Амалия фон Левенгаупт знала свою сестру достаточно хорошо, а потому позволила буре разразиться в полную силу. Когда пик ярости, наконец, прошел, Аврора бросилась на кровать и расплакалась. Амалия выждала несколько минут, чтобы сестра побыла наедине со своим горем, а потом, решив, что настал подходящий момент, помогла ей подняться и крепко обняла:
– Давай мыслить здраво. Если Флеминг и впрямь стал инициатором этого письма…
– Подозреваю, что он вообще его продиктовал!
– … то, заявившись к Августу, ты ничего не добьешься! Ты же знаешь, что в глубине души он слаб; ему всегда нужен кто-то, на кого он мог бы опереться… Ему нужен волевой человек с крепкими нервами. И потом… ты уверена, что он вообще тебя примет? Вполне вероятно, что он сейчас со своей новой любовницей.
– Как раз от нее-то Флеминг и хочет избавиться!
– Что ж, похоже, в этом он не слишком преуспел. Послушай, вот что я тебе предлагаю…
– Говори же!
– Ты вернешься в свой монастырь, где тебя будут чествовать как спасительницу, а уже оттуда ты сможешь завязать переписку с пруссаком.
– Оставив у него сына, будто бы в заложниках? Ну уж нет! И если Флеминг задумал его туда отправить, одному Богу известно, что может там случиться с моим Морицем!
– Может быть, ты и права, но в таком случае я, кажется, нашла подходящее решение: я отвезу Морица в Лейпциг. Мой Фридрих привезет туда наших сыновей и будет только рад познакомиться с твоим ребенком. Так и ты будешь спокойна: с нами ему ничто не угрожает.
Это и впрямь было неплохое решение. Аврора вытерла слезы и обняла сестру:
– Право же, не знаю, что бы я без тебя делала, – вздохнула она.
Она почувствовала невероятное облегчение. Лейпциг находился ровно посередине между Дрезденом и Кведлинбургом, так что она могла навещать своего сына так часто, как захотела бы. Выехать они с Амалией решили вместе. Большую часть пути им пришлось трястись по грязи и талому снегу. Весна постепенно вступала в свои права, но погода была настолько мерзкой, что Аврора всерьез начинала задумываться: уж не кроется ли здесь некий дьявольский умысел. Наконец, они въехали в Лейпциг. Амалия сразу же отправилась к своей семье и с радостью обняла мужа и детей – сдержанно, без лишней патетики, как свойственно большим, крепким семьям, – которые с удовольствием приняли маленького Морица. Прощаясь, Аврора вдруг почувствовала, как сердце у нее сжимается, будто сдавленное невидимыми тисками. Ульрика, разумеется, осталась приглядывать за ребенком, так что уезжала молодая женщина в сопровождении Юты и Клауса.
Говоря откровенно, Аврора не слишком желала возвращаться в монастырь. Пожалуй, она была готова к общению с аббатисой, но с остальными же…
– Не печальтесь вы так, – ободрил ее Клаус. – Я думаю, что они встретят вас подобающим образом – вы же все-таки возвращаетесь победительницей! И потом, я буду рядом с вами!
– Я знаю, но между Асфельдом и Кведлинбургом все же есть какое-то расстояние…
– Но не настолько большое, как вы себе вообразили! Я попросил моего управляющего, чтобы тот купил дом на Базарной площади. Так что вы можете обращаться ко мне, когда захотите.
– Правда? – прошептала Аврора, растроганная этим поступком. – Но, Клаус, у вас ведь своя жизнь… Вы молоды, и вам нужен наследник, который смог бы продолжить ваш род. Вы женитесь, у вас будут дети… Мне нет места в вашем сердце…
– Послушайте, что я вам скажу. С того самого дня, как я расстался с вами на границе Целле, я решил для себя, что единственной женщиной, которая сделает меня счастливым, будете вы. Я готов отдать свою жизнь в полное ваше распоряжение и никогда не попрошу ничего взамен.
– Но почему?
– Вы хотите, чтобы я повторил это снова? Когда-то давно я уже сказал, что люблю вас, но тогда мои слова вас только раздосадовали. Больше я этого не скажу. Просто позвольте мне быть вашим рыцарем, как в Средние века… В общем, я вверяю вам свою судьбу, и вы меня не отговорите от этого! Я знаю, что я прав, и прекрасно вижу, что вы бесконечно одиноки!
Что она могла ему ответить?
– Спасибо! – проронила молодая женщина со слезами на глазах и протянула ему руку. Клаус мягко заключил ее в свои теплые ладони и поцеловал.
Авроре едва исполнилось тридцать, и хотя красота ее была безупречна, неудачные роды изувечили ее изнутри, после чего плотская любовь стала для нее сущей пыткой. Слова Клауса тронули ее до глубины души, однако она понимала, что была не вправе оставлять молодому человеку даже намека на какую-либо надежду. Ей следовало сразу сказать ему, что она не только не может больше иметь детей, но что от женщины в ней осталась одна лишь внешность. Но эта любовь, эта безграничная нежность, которые испытывал по отношению к ней Клаус, были для Авроры панацеей, целебным бальзамом, от которого она не могла просто так отказаться. Поэтому она молча приняла его ухаживания, чувствуя, как в груди клокочет странное чувство: будто радость, сожаление и чувство вины сплелись воедино.
К ее удивлению, возвращение в аббатство стало настоящим триумфом. Ее поздравляли, ей рукоплескали, и даже язвительная графиня фон Шварцбург вместе со своей извечной компаньонкой княгиней фон Гольштейн-Бек пожала девушке руку. Кандидатуру Авроры не только единогласно одобрили в качестве настоятельницы, но даже предложили ей стать коадъюторшей аббатисы; другими словами – стать ее правой рукой, которая смогла бы в дальнейшем, в случае смерти Анны-Доротеи, принять чин Главной матери. Молодая женщина о таком могла только мечтать: ведь это сразу же возвысило бы ее до уровня благороднейших княгинь империи, но… Она все же отказалась. Негоже было отбирать хлеб у тех, кто в нем по-настоящему нуждался. К тому же этот поступок выявил бы куда больше ее противников, чем союзников. Несколько часов спустя, в ходе торжественной церемонии, Аврора фон Кенигсмарк была произведена в сан настоятельницы Кведлинбургского аббатства, а еще немного погодя – приступила к своим обязанностям. Теперь, когда будущему канонисс ничто не угрожало, дамы обращались с Авророй более чем обходительно, и следующие несколько месяцев она провела в тишине и покое. К тому же земли аббатства больше не принадлежали Саксонии, что тоже само по себе давало некоторые преимущества.
