Страница:
Нас окружали люди в таких же скафандрах: одни катили стойки с матрицами, другие склонились над микроскопами, третьи вперились в экраны мониторов: текст и графика отражались в стеклах скафандров, под руками двигались «мыши», пальцы в перчатках глухо стучали по клавишам. Вокруг что-то негромко жужжало и завывало; хор этих звуков приглушенно доносился сквозь шлем. В воздухе веяло больничной дезинфекцией, только запах казался более чистым. Все поверхности искрились и сияли в ярком свете ламп.
Даже ничего не зная об огромных масштабах инвестиций, которых требовало подобное производство, здесь нетрудно было уловить запах денег.
– Надеюсь, вы с нами пообедаете, миз Тэлман, – сказал мистер Рикс. – У нас в столовой еда, конечно, самая простецкая, но мы готовы пригласить вас в более заманчивое место. Можно вас чем-нибудь соблазнить?
Мистер Рикс был на голову выше меня и отличался могучим телосложением. За стеклом скафандра расплывалась в улыбке лоснящаяся физиономия с двойным подбородком. В прохладе цеха, поддерживаемой множеством кондиционеров и фильтров, я чувствовала себя вполне комфортно, а мистер Рикс, похоже, обливался потом. Не иначе как страдал клаустрофобией.
– Спасибо за приглашение. Меня вполне устроит здешняя столовая.
– И часто вы берете такой… э… творческий отпуск, чтобы тут же погрузиться в работу, миз Тэлман? – спросил его зам.
– Это мой первый опыт, мистер Хендерсон, – ответила я. – У меня еще не сложились постоянные привычки. – Хендерсон был примерно моего роста, но гораздо плотнее.
Я зашагала к какому-то стерильному оборудованию, которое мы еще не осмотрели; двое рабочих, обгоняя друг друга, спешили по проходу между столами и урчащими агрегатами; при нашем приближении робот-автопогрузчик просчитал возможность столкновения и плавно остановился, уступая нам дорогу.
– Будь у меня целый год, я б нашел, чем заняться; не в Мазеруэлл же ехать на отдых. – Переглянувшись с Риксом, он хохотнул.
– Я не на отдыхе, мистер Хендерсон, а в творческом отпуске.
– О, разумеется. Разумеется.
– Тем не менее для начала я провела месяц на яхте в Карибском море, без телефона и компьютера; получила неплохой заряд бодрости, – сообщила я, лучезарно улыбаясь из-за стекла. – Да и после этого не раз позволяла себе небольшую передышку, чтобы собраться с мыслями; а помимо этого, я посещаю предприятия нашей компании, с которыми прежде не имела возможности познакомиться, хотя давно к этому стремилась. Плюс ко всему, занимаюсь в Библиотеке Конгресса и в Британской библиотеке.
– Да это я так, – сказал Хендерсон. – Просто подумал, что производство чипов для вас не в новинку, вот и все.
– Пару заводов видела, – согласилась я.
Недоумение мистера Хендерсона было вполне объяснимо. Более того, его подозрения (если таковые имели место) тоже оказались небезосновательными: хоть я и старалась вести себя непринужденно, это было отнюдь не рядовое посещение. Остановившись у высокой глухой стены, я кивком указала на дверь с прорезью для именного пропуска.
– Что там находится? – спросила я.
– А, там сейчас ремонт, – ответил мистер Рикс, небрежно махнув рукой в сторону двери. – Идет монтаж новой сборочной линии. В данный момент туда нельзя. Пыль, грязь, сами понимаете.
– К тому же сегодня, если не ошибаюсь, у них пробная загрузка травильных растворов, верно я говорю, Билл? – подсказал Хендерсон.
– Фу! – шутливо ужаснулся Рикс, попятившись назад. – От этой дряни лучше держаться подальше. – Они оба захохотали.
Во время инструктажа по технике безопасности, перед выдачей скафандров, нам объяснили, что делать в случае пожара и куда бежать на мойку, если на нас брызнет кислота; но помимо этого, нас предупредили, что в процессе производства микросхем используются вредные составы с длиннейшими названиями. Эти вещества якобы просачиваются даже в микроскопическую дырочку на перчатке, мгновенно и безболезненно проникают под кожу и тут же начинают разъедать кости, а потом коварно поражают все жизненно важные органы.
– Ну что ж, – произнес Хендерсон и повернулся вместе со своим начальником, чтобы уйти от этой двери. Рикс жестом попытался увлечь меня за собой.
Я скрестила руки на груди:
– Сколько еще прослужит этот завод?
– Что? Ну… с учетом новых линий…– начал Рикс, но мне это было уже неинтересно. Я, так сказать, отмечала для себя тон его голоса и ловила какие-то ключевые слова, однако главным предметом моего внимания стали жесты Рикса и Хендерсона, вся их манера поведения.
На ум приходило только одно: ребята что-то скрывают. Они меня побаивались, что само по себе, не скрою, всегда греет душу, но сейчас я увидела нечто отличное от естественной нервозности начальников местного масштаба, привыкших к всеобщему поклонению, но вынужденных держать ответ перед нагрянувшим как снег на голову представителем высших эшелонов управления. Я увидела что-то другое.
Может, они оба – тайные женоненавистники, подумалось мне; может, они пренебрежительно, а то и недвусмысленно обращаются с женщинами (я изучила данные по этому заводу: текучесть кадров чуть выше среднего уровня, особенно среди женщин; количество жалоб, разбиравшихся в комиссиях по трудовым спорам, чуть выше, чем можно предположить), но почему-то мне казалось, что не этим объяснялись исходившие от них токи нервного напряжения, которые я безошибочно чувствовала.
Конечно, дело могло быть не в них, а во мне. Первым делом проверяй оборудование на возможную ошибку датчика.
Не знаю, смогла бы я в конце концов отделаться от этого чувства или нет; видимо, склонилась бы к мысли, что они проворачивают какую-то выгодную аферу, за которую ничего не стоит вылететь с работы, но моего внимания это не стоит, если завод в целом выполняет план. Однако немногим позже случилось нечто такое, что подтвердило мои подозрения.
В проходе показалась работница, одетая в скафандр. На то, что это именно женщина, указывали очертания фигуры и походка. Она с рассеянным видом тащила портативный компьютер, затянутый в пластик металлический чемоданчик, толстый справочник в глянцевой обложке и тяжелые, торчащие во все стороны кабели. Я заметила ее раньше всех. Потом обернулся Хендерсон, стрельнул глазами в мою сторону, а затем опять – в направлении той женщины. Он подался ей навстречу и оглянулся на Рикса, у которого на мгновение дрогнул голос.
Приближаясь к нам, женщина пыталась что-то нащупать в кармане комбинезона; Хендерсон уже шагал к ней. Он был совсем близко, когда она выудила из кармана ключ-пропуск на тонкой металлической цепочке.
