Берендеев Кирилл. Дом в Коптевском переулке

   Ящичек был отперт, Вера извлекла из него сверток, вначале показавшийся мне белой коробочкой и подала мне; опять же без единого слова.
   - Что это? - спросил я, тревожно разглядывая сверток и никак не решаясь его вскрыть. Вера сделала движение ко мне, но подходить не стала, лишь произнесла короткое: "вскрывай!".
   Узел не развязывался, я сорвал веревку и, не в силах сдержать волнение, принялся разрывать бумажную обертку.
   Внутри были бумаги и фотографии. В глазах рябило, ни сразу, а спустя минуту или более, я смог прочесть заглавия документов, что держал в руках. Свидетельство о смерти, копия медицинского заключения, справка из морга, копии каких-то протоколов с места происшествия, две газетных вырезки, уже потемневшие от времени, бумага с Введенского кладбища с указанием номера участка и захоронения, снимки, должно быть, оттуда: серый могильный камень с золотой надписью, несколько человек вокруг. Одни старики, лишь в сторонке темноволосый молодой человек в твидовом костюме не по размеру, вне себя от горя, смотрит не на камеру, а на собственные руки, сложенные ладонями кверху, точно молится. На другом снимке он уже поднял голову, рядом с ним оказалась девушка, его ровесница.
   Я присмотрелся к паре.
   И вскрикнул, узнав на снимке самого себя. И Веру в той девушке. И моих родителей на предыдущем снимке. И маму Андрея, которую Вера держала под руку.
   Торопливо, стараясь не разжать заплясавшие враз пальцы, ибо, если разожму, - все потеряю, не верну более, - принялся прочитывать документы.
   "Настоящим уведомляется, что Кокарев Андрей Нилович 67 г. р. ... в результате множественных ран в области... полученных в результате дорожно-транспортного происшествия... на пересечении Большой Яхонтовой и улицы Академика Волкова... в двадцать два тридцать пять... при столкновении автомобилей "Жигули" ВАЗ-21063 и "Москвич" АЗЛК-412... владелец последнего из указанных явился виновником... и скончался в больнице... проведенный анализ крови на наличие алкоголя, предположений, относительно возможного опьянения не подтвердил."
   Бумаги, точно тяжелые снежные хлопья, рассыпались по полу между мной и Верой.
   - Что это? - снова спросил я, и ожидая и не ожидая ответа на свой вопрос.
   - Андрей умер, - тихо ответила Вера после долгой паузы. - Умер девять лет назад.
   И снова тишина. Не знаю, когда я услышал эти слова, через сколько времени после того, как Вера произнесла их, они проникли в меня, преодолев все препоны и преграды, выстроенные за столь долгий срок. Должно быть, прошла малая вечность.
   - Девять... лет? Девять?
   - Двадцать четвертого декабря девяносто первого года. Попал в аварию, возвращаясь домой с работы. На следующий день мы вдвоем, и твоя мама вместе с нами, заехали за ним в морг. Через два дня были похороны.
   - Не-не помню.... А снимки?
   - Фотографии были сделаны в сентябре следующего года, двадцать девятого числа, в день рождения Андрея. По просьбе его матери... она попросила всех нас быть там, чтобы отметить его двадцатичетырехлетие. Сфотографировать нас всех она попросила одного своего знакомого. Вторая копия предназначалась тебе, чтобы ты... - она запнулась, не зная, как лучше сказать. - Словом, как память. Ты тогда уже переставал верить в то, что Андрей умер, на кладбище у тебя случилась истерика, едва ты прочел надпись на могиле.
   - Я не верил, - я не утверждал и не спрашивал, я взвешивал слова, пытаясь понять их.
   - После смерти Андрея, у тебя случился нервный срыв. А следом за ним начались провалы в памяти, сперва короткие. Затем охватывающие все большие и большие промежутки времени. Неделю, месяц, год.... Постепенно ты позабыл все, что случилось до декабря девяносто первого. К лету следующего года тебя уже невозможно было переубедить. Ни мне, ни маме... никому. Ты... ты... - она запнулась, - он для тебя словно бы...
   Она не договорила. Слишком очевиден конец у этой фразы, чтобы стоило его произносить.
