Страница:
— А если он вовсе не выздоровел и его еще больше разъедает проказа?
— Я все равно пойду за ним. Тогда я стану с ним жить, и ничто не заставит меня с ним разлучиться! Вы же хорошо знаете, Эрменгарда, что в нем, только в нем всегда был единственный смысл моей жизни.
— Увы! Уж я-то знаю это слишком хорошо! С того времени, как я вас знаю, вы заходите в ужасные тупики и бросаетесь навстречу таким кровавым приключениям, что я начинаю спрашивать себя, надо ли уж так благодарить Небо за то, что оно подбросило Арно де Монсальви на вашу дорогу.
— Небо не могло мне сделать более чудесного подарка! — вскричала Катрин с таким возбуждением, что Эрменгарда подняла брови и заметила небрежным тоном:
— И сказать только, что вы могли бы царить в империи! А знаете ли вы, что герцог Филипп вас никогда не забывал?
Катрин изменилась в лице и вдруг отстранилась от своей подруги. Это напоминание о прошлых днях ей было трудно перенести.
— Эрменгарда, — сказала она спокойно, — если вы хотите, чтобы мы оставались друзьями, никогда мне больше не говорите о герцоге Филиппе. Я хочу забыть эту страницу моей жизни.
— Значит, у вас память чертовски сговорчивая. Должно быть, это непросто?
— Может быть! Но…
Тон Катрин внезапно смягчился.
Она вернулась и села рядом с Эрменгардой, которая лежала, свернувшись в глубине кровати, и мягко спросила:
— Расскажите мне лучше о моих родных, о матери и дяде Матье, от них у меня давно нет никаких вестей! Если, конечно, вам самой что-нибудь известно.
— Конечно, известно, — пробурчала Эрменгарда. — Они оба живут хорошо, но переносят отсутствие вестей похуже, чем вы! Я нашла, что они постарели, когда увидела их в последний раз в Марсанкэ. Но здоровье у них хорошее.
— Мое… отступничество не стоило им слишком больших неприятностей? — спросила Катрин с некоторой неловкостью.
— Да уж нашли время об этом побеспокоиться! — заметила старая дама со слабой улыбкой. — Нет, успокойтесь, — поспешила она добавить, увидев, как потемнело лицо Катрин, — с ними ничего плохого не случилось. У герцога все же душа не такая низменная, чтобы мстить им за свои любовные неудачи. Я уверена… что он, напротив, надеется, что в один прекрасный день стремление повидать их приведет вас в его земли. Поэтому он и не высылает их. По-моему, он страстно желает, чтобы вы знали, какая возвышенная у него душа. Итак, владение вашего дяди потихоньку процветает и выглядит премило. Не скажу того же о владениях Шатовиленов.
— Что вы хотите этим сказать?
— А то, что я тоже в некотором роде изгнанница. Видите ли, сердце мое, у меня есть сын, который похож на меня. Ему надоели англичане. Он женился на молоденькой Изабелле де Ла Тремуйль, сестрице вашего друга, бывшего камергера.
— Надеюсь, она на него не похожа? — воскликнула Катрин с ужасом.
— Вовсе нет, она прелестна! Кроме того, мой сын отправил обратно Герцогу Бедфсгрду свой орден Подвязки и бросил ему открытый вызов. В результате теперь герцогские войска осаждают наш замок Грансе, а я подумала, что пришло время попутешествовать немного по стране. Из меня бы могла выйти такая прекрасная заложница! Вот так и получилось, что вы видите меня на больших дорогах, на дороге к Компостеле и к спасению, о котором я со всей серьезностью собираюсь молить святого Иакова. Но я благословляю этот проклятый несчастный случай, из-за которого я сломала себе ногу и задержалась здесь. Без него я была бы уже далеко и не встретилась бы с вами…
— К несчастью, — вздохнула Катрин, — мы опять с вами расстанемся. Ваша нога задержит вас здесь еще на много дней, а я должна завтра же уходить дальше с моими спутниками!
От природы бледный цвет лица госпожи де Шатовилен стал темно-красным.
— Не думайте так, моя красотка! Я вас опять нашла, и я вас не оставлю. Я уеду вместе с вами. Если я не смогу держаться на лошади, мои люди понесут меня на носилках. Я не останусь здесь ни на минуту дольше вас. А теперь вы бы поспали немного. Поздно, и вы, должно быть, устали. Ложитесь со мной, здесь хватит места для двоих.
Не заставляя себя упрашивать, Катрин прилегла на кровать рядом со своей подругой. Мысль, что она продолжит путь вместе с крепкой и здоровой духом Эрменгардой, переполняла ее радостью и верой в будущее. Богатую вдову нельзя было сокрушить. После смерти маленького Филиппа Катрин подумала, что Эрменгарде пришел конец. Она согнулась, как-то разом постарела. Тогда казалось, что ее душа отлетала… и вот опять она встретила ее здесь, на больших дорогах, более твердой и неудержимой, чем когда-либо. Катрин было ясно, что с Эрменгардой путь ее станет легче и приятней.
Огонь теплился в камине. Графиня задула свечу, и ночь охватила маленькую комнатку. Невольно Катрин улыбнулась при мысли о том, как рассердится Жербер Боа, когда утром увидит внушительную даму на носилках и узнает, что ему придется принять ее в число своих паломников. На эту сцену любопытно будет посмотреть.
— О чем вы думаете? — произнесла неожиданно Эрменгарда. — Вы еще не спите, я чувствую.
— О вас, Эрменгарда, и о себе. Мне повезло, что я вас встретила в самом начале этого долгого путешествия.
— Повезло? Это мне повезло, моя дорогая. Вот уже целые месяцы — да что я говорю! — годы и годы, как я скучаю до смерти. Благодаря вам моя жизнь станет, надеюсь, более яркой и оживленной. И мне так это было нужно, черт возьми! Я просто прозябала. Да простит мне Бог. Я чувствую, что выздоровела.
И в качестве доказательства своего душевного здоровья Эрменгарда вскоре заснула и принялась храпеть так, что заглушала металлические удары колокола.
В древней романской приютской часовне нестройные голоса паломников повторяли за аббатом слова ритуальной молитвы для тех, кто в пути:
«Господи, ты послал Авраама из страны его и сохранил живым и здоровым в пути, дай и нам, чадам твоим, такую же милость. Укрепи нас в опасностях и облегчи нам путь. Будь для нас тенью против солнца, плащом нашим от дождя и ветра. Понеси нас, когда устанем, и защити от всякой напасти. Будь посохом нашим, что хранит от падений, и пристанью, что спасает потерпевших кораблекрушение…»
Но голос Катрин не смешался с голосами других. Про себя она повторяла те резкие слова, которыми обменялась с Жербером Боа как раз перед тем, как войти в часовню, перед началом службы и общей молитвы. Когда молодая женщина появилась, поддерживая под руку еще очень бледную Жилетту де Вошель, клермонец побелел от злости. Он подбежал к ней с такой запальчивостью, что не сразу заметил Эрменгарду, шедшую сзади на костылях.
