Страница:
Иэн Бэнкс
Осиная фабрика
Жертвенные Столбы
1
В день, когда я услышал, что мой брат сбежал, я обходил Жертвенные Столбы… К тому времени я уже знал, что-то должно было случиться; мне сказала Фабрика.На северном конце острова, около поваленных остатков верфи, там, где ручка ржавой лебедки скрипит на восточном ветру, на дальней стороне последней дюны у меня было два Столба. К одному из них была прикреплена голова крысы и две стрекозы, к другому — чайка и две мыши. Я прибивал мышиную голову на место, когда птицы, крича, взлетели в вечерний воздух и стали кружиться над тропинкой через дюны, там, где она проходила около гнезд. Я убедился, что голова хорошо держится, а потом взобрался на верхушку дюны, чтобы посмотреть в бинокль.
Диггс, полицейский из города, с опущенной головой ехал по тропинке на велосипеде, сильно нажимая на педали, а колеса проваливались сквозь песчаную поверхность почвы. Он сошел с велосипеда на мосту, оставив его прислоненным к подвесным канатам, и прошел к середине качающегося моста, к калитке. Я видел, как он нажал на кнопку переговорного устройства. Диггс постоял, оглядывая тихие дюны и успокаивающихся птиц. Меня он не видел, потому что я хорошо спрятался. Потом отец, наверное, ответил на звонок в доме, потому что Диггс слегка наклонился к мембране около кнопки, затем открыл калитку, перешел мост, вступил на остров и прошел к дому. Когда он исчез за дюнами, я немного посидел, почесывая лобок, а ветер играл моими волосами, и птицы возвращались в свои гнезда.
Я снял катапульту с ремня, выбрал полуторасантиметровый кусок железа, тщательно прицелился и отправил его по дуге над рекой, телефонными столбами и маленьким подвесным мостом на Большую Землю. Железо ударило знак Вход запрещен — частная собственность со звуком на пределе слышимости, и я улыбнулся. Это был хороший знак. Фабрика не сообщила деталей (она редко это делает), но у меня было ощущение, словно то, о чем она предупреждала, было важным, и я подозревал, что оно будет плохим, но я предусмотрительно понял намек и поверил мои столбы, сейчас я знал, что моя рука по-прежнему тверда; я по-прежнему контролировал ситуацию.
Я решил не идти домой сразу. Отцу не понравилось бы, если бы я там был одновременно с Диггсом, и в любом случае мне нужно было проверить пару Столбов до захода солнца. Я прыгнул и соскользнул по склону дюны в ее тень, потом обернулся посмотреть на эти маленькие головы и тела, охраняющие северный край острова. Они выглядели отлично на высохшей коре искривленных веток. Черные ленты, прикрепленные к ветвям, развевал ветерок, они махали мне. Я решил: завтра на всякий случай попрошу Фабрику о дополнительной информации. Если мне повезет, отец что-нибудь мне расскажет и, может быть, это даже окажется правдой.
2
Когда наступили сумерки, и стали появляться звезды, я оставил мешок с головами и телами в Бункере. Птицы рассказали мне, что Диггс ушел несколько минут назад, поэтому я быстро побежал к дому, все огни которого как обычно горели впереди. Отец встретил меня на кухне:— Диггс был здесь. Думаю, ты об этом знаешь.
Он подставил конец короткой толстой сигары, которую он докурил, под кран, включил на секунду холодную воду, подождал пока коричневый окурок зашипел и умер, потом выбросил промокший остаток в мусорное ведро. Я положил мешок на большой стол и сел, пожав плечами. Отец зажег газовую плиту под кастрюлей с супом, посмотрел под крышку в нагревающуюся смесь и повернулся посмотреть на меня.