Тут Хендерсон, вытянув руку, преградил ей путь и кивком указал в обратную сторону. Только теперь женщина подняла голову – до этой минуты она его не замечала. Мистер Рикс тронул меня за правое плечо, вежливо, но твердо развернул в противоположном направлении, рубанул воздух свободной рукой и сказал с шутливым гневом, лишь самую малость переигрывая:
– Дай им волю – они тут инкубатор устроят! – Он потер ладони в перчатках. – Ну, так. Теперь чайку?
Я подняла к нему улыбающееся лицо:
– Это будет очень кстати.
На обратном пути я распорядилась, чтобы Реймонд сделал крюк и заехал на пустырь возле заброшенного шоссе, неподалеку от Коутбриджа.
– Девочка, подойди-ка сюда.
– Чо?
– Подойди сюда, говорю.
– Чой-то?
– Что? Как ты сказала?
– А?
– Это у тебя такая английская речь, детка?
– У меня не англичанская, а шотландская.
– Ага. Это уже лучше. Но твоя национальность меня не интересует, детка. Мне просто захотелось выяснить, можем ли мы достичь понимания.
– Чо?
– Ничего, это к делу не относится. Будь добра, подойди поближе к машине; терпеть не могу повышать голос… Тебя никто не укусит, детка.
– А это ктой-то?
– Это Джеральд, мой шофер. Поздоровайся, Джеральд.
– Приветик! Как жизнь, цыпа?
– Здорово… Чо он делает? Колесо сымает, а, миссис?
– Совершенно верно. У нас шина проколота. Он меняет колесо.
– Угу.
– Как у нас дела, Джеральд?
– Дела идут, мэм. Осталось совсем немного.
– Скажи, как тебя зовут?
– С чужими незя болтать. Маманя заругает.
– Ну-ка, Джеральд, познакомь нас.
– В каком смысле, мэм?
– Быстренько, молодой человек, представьте нас по всей форме.
– А… разрешите представить, миссис Тэлман: это… м-м-м… чадо, с которым вы беседуете. Познакомься, чадо: это миссис Тэлман.
– Угу.
– Вот нас и познакомили. Теперь я не чужая. Итак, как тебя зовут?.. Закрой рот, детка. А то некрасиво. Как тебя зовут?
– Маманя грит…
– Давайте я скажу, мисс: Кэти Мак-Герк, вот как ее зовут.
– А, добрый день.
– Боуби Кларк, недорост плюгавый.
– Зато у меня папаня есть.
– Мне такого папаню даром не надо; беспрокий твой папаня.
– И что с того? Хоть какой. У тебя и такого нет.
– Катись к шутам, жопа очкастая!
– Сама-то! Козявка! Вот мамке скажу – будешь знать, как обзываться.
– …Кэти?
– Чо?
– На, возьми.
– Чой-то?
– Носовой платок. Подойди, возьми.
– Обойдусь.
– Как хочешь. Если не ошибаюсь, это был юноша по имени Бобби Кларк.
– Ну-у. Говнюк он.
– Кейт, надо сказать, я неприятно поражена. Мне и в голову не приходило, что девочки твоего возраста могут так сквернословить. Сколько же тебе лет, Кейт?
– Восемь с половиной.
– Боже праведный.
– А вам скоко?
– Быстро же у тебя слезы высохли. Ты, однако, дерзкая. Джеральд, заткни уши.
– Руки у меня грязноваты, мэм, но уши я и так отключу.
– Ты очень любезен. Мне сорок восемь лет, Кейт.
– Фу ты, старуха совсем. У меня бабке – и то меньше.
– Спасибо за откровенность, Кейт. На самом деле я не так уж стара, и живется мне куда лучше, чем прежде. Впрочем, это к делу не относится. Скажи, чем ты тут занималась в компании юных друзей?
– Тута у нас олимпийские игры, миссис.
– Да что ты говоришь? Я-то думала, возятся ребятишки в грязи, под дождем. Какие же виды спорта вас увлекают?
– Всякие разные. Бегаем да прыгаем, вот.
– А ты сама в каких видах выступаешь?
– Ни в каких. Я сластями торгую, вот.
– У тебя в сумке сладости?
– Сумка не моя – мамани моей. Поношенная малость, да ладно. Маманя грит, забирай. Не думайте, я ее не стырила. Даже ручку сама прикрутила. Во, глядите.
– Вижу. Значит, ты занимаешься поставкой кондитерских изделий, так?
– Чо?
– Ничего, это к делу не относится. Могу я у тебя купить чего-нибудь сладкого?
– Ну. Токо осталось-то малехо совсем, вот. Шипучки нету.
– Газированных напитков нет?
– Не-а. «Айрн-Бру» нету, «Американской крем-соды» нету. Обои бутылки ушли.
– Давай тогда конфету.
– Вам какую? Есть «пенни-дейнти», есть «блэк-джек». И в пакетиках чо-то осталось.
– Я, пожалуй, возьму «пенни-дейнти».
– С вас пенни-полпенни.
– Сколько?
– Пенни-полпенни.
– Полтора пенса?
– Ну.
– За одну-единственную «пенни-дейнти»?
– Такая цена.
– Но это на пятьдесят процентов превышает стандартные расценки розничной торговли.
– Чо с того? Такая цена.
– Понимаю. Однако цена существенно завышена, ты не находишь?
– Ну. Такая цена. Берете или нет?
– Джеральд, у тебя есть мелочь?
– Может, и есть, мэм. Обождите чуток… Вот, нашел трехпенсовик. Подойдет, мэм?
– Благодарю, Джеральд. Конфетку хочешь?
– Спасибо, мэм. Не откажусь.
– Давай так договоримся, Кейт: я заплачу тебе два с половиной пенса, а ты мне дашь две «пенни-дейнти». Идет?
– Не-а.
– Почему?
– За две штуки три пенса надо.
– Но я беру практически оптом и рассчитываю на скидку.
– Чо? Это как?
– Разве тебе не предоставили скидку, когда ты оптом брала свой товар?
– Миссис, да я его с автомата брала, на автобусной остановке.
– Ага, значит, брала в розницу. Все равно, это твое личное дело. Мое предложение остается в силе. Два с половиной пенса за две штуки.
– Не-а.
– Кейт, у твоих приятелей, похоже, забеги близятся к концу. Может, у тебя вообще ничего больше не купят. Останется на руках залежалый товар. Я делаю тебе разумное предложение. Вот: держи три пенса. Давай мне две «пенни-дейнти» и полпенни сдачи.
– Не-а. За две штуки три пенса надо.
– В розничной торговле упрямство только вредит делу, Кейт. Гибкость – вот что помогает предприятию выстоять при колебаниях рынка.
– Чо?
– Дождь льет все сильнее, Кейт. Я-то сижу, где сухо. А ты уже промокла до нитки, твои дружки расходятся. Две штуки за два с половиной пенса.
– Не-а.