— Эта женщина не в состоянии продолжать дорогу, — сухо сказал он. — Она может побыть на службе, конечно, но мы оставим ее на попечение монахинь.
Катрин обещала себе быть мягкой и терпеливой, попытаться задобрить и умаслить Жербера, но по вскипевшему в ней яростному гневу сразу почувствовала, что ее благоразумного терпения надолго не хватит.
— Кто это решил? — спросила она с необыкновенной мягкостью.
— Я!
— С какой стати, скажите, пожалуйста?
— Я руковожу этим паломничеством. Я и решаю!
— Думаю, вы ошибаетесь. При выходе из Пюи епископ выбрал вас нашим поводырем с тем, чтобы вы шли впереди нашей группы. Вы показались ему человеком мудрым, и, кроме того, эта дорога вами уже однажды пройдена. Но вы вовсе не наш «вожак»в том смысле, который вы сами придаете этому слову.
— То есть?
— Вы не капитан, а мы не ваши солдаты. Ограничьтесь, брат мой, тем, что ведете нас по дорогам, и не старайтесь сверх меры руководить нами. Госпожа Жилетта желает продолжить путь и продолжит его.
Опять молния ярости, уже знакомой Катрин, блеснула в его серых холодных глазах. Он сделал шаг к молодой женщине.
— Вы осмеливаетесь пренебрегать моим авторитетом? воскликнул Жербер дрожащим голосом.
Катрин стойко выдержала его взгляд и даже холодно ему улыбнулась.
— Я вовсе не пренебрегаю им, а отказываюсь принимать то, что вам так нравится нам навязывать. И более того, успокойтесь, госпожа Жилетта никак не будет вам в тягость: она поедет верхом.
— Верхом? Но где это вы думаете сыскать лошадь?
Эрменгарда, которая до сих пор с интересом следила за их перепалкой, посчитала своевременным вступить в разговор. Она доковыляла до Жербера:
— У меня есть лошади, представьте себе, и я ей дам одну из них. Что, у вас есть возражения?
Такое вмешательство явно не доставило удовольствия клермонцу, он нахмурил брови и, посмотрев на старую женщину с видимым пренебрежением, произнес:
Еще и эта? Откуда вы возникли, старушка?
И он за это получил. Вдовствующая графиня де Шатовилен вдруг стала алого цвета. Твердо упершись своими костылями в землю, она выпрямилась во весь свой большой рост, и этого оказалось достаточно, чтобы ее лицо возникло в нескольких дюймах от белого лица Боа.
— Это у вас, мальчик мой, нужно было бы спросить, откуда вы взялись, да еще с таким плохим воспитанием! Ей Богу! Вы первый человек, кто осмелился назвать меня «старушкой», и советую вам не повторяться, если не хотите, чтобы мои люди вас научили вежливости. Тем не менее, так как я намерена присоединиться к вам, чтобы проделать путь вместе с моей подругой, графиней де Б… де Монсальви, я готова известить вас о том, что меня зовут Эрменгарда, графиня де Шатовилен из Бургундского герцогства, и что герцог Филипп взвешивает свои слова, когда обращается ко мне. Вы что-то хотите сказать?
Жербер Боа колебался, с большим трудом удерживаясь от наглой выходки. Но невольно он все же почувствовал воздействие властного тона пожилой дамы. Он открыл рот, закрыл его, пожал плечами и в конце концов произнес:
— У меня нет власти, каково бы ни было мое желание, помешать вам присоединиться к нам, а также воспротивиться походу с нами этой женщины, раз вы ее беретесь везти.
— Спасибо, брат мой, — мягко сказала Жилетта со слабой улыбкой. — Видите ли, мне нужно пойти на могилу святого Иакова! Нужно… чтобы мой сын выздоровел.
У Катрин, колючие глаза которой не отрывались от лица Боа, создалось впечатление, что она увидела, как гнев отхлынул от него. Нечто похожее на сожаление промелькнуло в его взгляде. Он отвернул голову.
— Делайте как хотите! сухо сказал он. — Не благодарите меня!
Он ушел, но мимоходом Катрин перехватила брошенный на нее взгляд. Отныне этот человек стал ее врагом, она была в этом уверена. Но она никак не могла понять более чем странного выражения, с которым он посмотрел. В нем была холодная ярость, мстительность, но и что — то другое. И это другое, Катрин охотно бы поклялась, был страх.
Вот об этом-то она и думала в ледяной часовне, среди разноголосого хора, набожно славившего Спасителя. Что могло внушить страх или опасение столь уверенному в себе человеку, каким был Жербер, Боа?.. Так как подобный вопрос оставался пока без ответа, молодая женщина решила отложить его на будущее. Может быть, великое знание людей, которым обладала Эрменгарда, окажется полезным, чтобы разобраться в этом случае?
Она машинально вышла из церкви, как и другие, получила кусок хлеба, который у ворот богадельни раздавал монах, ответственный за питание, и опять пошла в рядах своих спутников — паломников. Она отказалась от лошади, предложенной ей Эрменгардой. Ее ногой, болевшей из — за большого волдыря, который теперь прорвался, очень ловко занялась сестра Леонарда, и теперь Катрин чувствовала себя способной идти.
— Я попрошу вашей помощи, когда буду совсем изнемогать, — сказала она Эрменгарде, которую две приютские монахини взгромоздили на большую лошадь, такую же рыжую, какой когда — то была Эрменгарда. Две другие усадили Жилетту на мирного иноходца, на котором до этого ехала одна из служанок вдовствующей госпожи де Шатовилен. Обе камеристки, устроившись на одной лошади, и четыре вооруженных всадника составляли свиту Эрменгарды. Они двигались в арьергарде всей группы паломников.
Ворота вновь раскрылись перед путниками, которые теперь выглядели веселее. Снег и туман предыдущего дня остались только в воспоминании. Солнце сияло в голубом небе, и свежесть утреннего часа предвещала прекрасный и теплый день. Едва переступив порог старого приюта, путники оказались на дороге, прямой и каменистой, протянувшейся прямо по склону долины, покрытой ковром новой травы. Это была первая площадка на гигантской лестнице, спускавшейся в глубокую долину Ло, откуда поднимался голубоватый туман.
