Бенилов Евгений. На море и на суше

Евгений Бенилов
На море и на суше

1

   Я прихожу в себя и слышу громкий, ровный гул — открываю глаза и вижу песок. Он почему-то в сантиметре от моего носа. Ага, понимаю: я лежу ничком, уткнувшись лбом в подвернутую руку… кажется, на пляже.
   На пляже?
   Я поднимаю голову и вижу полоску желтого песка, отороченную вереницей шевелящихся на ветру пальм. Справа от меня бьются волны, выбрасывая длинные пенистые языки. Сверху висит темно-синее, южное небо. Яркое солнце жжет спину.
   Я встаю на ноги и с удивлением рассматриваю свой купальник: красный треугольник внизу, два лоскутка наверху. Совершенно не в моем стиле… как я могла такое купить?
   А где Димка?
   Я смотрю по сторонам, но на пляже — до самого горизонта — никого. Оборачиваюсь, но моего жениха нет и там… зато я вижу Арабеллу. Стрекоза парит перед моим лицом: полуметровые крылья слились в кисейную пелену, в огромных фасеточных глазах блестят солнечные блики. Я хлопаю в ладоши, и она послушно садится мне на плечо… от прикосновения цепких лапок становится щекотно.
   И тут, словно по волшебству, в памяти оживает целый пласт событий: вот мы с Димкой приезжаем на курорт, вот грузим чемоданы и клетку с Арабеллой в такси, вот селимся в отель…
   Но как я оказалась одна на пустынном пляже?
   На мгновение задумываюсь, и в памяти всплывает еще один пласт: мы уже неделю отдыхаем, таскаясь каждый день на городской пляж, — и вокруг люди, люди, люди… прямо как сельди в бочке. Тогда я предлагаю съездить в южную часть полуострова. Мы берем напрокат машину: Димка ведет, я смотрю по карте и говорю, куда ехать; Арабелла стучит крыльями в своей клетке. Наконец мы приезжаем на место, выпускаем стрекозу, оставляем машину на обочине и пробираемся по дюнам к пляжу. Купаемся у самого берега (нас предупредили, что здесь, на юге, водятся водомерки и прочая морская нечисть). Потом закусываем бутербродами, пьем холодный сок из термоса и идем гулять вдоль моря.
   А что дальше?..
   Арабелла трется о мою щеку, ласково покусывает за ухо. Ветер ерошит волосы, небольно бьет песком по ногам. Легкие перистые облачка летят по синему небу. Я в растерянности выдергиваю из памяти разрозненные картинки: вот Димка от избытка сил встает на руки и идет, оставляя на мокром песке смешные лапчатые следы. Вот он пытается научить меня ходить на руках: я отбиваюсь и пронзительно визжу — Арабелла мечется над нами, не зная, нужно ли защищать хозяйку…
   А что потом?
   Потом произошло что-то плохое…
   Сердце мое замирает, словно сжатое чьей-то холодной, костлявой рукой, — я опускаюсь, почти падаю на песок. Арабелла взлетает, затем опять пристраивается мне на плечо.
   Закрываю глаза, вспоминаю.
   Взявшись за руки, мы с Димкой идем по пляжу, и вдруг на горизонте возникает точка. Мы подходим ближе — точка превращается в катер: он стоит у самого берега, с высокого борта на песок брошен трап. По трапу спускается статная высокая брюнетка в ярко-синем платье и идет навстречу. Взгляд ее прикован к Димке — я немедленно беру его за руку и, склонив голову, касаюсь виском его плеча (что на женском языке означает: «Руки прочь от моего жениха!»). Однако бесстыжая брюнетка продолжает таращиться на Димку. Я скашиваю глаза и обнаруживаю на лице последнего глупую ухмылку: рот до ушей, хоть завязочки пришей… ну, погоди — вечером на дискотеке назло пойду с тем спортсменом танцевать, что вчера домогался. Тут-то ты и сгоришь от ревности, женишок!.. Димка оборачивается ко мне, и я поспешно отвожу глаза.
