Бережной Василий. Сакура

Бережной Василий Павлович
Сакура

   Василий Павлович Бережной
   САКУРА
   Бокс, в котором жила молодая Кьоко со своей маленькой дочуркой, напоминал похоронную урну, положенную набок. Маленький коридорчик с умывальником, дальше узкий проход в комнату, где едва помещались кровать, столик и две круглые табуреточки. Свет Кьоко выключала, только когда ложилась с дочуркой спать. В свободное от работы время она, лежа в постели, смотрела на стены и мечтала о том, как было бы хорошо научиться рисовать - появились бы на этой штукатурке деревья, цветы, кустарники. А на потолке, вон там, в углу, нарисовала бы солнце. И расступились бы стены, и отступил бы потолок, и она забыла бы, что обречена всю жизнь страдать и хиреть под землей. Именно страдать, ведь Кьоко казалось, что не живет она, а отбывает какой-то срок.
   - Ты научишься рисовать, Мика-тян?
   Дочурка поворачивает к ней не по-детски серьезное лицо и молча кивает головой.
   - Тогда нарисуешь на стене сакуру.
   - А что это такое?
   - Очень красивое дерево, - мечтательно произносит Кьоко. - Весной оно цветет белыми-белыми цветами с розовым оттенком.
   - А ты видела?
   - Да, доченька. Я видела сакуру, когда она была еще такая маленькая, как ты.
   Кьоко начинает вспоминать. Будто плывет она на лодке в туманную даль, и чем больше рассказывает она дочурке о прошлом, тем больше возникает картин из той жизни, которой лишились токийцы. Тают, становятся прозрачными завесы времени, и видит она широкую, усыпанную гравием дорогу в парке Мейди, арку из толстенных стволов, с которых содрана кора, пышные кроны деревьев, где щебечут птицы. Поблескивает в озере вода... Тяжелые золотистые рыбы.
   - Рядом с тем озером есть полянка, и растет на ней сакура. - Кьоко нажала кнопку, и на стене засветился циферблат минуты, часы, день, месяц и год. - Ну вот сейчас она, наверно, начинает цвести.
   Мика пододвигается к маме поближе, слушает, не сводя с нее черных блестящих глаз. Маленькое тельце ее даже вздрагивает от нервного напряжения, она, кажется, и не дышит, чтобы не пропустить ни одного маминого слова.
   - Помню, из храма Мейди отец привел меня к озеру - там можно было отдохнуть на скамеечке, полюбоваться рыбой, она ведь подплывала к самому берегу. Отец закуривал сигарету, а я бежала к сакуре. Я очень ее любила. Такой нежный, очень нежный цвет. Что с тобой, Мика-тян?
   Девочка расплакалась, вытирает кулачком слезы. Кьоко обнимает ее, гладит черный шелк волос.
   - Успокойся. Что это ты?
   - Хочу посмотреть на са-ку-ру, - всхлипывает Мика.
   - Нельзя, доченька, никак нельзя. Уникум не разрешает выходить на поверхность. Воздух там отравлен, понимаешь? Вдохнешь - заболеешь.
   - А кто он такой, этот Уникум-сан?
   - Уникум? Это такой электронный мозг. Он очень строгий, в нем ничего человеческого нет. Да вот придет к нам Окуно-сан - подробно расскажет.
   - Он с ним знаком?
   - Да, хорошо знаком. Окуно-сан работал с Уникумом. А когда вышел приказ переселиться в подземелье, Уникум его и прогнал, потому что научился обходиться без людей.
   Мика-тян умолкает, потом шепчет:
   - А сакура живая или на картинке?
   - Живая. Купается в солнечных лучах, а как зацветет будто смеется!
   - Хочу посмотреть...
   - Потерпи, доченька. Надо подождать.
   Прозвучала негромкая мелодия вызова. Кьоко встала, привычным жестом коснулась волос, поправила на груди халат и включила коммуникационный аппарат. Как и предчувствовала, с овального экрана смотрело на нее лицо Окуно Тадаси.
