Беркли Энтони. Второй выстрел

   - Вот как? Так, значит, вы допускаете, что это впечатление могло быть ошибочным?
   - Нет,- неохотно ответил Джон,- не совсем. Однако я думаю, что оно вполне могло быть преувеличенным. Давайте я вам лучше расскажу, что его вызвало. Как вы помните, побеседовав с вами, инспектор снова вызвал меня не сомневаюсь, исключительно с целью проверки ваших показаний, и я уверен, что у него осталось много открытых вопросов даже после нашего разговора. Он много спрашивал о ваших отношениях с Эриком, и это показалось мне плохим знаком.
   - Что же вы ему сказали?
   - Да ничего особенного: я сказал, что вы едва знали друг друга.
   - А имя мисс Верити при этом не упоминалось?
   - Разумеется, нет, по крайней мере мной,- сказал Джон, испытывая явную неловкость.- Я намерен передать остальным, чтобы они тоже ни слова не говорили о ней и... и о вас тоже.
   По мере того как смущение Джона росло, пропорционально возрастало и мое хладнокровие. Я с любопытством отметил про себя этот интересный факт.
   - Да уж. это было бы не лишним. Вы ведь прекрасно знаете, почему я при всех проявлял интерес к мисс Верити. Исключительно по слезной просьбе Этель. Думаю, будет справедливо, если остальные получат об этом правильное представление. Если полиция пронюхает об этом, она тут же сделает вполне очевидные выводы, и мне будет невероятно сложно потом ее переубедить.
   - Конечно я это сделаю,- пробормотал Джон.- Видит бог, это меньшее, что мы вам должны.
   - Джон,- не выдержал я,- вы что, в самом деле верше, что это я убил Скотт-Дейвиса? Нет, серьезно?
   Но Джон не шел на прямой разговор.
   - Раз вы говорите, что не делали этого, то, конечно пет, - вывернулся он.
   - А есть ли мне хоть какой-то смысл убеждать вас, что я этого не делал?
   Джон вдруг усмехнулся.
   - Знаете что, Сирил, не важно, делали вы это или нет, но, возможно, вы заметили, что я сегодня откупорил бутылочку восемьдесят седьмого года. Не стану уточнять, по какому случаю, просто констатирую факт. И по этому поводу я выпью с вами еще по бокальчику. За ваше здоровье, Сирил Пинкертон, и пусть оно всегда будет отличным!- Необычайно жизнерадостная речь для Джона.
   Но я еще не закончил. Остался последний вопрос:
   - Ладно, Джон, тогда вместо этого просто скажите мне: вы действительно... не могу подобрать другого слова - в гаком восторге от того, что Скотт-Дейвис мертв?
   Джон сразу посерьезнел и снова стал таким, каким я привык его видеть.
   - Послушайте, Сирил, я не сентиментален. Я не подписывался под этой современной белибердой о священной неприкосновенности человеческой жизни. Древние правильнее подходили к этому вопросу. Человеческая жизнь считалась ими священной только в том случае, если она представляла ценность для общества. А если обществу того требовалось, то даже такая жизнь скорее могла быть принесена в жертву, чем сохранена. Они не ходили вокруг да около, а тут же без лишних рассуждений отбирали ее. Так что. даже если наши современные гуманисты и могут найти что-то священное в жизни развратника, мота и профессионального совратителя, я не могу. Есть отдельные мужчины, да и женщины тоже (таких немного, согласен, но они есть), кого следовало бы на законных основаниях убивать на месте, и Скотт-Дейвис был одним из них. Я не собираюсь опускаться до банального лицемерия и делать вид. что хоть каплю сожалею о том, что оборвалась жизнь, не только не представлявшая ни малейшей ценности для общего дела, но и положительно опасная для него. Поэтому. Сирил, если уж вам хочется услышать это от меня - да, безусловно, я в восторге от того, что Скотт-Дейвис мертв!