В то же время в Варшаве Август II и Флеминг (точнее – Флеминг и Август II) вознамерились расширить суверенные территории и отвоевать у Швеции значительный кусок северных земель, а в частности – богатую и обширную Ливонию. Заключив союз с Россией и Данией, а также заручившись поддержкой местной знати, частично разоренных шведской короной, войска Фридриха Августа и союзников вступили в Ливонию.
Юного шведского короля Карла XII[29] никто не воспринимал всерьез, а зря: польское вторжение стало для него отличной возможностью продемонстрировать свои способности… В 1700 году он разгромил датчан в Копенгагене и русских при Нарве. В итоге Августу II и его первому министру пришлось в одиночку противостоять силам одного из самых выдающихся военачальников в истории! Карл XII не только отстоял Швецию, но даже вышел за пределы своих границ и погнал противника до Польши, захватив земли Фридриха Августа. Именно тогда в головы горе-воякам пришла странная идея, которая, однако, показалась им спасительной. Так, однажды вечером Аврора с удивлением обнаружила врагов, въезжающих в ворота аббатства.
Когда она осведомилась, что происходит, ответ ее ошеломил: Карл XII любил женщин! Аврора же по праву считалась первой красавицей в Европе. К тому же Кенигсмарки все еще подчинялись шведской короне, что, впрочем, не мешало им оказывать военные услуги другим государствам. Более того, шведами были и Левенгаупты, чья родовая вотчина находилась в Левеброде. Вывод напрашивался сам собой… Молодой женщине предстояло явиться к своему «истинному суверену» и просить у него мира, который не выглядел бы слишком постыдным.
Аврора прибыла в Ригу с манерами, достойными настоящего посла. Карл Пипер, первый министр Швеции, был настолько ею очарован, что пообещал молодой женщине ходатайствовать о скорейшей аудиенции у юного короля. Увы, Карл XII прекрасно знал, с кем имеет дело, а потому внезапная горячность, с которой первый министр докладывал ему о приезжей, показалась ему неуместной и даже оскорбительной. Он ясно дал понять Пиперу, что не имеет ни малейшего желания принимать госпожу фон Кенигсмарк. К тому же его раздражали сами методы, какими Фридрих Август пытался добиться мира:
– Почему бы ему самому не прийти ко мне, вместо того, чтобы подсылать свою любовницу? Ведь он мой родственник, а потому должен бы знать меня лучше. Впрочем, заявись он лично, даже это не заставило бы меня свернуть с намеченного пути. Передайте госпоже фон Кенигсмарк мои слова и поприветствуйте ее от моего имени как подобает!
Аврора ничуть не обиделась на подобное «гостеприимство» со стороны короля и сделала вполне логичный вывод: молодой победитель ее просто боялся. Но она не сдалась. Она затеяла своего рода игру, расспрашивая Пипера о жизни короля, его распорядке дня и тому подобном. Так она узнала, что Карл XII имел обыкновение совершать по утрам конные прогулки. Причем ездил он всегда один и одним и тем же маршрутом.
На следующий день она как будто случайно встретилась с ним лицом к лицу на узкой тропинке возле живой изгороди. Аврора была великолепна: ее белоснежная лошадь идеально контрастировала с черной бархатной «амазонкой», кремовыми кружевными перчатками и изящной треуголкой, увенчанной белоснежными перьями.
При виде короля она соскочила с лошади и исполнила один из самых глубоких реверансов. Карл XII застыл, как громом пораженный, и, не отрываясь, следил за молодой женщиной своими водянистыми голубыми глазами. Некоторое время они просто стояли друг напротив друга. Когда Аврора уже была готова первой нарушить молчание, она заметила во взгляде короля смутное беспокойство. Вдруг он вздрогнул, снял шляпу и, пришпорив своего коня, стремительно ускакал прочь, как будто бежал от чего-то. Или кого-то…
Августу II и его министру не оставалось ничего другого, как принять условия победителя. Поляки, в свою очередь, не желали больше и слышать ни о новоявленном короле, ни о проклятой саксонской армии, которая не только завоевала их, но еще к тому же и ограбила, а теперь даже не могла должным образом защитить Польшу от иноземного вторжения. Так что, по мере того как шведы продвигались в глубь их земель, поляки быстро свергли Августа II (которого моментально стали снова называть Фридрихом Августом) и силами Сейма провозгласили новым королем Станислава Лещинского, который пленил их своим умом и отвагой. Что же до неудачливого князя, то у него едва хватило времени, чтобы сбежать на родину и собрать остатки войск на защиту милой его сердцу Саксонии.
Впрочем, свергнутый суверен не простил своего досадного поражения. Он оставил в Кракове небольшие диверсионные отряды в надежде, что его час еще когда-нибудь пробьет.
Фридриху Августу пришлось нелегко. Шведы отрезали ему путь к отступлению, вынуждая дать бой. Каким-то чудом граф фон Шуленбург[30] сумел разбить Карла XII, что позволило бывшему королю наконец-то вернуться в Дрезден.
Но это была всего лишь передышка. Немного погодя шведский король собрался с силами и буквально уничтожил армию фон Шуленбурга, оттеснив Фридриха Августа к Лейпцигу… Но и это было еще не все. Карл XII гнал князя Саксонского до самого Люцена. Там, наконец, он водрузил свой штандарт прямо на священной для Фридриха Августа земле, где покоился его славный предок Густав-Адольф. Дальше он решил не идти: во-первых, потому что саксонец и так был измотан и больше не представлял особой опасности, а во-вторых, потому что над Швецией нависла новая угроза в лице русского царя Петра Великого. Позднее Карл XII нанес Фридриху Августу неожиданный визит. Он приехал один, без сопровождения, и оба былых противника мирно побеседовали о сложившейся ситуации, после чего князь Саксонский проводил своего родственника вплоть до границы и тепло попрощался с ним. Этот, можно сказать, рыцарский поступок вызвал у Флеминга приступ бешенства. Он всеми правдами и неправдами пытался убедить саксонца, что Карла XII нужно схватить и бросить в темницу. Но всем известно, что подобные жесты доброй воли у дворян в крови. Фридрих Август был одинаково способен как на добрые… так и на дурные поступки.