– Напрасно упираешься, Кейт. Удерживать или регулировать маржу – это должен подсказывать голый расчет, а не самолюбие.
– Сама знаю. Давайте сюда три пенса, а я нам – две «пенни-дейнти» да еще один «блэк-джек» в придачу. Хотя они идут по паре за пенни-полпенни или по три – за два пенса.
– Хочешь продать с нагрузкой. Резонно. Ну, гак и быть. Договорились. Держи деньги. Спасибо тебе. Джеральд!
– Да, мэм?
– Лови.
– Благодарствую.
– Вот что, Кейт. «Блэк-джек» отдаю тебе обратно: у меня от него зубы желтеют… Ну, что еще?
– Маманя грит, у чужих незя конфеты брать.
– Кейт, не глупи: ты же сама мне их только что продала. Но по большому счету, твоя мама совершенно права. Раз ты отказываешься…
– Нет, ладно, давайте. Спасибочко.
– Да ты совсем голодная.
– Ну. Разве ж конфетой наешься?
– Как у нас дела, Джеральд?
– Почти готово, мэм. Только гайки затянуть. Через пять минут поедем.
– Отлично. И часто ты этим занимаешься, Кейт?
– Че? Торгую?
– Да, именно.
– Не-а. Первый раз. Хочете, секрет скажу?
– Что-что? Секрет?
– Ну. Побожитесь, что не сболтнете.
– Обещаю.
– «Вот те крест и чтоб мне сдохнуть»?
– Именно так.
– Деньги мне дядя Джимми дал. Монетки, чтоб поиграть.
– Вот как?
– Ну. А монетки-то ирландские, он на корабле в Ирландию плавал.
– Ирландские пенни?
– Ну. От наших не отличить, вот; токо на них арфа выбита. Для автомата тик-в-тик подходят.
– Дядя их тебе подарил? Ничего не потребовал взамен?
– Не-а. Отдал – да и все.
– Ха! Выходит, ты даже розничную цену не платила! Каждый вырученный пенни – чистая прибыль! Ну и плутовка! Джеральд, ты слышал?
– Я поражен до глубины души, мэм. Какое, однако, предприимчивое создание.
– Ну. Токо не все само в руки идет. Надо и свои денежки выкладывать. А шипучку, пришлось сказать, для мамани беру. Две бутылки задолжала.
– По какой цене ты продавала шипучку?
– Пенни чашка.
– Чашки у мамы взяла?
– Ну. Все одно, миссис, они до вечера без надобности.
– Понимаю. А, добрый день. Кейт, кто этот юноша?
– Да это ж Саймон.
– Здравствуйте, Саймон.
– Здрасьте, мисс. Кейти, я весь промок. Домой хочу. А ты че? Идешь?
– Угу. Вот тебе «пенни-дейнти». Сосульку из пакетика хочешь?
– А то!
– Дома получишь, ладно?
– Ладно. Спасибочко, Кейти. Побежали домой, а? С меня прямо текет. Через канаву прыгал да сорвался.
– Так-так-так. Попытаюсь угадать. Саймон выполняет функции охранного агентства.
– Не, он смотрит, чтоб эти говнюки у меня денежки не стырили.
– Это оно и есть. Кейти, ты, конечно, не сядешь в машину к посторонним, но скажи хотя бы, где ты живешь. Я хочу побеседовать с твоей мамой.
– Миссис, да вы ж побожились, что не сболтнете! Вас Боженька накажет, раз сказали «вот те крест и чтоб мне сдохнуть». Сдохнете, как пить дать! Вот увидите. Я не стану просто так болтать!
– Кейт, Кейт, успокойся. От меня никто не узнает о происхождении твоего стартового капитала… о пенсах, которые ты опустила в автомат. Я побожилась – значит, не сболтну.
– Ну, смотрите.
– Кейт, у тебя мама, похоже, совсем молодая, верно? А папа, видимо, с вами не живет, правильно я понимаю? У тебя нарядное платье, только оно тебе тесновато и для такой погоды не годится. Ты бегаешь голодная и оттого плохо растешь. А в школу ходишь? Хорошо учишься?
– Мне домой пора.
– Можем ехать, мэм.
– Спасибо, Джеральд. Одну минуту. Кейт, вернись. Я с тобой говорю серьезно. Это важный разговор. Ты собираешься провести здесь всю свою жизнь? Отвечай. Кем ты хочешь стать, когда вырастешь, Кейт?
– … прихмахершей.
– Думаешь, это сбудется?
– А че?
– Кейт, а тебе известно, на кого еще можно выучиться?
– …моя подружка, Гей л, хочет пойти на стюардессу.
– Завязывай ты, Кейти. Я уж промерз.
– И парикмахер, и стюардесса – это неплохие профессии, Кейт, но я уверена: ты способна на большее, было бы желание. Просто ты еще многого не знаешь. Позволь мне все же поговорить с твоей мамой. Не возражаешь?
– Слышь, Кейти, я весь промерз, в задницу.
– Миссис… а вы, часом, не злодейка?
– Нет, Кейт. Я, конечно, не святая, и в прошлом, фигурально говоря, тоже пускала в ход ирландские пенсы, но я не злодейка. Джеральд, ответь: я злодейка?
– Ни в коем разе, мэм. По мне, вы – сама доброта.
– Кейти, завязывай… хватит языком трепать.
– Ладно уж, поедем с вами, раз так. Вы и взаправду нас подвезете?
– Ну, разумеется.
– Угу. Двигай сюда, Саймон. Домой поедем во на какой машине, эта тетенька нас подвезет. Ноги вытирай.
– Че?
Так состоялось мое знакомство с миссис Элизабет Тэлман, сотрудницей Второго уровня в o"Бизнесе"; это произошло дождливым субботним вечером осенью 1968 года в предместье Коутбриджа, что к западу от Глазго.
Миссис Тэлман принадлежала к разряду тех людей, которые всегда казались мне на полголовы выше, чем на самом деле. Даже сейчас у меня в памяти возникает образ статной, элегантной дамы, гибкой и стройной, тогда как родная мать вспоминается мне понурой коротышкой, хотя они были примерно одинакового телосложения, а ростом различались не более чем на пару дюймов. Дело, наверно, в том, что миссис Тэлман никогда не сутулилась. У нее были длинные, черные, как вороново крыло, волосы, которые она перестала красить, да и то не сразу, только когда ей перевалило за семьдесят (у моей матери волосы были невзрачно-мышиными, а я не то русая, не то блондинка – наверно, в бабку по материнской линии). Миссис Тэлман отличали удлиненные пальцы, крупный рот и непривычный выговор, который звучал то как американский, то как британский, а то и вовсе по-другому, экзотически, дразняще-чуждо. В природе существовал и мистер Тэлман, но он обретался в Америке; они охладели друг к другу, не прожив вместе и года.