   - Помилуйте, Джон,- сказал я полушутя, потому что он выглядел так угнетающе серьезно,- вот уж не думал. что вы принимаете общественное благо так близко к сердцу. Должно быть, вы замаскировавшийся социалист.
   Он немного расслабился.
   - Само собой. Я закоренелый консерватор, а это означает, что я больший практик социализма, чем все теоретики, вместе взятые. Допили свой портвейн? Тогда давайте перейдем в другую комнату.
   Однако в то время как Джон успел пройти через холл в гостиную, мне не суждено было добраться до благословенного убежища. В холле нетерпеливо топтался де Равель, и, как только мы показались из гостиной, он тут же направился к нам.
   - Пинкертон, могу я пригласить вас на пару слов?
   - Разумеется,- ответил я, не скрывал удивления. - А что случилось?
   - Давайте выйдем в сад на минутку.
   Увидев, что Джон задержался в дверях гостиной, я кивнул ему, чтобы он не ждал меня и шел дальше. Мне совершенно не понравился безапелляционный тон де Равеля, но лучше было все-таки выслушать, что он собирался сказать. Я последовал за ним.
   Был ясный вечер, еще не совсем стемнело, и я без труда видел де Равеля, быстрым шагом идущего впереди меня по садовой дорожке. Все в нем выдавало страшное возбуждение. Я не мог представить, что же он хотел мне сообщить.
   Он поджидал меня в проходе между кустами напротив дома, и, должен сказать, вся эта ситуация живо напомнила мне другой вечер - казалось, такой далекий, хотя на самом деле прошло всего сорок восемь часов,- когда точно так же меня ждал здесь Эрик Скотт-Дейвис.
   Де Равель не стал тратить время на прелюдии и сразу перешел к делу.
   - Слушайте-ка, Пинкертон,- сказал он низким, неприятным голосом, а его маленькие черные усики буквально задрожали от злости.- Слушайте, какого черт вы суете свой нос в мои дела и нагло отбираете мою работу?
   - Дорогой мой де Равель,- только и мог возразить я, ошеломленный его напором, - я не имею не малейшего понятия, о чем идет речь.
   - Я вам не "дорогой де Равель",- почти рычал он.- Не прикидывайтесь, будто не понимаете, что я имею в виду. После того как моя жена сочла возможным выставить себя на посмешище сегодня утром, я думаю, мне не требуется ничего объяснять, и так все ясно.
   Я пытался было изобразить возмущенный протест, по он резко прервал меня. Его лицо было искажено от ярости, и в этот момент он был просто дикарем, и никем другим. Внешний лоск самообладания, воспитания и цивилизованных манер слетел с него и уступил место бешеным эмоциям, которым он позволил полностью завладеть собой.
   Ею лицо резко приблизилось к моему.
   - Что, черт побери, вы о себе вообразили, застрелив эту свинью? Это должно было стать моей работой. Вас-то это каким боком касается? Да я вас...- Он буквально задохнулся от возмущения.
   В течение этой отвратительной сцены я, как мог, старался держать себя в руках, хотя, признаюсь, тоже едва не вышел из себя. Я коротко сказал ему, что подобное предположение не только ошибочно, но и оскорбительно для меня, и что я не желаю больше ничего слышать о его личных проблемах.
   Мой спокойный отпор, кажется, слегка охладил его пыл. Он в упор посмотрел на меня, все еще тяжело дыша, а потом издал короткий смешок.
   - Что ж, прекрасно, значит, вы в него не стреляли. Это был несчастный случай, а вы (по чистой случайности, конечно) стояли себе поблизости. Но, знаете ли, Пинкертон, что сделано, то сделано, и теперь будьте добры пожинать последствия. Только не ждите никакой помощи от меня. О, не надо делать такое обеспокоенное лицо, я не собираюсь вас подставлять и тому подобное. У благородного человека есть свои правила, и он их придерживается, даже если это касается проныры вроде вас, который лезет не в свое дело и мешает людям постоять за свою честь. Но не надейтесь на мою поддержку пальцем не пошевельну для вас, что бы пи случилось.- И он один устремился к дому, все еще кипя от негодования.