В комнате на высоте плеча плавал слой серо-голубого дыма, и в нем была большая волна, вероятно, это я поднял ее, когда прошел через двойные двери веранды. Волна медленно поднималась между нами, а отец пристально смотрел на меня. Я занервничал, посмотрел вниз, играя с рукояткой катапульты. Я подумал, что отец выглядит озабоченным, но он был хорошим актером и возможно это было как раз то, в чем он хотел меня убедить, поэтому в глубине души я ему не поверил.
— Думаю, мне лучше тебе рассказать, — сказал он, но опять отвернулся, взял деревянную ложку и стал помешивать суп. Я ждал. — Это Эрик.
И тогда я понял, что случилось. Он мог бы ничего больше не говорить. Из сказанного им, можно было бы сделать вывод, будто мой сводный брат умер или заболел, или что-то случилось с ним, но я знал — это было нечто, что сделал Эрик, и только одно действие Эрика могло заставить моего отца выглядеть озабоченным. Мой брат сбежал. Но вслух я ничего не сказал.
— Эрик убежал из госпиталя. Вот зачем Диггс приезжал. Они думают, он направится сюда. Сними эти штуки со стола, я же тебе уже сто раз говорил, — он попробовал суп, стоя спиной ко мне. Я подождал, пока он стал поворачиваться и тогда снял катапульту, бинокль и лопатку со стола. Тем же ровным тоном отец продолжил. — Ну, я не думаю, что ему удастся забраться так далеко. Скорее всего, они поймают его через день-другой. Я просто поставить тебя в известность. На случай, если кто-то узнает об этом и станет трепаться. Достань тарелку.
Я подошел к шкафу и достал тарелку, потом опять сел, подогнув одну ногу под себя. Отец продолжал мешать суп, запах которого я чувствовал через дым от сигары. Я чувствовал радость — поднимающуюся, пузырящуюся волну. Эрик возвращается домой, это хорошо-плохо. Я знал, он сможет это сделать. Я даже не собирался спрашивать об этом Фабрику, он доберется. Интересно, сколько времени ему понадобится, и придется ли Диггсу ходить по городу, крича: сумасшедший парень, который поджигал собак, снова на свободе, запирайте ваших псов!
Отец налил суп в мою тарелку. Я подул на нее. Я подумал о Жертвенных Столбах. Они были системой раннего предупреждения и отпугивания — два в одном, наполненные силой вещи, обращенные наружу, охраняющие. Эти тотемы были моим предупредительным выстрелом, любой, попавший на остров после того, как он их видел, должен знать что ожидать. Но оказалось, что вместо сжатого угрожающего кулака они будут приветливой открытой ладонью. Для Эрика.
— Я вижу, ты опять помыл руки, — с иронией сказал отец, когда я начал есть горячий суп. Он достал бутылку виски из бара и налил себе в стакан. Второй стакан, предположительно констебля, он поставил в раковину. Он сел около дальнего конца стола.
Мой отец высокий и стройный, хотя слегка сутулится. У него тонкое, как у женщины, лицо и темные глаза. Он хромает с тех пор, как я его помню. Его левая нога почти не сгибается; выходя из дома, он обычно он берет с собой палку. Иногда, во влажные дни он вынужден использовать палку и в доме, и тогда я слышу как он стучит в не застеленных коврами комнатах и коридорах дома; монотонный звук, перемещающийся с место на место. Только на кухне палка затихает, каменный пол заставляет ее замолчать.
Палка — это символ безопасности Фабрики. Замкнутая в неподвижности, нога моего отца предоставила мне убежище в теплом пространстве чердака, среди ненужных вещей и мусора наверху дома, там, где движется пыль, солнечный свет падает косыми лучами и там, где затаилась Фабрика — молчаливая, живая и неподвижная.
Отец не может вскарабкаться по узкой лестнице с верхнего этажа дома, да даже если бы и мог, то он был бы неспособен перейти с лестницы на чердак, для этого нужно изогнуться из-за трубы камина.
Поэтому чердак принадлежит мне.