   Брюнетка приближается, так что я могу разглядеть ее как следует: надменное холеное лицо, длинная шея, шикарное платье (совсем простое, но видно, что стоит кучу денег); крошечные босые ступни с фиолетовыми ногтями тонут в песке. Руки она держит как-то не по-женски: левая прижата к телу, правая — за спиной.
   А когда до нас остается метров пять, правая рука брюнетки выныривает из-за спины: я вижу направленный на меня пистолет. Вернее, не пистолет, а парализатор, ибо заканчивается он не дулом, а двумя электродами.
   Мы с Димкой врастаем в песок… краем глаза я замечаю на его лице недоумение.
   Тр-р-р…
   С электродов парализатора слетает молния и ударяет меня в грудь: ноги подламываются, я валюсь вперед, лицом вниз. Слышу Димкин голос: «Вы что, рехнулись?..» Но тут еще один разряд бьет меня в спину, и поток воспоминаний обрывается.
   Я открываю глаза, и мой взгляд натыкается на отпечаток ноги на влажном песке. Отпечаток больше моего: здесь ступил Димка. А вот еще один, поменьше… от злости у меня кружится голова. Проклятая брюнетка!.. Я иду по ее следу, как ищейка, — но вскоре тот теряется. Ага, здесь они поднялись на катер.
   Я поднимаю взгляд, но катера нет: пока я валялась без сознания, тот, ясное дело, уплыл. Я всматриваюсь в море и вижу остров; рядом — маленькое белое пятно. У меня на глазах катер приближается к острову, сливается с белой полосой прибоя и исчезает. Наверное, причаливает к берегу.
   Неужто брюнетка столь глупа? Неужели не побоялась, что я приду в себя и прослежу за ней?..
   Наверное, она остановилась на этом острове ненадолго — ну, там подобрать сообщника или еще что-нибудь. А потом двинется дальше… надо немедленно оповестить полицию! Пока брюнетка не скрылась!
   Но как я доберусь до полицейского участка? Ведь я не умею управлять машиной! И позвонить не могу — мобильный остался в гостинице… да и сигнала здесь, скорее всего, нет.
   В глазах у меня закипают слезы: дура я, дура, дура, дура! Ведь предлагал же Димка научить меня водить!
   Что ж, придется идти к дороге и голосовать.
   Делаю несколько шагов… и останавливаюсь. Пытаюсь вспомнить, много ли видела машин по пути сюда, — две—три, не больше. Насколько я помню карту, в этой части полуострова селений нет.
   В отчаянии валюсь на песок. Пока я буду мотаться за полицией, ненавистная брюнетка увезет моего жениха неизвестно куда. И убьет его, наверное… или соблазнит! Ведь мужики такие слабые: увидят смазливую бабенку и сразу пускают слюни, — отчаяние у меня сменяется злостью. Я представляю, как подкрадываюсь к гадине и, прежде чем та хватается за парализатор, вцепляюсь ей в волосы!..
   Господи, на что я теряю драгоценное время?!
   Я вскакиваю на ноги, пытаюсь оценить расстояние до острова — может, километр, а может, и все три: ориентиров нет, понять трудно. Ладно, разберемся — ведь я хорошая пловчиха, даже выступала за сборную МГУ… в любом случае выбора нет: если бежать за подмогой, брюнетка улизнет — и кто тогда спасет Димку?
   Я подхожу к линии прибоя и пробую ногой воду.