Сперва миссис Тэлман приказала Джеральду отвезти домой Саймона, а затем мы остановились у местной лавчонки, чтобы я купила две бутылки газировки в погашение долга. Уже подъехав к дому, мы увидели, как моя родительница нетвердой походкой ковыляет из паба, прихватив спиртное навынос.
Наверно, миссис Тэлман не рассчитывала в тот момент услышать от нее осмысленные речи, а потому обещала приехать на следующее утро.
Мать грозилась меня поколотить, чтобы неповадно было якшаться с кем попало. В тот вечер, напившись до беспамятства, она прижала меня к себе, дыша мне в лицо приторным запахом крепленого вина. Я старалась не ворочаться, чтобы не нарушить это затянувшееся проявление нежданной ласки, а сама явственно ощущала терпкие, изысканные, манящие ароматы, которыми веяло то ли от машины, то ли от самой миссис Тэлман.
Каково же было мое удивление, когда заезжие гости и впрямь объявились на другое утро. Мать еще отсыпалась; дождавшись, пока она натянет платье, мы поехали кататься. Мне вручили батончик «милки-вэй» и велели сесть на переднее сиденье, рядом с Джеральдом; там было здорово, только я изводилась от невозможности подслушать, что говорится сзади – мешала стеклянная перегородка. Джеральд без устали меня смешил, выдумывая, как отзываются о нас встречные водители, и даже разрешил пощелкать тумблером на панели управления. Тем временем на заднем сиденье моя мать угощала миссис Тэлман своими дешевыми «вудбайнз», а та протягивала ей пачку «собранье»; они что-то живо обсуждали.
В ту ночь я впервые за много лет спала вместе с матерью – до самого утра. Она прижимала меня к себе еще неистовее, чем накануне, и мне было невдомек, почему у нее по щекам текут горячие слезы.
Наутро приехал Джеральд, который отвез нас с матерью в Эдинбург и притормозил в конце Принсес-стрит, у роскошного, внушительных размеров отеля из красного песчаника, где останавливалась миссис Тэлман. Ее самой там не оказалось: у нее были какие-то срочные дела в городе. Нас провели в просторные апартаменты, где, невзирая на смущение матери и мои поили, меня выкупали, хотя я умывалась дома, подвергли медицинскому осмотру (всем этим занималась матрона в белом халате), а потом смяли мерку и одели в крахмальную блузку, юбочку и жакет – так мне впервые в жизни досталась неношеная одежда. Отчасти мой ужас объяснялся тем, что я приняла эти комнаты за сущий проходной двор, где могли шляться все, кому не лень, и глазеть на меня, раздетую до трусов; мне и в голову не пришло, что это комнаты миссис Тэлман, снятый ею номер-люкс.
Меня повели в соседнее помещение, где какой-то незнакомый человек задал мне множество вопросов и задачек: у него были наготове и чисто арифметические примеры, и разнообразные задания: найти что-нибудь лишнее или общее в списке слов, рассмотреть сперва один листок с начерченными фигурками, потом другой и определить, какая фигурка из второго набора больше подходит к первому; были даже короткие истории, для которых он просил меня придумать окончание. Я увлеклась этим занятием. Потом он вышел, оставив меня разглядывать книжку комиксов.
Наконец появилась миссис Тэлман, которая повела нас обедать в ресторан отеля. Она заметно обрадовалась встрече со мной, а мою мать даже расцеловала в обе щеки, отчего меня охватила жгучая ревность, только я не могла разобраться, к которой из них двоих. За обедом, когда мы с матерью исподтишка переглядывались, пытаясь угадать, какая вилка для чего предназначена, мне был задан вопрос: не хочу ли я пойти в специальную школу. Помню, меня обуял страх. Я считала, что в спецшколе держат дрянных мальчишек, которые попались на краже или хулиганстве; но когда недоразумение разъяснилось и меня уверили, что каждый вечер можно будет возвращаться домой, я согласилась попробовать.
Уже на следующий день меня привели в женскую школу мисс Стутли в Рутерглене. Я оказалась на год старше своих одноклассниц, но телосложением уступала всем остальным, а росточком была ниже многих. Тогда я полдня, а то и больше сносила издевки, после чего ввязалась в драку на большой перемене и сломала нос одной из обидчиц. Под угрозой исключения мне пришлось смиренно выслушать не один суровый выговор.
По вечерам к нам домой приходил репетитор, который давал мне дополнительные уроки.
Миссис Тэлман устроила мою мать на завод конторского оборудования в Степпсе; именно на этот завод ехала сама миссис Тэлман, когда у автомобиля спустила шина. Мы стали лучше питаться, купили приличную мебель, телефон и, наконец, цветной телевизор. Выяснилось, что мои многочисленные дяди вовсе не приходятся мне родней; мать перестала обивать чужие пороги.
По окончании школы я поступила в Кенсингтонскую академическую гимназию в Бирсдене, и мы переехали из своей убогой халупы, стиснутой с обеих сторон такими же развалюхами, в дом классом повыше, в Джорданхилле. Теперь мать взяли на другой завод, где выпускались не калькуляторы, а более хитрые машины, называемые компьютерами. Замуж она так и не вышла, но на отдых с нами всегда ездил добрый знакомый, мистер Буллвуд. Каждые два-три месяца нас навещала миссис Тэлман, которая неизменно привозила мне в подарок книги, а матери – пластинки, милые безделушки и что-нибудь из одежды.
Моя мать скоропостижно умерла на Пасху 1972 года, когда я была на каникулах в Италии. Мы с одноклассницами все вместе добирались до Рима на автобусах, паромах и поездах, а обратно я летела на самолете в одиночку. Миссис Тэлман и мистер Буллвуд встретили меня в аэропорту, откуда мы поехали прямо на коутбриджское кладбище; за рулем, как всегда, сидел Джеральд. День выдался теплый и солнечный; помню, я смотрела, как в крематории перед гробом опускается занавес, и переживала, что никак не могу выдавить слезу.
Потом ко мне подошел убогий мужичонка с трясущимися руками, в засаленном, мешковатом костюме, с траурной повязкой на рукаве и, обдав меня запахом перегара, слезливо признался, что он – мой отец. Миссис Тэлман положила мне руку на плечо; я не противилась, когда она повела меня к выходу. Тот недомерок разразился бранью нам в спину.
Жизнь опять круто переменилась. Меня отправили учиться в Швейцарию, в международный пансион, принадлежавший фирме, в которой работала миссис Тэлман. Там было тоскливо, но не хуже, чем на протяжении тех месяцев, что отделяли смерть моей матери от окончания семестра в Кенсингтонской гимназии. Я готовилась получить диплом бакалавра; единственной отдушиной были вылазки на каток и горнолыжные трассы – в полном одиночестве.