Я полагаю, моему отцу около сорока пяти, хотя иногда он выглядит гораздо старше, а иногда я думаю, он может быть немного младше. Он не скажет мне свой настоящий возраст, поэтому по моей оценке ему сорок пять, если судить по его внешнему виду.
— Какая высота стола? — внезапно спросил он, только я собрался пойти к хлебнице за куском хлеба вытереть мою тарелку. Я обернулся и посмотрел на него, не понимая, почему он задал такой простой вопрос:
— Тридцать дюймов, — сказал я и взял корку из хлебницы.
— Неправильно, — сказал он с довольной улыбкой. — Два фута и шесть дюймов «В футе двенадцать дюймов. — Здесь и далее прим. переводчика».
Я нахмурился и потряс головой, вытер коричневый ободок супа с тарелки. Было время, когда я по-настоящему боялся таких идиотских вопросов, но теперь я знал высоту, ширину, длину, площадь и объем почти любой части дома и всего, что в нем находится и научился не обращать внимание на одержимость отца. Иногда становится стыдно, например, когда у нас гости, даже если они наши родственники и должны знать, чего можно ожидать. Представляю их, сидящих скорее всего в столовой и думающих о том, собирается ли отец дать им хоть чего-нибудь поесть или он ограничится импровизированной лекцией о раке прямой кишки или глистах, а тут отец подсаживается к кому-нибудь, оглядывается по сторонам, чтобы убедиться во всеобщем внимании, а потом заговорщицким театральным шепотом говорит:
— Видите эту дверь? Она восемьдесят пять дюймов по диагонали, — потом он подмигивает и уходит или отодвигается на свое место с невозмутимым видом.
С тех пор как я себя помню, в доме всегда было полно самоклеющихся кусочков белой бумаги, покрытых аккуратными надписями черной шариковой ручкой. Прикрепленные к ножкам стульев, краям ковриков, дну кувшинов, антеннам радио, дверям шкафов, изголовьям кроватей, экранам телевизоров, ручкам кастрюль и сковородок, они сообщают цифру, соответствующую части объекта, к которому прикреплены. Даже к листьям растений прикреплены бумажки, подписанные карандашом. Однажды, когда я был еще маленьким, я обошел весь дом, обрывая стикеры; я получил ремнем и два дня был под арестом в своей комнате. Позже отец решил, что мне для формирования характера было бы полезным знать все эти цифры и потому мне пришлось часами сидеть над Книгой Измерений (огромной штукой с отдельными листами, на которых информация с маленьких стикеров была аккуратно сгруппирована соответственно комнате и категории объекта) или ходить по дому с блокнотом и делать собственные записи. Все это было дополнительно к обычным урокам по математике, истории и так далее, которые поводил со мной отец. Это не оставляло времени на игры, и я сильно не любил учить все эти цифры. В то время была Война, кажется, между Мидиями и Мертвыми Мухами, и пока я сидел в библиотеке, уставясь в книгу и пытаясь держать глаза открытыми, запоминая чертовски глупую Имперскую систему измерений, холодный ветер нес мои армии мух над половиной острова, а море сначала затапливало раковины мидий, а затем покрывало их песком. К счастью, отец утомился от своего грандиозного плана и удовлетворился внезапными вопросами относительно вместимости в пинтах подставки для зонтов или общей площади в акрах всех висящих в доме занавесок.
— Я больше не буду отвечать на твои вопросы, — сказал ему я, относя тарелку в раковину. — Нам давно нужно было перейти на Метрическую систему.
Отец хмыкнул и осушил свой стакан:
— Гектары и тому подобная чушь. Ни в коем случае. Основано на величине земного шара. Ты и сам знаешь, какой это все нонсенс.
