Страница:
— Красавица все еще пишет? — спросил он.
— Чешет, как из пулемета, — отвечал Ковач, доставая из-под стола бутылку. — Поверили, что мы действительно нилашисты. Выпей-ка, сынок! — Прапорщик отклонил приглашение. Ковач, пожав плечами, сделал несколько больших глотков из бутылки красной «Кадарки».
А прапорщик зашагал по комнате. Если его предположение подтвердится, может, даже удастся спасти Дербиро. Только бы Тарноки поскорее пришел. Обычно он никогда не опаздывает. Взяв со стенки висевшую на гвозде гитару, Деак провел пальцами по струнам.
— Где это вы гитару достали?
Ковач отер губы тыльной стороной ладони.
— Фаркаш раздобыл. Это когда мы нилашистский патруль стали изображать, я ему и говорю: «Ребята, а ведь настоящие нилашисты иногда должны и грабить. И по шее дать. Несильно, понятно, но все-таки». Ты со мной согласен?
— Но зачем же ты Тарпатаки так по скуле двинул?
— Там другое дело, — возразил старик. — Такому дерьму не жалко.
Деак сел к столу, уронил голову в ладони. Его мысли были об Аните. Горькие, обидные мысли: не хочу я ее любить, не хочу! — повторял он, как ему казалось, про себя.
— Чего не хочешь? Говорить со мной? — услышал он вдруг старого Ковача.
— Да нет, устал я, дядя Ковач.
— Мы сейчас все устали. — Ковач подошел к чугунке, поворошил кочергой.
— Но я совсем по-другому устал, — возразил Деак и закрыл глаза. — Здесь, внутри ноет. Бежать хочется куда глаза глядят. А этот Мольке уставился на меня, будто ему все как есть обо мне известно. Я уж и так и эдак, отшучивался, притворялся. А у самого холодный пот по спине ручьями. Боюсь я.
— Не боятся только дураки, сынок. — Ковач пересел поближе к Деаку, обнял его за плечи. — Ты что же думаешь, я не боюсь? Жена там одна, детишки опять же…
Деак открыл глаза, благодарно посмотрел на поросшего колючей щетиной старого металлиста, на суровые черты его лица.
— Что же вы делаете, чтоб не бояться?
— А, разное. Накануне, как идти на задание — молюсь. Ну ты, говорю я, старый бог, если я из этого дельца выскочу живым, тогда поверю, что ты есть. Разумеется, все это я ему говорю по-латыни, чтобы он понял.
На лице Деака мелькнула усталая улыбка.
Ковач встал, закинул за спину автомат и пошел проверить охрану.
— Взгляни там, — крикнул ему вдогонку Деак, — записала свои показания девица Моргош?
Псевдогоспожа Шааш на самом деле была не кто иная, как дочь агента по продаже книг Белы Моргоша. Деак и его люди «не поверили» Тарпатаки на слово, что он агент гестапо, потребовали доказательств. И теперь Тарпатаки и девица наперебой доказывали свою связь с нацистами.
Деак на несколько коротких минут задремал. Проснулся, когда в комнату в сопровождении Ковача вошел Тарноки, за ним шла слежка, но ему удалось «оторваться».
Разговор получился совсем коротким. Деак сидел понуря голову. Ведь в том, что Анита изменница, теперь он убедился сам.
— Когда ты намерен выполнить приказ? — спросил его Тарноки.
— Сейчас, — отвечал Деак, поднимаясь.
— Не спеши. Пока не надо. Мы не можем рисковать возможностью освободить Дербиро.
— Именно поэтому и нужно выполнить приказ сейчас, — мрачно возразил прапорщик. — Через час Анита встречается с Мольке. Этой их встрече нужно помешать.
— Он прав, — подтвердил Ковач. — С предателями разговор должен быть короткий.
Тарноки не возражал.
— Только осторожно, Габор. Без лишнего шума. Думай о собственной безопасности.
Он пожал Деаку руку. Прапорщик посмотрел на часы.
— Дербиро удастся спасти только в том случае, если мы каким-то образом выведем его из здания. — Он перевел разговор на Дербиро, чтобы отогнать от себя мысли об Аните. — Я сейчас спущусь в котельную и поговорю с этой девицей Моргош. Надо кое-что разузнать у нее. И если подтвердится мое предположение, мы выручим Дербиро.
— Ну что ж, иди поговори, — согласился Тарноки. — Но не забывай об Аните. Послушай, может, лучше, если мы поручим это дело с девушкой товарищу Ковачу?
— Нет, я кашу заварил, мне ее и расхлебывать, — возразил Деак.
Если бы они знали, как тяжело было у него сейчас на душе, они наверняка не отпустили его.
Одевшись, Деак спустился в котельную.
Ева Моргош спокойно спала на куче одеял. Он разбудил девушку. Ева сонными глазами посмотрела на прапорщика и не сразу поняла, где она. Только узнав Деака, улыбнулась ему с надеждой на лице.
— Мне бы домой пора, — сказала она, — отец уже наверняка волнуется.
— Я думаю, Ева, — негромко промолвил Деак, — что вы уже больше никогда не увидите своего отца. И никого другого. — Девушка с расширенными от страха зрачками уставилась на Деака. А когда он объяснил, что она и доктор Тарпатаки находятся в руках борцов Сопротивления, то разрыдалась, принялась умолять сохранить жизнь, говоря, что готова искупить свою вину и сделать все, что прикажут.
— Поверьте, — повторяла она, — я не по своей воле стала шпионкой. Я же ненавижу нацистов!
— Рассказывайте все откровенно, и я попытаюсь спасти вам жизнь.
Девушка, захлебываясь слезами, принялась рассказывать.
Но время торопило, ему нужно было отправляться к Аните. Деак сказал Еве Моргош, что верит ей, и велел записать ее показания.
— А сейчас мне нужно от вас одно письмо. Напишите своему отцу.
Ева беспрекословно выполнила, просьбу Деака. Несколько минут спустя он уже шагал по улице с письмом Евы Моргош в кармане.
Аниты еще не было дома. Никем не замеченный, он проник в квартиру, предварительно тщательно осмотревшись, не прячутся ли где поблизости люди Мольке. Он зажигать свет не стал. Включив карманный фонарик, осмотрел всю комнату. Нелегко ему было думать о том, что через несколько минут он должен увидеть женщину, которую любил, нет, все еще любит.