2

   Я открываю глаза и медленно, с усилием сажусь — в задницу впивается что-то острое. Внутри черепа бьют колокола… пытаюсь встать, но голова кружится, и я валюсь на бок.
   Черт!.. Что со мной?!
   Упираясь руками в битый кирпич, встаю на четвереньки. Справа от меня высятся развалины церкви, слеза — выгоревший сквер (от деревьев остались обугленные пеньки: видать, кто-то поработал огнеметом). Прямо по курсу я вижу кучу мусора и, на самой верхушке, муравья. Несколько секунд тупо разглядываю его… наконец понимаю: это — Чапай.
   — Чапай! — зову я хрипло. — Иди сюда, насекомый!
   Муравей подбегает и, негромко стрекоча, тычется мне в лицо.
   Преодолевая головокружение, встаю, ощупываю череп. На лбу обнаруживается огромная шишка.
   А где Нюта?..
   С кряхтением сажусь на поваленный столб, закрываю глаза и массирую веки. Пытаюсь вспомнить… в голове мелькают лишь разрозненные картинки: вот мы с Серегой копаемся в развалинах музыкальной фабрики, вот находим почти не поврежденную арфу… нет, это было утром. Вот обмениваем арфу на мешок турнепса и двух копченых улиток… в памяти всплывают бородатые рожи крестьян и запах навоза — ага, это на Тамбовском рынке, ближе к вечеру, часов в пять.
   Что было потом?
   Потом наступают сумерки. Бездомные зажигают свои костры — если смотреть с холма, костры складываются в цепочки, повторяя сетку улиц. Мы с Нютой идем по Оружейной — Чапай то забегает вперед, то отстает, роясь в развалинах. Вдруг Нюта испуганно хватается за мою руку: «Дима, пойдем домой!» Из сумрака выступают смутные фигуры… я с удивлением чувствую исходящую от них угрозу. Что за чушь?.. Ведь мы у себя в районе, нас туг знает каждая блоха. «Не бойся! — я обнимаю Нюту, пытаюсь ее успокоить. — Ведь мы у себя в районе, нас тут знает каждая блоха». Мы подходим ближе: незнакомцев пятеро, все в темной, влажно блестящей одежде (кажется, резиновой), на головах — шлемы и сдвинутые на лбы защитные очки.
   Дети подземелья!..
   Нютино плечо дрожит у меня под рукой. Я хватаюсь за пистолет.
   — Стоять!
   В глаза ударяет луч фонарика, рядом с которым (так, чтобы я видел) — оружейное дуло. Прищуриваюсь, стараясь разглядеть, что находится позади фонарика, и вижу высоченного детину с «калашом». Ствол автомата направлен мне в живот.
   — Федор, Кирюха!
   Один громила забирает мой пистолет, другой хватает Нюту за руку и тащит в темноту.
   — Дима! — истерически кричит девушка.
   Я кидаюсь вслед… но тут же останавливаюсь, получив сокрушительный удар в лоб — очевидно, рукояткой пистолета. Мир озаряется снопом вылетевших у меня из глаз искр, а потом становится темно…
   Стук мотающейся на ветру форточки в доме напротив возвращает меня в настоящее. Чапай растянулся на земле и грызет найденную в мусоре консервную банку — с легкостью прокусывает проржавевшую жесть, из банки лезет густая бурая масса.
   «Вот ведь идиот! — кляну я себя. — Зачем полез на рожон?!» Досада и злость охватывают меня… нет, не только досада и злость — я ощущаю резкую, почти физическую боль в груди: у меня отняли Нюту! Что делать? Кого звать на подмогу?.. Судорожно перебираю в памяти знакомых и понимаю, что обратиться могу лишь к Сереге: остальные рисковать ради меня не станут. А к Сереге обращаться не хочу я сам — у него жена и трое детей; если с ним что-то случится, кто будет их кормить?
   Достаю из ножной кобуры, не замеченной бандитами, второй пистолет. Проверяю обойму — вроде полная — и вскакиваю с поваленного столба. Чапай вопросительно поднимает голову. «Ищи! — говорю я. — Нюта!» Муравей носится зигзагами: голова опущена, антенны непрерывно шевелятся — ощупывают землю, пробуют на вкус воздух. Наконец он берет след и устремляется в темноту; я зажигаю фонарик и, спотыкаясь о битые кирпичи, кидаюсь вдогонку.
   Поначалу Чапай бежит по улице, потом сворачивает в какую-то арку; мы оказываемся во дворе, окруженном непонятно как уцелевшими многоэтажками. В центре двора темнеет что-то большое. Следуя за Чапаем, подбегаю ближе и вижу памятник: одетый в борцовское кимоно президент гордо выпячивает усеянную орденами грудь. Рядом с памятником обнаруживается канализационный люк — муравей скребет его лапой.
   Поводив лучом фонарика по земле, нахожу обрезок трубы и подцепляю крышку люка. Раздается скрежет. Мало-помалу крышка съезжает в сторону.
   — Вперед! — командую я.
   Чапай исчезает в темном отверстии. Светя себе под ноги, я следую за ним.

