орел изготовлен из тщательно отобранных бриллиантов редкой воды. Эта драгоценность стоит очень дорого и, помимо того, что принадлежит Истории, может соблазнить не одного вора. Удачно, что неизвестную даму сопровождает столь внушительный охранник.
– Вы меня встревожили: если она согласится продать камень, в состоянии ли вы его оплатить?
– В этом можете не сомневаться! Я располагаю неограниченными средствами. А сейчас мне пора идти. Большое спасибо за чудесный ужин.
– Мы еще увидимся?
– Если возникнет необходимость или если вы узнаете что-то интересное, приходите во дворец Ротшильдов. Я намерен провести там несколько дней.
Посадив Аронова в экипаж, Морозини задумался, чем бы теперь заняться. Только не в постель. Спать совершенно не хотелось.
Он поднял голову и увидел почти очистившееся небо. Две или три храбрые звездочки подмигивали ему с высоты. Служащий отеля, заметив, что он задержался на ступеньках, предложил вызвать машину.
– Да нет, не нужно, – отозвался Альдо. – Лучше пройдусь немного и выкурю сигару. Пожалуйста, возьмите в гардеробе ресторана мои плащ и шляпу…
Несколько минут спустя Альдо уже спускался по Кертнерштрассе ленивым шагом припозднившегося гуляки, решившего подышать свежим ночным воздухом, чтобы развеять винные пары. Пустынная в такой поздний час – на башне собора Святого Стефана пробило два – роскошная улица, главная артерия города, сверкала тысячами огней, напоминая волшебный грот… Когда Альдо свернул на гораздо хуже освещенную Гиммельфортгассе, ему показалось, что он проник в щель между двумя отвесными скалами. Кое-где мерцали бледные фонари, их света хватало только на то, чтобы не вывихнуть ноги на мостовой, которую мостили во времена Марии-Терезии. Фонари у дворца Адлерштейнов были погашены.
Завернувшись в лучших испанских традициях в плащ и став почти невидимым, Морозини укрылся в углублении портала и принялся внимательно изучать немое здание. Да и слепое тоже: из-за закрытых ставен не пробивался ни один луч света.
Он простоял так довольно долго, раздумывая, как проникнуть в тайну этого строгого фасада, выглядевшего в темноте довольно мрачно из-за неясных и судорожно напряженных фигур поддерживающих балкон атлантов. Но в конце концов ему надоело, он почувствовал себя смешным и пожалел, что пожертвовал хорошей сигарой. Какой бы она ни была таинственной, эта дама в черных кружевах, наверняка в этот поздний час она спит сном праведницы, а у него уже начинают мерзнуть ноги. Единственное и лучшее средство что-то понять – не откладывая увидеться с графиней фон Адлерштейн. Ее нет в Вене? Что ж, он отправится к ней в ее альпийский замок. Вот и все!
Не успел Альдо двинуться прочь из своего укрытия, скрип тяжелой двери заставил его замереть. Широкие ворота дворца отворились, двумя лучами сверкнули фары, и наружу выкатился большой темный лимузин. Внутри – шофер в ливрее и еще трое – их было трудно рассмотреть, но Альдо готов был душу прозакладывать: двое из них – та самая незнакомка и ее телохранитель. Сзади был привязан дорожный сундук и еще много всякого багажа. Наблюдателю не удалось узнать больше: легко преодолев сточную канаву, мощная машина свернула налево, на расположенный по соседству Ринг, и скрылась из виду. Невидимая рука поторопилась закрыть ворота.
Совершенно очевидно: незнакомка покидала Вену. Морозини не видел никакого способа немедленно выяснить, куда она направляется, да и сам факт, что она предпочла путешествовать ночью, не помог рассеять окутывавший ее туман.