Жосс Роллар и Колен Дезепинетт, словно по взаимному согласию, заняли места по обе стороны от Катрин. Второй, казалось, избавился от своего мрачного вида. Он любовался пейзажем, таким веселым в ясное утро, и улыбка у него была довольной и благодушной.
— Природа! — доверился он Катрин. — Какое величие! Как можно жить в наших гнилых и смрадных городах, когда вокруг столько свежести, чистоты и свободы!
— Да еще когда в этих самых городах столько мерзких женщин! — ударился в рассуждения Жосс, с любезной улыбкой обращаясь к своему спутнику.
Но парижанину вовсе не хотелось соглашаться с грубияном, и он, насупившись и пожав плечами, прошел немного вперед. Катрин взглядом спросила своего спутника, а потом произнесла:
— Почему он сердится? Вы ему сказали что-нибудь неприятное?
Жосс рассмеялся, подмигнул молодой женщине и весело поправил на плече свою котомку.
— Если вы хотите быть в хороших отношениях с превосходным нашим Коленом, — прошептал он, — избегайте говорить с ним о женщинах вообще и о его собственной жене в частности.
— Почему же?
— Потому что это самая ужасающая злюка, которую когда-либо забрасывал на землю дьявол, и если наш достойный друг, у которого нет склонности бродить по земле, устремился в паломничество, он сделал это только для того, чтобы сбежать от нее. У него есть все: здоровье, состояние, уважение окружающих. К несчастью, у него еще есть дама Оберж. Так вот, для того чтобы быть подальше от нее, я думаю, он пойдет в логово самого египетского султана! Уверен, между рабскими оковами и своим креслом на улице Одриетт он предпочтет оковы.
— Неужели он дошел до такой степени? — в ужасе воскликнула Катрин. — Она что, пилит его с утра до вечера?
— Куда там, хуже! — сказал Жосс трагическим тоном. — Она его нещадно бьет!
Впереди Жербер Боа запевал псалом, чтобы придать ритм ходьбе. Жосс же принялся напевать застольную песенку, у которой было одно важное достоинство — она была более веселой и игривой, нежели религиозное песнопение.
Глава вторая. РУБИНЫ СЕНТ-ФУА
— Я все равно пойду за ним. Тогда я стану с ним жить, и ничто не заставит меня с ним разлучиться! Вы же хорошо знаете, Эрменгарда, что в нем, только в нем всегда был единственный смысл моей жизни.
— Увы! Уж я-то знаю это слишком хорошо! С того времени, как я вас знаю, вы заходите в ужасные тупики и бросаетесь навстречу таким кровавым приключениям, что я начинаю спрашивать себя, надо ли уж так благодарить Небо за то, что оно подбросило Арно де Монсальви на вашу дорогу.
— Небо не могло мне сделать более чудесного подарка! — вскричала Катрин с таким возбуждением, что Эрменгарда подняла брови и заметила небрежным тоном:
— И сказать только, что вы могли бы царить в империи! А знаете ли вы, что герцог Филипп вас никогда не забывал?
Катрин изменилась в лице и вдруг отстранилась от своей подруги. Это напоминание о прошлых днях ей было трудно перенести.
— Эрменгарда, — сказала она спокойно, — если вы хотите, чтобы мы оставались друзьями, никогда мне больше не говорите о герцоге Филиппе. Я хочу забыть эту страницу моей жизни.
— Значит, у вас память чертовски сговорчивая. Должно быть, это непросто?
— Может быть! Но…
Тон Катрин внезапно смягчился.
Она вернулась и села рядом с Эрменгардой, которая лежала, свернувшись в глубине кровати, и мягко спросила:
— Расскажите мне лучше о моих родных, о матери и дяде Матье, от них у меня давно нет никаких вестей! Если, конечно, вам самой что-нибудь известно.
— Конечно, известно, — пробурчала Эрменгарда. — Они оба живут хорошо, но переносят отсутствие вестей похуже, чем вы! Я нашла, что они постарели, когда увидела их в последний раз в Марсанкэ. Но здоровье у них хорошее.
— Мое… отступничество не стоило им слишком больших неприятностей? — спросила Катрин с некоторой неловкостью.
— Да уж нашли время об этом побеспокоиться! — заметила старая дама со слабой улыбкой. — Нет, успокойтесь, — поспешила она добавить, увидев, как потемнело лицо Катрин, — с ними ничего плохого не случилось. У герцога все же душа не такая низменная, чтобы мстить им за свои любовные неудачи. Я уверена… что он, напротив, надеется, что в один прекрасный день стремление повидать их приведет вас в его земли. Поэтому он и не высылает их. По-моему, он страстно желает, чтобы вы знали, какая возвышенная у него душа. Итак, владение вашего дяди потихоньку процветает и выглядит премило. Не скажу того же о владениях Шатовиленов.
— Что вы хотите этим сказать?
— А то, что я тоже в некотором роде изгнанница. Видите ли, сердце мое, у меня есть сын, который похож на меня. Ему надоели англичане. Он женился на молоденькой Изабелле де Ла Тремуйль, сестрице вашего друга, бывшего камергера.
— Надеюсь, она на него не похожа? — воскликнула Катрин с ужасом.
— Вовсе нет, она прелестна! Кроме того, мой сын отправил обратно Герцогу Бедфсгрду свой орден Подвязки и бросил ему открытый вызов. В результате теперь герцогские войска осаждают наш замок Грансе, а я подумала, что пришло время попутешествовать немного по стране. Из меня бы могла выйти такая прекрасная заложница! Вот так и получилось, что вы видите меня на больших дорогах, на дороге к Компостеле и к спасению, о котором я со всей серьезностью собираюсь молить святого Иакова. Но я благословляю этот проклятый несчастный случай, из-за которого я сломала себе ногу и задержалась здесь. Без него я была бы уже далеко и не встретилась бы с вами…
— К несчастью, — вздохнула Катрин, — мы опять с вами расстанемся. Ваша нога задержит вас здесь еще на много дней, а я должна завтра же уходить дальше с моими спутниками!
От природы бледный цвет лица госпожи де Шатовилен стал темно-красным.
— Не думайте так, моя красотка! Я вас опять нашла, и я вас не оставлю. Я уеду вместе с вами. Если я не смогу держаться на лошади, мои люди понесут меня на носилках. Я не останусь здесь ни на минуту дольше вас. А теперь вы бы поспали немного. Поздно, и вы, должно быть, устали. Ложитесь со мной, здесь хватит места для двоих.