   Обычное лицо уже немолодого человека, но почему-то оно волнует Кьоко - возможно, задумчивым взглядом?.. В глубине души чувствует Кьоко, что визиты Окуно Тадаси объясняются не только близким соседством и одинокостью инженера. Но в конце концов проявление симпатии в этом жестко регламентированном мире - разве это не подарок неба? И она отвечает соседу сдержанной взаимностью.
   - Здравствуйте, Кьоко-сан, - спокойным голосом говорит с экрана Окуно Тадаси.
   - Здравствуйте, Окуно-сан, - улыбается Кьоко.
   - У вас все хорошо? Мика-тян здорова?
   - Немного капризничает, что-то на нее находит.
   - О, это плохо, сейчас я зайду, мы с ней поговорим. Разрешите, Кьоко-сан?
   - Пожалуйста, заходите.
   Окуно Тадаси и Мика - друзья. Он всегда берет ее на руки, рассказывает всякие интересные истории. Вот только никогда не смеется. Словно знает что-то такое таинственное, что-то сложное, чего другие люди не могут знать, не могут понять, и поэтому он не имеет возможности ни с кем поделиться. Однажды Кьоко заговорила об этом, выразив ему свое сочувствие. Окуно-сан возразил: "Наоборот, как раз наоборот. Меня гнетет неведение. Хотел бы я знать, почему так происходит, а вот не знаю".
   Сегодня маленькая Мика не просила рассказать сказку, заинтересовал ее Уникум-сан. Почему он такой злой, что заставляет людей жить под землей?
   Окуно посадил малышку на колени и, посматривая на Кьоко, начал свой рассказ.
   Когда-то давно сделали в Токио электронно-вычислительную машину для управления железными дорогами, а потом и всем транспортом; постепенно машину эту все больше совершенствовали, подключили к ней и другие отрасли промышленности и хозяйства. Вырос целый электронный центр. Построили для него помещение в виде огромного - диаметром в тысячу метров - шара, наполовину зарытого в землю. К этому шару отовсюду тянутся кабели-нервы, он управляет всеми фабриками и заводами, проводит научные исследования. И потому, что такой системы нет нигде, кроме Токио, потому, что она уникальна, ее назвали Уникумом.
   Хотя Мика почти ничего не понимала из того, что рассказал Окуно-сан, она сидела тихо и внимательно слушала. Рассказ, конечно, в основном предназначался ее маме, а может быть, инженер рассказывал вслух, чтобы и самому разобраться в ситуации.
   - Это счастье, что Уникум своевременно заметил опасность и поселил нас в недрах земли, дав нам такую надежную защиту.
   - Окуно-сан доволен этой защитой? - встрепенулась Кьоко, заглянув ему в глаза.
   Тадаси растерялся и в первый момент не знал, что ответить. Неужели и она из тех, кто требует "неба и солнца"? Или провокация? Но ведь за такие мысли... Интересно, не включена ли магнитозапись?.. Хотя, собственно, из ее вопроса еще ничего не следует... Бросил взгляд на ее белое лицо - красавица! - и опасения, подозрительность сразу исчезли. Вздохнул и рассудительно сказал:
   - Видите ли, Кьоко-сан, все зависит от взгляда на вещи... Уровень жесткой радиации в атмосфере смертелен для людей...
   - Но ведь должен же быть и другой путь, иное решение проблемы! - Кьоко встала, выпрямилась.
   "Это на нее что-то нашло, - подумал Окуно-сан. - А не на Мику..."
   - Каков же другой путь? - спросил он.
   - Ну хотя бы... Если уж существует такой уникальный мозг, так уж, наверно, он может найти способ, чтобы нейтрализовать радиацию? Загнать людей под землю - для этого не нужно напрягать свои электронные синапсы! - Она произнесла эти слова не только раздраженно, но и с иронией, с насмешкой.
   - Уникум исследует, анализирует, ищет. Это не такая простая проблема, как вам кажется. А переселение - временная профилактическая мера.
   - Второе поколение живет под землей, - Кьоко зарделась, глаза ее засверкали. Немного помолчала, посматривая на него, и вдруг с несвойственной ей резкостью бросила: - Мы хотим неба и солнца!
   Словно грохнул электрический разряд - вот оно! То самое, о чем догадывался, чего боялся Окуно Тадаси!