Мое ученическое окружение составляли неприступно-блестящие девушки из таких семей, где, наверно, из поколения в поколения передаются бездны денег, утонченных манер и способностей; попадались и безмозглые очаровашки, которых выдавал визгливый хохот. В этом институте благородных девиц мечты воспитанниц не простирались дальше удачного замужества. Я закончила учебу с отличием, получив несколько грамот за особые успехи. Впереди был колледж Брейзноуз в Оксфорде. Миссис Тэлман меня удочерила, и я стала носить ее фамилию.
Даже ничего не зная об огромных масштабах инвестиций, которых требовало подобное производство, здесь нетрудно было уловить запах денег.
– Надеюсь, вы с нами пообедаете, миз Тэлман, – сказал мистер Рикс. – У нас в столовой еда, конечно, самая простецкая, но мы готовы пригласить вас в более заманчивое место. Можно вас чем-нибудь соблазнить?
Мистер Рикс был на голову выше меня и отличался могучим телосложением. За стеклом скафандра расплывалась в улыбке лоснящаяся физиономия с двойным подбородком. В прохладе цеха, поддерживаемой множеством кондиционеров и фильтров, я чувствовала себя вполне комфортно, а мистер Рикс, похоже, обливался потом. Не иначе как страдал клаустрофобией.
– Спасибо за приглашение. Меня вполне устроит здешняя столовая.
– И часто вы берете такой… э… творческий отпуск, чтобы тут же погрузиться в работу, миз Тэлман? – спросил его зам.
– Это мой первый опыт, мистер Хендерсон, – ответила я. – У меня еще не сложились постоянные привычки. – Хендерсон был примерно моего роста, но гораздо плотнее.
Я зашагала к какому-то стерильному оборудованию, которое мы еще не осмотрели; двое рабочих, обгоняя друг друга, спешили по проходу между столами и урчащими агрегатами; при нашем приближении робот-автопогрузчик просчитал возможность столкновения и плавно остановился, уступая нам дорогу.
– Будь у меня целый год, я б нашел, чем заняться; не в Мазеруэлл же ехать на отдых. – Переглянувшись с Риксом, он хохотнул.
– Я не на отдыхе, мистер Хендерсон, а в творческом отпуске.
– О, разумеется. Разумеется.
– Тем не менее для начала я провела месяц на яхте в Карибском море, без телефона и компьютера; получила неплохой заряд бодрости, – сообщила я, лучезарно улыбаясь из-за стекла. – Да и после этого не раз позволяла себе небольшую передышку, чтобы собраться с мыслями; а помимо этого, я посещаю предприятия нашей компании, с которыми прежде не имела возможности познакомиться, хотя давно к этому стремилась. Плюс ко всему, занимаюсь в Библиотеке Конгресса и в Британской библиотеке.
– Да это я так, – сказал Хендерсон. – Просто подумал, что производство чипов для вас не в новинку, вот и все.
– Пару заводов видела, – согласилась я.
Недоумение мистера Хендерсона было вполне объяснимо. Более того, его подозрения (если таковые имели место) тоже оказались небезосновательными: хоть я и старалась вести себя непринужденно, это было отнюдь не рядовое посещение. Остановившись у высокой глухой стены, я кивком указала на дверь с прорезью для именного пропуска.
– Что там находится? – спросила я.
– А, там сейчас ремонт, – ответил мистер Рикс, небрежно махнув рукой в сторону двери. – Идет монтаж новой сборочной линии. В данный момент туда нельзя. Пыль, грязь, сами понимаете.
– К тому же сегодня, если не ошибаюсь, у них пробная загрузка травильных растворов, верно я говорю, Билл? – подсказал Хендерсон.
– Фу! – шутливо ужаснулся Рикс, попятившись назад. – От этой дряни лучше держаться подальше. – Они оба захохотали.
Во время инструктажа по технике безопасности, перед выдачей скафандров, нам объяснили, что делать в случае пожара и куда бежать на мойку, если на нас брызнет кислота; но помимо этого, нас предупредили, что в процессе производства микросхем используются вредные составы с длиннейшими названиями. Эти вещества якобы просачиваются даже в микроскопическую дырочку на перчатке, мгновенно и безболезненно проникают под кожу и тут же начинают разъедать кости, а потом коварно поражают все жизненно важные органы.
– Ну что ж, – произнес Хендерсон и повернулся вместе со своим начальником, чтобы уйти от этой двери. Рикс жестом попытался увлечь меня за собой.
Я скрестила руки на груди:
– Сколько еще прослужит этот завод?
– Что? Ну… с учетом новых линий…– начал Рикс, но мне это было уже неинтересно. Я, так сказать, отмечала для себя тон его голоса и ловила какие-то ключевые слова, однако главным предметом моего внимания стали жесты Рикса и Хендерсона, вся их манера поведения.
На ум приходило только одно: ребята что-то скрывают. Они меня побаивались, что само по себе, не скрою, всегда греет душу, но сейчас я увидела нечто отличное от естественной нервозности начальников местного масштаба, привыкших к всеобщему поклонению, но вынужденных держать ответ перед нагрянувшим как снег на голову представителем высших эшелонов управления. Я увидела что-то другое.
Может, они оба – тайные женоненавистники, подумалось мне; может, они пренебрежительно, а то и недвусмысленно обращаются с женщинами (я изучила данные по этому заводу: текучесть кадров чуть выше среднего уровня, особенно среди женщин; количество жалоб, разбиравшихся в комиссиях по трудовым спорам, чуть выше, чем можно предположить), но почему-то мне казалось, что не этим объяснялись исходившие от них токи нервного напряжения, которые я безошибочно чувствовала.
Конечно, дело могло быть не в них, а во мне. Первым делом проверяй оборудование на возможную ошибку датчика.
Не знаю, смогла бы я в конце концов отделаться от этого чувства или нет; видимо, склонилась бы к мысли, что они проворачивают какую-то выгодную аферу, за которую ничего не стоит вылететь с работы, но моего внимания это не стоит, если завод в целом выполняет план. Однако немногим позже случилось нечто такое, что подтвердило мои подозрения.
В проходе показалась работница, одетая в скафандр. На то, что это именно женщина, указывали очертания фигуры и походка. Она с рассеянным видом тащила портативный компьютер, затянутый в пластик металлический чемоданчик, толстый справочник в глянцевой обложке и тяжелые, торчащие во все стороны кабели. Я заметила ее раньше всех. Потом обернулся Хендерсон, стрельнул глазами в мою сторону, а затем опять – в направлении той женщины. Он подался ей навстречу и оглянулся на Рикса, у которого на мгновение дрогнул голос.
Приближаясь к нам, женщина пыталась что-то нащупать в кармане комбинезона; Хендерсон уже шагал к ней. Он был совсем близко, когда она выудила из кармана ключ-пропуск на тонкой металлической цепочке.
Тут Хендерсон, вытянув руку, преградил ей путь и кивком указал в обратную сторону. Только теперь женщина подняла голову – до этой минуты она его не замечала. Мистер Рикс тронул меня за правое плечо, вежливо, но твердо развернул в противоположном направлении, рубанул воздух свободной рукой и сказал с шутливым гневом, лишь самую малость переигрывая:
– Дай им волю – они тут инкубатор устроят! – Он потер ладони в перчатках. – Ну, так. Теперь чайку?