Не заставляя себя упрашивать, Катрин прилегла на кровать рядом со своей подругой. Мысль, что она продолжит путь вместе с крепкой и здоровой духом Эрменгардой, переполняла ее радостью и верой в будущее. Богатую вдову нельзя было сокрушить. После смерти маленького Филиппа Катрин подумала, что Эрменгарде пришел конец. Она согнулась, как-то разом постарела. Тогда казалось, что ее душа отлетала… и вот опять она встретила ее здесь, на больших дорогах, более твердой и неудержимой, чем когда-либо. Катрин было ясно, что с Эрменгардой путь ее станет легче и приятней.
Огонь теплился в камине. Графиня задула свечу, и ночь охватила маленькую комнатку. Невольно Катрин улыбнулась при мысли о том, как рассердится Жербер Боа, когда утром увидит внушительную даму на носилках и узнает, что ему придется принять ее в число своих паломников. На эту сцену любопытно будет посмотреть.
— О чем вы думаете? — произнесла неожиданно Эрменгарда. — Вы еще не спите, я чувствую.
— О вас, Эрменгарда, и о себе. Мне повезло, что я вас встретила в самом начале этого долгого путешествия.
— Повезло? Это мне повезло, моя дорогая. Вот уже целые месяцы — да что я говорю! — годы и годы, как я скучаю до смерти. Благодаря вам моя жизнь станет, надеюсь, более яркой и оживленной. И мне так это было нужно, черт возьми! Я просто прозябала. Да простит мне Бог. Я чувствую, что выздоровела.
И в качестве доказательства своего душевного здоровья Эрменгарда вскоре заснула и принялась храпеть так, что заглушала металлические удары колокола.
В древней романской приютской часовне нестройные голоса паломников повторяли за аббатом слова ритуальной молитвы для тех, кто в пути:
«Господи, ты послал Авраама из страны его и сохранил живым и здоровым в пути, дай и нам, чадам твоим, такую же милость. Укрепи нас в опасностях и облегчи нам путь. Будь для нас тенью против солнца, плащом нашим от дождя и ветра. Понеси нас, когда устанем, и защити от всякой напасти. Будь посохом нашим, что хранит от падений, и пристанью, что спасает потерпевших кораблекрушение…»
Но голос Катрин не смешался с голосами других. Про себя она повторяла те резкие слова, которыми обменялась с Жербером Боа как раз перед тем, как войти в часовню, перед началом службы и общей молитвы. Когда молодая женщина появилась, поддерживая под руку еще очень бледную Жилетту де Вошель, клермонец побелел от злости. Он подбежал к ней с такой запальчивостью, что не сразу заметил Эрменгарду, шедшую сзади на костылях.
— Эта женщина не в состоянии продолжать дорогу, — сухо сказал он. — Она может побыть на службе, конечно, но мы оставим ее на попечение монахинь.
Катрин обещала себе быть мягкой и терпеливой, попытаться задобрить и умаслить Жербера, но по вскипевшему в ней яростному гневу сразу почувствовала, что ее благоразумного терпения надолго не хватит.
— Кто это решил? — спросила она с необыкновенной мягкостью.
— Я!
— С какой стати, скажите, пожалуйста?
— Я руковожу этим паломничеством. Я и решаю!
— Думаю, вы ошибаетесь. При выходе из Пюи епископ выбрал вас нашим поводырем с тем, чтобы вы шли впереди нашей группы. Вы показались ему человеком мудрым, и, кроме того, эта дорога вами уже однажды пройдена. Но вы вовсе не наш «вожак»в том смысле, который вы сами придаете этому слову.
— То есть?
— Вы не капитан, а мы не ваши солдаты. Ограничьтесь, брат мой, тем, что ведете нас по дорогам, и не старайтесь сверх меры руководить нами. Госпожа Жилетта желает продолжить путь и продолжит его.
Опять молния ярости, уже знакомой Катрин, блеснула в его серых холодных глазах. Он сделал шаг к молодой женщине.
— Вы осмеливаетесь пренебрегать моим авторитетом? воскликнул Жербер дрожащим голосом.
Катрин стойко выдержала его взгляд и даже холодно ему улыбнулась.
— Я вовсе не пренебрегаю им, а отказываюсь принимать то, что вам так нравится нам навязывать. И более того, успокойтесь, госпожа Жилетта никак не будет вам в тягость: она поедет верхом.
— Верхом? Но где это вы думаете сыскать лошадь?
Эрменгарда, которая до сих пор с интересом следила за их перепалкой, посчитала своевременным вступить в разговор. Она доковыляла до Жербера:
— У меня есть лошади, представьте себе, и я ей дам одну из них. Что, у вас есть возражения?
Такое вмешательство явно не доставило удовольствия клермонцу, он нахмурил брови и, посмотрев на старую женщину с видимым пренебрежением, произнес:
Еще и эта? Откуда вы возникли, старушка?
И он за это получил. Вдовствующая графиня де Шатовилен вдруг стала алого цвета. Твердо упершись своими костылями в землю, она выпрямилась во весь свой большой рост, и этого оказалось достаточно, чтобы ее лицо возникло в нескольких дюймах от белого лица Боа.
— Это у вас, мальчик мой, нужно было бы спросить, откуда вы взялись, да еще с таким плохим воспитанием! Ей Богу! Вы первый человек, кто осмелился назвать меня «старушкой», и советую вам не повторяться, если не хотите, чтобы мои люди вас научили вежливости. Тем не менее, так как я намерена присоединиться к вам, чтобы проделать путь вместе с моей подругой, графиней де Б… де Монсальви, я готова известить вас о том, что меня зовут Эрменгарда, графиня де Шатовилен из Бургундского герцогства, и что герцог Филипп взвешивает свои слова, когда обращается ко мне. Вы что-то хотите сказать?
Жербер Боа колебался, с большим трудом удерживаясь от наглой выходки. Но невольно он все же почувствовал воздействие властного тона пожилой дамы. Он открыл рот, закрыл его, пожал плечами и в конце концов произнес:
— У меня нет власти, каково бы ни было мое желание, помешать вам присоединиться к нам, а также воспротивиться походу с нами этой женщины, раз вы ее беретесь везти.
— Спасибо, брат мой, — мягко сказала Жилетта со слабой улыбкой. — Видите ли, мне нужно пойти на могилу святого Иакова! Нужно… чтобы мой сын выздоровел.
У Катрин, колючие глаза которой не отрывались от лица Боа, создалось впечатление, что она увидела, как гнев отхлынул от него. Нечто похожее на сожаление промелькнуло в его взгляде. Он отвернул голову.
— Делайте как хотите! сухо сказал он. — Не благодарите меня!