Но что же сталось с нашей Авророй?
В награду за поездку к Карлу XII Август предложил ей крупную сумму денег, на которую она смогла купить премилый особняк под Вроцлавом, в Силезии, находящийся на полпути между Дрезденом и Варшавой. Там она стала жить со своим сыном. К своему удивлению, вскоре она получила письмо от некоего герцога Кристиана-Ульриха, милого, обходительного и без памяти в нее влюбленного. В письме он просил ее руки. В какой-то момент она хотела было согласиться, тем более что канонисса всегда имела право отказаться от своего религиозного сана, если речь шла о замужестве. Но потом она вспомнила весь тот ужас и всю боль, которые испытала в постели во время их последней встречи с Фридрихом Августом, и ответила решительным отказом. К тому же о письме каким-то образом узнал курфюрст и, считая Аврору своей собственностью, довольно сурово попросил ее остаться в аббатстве.
Странное дело: она не обиделась, не расстроилась, не попыталась противиться его воле. В отвратительном самолюбии Фридриха ей виделась мягкая привязанность, какую испытывал к ней князь; привязанность, которую уже ничто не могло разорвать. Так что она послушно вернулась в свой монастырь и осталась там под присмотром своего извечного ангела-хранителя Клауса Асфельда.
А в это время маленький Мориц подрастал…
Часть вторая
Глава IV
– Давай мыслить здраво. Если Флеминг и впрямь стал инициатором этого письма…
– Подозреваю, что он вообще его продиктовал!
– … то, заявившись к Августу, ты ничего не добьешься! Ты же знаешь, что в глубине души он слаб; ему всегда нужен кто-то, на кого он мог бы опереться… Ему нужен волевой человек с крепкими нервами. И потом… ты уверена, что он вообще тебя примет? Вполне вероятно, что он сейчас со своей новой любовницей.
– Как раз от нее-то Флеминг и хочет избавиться!
– Что ж, похоже, в этом он не слишком преуспел. Послушай, вот что я тебе предлагаю…
– Говори же!
– Ты вернешься в свой монастырь, где тебя будут чествовать как спасительницу, а уже оттуда ты сможешь завязать переписку с пруссаком.
– Оставив у него сына, будто бы в заложниках? Ну уж нет! И если Флеминг задумал его туда отправить, одному Богу известно, что может там случиться с моим Морицем!
– Может быть, ты и права, но в таком случае я, кажется, нашла подходящее решение: я отвезу Морица в Лейпциг. Мой Фридрих привезет туда наших сыновей и будет только рад познакомиться с твоим ребенком. Так и ты будешь спокойна: с нами ему ничто не угрожает.
Это и впрямь было неплохое решение. Аврора вытерла слезы и обняла сестру:
– Право же, не знаю, что бы я без тебя делала, – вздохнула она.
Она почувствовала невероятное облегчение. Лейпциг находился ровно посередине между Дрезденом и Кведлинбургом, так что она могла навещать своего сына так часто, как захотела бы. Выехать они с Амалией решили вместе. Большую часть пути им пришлось трястись по грязи и талому снегу. Весна постепенно вступала в свои права, но погода была настолько мерзкой, что Аврора всерьез начинала задумываться: уж не кроется ли здесь некий дьявольский умысел. Наконец, они въехали в Лейпциг. Амалия сразу же отправилась к своей семье и с радостью обняла мужа и детей – сдержанно, без лишней патетики, как свойственно большим, крепким семьям, – которые с удовольствием приняли маленького Морица. Прощаясь, Аврора вдруг почувствовала, как сердце у нее сжимается, будто сдавленное невидимыми тисками. Ульрика, разумеется, осталась приглядывать за ребенком, так что уезжала молодая женщина в сопровождении Юты и Клауса.
Говоря откровенно, Аврора не слишком желала возвращаться в монастырь. Пожалуй, она была готова к общению с аббатисой, но с остальными же…
– Не печальтесь вы так, – ободрил ее Клаус. – Я думаю, что они встретят вас подобающим образом – вы же все-таки возвращаетесь победительницей! И потом, я буду рядом с вами!
– Я знаю, но между Асфельдом и Кведлинбургом все же есть какое-то расстояние…
– Но не настолько большое, как вы себе вообразили! Я попросил моего управляющего, чтобы тот купил дом на Базарной площади. Так что вы можете обращаться ко мне, когда захотите.
– Правда? – прошептала Аврора, растроганная этим поступком. – Но, Клаус, у вас ведь своя жизнь… Вы молоды, и вам нужен наследник, который смог бы продолжить ваш род. Вы женитесь, у вас будут дети… Мне нет места в вашем сердце…
– Послушайте, что я вам скажу. С того самого дня, как я расстался с вами на границе Целле, я решил для себя, что единственной женщиной, которая сделает меня счастливым, будете вы. Я готов отдать свою жизнь в полное ваше распоряжение и никогда не попрошу ничего взамен.
– Но почему?
– Вы хотите, чтобы я повторил это снова? Когда-то давно я уже сказал, что люблю вас, но тогда мои слова вас только раздосадовали. Больше я этого не скажу. Просто позвольте мне быть вашим рыцарем, как в Средние века… В общем, я вверяю вам свою судьбу, и вы меня не отговорите от этого! Я знаю, что я прав, и прекрасно вижу, что вы бесконечно одиноки!
Что она могла ему ответить?
– Спасибо! – проронила молодая женщина со слезами на глазах и протянула ему руку. Клаус мягко заключил ее в свои теплые ладони и поцеловал.