Я подняла к нему улыбающееся лицо:
– Это будет очень кстати.
На обратном пути я распорядилась, чтобы Реймонд сделал крюк и заехал на пустырь возле заброшенного шоссе, неподалеку от Коутбриджа.
– Девочка, подойди-ка сюда.
– Чо?
– Подойди сюда, говорю.
– Чой-то?
– Что? Как ты сказала?
– А?
– Это у тебя такая английская речь, детка?
– У меня не англичанская, а шотландская.
– Ага. Это уже лучше. Но твоя национальность меня не интересует, детка. Мне просто захотелось выяснить, можем ли мы достичь понимания.
– Чо?
– Ничего, это к делу не относится. Будь добра, подойди поближе к машине; терпеть не могу повышать голос… Тебя никто не укусит, детка.
– А это ктой-то?
– Это Джеральд, мой шофер. Поздоровайся, Джеральд.
– Приветик! Как жизнь, цыпа?
– Здорово… Чо он делает? Колесо сымает, а, миссис?
– Совершенно верно. У нас шина проколота. Он меняет колесо.
– Угу.
– Как у нас дела, Джеральд?
– Дела идут, мэм. Осталось совсем немного.
– Скажи, как тебя зовут?
– С чужими незя болтать. Маманя заругает.
– Ну-ка, Джеральд, познакомь нас.
– В каком смысле, мэм?
– Быстренько, молодой человек, представьте нас по всей форме.
– А… разрешите представить, миссис Тэлман: это… м-м-м… чадо, с которым вы беседуете. Познакомься, чадо: это миссис Тэлман.
– Угу.
– Вот нас и познакомили. Теперь я не чужая. Итак, как тебя зовут?.. Закрой рот, детка. А то некрасиво. Как тебя зовут?
– Маманя грит…
– Давайте я скажу, мисс: Кэти Мак-Герк, вот как ее зовут.
– А, добрый день.
– Боуби Кларк, недорост плюгавый.
– Зато у меня папаня есть.
– Мне такого папаню даром не надо; беспрокий твой папаня.
– И что с того? Хоть какой. У тебя и такого нет.
– Катись к шутам, жопа очкастая!
– Сама-то! Козявка! Вот мамке скажу – будешь знать, как обзываться.
– …Кэти?
– Чо?
– На, возьми.
– Чой-то?
– Носовой платок. Подойди, возьми.
– Обойдусь.
– Как хочешь. Если не ошибаюсь, это был юноша по имени Бобби Кларк.
– Ну-у. Говнюк он.
– Кейт, надо сказать, я неприятно поражена. Мне и в голову не приходило, что девочки твоего возраста могут так сквернословить. Сколько же тебе лет, Кейт?
– Восемь с половиной.
– Боже праведный.
– А вам скоко?
– Быстро же у тебя слезы высохли. Ты, однако, дерзкая. Джеральд, заткни уши.
– Руки у меня грязноваты, мэм, но уши я и так отключу.
– Ты очень любезен. Мне сорок восемь лет, Кейт.
– Фу ты, старуха совсем. У меня бабке – и то меньше.
– Спасибо за откровенность, Кейт. На самом деле я не так уж стара, и живется мне куда лучше, чем прежде. Впрочем, это к делу не относится. Скажи, чем ты тут занималась в компании юных друзей?
– Тута у нас олимпийские игры, миссис.
– Да что ты говоришь? Я-то думала, возятся ребятишки в грязи, под дождем. Какие же виды спорта вас увлекают?
– Всякие разные. Бегаем да прыгаем, вот.
– А ты сама в каких видах выступаешь?
– Ни в каких. Я сластями торгую, вот.
– У тебя в сумке сладости?
– Сумка не моя – мамани моей. Поношенная малость, да ладно. Маманя грит, забирай. Не думайте, я ее не стырила. Даже ручку сама прикрутила. Во, глядите.
– Вижу. Значит, ты занимаешься поставкой кондитерских изделий, так?
– Чо?
– Ничего, это к делу не относится. Могу я у тебя купить чего-нибудь сладкого?
– Ну. Токо осталось-то малехо совсем, вот. Шипучки нету.
– Газированных напитков нет?
– Не-а. «Айрн-Бру» нету, «Американской крем-соды» нету. Обои бутылки ушли.
– Давай тогда конфету.
– Вам какую? Есть «пенни-дейнти», есть «блэк-джек». И в пакетиках чо-то осталось.
– Я, пожалуй, возьму «пенни-дейнти».
– С вас пенни-полпенни.
– Сколько?
– Пенни-полпенни.
– Полтора пенса?
– Ну.
– За одну-единственную «пенни-дейнти»?
– Такая цена.
– Но это на пятьдесят процентов превышает стандартные расценки розничной торговли.
– Чо с того? Такая цена.
– Понимаю. Однако цена существенно завышена, ты не находишь?
– Ну. Такая цена. Берете или нет?
– Джеральд, у тебя есть мелочь?
– Может, и есть, мэм. Обождите чуток… Вот, нашел трехпенсовик. Подойдет, мэм?
– Благодарю, Джеральд. Конфетку хочешь?
– Спасибо, мэм. Не откажусь.
– Давай так договоримся, Кейт: я заплачу тебе два с половиной пенса, а ты мне дашь две «пенни-дейнти». Идет?
– Не-а.
– Почему?
– За две штуки три пенса надо.
– Но я беру практически оптом и рассчитываю на скидку.
– Чо? Это как?
– Разве тебе не предоставили скидку, когда ты оптом брала свой товар?
– Миссис, да я его с автомата брала, на автобусной остановке.
– Ага, значит, брала в розницу. Все равно, это твое личное дело. Мое предложение остается в силе. Два с половиной пенса за две штуки.
– Не-а.
– Кейт, у твоих приятелей, похоже, забеги близятся к концу. Может, у тебя вообще ничего больше не купят. Останется на руках залежалый товар. Я делаю тебе разумное предложение. Вот: держи три пенса. Давай мне две «пенни-дейнти» и полпенни сдачи.
– Не-а. За две штуки три пенса надо.
– В розничной торговле упрямство только вредит делу, Кейт. Гибкость – вот что помогает предприятию выстоять при колебаниях рынка.
– Чо?
– Дождь льет все сильнее, Кейт. Я-то сижу, где сухо. А ты уже промокла до нитки, твои дружки расходятся. Две штуки за два с половиной пенса.
– Не-а.
– Напрасно упираешься, Кейт. Удерживать или регулировать маржу – это должен подсказывать голый расчет, а не самолюбие.
– Сама знаю. Давайте сюда три пенса, а я нам – две «пенни-дейнти» да еще один «блэк-джек» в придачу. Хотя они идут по паре за пенни-полпенни или по три – за два пенса.