   Кьоко вовлечена в подпольное движение! Какая наивность протестовать против Электронного Мозга! Можно подумать, что эта научно-техническая система превратилась в какого-то узурпатора.
   Окуно Тадаси поставил девочку на пол, молча встал и, сутулясь больше обычного, пошел к двери. Мика бросилась за ним, схватила за полы пиджака:
   - Окуно-сан, а почему Уникум такой плохой?
   Окуно достал из кармана конфету.
   - Вот тебе от дедушки Уникума. Он добрый, он заботится о детях.
   Уходя, кивнул на прощанье, хозяйка молча ответила поклоном, бросив на него такой взгляд, что Окуно Тадаси понял: она больше ничего не боится.
   Прошло несколько дней (дни и ночи в подземелье различались интенсивностью освещения туннеля, сигналами о начале и конце работы и прочим), и Окуно Тадаси остро ощутил: ему не хватает общества Кьоко. Возвращаясь со службы, томился, бесцельно расхаживал по своему боксу. Кьоко тревожила воображение, приковывала мысли. То вставали перед глазами ее щеки с продолговатыми ямочками наискосок, то ее улыбка, то слышался грудной ее голос: "Мы хотим неба и солнца!" Кьоко-сан... Может быть, она боится, что он донесет о ней в КС *? Эх, не знает она его...
   Окуно Тадаси сам себе боялся признаться, что очень хочет, чтобы Кьоко полюбила его. Старый холостяк, он не знал настоящего чувства, но догадывался, что оно возможно, что даже в это жестокое время оно существует. Догадывался и... ждал. Красота Кьоко как бы парализовала его волю, и он не смел заговорить о своих чувствах или хотя бы намекнуть ей о них. А теперь, после такого резкого разговора... В тесных подземельях люди еще больше разобщились, каждый замкнулся в себе.
   Заложив руки за спину, Окуно делал круги по мягкому синтетическому ковру, думая ни о чем, то есть совсем не думая. Даже когда зазвучала мелодия вызова, он все еще продолжал машинально ходить. Затем нехотя коснулся кнопки аппарата. Но, едва взглянув на экран, ожил. Кьоко! На него смотрела Кьоко! Он даже не заметил, что соседка очень взволнована.
   - Не можете ли вы, Окуно-сан, зайти на минутку? Если, конечно, есть у вас время.
   - Иду, иду! - обрадовался Окуно. - Сейчас!
   Когда он вошел, Кьоко плакала. Вытирала платком глаза, но слез унять не могла.
   - Что случилось, Кьоко-сан?
   - Мика-тян... Мика-тян пропала...
   - Мика-тян?
   Только теперь он заметил, что маленькой нет в боксе.
   - Я вернулась с работы, а ее нет. Подумала, может быть, у вас, вы простите, Окуно-сан, что побеспокоила...
   * КС - Контроль и санкции - репрессивные учреждения, один из каналов Уникума.
   - Нет, ко мне она не заглядывала. Где же она может быть? Да вы успокойтесь, Кьоко-сан, никуда она не денется. Может быть, у подруги?
   - Я связывалась - нет ее нигде.
   - Как это "нигде"?
   Окуно подошел к Кьоко вплотную, положил ей руку на плечо, чтобы успокоить. Но Кьоко неожиданно припала к нему, и плечи ее задрожали еще сильнее.
   - Ну не надо так... Успокойтесь, Кьоко-сан... - Он начал гладить ее голову, как будто она была маленькая. - Найдем, сейчас мы ее найдем. А может быть, и сама придет. - И оба взглянули на дверь, словно именно в эту минуту Мика могла ее отворить. Кьоко всхлипнула еще раз и перестала плакать. Села прямо на постель, вытянув ноги.
   - Последние дни она была какая-то не такая, как всегда. Задумчивая, молчаливая. Часто бродила по туннелям. Я предчувствовала: что-то случится, вот и случилось...
   Загадала загадку малышка! Окуно рассуждал вслух, высказывал и анализировал разные варианты. Кьоко не покидала мысль о несчастном случае, и она снова начинала плакать. Окуно Тадаси успокаивал ее, как мог, а потом предложил отправиться на поиски.