   Я с беспокойством смотрел ему вслед. Он был в опасном настроении. К тому же де Равель оказался вовсе не таким тупицей, каким я его воображал. Тем утром он все отлично понял, однако - должно быть, нечеловеческим усилием скрыл страшное открытие под своим обыкновенным циничным зубоскальством. А в действительности он сам собирался убить Скотт-Дейвиса! Его фактически избавили от необходимости совершать убийство - и никакой благодарности. То, что он вынашивал такие нелепые чувства по отношению ко мне, не имело особого значения: враждебность де Равеля, будь она тайной или явной, никоим образом не могла мне повредить. Но вот что касается его жены, безопасно ли было подпускать его к ней в подобном настроении? Едва ли.
   Я подошел к окну гостиной и, сумев привлечь внимание Джона, жестами вызвал его на улицу, где я изложил ему суть нашей примечательной беседы с де Равелем. Джон пообещал принять меры, чтобы хоть этой ночью оградить миссис де Равель от опасности. Поскольку это требовало по-новому распределить спальни, он опять вернулся в дом, чтобы предупредить Этель. Я задержался в саду, наслаждаясь прохладой и уединением.
   Уже стемнело. Прислонившись к дереву, я настолько погрузился в свои мысли, что почувствовал присутствие другого человека рядом со мной, только когда чья-то рука внезапно сжала мою. Я сильно вздрогнул и обернулся рядом со мной стояла Аморель в темно-зеленом платье.
   - Пинки,- прошептала она настойчиво,- мне необходимо кое-что у вас спросить. Не сердитесь на меня, мне это очень нужно.
   - Конечно не буду сердиться,- мягко ответил я.
   - Скажите, вы...- тут она запнулась. - Вы ужасно любите Эльзу, да?
   - Право, Аморель, неужели вам это так важно знать?
   - Да... о да! Конечно очень важно. Разве вы сами не понимаете?
   На мгновение я подумал, что бедная девушка повредилась умом из-за пережитого шока и вообразила, что по уши влюблена в меня. Но ничто на её лице, обращенном ко мне, не указывало на это. На нем читались волнение, страх, нервное напряжение, даже отчаяние - по не безумие, нет.
   - Должен признаться, не понимаю,- сказал я уже более добродушно,почему вы спрашиваете о таких вещах.
   - Потому что я должна знать. Просто должна Пожалуйста, скажите мне, Пинки, вы ведь любите ее, правда?
   - Ну, если вам так необходимо знать,- ответил я, слегка сбитый с толку ее внезапной озабоченностью моими чувствами к мисс Верити,- нет, я ее не люблю.
   Она отпрянула назад, как будто я чем-то испугал ее.
   - Ох, Пинки...- тихо простонала она и стала нащупывать в кармане свой платок.
   - Девочка моя,- растерянно сказал я,- что все это значит?
   - Это значит... значит, вы сделали это не для нее. Вы сделали это... из-за того, что я вам наговорила сегодня утром. Боже мой, Пинки, ведь это я - я заставила вас это сделать!
   Думаю, вполне простительно, что я начал проявлять некоторые признаки раздражения.
   - Вы что, обвиняете меня, будто я застрелил вашего кузена, Аморель?едко поинтересовался я.- Потому что, если так, позвольте вам сообщить, что я не стрелял в него ни из-за вас, ни из-за мисс Верити, ни из-за де Равеля, ни из-за кого другого. По сути дела, хоть мне и жаль разочаровывать вас и всех остальных, но я вообще в него не стрелял.
   Аморель с сомнением посмотрела на меня.
   - Нет? Впрочем, вы бы вряд ли признались мне, даже если бы это сделали, не так ли? И все же... я знаю, что говорю ужасные вещи, но стресс уже позади, и... и я рада! Если это сделали вы, я бы хотела поблагодарить вас. Но раз уж это не вы...