3

   Я плыву уже с полчаса… а может, и час, не знаю. Пятиметровые волны то бросают меня в небо, то валят в узкие ущелья между гребнями. Арабелла висит в метре над водой и чуть впереди, я держу курс на нее — что очень удобно, ибо начинаются сумерки и остров с катером виден плохо. Брызги хлещут меня по лицу, соленая пена лезет в рот… с начала моего заплыва волнение заметно усилилось.
   Хорошо хоть вода теплая — намного теплее, чем в северной части полуострова.
   Или, вернее, плохо. Потому что в теплой воде водятся опасные насекомые… ощущение незащищенности покалывает мне пятки.
   Перед тем как отправиться в путешествие, я подобрала обломок раковины с острым краем и спрятала в трусы (вспомнив, насколько те крошечные, озабоченно проверяю, на месте ли осколок, — слава богу, на месте). И все-таки непонятно, о чем я думала, когда покупала этот блядский купальник!
   Меня выносит на очередной гребень и…
   Склон следующей волны усеян ярко-красными пятнами: красное на синем — очень красиво.
   Водомерки!
   Я выхватываю осколок раковины и выставляю перед собой. На мгновение все вокруг застывает, как на снимке: висящая в воздухе Арабелла, летящие по ветру клочья белой пены, круглая луна, плывущая над темной горой острова. И водомерки: растопыренные лапы, лаково блестящие панцири — примерно метр в диаметре.
   А потом…
   Потом я переваливаю через гребень и, вытянувшись в струну, скольжу вниз — быстрее, быстрее… осколок раковины зажат в вытянутой руке. Водомерки расходятся веером (пропускают меня, чтобы напасть сзади)… я пролетаю сквозь их стаю и, сделав кувырок, поворачиваюсь — как раз чтобы успеть полоснуть раковиной по сунувшейся ко мне морде.
   С распоротым глазом, водомерка заваливается набок и судорожно бьет ногами. Ее товарки отскакивают в стороны… но тут же бросаются на раненое насекомое. Раздается громкий неприятный хруст: жвалы раздирают хитиновый панцирь.
   Однако досмотреть представление мне не удается: незаметно для себя я переваливаю через очередной гребень и, потеряв равновесие, падаю спиной назад. Волны крутят и вертят меня… я не понимаю, где верх, где низ. В нос набивается едкая, соленая вода.
   А когда я выныриваю, то вижу летящую на меня водомерку — насекомое катится, как лыжник, по склону волны. Я отмахиваюсь раковиной, но попадаю в пустоту… вернее не в пустоту, а в широко разинутые жвалы. Ладонь прокалывает острейшая боль, раковина выскальзывает из пальцев. Две пары когтистых лап хватают меня за плечи и бока; к лицу приближается бородавчатая морда — превозмогая боль в прокушенной руке и отвращение, я пытаюсь морду эту оттолкнуть…
   Но тут что-то большое падает водомерке на спину раздается хруст, лапы насекомого разжимаются. Меня относит в сторону, а водомерка, вздымая тучи брызг, погружается в воду. Я вижу в спине у нее дыру, в которой пузырится густая белая гадость.
   Арабелла висит в воздухе и плотоядно щелкает жвалами.