И он решил: он даст ей возможность бежать! А Дербиро, что будет с ним? Деак взвесил все шансы и принялся в уме просчитывать различные варианты его побега. В передней стукнула дверь. К счастью, он сразу же расслышал веселый голос Мольке. У Деака было в распоряжении ровно столько времени, чтобы проскользнуть в спальню и спрятаться там в углу, за шкафом. Дверь осталась открытой. Так что Габор мог отчетливо слышать каждое слово, каждый шорох. Мысленно похвалил себя за то, что не снял плаща и не повесил его в передней. Дышал едва слышно. Рука стискивала пистолет. Вот уж на что не рассчитывал, так это попасть в западню! Кто же знал, что Мольке сам придет на квартиру к Аните?! «Если несчастная выболтает в разговоре с Мольке правду, стреляю немедленно, — решил он. — Но тогда придется прикончить и Мольке. После чего останется один-единственный способ освободить Дербиро — это штурмовать вооруженной группой дяди Ковача здание гестапо. Очень рискованная затея: здание охраняют отчаянные головорезы из эсэсовцев, они-то дешево свою жизнь не продадут».
В соседней комнате включили радио. Передавали хорошо знакомую «Лили Марлен». Деаку были отчетливо слышны шаги Аниты по комнате: вот она достает из серванта бутылки с напитками.
— Очень мило, что вы слушаете Берлин, но сейчас радио мне мешает. Сейчас я хочу слышать вас, — послышался вкрадчивый голос Мольке.
Раздался негромкий смех Аниты, потом наступила тишина. Радио выключили.
— Уж не собираетесь ли вы ухаживать за мною, господин майор? Вы же знаете, у меня ведь жених есть.
Какой спокойный голос, подумал Деак. Хороша невеста, нечего сказать!
— Да садитесь же вы. Кстати, где ваш жених?
— Не знаю. Наливайте. Это абрикосовая. Слышала, что водку вы любите абрикосовую.
Деак напряженно вслушивался в их разговор. Вот Мольке наливает рюмки. Хорошо бы он потом задремал от выпитого. Снова заговорила Анита:
— Я поехала к его матери, но там его нет.
«Действительно, чего ее понесло к моей матери? Она же знает, что домой я не поеду».
— Между прочим, господин майор, откуда вы-то узнали, что я там?
— Интуиция. А может, и так сказать: мы оберегаем жизнь прапорщика Деака, следим за квартирой его мамочки. Абрикосовая… Настоящая кечкеметская! Божественный напиток. Не удалось нам вывезти из Кечкемета все запасы. А жаль. Я бы русским и одной капли не оставил.
Пьют — определил по наступившей тишине прапорщик.
— Где вы научились так хорошо говорить по-венгерски, господин майор?
— У меня мать венгерка. Видите, Анита, какая интересная штука наша германо-венгерская дружба. Будто роковая страсть. Перемешались в ней и любовь и ненависть. И вот так мы, немцы и венгры, и любим друг друга и ненавидим уже много веков! В оперативных сводках читаю: «В стране царит антигерманское настроение. Нас ненавидят!» Да чепуха все это, ерунда! Когда ненавидят — убивают! Народ в ненависти за оружие берется. Возьмите Польшу, Францию, Югославию. Там нас действительно ненавидели и ненавидят. А венгры в чем-то даже восхищаются нами. И потому у нас и нет проблем с ними.
— Вы же оккупировали нашу страну.
— А Европу мы разве не оккупировали? Человек, Анита, который не умеет страстно и искренне ненавидеть, и любить не способен по-настоящему.
«Что ж, он прав, — думал Деак, — к сожалению, прав. Только не пойму, зачем он завел эту дискуссию с Анитой?»
— Господин майор, я с удовольствием послушаю ваши историко-философские рассуждения, но только как-нибудь в другой раз. Я знаю, вы не затем посетили меня. Но я устала, уже поздно…
— Ну а что с теми двумя жидами?
— Не знаю, о чем вы.
— Я говорю о профессоре Шааше и его жене.
Деак вздрогнул. Он прижался головой к стене. Значит, Анита не провокатор? У нее и в мыслях не было обмануть меня?
— Не знаю я никаких Шаашей, — послышался голос девушки.
— Шааши во всем признались. Его и жену арестовали в семь часов, а прапорщика Деака — за полчаса до этого! Есть у вас что-нибудь сообщить мне в связи с этим? — Голос Мольке был теперь резким, грубым.
Деак весь похолодел. Он вдруг отчетливо увидел взаимосвязь событий. Значит, Мольке перехитрил и Аниту? Какое счастье, что все так обернулось и он может слышать их разговор. Конечно, положение от этого не стало проще, но сейчас для него нет ничего важнее, чем знать, что Анита не предательница! И он вновь почувствовал себя сильным, вновь поверил в свое умение и ловкость.
Снова послышался голос Мольке:
— Если вы не станете мне отвечать, через две минуты я отдам приказ расстрелять вашего отца. — Девушка молчала. Словно окаменев, стоял за шкафом Деак. Он слышал, как Мольке подошел к телефону, снял трубку.
— Господин майор, вы не можете быть таким бессердечным. Ведь у вас тоже есть родители.
— Лирика! Вы обманули меня. Врали, водили за нос. Деак мне давно признался, что он коммунист, советский разведчик. И вы тоже знали об этом. Скрывали подлую измену вашего жениха. Ну, чего же вы молчите?
Он принялся стучать по телефонному аппарату.
— Вы перерезали шнур?!
— Да! Еще днем! Потому что не хотела говорить с вами. Ни говорить, ни встречаться. Я вас всех ненавижу! Ненавижу! Теперь могу вам в глаза сказать: убивайте! — Анита не плакала. В голосе ее звенела страсть, ненависть, негодование, ярость.
Волнение Деака все нарастало, и вдруг им овладело трезвое спокойствие. Нужно действовать. Сейчас речь уже идет о спасении не только Дербиро, но и Аниты.
— Анита, — слышал он голос майора. — Я готов простить вам и этих жидов, и все остальное…
— Что вы хотите?
— Сказать более прямо? Я хочу вас. Вы не глупая девушка, я полагаю. И буду я у вас не первым.
— Не смейте ко мне прикасаться!.. Оставьте…
Теперь до Габора донесся страстный шепот Мольке. Анита в ужасе вскрикнула, принялась звать на помощь, потом опрокинула какой-то стул. Послышался шум неравной борьбы.
Дальше выжидать не имело смысла. Но действовал он с ледяным спокойствием. Молча вышел из засады и встал на пороге соседней комнаты. На тахте девушка отчаянно боролась с гестаповцем.
— Добрый вечер, — громко сказал он, не вынимая руку из кармана. Мольке испуганно выпустил из рук свою жертву, поднялся и изумленно уставился на Деака. Он хорошо видел, что прапорщик держит руку в кармане на пистолете.
— Господин прапорщик, что все это значит? — глупо, в явном замешательстве спросил он.
— Успокойся, Анита, — сказал Деак, бросив взгляд на девушку. — Господин майор только пошутил. Он очень любит шутить.
Анита в слезах спрятала лицо в подушку.
