Ребекка почувствовала, что краснеет.
— Вчера, — ответила она тихо. — Но, пожалуйста, пойдемте наверх, к Бенедикту. — К ее удивлению, врач разразился хохотом и не унимался, поднимаясь следом за ней по лестнице.
— Тогда все понятно, от нервного напряжения тропическая болезнь обострилась. На свете не так много вещей, которые могут травмировать мужчину больше, чем женитьба. Пошли, поглядим на него, и не волнуйтесь. Денька через два он будет как огурчик. — Продолжая посмеиваться, врач вошел в спальню.
Ребекка стояла у кровати, пока он проверял пульс, затем приподнял веки, причем Бенедикт не шелохнулся.
— Да, точно, как я и предполагал. Он подцепил это в Бразилии. Там сотни, а то и тысячи тропических болезней, некоторые из них даже не имеют названий в нашей медицине. Но мы определили его заболевание в первый же год, как он вернулся в Англию; нет причин для волнения. Видимо, в связи со свадебными хлопотами он позабыл принять профилактические меры. Вы уже дали ему хлорхинин?
— Да. — Она взглянула на часы — десять тридцать утра — и только тут сообразила, что на ней всего лишь халат. Боже мой, что подумает о ней доктор? Она покраснела и пробормотала:
— Точно не скажу когда, через десять минут после нашего телефонного разговора.
— Ах так, значит, в шесть тридцать. Пусть поспит, дайте ему две дозы сегодня, а завтра и послезавтра — по одной, и все будет в порядке. Одной таблетки раз в неделю достаточно, чтобы таких историй не было, но, видимо, он опять забыл.
Врач замешкался, его серые глаза оглядели Ребекку с головы до ног, отметив ее хрупкое телосложение и пунцовый румянец.
— Если вы затрудняетесь в уходе за больным, я могу прислать сиделку или поместить его в частную клинику. Правда, это будет в первый раз.
— Нет, о нет! — воскликнула Ребекка. — Я могу сама за ним ухаживать. — Она была нужна Бенедикту, и, может быть, это единственный шанс, когда она смогла бы проявить всю свою любовь и заботу о нем. Она ни за что не позволит чужим людям занять ее место.
— Отлично, — улыбнулся доктор Фалькирк. — Но если у вас будут проблемы, позвоните мне завтра утром. Пусть он полежит в постели или по крайней мере побольше отдыхает, и советую вам, увезите его в свадебное путешествие, подальше от дел и от Бразилии с ее индейцами. Если бы он туда не наведывался, то давно бы уже излечился.
— Я постараюсь, — сказала Ребекка, тоже улыбнувшись.
— Молодожены трудно поддаются убеждениям; но вы так очаровательны, что нужно быть глупцом, чтобы вас не послушать. — Он продолжал посмеиваться, пока она его провожала.
Вернувшись в кабинет, она позвонила в Брайтон, где Даниэль находился со своими вновь обретенными родственниками. Ребекка рассказала в двух словах, как обстоят дела, Жерару Монтеню; его реакция была на удивление спокойной. После короткого разговора с Даниэлем, который отнюдь не скучал, развлекаясь со своими двоюродными братьями, и как раз собирался на пикник, она положила трубку и поспешила наверх.
Бенедикт спал неспокойно. Ребекка смотрела на него некоторое время, затем достала из ящика комода чистое белье, а из гардероба — простое хлопчатобумажное синее платье и направилась в душевую. Она не стала там задерживаться и через пять минут была снова у постели Бенедикта, где и оставалась долгие часы жаркого летнего дня. В два часа ей удалось еще раз дать ему лекарство, а потом с большим трудом она обмыла его пылающее тело, а также сменила постельное белье.
Бенедикт испытывал попеременно то сильный жар, то озноб. В его неразборчивом бормотании часто упоминалось ее имя. Она прижимала к груди его руки, желая ему скорейшего выздоровления; то она чувствовала себя безмерно счастливой оттого, что снова обрела любовь, то вдруг впадала в отчаяние, думая о будущем.
Потом она заставила себя спуститься в кухню и кое-что съесть из холодной закуски и выпить чашку кофе. Наполнив кувшин апельсиновым соком для больного, она вернулась к нему.
Солнце садилось, словно пылающий шар из красного золота, наполняя комнату розовым светом. Бенедикт сидел на кровати с всклокоченными волосами и диким взглядом золотистых глаз.
— Где ты была? — спросил он грубо. Свет вечернего солнца озарял его изнуренное болезнью лицо. — Я думал, что ты меня бросила.
— О, Бенедикт! — воскликнула она, подбегая к нему. Она поставила кувшин на тумбочку и схватила его руку. — Мне и в голову не приходило, что можно оставить тебя одного. Я просто ходила попить. — Она села на край кровати, держа его за руку. — Как ты себя чувствуешь? Я так беспокоилась. — Другой рукой она погладила его небритый подбородок.
— Ребекка… О Боже! Я думал…
На мгновение у нее защемило сердце от той неприкрытой беззащитности, какую она увидела в его глазах, и, не дав ему договорить, она зачастила:
— Молчи, побереги свои силы, кстати, как раз время принимать лекарство. Тебе надо побольше пить. А теперь отдохни, — проговорила она тихим голосом.
Губы Бенедикта скривило нечто подобное улыбке:
— Моя собственная Флоренс Найтингейл. Отвернувшись от него, Ребекка налила сок в кружку. Она его любит, но теперь, когда он пришел в сознание, незачем ему это показывать… Напустив на себя бесстрастность, она протянула ему стакан.
— Выпей соку, а вот твоя таблетка. — Она держала таблетку в другой руке, но, к ее огорчению, Бенедикт был не в силах взять стакан; руки его тряслись, и Ребекка помогла ему поднести стакан к сухим, потрескавшимся губам.
Его голова снова упала на подушку.
— Спасибо… — Он глубоко вздохнул и под ее взглядом погрузился в беспокойный сон.
Ребекка вздрогнула и подняла голову. Она лежала, неловко притулившись на краю постели; шумное дыхание Бенедикта было единственным, что нарушало тишину темной комнаты. Она осторожно протянула руку и зажгла ночник. Был час ночи, и ей стало холодно. Она посмотрела с любовью на больного, лежащего в постели. Видимо, кризис прошел, черты его лица обрели обычное выражение, и казалось, он просто крепко спит. Она поежилась — ее летнее платье не защищало от ночной прохлады.
Бенедикт повернулся, бормоча что-то во сне. Рядом с ним освободилась узкая полоска кровати. Она может осторожно лечь к нему под бок и накрыться одеялом, не потревожив его. Она сбросила платье и туфли, скользнула под одеяло и закрыла глаза. Надо немного передохнуть. Бенедикту явно стало лучше, у него уже нет такого жара, а она очень устала…
Ребекка уютно устроилась, прислонившись щекой к его спине. Ей казалось, что она плывет между сном и бодрствованием. Вдруг она почувствовала прикосновение к своим губам. Бенедикт! Она открыла глаза и попыталась сесть.