   Ее голос затих. Еще мгновение она выжидающе смотрела на меня, как будто предполагала, что я скажу ей что-нибудь, но я молчал. Тогда она развернулась и медленно пошла обратно в дом.
   Я был обескуражен значительно сильнее, чем могло показаться со стороны. По-видимому, никто из окружающих не испытывал ни малейшего сомнения в том, что, оставив миссис Фицвильям, я спустился в лес и хладнокровно застрелил Эрика Скотт-Дейвиса. Ни для кого это не было секретом. Что-либо отрицать было бесполезно, любые мои возражения просто игнорировались. Это было невыносимо!
   Вдруг из темноты отделился чей-то силуэт и двинулся ко мне.
   - Мистер Пинкертон,- произнес глубокий, дрожащий от волнения голос.- Я слышала все, что вы сказали Аморель. Вам не удалось ее обмануть. А меня тем более. Зачем вы убили моего любовника, мистер Пинкертон?
   Не стыжусь признаться, на этот раз я просто опрометью кинулся в дом.
   Глава 8
   Расскажу вкратце, что происходило на следующий день. Меня самого инспектор не вызвал, хотя и провел несколько бесед, значимость которых для меня станет очевидна позже. Вместо того чтобы выслушивать личное мнение заинтересованных лиц, полиция потратила большую часть дня на поиски вещественных доказательств на месте гибели Скотт-Дейвиса (я не хотел бы, подобно некоторым авторам, вызвать предвзятость у читателей, называя его "местом преступления").
   Меня так и тянуло пойти за полицейскими к поляне у ручья и понаблюдать за их действиями из укрытия. Однако, поразмыслив, я решил, что, если они заметят, как я шпионю за ними из-за кустов, это только усугубит мое положение, и здравый смысл взял верх над опасным желанием. Кроме того, Джон в некотором роде пользовался доверием полицейских и был приглашен сопровождать их, поэтому я рассчитывал позже подробно расспросить его обо всех находках, если таковые обнаружатся.
   Нетрудно представить, в каком неловком положении я оказался. За исключением мисс Верити, все недвусмысленно дали мне попять, что не сомневаются в моей причастности к смерти Эрика. Правда, у каждого их них это вызывало отнюдь не осуждение, а скорее противоположные чувства, но меня такая ситуация вовсе не радовала. Но что я мог поделать? Ничего, по-видимому, оставалось только ждать. Ждать, пока полиция узнает, на кого падает всеобщее подозрение - а рано или поздно она непременно узнает. И что тогда будет? Я снова и снова повторял себе то, что, в общем-то, соответствовало действительности,- полиция никогда не арестовывает по такому серьезному обвинению на основании одного лишь подозрения оно должно быть подкреплено вескими доказательствами. Если же в наличии имеется лишь предполагаемый мотив преступления и возможность его совершения, то этого недостаточно. В данном случае внезапное появление таких неоспоримых улик представлялось весьма сомнительным, однако меня это слабо утешало. Я чувствовал себя так, будто стоял на краю пропасти, не имея возможности отступить назад и при этом отлично понимая, что в конце концов земля непременно уйдет у меня из-под ног.
   Утром я попытался развеять свои мрачные предчувствия, прогулявшись вниз к небольшой бухте, где речка впадала в море, но на этот раз даже прекрасный пейзаж не смог, как обычно, завладеть моим вниманием. Непосредственно у границ принадлежащих Джону земель я мимоходом заметил рыбака, терпеливо сидящих) с удочкой на берегу. Я сам не рыбачу, но даже моих скромных познаний в этом виде спорта было достаточно, чтобы понять, что этот человек еще меньше смыслил в рыбалке. У него на крючке даже не болтался червячок, и уж точно он не пытался ловить на муху, а вместо этого сидел на берегу на раскладном стульчике, на виду у всех рыб, какие только могли водиться в нашей речке, и наблюдал за поплавком, танцующим в быстром течении на мелководье - другими словами, он и не пытался удить!