Я вздохнул и взял яблоко из миски на подоконнике. Отец однажды убедил меня в том, что земля имеет форму ленты Мебиуса, а не шара. Он по-прежнему настаивает на своей убежденности и с большой помпой отправляет рукопись в лондонское издательство, пытаясь заставить их опубликовать книгу с подробным изложением своих взглядов, но я знаю, что он опять развлекается и получает удовольствие от своего ошеломленного неверия и справедливого гнева, когда рукопись возвращают. Это происходит в среднем раз в три месяца, и сомневаюсь, что жизнь доставляла бы ему столько удовольствия без такого рода ритуала. В любом случае, это одни из его аргументов против перевода его глупых измерений в метрическую систему, хотя на самом деле он просто ленится.
— Что ты делал сегодня? — он уставился на меня, перекатывая стакан по деревянной крышке стола.
Я пожал плечами:
— Гулял по острову и все такое.
— Опять строил дамбы? — Он презрительно улыбнулся.
— Нет, — уверенно сказал я. — Не сегодня.
— Надеюсь, ты не убил никаких божьих тварей.
Я снова пожал плечами. Конечно, я убил кое-что. Черт возьми, а как иначе я добуду тела и головы для Столбов и Бункера, если я не буду убивать? Естественных смертей явно недостаточно. Хотя объяснить это другим людям довольно сложно.
— Иногда я думаю, ты, а не Эрик, должен быть заперт в госпитале, — он смотрел на меня из-под своих темных бровей. Когда-то подобный разговор мог бы испугать меня, но не сейчас. Мне почти семнадцать, я уже не ребенок. Здесь, в Шотландии, я достаточно взрослый, чтобы жениться без согласия моих родителей, я уже целый год как могу это сделать. В женитьбе не было бы никакого смысла, признаю, но главное — принцип.
Кроме того, я не Эрик; я — это я и я здесь и все тут. Я не беспокою людей и им лучше не беспокоить меня, если они понимают свою выгоду. Я не дарю людям горящих собак и не пугаю местных детишек пригоршнями опарышей и ртом, полным червей. Люди в городе могут сказать:
— О, у него слегка не все дома, — но это просто шутка (и иногда они даже не крутят пальцем у виска); я не против. Я приспособился жить со своей травмой и научился жить без других людей, меня их треп не колышет.
Но, кажется, отец хотел меня задеть, обычно он не говорит ничего подобного. Должно быть, новости об Эрике потрясли его. Думаю, он так же как и я знал, что Эрик доберется до острова и волновался о том, что могло случиться. Я его не виню и не сомневаюсь, что он волновался и обо мне. Я символизирую преступление, и если Эрик вернется и взбаламутит округу, Правда О Франке может выплыть наружу.
Я не зарегистрирован. У меня нет Свидетельства о Рождении, номера Национальной Медицинской Страховки, ничего, подтверждающего что я жив или когда-нибудь существовал. Я знаю — это преступление, и отец тоже это знает и я думаю, иногда он жалеет о решении, принятом около семнадцати лет назад, в дни увлечения хиппи и анархизмом или чем там еще.
Не то, чтобы я от этого пострадал. Мне это нравилось и никто не может сказать, что я необразован. Вероятно, я знаю об обычных школьных предметах больше, чем большинство людей моего возраста. Я могу жаловаться на некоторую часть информации, которую сообщил мне отец. С тех пор, как я могу сходить в Портнейл и проверить все в библиотеке, отец вынужден говорить со мной начистоту, но когда я был младше, он обманывал меня раз за разом, отвечая на мои честные, хотя и наивные вопросы всякую ерунду. Несколько лет я верил, словно Портал — один из трех мушкетеров, Миньет — персонаж в Гамлете, Чихуахуа — город в Китае и ирландцы для производства Гиннеса утаптывают торф.
Сейчас я могу достать до самых высоких полок домашней библиотеке или сходить в Портнейл и проверить сказанное моим отцом, поэтому он вынужден говорить мне правду. Думаю, его это страшно раздражает, но ничего не поделаешь. Можете считать это прогрессом.