Посмеиваясь, он придержал ее возле себя с силой, невероятной для тяжелобольного.
— Добрый день, Ребекка.
— День? — Хороша же из нее сиделка!
— Половина второго. Пятница. — Он опирался на локоть и смотрел на нее ясными глазами, и лишь изможденное лицо и небритый подбородок свидетельствовали о болезни. — Я вернулся к жизни благодаря тебе.
— Лекарство! — в панике вспомнила она.
— С лекарством я могу подождать, но с тобой ждать не могу, — проговорил он, обнимая ее за талию.
— Но врач сказал…
— Я знаю, что он сказал.
— Откуда? Ты был без сознания, когда он приходил. — Она с удивлением уставилась на него. Какая-то бессмыслица, может быть, у него еще жар…
— Неужели? — сказал он сухо. — Мужчина наиболее уязвим, когда болен. Правда, у меня был жар, но я слышал все, что говорилось. А не открывал глаза потому, что не смог бы перенести, если б ты отказалась за мной ухаживать. Я помню, я просил тебя не уходить…
— Ты бредил и не можешь помнить, что говорил. — Его слова ошеломили Ребекку, она не могла поверить своим ушам — он признается ей в своем притворстве.
— Твое благородство смущает меня, Ребекка. — Глаза его потемнели, словно от боли.
— Бенедикт… — Она положила руку ему на грудь, как бы желая его успокоить, и внезапно его живое тепло напомнило ей об их близости. — Я лучше…
— Нет, разреши мне сказать. — Он взял ее за подбородок так, что она волей-неволей глядела ему в лицо. — Я проснулся два часа назад и обнаружил, что ты меня обнимаешь. Ты пристроилась к моей спине, как котенок. Мне даже почудилось, что я умер и нахожусь на небесах.
Она почувствовала, что краснеет под его взглядом. А вдруг он ее любит? Нет, этого не может быть, ответила она сама себе.
— Но ты жив, — заметила она нарочито прозаическим тоном.
Бенедикт не обратил внимания на ее реплику и продолжал:
— Потом вернулось чувство реальности. Мне казалось, что я лежу уже целую вечность, смотрю, как ты спишь, и думаю: что же я тебе скажу?
— Не надо объяснять… — Мысль о том, что он смотрел на нее, когда она спала, беспокоила ее.
— Ребекка, а вдруг я никогда больше не осмелюсь? — Он улыбнулся сухими губами. — Или опять ослабею, так что уж лучше послушай теперь. Я люблю тебя. Я всегда тебя любил и всегда буду…
Глава 9
Ребекка не могла и предположить, что услышит такие слова. Она онемела, сердце у нее бешено заколотилось. В затянувшемся молчании повисло напряжение, которое она не смела разрядить. Можно ли этому… Но как бы она желала, чтобы это было правдой! И где-то в глубине души впервые засветились огоньки надежды.
— Ребекка! — Бенедикт смотрел на нее умоляющим взглядом, какого она не видела прежде. — Я не прошу тебя любить. Я этого не заслужил, я знаю, но… я думал… — Для такого гордеца он казался сейчас странно неуверенным в себе. — Я помню, я говорил, что отправлю тебя с Даниэлем в деревню, но… Может быть, мы решили бы этот вопрос по-другому… Прошлой ночью я был жестоким, но клянусь, этого никогда больше не случится. Мы могли бы стать хорошей супружеской парой. — Он замолчал, и — вот уж совсем невероятно! — лицо его вспыхнуло. Потом суровая решимость вдруг золотистым огнем озарила его глаза. — Мне так показалось потому, что ты ухаживала за мной, сменила белье, умыла меня… Ни за что не поверю, чтобы ты все это делала, если меня ненавидишь…
— Бенедикт! — перебила она его. — Ведь это ты возненавидел меня за то, что я скрыла от тебя Даниэля. Ты ведь сам это говорил прошлой ночью…
— Ты что, рехнулась? — ужаснулся он. — То, что я бормотал, было совсем другое. Я пытался объяснить тебе о Гордоне. Я помню, что спрашивал тебя, понимаешь ли ты, и ты ответила — «да».
— Я пошутила. Ведь у тебя был бред.
— Что за черт! Ребекка, ты самая несносная, упрямая женщина, какую я когда-либо встречал в жизни.
Вот такого Бенедикта она знает и любит, мелькнуло у нее в голове, когда он приподнялся на локтях.
— Я думаю, что у тебя все еще жар, — пробормотала она скорее про себя, но он услышал.
— Проклятье, женщина, я не в бреду! Я пытаюсь все объяснить тебе. Я пытался это сделать пять лет тому назад, и на прошлой неделе во Франции, и вновь вчера. Но на этот раз я не выпущу тебя из постели, пока ты не выслушаешь и не уразумеешь глупой своей башкой. Тебе понятно? — взревел он.
— Да, Бенедикт, — ответила она осторожно. Один Бог знает, сколько неясного и ранящего душу лежит между ними! Давно пора поговорить, как это делают цивилизованные люди, подумала она, к тому же не следует забывать о Даниэле. Хотя бы ради него она должна выслушать Бенедикта.
— Во-первых, я должен знать, поверила ли ты мне, когда я на прошлой неделе говорил, что писал тебе?
— Да, конечно, и, даже если бы не поверила, твой дядя Жерар все рассказал мне во время свадебного банкета. Он считает, что частично виновен в том, что ты заблуждался насчет смерти Гордона.
— Спасибо Жерару! Но я должен кое в чем тебе признаться. В том письме я тебе сообщил не всю правду.
Она устало оглядела его печальное лицо, уже не желая слушать продолжения.
— Я, пожалуй, начну сначала, с того момента, когда я увидел тебя в первом ряду на лекции… — Он глубоко вздохнул. — Я загорелся. Маленькая, бесподобно сложенная девушка с кукольной фигуркой, ангельским личиком и огромными глазами, полными жизни, — все в тебе пленило меня, а затем я увидел Руперта. Я знал, что ты не можешь быть его женой, и тут же сделал неверное заключение. Потом, когда нас представили друг другу, я не посмел взглянуть на тебя — боялся выставить себя дураком. Ни одна женщина не захватила меня так глубоко. Позднее я не смог отказаться, когда Руперт предложил познакомить нас снова. Когда же он назвал полностью твое имя и фамилию, я был потрясен тем, что судьба сыграла со мной такую злую шутку. Девушка, в которую я влюбился с первого взгляда, принадлежала моему брату.
В душе у Ребекки затеплилась надежда от искренности его тона. Казалось, Бенедикт исповедовался перед самим собой.