Озадаченный Альдо оставил свой наблюдательный пост и на этот раз быстро зашагал к отелю. Не успел он завернуть за угол, как некий человек, тоже во фраке, худой, подвижный, ростом чуть пониже Морозини, выскочил из другого укрытия, на минутку задержался посреди улочки, явно колеблясь, что предпринять, затем раздраженно пожал плечами и – ноги в руки – устремился вслед за князем-антикваром.
На следующее утро, покончив с туалетом, Альдо устроился в своем номере у небольшого письменного стола, затем, отложив фирменную бумагу, вытащил свою визитную карточку, написал несколько слов госпоже фон Адлерштейн, выражая глубокое почтение и прося о встрече «по важному делу». Он запечатал конверт, надел дождевик и перчатки – погода была ненастной, груды туч сражались с ветром, пытавшимся их разогнать, – водрузил на голову твидовую кепку и двинулся в направлении Гиммельфортгассе с твердым намерением проникнуть наконец за эту своенравную дверь.
Она отворилась, и Альдо оказался лицом к лицу с тем самым слугой в национальном костюме, которого накануне встретил на улице. Тот тоже сразу его узнал, но вовсе не обрадовался. На этот раз лед не растаял, более того, брови стражника слегка нахмурились.
– Ваше сиятельство что-то здесь забыли?
– Что я мог забыть? – высокомерно спросил Альдо, не терпевший дерзости в слугах. – По-моему, я не входил в этот дом.
– Я неудачно выразился и прошу ваше сиятельство извинить меня. Я хотел спросить: ваше сиятельство что-то забыли мне сказать?
– Вовсе нет. Я сказал, что передам через вас послание – вот оно!
– Конечно, но разве его не мог принести посыльный из отеля?
– Может быть, и мог, но я решил принести сам и не понимаю, вам-то что за дело! Будьте любезны проследить, чтобы госпожа графиня фон Адлерштейн получила это письмо как можно скорее.
– Как только госпожа графиня вернется, я ей его немедленно передам.
– Главное, посмотрите на брошь! – шепнул Хромой.
Она того стоила: выложенный из бриллиантов имперский орел, чьим телом служил великолепный опал. Морозини как можно внимательнее изучил его в бинокль, потом вопросительно взглянул на Аронова.
– Да, – прошептал тот. – У меня есть все основания думать, что это наш камень.
Морозини только кивнул – говорить было нельзя, но вскоре акт закончился под бурные аплодисменты. В зале зажегся свет. Незнакомка еще дальше отступила в тень ложи и раскрыла перед собой веер, так чтобы еще больше скрыть лицо.
– Кто она? – спросил Альдо.
– Ей-богу, не представляю, – отвечал Аронов. – Наверняка дама из высшего света, но живет, должно быть, не в Вене. Ни в одном отеле ее не знают, и вообще ее видят только здесь, в Опере, и только тогда, когда дают «Кавалера роз». А это бывает нечасто.
– Как странно! Почему именно этот спектакль?
– Взгляните-ка на ее веер!
Укрывшись за стульями, Морозини снова направил бинокль на даму: роскошный темный черепаховый веер был украшен кружевами, к центральной планке прикреплена серебряная роза. Морозини улыбнулся.
– Роза! Вот в чем причина ее привязанности к этой опере. Наверное, о чем-то ей напоминает…
– Безусловно, но это лишь прибавляет ей таинственности. Драгоценность, которой она себя украсила, принадлежала императрице Елизавете, я в этом уверен. Я видел брошь на портрете и уже тогда знал, что центральный камень – тот, который мы ищем. Прибавлю, что эту даму вижу впервые. Мне говорили, что она была уже на двух представлениях, и я не был уверен, что она придет сегодня. Но все-таки рискнул пригласить вас.
– Вы себе представить не можете, как я вам благодарен! Но ведь можно узнать, кто нанял ложу?
– Конечно. Только их, к сожалению, абонируют на весь сезон. Эта принадлежит графине фон Адлерштейн.
Морозини и не пытался скрыть удивление.
– Какое совпадение!.. Вы знакомы с графиней?