Но я образованный человек. И хотя он не мог не тренировать свое незрелое чувство юмора, выставляя меня дураком, отец не мог бы терпеть сына, которым он не мог бы гордиться; мое тело невозможно улучшить, оставался только разум. Отсюда все уроки для меня. Мой отец образован и он передал мне многое из того, что знал, плюс он изучил предметы, которые не знал досконально, чтобы учить меня. Мой отец — кандидат химических наук. Или биохимических, я не уверен. Он знает достаточно о медицине — и вероятно у него до сих пор есть знакомые доктора — поэтому я смог получить все необходимые прививки в нужное время, не смотря на мое несуществование с точки зрения Национальной Медицинской Службы.
Я думаю, отец работал в университете после получения диплома, и он наверное что-то изобрел; он иногда намекает, что получает какие-то деньги за патент или нечто в этом роде, но я подозреваю, старый хиппи живет на сохранившиеся деньги семьи Колдхейм.
Как я выяснил, наша семья жила в этой части Шотландии по меньшей мере двести лет, и когда-то нам принадлежало здесь много земли. Все, что теперь осталось — остров, это совсем мало и даже не совсем остров во время низкого прилива. Единственный другой остаток нашего прошлого — название популярного в Портнейле места, грязного паба Под Гербом Колдхеймов, куда я иногда хожу, хотя еще и не имею права, послушать местных парней, пытающихся быть панк-группами. Там я встретил единственного человека, которого могу назвать своим другом — Джими-карлика, которому я разрешаю сидеть у себя на плечах, чтобы он мог увидеть музыкантов.
— Ну, я не думаю, что ему удастся забраться так далеко. Они поймают его через день-другой, — сказал опять отец после продолжительного озабоченного молчания. Он поднялся сполоснуть стакан. Я напевал про себя, я всегда так делаю, когда хочу улыбнуться или засмеяться, но думаю, что лучше этого не делать. Отец посмотрел на меня:
— Я иду в кабинет. Не забудь замкнуть дверь, а?
— О'кей, — кивнул я.
— Спокойной ночи.
Отец ушел с кухни. Я сидел и смотрел на мою лопатку, Стальной Удар. Маленькие кусочки земли приклеились к ней и я их счистил. Кабинет. Одно из моих немногих неосуществленных желаний — попасть в кабинет старика. Винный погреб я по крайней мере видел и изредка там бывал, я знаю все комнаты первого и второго этажа; чердак — мои владения и дом Осиной Фабрики; но кабинет — единственная комната второго этажа, которую я не знаю, я даже не видел, что там внутри.
Он хранит там химреактивы, и я думаю, он занимается там какими-то экспериментами, но как выглядит комната, и чем конкретно он там занимается, я БМП. Все, что просочилось оттуда — странные запахи и тап-тап палки моего отца.
Я погладил длинную ручку лопатки, размышляя, есть ли у палки отца имя. Я сомневаюсь. Он не придает им такого значения, как я. Я знаю, они важны.
Думаю, в кабинете есть какая-то тайна. Он намекал на нее несколько раз, очень неопределенно, но достаточно для привлечения моего внимания, чтобы заставить меня спросить, чтобы знать — я хочу спросить. Естественно, я не спрашиваю, потому как я никакого стоящего ответа не получу. Если он и ответит, сказанное будет полной неправдой, ведь секрет не будет больше секретом, если он скажет правду, а он, как и я знает, что по мере того, как я взрослею, он нуждается в любых зацепках; я больше не ребенок. Только подобные кусочки фальшивой силы позволяют ему думать, словно он до сих пор полностью контролирует кажущееся ему правильными взаимоотношения между отцом и сыном. На самом деле это просто жалкие потуги, но с помощью его игр и секретов, и обидных замечаний он пытается сохранить свою безопасность.