   Кьоко благодарно посмотрела на него, исчезла за ширмой, а мгновенье спустя вышла из-за нее переодетой в кимоно.
   Главный туннель, несмотря на то что был уже поздний час, наполнен был шумом и гамом. Эскалаторы и другие движущиеся дорожки несли куда-то тысячи людей, надрывались транзисторы, каждую минуту раздавался грохот электропоездов, пролетавших за невысокой легкой оградой. Разве в этом хаосе найдешь ребенка? Кьоко прижалась к Окуно Тадаси, словно и сама боялась затеряться в бесконечном людском потоке.
   - Маленькая моя вишенка... - шептала она. - О горе!
   - А где она последнее время бродила? - спросил Окуно.
   - У станции Мейди.
   Отправились туда. Сошли с тротуара на бетонный перрон. Станция ничем не примечательная. Серые стены с рекламными плакатами и схемами линий метро. Переход на другую сторону под колеей.
   - И часто она сюда приходила?
   - Частенько.
   - А что ее здесь привлекало? Не знаете?
   Кьоко остановилась, приложила палец к губам.
   - Погодите, Окуно-сан... Я ей рассказывала о сакуре...
   А она все расспрашивала... На этой станции был когда-то выход к парку Мейди. А там - сакура...
   - И вы думаете, Мика-тян могла...
   - А что? - Страшная догадка промелькнула в глазах Кьоко. - Она ведь ребенок!
   Окуно Тадаси долго стоял молча. Если девочка каким-то чудом выбралась на поверхность... то какое чудо сможет спасти ее? Она уже получила бог знает сколько рентгенов... Но где она нашла выход?
   Они отправились к лестнице, по которой токийцы в добрые времена спускались к станции. Теперь она была перекрыта пластиковым щитом - Окуно хорошо знал это. Жаль, что здесь темно, можно было бы заметить следы на пыли.
   - Окуно-сан! - воскликнула Кьоко, сжав его локоть. - Вот, смотрите!
   Тадаси поднял голову и увидел щель. Узкая темная вертикаль отделяла щит от четырехгранной колонны. Отодвинуто!
   Поднялись на несколько ступенек и отчетливо ощутили ток воздуха. Окуно бросился вверх, прижал ладони к щиту и легко отодвинул его к колонне - приостановил поток отравленного радиацией воздуха. Оперся спиною о щит. Кьоко подошла к нему так близко, что он почувствовал ее горячее дыхание.
   - Пустите меня, Окуно-сан, я пойду за нею!
   Он развел руки, преграждая ей путь:
   - Вы с ума сошли! Это же смерть!
   - Ну и что! - с удивительным спокойствием ответила Кьоко. - Вместе с ней... моей вишенкой... А зачем мне пожизненное заключение? Пустите!
   - Не пущу! Нужно взять респираторы... Кьоко-сан, респираторы!
   Она сжала его плечи, силясь оттолкнуть:
   - Я бегом! Схвачу ее на руки... Тадаси-сан, каждая секунда дорога!
   - Ну тогда вот что - оставайтесь здесь, я пойду...
   Окуно отодвинул щит и бросился в проход - вверх, на поверхность земли. Его обдало теплым, влажным воздухом, сердце отчаянно забилось, и он подумал: "Неужели это я? С ума сошел!"
   Кьоко бежала следом за ним, но догнать не могла. Серебристая ночь окутывала безлюдный город - кажется, где-то там, за темной стеной парка, взошла луна. Стояла немая, ничем не нарушаемая тишина, и эти двое не могли даже всколыхнуть ее, словно ке ступали по гравию, которым усыпана была широкая аллея, а летели по воздуху бестелесными тенями.
   Кьоко все-таки догнала Окуно, протянула ему руку, и он с готовностью сжал ее, будто ждал этого. Шли молча, прижавшись друг к другу. И эта аллея, и темные кустарники по сторонам, и высокая арка из оструганных стволов - все было как во сне. Кьоко казалось, что она уже переживала это в каком-то бреду.
   - Окуно-сан...
   Он поворачивает голову и молча смотрит на ее точеный профиль, и какое-то необъяснимое, но волнующее чувство охватывает все его существо.