— Моя мать рассказала мне о смерти Гордона свою версию, и, как тебе известно, я по глупости поверил ей, хотя Жерар, не входя в подробности, сказал мне, что это был несчастный случай. Так или иначе, прошлого не воротишь, Гордона уже не было на свете четыре года. Но когда я узнал, кто ты такая, я ощутил вину перед ним. Я пожелал возлюбленную моего покойного брата. Я был в замешательстве: мне показалось, что ты и вправду та дьявольская соблазнительница, о которой говорила моя мать. Я использовал Гордона как защиту от своих чувств… Но ты меня околдовала. Я хотел обладать твоим телом и душой. Я пытался избегать тебя, но не смог. У меня не было сомнений, что Гордон попался в твою ловушку: ведь мне самому достаточно было один раз взглянуть на тебя и я был покорен.
Ребекка слушала затаив дыхание, его слова и искренность были убедительными. И ведь то же самое произошло с ней: разве не с первого взгляда она влюбилась? Значит, Бенедикт тоже мог полюбить ее с первого взгляда.
— Невозможно представить тебя покоренным, — сказала она вполголоса. Она невольно протянула руку и погладила вьющиеся волосы на его груди, и тепло его тела передалось ей.
— В то время я тоже не мог себе этого представить. Но, если помнишь, в день свадьбы я говорил тебе, что я твой добровольный раб. — Он поймал ее руку и поцеловал.
Да, она помнила его слова, но в то время она была полна своими обидами и разочарованиями. Смеет ли она поверить ему теперь? Она еще сомневалась, и глаза выдавали ее смятение.
— Я не виню тебя за твои сомнения. Но выслушай меня. Я боролся, одному Богу известно, как я боролся со своими чувствами. Я уверял себя, что годы, проведенные в джунглях, повредили мой рассудок. Я не верил в любовь никогда прежде, да и не поверил бы, если б не твои глаза, которые все во мне перевернули. Я лгал сам себе. И с этой ложью в сердце пытался отомстить за смерть брата. У меня был предлог, тем более что мне казалось: желать женщину, принадлежавшую брату, — это предательство… В ту ночь, когда мы были вместе, здесь, на этой постели… — Его глаза потемнели, он наклонился и поцеловал ее в лоб, как бы желая не потерять с нею при этом воспоминании контакт. — Это был самый необыкновенный, самый потрясающий опыт в моей жизни. Когда я обнаружил, что ты девственница и никогда не принадлежала ни Гордону, ни кому-нибудь другому, я был поражен и смущен, не знал, что и думать. Никогда не прощу себе того, как я обошелся с тобой. То, что я наговорил о тебе и о Гордоне, было всего лишь прикрытием моей собственной страсти, страсти с повинной.
— Но ведь ты не собирался сделать мне предложение, жениться на мне? — Возможно, он и желал близости с ней, но ей было больно, даже теперь, оттого, что он не любил ее.
— Нет, я хотел жениться, но не признавался в этом даже себе; остаток ночи я не мог уснуть, все вспоминал подробности того, что произошло между нами. Я подсознательно понимал, что ты не могла совершить того, в чем я тебя обвинял, и не хотел порывать наши отношения. Помолвка с тобой имела для меня большое значение, а женитьба… Почему бы и нет? Это я-то, который не верил в институт брака! Мне казалось, позвони я тебе утром, и все вернется на круги своя. Но было слишком поздно, к тому же моя гордость не позволила мне просить.
Он звонил и предлагал продолжать прежние отношения, вспоминала Ребекка, но довольно-таки небрежным тоном. Потом она вспомнила и еще кое-что странное.
— Ты сказал, что я была грустной, сидя в поезде, однако ты даже не вышел из машины на станции.
— Ты не обернулась, не то заметила бы, как я бежал вдоль платформы. Я видел, как ты села у окна со слезами на глазах, и проклинал себя за свою глупость.
Ей хотелось верить. Может быть, если бы он рассказал все это в свое время, она бы поверила, но годы научили ее осторожности.
— Но ведь не поздно было объясниться откровенно еще на крестинах, — в ее голосе прозвучал вопрос.
— Я собирался это сделать, но ты была так холодна, так сдержанна, что я не решился.
— Ну, вот это уже не правдоподобно. — Она улыбнулась, глядя в его серьезное лицо. — С таким-то ростом — и струсить!
— Ребекка, один твой леденящий взгляд, и я дрожу, как заяц. Ты еще не заметила этого?
Она внимательно посмотрела на него и не обнаружила насмешки; напротив, вид у него был мрачный.
— Кроме того, Мэри меня рассердила, предположив, что я тебя соблазнил. Меня взбесила мысль, что ты обсуждала с ней нашу любовь. Я потерял всякую выдержку.
Она вспомнила их перепалку в кабинете. Не только он потерял выдержку, она тоже высказалась достаточно резко.
— Я пытался сказать тебе прошлой ночью… Нет, позапрошлой, — поправил он себя. — Ты была права на крестинах, когда бросила мне в Лицо обвинение, что я пытаюсь переложить свою вину на тебя, но мне потребовалось немало времени, чтобы понять это. — На мгновение воцарилось молчание — Бенедикт, казалось, подбирает слова для дальнейших объяснений; его золотистые глаза были устремлены в пространство. — Мы никогда не жили одной семьей с матерью и братом, и я, разумеется, не чувствовал своей вины, когда воспользовался двухлетним отпуском в нашей фамильной фирме. Моя мать жила дружно с отчимом, который к тому же был в свое время правой рукой моего отца и вел дела так же хорошо, как отец, если не лучше. Да и Гордона предназначали для бизнеса, плюс еще мой кузен, Жан-Поль; мое присутствие не было уж так необходимо. Но теперь, заглядывая в прошлое, я вижу, что когда я вернулся через четыре года и узнал о смерти отчима и Гордона, то почувствовал себя виноватым. Действительно, я не был возле матери, когда она во мне нуждалась. Поэтому с такой готовностью и поверил ее версии о смерти Гордона. Я чувствовал, что должен поддержать ее, ведь так редко бывал рядом с ней.
Боль в его глазах тронула сердце Ребекки. Она могла понять его рассуждения, хотя и была их жертвой.
— При других обстоятельствах я никогда бы тебя не обвинила в нелюбви к семье: ты ведь так долго отсутствовал. — Она пыталась утешить его. — Я не имела права, но я была в бешенстве, себя не помнила, — заключила она, в то время как рука ее ласково скользнула по его груди. От его признаний душа ее постепенно оттаивала.
— Подожди, — произнес он хриплым голосом, — я хочу вначале все выяснить.
Она покраснела и, как нашкодившая девчонка, отдернула руку. Что же это такое, она совсем над собой не вольна, близость Бенедикта, прикосновение его бедер к ее ногам лишает ее рассудка.