Он ушел, но мимоходом Катрин перехватила брошенный на нее взгляд. Отныне этот человек стал ее врагом, она была в этом уверена. Но она никак не могла понять более чем странного выражения, с которым он посмотрел. В нем была холодная ярость, мстительность, но и что — то другое. И это другое, Катрин охотно бы поклялась, был страх.
Вот об этом-то она и думала в ледяной часовне, среди разноголосого хора, набожно славившего Спасителя. Что могло внушить страх или опасение столь уверенному в себе человеку, каким был Жербер, Боа?.. Так как подобный вопрос оставался пока без ответа, молодая женщина решила отложить его на будущее. Может быть, великое знание людей, которым обладала Эрменгарда, окажется полезным, чтобы разобраться в этом случае?
Она машинально вышла из церкви, как и другие, получила кусок хлеба, который у ворот богадельни раздавал монах, ответственный за питание, и опять пошла в рядах своих спутников — паломников. Она отказалась от лошади, предложенной ей Эрменгардой. Ее ногой, болевшей из — за большого волдыря, который теперь прорвался, очень ловко занялась сестра Леонарда, и теперь Катрин чувствовала себя способной идти.
— Я попрошу вашей помощи, когда буду совсем изнемогать, — сказала она Эрменгарде, которую две приютские монахини взгромоздили на большую лошадь, такую же рыжую, какой когда — то была Эрменгарда. Две другие усадили Жилетту на мирного иноходца, на котором до этого ехала одна из служанок вдовствующей госпожи де Шатовилен. Обе камеристки, устроившись на одной лошади, и четыре вооруженных всадника составляли свиту Эрменгарды. Они двигались в арьергарде всей группы паломников.
Ворота вновь раскрылись перед путниками, которые теперь выглядели веселее. Снег и туман предыдущего дня остались только в воспоминании. Солнце сияло в голубом небе, и свежесть утреннего часа предвещала прекрасный и теплый день. Едва переступив порог старого приюта, путники оказались на дороге, прямой и каменистой, протянувшейся прямо по склону долины, покрытой ковром новой травы. Это была первая площадка на гигантской лестнице, спускавшейся в глубокую долину Ло, откуда поднимался голубоватый туман.
Жосс Роллар и Колен Дезепинетт, словно по взаимному согласию, заняли места по обе стороны от Катрин. Второй, казалось, избавился от своего мрачного вида. Он любовался пейзажем, таким веселым в ясное утро, и улыбка у него была довольной и благодушной.
— Природа! — доверился он Катрин. — Какое величие! Как можно жить в наших гнилых и смрадных городах, когда вокруг столько свежести, чистоты и свободы!
— Да еще когда в этих самых городах столько мерзких женщин! — ударился в рассуждения Жосс, с любезной улыбкой обращаясь к своему спутнику.
Но парижанину вовсе не хотелось соглашаться с грубияном, и он, насупившись и пожав плечами, прошел немного вперед. Катрин взглядом спросила своего спутника, а потом произнесла:
— Почему он сердится? Вы ему сказали что-нибудь неприятное?
Жосс рассмеялся, подмигнул молодой женщине и весело поправил на плече свою котомку.
— Если вы хотите быть в хороших отношениях с превосходным нашим Коленом, — прошептал он, — избегайте говорить с ним о женщинах вообще и о его собственной жене в частности.
— Почему же?
— Потому что это самая ужасающая злюка, которую когда-либо забрасывал на землю дьявол, и если наш достойный друг, у которого нет склонности бродить по земле, устремился в паломничество, он сделал это только для того, чтобы сбежать от нее. У него есть все: здоровье, состояние, уважение окружающих. К несчастью, у него еще есть дама Оберж. Так вот, для того чтобы быть подальше от нее, я думаю, он пойдет в логово самого египетского султана! Уверен, между рабскими оковами и своим креслом на улице Одриетт он предпочтет оковы.
— Неужели он дошел до такой степени? — в ужасе воскликнула Катрин. — Она что, пилит его с утра до вечера?
— Куда там, хуже! — сказал Жосс трагическим тоном. — Она его нещадно бьет!
Впереди Жербер Боа запевал псалом, чтобы придать ритм ходьбе. Жосс же принялся напевать застольную песенку, у которой было одно важное достоинство — она была более веселой и игривой, нежели религиозное песнопение.
Глава вторая. РУБИНЫ СЕНТ-ФУА
За два дня они прошли трудную дорогу от Обрака через долину Ло и узкие ущелья Дурду к святому городу Конку. Они прошли целых двадцать лье только с одной остановкой — ночевкой в Эспальоне, в старинном командорстве рыцарей-тамплиеров, где солдаты-монахи из приюта Святого Иоанна Иерусалимского постарались подкрепить силы и ревностную набожность путников. В Жербера Боа будто вселилась неистовая злость: он не хотел слышать ни жалоб, ни вздохов от паломников своей группы.
Для Катрин эти два дня показались адом кромешным. Больная нога заставляла ее жестоко страдать, но она упорно отказывалась ехать верхом. Ей казалось, что дай она себе поблажку, не пройди она весь этот покаянный путь как нищая из нищих паломников. Бог не смягчится к ней. Свои муки она жертвовала Богу на благо Арно, страстно желая, чтобы Господь Бог дал ему выздоровление, а ей самой позволил его найти. За такое счастье она с радостью пошла бы по раскаленным углям…
Тем не менее без помощи старого рыцаря из ордена Святого Иоанна, которого охватила жалость при виде этих маленьких ножек, покрывшихся волдырями и кровавыми ссадинами, во время ритуального омовения ног паломникам — монахи выполняли его, стоя на коленях, — и который принялся лечить ее, Катрин вынуждена была бы приостановить свое путешествие или сесть на лошадь. Старый монах-воин смазал израненные ноги мазью, сделанной из свечного жира, оливкового масла и винного спирта, и его лекарство совершило чудо.
— Это старинный рецепт рыцарей-всадников, — сообщил он, улыбаясь молодой женщине. — Наши молодые монахи, у которых ляжки и низ спины еще слишком нежны для военных походов с продолжительной верховой ездой, очень охотно пользуются этой мазью.
Он дал ей немного мази с собой в маленькой баночке. Следующий день Катрин прошла как в тумане. Когда вечером перед паломниками появилась маленькая деревушка, а рядом с ней огромное аббатство на склонах узкой долины реки Уш, Катрин уже почти теряла сознание. Безразличным взглядом она смотрела на великолепную базилику, перед которой ее спутники в едином порыве упали на колени.
— Вы еле дышите! — пробурчала Эрменгарда. — И не пытайтесь идти за другими в аббатство!.. Там же нет места. Меня уверяли, что здесь есть где-то хороший постоялый двор, и я намереваюсь туда направиться.