   - Окуно-сан...
   Он осторожно сжимает ее нежную руку, шепчет:
   - Тише, тише, Кьоко-сан...
   Шепчет и думает: каким числовым кодом и кто смог бы передать это, именно это состояние души?
   Впереди показались размытые сумерками контуры легких храмовых строений. Окуно Тадаси вытащил блокнот, написал несколько иероглифов. Вырвав листок, подошел к ближайшему кусту и пристроил его между ветвями. Кьоко все это наблюдала молча, а когда листок забелел на темном фоне деревьев, спросила:
   - Зачем это, Окуно-сан?
   - Это молитва.
   Узкая тропинка повела их сквозь кустарник, они шли, снова взявшись за руки и прислушиваясь к ночным шорохам.
   Как-то неожиданно расступились деревья, разошлись в стороны, и перед Кьоко и Окуно предстала поляна. Залитая лунным светом, она контрастировала с теменью, царившей в парке. Белым видением стояла среди поляны цветущая сакура. Сказочно прекрасная, волшебная, манящая. И рядом с ней - маленькая фигурка Мики. Протянула ручонки, словно просит что-то, и ходит вокруг вишни.
   Кьоко и Окуно на какое-то мгновение замерли на месте так поразила их эта картина. Дитя подземелья на лоне природы! Под сакурой. Кто научил ее ловить ладонями опадающие лепестки? Тсс! Она поет, поет:
   Сакура, милая сакура,
   Моя хорошая сакура...
   Кьоко опрометью бросилась к ней, схватила на руки, зашептала, прижимая к груди:
   - Мика-тян, Мика-тян! Вишенка моя!
   Кьоко и Окуно забыли обо всем на свете: и о радиации, и об Уникуме, и даже о безвоздушной Установке Контроля и санкций.
   - Мама верно сказала, - заговорила Мика, - здесь так хорошо. Правда, Окуно-сан?
   - Да, конечно, - согласился с нею Окуно. - Но нам нужно вернуться домой.
   - Да, доченька, и поскорее.
   - А мы будем сюда приходить?
   - Будем, будем, - пообещала Кьоко.
   Окуно Тадаси молчал.
   - Я вас, Окуно-сан, а вы маму возьмите за руку, и потанцуем вокруг сакуры!
   Мика шла впереди, они шли за ней.
   Окуно отломил веточку с цветами и дал девочке.
   Уже издали Мика помахала сакуре рукой.
   В метро прокрались они осторожно, как провинившиеся.
   Только уже в туннеле, задвинув за собой щит, Окуно перевел дыхание.
   - Мы должны немедленно пройти дезактивацию, - сказал он, переступая порог бокса. - Я сейчас настрою дозиметр и позову вас. Переодеваться не надо. Мика-тян, дай мне эту веточку, придешь с мамой, верну, я ее только проверю.
   Кьоко была утомлена и, казалось, равнодушна к радиации Дочурочка нашлась, доченька с ней! - вот и все, вот и хорошо. Прижала ее к себе крепко-крепко, да так и замерла, ожидая приглашения Окуно. А когда он просигналил, Кьоко с первого взгляда заметила, что он обескуражен - то кладет ветку сакуры в дозиметр, то достает ее оттуда, вертя тумблер то в одну, то с другую сторону.
   - Вы знаете, Кьоко-сан, уровень радиации, оказывается, в пределах нормы...
   - Так это же хорошо, Окуно-сан!
   Он посмотрел на нее по-детски беспомощно:
   - Возможно, моя аппратура...
   До поздней ночи определял он степень заражения одежды, ветки сакуры, но радиоактивные характеристики словно скрывали отклонение от нормы. Приборы словно заупрямились, и сбитый с толку Окуно Тадаси вынужден был отступиться.
   Пожал плечами:
   - Завтра сменю аппаратуру.
   Мика уснула в кресле, и Окуно, осторожно взяв девочку на руки, отнес ее в бокс к Кьоко. Уложили малышку в постель и еще долго разговаривали о случившемся, Кьоко время от времени посматривала на раскрасневшееся лицо дочурки, спокойно, чтобы скрыть волнение, говорила:
   - Да разве это жизнь? Живем как кроты. Разве можно так жить?