Авроре едва исполнилось тридцать, и хотя красота ее была безупречна, неудачные роды изувечили ее изнутри, после чего плотская любовь стала для нее сущей пыткой. Слова Клауса тронули ее до глубины души, однако она понимала, что была не вправе оставлять молодому человеку даже намека на какую-либо надежду. Ей следовало сразу сказать ему, что она не только не может больше иметь детей, но что от женщины в ней осталась одна лишь внешность. Но эта любовь, эта безграничная нежность, которые испытывал по отношению к ней Клаус, были для Авроры панацеей, целебным бальзамом, от которого она не могла просто так отказаться. Поэтому она молча приняла его ухаживания, чувствуя, как в груди клокочет странное чувство: будто радость, сожаление и чувство вины сплелись воедино.
К ее удивлению, возвращение в аббатство стало настоящим триумфом. Ее поздравляли, ей рукоплескали, и даже язвительная графиня фон Шварцбург вместе со своей извечной компаньонкой княгиней фон Гольштейн-Бек пожала девушке руку. Кандидатуру Авроры не только единогласно одобрили в качестве настоятельницы, но даже предложили ей стать коадъюторшей аббатисы; другими словами – стать ее правой рукой, которая смогла бы в дальнейшем, в случае смерти Анны-Доротеи, принять чин Главной матери. Молодая женщина о таком могла только мечтать: ведь это сразу же возвысило бы ее до уровня благороднейших княгинь империи, но… Она все же отказалась. Негоже было отбирать хлеб у тех, кто в нем по-настоящему нуждался. К тому же этот поступок выявил бы куда больше ее противников, чем союзников. Несколько часов спустя, в ходе торжественной церемонии, Аврора фон Кенигсмарк была произведена в сан настоятельницы Кведлинбургского аббатства, а еще немного погодя – приступила к своим обязанностям. Теперь, когда будущему канонисс ничто не угрожало, дамы обращались с Авророй более чем обходительно, и следующие несколько месяцев она провела в тишине и покое. К тому же земли аббатства больше не принадлежали Саксонии, что тоже само по себе давало некоторые преимущества.
В то же время в Варшаве Август II и Флеминг (точнее – Флеминг и Август II) вознамерились расширить суверенные территории и отвоевать у Швеции значительный кусок северных земель, а в частности – богатую и обширную Ливонию. Заключив союз с Россией и Данией, а также заручившись поддержкой местной знати, частично разоренных шведской короной, войска Фридриха Августа и союзников вступили в Ливонию.
Юного шведского короля Карла XII[29] никто не воспринимал всерьез, а зря: польское вторжение стало для него отличной возможностью продемонстрировать свои способности… В 1700 году он разгромил датчан в Копенгагене и русских при Нарве. В итоге Августу II и его первому министру пришлось в одиночку противостоять силам одного из самых выдающихся военачальников в истории! Карл XII не только отстоял Швецию, но даже вышел за пределы своих границ и погнал противника до Польши, захватив земли Фридриха Августа. Именно тогда в головы горе-воякам пришла странная идея, которая, однако, показалась им спасительной. Так, однажды вечером Аврора с удивлением обнаружила врагов, въезжающих в ворота аббатства.
Когда она осведомилась, что происходит, ответ ее ошеломил: Карл XII любил женщин! Аврора же по праву считалась первой красавицей в Европе. К тому же Кенигсмарки все еще подчинялись шведской короне, что, впрочем, не мешало им оказывать военные услуги другим государствам. Более того, шведами были и Левенгаупты, чья родовая вотчина находилась в Левеброде. Вывод напрашивался сам собой… Молодой женщине предстояло явиться к своему «истинному суверену» и просить у него мира, который не выглядел бы слишком постыдным.
* * *
Большая ответственность, так внезапно свалившаяся на плечи юной дамы, совершенно сбила ее с толку. И тем мне менее Аврора собрала свои вещи и незамедлительно отправилась в Ливонию. Позднее французский писатель Жюль Барбе д’Орвейи писал о ней так: «Она отважилась растопить ледяное сердце Карла XII».Аврора прибыла в Ригу с манерами, достойными настоящего посла. Карл Пипер, первый министр Швеции, был настолько ею очарован, что пообещал молодой женщине ходатайствовать о скорейшей аудиенции у юного короля. Увы, Карл XII прекрасно знал, с кем имеет дело, а потому внезапная горячность, с которой первый министр докладывал ему о приезжей, показалась ему неуместной и даже оскорбительной. Он ясно дал понять Пиперу, что не имеет ни малейшего желания принимать госпожу фон Кенигсмарк. К тому же его раздражали сами методы, какими Фридрих Август пытался добиться мира:
– Почему бы ему самому не прийти ко мне, вместо того, чтобы подсылать свою любовницу? Ведь он мой родственник, а потому должен бы знать меня лучше. Впрочем, заявись он лично, даже это не заставило бы меня свернуть с намеченного пути. Передайте госпоже фон Кенигсмарк мои слова и поприветствуйте ее от моего имени как подобает!
Аврора ничуть не обиделась на подобное «гостеприимство» со стороны короля и сделала вполне логичный вывод: молодой победитель ее просто боялся. Но она не сдалась. Она затеяла своего рода игру, расспрашивая Пипера о жизни короля, его распорядке дня и тому подобном. Так она узнала, что Карл XII имел обыкновение совершать по утрам конные прогулки. Причем ездил он всегда один и одним и тем же маршрутом.
На следующий день она как будто случайно встретилась с ним лицом к лицу на узкой тропинке возле живой изгороди. Аврора была великолепна: ее белоснежная лошадь идеально контрастировала с черной бархатной «амазонкой», кремовыми кружевными перчатками и изящной треуголкой, увенчанной белоснежными перьями.