– Лично – нет. Знаю только, что она – теща Морица Кледермана, знаменитого швейцарского коллекционера…
– И бабушка моей бывшей секретарши.
– Да что вы? Вот это интересно! Расскажете?
– О, это еще не самое увлекательное! Есть кое-что и получше: мне кажется, я сегодня днем уже видел эту незнакомку в склепе Капуцинов. Она принесла цветы на могилу эрцгерцога Рудольфа и, если верить монаху-привратнику, пришла не в первый раз. Ей даже разрешается посещать склеп в неурочные часы…
– Еще того лучше! Вы умеете разжечь любопытство, если захотите, дорогой князь. Расскажите-ка мне что-нибудь еще…
Не заставляя себя упрашивать, Альдо описал странное видение в усыпальнице, высокую фигуру, окутанную траурным крепом, на мгновение представившуюся ему призраком скорбящей матери эрцгерцога. Потом рассказал, как преследовал экипаж, который привел его к дворцу на Гиммельфортгассе.
– Хорошо еще, что Вена осталась верна конным экипажам! Если бы ее ждал автомобиль, у меня не было бы ни малейшего…
– Шанса? Да, вам невероятно повезло! Отличная работа, друг мой. Теперь не остается никаких сомнений в том, что дама, конечно же, живет у графини…
– Я пытался сегодня нанести ей визит, но графини сейчас нет в Вене. Какой-то несчастный случай удерживает ее в поместье…
– Неважно, раз дама живет у нее. Может быть, родственница? Во всяком случае, мы проследим за ней после спектакля. У меня здесь машина…
Антракт закончился. Свет погас. Оба замолчали, но, как ни ласкали слух Альдо музыка и голоса, он почти не смотрел на сцену. Его взгляд, то с биноклем, то без него, постоянно возвращался к надменной, роскошной и одновременно скромной фигуре, на которой, подобно звезде в ночи, сияла брошь.
Второй акт закончился бравурным взрывом и чарующими звуками вальса. Почти весь зал вскочил и принялся аплодисментами вызывать артистов на «бис». Но Альдо застыл, глядя в одну точку.
– Да встаньте же! Ведите себя, как все, – шептал ему Аронов, отчаянно хлопая. – Из-за вас на нас обратят внимание. – Князь вздрогнул, подчинился, отметив про себя, что в ложе напротив тоже, видимо, аплодируют, но умеренно.
Второй антракт был короче первого, и не все зрители прогуливались по залу. Разговор наших героев возобновился, но на сей раз вопросами сыпал Морозини:
– Почему она тогда была в трауре? Зачем сейчас эта кружевная маска? Что скрывает эта женщина?.. А может быть, ей просто хочется вызвать любопытство, заинтриговать? В таком случае, она преуспела…
– Я тоже так думал, пока вы не рассказали мне о склепе. Теперь чувствую: здесь что-то иное… Если я правильно вас понял, эта женщина носит траур по эрцгерцогу, покончившему с собой в Майерлинге? Он умер почти сорок пять лет назад. Вам не кажется, что траур слишком долгий?
– Может, это его вдова?
– Стефания Бельгийская? Бог с вами! Сейчас она уже старуха, а в 1900 году она во второй раз вышла замуж, за венгра, и я не знаю толком, что с ней сталось. Эта гораздо моложе! И потом она так величественно держится, чего никак нельзя было сказать о бедной принцессе.
– Тогда дочь? У него вроде была дочь?
– Эрцгерцогиня Елизавета, ставшая княгиней Виндисграц, по возрасту могла бы подойти, но это не она. Дело в том, что я знаком с ней…
– Тогда фанатичка?.. Или помешанная? Однако ее спокойствие опровергает эту гипотезу. И в любом случае это не объясняет, почему она прячет лицо.
– Может быть, она уродлива… или изуродована. Многие более или менее прославленные красавицы, старея, предпочитают вот так прятаться и избегают зеркал, чтобы не видеть в них упадка былой роскоши.