4

   Я осторожно спрыгиваю на пол и свечу по сторонам фонариком: коридор уходит в бесконечность. От стены до стены примерно четыре метра, от пола до потолка примерно три. По стенам тянутся ржавые трубы. Воздух едкий — у меня начинают слезиться глаза… здесь явно не помешали бы защитные очки.
   Чапай стрекочет и гарцует от нетерпения.
   «Ладно, пошли», — ударяясь о стены, мои слова вереницей уносятся в бесконечность. Муравей бросается вперед, я — за ним.
   На раскисшем бетоне пола — лужи, на влажном бетоне стен — разводы плесени. Иногда в стенах коридора открываются боковые проходы, но Чапай бежит прямо. Равномерные движения его ног действуют на меня отупляюще. Острая боль из-за утраты Нюты чуть ослабела: вовлеченность в действие — вопреки логике — внушает ложные надежды.
   Мои ботинки шлепают по лужам; лапы Чапая цокают, как подкованные.
   Вдруг муравей останавливается и поднимает голову, не то прислушиваясь, не то принюхиваясь. Я тоже встаю — вокруг висит тишина… не знаю, как Чапай, но я слышу лишь собственное хриплое дыхание. Впрочем (жду еще несколько секунд), сзади доносится тихий гул. Я также ощущаю вибрацию: пол под ногами дрожит, будто сюда мчится стадо буйволов — если б буйволы еще водились на Земле, конечно…
   Если мы останемся на месте, нас неминуемо затопчут.
   Чапай возбужденно мечется взад-вперед; я пытаюсь вспомнить, когда мы миновали последний боковой проход… кажется, давно. Пробегаю вперед, но ответвлений нет и там — деваться некуда!
   Неожиданно Чапай прыгает на стену и лезет вверх — долезает до потолка и повисает там вверх ногами. Он глядит на меня и тревожно стрекочет.
   А куда прикажете деваться мне?
   Топот бесчисленных ног становится громче — я уже различаю звуки отдельных шагов. Подо мной трясется пол.
   По стене коридора тянется труба; я пытаюсь взобраться на нее, но проржавевший металл ломается, и я падаю. Пробую залезть в другом месте, но труба ломается опять.
   На мгновение меня охватывает паника: по спине катится пот, сердце колотится в горле. Слушая нарастающий гул, я свечу фонариком в черную глубину коридора — луч выхватывает глазастую, усатую морду… еще одну… еще одну… Ноги тараканов сгибаются и разгибаются, как рычаги машин; трехметровые усы непрерывно шевелятся.
   Сейчас они опрокинут меня — и тогда конец!
   Я цепляю фонарь за пуговицу, бросаюсь к висящему на потолке Чапаю — подпрыгиваю и хватаюсь за него, поджав ноги. Истошно стрекоча, муравей вцепляется в изъеденный коррозией бетон… не дай бог насекомый разозлится и цапнет меня за руку!
   И вот первый таракан проносится под нами… пара секунд, и они уже несутся непрерывным потоком. Десятки тонких дрожащих усов скользят по мне, ощупывая на ходу, под их прикосновениями тело мое медленно раскачивается. «Чапай, дружище, потерпи!» — умоляю я муравья.
   Наконец последний таракан исчезает в глубине туннеля. Я разжимаю затекшие пальцы, спрыгиваю на пол. Рядом шмякается Чапай и, упершись передними лапами мне в колено, сердито стрекочет — ругается на меня. «Спасибо, насекомый! — я чешу у него под подбородком. — Спас своего хозяина!» Потом смотрю на истоптанный тараканами бетон пола и озабоченно говорю: «Чапай, след!»
   Несколько секунд муравей щупает антеннами пол, а потом бросается в темноту туннеля.