   А я... голову резко сдавило, обжигающий обруч впился в затылок, лоб, виски, боль нарастала, новая боль, еще и еще... точно рабочие с той стройки, с Коптевского, методично, размеренно, с секундными интервалами, взрывами сносили старый дом начала века. Он медленно оседал, утопая в собственной пыли, растворяясь в грохоте, тонул и плавился, растекался и исчезал... навсегда, навсегда....
   Серые стены некогда бывшие голубыми, узкая комнатенка, вся обстановка которой: кровать, тумбочка, крохотный шкафчик у стены, стул и стол у окна, рядом с подоконником. За окном - второй этаж, забранное решеткой окно, весеннее небо, запахи земли и мокрых веток, приносимые с каждым порывом ветра. Облака бешено мчатся по небу, тщетно пытаясь догнать друг друга, солнечный диск то скрывается за ними, погружая комнату в легкие полусумерки, чтобы тут же вырваться из их объятий и снова осветить....
   Вера, в перламутрово-синем платочке с легкомысленными корабликами, повязанным под горло, сидит у окна, смотрит то вниз, то в комнату. Тихая, неловкая. Сидит и молчит, переводя взгляд то туда, то обратно, потеребит платочек и снова складывает руки на коленях. Я что-то говорю, я пытаюсь доказать, но она нерешительно, будто сомневаясь, верно ли поступает, качает головой. А потом входит медсестра с новой порцией таблеток....
   Мама и папа - один раз вдвоем - папа у окна, все время смотрит в пургу, мама то плачет, то смеется, и не решается вытереть слезы, едва видные в свете сорокаваттной лампочки под потолком. Папа молчит, не зная, как подступиться, предоставляя начать разговор маме, мама начинает свой рассказ, потом, извиняясь, поясняет, что она хотела сказать, потому, как выходит не совсем складно. Зачем-то достает оплаченные счета, точно я не могу поверить ее словам, и те, что они не в состоянии оплатить. И быстро убирает, едва завидев взгляд отца....
   Похороны мамы Андрея. Я сожалею, что его самого нет, что он то в командировке, то не дозвонишься. В тесном "Пазике" не развернешься, машина идет ходко, дорога неровная, гроб перекатывается в каталке, стучит о металлические борта, почти у самых моих ног, - Вера сидит напротив меня. Тишина, лишь шум мотора микроавтобуса, везущего нас на кладбище. Я снова сожалею о том, что Андрей не приехал, собравшиеся молчат и смотрят кто куда, не решаются обратить взор ко мне. Вера наклоняется к соседке и шепотом говорит что-то о деньгах, обрывок фразы долетает до меня: "все потрачено, у меня на себя почти ничего не осталось". Соседка понимающе кивает и все же не решается обернуть взгляд в мою сторону....
   Звонок. Я подхожу к телефону. Андрей, как я рад тебя видеть! Ты где пропадал все это время? Без тебя столько всего.... Он осторожно покашливает, извиняется, почти все время извиняется. Говорит, что скоро будет, что постарается, что понимает, так уж получилось, так вышло, что он надолго уехал, не предупредив никого. А сейчас вот ни с того, ни с чего свалился, но уже поправляется, скоро все будет в полном порядке. Обещает и снова извиняется. Я кладу трубку после долгой беседы и оборачиваюсь к внимавшим мне стенам пустой однокомнатной квартирки на окраине города: вот, видите, он и позвонил. Я знал, что позвонит, он не мог не напомнить о себе, как же иначе. Надо предупредить Веру, я звоню ей, голос мой срывается, наталкиваясь на стену, и замирает. Как, ты мне не веришь, но почему. И она молчит, не зная, что ответить на мой вопрос....
   Серый камень с выбитыми буквами. Я уже не плачу, но по-прежнему не могу смотреть на фотографа, он что-то говорит, просит о чем-то, кажется, чтобы ближе подошли друг к другу, не вмещаемся в кадр. Я плохо понимаю его, что значит, не вмещаемся в кадр, мог бы отойти подальше.... Кто-то шепчет мне на ухо простые слова. Я пытаюсь не слушать, я готов заткнуть уши, но нельзя, и потому я просто не слушаю того, кто говорит мне простые слова....
   А потом... память изменяет мне, я вижу, я слышу простые слова, слова, которые все же сумели настичь меня....
   И боль, и страдание и спуск вниз, вниз, к холоду, к ледяной непогоде, к покрытому торосами океану, в воды которого я падаю, падаю, в ветре, пронизывающем насквозь, несущем снежную крупу и колко бросающему ее мне в лицо.