   Я тут же потерял интерес к нему, презрительно обозвал про себя тупым бездельником, поленившимся узнать хоть что-то о том виде спорта, которым пытался заниматься, и отправился своей дорогой. Пройдя еще около мили, я решил присесть и буквально через силу попытался заставить себя любоваться открывающимся передо мной видом. Когда-то это было моим любимым местом отдыха, и я вспомнил, что в последний раз сидел здесь в компании Эльзы Верити. Не скажу, что в тот момент мне хотелось бы видеть ее рядом - она была единственной, кто еще не предъявил мне страшного обвинения, а в её случае оно наверняка сопровождалось бы истерикой. Оставалось лишь надеяться, что столь чудовищная мысль просто не придет к ней в голову. А пока что ее долгое отсутствие было для меня большим облегчением.
   Бросив случайный взгляд на реку, я заметил выше по течению того же забавного рыбака, который поставил свой стульчик за изгибом реки, где он имел шанс остаться незамеченным мною. Он опять сосредоточенно удил на мелководье, уставившись на свой дурацкий поплавок. В тот момент мне совершенно не хотелось видеть других людей (этот рудимент животного инстинкта, доставшийся нам, без сомнения, от наших предков-обезьян, возможно, свидетельствует о том, что они не отличались общительностью). Поэтому я встал и скрылся за следующим изгибом реки. Обходя его, я оглянулся назад. Рыбак поспешно собирал свой нехитрый инвентарь.
   Не требовалось даже большой остроты ума (которой, смею надеяться, я обладаю), чтобы понять - за мной следили. Я был "под колпаком".
   Что ж, этого следовало ожидать. Я не хотел, чтобы это досадное обстоятельство помешало мне продолжить моцион, который мне явно требовался. Я завершил прогулку к побережью, посидел на берегу пару минут, украдкой бросив взгляд через плечо на вершину скалы, и отправился обратно в имение завтракать.
   Вымыв руки в ванной, я случайно обнаружил, что у меня нет чистого носового платка, и отправился за ним в свою комнату. Прядок в мелочах - это одна из моих слабостей (если можно так назвать столь полезную привычку), поэтому, где бы я ни останавливался, я всегда хранил свои платки и чистые воротнички в одном и том же ящике комода, а именно в правом верхнем: платки аккуратной стопочкой справа, мягкие воротнички - в остальной части ящика спереди, а крахмальные воротнички - за ними. Теперь же, открыв этот самый ящик, я сразу заметил, что один жесткий воротничок лежит впереди, в следующий момент я обнаружил, что стопка носовых платков, которую я неизменно укладываю параллельно стенкам ящика, была немного сдвинута вбок.
   Сначала я решил было, что любопытная горничная поинтересовалась содержимым ящика. Затем я почувствовал укол подозрения и быстро проверил остальные ящики. Сомнений не было - все в них было слегка, но все же заметно смещено. Кто-то рылся в моих вещах.
   Сам не знаю почему, но меня внезапно охватило острейшее, до дрожи в коленях, чувство тревоги, а во рту вдруг пересохло. Я отлично знал, что делал и что не делал, и рассудком понимал, что, сколько бы полиция не рылась в моих вещах, это не может мне повредить: разумеется, ничего компрометирующего они там все равно не могли бы найти. Впоследствии было довольно поучительно вспоминать, как слепой ужас на мгновение вытеснил сознание и логику и как на одну-две секунды врожденный подсознательный страх перед полицией полностью сковал меня.
   Через минуту я взял себя в руки и спустился к завтраку.
   После еды я воспользовался случаем, чтобы расспросить Джона об утренних новостях.