— Господин прапорщик…
— Извините, я только хотел вам что-то сказать, — перебил его Деак и шагнул вперед. Он знал, что мог спасти положение только хорошо обдуманной и разыгранной откровенностью. — Господин майор, я знаю, что в течение нескольких недель по вашему приказу за мной ведется слежка. Провокация следует за провокацией. Но вы гонитесь не за преступником, а за своей идефикс. Господин майор, я не тот, за кого вы меня принимаете и кого хотели бы поймать. Вы намереваетесь меня уничтожить, но я не дамся. Я вручил одному человеку на хранение один запечатанный конверт. Если меня случайно пристрелят, или собьет машина, или арестуют — через несколько часов мой рапорт будет в Берлине. Там есть несколько человек, которые знают меня лучше, чем вы или полковник Герман. А невесту свою я очень люблю и прошу вас: оставьте ее в покое.
Деак врал отчаянно, и ложь его звучала убедительно. Голос звенел, а поведение повергло в замешательство даже майора Мольке. Мольке знал, что у Гиммлера есть специальные эмиссары… Такая мысль совершенно выбила его из колеи. Он мог только что-то жалко лепетать, готовый от стыда провалиться сквозь землю.
— Завтра я вам все объясню… Завтра… Спокойной ночи.
Деак слышал, как хлопнула дверь. По спине текли струйки холодного пота. Шатаясь, он дошел до кушетки и, обессиленный, рухнул рядом с рыдающей девушкой.
— О, какой же я сумасшедший! — прошептал он, обнимая ее. — Анита, любимая…
Крепко сжав его в объятиях, она прошептала:
— Что же с нами будет, Габор?
— Не знаю, Анита.
— Чешет, как из пулемета, — отвечал Ковач, доставая из-под стола бутылку. — Поверили, что мы действительно нилашисты. Выпей-ка, сынок! — Прапорщик отклонил приглашение. Ковач, пожав плечами, сделал несколько больших глотков из бутылки красной «Кадарки».
А прапорщик зашагал по комнате. Если его предположение подтвердится, может, даже удастся спасти Дербиро. Только бы Тарноки поскорее пришел. Обычно он никогда не опаздывает. Взяв со стенки висевшую на гвозде гитару, Деак провел пальцами по струнам.
— Где это вы гитару достали?
Ковач отер губы тыльной стороной ладони.
— Фаркаш раздобыл. Это когда мы нилашистский патруль стали изображать, я ему и говорю: «Ребята, а ведь настоящие нилашисты иногда должны и грабить. И по шее дать. Несильно, понятно, но все-таки». Ты со мной согласен?
— Но зачем же ты Тарпатаки так по скуле двинул?
— Там другое дело, — возразил старик. — Такому дерьму не жалко.
Деак сел к столу, уронил голову в ладони. Его мысли были об Аните. Горькие, обидные мысли: не хочу я ее любить, не хочу! — повторял он, как ему казалось, про себя.
— Чего не хочешь? Говорить со мной? — услышал он вдруг старого Ковача.
— Да нет, устал я, дядя Ковач.
— Мы сейчас все устали. — Ковач подошел к чугунке, поворошил кочергой.
— Но я совсем по-другому устал, — возразил Деак и закрыл глаза. — Здесь, внутри ноет. Бежать хочется куда глаза глядят. А этот Мольке уставился на меня, будто ему все как есть обо мне известно. Я уж и так и эдак, отшучивался, притворялся. А у самого холодный пот по спине ручьями. Боюсь я.
— Не боятся только дураки, сынок. — Ковач пересел поближе к Деаку, обнял его за плечи. — Ты что же думаешь, я не боюсь? Жена там одна, детишки опять же…
Деак открыл глаза, благодарно посмотрел на поросшего колючей щетиной старого металлиста, на суровые черты его лица.
— Что же вы делаете, чтоб не бояться?
— А, разное. Накануне, как идти на задание — молюсь. Ну ты, говорю я, старый бог, если я из этого дельца выскочу живым, тогда поверю, что ты есть. Разумеется, все это я ему говорю по-латыни, чтобы он понял.
На лице Деака мелькнула усталая улыбка.
Ковач встал, закинул за спину автомат и пошел проверить охрану.
— Взгляни там, — крикнул ему вдогонку Деак, — записала свои показания девица Моргош?
Псевдогоспожа Шааш на самом деле была не кто иная, как дочь агента по продаже книг Белы Моргоша. Деак и его люди «не поверили» Тарпатаки на слово, что он агент гестапо, потребовали доказательств. И теперь Тарпатаки и девица наперебой доказывали свою связь с нацистами.
Деак на несколько коротких минут задремал. Проснулся, когда в комнату в сопровождении Ковача вошел Тарноки, за ним шла слежка, но ему удалось «оторваться».
Разговор получился совсем коротким. Деак сидел понуря голову. Ведь в том, что Анита изменница, теперь он убедился сам.
— Когда ты намерен выполнить приказ? — спросил его Тарноки.
— Сейчас, — отвечал Деак, поднимаясь.
— Не спеши. Пока не надо. Мы не можем рисковать возможностью освободить Дербиро.
— Именно поэтому и нужно выполнить приказ сейчас, — мрачно возразил прапорщик. — Через час Анита встречается с Мольке. Этой их встрече нужно помешать.
— Он прав, — подтвердил Ковач. — С предателями разговор должен быть короткий.
Тарноки не возражал.
— Только осторожно, Габор. Без лишнего шума. Думай о собственной безопасности.
Он пожал Деаку руку. Прапорщик посмотрел на часы.
— Дербиро удастся спасти только в том случае, если мы каким-то образом выведем его из здания. — Он перевел разговор на Дербиро, чтобы отогнать от себя мысли об Аните. — Я сейчас спущусь в котельную и поговорю с этой девицей Моргош. Надо кое-что разузнать у нее. И если подтвердится мое предположение, мы выручим Дербиро.
— Ну что ж, иди поговори, — согласился Тарноки. — Но не забывай об Аните. Послушай, может, лучше, если мы поручим это дело с девушкой товарищу Ковачу?
— Нет, я кашу заварил, мне ее и расхлебывать, — возразил Деак.
Если бы они знали, как тяжело было у него сейчас на душе, они наверняка не отпустили его.
Одевшись, Деак спустился в котельную.
Ева Моргош спокойно спала на куче одеял. Он разбудил девушку. Ева сонными глазами посмотрела на прапорщика и не сразу поняла, где она. Только узнав Деака, улыбнулась ему с надеждой на лице.
— Мне бы домой пора, — сказала она, — отец уже наверняка волнуется.
— Я думаю, Ева, — негромко промолвил Деак, — что вы уже больше никогда не увидите своего отца. И никого другого. — Девушка с расширенными от страха зрачками уставилась на Деака. А когда он объяснил, что она и доктор Тарпатаки находятся в руках борцов Сопротивления, то разрыдалась, принялась умолять сохранить жизнь, говоря, что готова искупить свою вину и сделать все, что прикажут.