– Необходимо в конце концов встретиться с ней, – сказал Альдо. – Под маской или без оной. Вы уверены, что на ней именно тот опал, который мы ищем?
– Готов поклясться! Хотя совершенно не понимаю, почему бриллиантовый орел сверкает на груди незнакомки. Эрцгерцогиня София подарила его когда-то своей невестке по случаю рождения Рудольфа… наверное, в дополнение к убору, подаренному к свадьбе…
– По-моему, все очень просто. Вы сказали, что личные драгоценности были проданы в Швейцарии. Может быть, наша дама купила эту вещь?
– Нет. Среди тех драгоценностей броши не было.
Начался третий акт. Теперь Морозини уделял спектаклю больше внимания. Его околдовали красота Лотте Леманн и ее чарующий голос. Сосед тоже увлекся зрелищем, и, когда в охваченном предельным восторгом зале снова зажглись люстры и жирандоли, наши друзья обнаружили, что ложа напротив опустела. Незнакомка и ее телохранитель скрылись, не дожидаясь конца представления. Морозини отнесся к этому философски.
– Досадно, конечно, но это не катастрофа, потому что я уверен: дама из склепа и дама из ложи – одно и то же лицо.
– Будем надеяться, что вы не ошиблись…
Как только вышел канцлер-епископ, зал стремительно опустел. Аронов и его спутник взяли в гардеробе один – теплую шубу, другой – просторную, подбитую мехом накидку, которую всегда надевал к фраку. Тут Морозини заметил, что трость с золотым набалдашником появилась снова.
– Отвезти вас на машине? – предложил Аронов. – Нам есть еще о чем поговорить.
– Я живу по соседству, у «Захера». Просто неприлично пользоваться автомобилем. А почему бы вам не поужинать со мной, дорогой барон?
Симон Аронов расхохотался. Его единственный ярко-голубой глаз (тот, что скрывался за моноклем, был стеклянным) заискрился лукавством.
– Вам не дает покоя мой титул? Так знайте, что он подлинный, и я имею на него право. Зато имя не настоящее. Я вообще часто их меняю – в соответствии с выбранной внешностью. Здешнее общество принимает меня в качестве барона Пальмера… И я охотно принимаю ваше предложение.
К удивлению Альдо, он велел шоферу подъехавшего к ним длинного черного «Мерседеса» не ждать и возвращаться домой без него.
– Я ужинаю с другом, – пояснил Аронов. – Фрау Захер вызовет мне фиакр. – И добавил, свободной рукой взяв под руку князя: – После ужина у фрау Анны я всегда предпочитаю возвращаться на лошадях. Это напоминает о прошлом.
– Здесь прошлое всегда неподалеку. Как бы ни менялась власть, австрийцы остаются верны себе.
Двое мужчин под руку дошли до отеля. Дождь наконец кончился, и мокрые мостовые отражали мягкий свет матовых стеклянных шаров, привычными созвездиями сиявших в ночи. Фрау Захер, с гаванской сигарой, зажатой между пальцами, встретила их и поручила заботам предупредительного метрдотеля. Тот провел их через зал в укромное местечко, подальше от традиционного цыганского оркестра, к накрытому белой скатертью столику, украшенному букетом роз. Сама хозяйка шла следом.
– Как обычно – меню эрцгерцога? – с улыбкой спросила она. Шутка была привычной для старых клиентов. Завсегдатаи любили вспоминать о последнем обеде, съеденном здесь Рудольфом за два или три дня перед тем, как отправиться «на охоту» в Майерлинг. Он сам составил меню, включавшее в себя следующие блюда: устрицы, черепаховый суп, омар по-арморикански, отварная форель в красном вине под венецианским соусом, фрикасе из перепелок, цыпленок по-французски, салат, компот, каштановое пюре, мороженое, фирменный торт Захера, сыр и фрукты. Все это сопровождалось шабли, шампанским «Редерер» и хересом. Было чем утолить аппетит даже при дворе Людовика XIV!