   Оказалось, что инспектор попытался проследить путь Эрика от той поляны, где мы его оставили, до места, где он был обнаружен, по безрезультатно. Дождя не было уже целую неделю, и поэтому земля была твердой. Никаких следов не осталось, и даже тот след, который я предположительно оставил, когда перетаскивал Эрика с центра поляны во время спектакля, тоже был едва различим. А смятая трава, сломанные стебли папоротника и тому Подобное в изобилии были везде вокруг, как на тропинке, где лежал Скотт-Дейвис, так и на маленькой поляне. Инспектор с отвращением заметил, что все выглядит так, будто здесь успело потоптаться стадо коров, а Джон смутил его, ответив, что как раз оно здесь и потопталось, поскольку коровы ходят на водопой к реке и в жаркие дни обычно проводят некоторое время в тени на берегу, блуждая по окрестностям. Инспектор тут же прекратил поиски улик. Итак, получилось, что полиция даром потратила все утро у реки (и не только там, подумал я, вспоминая беспорядок в своем комоде).
   Вероятно, мне следовало упомянуть, что первая половина утра ушла на опрос домашней прислуги, но Джон считал, что от нее вряд ли можно было услышать что-то ценное для следствия. Только позднее я узнал, насколько далеко от истины было это предположение.
   - А как там де Равель?- спросил я.- Все в порядке?
   Джон кивнул.
   - Судя по всему, да. Они с женой прошлой ночью спали в разных комнатах, и, конечно, так будет и дальше. Но, по словам Этель, опасаться нечего. Она вчера вечером тактично поговорила с Сильвией, и та ей доверительно рассказала, что они с мужем уже давно поговорили начистоту, и его гнев был обращен против Эрика, а вовсе не против нее.
   - Довольно странно,- прокомментировал я.
   - Не думаю. Вспомните, де Равель француз, а им свойственно преклонение перед истинной любовью. Сильвия откровенно сказала ему, что страстно любит Эрика, и он тут же ей все простил. Думаю также, что для него было настоящим ударом узнать, что она любит не его самого, но вы же знаете, он всегда возводил ее на пьедестал, поэтому все, что бы она ни сделала - даже измена,принимается им беспрекословно.
   - Не сказал бы, что я понимаю такие отношения, но это, конечно, еще не основание, чтобы их осуждать. В таком случае, если миссис де Равель смогла убедить его, что это настоящая любовь, почему он так возненавидел Эрика? Вчера вечером мы имели возможность в этом убедиться. Он просто был вне себя от ненависти.
   - Да просто он не верил, что Эрик испытывал к ней хоть что-то похожее на любовь Еще одна победа, новый экземпляр для коллекции, только и всего. Только представьте себе, как Поль мог воспринять такое надругательство над его богиней. Вообще-то,- добавил Джон очень серьезно,- я совсем не удивлюсь, если Сильвия сама прямо сказала ему об этом или, по крайней мере, ясно намекнула. Отлично понимая, к чему это может привести.
   Я присвистнул.
   - Вы понимаете, к чему клоните, Джон? Вы же намекаете, что миссис де Равель намеренно подтолкнула мужа к убийству.
   Джон стал еще серьезнее.
   - Знаю. И я не стал бы отметать такую возможность. Вспомните, это случилось после оглашения помолвки; а мое мнение таково, что Сильвия не остановилась бы ни перед чем - абсолютно ни перед чем,- чтобы не дать Эрику уйти к Эльзе под самым ее носом. Это было бы смертельным ударом по ее самолюбию, а для женщин типа Сильвии самолюбие - это святая святых.
   Я снял пенсне и протер его носовым платком. Как я заметил, это стало моим привычным жестом, чисто от нервов, когда я обдумывал важную фразу.
   - И после чего,- сказал я медленно,- Эрика застрелили.
   Джон уловил в моих словах подспудный вопрос.
   - Нет,- быстро ответил он,- не после, а во время чего. Этот разговор произошел, когда они оставили вас и Эрика, чтобы пойти туда, где им полагалось ждать, и до того, как они вернулись в дом. То есть фактически тогда, когда, как предполагалось, наши "детективы" должны были вести расследование и когда Эрика застрелили.
   Значение его слов дошло до меня.
   - Так эти двое не были поодиночке?- воскликнул я.- Они были вместе? Тогда у них есть взаимное алиби?
   - Есть,- мрачно подтвердил Джон.- Есть алиби. Иначе...