— Ребекка, ради Бога, лежи спокойно! Или ты нарочно меня мучишь?
Их взгляды встретились, и она увидела в золотистой глубине его глаз томительное желание.
— Я говорил… — его рот скривился, — я пытался сказать тебе, что ты была права, я чувствовал за собой вину, страшную вину. С самого первого свидания я ощущал, что ты не можешь быть ответственной за смерть Гордона. Ты вела себя честно, была откровенна в своих чувствах, но я… Я ведь намного старше, и меня пугало то, с какой силой меня тянет к тебе. Я никогда прежде не был по-настоящему влюблен и по недомыслию считал, что надо подавить в себе это чувство, но я так желал тебя… О Господи, как я тебя желал.
Ребекка все еще не доверяла его признаниям, но постепенно склонялась к мысли, что не безразлична ему.
— Ты должна меня понять, Ребекка, у меня было чувство, что я волочусь за любовницей брата. Что из того, что Гордон умер, ведь он тебя любил. Всякий раз, когда я обнимал тебя, целовал, я испытывал страсть вместе с виной. — Лицо его исказилось. — Я был зол на себя и срывал злобу на тебе.
— Не было причины, — сказала она тихо.
— Я знаю это сейчас, но тогда я чувствовал, что предаю брата. Когда я наконец, по здравом размышлении, понял, что мне не в чем себя винить, было уже поздно, ты для меня оказалась потеряна.
Да, в бреду он на самом деле говорил, что она права, и даже упомянул о «страсти с повинной». Но можно ли ему верить? Ребекка, опустив руки ему на плечи, впилась в него глазами. Двухдневная щетина придавала его красивому лицу пиратский вид, но беззащитное выражение обведенных темными кругами глаз тронуло ее сердце.
— Можешь ли ты простить меня и поверить мне снова, как ты верила, когда мы только встретились? — спросил он.
Она обняла его за шею, волна нежности пробежала по всему ее телу, сметя последние остатки боли и гордости — препятствия, которые она сама воздвигла.
— Я могу тебя простить.
Его глаза лучезарно просияли.
— А можешь ли ты простить меня? — тихо спросила она. — Ведь я сознательно лишила тебя сына. Когда он родился, я была зла оттого, что одинока. Я уговаривала себя, что ты мне ненавистен, я никогда не называла тебя его отцом. Я не имела права так поступать, ни по отношению к Даниэлю, ни по отношению к тебе. Последние четыре года я чувствовала себя виновной…
— Это не имеет значения, Ребекка, — перебил он ее и поцеловал в нос. — Когда я узнал про Даниэля, то пришел в бешенство, но в то же время почувствовал себя счастливым.
Она вздохнула, ощущая на лице его горячее дыхание.
— Потому, что у тебя сын…
— Да, конечно… Но также и потому, что теперь я смогу уговорить тебя стать моей женой…
— Но если б не Даниэль, я бы, наверное, никогда тебя не увидела, — сказала она уныло, зная, что так оно и есть.
Бенедикт обнял ее за талию; он переместился таким образом, что она оказалась в плену его объятий, свободной рукой он отбросил кудри с ее лба. Его взгляд проникал в глубину ее глаз — нет, в ее душу.
— Почему ты так думаешь? Когда я увидел тебя во Франции на прошлой неделе, я решил, что боги улыбнулись мне. Я следил за тобой, когда ты была с детьми на берегу, и ты выглядела точно такой, какой представлялась мне все эти годы. Я сказал себе тогда: теперь она простит меня за все мои подлые выходки и даст мне еще один шанс… Два дня с детьми дали мне надежду, но ты была настороже. Я не виню тебя за это, к тому же ты охотно приняла мою дружбу, и потом, когда мы вместе обедали, я понял, что мое письмо до тебя не дошло, но все-таки ты выслушала меня. Мне казалось, что ты поверила мне, я был безгранично рад. У меня появилась уверенность, что я смогу вновь завоевать тебя. Я бы все равно на тебе женился, с Даниэлем или без него, не сомневайся, — горячо проговорил он и добавил, мрачно улыбнувшись:
— Разве ты забыла, как я набросился на тебя, словно сексуальный псих, в ту ночь на берегу?
— Нет, не забыла. — Она никогда этого не забудет; секунды отделяли ее от близости с ним; она вспомнила это с содроганием. А теперь его грудь прикасалась к ее груди, и она вновь чувствовала, как он возбужден.
— Я составил план, собирался встретиться с тобой на следующий день, взять адрес и посетить тебя в Лондоне. Я полагал, что если буду за тобой ухаживать как следует, то смогу заставить тебя забыть всех других, начиная с Джоша, которому ты покупала коньяк.
Ребекка заметила, как он напрягся и смотрит на нее вопросительно.
— Джош и Джоан — супружеская пара, я их знаю со студенческих лет. Они живут в Корбридже на Севере Англии, и мы с Даниэлем почти все школьные каникулы проводили с ними. У них есть дочка, Эми, и, когда я отправилась в поездку, они взялись приглядывать за Даниэлем. Вот почему я и купила им коньяк. — Ей следовало бы рассказать все это раньше, но не позволяла гордость.
— О Боже, моей дурости нет конца! — Бенедикт даже застонал. — Во время банкета я пришел в бешенство, когда Даниэль упомянул Джоша. Я притащил тебя сюда и фактически изнасиловал, я с ума сходил от ревности, — сказал он хриплым голосом. — Могу ли я надеяться, что ты простишь меня? Когда Долорес проболталась мне, что у тебя ребенок, я заставил тебя выйти замуж, решив, что упустить такую возможность было бы непростительно.
— Ты считал, что я получила твое письмо и сознательно не ответила, чтобы унизить тебя? Мне было больно при мысли, какого же ты обо мне мнения. — Она и теперь терзалась, когда думала об этом.
Его губы скривила усмешка.
— Я был чертовски зол; два дня слонялся у твоей квартиры и с ума сходил от ревности. Меня преследовали кошмарные видения — как ты проводишь выходные дни с Джошем или еще с каким-нибудь любовником. Наконец я застал тебя дома; я готов был тебя прикончить за то, что мне пришлось пережить. Но, лишь только увидел Даниэля и мы уложили его спать, тут уж мне стало очевидно, что мы должны быть вместе.
— Однако до дела не дошло, — сухо подсказала она. — Ты меня отверг. — Ей вспомнилось, как она тогда оскорбилась.
— Я был дураком. Хотел доказать сам себе, что твое физическое влечение ко мне столь же сильно, как и мое. Я лелеял глупую идею, что если ты будешь обманута в своих желаниях, то захочешь стать моей женой. А вышло так, что ты спала как убитая, а я всю ночь не спал и ворочался на узком и жестком диване.
Ребекка хихикнула:
— Откуда ты знаешь, что я спала как убитая?