– Надо быть молодым да к тому же эрцгерцогом, чтобы все это проглотить, – сказал Хромой. – Разве что вы очень проголодались, дорогой князь? У меня же требования весьма скромные…
Сошлись на устрицах, фрикасе из перепелов, салате и прославленном торте, из напитков – только шампанское, ни с чем не смешивая!
Аронов продолжал о чем-то вполголоса переговариваться с хозяйкой, а Морозини разглядывал его. Этот человек навсегда останется загадкой! Несмотря на два серьезных увечья – он был одноглазым и хромым, – Симон всегда находил способ неузнаваемо изменить свою внешность, причем средства использовал самые простые: парик, как сегодня, шляпу, темные или прозрачные очки, монокль, бороду православного священника, в облике которого однажды явился на кладбище Сан-Микеле в Венеции. Однако в кого бы он ни перевоплотился, он никогда не расставался с тростью эбенового дерева с золотым набалдашником, по которой близко связанные с ним люди безошибочно его узнавали. Что-то вроде талисмана или особенно дорогой сердцу сувенир? Спросить было бы нескромностью, однако Альдо не давал покоя еще один вопрос: голос Симона Аронова, его волшебный, напоминавший черный бархат, голос, придававший ему такое обаяние, – мог ли он изменять и его тоже? Альдо без дальнейших колебаний произнес вопрос вслух, чем немало рассмешил своего спутника.
– По этой части, друг мой, я бы тоже нашел чем вас удивить. Я не только могу менять регистр, но умею говорить со множеством различных акцентов. Только позвольте мне не демонстрировать это здесь.
– Нет, об этом я вас просить не стану, но хотел бы узнать еще кое-что: каким образом вам удается так вписаться в среду, в которой вы находитесь? В Лондоне вы были примерным английским джентльменом. В Венеции можно было поклясться, что вы ведете свое происхождение с Афона по прямой линии. Здесь вы перевоплотились в типичнейшего венского аристократа. Вас здесь знают. Полагаю, время от времени вы здесь живете. Однако недавно вы говорили мне, что Варшава – ваше любимое место жительства. Что же – у вас по дому в каждой столице?
– Как у моряка по жене в каждом порту? Нет. У меня и правда несколько жилищ, но здесь я обитаю во дворце верного и надежного друга на Принц-Эугенштрассе.
Морозини поднял брови. Он достаточно хорошо знал Вену и ее знаменитостей, чтобы не бояться совершить ошибку. Тем не менее он понизил голос до шепота:
– Барон Ротшильд?
– Господину Пальмеру незачем это скрывать, – со снисходительной мягкостью ответил Аронов. – Да, барон Луи. Как и его покойному отцу, ему известно обо мне почти все, и я знаю, что в случае… неприятности я всегда смогу рассчитывать на кров и поддержку в его доме. Если вам нужно будет срочно со мной связаться, без колебаний обращайтесь к нему. За светской наружностью скрывается очень набожный и на редкость мужественный человек.
– Знаю. Мне случалось встречаться с ним, но, признаюсь, хотелось бы узнать его получше. Хотя ему едва ли больше сорока, о нем ходят легенды…
Безупречная память тотчас выдала портрет элегантного худощавого блондина, обладателя непоколебимого хладнокровия и многочисленных талантов. Весьма сведущий ученый, одинаково сильный в ботанике, анатомии и графических искусствах, барон Луи был к тому же великим охотником, сливался с лошадью, подобно кентавру, – он был одним из немногих всадников, кому дозволялось садиться верхом на знаменитых белых «липиццанеров» в «испанской» школе верховой езды в Вене, – а кроме того, замечательно играл в поло. Закоренелый холостяк, он тем не менее обожал женщин и имел у них бешеный успех. Легенда же о его хладнокровии зародилась в довоенные времена, когда он был еще совсем молод. В день торжественного открытия нью-йоркского метро произошла авария, и вентиляция отказала. Вслед за потными, полузадохнувшимися, полураздетыми пассажирами, выбравшимися из этой переделки, появился барон – такой чистенький, словно только что вышел из заботливых рук своего камердинера. Он не снял ни пиджака, ни жилета, и, как говорили ошеломленные спасатели, у него «даже капли пота на лбу не выступило».