   Ему не требовалось закапчивать предложение, все было ясно и так. Иначе, подразумевал Джон, он мог бы с большей готовностью поверить в мою непричастность. Досадно...
   Последовало минутное молчание, поскольку я почувствовал необходимость собраться с мыслями.
   - А полиция знает?- спросил я потом.
   - Вряд ли. Думаю, Поль не собирается об этом говорить, чтобы не возник неприятный вопрос относительно того, почему они были вместе. Нет никакой необходимости, как вы понимаете, сейчас ворошить этот скандал, по крайней мере вовлекать в него полицию."
   - Ну, разумеется,- сказал я, возможно, с большим сарказмом, чем следовало бы в подобных обстоятельствах, полиции, конечно, необходимо знать о моих предполагаемых, но на самом деле несуществующих мотивах для убийства Скотт-Дейвиса, зато о вполне реальных мотивах де Равеля ей сообщать совершенно ни к чему.
   - Но если де Равель не мог его застрелить?
   - Мы исходим только из слов его жены,- с сарказмом заметил я. Сейчас я готов признать, что мне, пожалуй, не следовало делать подобных комментариев, но читатель должен помнить, что все это время я находился в отчаянном положении утопающего, хватающегося за соломинку.
   Лицо Джона приняло одно из его самых упрямых выражений.
   - А вот я, например, готов верить ее слову. Кстати, я полагал, Сирил, что все сказанное сейчас останется между нами. Я доверил вам чужой секрет, просто потому что думал, что в создавшемся положении эта информация может оказаться для вас полезной.
   - Само собой,- ответил я довольно натянуто,- вы можете не беспокоиться, я не собираюсь ничего разглашать.
   Я даже не стал подчеркивать, что, в то время как он с готовностью принимал на веру слова миссис де Равель, моим словам он отказывался верить. При других обстоятельствах я счел бы это в высшей степени оскорбительным.
   Впрочем, я больше и не пытался отстаивать перед ним свого невиновность. Казалось, что каким-то чудовищным образом мы пришли к молчаливому соглашению о том, что ответственность за смерть Скотт-Дейвиса лежала на мне, и, поскольку дальнейшее отрицание не имело бы большего веса, чем прежде, я счел ниже своего достоинства продолжать что-то доказывать.
   Вместо этого я спросил:
   - Где же они были? У бассейна или...
   - У бассейна,- лаконично ответил Джон.- Знаете, мне пора идти. Я обещал зайти к инспектору после обеда.
   Я кивнул, спешно обдумывая все услышанное.
   Кажется, я еще не перечислял те места, где должны были находиться участники нашего спектакля после сцены убийства и куда они на самом деле (или предположительно) отправились после того, как Эрик Скотт-Дейвис и я отыграли свою партию. Учитывая последующие события, этот аспект приобретает большое значение, поэтому лучше было немедленно его прояснить. Конечно, инспектор должен был располагать этой информацией.
   Как я уже упоминал, все должны были разойтись по одному, чтобы никто из участников не мог предоставить алиби другому и тем помочь нашим "детективам". Еще буквально несколько минут назад я был уверен, что все так и сделали, и поэтому когда на смену фальшивой смерти пришла настоящая, эта задуманная в шутку помеха стала вполне реальной. Итак, по сценарию было предусмотрено следующее: де Равель должен был находиться у бассейна, упражняясь в нырянии - ему это на удивление хорошо удавалось, миссис де Равель должна была загорать в укрытии образованном кольцом густого кустарника и молодых деревьев, которое Джон специально высадил для этой цели на склоне над бассейном. Аморель, предположительно, должна была лежать с книгой на подстилке по другую сторону дома, в зарослях папоротника и дрока, откуда открывался вид на море; это место было известно как Вересковое поле. Джон должен был бродить где-нибудь по лесу с ружьем, двигаясь по направлению к низине и выискивая кроликов, Эльза Верити должна была собирать колокольчики в лесу, а Этель должна была направляться к ней, но по дороге наткнуться на труп и поднять тревогу, как я уже говорил.