5

   Я плыву вдоль острова. Справа от меня ревут волны, разбиваясь о каменную стену, — от нее надо держаться подальше. Но и отплывать далеко тоже нельзя, иначе я не замечу проход внутрь острова, куда зашел катер. Солнце давно село; единственным источником света является луна.
   Волны мотают меня вверх и вниз, в руках и ногах клубится усталость. Сколько я плыву — час? полтора?.. Прокушенная водомеркой ладонь быстро наполняется пульсирующей болью.
   Проход в скалах открывается внезапно: он узок — метров двадцать, не шире. Сильное течение тянет меня внутрь — очевидно, сейчас прилив. Ага, понятно: прилив, наверное, и помешал брюнетке покинуть остров.
   Я перестаю грести: течение само затаскивает меня в пролив; корректируя курс гребками, я несусь по узкому извилистому коридору и наконец оказываюсь в лагуне.
   Волны и ветер стихают, будто их и не было.
   Лагуна представляет собой круглое озерцо с крутыми скалистыми берегами. Выбраться на сушу можно лишь на дальней стороне — там виднеется цепочка фонарей… похоже на набережную. Откуда? Разве здесь кто-то живет?.. Удивиться я, однако, не успеваю, ибо замечаю катер: он пришвартован в дальнем конце набережной. В иллюминаторах горит свет.
   У меня заходится сердце: цель близка, теперь все зависит от меня — стараясь не шлепать по воде руками, я плыву к берегу. Арабелла неслышной тенью скользит впереди. Лунные блики играют на воде.
   Вдруг стрекоза притормаживает и поворачивается ко мне… нет, не ко мне — она смотрит на что-то позади меня. Я тоже оборачиваюсь: на поверхности воды, метрах в Десяти от меня, — длинный извилистый след.
   Пиявка!
   Я изо всех сил плыву к берегу… у меня есть шанс, ибо пиявки — тихоходы; если б я не вымоталась, то легко бы Уплыла от нее. Однако руки и ноги мои налиты свинцом, сил и дыхания почти не осталось.
   Арабелла носится над водой — но что она может сделать? Вот если б пиявка показалась на поверхности…
   Правой—левой, правой—левой — руки мои рубят воду, как пропеллеры. Цепочка фонарей на набережной быстро приближается… вот я уже вижу место, где можно выбраться на сушу: там к воде сбегает широкая лестница.
   И в тот момент, когда я касаюсь нижней ступеньки, мягкие губы охватывают мою левую ступню, в кожу впиваются десятки мелких, острых зубов. Руки мои соскальзывают с мокрого мрамора — пиявка тянет меня в черную глубину. Глотнуть воздуха я не успеваю.
   Не знаю, как мне удается сохранить присутствие духа… верно, потому, что рядом нет Димки и мне не нужно изображать из себя слабую женщину.
   Извернувшись, я вонзаю ногти в скользкую массу, охватывающую мою ступню. Меня дергает вбок, потом переворачивает: пиявка извивается и бьется, пытаясь вырваться, — но я держу крепко! Держу до тех пор, пока она не разжимает зубов… задыхаясь, пробкой вылетаю на поверхность и барахтаюсь по направлению к берегу.
   Я выбираюсь из воды, ползу, оставляя кровавый след, вверх по ступенькам и, оказавшись на набережной, валюсь в обморок.