– Сейчас Луи охотится в Богемии, но позже я, наверное, смогу познакомить вас. Думаю, он будет очень рад: я ему уже о вас рассказывал.
– А… а другие члены семьи? С ними вы тоже знакомы?
– С французской, английской ветвями? Очень хорошо знаком, – сказал Аронов и прибавил с тонкой улыбкой: – Но не так, как с бароном Луи. Я был близок с его отцом. И остался близким другом сына. Впрочем, поговорим лучше о вас. Кажется, вы последовали моему совету насчет прекрасной леди Фэррэлс?
Морозини пожал плечами.
– Мне не пришлось трудиться. После процесса, за которым вы наверняка следили, она вместе с отцом отбыла в Соединенные Штаты. И не прислала мне ни единой весточки.
– Как? Даже не поблагодарила? Хотя бы две строчки на открытке?
– Ничего.
При звуке имени той, которую он тщетно пытался забыть, Альдо напрягся, и от Симона Аронова это не ускользнуло.
– Вам очень больно?
– Немножко, но со временем я с этим справлюсь, – заверил его Морозини, приступая к перепелкам. В течение нескольких минут оба ели молча, прислушиваясь к пению скрипок. Затем Аронов заговорил снова.
– Моя очередь спрашивать. Во что превратилась Венеция, с тех пор как в Риме воцарился Бенито Муссолини?
– Она все так же прекрасна, все так же соответствует ожиданиям случайных гостей или новобрачных в свадебном путешествии, – вздохнул Морозини, пожав плечами. – Внешне все нормально… Но только на первый взгляд. Прежде лишь изредка случалось заметить пару карабинеров. Теперь то и дело встречаешь мальчишек в черных рубашках и пилотках. Эти тоже ходят парами, и лучше держаться от них подальше: они считают, что им все позволено, и всегда готовы к нападению во славу Италии.
– У вас с ними не было проблем?
– Нет. Конечно, люди с положением обязаны выражать новому режиму верноподданнические чувства, но я – всего-навсего честный коммерсант и стараюсь ни с кем не ссориться. И пока что мне позволено путешествовать по моему усмотрению и вести дела так, как я считаю нужным…
– Вот и придерживайтесь такой позиции. Это самое благоразумное.
Хромой говорил так серьезно, что это произвело на Альдо впечатление. Помолчав, Морозини спросил:
– А помните, в Варшаве вы предсказали мне, что скоро наступит… черный порядок, способный поставить под угрозу всякую свободу?
– …и именно по этой причине нам нужно как можно скорее восстановить в прежнем виде священный нагрудник и возродить Израиль как государство, – закончил Аронов. – А теперь вы хотите спросить, является ли итальянский фашизм этим черным порядком?
– Именно так.
– Скажем, что это первый приступ чудовищной болезни, первый порыв ветра перед бурей. Муссолини – тщеславный фигляр, считающий себя Цезарем, а на деле способный стать лишь Калигулой. Настоящая опасность исходит от Германии – экономика там разрушена, жители в отчаянии. Человек почти безграмотный, непросвещенный, грубый, но красноречивый и одержимый темным демоном, толкающим к войне, силится возродить немецкую гордыню, прославляя силу и пробуждая самые низменные инстинкты. Вы еще не слышали об Адольфе Гитлере?
– Смутно. Кажется, прошлой весной была какая-то демонстрация, верно? Напоминающая демонстрации наших фашистов.
– Верно. Муссолиниевская авантюра может окрылить Гитлера. Пока он возглавляет лишь военизированную банду, но я очень боюсь, что однажды это перерастет в мощный океанский прилив, способный поглотить Европу.