Катрин слегка задумалась, опасаясь презрительных слов Жербера, но их пастырь только и сказал, пожав плечами:
— Селитесь где сможете. В аббатстве полным-полно людей, и я не очень-то знаю, куда вести моих. Каждый устроится как придется. Пользуйтесь сараями, гостеприимством деревенских жителей. Делайте как вам будет угодно, но не забывайте о торжественной службе, шествии, которое мы устроим потом, и о разных прочих богослужениях.
— Так в котором часу мы уйдем? с беспокойством спросила Катрин.
— Только послезавтра! Вы, наверное, сестра моя, понимаете, что это — одно из главных мест, на которые опирается наша вера. Оно заслуживает того, чтобы мы ему посвятили хотя бы день!
Сказав это, он сухо поклонился и, повернувшись на каблуках, ушел к воротам аббатства. Катрин хотела возразить. Несмотря на усталость от длинных переходов, ей бы хотелось идти еще быстрее, останавливаться только на минимальное время, следуя по дороге, по которой прошел ее любимый супруг. Целый день, проведенный здесь, казался ей напрасной тратой времени, даже если за этот день можно было возвратить себе силы.
— Сколько потерянного времени! — прошептала она, предлагая руку Эрменгарде, которую только что не без труда спустили с лошади ее служанки. Вдовствующая графиня де Шатовилен, устав часами сидеть в седле, совсем одеревенела, но не потеряла задора и бодрого настроения.
— Спорим, что я знаю. о чем вы думаете, моя милочка! весело произнесла она, увлекая Катрин под козырек большого постоялого двора, которому мощные контрфорсы придавали вид настоящей крепости.
— Ну, скажите!
— Вы много дали бы, чтобы завтра утром вскочить на доброго коня и, бросив всех этих святош, галопом поскакать к тому галисийскому городу, где, вы думаете, кто-то вас ждет.
Катрин не стала возражать. Она устало улыбнулась:
— Ваша правда, Эрменгарда. Медлительность этого похода меня убивает. Подумайте только, мы здесь находимся совсем рядом от Монсальви, и мне так просто было бы встретиться и поцеловать моего сына. Но ведь я отправилась в паломничество и не стану лукавить с Богом! Я должна выяснить, где мне искать Арно, я продолжу путь вместе с моими спутниками до конца. И потом, хорошо, когда нас много. Дорога опасная, бандитов всюду полно. Лучше затеряться в толпе, идти среди людей. С вашими служанками и воинами, хоть они и вооружены, нас будет всего семеро. Да к тому же еще неизвестно, останется ли нас столько же до конца, ведь один из ваших солдат уже сбежал.
И это была чистая правда. Ранним утром, когда они уходили из командорства Эспальона, охрана Эрменгарды состояла уже только из трех человек: четвертый отсутствовал. Но, к великому удивлению Катрин, пожилая женщина не слишком стала раздражаться. Она только пожала плечами:
— Бургундцы не любят путешествовать! Тащиться в Испанию Сольжону совсем не хотелось. Видимо, он предпочел вернуться.
Эта неожиданная реакция заинтересовала Катрин. Она слишком хорошо знала Эрменгарду, ее непреклонную твердость в обращении со своими людьми, чтобы не найти странной ее терпимость. Или же несносная старая дама так изменилась?
Постоялый двор Сент-Фуа принял графиню де Шатовилен со всем уважением, которого заслуживал ее ранг. Впрочем, Эрменгарда умела заставить уважать себя. В заведении было много народа, но она достала все-таки целых две комнаты: одну для Катрин и себя, другую для своих камеристок и Жилетты де Вошель, которую она решительно взяла под свою опеку.
Путешественницы быстро и молча съели ужин. Все устали. Эрменгарда сразу же отправилась почивать, а Катрин, несмотря на усталость, долго еще простояла у окна, выходившего на маленькую площадь. У нее было тяжело на сердце, она чувствовала, что не заснет. Да и можно было отдохнуть завтра.
Усевшись на маленьком каменном подоконнике в углу окна, Катрин наблюдала за происходящим во дворе. Бродячие комедианты и шуты расположились перед церковью. Они показывали свое искусство перед собравшимися крестьянами и паломниками, которые, за отсутствием места в приюте, спали прямо на паперти. Музыканты играли на виолах, лютнях, арфах и флейтах. Худощавый парень, одетый в зелено-желтый костюм, жонглировал зажженными факелами. Сидя под одной из двух романских башен фасада, одетый в пестрые лохмотья, с вдохновением подняв палец, сказочник рассказывал что-то, собрав вокруг себя юношей и девушек. Перед высоким светло каменным фасадом, там, где на углу Христос торжественно и величаво поднимал благословляющую руку, прыгала, танцуя босыми ногами под звуки музыки, тоненькая девушка, одетая в ярко-красное трико. Пламя факелов, как в театре, оживляло персонажей сцены Страшного Суда, вырезанной из камня по полю фронтона, раскрашенной и позолоченной, словно страница из Евангелия. Допущенные в рай вот-вот устремятся в небесные сады, а проклятые, гримасничая, под насмешки демонов корчились в адских муках.
Магия этой обстановки подействовала на Катрин. Она мечтала, как завтра пойдет отсюда по дороге, по которой ушел Арно, а вслед за ним и бедный Готье. Один за другим, рыцарь в черной маске вместе с худым оруженосцем и большой светловолосый нормандец, наверное, спешились именно здесь, перед этим благородным порталом, на миг смешались с толпой. Где — то они сейчас, какие звезды им светят? Катрин достаточно было прикрыть на мгновение глаза, чтобы представить их себе — больного проказой беглеца и сына северных лесов… Где они были в этот час? Что с ними случилось и найдет ли она их след? Невозможно было смириться, что Арно потерян для нее навсегда, но и мертвого Готье она тоже не могла представить. Колосс был несокрушим! Смерть не могла его вот так уничтожить в расцвете молодости, в самый момент расцвета его сил. Эта беззубая может его сразить только через много лет, когда прислужница ее, старость, совершит над телом Готье свою мерзкую работу.
Вдруг ход мысли Катрин прервался. В толпе, которая глазела на комедиантов, она рассмотрела Жербера Боа. Он подошел к танцовщице. Запыхавшись, девушка только что остановилась и протянула толпе свой тамбурин, когда клермонец как раз обратился к ней. Несмотря на расстояние, Катрин без труда поняла смысл их разговора. Сухая рука Жильбера указывала то на яркое, покрытое мишурой и сильно открытое платье девушки, то на большое изображение Христа на фронтоне церкви, и его гневная мимика была ясна. Жербер упрекал танцовщицу в том, что та осмелилась давать представление перед церковью в одежде, которую он считал нескромной. Высокий черный силуэт, возникший перед ней, видно, напугал девушку: она подняла руку, словно стараясь защититься от побоев.