   Холод безысходности. Одинаковый для всех.
   Я приседаю и начинаю медленно собирать рассыпавшиеся бумаги. Боль утихает, уступает, отходит, но кто знает, когда она затихнет окончательно. Вера нагибается вместе со мной.
   Я отдал все собранное ей, и она перевязала той же ленточной, - узел распутывался так просто, - и положила на угол серванта.
   - Я не помню... когда это началось? - Мой... - я так и не договорил.
   - Наверное, той весной. Может, чуть позже.
   - Да, весной случаются... обострения, - произнес я как можно более отстраненно.
   - Весной случается многое.... Мы познакомились и сыграли свадьбу тоже весной.
   - Я помню. Моим свидетелем был Андрей.
   - Кроме него и Нины никого и не было. Твои родители не пришли, моих у меня не было никогда.... Может, поэтому твои так и не дали согласия на брак.
   - Он тоже был против. Но все же пришел.
   - Андрей был твоим лучшим другом. Единственным, - устало сказала она. - Я никогда не осмеливалась занять его место... при его жизни. Но... он оказался так нужен тебе и после своей смерти.... я так и не смогла этого ни понять, ни....
   - Я просто не мог себе представить...
   - Я понимаю. Конечно, я была плохой женой, что уж говорить, но тебе хорошая жена едва ли нужна была. Вы всегда были слишком близки друг другу, его общество вполне заменяло тебе любое другое. Тем более, мое. На роль любовницы я еще могла подойти, но что-либо другое...
   - Ты несправедлива.
   - После его смерти ты ушел от меня.
   - Мы развелись с тобой раньше.
   - Ты ушел от меня к Андрею, - она вздохнула устало. - Ты выдумал себе идеального друга, с которым невозможна ссора и который всегда найдет лучшие слова и посоветует то, о чем втайне мечтаешь и на что робко надеешься. Я не могла с ним конкурировать, да и можно ли сравниться с фантазией. А ведь он был тебе не только другом. Еще и учителем... может, даже в чем-то отцом, духовным отцом, я хотела сказать. Ведь твои родители, твой отец, особенно, так и не простили ни связи со мной, ни разрыва, вполне, на их взгляд, очевидного. Вы разошлись со временем, и тогда в определенном смысле Андрей занял их место. Хотя он и на полгода моложе тебя.
   Я вздрогнул.
   - Да-да, - я вспомнил и это. Осталось так немного вспомнить. И не так больны были эти воспоминания. Просто потому, что боль уже не ощущалась, она осталась как навязчивый фон, как темное пятно какого-то мутного раствора на ярком свету.
   - Ты уверовал в его новую жизнь. Придумал его мир, мир славы и почета, положение в обществе, которое манит всякого, но не всякому достижимо, создал некую тайну, связанную с его новой профессией. Придумал его звонки, с легкостью вспомнив его голос, нашептывающий тебе нужные слова.
   Вера помолчала немного, а затем продолжила, неожиданно другим тоном:
   - Очень символично, что он погиб двадцать четвертого декабря. На следующий день умерла страна, в которой мы тогда жили, так что он остался в ней навсегда. Ты вернул его в новый мир, ты просто не мог оставить его в мире, в котором прошло твое и его детство, который был тебе родным домом, и который был и остается для тебя и чище, и светлее нынешней твоей жизни. Ты сумел создать посреди этого холодного и чужого мира островок розового прошлого, в который мог погрузиться всякий раз, когда на сердце накатывала муть. Болело ли сердце ностальгией - Андрей звонил и утешал легкой беседой; случались неприятности на работе, - Андрей приглашал к себе домой, вы вспоминали старое и не сердились на новое, потому как ничего нового не было в созданном тобой мире; не хватало зарплаты, - Андрей читал тебе Шмелева и рассказывал о долгих странствиях, из которых только что вернулся. Он был твоим вторым я, твоим удачливым воплощением, перенявшим все лучшие качества старого друга и добавившего к ним массу новых достоинств, в том числе и ту, которую тебе так не хватало - везение. Да, он помогал тебе. Когда жизнь била наотмашь, и становилось невмоготу, ты уходил к нему, и душе было легче. Когда тебя сократили с завода, ты пришел к нему, и, как тебе казалось, именно он устроил тебя на новую работу.
   - А... кто? - немного растерянно спросил я.