— Вчера, — ответила она тихо. — Но, пожалуйста, пойдемте наверх, к Бенедикту. — К ее удивлению, врач разразился хохотом и не унимался, поднимаясь следом за ней по лестнице.
— Тогда все понятно, от нервного напряжения тропическая болезнь обострилась. На свете не так много вещей, которые могут травмировать мужчину больше, чем женитьба. Пошли, поглядим на него, и не волнуйтесь. Денька через два он будет как огурчик. — Продолжая посмеиваться, врач вошел в спальню.
Ребекка стояла у кровати, пока он проверял пульс, затем приподнял веки, причем Бенедикт не шелохнулся.
— Да, точно, как я и предполагал. Он подцепил это в Бразилии. Там сотни, а то и тысячи тропических болезней, некоторые из них даже не имеют названий в нашей медицине. Но мы определили его заболевание в первый же год, как он вернулся в Англию; нет причин для волнения. Видимо, в связи со свадебными хлопотами он позабыл принять профилактические меры. Вы уже дали ему хлорхинин?
— Да. — Она взглянула на часы — десять тридцать утра — и только тут сообразила, что на ней всего лишь халат. Боже мой, что подумает о ней доктор? Она покраснела и пробормотала:
— Точно не скажу когда, через десять минут после нашего телефонного разговора.
— Ах так, значит, в шесть тридцать. Пусть поспит, дайте ему две дозы сегодня, а завтра и послезавтра — по одной, и все будет в порядке. Одной таблетки раз в неделю достаточно, чтобы таких историй не было, но, видимо, он опять забыл.
Врач замешкался, его серые глаза оглядели Ребекку с головы до ног, отметив ее хрупкое телосложение и пунцовый румянец.
— Если вы затрудняетесь в уходе за больным, я могу прислать сиделку или поместить его в частную клинику. Правда, это будет в первый раз.
— Нет, о нет! — воскликнула Ребекка. — Я могу сама за ним ухаживать. — Она была нужна Бенедикту, и, может быть, это единственный шанс, когда она смогла бы проявить всю свою любовь и заботу о нем. Она ни за что не позволит чужим людям занять ее место.
— Отлично, — улыбнулся доктор Фалькирк. — Но если у вас будут проблемы, позвоните мне завтра утром. Пусть он полежит в постели или по крайней мере побольше отдыхает, и советую вам, увезите его в свадебное путешествие, подальше от дел и от Бразилии с ее индейцами. Если бы он туда не наведывался, то давно бы уже излечился.
— Я постараюсь, — сказала Ребекка, тоже улыбнувшись.
— Молодожены трудно поддаются убеждениям; но вы так очаровательны, что нужно быть глупцом, чтобы вас не послушать. — Он продолжал посмеиваться, пока она его провожала.
Вернувшись в кабинет, она позвонила в Брайтон, где Даниэль находился со своими вновь обретенными родственниками. Ребекка рассказала в двух словах, как обстоят дела, Жерару Монтеню; его реакция была на удивление спокойной. После короткого разговора с Даниэлем, который отнюдь не скучал, развлекаясь со своими двоюродными братьями, и как раз собирался на пикник, она положила трубку и поспешила наверх.
Бенедикт спал неспокойно. Ребекка смотрела на него некоторое время, затем достала из ящика комода чистое белье, а из гардероба — простое хлопчатобумажное синее платье и направилась в душевую. Она не стала там задерживаться и через пять минут была снова у постели Бенедикта, где и оставалась долгие часы жаркого летнего дня. В два часа ей удалось еще раз дать ему лекарство, а потом с большим трудом она обмыла его пылающее тело, а также сменила постельное белье.
Бенедикт испытывал попеременно то сильный жар, то озноб. В его неразборчивом бормотании часто упоминалось ее имя. Она прижимала к груди его руки, желая ему скорейшего выздоровления; то она чувствовала себя безмерно счастливой оттого, что снова обрела любовь, то вдруг впадала в отчаяние, думая о будущем.
Потом она заставила себя спуститься в кухню и кое-что съесть из холодной закуски и выпить чашку кофе. Наполнив кувшин апельсиновым соком для больного, она вернулась к нему.
Солнце садилось, словно пылающий шар из красного золота, наполняя комнату розовым светом. Бенедикт сидел на кровати с всклокоченными волосами и диким взглядом золотистых глаз.
— Где ты была? — спросил он грубо. Свет вечернего солнца озарял его изнуренное болезнью лицо. — Я думал, что ты меня бросила.
— О, Бенедикт! — воскликнула она, подбегая к нему. Она поставила кувшин на тумбочку и схватила его руку. — Мне и в голову не приходило, что можно оставить тебя одного. Я просто ходила попить. — Она села на край кровати, держа его за руку. — Как ты себя чувствуешь? Я так беспокоилась. — Другой рукой она погладила его небритый подбородок.
— Ребекка… О Боже! Я думал…
На мгновение у нее защемило сердце от той неприкрытой беззащитности, какую она увидела в его глазах, и, не дав ему договорить, она зачастила:
— Молчи, побереги свои силы, кстати, как раз время принимать лекарство. Тебе надо побольше пить. А теперь отдохни, — проговорила она тихим голосом.
Губы Бенедикта скривило нечто подобное улыбке:
— Моя собственная Флоренс Найтингейл. Отвернувшись от него, Ребекка налила сок в кружку. Она его любит, но теперь, когда он пришел в сознание, незачем ему это показывать… Напустив на себя бесстрастность, она протянула ему стакан.
— Выпей соку, а вот твоя таблетка. — Она держала таблетку в другой руке, но, к ее огорчению, Бенедикт был не в силах взять стакан; руки его тряслись, и Ребекка помогла ему поднести стакан к сухим, потрескавшимся губам.
Его голова снова упала на подушку.
— Спасибо… — Он глубоко вздохнул и под ее взглядом погрузился в беспокойный сон.
Ребекка вздрогнула и подняла голову. Она лежала, неловко притулившись на краю постели; шумное дыхание Бенедикта было единственным, что нарушало тишину темной комнаты. Она осторожно протянула руку и зажгла ночник. Был час ночи, и ей стало холодно. Она посмотрела с любовью на больного, лежащего в постели. Видимо, кризис прошел, черты его лица обрели обычное выражение, и казалось, он просто крепко спит. Она поежилась — ее летнее платье не защищало от ночной прохлады.
Бенедикт повернулся, бормоча что-то во сне. Рядом с ним освободилась узкая полоска кровати. Она может осторожно лечь к нему под бок и накрыться одеялом, не потревожив его. Она сбросила платье и туфли, скользнула под одеяло и закрыла глаза. Надо немного передохнуть. Бенедикту явно стало лучше, у него уже нет такого жара, а она очень устала…
Ребекка уютно устроилась, прислонившись щекой к его спине. Ей казалось, что она плывет между сном и бодрствованием. Вдруг она почувствовала прикосновение к своим губам. Бенедикт! Она открыла глаза и попыталась сесть.