Пуританские выходки Жербера, ясное дело, не пришлись по вкусу группе деревенских парней, только что слушавших сказочника. Они, не видя ничего плохого в том, что кто-то танцевал перед церковью, двинулись на защиту танцовщицы. Один из них, здоровенный верзила — весельчак, фигура которого немного напомнила Катрин Готье, схватил Жербера за ворот плаща, а в это время трое других встали вокруг с угрожающим видом. Девушки резкими голосами принялись поносить его… Вот сейчас, через миг, Жерберу Боа будет совсем плохо.
Катрин не смогла потом объяснить, что именно заставило ее прийти на выручку Боа. У нее не было никакой симпатии по отношению к этому человеку, которого она считала грубым, высокомерным и безжалостным. Скорее всего она приняла во внимание тот факт, что без него она вряд ли дойдет до Галисии… Катрин бегом выскочила из комнаты, спустилась во двор, где люди Эрменгарды допивали последний глоток вина, перед тем как отойти ко сну, и обратилась к сержанту:
— Быстро! — приказала она. — Идите освободите нашего пастыря. Его в клочья разорвет толпа!..
Люди схватили оружие и побежали на помощь. Она следовала за ними, хотя солдаты вовсе в ней не нуждались. Ей было интересно узнать, чем все это кончится и как поведет себя Жербер. А закончилось все моментально. У троих бургундцев плечи были широкие, кулаки здоровые, дубленные годами войны физиономии не сияли добродушием. Толпа расступилась перед вооруженными солдатами, как море перед форштевнем корабля, и Катрин, устремившись в килевую борозду, оказалась рядом с Жербером под портиком аббатства. Толпа все еще ворчала, но отступила, как злобная собака, которой угрожал кнут.
— Вот вы и свободны, мессир, — сказал сержант Беро Жерберу. — Идите же ложитесь спать, оставьте в покое этих людей, пусть веселятся, ведь они плохого не делают, — и, повернувшись к Катрин, сказал:
— Мадам, мы выполнили ваше приказание. Теперь нам проводить вас на постоялый двор?
— Возвращайтесь без меня! — ответила молодая женщина. — Мне не спится.
Для Катрин эти два дня показались адом кромешным. Больная нога заставляла ее жестоко страдать, но она упорно отказывалась ехать верхом. Ей казалось, что дай она себе поблажку, не пройди она весь этот покаянный путь как нищая из нищих паломников. Бог не смягчится к ней. Свои муки она жертвовала Богу на благо Арно, страстно желая, чтобы Господь Бог дал ему выздоровление, а ей самой позволил его найти. За такое счастье она с радостью пошла бы по раскаленным углям…
Тем не менее без помощи старого рыцаря из ордена Святого Иоанна, которого охватила жалость при виде этих маленьких ножек, покрывшихся волдырями и кровавыми ссадинами, во время ритуального омовения ног паломникам — монахи выполняли его, стоя на коленях, — и который принялся лечить ее, Катрин вынуждена была бы приостановить свое путешествие или сесть на лошадь. Старый монах-воин смазал израненные ноги мазью, сделанной из свечного жира, оливкового масла и винного спирта, и его лекарство совершило чудо.
— Это старинный рецепт рыцарей-всадников, — сообщил он, улыбаясь молодой женщине. — Наши молодые монахи, у которых ляжки и низ спины еще слишком нежны для военных походов с продолжительной верховой ездой, очень охотно пользуются этой мазью.
Он дал ей немного мази с собой в маленькой баночке. Следующий день Катрин прошла как в тумане. Когда вечером перед паломниками появилась маленькая деревушка, а рядом с ней огромное аббатство на склонах узкой долины реки Уш, Катрин уже почти теряла сознание. Безразличным взглядом она смотрела на великолепную базилику, перед которой ее спутники в едином порыве упали на колени.
— Вы еле дышите! — пробурчала Эрменгарда. — И не пытайтесь идти за другими в аббатство!.. Там же нет места. Меня уверяли, что здесь есть где-то хороший постоялый двор, и я намереваюсь туда направиться.
Катрин слегка задумалась, опасаясь презрительных слов Жербера, но их пастырь только и сказал, пожав плечами:
— Селитесь где сможете. В аббатстве полным-полно людей, и я не очень-то знаю, куда вести моих. Каждый устроится как придется. Пользуйтесь сараями, гостеприимством деревенских жителей. Делайте как вам будет угодно, но не забывайте о торжественной службе, шествии, которое мы устроим потом, и о разных прочих богослужениях.
— Так в котором часу мы уйдем? с беспокойством спросила Катрин.
— Только послезавтра! Вы, наверное, сестра моя, понимаете, что это — одно из главных мест, на которые опирается наша вера. Оно заслуживает того, чтобы мы ему посвятили хотя бы день!
Сказав это, он сухо поклонился и, повернувшись на каблуках, ушел к воротам аббатства. Катрин хотела возразить. Несмотря на усталость от длинных переходов, ей бы хотелось идти еще быстрее, останавливаться только на минимальное время, следуя по дороге, по которой прошел ее любимый супруг. Целый день, проведенный здесь, казался ей напрасной тратой времени, даже если за этот день можно было возвратить себе силы.
— Сколько потерянного времени! — прошептала она, предлагая руку Эрменгарде, которую только что не без труда спустили с лошади ее служанки. Вдовствующая графиня де Шатовилен, устав часами сидеть в седле, совсем одеревенела, но не потеряла задора и бодрого настроения.
— Спорим, что я знаю. о чем вы думаете, моя милочка! весело произнесла она, увлекая Катрин под козырек большого постоялого двора, которому мощные контрфорсы придавали вид настоящей крепости.
— Ну, скажите!
— Вы много дали бы, чтобы завтра утром вскочить на доброго коня и, бросив всех этих святош, галопом поскакать к тому галисийскому городу, где, вы думаете, кто-то вас ждет.
Катрин не стала возражать. Она устало улыбнулась:
— Ваша правда, Эрменгарда. Медлительность этого похода меня убивает. Подумайте только, мы здесь находимся совсем рядом от Монсальви, и мне так просто было бы встретиться и поцеловать моего сына. Но ведь я отправилась в паломничество и не стану лукавить с Богом! Я должна выяснить, где мне искать Арно, я продолжу путь вместе с моими спутниками до конца. И потом, хорошо, когда нас много. Дорога опасная, бандитов всюду полно. Лучше затеряться в толпе, идти среди людей. С вашими служанками и воинами, хоть они и вооружены, нас будет всего семеро. Да к тому же еще неизвестно, останется ли нас столько же до конца, ведь один из ваших солдат уже сбежал.