   - Ты сам. Просто решил не замечать этого. Как не замечал многого, что происходило вокруг, и всего, что помешало бы продолжению отношений с ним.
   - И все же я ходил к нему в гости, - привел я последний, кажущийся мне надежным, аргумент.
   - Ты спал и видел сны. Тебе хотелось уйти, ты одевался и засыпал у телефона. Однажды так случилось при мне, ты забыл о том, что не один и "ушел к Андрею" - просто заснул в кресле. А потом, вернувшись, спустя часа два, разделся и очень удивился, завидев меня.
   - Всегда?
   - Да, всегда. И твои телефонные беседы проходили также: ты брал трубку и слушал пустоту. А, положив ее на рычаги, успокаивался.
   - А как же книги? Ведь он давал мне книги?
   Вера махнула рукой в сторону книжного шкафа. Я не стал смотреть.
   - Твои родители собрали большую библиотеку. Вся она здесь, перед тобой.
   Ее слова прервал пронзительный телефонный звонок. Я вздрогнул. Обернулся. Подбежал к аппарату.
   - Что случилось? - спросила Вера. Звонка она не слышала.
   Я снял трубку.
   Андрей.
   - Это ты? - я не поверил себе. И похолодел. Перевел взгляд на замершую Веру.
   - Да. Прости, старик, я звоню тебе в последний раз. Кажется, Вера тебе все сказала?
   - Да, все. Она... она сказала, что ты умер. И я... знаешь, я видел документы, спрятанные в подзеркальнике, которые...
   То ли вздох, то ли хмыканье. Я не разобрал.
   - Так оно и есть. Все правильно. Извини, что я так долго не уходил.... Я боялся за тебя, не хотел оставлять одного, ты понимаешь. Ты нуждался... он замолчал ненадолго. - Конечно, мне надо было просто положиться на Веру, не знаю, почему я так и решился. Она... вы вполне подходили друг другу, да и теперь... ведь вы все еще вместе, так, да?
   - Да, - подтвердил я.
   - Это очевидно. А я... в самом деле, задержался. Извини еще раз, что все так получилось. Я надеюсь, ты на меня не очень сердишься.
   - Напротив. Ты очень помог мне.
   Вера подошла вплотную, прижала ухо к трубке и слушала, что я говорю.
   - Я звоню, чтобы попрощаться, - в трубке что-то щелкнуло. - Все проходит. Вот и наши с тобою встречи подошли к завершению. Так суждено.
   - Я понимаю.
   - И будь счастлив. Прощай.
   - Прощай.
   Снова щелчок. Короткие гудки.
   Я поднял голову.
   - Это он... Андрей. Звонил, чтобы попрощаться.
   - Я так и поняла, - сказала Вера.
   - Ты что-нибудь слышала?
   - Ничего. Только гудки.
   Я повернулся и обнял ее. Она не отстранилась, но и не подняла рук. Лишь позже, кажется, много позже, я почувствовал ее робкое объятие, скорее, прикосновение.
   - Он ушел от меня. Совсем. Навсегда. Господи, Вера, ты не представляешь... да я и не смогу тебе объяснить... какого это, - кажется, я плакал. - Какого это: потерять друга, с которым провел столько лет жизни, огромную ее часть... потерять второй раз, когда, казалось, все неприятности, все острые углы были пройдены... оставлены в прошлом... а оказалось, что в прошлом остался и он сам. И уже не вернется, потому что... - я запнулся, - потому что это... уже невозможно будет перенести.
   Она кивала и слушала. А потом легко провела ладонью по моей щеке. Ладонь была мокрой.
   - Невозможно, - повторил я, не слушая самого себя. - Вера, прошу тебя, хоть ты... хоть ты не оставляй меня. Не уходи, пожалуйста... я не могу остаться один... здесь, в этой квартире, пустой квартире... с документами, с памятью, с прошлым. В темноте....
   - Я здесь, - сказала она просто.
   - Не уходи, - я сжал ее руку.
   - Конечно, - согласилась она, и голос ее дрогнул. - Я тут, с тобой.
   А потом, высвободившись из моих объятий, добавила:
   - Выключи свет. Нам пора... домой.
   И дорогу домой я не выпускал ее руки из своей. Точно боялся, что порвется эта единственная ниточка, что отныне связывает меня с новым, неизвестным прежде миром.
   31.8 - 2.9.`00