Посмеиваясь, он придержал ее возле себя с силой, невероятной для тяжелобольного.
— Добрый день, Ребекка.
— День? — Хороша же из нее сиделка!
— Половина второго. Пятница. — Он опирался на локоть и смотрел на нее ясными глазами, и лишь изможденное лицо и небритый подбородок свидетельствовали о болезни. — Я вернулся к жизни благодаря тебе.
— Лекарство! — в панике вспомнила она.
— С лекарством я могу подождать, но с тобой ждать не могу, — проговорил он, обнимая ее за талию.
— Но врач сказал…
— Я знаю, что он сказал.
— Откуда? Ты был без сознания, когда он приходил. — Она с удивлением уставилась на него. Какая-то бессмыслица, может быть, у него еще жар…
— Неужели? — сказал он сухо. — Мужчина наиболее уязвим, когда болен. Правда, у меня был жар, но я слышал все, что говорилось. А не открывал глаза потому, что не смог бы перенести, если б ты отказалась за мной ухаживать. Я помню, я просил тебя не уходить…
— Ты бредил и не можешь помнить, что говорил. — Его слова ошеломили Ребекку, она не могла поверить своим ушам — он признается ей в своем притворстве.
— Твое благородство смущает меня, Ребекка. — Глаза его потемнели, словно от боли.
— Бенедикт… — Она положила руку ему на грудь, как бы желая его успокоить, и внезапно его живое тепло напомнило ей об их близости. — Я лучше…
— Нет, разреши мне сказать. — Он взял ее за подбородок так, что она волей-неволей глядела ему в лицо. — Я проснулся два часа назад и обнаружил, что ты меня обнимаешь. Ты пристроилась к моей спине, как котенок. Мне даже почудилось, что я умер и нахожусь на небесах.
Она почувствовала, что краснеет под его взглядом. А вдруг он ее любит? Нет, этого не может быть, ответила она сама себе.
— Но ты жив, — заметила она нарочито прозаическим тоном.
Бенедикт не обратил внимания на ее реплику и продолжал:
— Потом вернулось чувство реальности. Мне казалось, что я лежу уже целую вечность, смотрю, как ты спишь, и думаю: что же я тебе скажу?
— Не надо объяснять… — Мысль о том, что он смотрел на нее, когда она спала, беспокоила ее.
— Ребекка, а вдруг я никогда больше не осмелюсь? — Он улыбнулся сухими губами. — Или опять ослабею, так что уж лучше послушай теперь. Я люблю тебя. Я всегда тебя любил и всегда буду…
Глава 9
Ребекка не могла и предположить, что услышит такие слова. Она онемела, сердце у нее бешено заколотилось. В затянувшемся молчании повисло напряжение, которое она не смела разрядить. Можно ли этому… Но как бы она желала, чтобы это было правдой! И где-то в глубине души впервые засветились огоньки надежды.
— Ребекка! — Бенедикт смотрел на нее умоляющим взглядом, какого она не видела прежде. — Я не прошу тебя любить. Я этого не заслужил, я знаю, но… я думал… — Для такого гордеца он казался сейчас странно неуверенным в себе. — Я помню, я говорил, что отправлю тебя с Даниэлем в деревню, но… Может быть, мы решили бы этот вопрос по-другому… Прошлой ночью я был жестоким, но клянусь, этого никогда больше не случится. Мы могли бы стать хорошей супружеской парой. — Он замолчал, и — вот уж совсем невероятно! — лицо его вспыхнуло. Потом суровая решимость вдруг золотистым огнем озарила его глаза. — Мне так показалось потому, что ты ухаживала за мной, сменила белье, умыла меня… Ни за что не поверю, чтобы ты все это делала, если меня ненавидишь…
— Бенедикт! — перебила она его. — Ведь это ты возненавидел меня за то, что я скрыла от тебя Даниэля. Ты ведь сам это говорил прошлой ночью…
— Ты что, рехнулась? — ужаснулся он. — То, что я бормотал, было совсем другое. Я пытался объяснить тебе о Гордоне. Я помню, что спрашивал тебя, понимаешь ли ты, и ты ответила — «да».
— Я пошутила. Ведь у тебя был бред.
— Что за черт! Ребекка, ты самая несносная, упрямая женщина, какую я когда-либо встречал в жизни.
Вот такого Бенедикта она знает и любит, мелькнуло у нее в голове, когда он приподнялся на локтях.
— Я думаю, что у тебя все еще жар, — пробормотала она скорее про себя, но он услышал.
— Проклятье, женщина, я не в бреду! Я пытаюсь все объяснить тебе. Я пытался это сделать пять лет тому назад, и на прошлой неделе во Франции, и вновь вчера. Но на этот раз я не выпущу тебя из постели, пока ты не выслушаешь и не уразумеешь глупой своей башкой. Тебе понятно? — взревел он.
— Да, Бенедикт, — ответила она осторожно. Один Бог знает, сколько неясного и ранящего душу лежит между ними! Давно пора поговорить, как это делают цивилизованные люди, подумала она, к тому же не следует забывать о Даниэле. Хотя бы ради него она должна выслушать Бенедикта.
— Во-первых, я должен знать, поверила ли ты мне, когда я на прошлой неделе говорил, что писал тебе?
— Да, конечно, и, даже если бы не поверила, твой дядя Жерар все рассказал мне во время свадебного банкета. Он считает, что частично виновен в том, что ты заблуждался насчет смерти Гордона.
— Спасибо Жерару! Но я должен кое в чем тебе признаться. В том письме я тебе сообщил не всю правду.
Она устало оглядела его печальное лицо, уже не желая слушать продолжения.
— Я, пожалуй, начну сначала, с того момента, когда я увидел тебя в первом ряду на лекции… — Он глубоко вздохнул. — Я загорелся. Маленькая, бесподобно сложенная девушка с кукольной фигуркой, ангельским личиком и огромными глазами, полными жизни, — все в тебе пленило меня, а затем я увидел Руперта. Я знал, что ты не можешь быть его женой, и тут же сделал неверное заключение. Потом, когда нас представили друг другу, я не посмел взглянуть на тебя — боялся выставить себя дураком. Ни одна женщина не захватила меня так глубоко. Позднее я не смог отказаться, когда Руперт предложил познакомить нас снова. Когда же он назвал полностью твое имя и фамилию, я был потрясен тем, что судьба сыграла со мной такую злую шутку. Девушка, в которую я влюбился с первого взгляда, принадлежала моему брату.
В душе у Ребекки затеплилась надежда от искренности его тона. Казалось, Бенедикт исповедовался перед самим собой.