– Хочешь продать с нагрузкой. Резонно. Ну, гак и быть. Договорились. Держи деньги. Спасибо тебе. Джеральд!
– Да, мэм?
– Лови.
– Благодарствую.
– Вот что, Кейт. «Блэк-джек» отдаю тебе обратно: у меня от него зубы желтеют… Ну, что еще?
– Маманя грит, у чужих незя конфеты брать.
– Кейт, не глупи: ты же сама мне их только что продала. Но по большому счету, твоя мама совершенно права. Раз ты отказываешься…
– Нет, ладно, давайте. Спасибочко.
– Да ты совсем голодная.
– Ну. Разве ж конфетой наешься?
– Как у нас дела, Джеральд?
– Почти готово, мэм. Только гайки затянуть. Через пять минут поедем.
– Отлично. И часто ты этим занимаешься, Кейт?
– Че? Торгую?
– Да, именно.
– Не-а. Первый раз. Хочете, секрет скажу?
– Что-что? Секрет?
– Ну. Побожитесь, что не сболтнете.
– Обещаю.
– «Вот те крест и чтоб мне сдохнуть»?
– Именно так.
– Деньги мне дядя Джимми дал. Монетки, чтоб поиграть.
– Вот как?
– Ну. А монетки-то ирландские, он на корабле в Ирландию плавал.
– Ирландские пенни?
– Ну. От наших не отличить, вот; токо на них арфа выбита. Для автомата тик-в-тик подходят.
– Дядя их тебе подарил? Ничего не потребовал взамен?
– Не-а. Отдал – да и все.
– Ха! Выходит, ты даже розничную цену не платила! Каждый вырученный пенни – чистая прибыль! Ну и плутовка! Джеральд, ты слышал?
– Я поражен до глубины души, мэм. Какое, однако, предприимчивое создание.
– Ну. Токо не все само в руки идет. Надо и свои денежки выкладывать. А шипучку, пришлось сказать, для мамани беру. Две бутылки задолжала.
– По какой цене ты продавала шипучку?
– Пенни чашка.
– Чашки у мамы взяла?
– Ну. Все одно, миссис, они до вечера без надобности.
– Понимаю. А, добрый день. Кейт, кто этот юноша?
– Да это ж Саймон.
– Здравствуйте, Саймон.
– Здрасьте, мисс. Кейти, я весь промок. Домой хочу. А ты че? Идешь?
– Угу. Вот тебе «пенни-дейнти». Сосульку из пакетика хочешь?
– А то!
– Дома получишь, ладно?
– Ладно. Спасибочко, Кейти. Побежали домой, а? С меня прямо текет. Через канаву прыгал да сорвался.
– Так-так-так. Попытаюсь угадать. Саймон выполняет функции охранного агентства.
– Не, он смотрит, чтоб эти говнюки у меня денежки не стырили.
– Это оно и есть. Кейти, ты, конечно, не сядешь в машину к посторонним, но скажи хотя бы, где ты живешь. Я хочу побеседовать с твоей мамой.
– Миссис, да вы ж побожились, что не сболтнете! Вас Боженька накажет, раз сказали «вот те крест и чтоб мне сдохнуть». Сдохнете, как пить дать! Вот увидите. Я не стану просто так болтать!
– Кейт, Кейт, успокойся. От меня никто не узнает о происхождении твоего стартового капитала… о пенсах, которые ты опустила в автомат. Я побожилась – значит, не сболтну.
– Ну, смотрите.
– Кейт, у тебя мама, похоже, совсем молодая, верно? А папа, видимо, с вами не живет, правильно я понимаю? У тебя нарядное платье, только оно тебе тесновато и для такой погоды не годится. Ты бегаешь голодная и оттого плохо растешь. А в школу ходишь? Хорошо учишься?
– Мне домой пора.
– Можем ехать, мэм.
– Спасибо, Джеральд. Одну минуту. Кейт, вернись. Я с тобой говорю серьезно. Это важный разговор. Ты собираешься провести здесь всю свою жизнь? Отвечай. Кем ты хочешь стать, когда вырастешь, Кейт?
– … прихмахершей.
– Думаешь, это сбудется?
– А че?
– Кейт, а тебе известно, на кого еще можно выучиться?
– …моя подружка, Гей л, хочет пойти на стюардессу.
– Завязывай ты, Кейти. Я уж промерз.
– И парикмахер, и стюардесса – это неплохие профессии, Кейт, но я уверена: ты способна на большее, было бы желание. Просто ты еще многого не знаешь. Позволь мне все же поговорить с твоей мамой. Не возражаешь?
– Слышь, Кейти, я весь промерз, в задницу.
– Миссис… а вы, часом, не злодейка?
– Нет, Кейт. Я, конечно, не святая, и в прошлом, фигурально говоря, тоже пускала в ход ирландские пенсы, но я не злодейка. Джеральд, ответь: я злодейка?
– Ни в коем разе, мэм. По мне, вы – сама доброта.
– Кейти, завязывай… хватит языком трепать.
– Ладно уж, поедем с вами, раз так. Вы и взаправду нас подвезете?
– Ну, разумеется.
– Угу. Двигай сюда, Саймон. Домой поедем во на какой машине, эта тетенька нас подвезет. Ноги вытирай.
– Че?
Так состоялось мое знакомство с миссис Элизабет Тэлман, сотрудницей Второго уровня в o"Бизнесе"; это произошло дождливым субботним вечером осенью 1968 года в предместье Коутбриджа, что к западу от Глазго.
Миссис Тэлман принадлежала к разряду тех людей, которые всегда казались мне на полголовы выше, чем на самом деле. Даже сейчас у меня в памяти возникает образ статной, элегантной дамы, гибкой и стройной, тогда как родная мать вспоминается мне понурой коротышкой, хотя они были примерно одинакового телосложения, а ростом различались не более чем на пару дюймов. Дело, наверно, в том, что миссис Тэлман никогда не сутулилась. У нее были длинные, черные, как вороново крыло, волосы, которые она перестала красить, да и то не сразу, только когда ей перевалило за семьдесят (у моей матери волосы были невзрачно-мышиными, а я не то русая, не то блондинка – наверно, в бабку по материнской линии). Миссис Тэлман отличали удлиненные пальцы, крупный рот и непривычный выговор, который звучал то как американский, то как британский, а то и вовсе по-другому, экзотически, дразняще-чуждо. В природе существовал и мистер Тэлман, но он обретался в Америке; они охладели друг к другу, не прожив вместе и года.
Сперва миссис Тэлман приказала Джеральду отвезти домой Саймона, а затем мы остановились у местной лавчонки, чтобы я купила две бутылки газировки в погашение долга. Уже подъехав к дому, мы увидели, как моя родительница нетвердой походкой ковыляет из паба, прихватив спиртное навынос.
Наверно, миссис Тэлман не рассчитывала в тот момент услышать от нее осмысленные речи, а потому обещала приехать на следующее утро.