При виде короля она соскочила с лошади и исполнила один из самых глубоких реверансов. Карл XII застыл, как громом пораженный, и, не отрываясь, следил за молодой женщиной своими водянистыми голубыми глазами. Некоторое время они просто стояли друг напротив друга. Когда Аврора уже была готова первой нарушить молчание, она заметила во взгляде короля смутное беспокойство. Вдруг он вздрогнул, снял шляпу и, пришпорив своего коня, стремительно ускакал прочь, как будто бежал от чего-то. Или кого-то…
Августу II и его министру не оставалось ничего другого, как принять условия победителя. Поляки, в свою очередь, не желали больше и слышать ни о новоявленном короле, ни о проклятой саксонской армии, которая не только завоевала их, но еще к тому же и ограбила, а теперь даже не могла должным образом защитить Польшу от иноземного вторжения. Так что, по мере того как шведы продвигались в глубь их земель, поляки быстро свергли Августа II (которого моментально стали снова называть Фридрихом Августом) и силами Сейма провозгласили новым королем Станислава Лещинского, который пленил их своим умом и отвагой. Что же до неудачливого князя, то у него едва хватило времени, чтобы сбежать на родину и собрать остатки войск на защиту милой его сердцу Саксонии.
Впрочем, свергнутый суверен не простил своего досадного поражения. Он оставил в Кракове небольшие диверсионные отряды в надежде, что его час еще когда-нибудь пробьет.
Фридриху Августу пришлось нелегко. Шведы отрезали ему путь к отступлению, вынуждая дать бой. Каким-то чудом граф фон Шуленбург[30] сумел разбить Карла XII, что позволило бывшему королю наконец-то вернуться в Дрезден.
Но это была всего лишь передышка. Немного погодя шведский король собрался с силами и буквально уничтожил армию фон Шуленбурга, оттеснив Фридриха Августа к Лейпцигу… Но и это было еще не все. Карл XII гнал князя Саксонского до самого Люцена. Там, наконец, он водрузил свой штандарт прямо на священной для Фридриха Августа земле, где покоился его славный предок Густав-Адольф. Дальше он решил не идти: во-первых, потому что саксонец и так был измотан и больше не представлял особой опасности, а во-вторых, потому что над Швецией нависла новая угроза в лице русского царя Петра Великого. Позднее Карл XII нанес Фридриху Августу неожиданный визит. Он приехал один, без сопровождения, и оба былых противника мирно побеседовали о сложившейся ситуации, после чего князь Саксонский проводил своего родственника вплоть до границы и тепло попрощался с ним. Этот, можно сказать, рыцарский поступок вызвал у Флеминга приступ бешенства. Он всеми правдами и неправдами пытался убедить саксонца, что Карла XII нужно схватить и бросить в темницу. Но всем известно, что подобные жесты доброй воли у дворян в крови. Фридрих Август был одинаково способен как на добрые… так и на дурные поступки.
Но что же сталось с нашей Авророй?
В награду за поездку к Карлу XII Август предложил ей крупную сумму денег, на которую она смогла купить премилый особняк под Вроцлавом, в Силезии, находящийся на полпути между Дрезденом и Варшавой. Там она стала жить со своим сыном. К своему удивлению, вскоре она получила письмо от некоего герцога Кристиана-Ульриха, милого, обходительного и без памяти в нее влюбленного. В письме он просил ее руки. В какой-то момент она хотела было согласиться, тем более что канонисса всегда имела право отказаться от своего религиозного сана, если речь шла о замужестве. Но потом она вспомнила весь тот ужас и всю боль, которые испытала в постели во время их последней встречи с Фридрихом Августом, и ответила решительным отказом. К тому же о письме каким-то образом узнал курфюрст и, считая Аврору своей собственностью, довольно сурово попросил ее остаться в аббатстве.
Странное дело: она не обиделась, не расстроилась, не попыталась противиться его воле. В отвратительном самолюбии Фридриха ей виделась мягкая привязанность, какую испытывал к ней князь; привязанность, которую уже ничто не могло разорвать. Так что она послушно вернулась в свой монастырь и осталась там под присмотром своего извечного ангела-хранителя Клауса Асфельда.
А в это время маленький Мориц подрастал…
Часть вторая
Время страстей
1709 год
Глава IV
Первые мгновения первой любви…
Пиршество было обставлено в лучших традициях: веселое, поначалу, возможно, слегка напыщенное, но эта чопорность с лихвой была возмещена терпким приятным вином. Принц Евгений Савойский[31], великий маршал империи и военачальник имперской гвардии, умел принимать гостей. В тот вечер в приемном зале Лилльской цитадели – жемчужины среди творений маршала де Вобана[32] – собрались все офицеры из числа тех, кто выжил после кровопролитной битвы при Мальплаке. Это случилось 11 сентября 1709 года. Силы были неравными: 60 000 французов под командованием маршала де Виллара[33] против 110 000 союзных войск Великобритании, Австрии и Пруссии! Армиями союзников командовали Евгений Савойский и английский герцог Мальборо. В этом сражении не было победителя как такового. Несмотря на то что союзники смогли захватить Монс и разбить французскую армию, потери обеих сторон были колоссальны. Говорят, что истинной причиной поражения французов стало ранение маршала де Виллара. Пуля угодила ему в колено, и армия, временно лишившись своего главнокомандующего, была вынуждена отступить. Тем не менее солдатам Людовика XIV удалось перегруппироваться под Валансьеном и Ле Кенуа и ценой собственной крови сдержать почти вдвое превосходящие силы противника.
Осада Лилля длилась полгода и завершилась безоговорочной победой принца Евгения, так что повод для празднества был достаточно веский. В числе присутствовавших были и саксонские офицеры (предоставленные Евгению бывшим королем Польши Фридрихом Августом) со своим командиром, генералом фон Шуленбургом, а также его ученик, молодой Мориц, которому совсем недавно исполнилось тринадцать, но который был так высок и статен, что его вполне можно было принять за семнадцатилетнего…
Всего лишь восемь месяцев подросток находился на службе у ветерана битвы при Фрауштадте, когда Саксония чуть было не оказалась захвачена войсками Карла XII. Годом ранее Аврора фон Кенигсмарк всерьез озаботилась будущим своего сына. Время шло, а Фридрих Август все никак не хотел признать Морица своим законным отпрыском. Когда же Аврора поставила вопрос прямо, он попросил привезти мальчика к нему. Сам Мориц тогда был в Вирене вместе со своим молодым учителем Жаном д’Алансоном, французским гугенотом-иммигрантом. Наскоро собравшись, Мориц отправился к отцу в Дрезден.