— Поверьте, — повторяла она, — я не по своей воле стала шпионкой. Я же ненавижу нацистов!
— Рассказывайте все откровенно, и я попытаюсь спасти вам жизнь.
Девушка, захлебываясь слезами, принялась рассказывать.
Но время торопило, ему нужно было отправляться к Аните. Деак сказал Еве Моргош, что верит ей, и велел записать ее показания.
— А сейчас мне нужно от вас одно письмо. Напишите своему отцу.
Ева беспрекословно выполнила, просьбу Деака. Несколько минут спустя он уже шагал по улице с письмом Евы Моргош в кармане.
Аниты еще не было дома. Никем не замеченный, он проник в квартиру, предварительно тщательно осмотревшись, не прячутся ли где поблизости люди Мольке. Он зажигать свет не стал. Включив карманный фонарик, осмотрел всю комнату. Нелегко ему было думать о том, что через несколько минут он должен увидеть женщину, которую любил, нет, все еще любит.
И он решил: он даст ей возможность бежать! А Дербиро, что будет с ним? Деак взвесил все шансы и принялся в уме просчитывать различные варианты его побега. В передней стукнула дверь. К счастью, он сразу же расслышал веселый голос Мольке. У Деака было в распоряжении ровно столько времени, чтобы проскользнуть в спальню и спрятаться там в углу, за шкафом. Дверь осталась открытой. Так что Габор мог отчетливо слышать каждое слово, каждый шорох. Мысленно похвалил себя за то, что не снял плаща и не повесил его в передней. Дышал едва слышно. Рука стискивала пистолет. Вот уж на что не рассчитывал, так это попасть в западню! Кто же знал, что Мольке сам придет на квартиру к Аните?! «Если несчастная выболтает в разговоре с Мольке правду, стреляю немедленно, — решил он. — Но тогда придется прикончить и Мольке. После чего останется один-единственный способ освободить Дербиро — это штурмовать вооруженной группой дяди Ковача здание гестапо. Очень рискованная затея: здание охраняют отчаянные головорезы из эсэсовцев, они-то дешево свою жизнь не продадут».
В соседней комнате включили радио. Передавали хорошо знакомую «Лили Марлен». Деаку были отчетливо слышны шаги Аниты по комнате: вот она достает из серванта бутылки с напитками.
— Очень мило, что вы слушаете Берлин, но сейчас радио мне мешает. Сейчас я хочу слышать вас, — послышался вкрадчивый голос Мольке.
Раздался негромкий смех Аниты, потом наступила тишина. Радио выключили.
— Уж не собираетесь ли вы ухаживать за мною, господин майор? Вы же знаете, у меня ведь жених есть.
Какой спокойный голос, подумал Деак. Хороша невеста, нечего сказать!
— Да садитесь же вы. Кстати, где ваш жених?
— Не знаю. Наливайте. Это абрикосовая. Слышала, что водку вы любите абрикосовую.
Деак напряженно вслушивался в их разговор. Вот Мольке наливает рюмки. Хорошо бы он потом задремал от выпитого. Снова заговорила Анита:
— Я поехала к его матери, но там его нет.
«Действительно, чего ее понесло к моей матери? Она же знает, что домой я не поеду».
— Между прочим, господин майор, откуда вы-то узнали, что я там?
— Интуиция. А может, и так сказать: мы оберегаем жизнь прапорщика Деака, следим за квартирой его мамочки. Абрикосовая… Настоящая кечкеметская! Божественный напиток. Не удалось нам вывезти из Кечкемета все запасы. А жаль. Я бы русским и одной капли не оставил.
Пьют — определил по наступившей тишине прапорщик.
— Где вы научились так хорошо говорить по-венгерски, господин майор?
— У меня мать венгерка. Видите, Анита, какая интересная штука наша германо-венгерская дружба. Будто роковая страсть. Перемешались в ней и любовь и ненависть. И вот так мы, немцы и венгры, и любим друг друга и ненавидим уже много веков! В оперативных сводках читаю: «В стране царит антигерманское настроение. Нас ненавидят!» Да чепуха все это, ерунда! Когда ненавидят — убивают! Народ в ненависти за оружие берется. Возьмите Польшу, Францию, Югославию. Там нас действительно ненавидели и ненавидят. А венгры в чем-то даже восхищаются нами. И потому у нас и нет проблем с ними.
— Вы же оккупировали нашу страну.
— А Европу мы разве не оккупировали? Человек, Анита, который не умеет страстно и искренне ненавидеть, и любить не способен по-настоящему.
«Что ж, он прав, — думал Деак, — к сожалению, прав. Только не пойму, зачем он завел эту дискуссию с Анитой?»
— Господин майор, я с удовольствием послушаю ваши историко-философские рассуждения, но только как-нибудь в другой раз. Я знаю, вы не затем посетили меня. Но я устала, уже поздно…
— Ну а что с теми двумя жидами?
— Не знаю, о чем вы.
— Я говорю о профессоре Шааше и его жене.
Деак вздрогнул. Он прижался головой к стене. Значит, Анита не провокатор? У нее и в мыслях не было обмануть меня?
— Не знаю я никаких Шаашей, — послышался голос девушки.
— Шааши во всем признались. Его и жену арестовали в семь часов, а прапорщика Деака — за полчаса до этого! Есть у вас что-нибудь сообщить мне в связи с этим? — Голос Мольке был теперь резким, грубым.
Деак весь похолодел. Он вдруг отчетливо увидел взаимосвязь событий. Значит, Мольке перехитрил и Аниту? Какое счастье, что все так обернулось и он может слышать их разговор. Конечно, положение от этого не стало проще, но сейчас для него нет ничего важнее, чем знать, что Анита не предательница! И он вновь почувствовал себя сильным, вновь поверил в свое умение и ловкость.
Снова послышался голос Мольке:
— Если вы не станете мне отвечать, через две минуты я отдам приказ расстрелять вашего отца. — Девушка молчала. Словно окаменев, стоял за шкафом Деак. Он слышал, как Мольке подошел к телефону, снял трубку.
— Господин майор, вы не можете быть таким бессердечным. Ведь у вас тоже есть родители.
— Лирика! Вы обманули меня. Врали, водили за нос. Деак мне давно признался, что он коммунист, советский разведчик. И вы тоже знали об этом. Скрывали подлую измену вашего жениха. Ну, чего же вы молчите?
Он принялся стучать по телефонному аппарату.
— Вы перерезали шнур?!
— Да! Еще днем! Потому что не хотела говорить с вами. Ни говорить, ни встречаться. Я вас всех ненавижу! Ненавижу! Теперь могу вам в глаза сказать: убивайте! — Анита не плакала. В голосе ее звенела страсть, ненависть, негодование, ярость.