— Моя мать рассказала мне о смерти Гордона свою версию, и, как тебе известно, я по глупости поверил ей, хотя Жерар, не входя в подробности, сказал мне, что это был несчастный случай. Так или иначе, прошлого не воротишь, Гордона уже не было на свете четыре года. Но когда я узнал, кто ты такая, я ощутил вину перед ним. Я пожелал возлюбленную моего покойного брата. Я был в замешательстве: мне показалось, что ты и вправду та дьявольская соблазнительница, о которой говорила моя мать. Я использовал Гордона как защиту от своих чувств… Но ты меня околдовала. Я хотел обладать твоим телом и душой. Я пытался избегать тебя, но не смог. У меня не было сомнений, что Гордон попался в твою ловушку: ведь мне самому достаточно было один раз взглянуть на тебя и я был покорен.
Ребекка слушала затаив дыхание, его слова и искренность были убедительными. И ведь то же самое произошло с ней: разве не с первого взгляда она влюбилась? Значит, Бенедикт тоже мог полюбить ее с первого взгляда.
— Невозможно представить тебя покоренным, — сказала она вполголоса. Она невольно протянула руку и погладила вьющиеся волосы на его груди, и тепло его тела передалось ей.
— В то время я тоже не мог себе этого представить. Но, если помнишь, в день свадьбы я говорил тебе, что я твой добровольный раб. — Он поймал ее руку и поцеловал.
Да, она помнила его слова, но в то время она была полна своими обидами и разочарованиями. Смеет ли она поверить ему теперь? Она еще сомневалась, и глаза выдавали ее смятение.
— Я не виню тебя за твои сомнения. Но выслушай меня. Я боролся, одному Богу известно, как я боролся со своими чувствами. Я уверял себя, что годы, проведенные в джунглях, повредили мой рассудок. Я не верил в любовь никогда прежде, да и не поверил бы, если б не твои глаза, которые все во мне перевернули. Я лгал сам себе. И с этой ложью в сердце пытался отомстить за смерть брата. У меня был предлог, тем более что мне казалось: желать женщину, принадлежавшую брату, — это предательство… В ту ночь, когда мы были вместе, здесь, на этой постели… — Его глаза потемнели, он наклонился и поцеловал ее в лоб, как бы желая не потерять с нею при этом воспоминании контакт. — Это был самый необыкновенный, самый потрясающий опыт в моей жизни. Когда я обнаружил, что ты девственница и никогда не принадлежала ни Гордону, ни кому-нибудь другому, я был поражен и смущен, не знал, что и думать. Никогда не прощу себе того, как я обошелся с тобой. То, что я наговорил о тебе и о Гордоне, было всего лишь прикрытием моей собственной страсти, страсти с повинной.
— Но ведь ты не собирался сделать мне предложение, жениться на мне? — Возможно, он и желал близости с ней, но ей было больно, даже теперь, оттого, что он не любил ее.
— Нет, я хотел жениться, но не признавался в этом даже себе; остаток ночи я не мог уснуть, все вспоминал подробности того, что произошло между нами. Я подсознательно понимал, что ты не могла совершить того, в чем я тебя обвинял, и не хотел порывать наши отношения. Помолвка с тобой имела для меня большое значение, а женитьба… Почему бы и нет? Это я-то, который не верил в институт брака! Мне казалось, позвони я тебе утром, и все вернется на круги своя. Но было слишком поздно, к тому же моя гордость не позволила мне просить.
Он звонил и предлагал продолжать прежние отношения, вспоминала Ребекка, но довольно-таки небрежным тоном. Потом она вспомнила и еще кое-что странное.
— Ты сказал, что я была грустной, сидя в поезде, однако ты даже не вышел из машины на станции.
— Ты не обернулась, не то заметила бы, как я бежал вдоль платформы. Я видел, как ты села у окна со слезами на глазах, и проклинал себя за свою глупость.
Ей хотелось верить. Может быть, если бы он рассказал все это в свое время, она бы поверила, но годы научили ее осторожности.
— Но ведь не поздно было объясниться откровенно еще на крестинах, — в ее голосе прозвучал вопрос.
— Я собирался это сделать, но ты была так холодна, так сдержанна, что я не решился.
— Ну, вот это уже не правдоподобно. — Она улыбнулась, глядя в его серьезное лицо. — С таким-то ростом — и струсить!
— Ребекка, один твой леденящий взгляд, и я дрожу, как заяц. Ты еще не заметила этого?
Она внимательно посмотрела на него и не обнаружила насмешки; напротив, вид у него был мрачный.
— Кроме того, Мэри меня рассердила, предположив, что я тебя соблазнил. Меня взбесила мысль, что ты обсуждала с ней нашу любовь. Я потерял всякую выдержку.
Она вспомнила их перепалку в кабинете. Не только он потерял выдержку, она тоже высказалась достаточно резко.
— Я пытался сказать тебе прошлой ночью… Нет, позапрошлой, — поправил он себя. — Ты была права на крестинах, когда бросила мне в Лицо обвинение, что я пытаюсь переложить свою вину на тебя, но мне потребовалось немало времени, чтобы понять это. — На мгновение воцарилось молчание — Бенедикт, казалось, подбирает слова для дальнейших объяснений; его золотистые глаза были устремлены в пространство. — Мы никогда не жили одной семьей с матерью и братом, и я, разумеется, не чувствовал своей вины, когда воспользовался двухлетним отпуском в нашей фамильной фирме. Моя мать жила дружно с отчимом, который к тому же был в свое время правой рукой моего отца и вел дела так же хорошо, как отец, если не лучше. Да и Гордона предназначали для бизнеса, плюс еще мой кузен, Жан-Поль; мое присутствие не было уж так необходимо. Но теперь, заглядывая в прошлое, я вижу, что когда я вернулся через четыре года и узнал о смерти отчима и Гордона, то почувствовал себя виноватым. Действительно, я не был возле матери, когда она во мне нуждалась. Поэтому с такой готовностью и поверил ее версии о смерти Гордона. Я чувствовал, что должен поддержать ее, ведь так редко бывал рядом с ней.
Боль в его глазах тронула сердце Ребекки. Она могла понять его рассуждения, хотя и была их жертвой.
— При других обстоятельствах я никогда бы тебя не обвинила в нелюбви к семье: ты ведь так долго отсутствовал. — Она пыталась утешить его. — Я не имела права, но я была в бешенстве, себя не помнила, — заключила она, в то время как рука ее ласково скользнула по его груди. От его признаний душа ее постепенно оттаивала.
— Подожди, — произнес он хриплым голосом, — я хочу вначале все выяснить.
Она покраснела и, как нашкодившая девчонка, отдернула руку. Что же это такое, она совсем над собой не вольна, близость Бенедикта, прикосновение его бедер к ее ногам лишает ее рассудка.