   - Нет, Кьоко-сан, - успокаивал ее Окуно. - Не надо так говорить.
   Он хорошо видел, что она в смятении, и искренно хотел вернуть ее в нормальное состояние, хотя и сам взволнован был до крайности. Такая ночь! Парк, цветущая сакура.... И воздух, воздух, настоящий, свободный, весенний! Хоть и радиоактивный, а не подземный! Окуно Тадаси чувствовал: или он признается в любви сегодня, или никогда. Необходимо решительное усилие - и психологический барьер будет преодолен!
   - Кьоко-сан! - с неестественной торжественностью произнес он и, почувствовав из-за этого неловкость, повторил: - Кьоко-сан! Я уже давно хочу вам сказать...
   Она повернула к нему красиво очерченную голову, глаза сверкнули:
   - Я догадываюсь, Окуно-сан... Но ведь нас разделяет... Теперь я могу сказать откровенно - нас разделяет девиз "Неба и солнца!".
   Однако, услышав девиз подпольщиков, Окуно Тадаси на этот раз не испугался, а посмотрел на Кьоко не только нежно и тепло, но и с доверием.
   - Я много думал об этом, - сказал он, - особенно после того разговора... Я ищу дорогу к вам, "Небо и солнце!"
   Кьоко произнесла вполголоса:
   - Каждый из нас имеет право вовлекать других. В борьбе против Уникума такой инженер, как вы, Окуно-сан...
   - Что требуется, чтобы присоединиться к вам?
   - Прежде всего честность и преданность.
   - Кьоко-сан, но ведь мы...
   - Да, я верю вам. Сейчас, Окуно-сан, вы должны поклониться четырем сторонам света, произнося наш девиз.
   Кланяясь, Окуно Тадаси прижимал ладони к коленям и приговаривал:
   - Неба и солнца! Неба и солнца! Неба и солнца! Неба и солнца!
   Они посмотрели друг другу в глаза, и это были уже взгляды союзников, товарищей в борьбе.
   - Теперь вы наш, Окуно-сан, - произнесла Кьоко. - Поздравляю вас. Скоро вы получите задание.
   - Вы убедитесь, что не ошиблись во мне, - прошептал Окуно, опускаясь на циновку у ее ног. Какое-то новое неизведанное чувство самопожертвования, самоотречения охватило его. До этого дня жил он только для себя, а теперь начиналась другая жизнь - для Кьоко, для Мики, для всех!
   - Хотите, Кьоко-сан, покажу вам Токио? Вы ведь его не знаете. Вы ведь были ребенком, когда этот злосчастный Уникум...
   - Да, город мне только снится. - Кьоко положила руку ему на голову. - Мы пойдем. Но не сейчас.
   - Завтра?
   - Хорошо, пойдем завтра. А сейчас - до свидания. Уходя, Окуно удивлялся сам себе: без саке * хмельной.
   Они осматривали город с ажурной башни - такой высокой, что у Кьоко даже голова закружилась. Поднялись на лифте, вышли на застекленную смотровую веранду, и перед их удивленным взором предстала безбрежная панорама Токио, затейливо расшитая гирляндами электрических огней. Многокрасочные рекламы, словно созвездья, мигали, исчезали, вспыхивали с новой силой.
   Мчались электропоезда, автострады запружены были автобусами и легковыми машинами. Потоки транспорта послушно останавливались перед красным светом и энергично возобновляли движение, когда вспыхивал зеленый.
   Окуно протянул Кьоко бинокль.
   Она посмотрела в него, потом вздохнула:
   - И в поездах никого, и в автобусах тоже... Никогошеньки, ни одной живой души!
   - Да, город совершенно безлюден.
   - Так для кого же все это движение? Какой в нем смысл?
   - Не знаю, Кьоко-сан.
   - Какая-то бессмысленная игра, маскарад. Мертвый город. Мне тяжело на это смотреть, Окуно-сан.
   По улице мчались автомобили, но Окуно и Кьоко решили и назад идти пешком. Шли молча, склонив головы, как на похоронах.
   Улицы полнились шорохом шин, рокотом моторов, но все эти звуки только усиливали впечатление мертвой тишины, навалившейся на огромный город. Безлюдье - вот что угнетало.