Волнение Деака все нарастало, и вдруг им овладело трезвое спокойствие. Нужно действовать. Сейчас речь уже идет о спасении не только Дербиро, но и Аниты.
— Анита, — слышал он голос майора. — Я готов простить вам и этих жидов, и все остальное…
— Что вы хотите?
— Сказать более прямо? Я хочу вас. Вы не глупая девушка, я полагаю. И буду я у вас не первым.
— Не смейте ко мне прикасаться!.. Оставьте…
Теперь до Габора донесся страстный шепот Мольке. Анита в ужасе вскрикнула, принялась звать на помощь, потом опрокинула какой-то стул. Послышался шум неравной борьбы.
Дальше выжидать не имело смысла. Но действовал он с ледяным спокойствием. Молча вышел из засады и встал на пороге соседней комнаты. На тахте девушка отчаянно боролась с гестаповцем.
— Добрый вечер, — громко сказал он, не вынимая руку из кармана. Мольке испуганно выпустил из рук свою жертву, поднялся и изумленно уставился на Деака. Он хорошо видел, что прапорщик держит руку в кармане на пистолете.
— Господин прапорщик, что все это значит? — глупо, в явном замешательстве спросил он.
— Успокойся, Анита, — сказал Деак, бросив взгляд на девушку. — Господин майор только пошутил. Он очень любит шутить.
Анита в слезах спрятала лицо в подушку.
— Господин прапорщик…
— Извините, я только хотел вам что-то сказать, — перебил его Деак и шагнул вперед. Он знал, что мог спасти положение только хорошо обдуманной и разыгранной откровенностью. — Господин майор, я знаю, что в течение нескольких недель по вашему приказу за мной ведется слежка. Провокация следует за провокацией. Но вы гонитесь не за преступником, а за своей идефикс. Господин майор, я не тот, за кого вы меня принимаете и кого хотели бы поймать. Вы намереваетесь меня уничтожить, но я не дамся. Я вручил одному человеку на хранение один запечатанный конверт. Если меня случайно пристрелят, или собьет машина, или арестуют — через несколько часов мой рапорт будет в Берлине. Там есть несколько человек, которые знают меня лучше, чем вы или полковник Герман. А невесту свою я очень люблю и прошу вас: оставьте ее в покое.
Деак врал отчаянно, и ложь его звучала убедительно. Голос звенел, а поведение повергло в замешательство даже майора Мольке. Мольке знал, что у Гиммлера есть специальные эмиссары… Такая мысль совершенно выбила его из колеи. Он мог только что-то жалко лепетать, готовый от стыда провалиться сквозь землю.
— Завтра я вам все объясню… Завтра… Спокойной ночи.
Деак слышал, как хлопнула дверь. По спине текли струйки холодного пота. Шатаясь, он дошел до кушетки и, обессиленный, рухнул рядом с рыдающей девушкой.
— О, какой же я сумасшедший! — прошептал он, обнимая ее. — Анита, любимая…
Крепко сжав его в объятиях, она прошептала:
— Что же с нами будет, Габор?
— Не знаю, Анита.
9
Была уже полночь. За два последних часа произошло многое. Во-первых, майору Мольке доложили, что одна из групп капитана Шимонфи, сделав внезапный налет, разгромила в двадцать два ноль-ноль ячейку Сопротивления, на улице Кирай. Один убитый, трое арестованных. Майор Мольке приказал следователю допросить задержанных, а капитану Шимонфи — установить личность убитого.
В 23:30 лейтенант Таубе доложил, что нашли тело Эгона Тарпатаки. Агента гестапо неизвестные повесили на дереве у Вацского шоссе.
Несколькими минутами позже позвонил полковник Герман и поинтересовался, как дела с Ландышем. Мольке неохотно отвечал, что все в порядке, и уже завтра в полночь он положит на стол полковнику показания Ференца Дербиро и Габора Деака. Доложив так, он, надо сказать, теперь не настолько, как еще утром, был уверен в этом.
Тем временем Бела Моргош, агент по торговле книгами, волнуясь, ожидал возвращения дочери, и только этим волнением можно объяснить, что ему сегодня не везло в шахматы. Его партнер Лайош Бобиташ, старый оценщик из ломбарда, атаковал все яростнее и в надежде на скорую победу весело посмеивался. И вдруг старик помрачнел, сказал, что ему, мол, не хотелось вмешиваться в дела господина Моргоша, но он не может скрыть свой страх за него. Однажды вечером один из жильцов своими глазами видел, как Ева раздавала коммунистические листовки. Ну к чему эта бравада? Ни к чему! Русские выиграют войну и без помощи господина Моргоша. Господин Моргош один раз уже поиграл в политику, и, как говорится, результат на лице: вернулся с Донского фронта без одного глаза. Моргош терпеливо слушал поучения старика, затем объяснил ему:
— Я не мещанин, у меня принципы, убеждения.
Неожиданно раздался резкий звонок в дверь. Моргош, уже намеренный по-отечески пожурить, Еву, пошел открывать дверь. Каково же было его удивление, когда в проеме распахнутой двери вместо Евы он увидел незнакомца. Это был Габор Деак. Впрочем, на сей раз прапорщик представился Палом Кезди и сказал, что пришел с письмом от Евы. Предчувствуя недоброе, Моргош все же провел гостя в комнату, а дядюшку Лайоша вежливо выпроводил домой.
— Меня ищут, господин Моргош, — окинув оценивающим взглядом крепкую фигуру одноглазого Моргоша, сказал Деак, когда они остались одни. — Ева сказала, что я мог бы переночевать у вас. Впрочем, она обо всем написала в письме.
Он протянул Моргошу конверт. Тот разорвал его.
— Цепочка золотая там еще должна быть.
— Да, я вижу, — подтвердил Моргош, внимательно читая письмо. — Консьержка вас не спросила: к кому вы?
— Ее о чем-то расспрашивал нилашистский патруль. А я тем временем в подъезд. Незаметненько.
Моргош смущенно переступал с ноги на ногу, не зная, что же делать. В конце концов он предложил гостю рюмку коньяку и сказал, что тот может переночевать в меньшей комнате. Деак разыгрывал из себя перепуганного, преследуемого человека.
— Откуда вы?
— Встреча у меня была назначена с одним человеком, а его застрелили. Поджидали-то меня. Кто-то выдал нацистам место явки. К сожалению, в городе так и кишат шпики.
Моргош выпил рюмку залпом.
— Чего ж тут удивляться? — сказал он. — У немцев вековые традиции агентурной работы… Мерзкая жизнь, товарищ. Нацисты проникли уже и в само движение Сопротивления. — Моргош потрогал черную повязку на месте левого глаза. — После войны нам долго придется ломать голову, выясняя, кто же был шпиком.
— Ничего, рано или поздно мы их всех выловим. По ту сторону фронта уже некоторых прихлопнули.
Моргош посмотрел на Деака. В его глазах поблескивал странный огонек.