Там, в Резиденцшлоссе, где как раз кипели восстановительные работы (в ходе наступления шведы учинили настоящий погром и подожгли здание), он был представлен своей бабушке. Вдовствующая княгиня была приятно удивлена видеть перед собой столь молодого, но уже высокого и сильного юношу. Его пронзительно-синие глаза смотрели гордо и рассудительно – словом, он был куда приятнее другого ее внука, юного наследника Саксонии! Мориц сразу же стал ее любимцем, и они много времени проводили вместе. Он и сам был в восторге от этой пожилой дамы, гордой и величественной с виду, но теплой и веселой в общении. По правде сказать, мальчику очень не хватало женской ласки. Его блистательная мать все чаще бывала в Кведлинбурге, и, за исключением тетушки Амалии, которая изредка навещала его, все окружение молодого человека составляли мужчины: слуги, гувернеры, учителя… Единственной отдушиной для него была старая Ульрика, хотя со временем ее поведение не стало менее эксцентричным. Бывшая кормилица души не чаяла в Морице, но в силу своего непростого характера скрывала преданную любовь к мальчику под слоем вздорных проповедей… Что же касается отца, то его Мориц не видел с пресловутого визита в Варшаве, случившегося ни много ни мало двенадцатью годами ранее!
Как-то утром в комнату к молодому человеку заглянул старший офицер в сопровождении ординарца, нагруженного тюками с одеждой:
«В мою спальню вошел господин фон Шуленбург, – писал позднее Мориц, – и именем короля призвал меня к военной службе. Он просил, чтобы я поблагодарил Его Величество и был готов отправляться на следующий же день. Он сообщил, что все мои вещи уже собраны и мне разрешается взять с собой одного только слугу. Я был несказанно рад, в особенности тому, что мне не придется более сидеть с гувернером. Господин фон Шуленбург приказал сшить для меня военную форму, которую я надел вместе с широкой портупеей, ножнами и саксонскими гетрами, после чего я сел в карету и поехал к королю, чтобы проститься…»
Четверть часа спустя все было готово, и Мориц улучил минутку, чтобы собраться с мыслями и переварить последние события. Внезапное знакомство с Фридрихом Августом произвело на юношу неизгладимое впечатление: от его сурового взгляда у Морица душа уходила в пятки, а низкий, басовитый голос родителя заставлял желудок мальчика неприятно сжиматься. Вскоре после этого отец позвал его ужинать. Трапеза была отменной и разнообразной; Фридрих Август даже позволил ему выпить пива и вина, хотя до этого юношу в выпивке, разумеется, ограничивали. После этого десерт был уже явно лишним, и Мориц начал клевать носом. Впрочем, когда король заговорил с фон Шуленбургом, сон как рукой сняло. Мальчик встрепенулся и прислушался:
– Я желаю, чтобы вы как следует расшевелили этого малыша, и без нежностей, пожалуйста! Знаю, ему придется туго. Пускай сначала пешком пройдет до Фландрии, а там посмотрим!
Тут Мориц не удержался и возразил:
– Выходит, я должен стать пехотинцем? Но кавалерия-то куда приятнее!
Жесткий, гневный взгляд тотчас обрушился на него, точно молот на наковальню:
– Кто дал вам право вмешиваться в разговор? Будьте уверены, нам абсолютно не интересно ваше мнение!
И, повернувшись к Шуленбургу, Фридрих Август продолжил:
– И пусть вас не заботит, что мальчишка тащит на себе все оружие: у него достаточно широкие плечи, чтобы с этим справиться. Но особенно следите за тем, чтобы его никто, слышите, никто не подменял. Пусть он все делает сам. Отдых позволителен лишь в случае тяжелой… очень тяжелой болезни.
Мориц слушал короля в изумлении. Ощущение было такое, будто его оглушили дубиной по голове: «Я сидел, разинув рот, и недоумевал, отчего король говорит обо мне, как о злейшем враге. Дрезден я покинул с большим удовольствием!»
– Мне бы хотелось, чтобы это место стало для вас счастливым предзнаменованием. Да снизойдет на вас дух великого человека, что покоится в этой земле! Да направит его добрая воля и справедливость в нужное русло все ваши поступки и начинания! Будьте учтивы с вашими наставниками и строги с вашими учениками: никогда не показывайте слабости, ни в дружбе, ни в работе, пусть даже слабость эта вам покажется незначительной и мимолетной. Будьте безупречны духом, и вам покорится весь мир!
Эти слова так взволновали Морица, что он твердо принял решение следовать советам своего отца.
– Я должен делать то, чего от меня ждут, но спасибо вам за вашу доброту!
Сказав это, юноша подобрал свой походный рюкзак, ружье и присоединился к колонне солдат, державших путь во Фландрию.
Стояла суровая, необыкновенно холодная зима. Трескучий мороз превратил дорожные рытвины в опасные скользкие ловушки, покрытые колким льдом. Храбрость и хладнокровие Морица были достойны всяческих похвал: юноша стоически выносил все тяготы долгого перехода. Однако в Ганновере, когда войска остановились на привал, выяснилось, что ноги у него стерты в кровь, а плечи покрыты жуткими синяками от переносимых тяжестей.
– Довольно, мой мальчик, – обратился к нему фон Шуленбург, – отвагу и пыл вы уже продемонстрировали. А теперь забирайтесь в карету!
Мориц уже хотел было с радостью согласиться, как вдруг увидел на лицах солдат насмешливые улыбки:
– Вы очень добры ко мне, господин, но приказ есть приказ! С вашего позволения, я пойду до конца!
И, стиснув зубы и поудобнее перехватив ружье и ранец, которые, казалось, весили целую тонну, он двинулся дальше под одобрительное перешептывание своих соратников. Этот кошмар продолжался вплоть до Брюсселя, где Мориц, наконец, вышел из состава пехоты и пополнил ряды знаменосцев. Господин фон Шуленбург познакомил юношу со многими влиятельными личностями, в том числе с графиней д’Эгмонт, наследным принцем Гессенским, парой-тройкой генералов и другими важными людьми. Но самым важным знакомством стала встреча с принцем Евгением.