   У Отани-отеля Кьоко остановилась. Величественное
   * Саке - рисовая водка.
   здание до краев залито было ярким светом. Просторный холл, выстеленный громадным ковром, дышал пустотой. Кьоко почему-то захотелось походить по этому ковру, ощутить его мягкость.
   Прозрачные двери сами раздвинулись перед ними. И едва Кьоко и Окуно вошли, их неожиданно оглушил мощный динамик:
   - Кто посмел игнорировать запрет? Предъявить пропуска!
   - Беги! - шепнул Окуно. - Скорее!
   Кьоко бросилась к дверям, они пропустили ее, и она побежала вниз.
   - Пропуск!
   Рука Окуно Тадаси машинально потянулась к карману, но он тут же отдернул ее. "Наказание неотвратимое и тяжкое. А в респираторе разве узнают? Бежать, бежать!.."
   Бросился вслед за Кьоко, но прозрачные двери уже были заблокированы. Ударил плечом, боль обожгла его, а двери не сдвинулись с места.
   - Попытка к бегству отягощает вину!
   Динамики обстреливали его со всех сторон. А он лихорадочно ощупывал взглядом стены: где выключается свет? Побежал к лифту - здесь двери услужливо отворились, и он едва не вскочил в кабину. Да это ведь ловушка, ловушка! Спрятался в тени четырехгранной колонны, прижался к ней спиной, замер.
   Времени мало, совсем мало. Несколько минут - и примчится железная команда. Роботы беспощадны. А если по лестнице вверх? На крышу? Нет, это тоже не выход из положения. А фотоэлементы не замечают: он - в тени. Держаться тени... тени...
   Только тогда, когда послышался рев двигателей вертолета, а у подъезда загрохотала танкетка, Окуно решил наконец, куда бежать. В сад! Ведь вокруг отеля - сад, и кажется, дверь в сад не автоматическая.
   - Стой!
   Окуно уже вбежал в узенький полутемный проход, перебежал холл, а вот и выход! Толкнул дверь и очутился на площадке, усыпанной гравием.
   Сад освещен, но кусты и деревья отбрасывают темные тени здесь можно спрятаться!
   Лег под куст рядом с ручьем, ощутил, как тело воспринимает тепло нагретой за день земли. Трава тоже была теплая, сонно плескался ручей. Все это понемногу успокаивало. Однако Тадаси следил за острыми вспышками фонарей в холле отеля и думал, что же делать дальше. Дверь в сад они конечно же быстро найдут, и тогда...
   И вдруг он вспомнил, что когда-то, будучи еще мальчиком, видел здесь металлических лошадей...
   Встал и, перебегая от тени к тени, бросился в глубину сада. Снял респиратор, бросил в траву.
   Вот они, бронзовая кобылица с жеребеночком-стригунком головы подняты, уши насторожены, подняты хвосты, Они словно встревожены тем, что здесь происходит, - со всех сторон острые шпаги синеватого света рассекают сумрак, и вот уже слышится топот металлических ног. Одним махом вскочил Окуно на бронзовую кобылицу, правой рукой вцепился в гриву, левую отставил в сторону и в такой позе замер, словно и он тоже вылит из бронзы.
   Роботы рыскали по саду молча. Окуно видел, как один из них наклонился и поднял его респиратор, валявшийся в траве. Поднес к своему объективу, затем сунул в боковую сумку и двинулся дальше вдоль ручья. Еще два робота, освещая каждый уголок, медленно приближались к его сектору.
   "Хотя бы не светили в лицо... - думал Окуно Тадаси. Моргнул глазами - пропал. Шевельнусь... Нет, нет, выдержать, окаменеть!"
   Свет двух рефлекторов - словно голубоватые мечи. Проклятые роботы так и размахивают ими, как будто задались целью искромсать все живое.
   Приближаются...
   "Статуи слепы. Закрыть глаза".
   И в это мгновенье световые мечи полоснули его по лицу. Лучи были такие интенсивные, что даже перед закрытыми глазами поплыли, закружились оранжевые круги. Мгновенье, другое и они начали темнеть, расплываться...