6

   Я сижу на полу, подложив под зад тараканье крыло и привалившись спиной к стене. На коленях у меня лежит пистолет. Как только я сел, Чапай канул в темноту, но, если его позвать или просто свистнуть, он немедленно прибежит.
   Мы находимся в боковом коридоре, метрах в пятидесяти от выхода из туннеля. А может, входа в какое-то помещение, не знаю… так или иначе, там есть источник света и пост детей подземелья: два парня в резиновых комбинезонах. Слава богу, я заметил их раньше, чем они меня, и свернул в удачно подвернувшееся ответвление.
   Пол вокруг меня завален разложившимися, полуразложившимися и совсем свежими тараканьими трупами — вонь стоит невыносимая… Панцири тараканов испещрены пулевыми отверстиями: видать, насекомые часто сюда лезут, а охранники их расстреливают. Между трупами неслышно передвигаются слизняки: сползлись на бесплатное угощение.
   И что теперь? Может, охранников удастся обойти?
   Несколько секунд я размышляю… нет, не получится. Если даже найдется обходной путь — он тоже охраняется. А если не охраняется и там можно пройти — то где Чапай будет искать Нютин след?
   Может, сделать вид, что сдаюсь, — а как подберусь к охранникам поближе, тут я их и положу!
   Несколько секунд размышляю… нет, не получится. Близко они меня не подпустят: изрешетят из автоматов, как таракана, — а потом будут разбираться.
   Тук. Тук. Тук. Тук…
   Вздрогнув, осторожно поднимаюсь на ноги. Сжимая в потной руке пистолет, подхожу к входу в главный туннель. Оттуда доносится громкий стук… я всматриваюсь в темноту и различаю лежащего на спине таракана: он монотонно бьет ногой в стену. Видать, недавно подстрелили. Я вспоминаю стадо, чуть не затоптавшее нас с Чапаем.
   Вдруг муравей материализуется у моей ноги и застывает в позе кентавра: передняя часть туловища приподнята, передние лапы сложены на груди.
   Он почуял что-то опасное.
   Замираю, но слышу лишь стук тараканьей ноги по стене коридора и стук собственного сердца о стенки грудной клетки. Последний кажется намного громче… затем я различаю звуки шагов и голоса. По стенам коридора мечутся лучи фонарей.
   Прижавшись спиной к стене, взвожу затвор пистолета — раздается громоподобный щелчок… я в ужасе приседаю. Но охранники щелчка не слышат: они минуют меня и останавливаются около недостреленного таракана. «Говорьил я тебье, мюдилла! — у того, что повыше, сильный французский прононс. — У менья ухо — альмаз». — «Не ухо, а глаз, — поправляет другой. — Учи русский язык, чурка парижская». Француз передергивает затвор «калаша», а я тем временем целюсь ему в спину.
   Тра-та-та-та-та…
   Выстрел пистолета теряется в автоматной очереди — как, собственно, и было задумано; француз без звука валится вперед. Наступает тишина. Второй охранник с удивлением таращится на мертвого. «Пьеруха, ты чиво?..» -Он осторожно касается лежащего ногой. «Не шевелись! говорю я, выступая из бокового туннеля. — Одно движение — стреляю». Парень застывает в неловкой позе. Я подхожу, стаскиваю с него автомат и вешаю себе на плечо: «Повернись». По-хорошему, его сразу б надо было завалить… вот только комбинезон портить неохота.
   На физиономии охранника — насколько это позволяют разглядеть защитные очки — заискивающая улыбка. Голубые кудри выбиваются из-под шлема и липнут к потному лбу. «Не убивай! — молит парень. — Я никому не скажу!..» Тон его настолько жалок, что я теряю бдительность…
   Тут-то он и кидается на меня.
   Пистолет и фонарик вылетают у меня из рук, автомат слетает с плеча. Мы катимся по полу; тараканьи панцири хрустят под нашими телами. Я оказываюсь сверху и изо всех сил бью парня по скользкой морде — раз, другой…
   Ох-х-х!!!
   Получив удар в пах, я валюсь набок. Охранник оказывается сверху и хватает меня за горло — я пытаюсь отодрать его руки, но мои пальцы соскальзывают с потных запястий…
   Вдруг хватка у меня на горле слабеет; парень падает вперед. Я сталкиваю его с себя и сажусь… в моей груди свистит и булькает воздух. Чапай стрекочет, ласково ощупывает антеннами мое лицо.
   В свете валяющегося на полу фонаря я вижу, что жвалы муравья испачканы кровью.

7

   Я прихожу в себя от холода: зубы стучат, ноги и руки — ледяные. Правая ладонь и левая ступня налиты болью… от жалости к себе я начинаю плакать.
   Впрочем, для кого я плачу?.. Рядом — никого, никто не пожалеет!
   Я вытираю глаза, сажусь, осматриваю раны. Прокушенная рука распухла, вокруг сквозного отверстия образовались темно-красные круги — причем с обеих сторон. \\е дай бог началось заражение… черт эту водомерку знает: может, она перед тем, как кусаться, дохлятины нажралась?
   Впрочем, нога беспокоит меня больше: щиколотку, как браслет, охватывает цепочка небольших проколов — и из каждого течет алая струйка. Не сочится, а именно течет: я слыхала, что пиявки впрыскивают жертве какую-то гадость, чтобы кровь не сворачивалась… надо немедленно наложить жгут!
   Несколько секунд размышляю, потом смотрю на свой купальник. Размышляю еще чуть-чуть. Выбора нет: снимаю верх купальника и перетягиваю щиколотку выше укуса. Кровь сразу останавливается, будто я завернула кран.