И это была чистая правда. Ранним утром, когда они уходили из командорства Эспальона, охрана Эрменгарды состояла уже только из трех человек: четвертый отсутствовал. Но, к великому удивлению Катрин, пожилая женщина не слишком стала раздражаться. Она только пожала плечами:
— Бургундцы не любят путешествовать! Тащиться в Испанию Сольжону совсем не хотелось. Видимо, он предпочел вернуться.
Эта неожиданная реакция заинтересовала Катрин. Она слишком хорошо знала Эрменгарду, ее непреклонную твердость в обращении со своими людьми, чтобы не найти странной ее терпимость. Или же несносная старая дама так изменилась?
Постоялый двор Сент-Фуа принял графиню де Шатовилен со всем уважением, которого заслуживал ее ранг. Впрочем, Эрменгарда умела заставить уважать себя. В заведении было много народа, но она достала все-таки целых две комнаты: одну для Катрин и себя, другую для своих камеристок и Жилетты де Вошель, которую она решительно взяла под свою опеку.
Путешественницы быстро и молча съели ужин. Все устали. Эрменгарда сразу же отправилась почивать, а Катрин, несмотря на усталость, долго еще простояла у окна, выходившего на маленькую площадь. У нее было тяжело на сердце, она чувствовала, что не заснет. Да и можно было отдохнуть завтра.
Усевшись на маленьком каменном подоконнике в углу окна, Катрин наблюдала за происходящим во дворе. Бродячие комедианты и шуты расположились перед церковью. Они показывали свое искусство перед собравшимися крестьянами и паломниками, которые, за отсутствием места в приюте, спали прямо на паперти. Музыканты играли на виолах, лютнях, арфах и флейтах. Худощавый парень, одетый в зелено-желтый костюм, жонглировал зажженными факелами. Сидя под одной из двух романских башен фасада, одетый в пестрые лохмотья, с вдохновением подняв палец, сказочник рассказывал что-то, собрав вокруг себя юношей и девушек. Перед высоким светло каменным фасадом, там, где на углу Христос торжественно и величаво поднимал благословляющую руку, прыгала, танцуя босыми ногами под звуки музыки, тоненькая девушка, одетая в ярко-красное трико. Пламя факелов, как в театре, оживляло персонажей сцены Страшного Суда, вырезанной из камня по полю фронтона, раскрашенной и позолоченной, словно страница из Евангелия. Допущенные в рай вот-вот устремятся в небесные сады, а проклятые, гримасничая, под насмешки демонов корчились в адских муках.
Магия этой обстановки подействовала на Катрин. Она мечтала, как завтра пойдет отсюда по дороге, по которой ушел Арно, а вслед за ним и бедный Готье. Один за другим, рыцарь в черной маске вместе с худым оруженосцем и большой светловолосый нормандец, наверное, спешились именно здесь, перед этим благородным порталом, на миг смешались с толпой. Где — то они сейчас, какие звезды им светят? Катрин достаточно было прикрыть на мгновение глаза, чтобы представить их себе — больного проказой беглеца и сына северных лесов… Где они были в этот час? Что с ними случилось и найдет ли она их след? Невозможно было смириться, что Арно потерян для нее навсегда, но и мертвого Готье она тоже не могла представить. Колосс был несокрушим! Смерть не могла его вот так уничтожить в расцвете молодости, в самый момент расцвета его сил. Эта беззубая может его сразить только через много лет, когда прислужница ее, старость, совершит над телом Готье свою мерзкую работу.
Вдруг ход мысли Катрин прервался. В толпе, которая глазела на комедиантов, она рассмотрела Жербера Боа. Он подошел к танцовщице. Запыхавшись, девушка только что остановилась и протянула толпе свой тамбурин, когда клермонец как раз обратился к ней. Несмотря на расстояние, Катрин без труда поняла смысл их разговора. Сухая рука Жильбера указывала то на яркое, покрытое мишурой и сильно открытое платье девушки, то на большое изображение Христа на фронтоне церкви, и его гневная мимика была ясна. Жербер упрекал танцовщицу в том, что та осмелилась давать представление перед церковью в одежде, которую он считал нескромной. Высокий черный силуэт, возникший перед ней, видно, напугал девушку: она подняла руку, словно стараясь защититься от побоев.
Пуританские выходки Жербера, ясное дело, не пришлись по вкусу группе деревенских парней, только что слушавших сказочника. Они, не видя ничего плохого в том, что кто-то танцевал перед церковью, двинулись на защиту танцовщицы. Один из них, здоровенный верзила — весельчак, фигура которого немного напомнила Катрин Готье, схватил Жербера за ворот плаща, а в это время трое других встали вокруг с угрожающим видом. Девушки резкими голосами принялись поносить его… Вот сейчас, через миг, Жерберу Боа будет совсем плохо.
Катрин не смогла потом объяснить, что именно заставило ее прийти на выручку Боа. У нее не было никакой симпатии по отношению к этому человеку, которого она считала грубым, высокомерным и безжалостным. Скорее всего она приняла во внимание тот факт, что без него она вряд ли дойдет до Галисии… Катрин бегом выскочила из комнаты, спустилась во двор, где люди Эрменгарды допивали последний глоток вина, перед тем как отойти ко сну, и обратилась к сержанту:
— Быстро! — приказала она. — Идите освободите нашего пастыря. Его в клочья разорвет толпа!..
Люди схватили оружие и побежали на помощь. Она следовала за ними, хотя солдаты вовсе в ней не нуждались. Ей было интересно узнать, чем все это кончится и как поведет себя Жербер. А закончилось все моментально. У троих бургундцев плечи были широкие, кулаки здоровые, дубленные годами войны физиономии не сияли добродушием. Толпа расступилась перед вооруженными солдатами, как море перед форштевнем корабля, и Катрин, устремившись в килевую борозду, оказалась рядом с Жербером под портиком аббатства. Толпа все еще ворчала, но отступила, как злобная собака, которой угрожал кнут.
— Вот вы и свободны, мессир, — сказал сержант Беро Жерберу. — Идите же ложитесь спать, оставьте в покое этих людей, пусть веселятся, ведь они плохого не делают, — и, повернувшись к Катрин, сказал:
— Мадам, мы выполнили ваше приказание. Теперь нам проводить вас на постоялый двор?
— Возвращайтесь без меня! — ответила молодая женщина. — Мне не спится.