— А вы оттуда пришли? С той стороны? — Прапорщик кивнул головой. — И что же, просто так взяли и прихлопнули? Без всякого суда-следствия?
— Эх, когда там с ними цацкаться, — махнул Деак рукой.
— Но это же глупо, товарищ Кезди. — Моргош наклонился вперед, схватил прапорщика за руку. — Может быть, ни в чем не повинных людей застрелили? А настоящие предатели притихли, попрятались.
— Надолго ли? Рано или поздно их предательство ведь тоже вскроют.
Моргош уставился в пространство, долго молчал, затем, словно самому себе, пробормотал:
— Есть такие предательства, которые вовек не всплывут. Взять, к примеру, вашего напарника. Кто его предал? — Лицо Моргоша было бледным, руки дрожали.
Деак пригубил коньяк.
— Этого я еще не знаю, — сказал он и осторожно поставил рюмку на стол.
— А кто меня предал?
— Вас тоже? — Деак с интересом глянул в лицо Моргошу.
— В сорок втором, под Коротояком. В штрафной роте служил как политически неблагонадежный. Нацисты внедрили к нам своего агента. А мы как раз бежать собирались. Кто-то донес. И погнали нас всех на минное поле. Только втроем мы и остались в живых. Двое моих товарищей умерли потом в госпитале в Киеве. А я вот без глаза остался. Так кто же был предателем? Как узнать?
Деак, не отвечая, покрутил в руке пешку.
— Ну так кто же? — громко повторил одноглазый.
Прапорщик пронзительно взглянул на него.
— Вы, Бела Моргош! Это вы предали своих товарищей.
В наступившей тишине слышалось лишь негромкое тиканье стенных часов. Моргош судорожно вцепился пальцами в крышку стола. Из горла у него вырвался хрипящий голос:
— Что, что вы сказали? — Он хотел подняться, но строгий голос прапорщика остановил его:
— Не двигаться, буду стрелять. Хватит ломать комедию, Бела Моргош. Не один вы уцелели после вашего предательства. Остались в живых еще и Ференц Дербиро и Ласло Деак. Только вы об этом не знали, потому что вас загодя ловко вывел из игры Мольке: когда штрафная рота должна была погибнуть на минном поле, Бела Моргош вдруг «захворал сыпным тифом».
— Кто вы такой? — пролепетал Моргош, и лицо его исказила гримаса страха.
— Я Габор Деак. А из Белы Моргоша тогда, — продолжал прапорщик, — получился нацистский шпик по кличке Лоза. Скольких людей продали вы нацистам с того дня?
Моргош взвыл протестуя.
— Ни одного, клянусь, ни одного! Мольке дал о себе знать весной этого года. Но я никого не выдал.
— А Ференца Дербиро?
— Прошу вас, умоляю, выслушайте меня! — Моргош уже не говорил, а шептал: — На прошлой неделе ко мне пришел неизвестный. Сказал: Лаци и Фери живы. Явятся ко мне по паролю «Будапешт». Я подумал, что это очередная провокация Мольке. И спокойно рассказал ему все. Ведь я-то знал, что Лаци и Фери погибли. Точно. От Дербиро с того самого дня нет ни слуху ни духу.
— Нет, потому что три дня назад Мольке арестовал его. А брата моего старшего не успел, потому что он к вам не заходил. А вы негодяй! Вы предали своих товарищей, заставили стать полицейской овчаркой собственную дочь.
— Нет, это не я, это Мольке. Это он заставил мою дочь пойти в шпики. Где моя дочь?
— Она в руках бойцов Сопротивления. — Деак вынул из кармана пистолет. Дослал патрон в патронник. Моргош, скованный ужасом, не шевелясь смотрел на оружие, на хладнокровно действующего Деака.
— Чего вы хотите от меня?
Деак встал.
— Привести в исполнение приговор.
Моргош истерически зарыдал.
— Нет, нет, я хочу жить! Жить!..
В этот миг взвыла сирена воздушной тревоги.
В 23:30 лейтенант Таубе доложил, что нашли тело Эгона Тарпатаки. Агента гестапо неизвестные повесили на дереве у Вацского шоссе.
Несколькими минутами позже позвонил полковник Герман и поинтересовался, как дела с Ландышем. Мольке неохотно отвечал, что все в порядке, и уже завтра в полночь он положит на стол полковнику показания Ференца Дербиро и Габора Деака. Доложив так, он, надо сказать, теперь не настолько, как еще утром, был уверен в этом.
Тем временем Бела Моргош, агент по торговле книгами, волнуясь, ожидал возвращения дочери, и только этим волнением можно объяснить, что ему сегодня не везло в шахматы. Его партнер Лайош Бобиташ, старый оценщик из ломбарда, атаковал все яростнее и в надежде на скорую победу весело посмеивался. И вдруг старик помрачнел, сказал, что ему, мол, не хотелось вмешиваться в дела господина Моргоша, но он не может скрыть свой страх за него. Однажды вечером один из жильцов своими глазами видел, как Ева раздавала коммунистические листовки. Ну к чему эта бравада? Ни к чему! Русские выиграют войну и без помощи господина Моргоша. Господин Моргош один раз уже поиграл в политику, и, как говорится, результат на лице: вернулся с Донского фронта без одного глаза. Моргош терпеливо слушал поучения старика, затем объяснил ему:
— Я не мещанин, у меня принципы, убеждения.
Неожиданно раздался резкий звонок в дверь. Моргош, уже намеренный по-отечески пожурить, Еву, пошел открывать дверь. Каково же было его удивление, когда в проеме распахнутой двери вместо Евы он увидел незнакомца. Это был Габор Деак. Впрочем, на сей раз прапорщик представился Палом Кезди и сказал, что пришел с письмом от Евы. Предчувствуя недоброе, Моргош все же провел гостя в комнату, а дядюшку Лайоша вежливо выпроводил домой.
— Меня ищут, господин Моргош, — окинув оценивающим взглядом крепкую фигуру одноглазого Моргоша, сказал Деак, когда они остались одни. — Ева сказала, что я мог бы переночевать у вас. Впрочем, она обо всем написала в письме.
Он протянул Моргошу конверт. Тот разорвал его.
— Цепочка золотая там еще должна быть.
— Да, я вижу, — подтвердил Моргош, внимательно читая письмо. — Консьержка вас не спросила: к кому вы?
— Ее о чем-то расспрашивал нилашистский патруль. А я тем временем в подъезд. Незаметненько.
Моргош смущенно переступал с ноги на ногу, не зная, что же делать. В конце концов он предложил гостю рюмку коньяку и сказал, что тот может переночевать в меньшей комнате. Деак разыгрывал из себя перепуганного, преследуемого человека.
— Откуда вы?
— Встреча у меня была назначена с одним человеком, а его застрелили. Поджидали-то меня. Кто-то выдал нацистам место явки. К сожалению, в городе так и кишат шпики.