Я откинулся на спинку стула и потянулся. Я люблю запах кухни. Еда и грязь на наших ботинках и иногда небольшая примесь запаха карбида, доносящийся из винного погреба, вызывают у меня хорошее, теплое, восхитительное чувство, когда я думаю о них. Когда идет дождь, и наша одежда промокла, пахнет по-другому. Зимой большая черная плита излучает тепло, насыщенное запахом плавника и торфа, и все парит, и дождь стучит в стекло. Тогда есть приятное чувство замкнутого пространства, уюта, подобное большому коту с завернутым вокруг себя хвостом. Иногда мне хочется, чтобы у нас был кот. У меня была только голова, и ту унесли чайки.
Я пошел в туалет, посрать. Я не хотел писать, днем я писал на Столбы, насыщая их своим запахом и силой.
Я сидел там и думал об Эрике, с которым случилась такая неприятная штука. Бедный искалеченный кретин. Я думал, я часто думал, как бы я справился. Но это не случилось со мной. Я остался здесь, а Эрик уехал и это случилось где-то в другом месте и это все. Я — это я, и здесь — это здесь.
Я был настороже и пытался услышать моего отца. Возможно, он уже спит. Он часто спит в кабинете, а не в большой комнате на втором этаже, где находится и моя спальня. Может быть, его комната вызывает у него слишком много неприятных (или приятных) воспоминаний. В любом случае, я не слышал храпа.
Ненавижу то, что я вынужден все время сидеть на унитазе. С моей неудачной травмой я должен это делать, как будто я чертова женщина и я ненавижу это. Иногда я становлюсь к писсуару в Под Гербом Колдхеймов, но большая часть сделанного стекает по моим рукам и ногам.
Я напрягся. Плюх. Вода плеснулась и задела задницу, и именно в это время зазвонил телефон.
— Вот дерьмо, — сказал я и засмеялся. Я быстро вытер задницу, дернул штаны вверх, дернул цепочку вниз и заковылял по коридору, застегиваясь. Я вбежал по широкой лестнице на площадку между первым и вторым этажом, к телефону. Я постоянно тереблю отца, требуя поставить еще аппараты, но он говорит, будто нам для этого недостаточно часто звонят. Я добежал до телефона до того, как звонивший положил трубку. Отец не пришел.
— Алло, — сказал я. Звонили из автомата.
— Скрав-аак! — вскрикнул голос на другом конце провода. Я отодвинул трубку от уха и посмотрел на нее, нахмурившись. Еле слышные крики прорывались из нее. Когда они прекратились, я опять приложил трубку к уху:
— Портнейл, 531, — холодно сказал я.
— Франк! Франк! Это я. Я! Алло! Алло!
— Это эхо на линии или ты все повторяешь дважды? — сказал я. Я узнал голос Эрика.
— И то, и другое! Хи-хи-хи-хи!
— Алло, Эрик. Ты где?
— Здесь! Ты где?
— Здесь.
— Если мы оба здесь, зачем мы возимся с телефоном?
— Скажи мне, где ты, пока у тебя деньги не кончились.
— Но если ты здесь, ты должен знать. Разве ты не знаешь, где находишься? — Он начал хихикать.
Я спокойно сказал:
— Прекрати дурачком прикидываться.
— Я не прикидываюсь дурачком. Я не говорю тебе, где я, ты скажешь Энгусу, он передаст полиции, и они вернут меня в чертов госпиталь.
— Не вспоминай черта к ночи. Ты же знаешь, я это не люблю. И конечно же я ничего не скажу Энгусу. Скажи мне, где ты. Я хочу знать.
— Что тебе черти, у тебя же полно талисманов. Я тебе скажу, где я, если ты скажешь свое счастливое число.
— Мое счастливое число — е.
— Это — не число. Это буква.
— Это — число. Трансцендентное число: 2, 718…
— Ты мухлюешь. Я имел в виду натуральное число.
— Нужно было быть более точным, — сказал я и вздохнул, услышав как зазвучал предупредительный гудок и Эрик наконец бросил еще денег. — Хочешь, я тебе перезвоню?
— Хе-хе. Ты видно от меня так просто не отстанешь. Как ты?
— Хорошо. А ты как?