Оперевшись локтями на столешницу и держа в руках бокал, Симон Аронов, казалось, забыл о собеседнике. Его взгляд был устремлен в некую даль, куда Морозини не было доступа, но выражение его лица ясно говорило: он не видит там ничего хорошего. Альдо не терпелось задать еще один вопрос, но в эту минуту Симон закончил фразу:
– Когда он придет к власти – а это однажды случится, – дети Израиля окажутся в смертельной опасности. Впрочем, как и многие другие люди!
– В таком случае, – сказал Морозини, – нельзя терять ни минуты, если мы не хотим опоздать. Надо как можно скорее дополнить нагрудник Великого первосвященника.
Аронов усмехнулся:
– Значит, вы верите в наше старинное предание?
– Отчего бы мне не верить? – буркнул Альдо. – Во всяком случае, даже если Израиль никогда не сможет возродиться как государство, единственный способ помешать этим проклятым камням приносить зло – это вернуть их на место, и я целиком посвящу себя этому. Телом и душой. Сапфир и алмаз оставили после себя кровавые следы, и я полагаю, что два других камня делают то же самое. Что касается опала – если его носила несчастная Сисси, и говорить больше не о чем. А траурное покрывало, скрывающее лицо теперешней его владелицы, тоже не свидетельствует о большом счастье… Надо как можно скорее избавить ее от камня!
– Естественно, я согласен с вами, но надо действовать не торопясь, – серьезно прошептал Хромой. – Вполне возможно, она дорожит этой драгоценностью больше всего на свете. Кто знает, может быть, она ей дороже жизни? В подобном случае, – а я боюсь, что это так и есть! – деньги нам не помогут.
– Думаете, я этого не понимаю? И предполагаю, что на этот раз у вас нет камня на замену, как было в двух предыдущих случаях, иначе вы бы уже сказали мне об этом.
– Верно. Опал не подделаешь. Правда, в Венгрии их добывают и обрабатывают, и, вероятно, можно было бы найти похожий. Я говорю: «вероятно»! Но самая большая проблема – оправа. Орел изготовлен из тщательно отобранных бриллиантов редкой воды. Эта драгоценность стоит очень дорого и, помимо того, что принадлежит Истории, может соблазнить не одного вора. Удачно, что неизвестную даму сопровождает столь внушительный охранник.
– Вы меня встревожили: если она согласится продать камень, в состоянии ли вы его оплатить?
– В этом можете не сомневаться! Я располагаю неограниченными средствами. А сейчас мне пора идти. Большое спасибо за чудесный ужин.
– Мы еще увидимся?
– Если возникнет необходимость или если вы узнаете что-то интересное, приходите во дворец Ротшильдов. Я намерен провести там несколько дней.
Посадив Аронова в экипаж, Морозини задумался, чем бы теперь заняться. Только не в постель. Спать совершенно не хотелось.
Он поднял голову и увидел почти очистившееся небо. Две или три храбрые звездочки подмигивали ему с высоты. Служащий отеля, заметив, что он задержался на ступеньках, предложил вызвать машину.
– Да нет, не нужно, – отозвался Альдо. – Лучше пройдусь немного и выкурю сигару. Пожалуйста, возьмите в гардеробе ресторана мои плащ и шляпу…
Несколько минут спустя Альдо уже спускался по Кертнерштрассе ленивым шагом припозднившегося гуляки, решившего подышать свежим ночным воздухом, чтобы развеять винные пары. Пустынная в такой поздний час – на башне собора Святого Стефана пробило два – роскошная улица, главная артерия города, сверкала тысячами огней, напоминая волшебный грот… Когда Альдо свернул на гораздо хуже освещенную Гиммельфортгассе, ему показалось, что он проник в щель между двумя отвесными скалами. Кое-где мерцали бледные фонари, их света хватало только на то, чтобы не вывихнуть ноги на мостовой, которую мостили во времена Марии-Терезии. Фонари у дворца Адлерштейнов были погашены.