Моргош выпил рюмку залпом.
— Чего ж тут удивляться? — сказал он. — У немцев вековые традиции агентурной работы… Мерзкая жизнь, товарищ. Нацисты проникли уже и в само движение Сопротивления. — Моргош потрогал черную повязку на месте левого глаза. — После войны нам долго придется ломать голову, выясняя, кто же был шпиком.
— Ничего, рано или поздно мы их всех выловим. По ту сторону фронта уже некоторых прихлопнули.
Моргош посмотрел на Деака. В его глазах поблескивал странный огонек.
— А вы оттуда пришли? С той стороны? — Прапорщик кивнул головой. — И что же, просто так взяли и прихлопнули? Без всякого суда-следствия?
— Эх, когда там с ними цацкаться, — махнул Деак рукой.
— Но это же глупо, товарищ Кезди. — Моргош наклонился вперед, схватил прапорщика за руку. — Может быть, ни в чем не повинных людей застрелили? А настоящие предатели притихли, попрятались.
— Надолго ли? Рано или поздно их предательство ведь тоже вскроют.
Моргош уставился в пространство, долго молчал, затем, словно самому себе, пробормотал:
— Есть такие предательства, которые вовек не всплывут. Взять, к примеру, вашего напарника. Кто его предал? — Лицо Моргоша было бледным, руки дрожали.
Деак пригубил коньяк.
— Этого я еще не знаю, — сказал он и осторожно поставил рюмку на стол.
— А кто меня предал?
— Вас тоже? — Деак с интересом глянул в лицо Моргошу.
— В сорок втором, под Коротояком. В штрафной роте служил как политически неблагонадежный. Нацисты внедрили к нам своего агента. А мы как раз бежать собирались. Кто-то донес. И погнали нас всех на минное поле. Только втроем мы и остались в живых. Двое моих товарищей умерли потом в госпитале в Киеве. А я вот без глаза остался. Так кто же был предателем? Как узнать?
Деак, не отвечая, покрутил в руке пешку.
— Ну так кто же? — громко повторил одноглазый.
Прапорщик пронзительно взглянул на него.
— Вы, Бела Моргош! Это вы предали своих товарищей.
В наступившей тишине слышалось лишь негромкое тиканье стенных часов. Моргош судорожно вцепился пальцами в крышку стола. Из горла у него вырвался хрипящий голос:
— Что, что вы сказали? — Он хотел подняться, но строгий голос прапорщика остановил его:
— Не двигаться, буду стрелять. Хватит ломать комедию, Бела Моргош. Не один вы уцелели после вашего предательства. Остались в живых еще и Ференц Дербиро и Ласло Деак. Только вы об этом не знали, потому что вас загодя ловко вывел из игры Мольке: когда штрафная рота должна была погибнуть на минном поле, Бела Моргош вдруг «захворал сыпным тифом».
— Кто вы такой? — пролепетал Моргош, и лицо его исказила гримаса страха.
— Я Габор Деак. А из Белы Моргоша тогда, — продолжал прапорщик, — получился нацистский шпик по кличке Лоза. Скольких людей продали вы нацистам с того дня?
Моргош взвыл протестуя.
— Ни одного, клянусь, ни одного! Мольке дал о себе знать весной этого года. Но я никого не выдал.
— А Ференца Дербиро?
— Прошу вас, умоляю, выслушайте меня! — Моргош уже не говорил, а шептал: — На прошлой неделе ко мне пришел неизвестный. Сказал: Лаци и Фери живы. Явятся ко мне по паролю «Будапешт». Я подумал, что это очередная провокация Мольке. И спокойно рассказал ему все. Ведь я-то знал, что Лаци и Фери погибли. Точно. От Дербиро с того самого дня нет ни слуху ни духу.
— Нет, потому что три дня назад Мольке арестовал его. А брата моего старшего не успел, потому что он к вам не заходил. А вы негодяй! Вы предали своих товарищей, заставили стать полицейской овчаркой собственную дочь.
— Нет, это не я, это Мольке. Это он заставил мою дочь пойти в шпики. Где моя дочь?
— Она в руках бойцов Сопротивления. — Деак вынул из кармана пистолет. Дослал патрон в патронник. Моргош, скованный ужасом, не шевелясь смотрел на оружие, на хладнокровно действующего Деака.
— Чего вы хотите от меня?
Деак встал.
— Привести в исполнение приговор.
Моргош истерически зарыдал.
— Нет, нет, я хочу жить! Жить!..
В этот миг взвыла сирена воздушной тревоги.
10
Этой ночью майор Мольке почти не спал, если вообще можно назвать сном те несколько часов, которые он провел в беспокойной дремоте.
В ту же ночь он вызвал к себе лейтенанта Таубе.
— У нас осталось 23 часа, господин лейтенант, — сказал он. — И я хотел бы знать, что вы об этом думаете.
Усталый Таубе, не очень соображая, о чем речь, сонно смотрел на майора.
— Дело становится все более запутанным, — пояснил майор. Изменяя привычке, Мольке закурил сигару, попыхтел, будто старенький барин, зябко кутаясь в домашний халат. — Этот Деак или преданнейший наш друг, или гениальнейший вражина, какого я когда-либо встречал. Он, оказывается, обнаружил наше подслушивающее устройство! Так-то вот, господин лейтенант! Ну, что бы вы сделали на моем месте?
Таубе сонно зевнул и улыбнулся.
— Понятия не имею. Меня смущает, что все поведение Деака, каждое его слово — все искренне. Я сейчас попытаюсь поразмышлять вслух, господин майор. — Мускулы его лица напряглись. — Если мы арестуем Деака без всяких доказательств, у нас останется одна-единственная возможность — физическое принуждение. А где гарантия, что под пытками он даст показания? Я что-то в это мало верю. А если мы его до смерти забьем, чего мы достигнем? Унесет свою тайну в могилу. Я лично подождал бы с арестом, попробовал бы собрать хоть малость доказательств.
— Но как? Наружное наблюдение не дало ничего. И вообще все наши акции до сих пор терпели крах. — Мольке зябко передернул плечами.
— Господин майор, — задумчиво проговорил Таубе, — Ландыш и его группа, насколько мне известно, получили задание: не считаясь с жертвами, высвободить Дербиро. Если Деак то же самое, что Ландыш, то ему должно быть известно, что завтра после полуночи Дербиро расстреляют. Значит, им нужно действовать немедленно. Я бы спокойно подготовился и ждал. И не к чему больше выбивать силой показания из Дербиро…
— Но почему вы поступили бы так?