— Ребекка, ради Бога, лежи спокойно! Или ты нарочно меня мучишь?
Их взгляды встретились, и она увидела в золотистой глубине его глаз томительное желание.
— Я говорил… — его рот скривился, — я пытался сказать тебе, что ты была права, я чувствовал за собой вину, страшную вину. С самого первого свидания я ощущал, что ты не можешь быть ответственной за смерть Гордона. Ты вела себя честно, была откровенна в своих чувствах, но я… Я ведь намного старше, и меня пугало то, с какой силой меня тянет к тебе. Я никогда прежде не был по-настоящему влюблен и по недомыслию считал, что надо подавить в себе это чувство, но я так желал тебя… О Господи, как я тебя желал.
Ребекка все еще не доверяла его признаниям, но постепенно склонялась к мысли, что не безразлична ему.
— Ты должна меня понять, Ребекка, у меня было чувство, что я волочусь за любовницей брата. Что из того, что Гордон умер, ведь он тебя любил. Всякий раз, когда я обнимал тебя, целовал, я испытывал страсть вместе с виной. — Лицо его исказилось. — Я был зол на себя и срывал злобу на тебе.
— Не было причины, — сказала она тихо.
— Я знаю это сейчас, но тогда я чувствовал, что предаю брата. Когда я наконец, по здравом размышлении, понял, что мне не в чем себя винить, было уже поздно, ты для меня оказалась потеряна.
Да, в бреду он на самом деле говорил, что она права, и даже упомянул о «страсти с повинной». Но можно ли ему верить? Ребекка, опустив руки ему на плечи, впилась в него глазами. Двухдневная щетина придавала его красивому лицу пиратский вид, но беззащитное выражение обведенных темными кругами глаз тронуло ее сердце.
— Можешь ли ты простить меня и поверить мне снова, как ты верила, когда мы только встретились? — спросил он.
Она обняла его за шею, волна нежности пробежала по всему ее телу, сметя последние остатки боли и гордости — препятствия, которые она сама воздвигла.
— Я могу тебя простить.
Его глаза лучезарно просияли.
— А можешь ли ты простить меня? — тихо спросила она. — Ведь я сознательно лишила тебя сына. Когда он родился, я была зла оттого, что одинока. Я уговаривала себя, что ты мне ненавистен, я никогда не называла тебя его отцом. Я не имела права так поступать, ни по отношению к Даниэлю, ни по отношению к тебе. Последние четыре года я чувствовала себя виновной…
— Это не имеет значения, Ребекка, — перебил он ее и поцеловал в нос. — Когда я узнал про Даниэля, то пришел в бешенство, но в то же время почувствовал себя счастливым.
Она вздохнула, ощущая на лице его горячее дыхание.
— Потому, что у тебя сын…
— Да, конечно… Но также и потому, что теперь я смогу уговорить тебя стать моей женой…
— Но если б не Даниэль, я бы, наверное, никогда тебя не увидела, — сказала она уныло, зная, что так оно и есть.
Бенедикт обнял ее за талию; он переместился таким образом, что она оказалась в плену его объятий, свободной рукой он отбросил кудри с ее лба. Его взгляд проникал в глубину ее глаз — нет, в ее душу.
— Почему ты так думаешь? Когда я увидел тебя во Франции на прошлой неделе, я решил, что боги улыбнулись мне. Я следил за тобой, когда ты была с детьми на берегу, и ты выглядела точно такой, какой представлялась мне все эти годы. Я сказал себе тогда: теперь она простит меня за все мои подлые выходки и даст мне еще один шанс… Два дня с детьми дали мне надежду, но ты была настороже. Я не виню тебя за это, к тому же ты охотно приняла мою дружбу, и потом, когда мы вместе обедали, я понял, что мое письмо до тебя не дошло, но все-таки ты выслушала меня. Мне казалось, что ты поверила мне, я был безгранично рад. У меня появилась уверенность, что я смогу вновь завоевать тебя. Я бы все равно на тебе женился, с Даниэлем или без него, не сомневайся, — горячо проговорил он и добавил, мрачно улыбнувшись:
— Разве ты забыла, как я набросился на тебя, словно сексуальный псих, в ту ночь на берегу?
— Нет, не забыла. — Она никогда этого не забудет; секунды отделяли ее от близости с ним; она вспомнила это с содроганием. А теперь его грудь прикасалась к ее груди, и она вновь чувствовала, как он возбужден.
— Я составил план, собирался встретиться с тобой на следующий день, взять адрес и посетить тебя в Лондоне. Я полагал, что если буду за тобой ухаживать как следует, то смогу заставить тебя забыть всех других, начиная с Джоша, которому ты покупала коньяк.
Ребекка заметила, как он напрягся и смотрит на нее вопросительно.
— Джош и Джоан — супружеская пара, я их знаю со студенческих лет. Они живут в Корбридже на Севере Англии, и мы с Даниэлем почти все школьные каникулы проводили с ними. У них есть дочка, Эми, и, когда я отправилась в поездку, они взялись приглядывать за Даниэлем. Вот почему я и купила им коньяк. — Ей следовало бы рассказать все это раньше, но не позволяла гордость.
— О Боже, моей дурости нет конца! — Бенедикт даже застонал. — Во время банкета я пришел в бешенство, когда Даниэль упомянул Джоша. Я притащил тебя сюда и фактически изнасиловал, я с ума сходил от ревности, — сказал он хриплым голосом. — Могу ли я надеяться, что ты простишь меня? Когда Долорес проболталась мне, что у тебя ребенок, я заставил тебя выйти замуж, решив, что упустить такую возможность было бы непростительно.
— Ты считал, что я получила твое письмо и сознательно не ответила, чтобы унизить тебя? Мне было больно при мысли, какого же ты обо мне мнения. — Она и теперь терзалась, когда думала об этом.
Его губы скривила усмешка.
— Я был чертовски зол; два дня слонялся у твоей квартиры и с ума сходил от ревности. Меня преследовали кошмарные видения — как ты проводишь выходные дни с Джошем или еще с каким-нибудь любовником. Наконец я застал тебя дома; я готов был тебя прикончить за то, что мне пришлось пережить. Но, лишь только увидел Даниэля и мы уложили его спать, тут уж мне стало очевидно, что мы должны быть вместе.
— Однако до дела не дошло, — сухо подсказала она. — Ты меня отверг. — Ей вспомнилось, как она тогда оскорбилась.
— Я был дураком. Хотел доказать сам себе, что твое физическое влечение ко мне столь же сильно, как и мое. Я лелеял глупую идею, что если ты будешь обманута в своих желаниях, то захочешь стать моей женой. А вышло так, что ты спала как убитая, а я всю ночь не спал и ворочался на узком и жестком диване.
Ребекка хихикнула:
— Откуда ты знаешь, что я спала как убитая?