Этот выдающийся во всех отношениях человек стал одной из главных «ошибок» Людовика XIV. Евгений родился и вырос в роскошном Суассонском дворце в Париже. Будучи пятым сыном Эжена-Мориса де Савой-Кариньяна, графа Суассонского, он приходился родственником самому Людовику XIV. Его матерью была Олимпия Манчини, племянница знаменитого кардинала Мазарини, по слухам бывшая любовница самого короля. Мальчик родился некрасивым, слабым и до крайности болезненным, так что родители прочили ему судьбу религиозную, а сам Король-солнце, будучи проездом в Суассонском дворце, даже посмеивался над «маленьким монашком». Вскоре после этого Олимпия оказалась замешана в нашумевшем деле с ядами и была вынуждена бежать в Брюссель. Бабушка выгнала юного Евгения из родного дома, и тот должен был скрываться, не имея средств к существованию. Проникнутый страстью к военному ремеслу и оружию, он вознамерился променять монашескую сутану на армейский сюртук. К слову, Евгений не был так уж одинок: его связывали теплые, дружеские отношения с принцем де Конти. Желая помочь бедному другу, принц обратился к королю с просьбой предоставить Евгению высокий пост в армии, в память о заслугах его славного отца, который всю свою жизнь посвятил служению Франции. Однако король не только никак не отреагировал на эту просьбу, но даже не пожелал встретиться с молодым человеком. Тогда, 26 июля 1683 года, Евгений уехал из страны и нашел укрытие при дворе императора Леопольда, который позволил молодому благородному дворянину служить в армии на добровольных началах. И это было лишь начало его головокружительной карьеры. Людовик XIV презирал и ненавидел молодого выскочку, который, наряду с такой выдающейся личностью, как Тюренн[35], стал одним из величайших полководцев своего времени. За свою самоуверенность он заплатил сполна. Евгений служил Габсбургам так же преданно, как некогда его отец служил Бурбонам. Он буквально возродил увядающую империю, вновь обрел большое состояние, восстановил поруганную честь, а его неоценимый вклад в развитие приютившей его страны нашел свое отражение, например, в таком великолепном образце архитектурного искусства, как Бельведерский дворец в Вене…
Осада Лилля длилась полгода и завершилась безоговорочной победой принца Евгения, так что повод для празднества был достаточно веский. В числе присутствовавших были и саксонские офицеры (предоставленные Евгению бывшим королем Польши Фридрихом Августом) со своим командиром, генералом фон Шуленбургом, а также его ученик, молодой Мориц, которому совсем недавно исполнилось тринадцать, но который был так высок и статен, что его вполне можно было принять за семнадцатилетнего…
Всего лишь восемь месяцев подросток находился на службе у ветерана битвы при Фрауштадте, когда Саксония чуть было не оказалась захвачена войсками Карла XII. Годом ранее Аврора фон Кенигсмарк всерьез озаботилась будущим своего сына. Время шло, а Фридрих Август все никак не хотел признать Морица своим законным отпрыском. Когда же Аврора поставила вопрос прямо, он попросил привезти мальчика к нему. Сам Мориц тогда был в Вирене вместе со своим молодым учителем Жаном д’Алансоном, французским гугенотом-иммигрантом. Наскоро собравшись, Мориц отправился к отцу в Дрезден.
Там, в Резиденцшлоссе, где как раз кипели восстановительные работы (в ходе наступления шведы учинили настоящий погром и подожгли здание), он был представлен своей бабушке. Вдовствующая княгиня была приятно удивлена видеть перед собой столь молодого, но уже высокого и сильного юношу. Его пронзительно-синие глаза смотрели гордо и рассудительно – словом, он был куда приятнее другого ее внука, юного наследника Саксонии! Мориц сразу же стал ее любимцем, и они много времени проводили вместе. Он и сам был в восторге от этой пожилой дамы, гордой и величественной с виду, но теплой и веселой в общении. По правде сказать, мальчику очень не хватало женской ласки. Его блистательная мать все чаще бывала в Кведлинбурге, и, за исключением тетушки Амалии, которая изредка навещала его, все окружение молодого человека составляли мужчины: слуги, гувернеры, учителя… Единственной отдушиной для него была старая Ульрика, хотя со временем ее поведение не стало менее эксцентричным. Бывшая кормилица души не чаяла в Морице, но в силу своего непростого характера скрывала преданную любовь к мальчику под слоем вздорных проповедей… Что же касается отца, то его Мориц не видел с пресловутого визита в Варшаве, случившегося ни много ни мало двенадцатью годами ранее!
Как-то утром в комнату к молодому человеку заглянул старший офицер в сопровождении ординарца, нагруженного тюками с одеждой:
«В мою спальню вошел господин фон Шуленбург, – писал позднее Мориц, – и именем короля призвал меня к военной службе. Он просил, чтобы я поблагодарил Его Величество и был готов отправляться на следующий же день. Он сообщил, что все мои вещи уже собраны и мне разрешается взять с собой одного только слугу. Я был несказанно рад, в особенности тому, что мне не придется более сидеть с гувернером. Господин фон Шуленбург приказал сшить для меня военную форму, которую я надел вместе с широкой портупеей, ножнами и саксонскими гетрами, после чего я сел в карету и поехал к королю, чтобы проститься…»
Четверть часа спустя все было готово, и Мориц улучил минутку, чтобы собраться с мыслями и переварить последние события. Внезапное знакомство с Фридрихом Августом произвело на юношу неизгладимое впечатление: от его сурового взгляда у Морица душа уходила в пятки, а низкий, басовитый голос родителя заставлял желудок мальчика неприятно сжиматься. Вскоре после этого отец позвал его ужинать. Трапеза была отменной и разнообразной; Фридрих Август даже позволил ему выпить пива и вина, хотя до этого юношу в выпивке, разумеется, ограничивали. После этого десерт был уже явно лишним, и Мориц начал клевать носом. Впрочем, когда король заговорил с фон Шуленбургом, сон как рукой сняло. Мальчик встрепенулся и прислушался:
– Я желаю, чтобы вы как следует расшевелили этого малыша, и без нежностей, пожалуйста! Знаю, ему придется туго. Пускай сначала пешком пройдет до Фландрии, а там посмотрим!