Завернувшись в лучших испанских традициях в плащ и став почти невидимым, Морозини укрылся в углублении портала и принялся внимательно изучать немое здание. Да и слепое тоже: из-за закрытых ставен не пробивался ни один луч света.
Он простоял так довольно долго, раздумывая, как проникнуть в тайну этого строгого фасада, выглядевшего в темноте довольно мрачно из-за неясных и судорожно напряженных фигур поддерживающих балкон атлантов. Но в конце концов ему надоело, он почувствовал себя смешным и пожалел, что пожертвовал хорошей сигарой. Какой бы она ни была таинственной, эта дама в черных кружевах, наверняка в этот поздний час она спит сном праведницы, а у него уже начинают мерзнуть ноги. Единственное и лучшее средство что-то понять – не откладывая увидеться с графиней фон Адлерштейн. Ее нет в Вене? Что ж, он отправится к ней в ее альпийский замок. Вот и все!
Не успел Альдо двинуться прочь из своего укрытия, скрип тяжелой двери заставил его замереть. Широкие ворота дворца отворились, двумя лучами сверкнули фары, и наружу выкатился большой темный лимузин. Внутри – шофер в ливрее и еще трое – их было трудно рассмотреть, но Альдо готов был душу прозакладывать: двое из них – та самая незнакомка и ее телохранитель. Сзади был привязан дорожный сундук и еще много всякого багажа. Наблюдателю не удалось узнать больше: легко преодолев сточную канаву, мощная машина свернула налево, на расположенный по соседству Ринг, и скрылась из виду. Невидимая рука поторопилась закрыть ворота.
Совершенно очевидно: незнакомка покидала Вену. Морозини не видел никакого способа немедленно выяснить, куда она направляется, да и сам факт, что она предпочла путешествовать ночью, не помог рассеять окутывавший ее туман.
Озадаченный Альдо оставил свой наблюдательный пост и на этот раз быстро зашагал к отелю. Не успел он завернуть за угол, как некий человек, тоже во фраке, худой, подвижный, ростом чуть пониже Морозини, выскочил из другого укрытия, на минутку задержался посреди улочки, явно колеблясь, что предпринять, затем раздраженно пожал плечами и – ноги в руки – устремился вслед за князем-антикваром.
На следующее утро, покончив с туалетом, Альдо устроился в своем номере у небольшого письменного стола, затем, отложив фирменную бумагу, вытащил свою визитную карточку, написал несколько слов госпоже фон Адлерштейн, выражая глубокое почтение и прося о встрече «по важному делу». Он запечатал конверт, надел дождевик и перчатки – погода была ненастной, груды туч сражались с ветром, пытавшимся их разогнать, – водрузил на голову твидовую кепку и двинулся в направлении Гиммельфортгассе с твердым намерением проникнуть наконец за эту своенравную дверь.
Она отворилась, и Альдо оказался лицом к лицу с тем самым слугой в национальном костюме, которого накануне встретил на улице. Тот тоже сразу его узнал, но вовсе не обрадовался. На этот раз лед не растаял, более того, брови стражника слегка нахмурились.
– Ваше сиятельство что-то здесь забыли?
– Что я мог забыть? – высокомерно спросил Альдо, не терпевший дерзости в слугах. – По-моему, я не входил в этот дом.
– Я неудачно выразился и прошу ваше сиятельство извинить меня. Я хотел спросить: ваше сиятельство что-то забыли мне сказать?
– Вовсе нет. Я сказал, что передам через вас послание – вот оно!
– Конечно, но разве его не мог принести посыльный из отеля?
– Может быть, и мог, но я решил принести сам и не понимаю, вам-то что за дело! Будьте любезны проследить, чтобы госпожа графиня фон Адлерштейн получила это письмо как можно скорее.
– Как только госпожа графиня вернется, я ей его немедленно передам.