Мать грозилась меня поколотить, чтобы неповадно было якшаться с кем попало. В тот вечер, напившись до беспамятства, она прижала меня к себе, дыша мне в лицо приторным запахом крепленого вина. Я старалась не ворочаться, чтобы не нарушить это затянувшееся проявление нежданной ласки, а сама явственно ощущала терпкие, изысканные, манящие ароматы, которыми веяло то ли от машины, то ли от самой миссис Тэлман.
Каково же было мое удивление, когда заезжие гости и впрямь объявились на другое утро. Мать еще отсыпалась; дождавшись, пока она натянет платье, мы поехали кататься. Мне вручили батончик «милки-вэй» и велели сесть на переднее сиденье, рядом с Джеральдом; там было здорово, только я изводилась от невозможности подслушать, что говорится сзади – мешала стеклянная перегородка. Джеральд без устали меня смешил, выдумывая, как отзываются о нас встречные водители, и даже разрешил пощелкать тумблером на панели управления. Тем временем на заднем сиденье моя мать угощала миссис Тэлман своими дешевыми «вудбайнз», а та протягивала ей пачку «собранье»; они что-то живо обсуждали.
В ту ночь я впервые за много лет спала вместе с матерью – до самого утра. Она прижимала меня к себе еще неистовее, чем накануне, и мне было невдомек, почему у нее по щекам текут горячие слезы.
Наутро приехал Джеральд, который отвез нас с матерью в Эдинбург и притормозил в конце Принсес-стрит, у роскошного, внушительных размеров отеля из красного песчаника, где останавливалась миссис Тэлман. Ее самой там не оказалось: у нее были какие-то срочные дела в городе. Нас провели в просторные апартаменты, где, невзирая на смущение матери и мои поили, меня выкупали, хотя я умывалась дома, подвергли медицинскому осмотру (всем этим занималась матрона в белом халате), а потом смяли мерку и одели в крахмальную блузку, юбочку и жакет – так мне впервые в жизни досталась неношеная одежда. Отчасти мой ужас объяснялся тем, что я приняла эти комнаты за сущий проходной двор, где могли шляться все, кому не лень, и глазеть на меня, раздетую до трусов; мне и в голову не пришло, что это комнаты миссис Тэлман, снятый ею номер-люкс.
Меня повели в соседнее помещение, где какой-то незнакомый человек задал мне множество вопросов и задачек: у него были наготове и чисто арифметические примеры, и разнообразные задания: найти что-нибудь лишнее или общее в списке слов, рассмотреть сперва один листок с начерченными фигурками, потом другой и определить, какая фигурка из второго набора больше подходит к первому; были даже короткие истории, для которых он просил меня придумать окончание. Я увлеклась этим занятием. Потом он вышел, оставив меня разглядывать книжку комиксов.
Наконец появилась миссис Тэлман, которая повела нас обедать в ресторан отеля. Она заметно обрадовалась встрече со мной, а мою мать даже расцеловала в обе щеки, отчего меня охватила жгучая ревность, только я не могла разобраться, к которой из них двоих. За обедом, когда мы с матерью исподтишка переглядывались, пытаясь угадать, какая вилка для чего предназначена, мне был задан вопрос: не хочу ли я пойти в специальную школу. Помню, меня обуял страх. Я считала, что в спецшколе держат дрянных мальчишек, которые попались на краже или хулиганстве; но когда недоразумение разъяснилось и меня уверили, что каждый вечер можно будет возвращаться домой, я согласилась попробовать.
Уже на следующий день меня привели в женскую школу мисс Стутли в Рутерглене. Я оказалась на год старше своих одноклассниц, но телосложением уступала всем остальным, а росточком была ниже многих. Тогда я полдня, а то и больше сносила издевки, после чего ввязалась в драку на большой перемене и сломала нос одной из обидчиц. Под угрозой исключения мне пришлось смиренно выслушать не один суровый выговор.
По вечерам к нам домой приходил репетитор, который давал мне дополнительные уроки.
Миссис Тэлман устроила мою мать на завод конторского оборудования в Степпсе; именно на этот завод ехала сама миссис Тэлман, когда у автомобиля спустила шина. Мы стали лучше питаться, купили приличную мебель, телефон и, наконец, цветной телевизор. Выяснилось, что мои многочисленные дяди вовсе не приходятся мне родней; мать перестала обивать чужие пороги.
По окончании школы я поступила в Кенсингтонскую академическую гимназию в Бирсдене, и мы переехали из своей убогой халупы, стиснутой с обеих сторон такими же развалюхами, в дом классом повыше, в Джорданхилле. Теперь мать взяли на другой завод, где выпускались не калькуляторы, а более хитрые машины, называемые компьютерами. Замуж она так и не вышла, но на отдых с нами всегда ездил добрый знакомый, мистер Буллвуд. Каждые два-три месяца нас навещала миссис Тэлман, которая неизменно привозила мне в подарок книги, а матери – пластинки, милые безделушки и что-нибудь из одежды.
Моя мать скоропостижно умерла на Пасху 1972 года, когда я была на каникулах в Италии. Мы с одноклассницами все вместе добирались до Рима на автобусах, паромах и поездах, а обратно я летела на самолете в одиночку. Миссис Тэлман и мистер Буллвуд встретили меня в аэропорту, откуда мы поехали прямо на коутбриджское кладбище; за рулем, как всегда, сидел Джеральд. День выдался теплый и солнечный; помню, я смотрела, как в крематории перед гробом опускается занавес, и переживала, что никак не могу выдавить слезу.
Потом ко мне подошел убогий мужичонка с трясущимися руками, в засаленном, мешковатом костюме, с траурной повязкой на рукаве и, обдав меня запахом перегара, слезливо признался, что он – мой отец. Миссис Тэлман положила мне руку на плечо; я не противилась, когда она повела меня к выходу. Тот недомерок разразился бранью нам в спину.
Жизнь опять круто переменилась. Меня отправили учиться в Швейцарию, в международный пансион, принадлежавший фирме, в которой работала миссис Тэлман. Там было тоскливо, но не хуже, чем на протяжении тех месяцев, что отделяли смерть моей матери от окончания семестра в Кенсингтонской гимназии. Я готовилась получить диплом бакалавра; единственной отдушиной были вылазки на каток и горнолыжные трассы – в полном одиночестве.
Мое ученическое окружение составляли неприступно-блестящие девушки из таких семей, где, наверно, из поколения в поколения передаются бездны денег, утонченных манер и способностей; попадались и безмозглые очаровашки, которых выдавал визгливый хохот. В этом институте благородных девиц мечты воспитанниц не простирались дальше удачного замужества. Я закончила учебу с отличием, получив несколько грамот за особые успехи. Впереди был колледж Брейзноуз в Оксфорде. Миссис Тэлман меня удочерила, и я стала носить ее фамилию.