— Как дурачок, — сказал он сердито. Я улыбнулся:
— Слушай, я думаю, ты собираешься вернуться сюда. Если да, пожалуйста, не надо поджигать собак или делать что-нибудь подобное, хорошо?
— О чем это ты? Это я. Эрик! Я не поджигаю собак, — он начал кричать. — Я не поджигаю ваших дерьмовых собак. Ты что обо мне думаешь? Не смей обвинять меня в поджоге чертовых собак, ты, маленький ублюдок! Ублюдок!
— Хорошо, Эрик, извини, извини! — сказал я так быстро как мог. — Я просто хочу, чтобы ты был в порядке, будь осторожен. Не делай ничего, что может отпугнуть людей…Люди бывают страшно чувствительными…
— Ну… — услышал я. Я слушал его дыхание, потом его голос изменился. — Да, я возвращаюсь домой. Ненадолго, узнать как вы там. Вы же там только вдвоем, ты и старик?
— Да, только я и старик. Я тебя жду.
— Хорошо, — потом была пауза. — Почему вы никогда меня не навещаете?
— Я…Мне казалось, отец был у тебя на Рождество.
— Разве? Ну…а почему ты никогда не приезжаешь? — его голос звучал жалобно. Я перенес вес тела на другую ногу, посмотрел вокруг и вверх по лестнице, ожидая увидеть моего отца, перегнувшегося через перила или его тень на площадке сверху, если он спрятался и подслушивает мои телефонные разговоры.
— Я не люблю надолго уезжать с острова, Эрик. Извини, но у меня в желудке появляется ужасное чувство, как будто там очень большой узел. Я просто не могу уехать так далеко, придется где-то ночевать или… Я просто не могу. Я хочу видеть тебя, но ты так далеко.
— Я приближаюсь, — его голос снова звучал уверенно.
— Отлично. Как далеко ты сейчас?
— Я не скажу.
— Я же сказал тебе свое счастливое число.
— Я тебя обманул, я не собираюсь тебе говорить, где я.
— Это не…
— Собираюсь положить трубку.
— Ты не хочешь поговорить с папой?
— Пока нет. Я поговорю с ним позже, когда буду намного ближе. Все, ухожу. До свидания.
— До свидания. Ты там… поаккуратней.
— О чем мне волноваться? Все будет в порядке. Что со мной может случиться?
— Просто не делай ничего, что раздражает людей. Ты знаешь…то есть они могут рассердиться. Особенно из-за домашних животных. То есть я не…
— Что? Что? Что там о домашних животных? — крикнул он.
— Ничего! Я просто сказал…
— Ты, дерьмо! — заорал он. — Ты опять обвиняешь меня в поджоге собак! И наверное я засовываю червей и опарышей детям в рот и писаю на них? — взвизгнул он.
— Ну, — осторожно начал я, сгибая и разгибая телефонный провод, — если ты об этом упомянул…
— Ублюдок! Ублюдок! Ты — дерьмо! Я тебя убью! Ты…, — его голос затих, и я опять должен был отодвинуть трубку от уха — он начал бить трубкой автомата по стенам телефонной будки. Звуки громких ударов наложились на спокойные гудки: у него закончились деньги. Я положил трубку на аппарат.
Я посмотрел вверх, но отца по-прежнему не было. Прокравшись по лестнице, я всунул голову между прутьями и посмотрел вниз, но площадка была пуста. Я вздохнул и присел на лестнице. У меня было чувство, что я не очень хорошо смог пообщаться с Эриком по телефону. Я не очень легко общаюсь с людьми и хотя Эрик — мой брат, я не видел его больше двух лет, с тех пор как он сошел с ума.
Я поднялся и пошел на кухню, закрыть входную дверь и забрать мои инструменты. Потом я пошел в ванную. Я решил посмотреть телевизор в моей комнате или послушать радио и пойти рано спать, чтобы подняться сразу после рассвета и поймать осу для Фабрики.