— По многим причинам. Если Дербиро погибнет во время пыток, Ландыш узнает об этом, и они отменят запланированную операцию по его освобождению. Мы же потеряем возможность собрать доказательства. Я перестал бы пока избивать Дербиро еще и потому, что вдруг понадобится способный действовать Дербиро… А Деака убедил бы в нашем доверии к нему, искренне рассказал бы, почему мы его подозревали, а сам тем временем усилил бы наблюдение за ним. Кроме того, я удвоил бы охрану здания.
Мольке посмотрел вслед ползшей от его сигары змейке дыма. Что ж, пожалуй, Таубе прав. Умный парень, убедительно аргументирует.
— Хорошо, — согласился майор. — Давайте подождем. И знаете что, Таубе? Завтра я приглашу Деака в ресторан «Семь князей». Вместе с Шимонфи. За банкетным столом мы помиримся.
Мольке попрощался с Таубе и снова лег, но его мучили глупые кошмары, и он то и дело просыпался.
Утром его разбудил Курт, отчаянно тряся за плечи. Инстинктивно Мольке взглянул на часы. Было уже около десяти. Он чувствовал себя усталым, невыспавшимся. Прежде чем выслушать донесение Курта, он, позевывая, подошел к телефону и позвонил капитану Шимонфи. Приятным дружеским тоном он пригласил его на обед и попросил передать такое же приглашение прапорщику Деаку.
Шимонфи обрадованно поблагодарил за приглашение, затем доложил, что отправляет Деака в Андялфельд — расследовать дело об убийстве Тарпатаки. Он нашел кое-какие следы и, возможно, с их помощью обнаружит убийц.
— Очень хорошо, — одобрил его действия Мольке. — Но условьтесь с прапорщиком, что в два часа ровно он должен прибыть в отдельный кабинет в ресторане «Семь князей». А сами вы, дорогой Шимонфи, продолжайте разработку группы Сопротивления с улицы Кирай. Алло! А снимки с убитого сделаны?
— Разумеется. Я перешлю их вам, господин майор.
— Спасибо. Значит, встречаемся на обеде. Желаю успеха. — Он положил трубку и, еще раз сонно зевнув, повернулся к Курту. — Ну? Есть какие-то новости?
Размеренным голосом Курт доложил, что с минуты на минуту должен приехать полковник Герман, а потому было бы хорошо, если господин майор поторопится с одеванием. Ванну он уже приготовил. А десять минут назад пришел и попросил принять его господин по фамилии Лоза. Он ожидает в зеленой комнате. Провели его сюда незаметно. Так что никто не знает, что он здесь.
В ту же ночь он вызвал к себе лейтенанта Таубе.
— У нас осталось 23 часа, господин лейтенант, — сказал он. — И я хотел бы знать, что вы об этом думаете.
Усталый Таубе, не очень соображая, о чем речь, сонно смотрел на майора.
— Дело становится все более запутанным, — пояснил майор. Изменяя привычке, Мольке закурил сигару, попыхтел, будто старенький барин, зябко кутаясь в домашний халат. — Этот Деак или преданнейший наш друг, или гениальнейший вражина, какого я когда-либо встречал. Он, оказывается, обнаружил наше подслушивающее устройство! Так-то вот, господин лейтенант! Ну, что бы вы сделали на моем месте?
Таубе сонно зевнул и улыбнулся.
— Понятия не имею. Меня смущает, что все поведение Деака, каждое его слово — все искренне. Я сейчас попытаюсь поразмышлять вслух, господин майор. — Мускулы его лица напряглись. — Если мы арестуем Деака без всяких доказательств, у нас останется одна-единственная возможность — физическое принуждение. А где гарантия, что под пытками он даст показания? Я что-то в это мало верю. А если мы его до смерти забьем, чего мы достигнем? Унесет свою тайну в могилу. Я лично подождал бы с арестом, попробовал бы собрать хоть малость доказательств.
— Но как? Наружное наблюдение не дало ничего. И вообще все наши акции до сих пор терпели крах. — Мольке зябко передернул плечами.
— Господин майор, — задумчиво проговорил Таубе, — Ландыш и его группа, насколько мне известно, получили задание: не считаясь с жертвами, высвободить Дербиро. Если Деак то же самое, что Ландыш, то ему должно быть известно, что завтра после полуночи Дербиро расстреляют. Значит, им нужно действовать немедленно. Я бы спокойно подготовился и ждал. И не к чему больше выбивать силой показания из Дербиро…
— Но почему вы поступили бы так?
— По многим причинам. Если Дербиро погибнет во время пыток, Ландыш узнает об этом, и они отменят запланированную операцию по его освобождению. Мы же потеряем возможность собрать доказательства. Я перестал бы пока избивать Дербиро еще и потому, что вдруг понадобится способный действовать Дербиро… А Деака убедил бы в нашем доверии к нему, искренне рассказал бы, почему мы его подозревали, а сам тем временем усилил бы наблюдение за ним. Кроме того, я удвоил бы охрану здания.
Мольке посмотрел вслед ползшей от его сигары змейке дыма. Что ж, пожалуй, Таубе прав. Умный парень, убедительно аргументирует.
— Хорошо, — согласился майор. — Давайте подождем. И знаете что, Таубе? Завтра я приглашу Деака в ресторан «Семь князей». Вместе с Шимонфи. За банкетным столом мы помиримся.
Мольке попрощался с Таубе и снова лег, но его мучили глупые кошмары, и он то и дело просыпался.
Утром его разбудил Курт, отчаянно тряся за плечи. Инстинктивно Мольке взглянул на часы. Было уже около десяти. Он чувствовал себя усталым, невыспавшимся. Прежде чем выслушать донесение Курта, он, позевывая, подошел к телефону и позвонил капитану Шимонфи. Приятным дружеским тоном он пригласил его на обед и попросил передать такое же приглашение прапорщику Деаку.
Шимонфи обрадованно поблагодарил за приглашение, затем доложил, что отправляет Деака в Андялфельд — расследовать дело об убийстве Тарпатаки. Он нашел кое-какие следы и, возможно, с их помощью обнаружит убийц.
— Очень хорошо, — одобрил его действия Мольке. — Но условьтесь с прапорщиком, что в два часа ровно он должен прибыть в отдельный кабинет в ресторане «Семь князей». А сами вы, дорогой Шимонфи, продолжайте разработку группы Сопротивления с улицы Кирай. Алло! А снимки с убитого сделаны?
— Разумеется. Я перешлю их вам, господин майор.
— Спасибо. Значит, встречаемся на обеде. Желаю успеха. — Он положил трубку и, еще раз сонно зевнув, повернулся к Курту. — Ну? Есть какие-то новости?
Размеренным голосом Курт доложил, что с минуты на минуту должен приехать полковник Герман, а потому было бы хорошо, если господин майор поторопится с одеванием. Ванну он уже приготовил. А десять минут назад пришел и попросил принять его господин по фамилии Лоза. Он ожидает в зеленой комнате. Провели его сюда незаметно. Так что никто не знает, что он здесь.