Тут Мориц не удержался и возразил:
– Выходит, я должен стать пехотинцем? Но кавалерия-то куда приятнее!
Жесткий, гневный взгляд тотчас обрушился на него, точно молот на наковальню:
– Кто дал вам право вмешиваться в разговор? Будьте уверены, нам абсолютно не интересно ваше мнение!
И, повернувшись к Шуленбургу, Фридрих Август продолжил:
– И пусть вас не заботит, что мальчишка тащит на себе все оружие: у него достаточно широкие плечи, чтобы с этим справиться. Но особенно следите за тем, чтобы его никто, слышите, никто не подменял. Пусть он все делает сам. Отдых позволителен лишь в случае тяжелой… очень тяжелой болезни.
Мориц слушал короля в изумлении. Ощущение было такое, будто его оглушили дубиной по голове: «Я сидел, разинув рот, и недоумевал, отчего король говорит обо мне, как о злейшем враге. Дрезден я покинул с большим удовольствием!»
* * *
Простившись со вдовствующей княгиней, Мориц выехал на рассвете. К его несказанному удивлению, фон Шуленбург предоставил ему место в своей карете, очевидно, полагая, что варварское предложение Фридриха Августа отправить тринадцатилетнего ребенка пешком в другую страну будет встречено графиней фон Кенигсмарк в штыки. Сборный пункт саксонских войск находился под Люценом. Впервые в жизни подросток наблюдал армейскую жизнь во всех подробностях. С неподдельным восторгом он следил за построением войск, за тем, как ровные шеренги солдат друг за другом маршировали близ кургана, где покоился прославленный Густав-Адольф[34]. Именно там Мориц принял военную присягу. Фон Шуленбург поцеловал его и сказал:– Мне бы хотелось, чтобы это место стало для вас счастливым предзнаменованием. Да снизойдет на вас дух великого человека, что покоится в этой земле! Да направит его добрая воля и справедливость в нужное русло все ваши поступки и начинания! Будьте учтивы с вашими наставниками и строги с вашими учениками: никогда не показывайте слабости, ни в дружбе, ни в работе, пусть даже слабость эта вам покажется незначительной и мимолетной. Будьте безупречны духом, и вам покорится весь мир!
Эти слова так взволновали Морица, что он твердо принял решение следовать советам своего отца.
– Я должен делать то, чего от меня ждут, но спасибо вам за вашу доброту!
Сказав это, юноша подобрал свой походный рюкзак, ружье и присоединился к колонне солдат, державших путь во Фландрию.
Стояла суровая, необыкновенно холодная зима. Трескучий мороз превратил дорожные рытвины в опасные скользкие ловушки, покрытые колким льдом. Храбрость и хладнокровие Морица были достойны всяческих похвал: юноша стоически выносил все тяготы долгого перехода. Однако в Ганновере, когда войска остановились на привал, выяснилось, что ноги у него стерты в кровь, а плечи покрыты жуткими синяками от переносимых тяжестей.
– Довольно, мой мальчик, – обратился к нему фон Шуленбург, – отвагу и пыл вы уже продемонстрировали. А теперь забирайтесь в карету!
Мориц уже хотел было с радостью согласиться, как вдруг увидел на лицах солдат насмешливые улыбки:
– Вы очень добры ко мне, господин, но приказ есть приказ! С вашего позволения, я пойду до конца!
И, стиснув зубы и поудобнее перехватив ружье и ранец, которые, казалось, весили целую тонну, он двинулся дальше под одобрительное перешептывание своих соратников. Этот кошмар продолжался вплоть до Брюсселя, где Мориц, наконец, вышел из состава пехоты и пополнил ряды знаменосцев. Господин фон Шуленбург познакомил юношу со многими влиятельными личностями, в том числе с графиней д’Эгмонт, наследным принцем Гессенским, парой-тройкой генералов и другими важными людьми. Но самым важным знакомством стала встреча с принцем Евгением.
Этот выдающийся во всех отношениях человек стал одной из главных «ошибок» Людовика XIV. Евгений родился и вырос в роскошном Суассонском дворце в Париже. Будучи пятым сыном Эжена-Мориса де Савой-Кариньяна, графа Суассонского, он приходился родственником самому Людовику XIV. Его матерью была Олимпия Манчини, племянница знаменитого кардинала Мазарини, по слухам бывшая любовница самого короля. Мальчик родился некрасивым, слабым и до крайности болезненным, так что родители прочили ему судьбу религиозную, а сам Король-солнце, будучи проездом в Суассонском дворце, даже посмеивался над «маленьким монашком». Вскоре после этого Олимпия оказалась замешана в нашумевшем деле с ядами и была вынуждена бежать в Брюссель. Бабушка выгнала юного Евгения из родного дома, и тот должен был скрываться, не имея средств к существованию. Проникнутый страстью к военному ремеслу и оружию, он вознамерился променять монашескую сутану на армейский сюртук. К слову, Евгений не был так уж одинок: его связывали теплые, дружеские отношения с принцем де Конти. Желая помочь бедному другу, принц обратился к королю с просьбой предоставить Евгению высокий пост в армии, в память о заслугах его славного отца, который всю свою жизнь посвятил служению Франции. Однако король не только никак не отреагировал на эту просьбу, но даже не пожелал встретиться с молодым человеком. Тогда, 26 июля 1683 года, Евгений уехал из страны и нашел укрытие при дворе императора Леопольда, который позволил молодому благородному дворянину служить в армии на добровольных началах. И это было лишь начало его головокружительной карьеры. Людовик XIV презирал и ненавидел молодого выскочку, который, наряду с такой выдающейся личностью, как Тюренн[35], стал одним из величайших полководцев своего времени. За свою самоуверенность он заплатил сполна. Евгений служил Габсбургам так же преданно, как некогда его отец служил Бурбонам. Он буквально возродил увядающую империю, вновь обрел большое состояние, восстановил поруганную честь, а его неоценимый вклад в развитие приютившей его страны нашел свое отражение, например, в таком великолепном образце архитектурного искусства, как Бельведерский дворец в Вене…
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента