Работа шла, девушки набирались опыта. В госпитале постоянно работали один-два врача - британцы, американцы, индийцы, пакистанцы и даже, случалось, китайцы, но всем им приходилось оставлять национальные, расовые и политические предрассудки за воротами; нередко они навсегда там и оставались. Религиозная практика здесь не запрещалась, и, соответственно, никаких требований по переходу из одной веры в другую не выдвигалось. Но горе тому священнослужителю, который захотел бы сделать мусульманина из буддиста, или методиста из индуиста. Будь он белым, черным или серым в крапинку, лететь ему отсюда вверх тормашками, даже не успев понять, что, собственно, произошло.
Индийское правительство оборудовало им операционную, пакистанцы не захотели отстать и подарили госпиталю электрогенератор и оборудование для рентгеновского кабинета. Каждая сторона претендовала на то, что госпиталь расположен на их территории, в этом им не уступали заполонившие Тибет китайцы. Именно это, а также запутанный клубок границ вокруг Кашмирского выступа, служили источником вооруженных столкновений.
Девушки либо не знали, либо не интересовались принадлежностью этой территории. Их точку зрения вполне разделяли больные, которых они лечили. Короче говоря, это был оазис доброй воли и благоразумия в океане всеобщего безумия. Если нарисованный мною портрет Клер напоминает нечто среднее между Флоренс Найтингейл и доктором Швейцером, мне остается только принести свои извинения, поскольку она совсем на них не походила.
Мы проехали под аркой ворот, и молодой одноногий индус, местный служитель, вышел навстречу с папкой для бумаг, опираясь на костыль. Он поинтересовался нашими именами и симптомами заболевания. Обычно, чтобы попасть сюда, больше ничего другого не требовалось. Я назвал вымышленные имена и сообщил, что у моего спутника серьезные проблемы с желудком, ему приходится усаживаться раз по пять каждый час за ближайшим придорожным камнем, чтобы облегчиться.
Сафараз с кислым видом выслушал мои излияния - ему трудно было найти что-нибудь героическое в обычной дизентерии. Но он вошел в роль, вздыхая и так ерзая в седле, что нас сразу отправили в приемный покой, не забыв объяснить, где можно напоить пони. Можно было понять, что здесь приветствуют наше желание при отъезде внести хоть какую-нибудь плату за лечение. Ну, а если это нам не по силам, то да пребудет с нами Аллах Всемилостивый.
Со времени моего последнего визита хозяйство разрослось. Палаты, как и раньше, находились в основном здании, но теперь к нему пристроили два крыла, с караван-сараем для семей пациентов, а также прачечной, пекарней и рядом кухонь, способных удовлетворить требования всех религий. Мне говорили, что все это выросло на пожертвования Йева Шалома.
Мы поставили наших пони в стойла, и я оставил их на попечение Сафараза, предварительно разъяснив ему симптомы и возможные последствия заболевания, которое он вполне мог подцепить в инфекционном отделении. Во дворе можно было наблюдать привычную для этих мест картину: толпились убогие, хромые и прочие калеки, разбавленные изрядной толикой симулянтов и бездельников.
Я замотал тюрбаном лицо и время от времени трогал пальцами щеку, как будто страдал от зубной боли. Мне хотелось увидеть Клер и убедиться, что все в порядке. Только увидеть и ничего больше. Потом нужно было найти Уэйнрайта и с наступлением темноты вызвать его на переговоры. Оставалось надеяться, что после распоряжения Гаффера у него хватит здравого смысла вернуться с нами обратно. В противном случае его придется связать и доставить к Гафферу тюком, предоставив тому самому с ним заниматься. Мне определенно не хотелось участвовать в последующих событиях.
Во мне закипало раздражение. Зачем Уэйнрайту потребовалось втягивать Клер в свои дела? Как глубоко она в них запуталась? Может ли она рассчитывать на свою безопасность после нашего отъезда? Гарантирована ли её безопасность сейчас?
Уэйнрайт и возможные для него последствия в случае предательства или самовольного выхода за рамки своей компетенции не интересовали меня ни в малейшей степени. Мы все зависим от обстоятельств. Такие случаи бывали уже не раз и с обеих сторон. В прошлом мне самому приходилось пару раз иметь дело с предателями. Термин "торпедирование", как мы называем возмездие, заимствован из жаргона старых чикагских банд. Я не любил его тогда и не полюблю в будущем, но сон из-за этого терять не намерен. Чего стоит жизнь одного изменника, даже если остаются сомнения в его виновности, против пятидесяти или больше жизней наших агентов?
Мысли путались. Я оправдывал убийство и в то же время строил совершенно нереальные планы его возвращения, чтобы оставить всю грязную работу кому-нибудь еще. И все ради девушки, которая несколько лет назад указала мне на дверь... Тем более, что скорее всего мне с ней уже никогда не доведется увидеться. Что, черт побери, это значит? Делай. Получи. Забудь.
И тут я увидел её. Клер вышла из небольшой пристроенной к зданию палаты и заперла за собой дверь. Это сразу бросилось в глаза. Палата была примечательна тем, что её матовые стекла закрывали прутья решеток. Видимо, там держали буйных пациентов. Клер этого терпеть не могла и шла на такие меры только если больные представляли опасность для себя и окружающих.
С ней был высокий, светловолосый мужчина в таком же, как у нее, белом халате. Они прошли от меня на расстоянии не больше фута, бегло беседуя по-немецки. Свое дорогостоящее образование Клер получила в Швейцарии и прекрасно говорила по - немецки и по-французски.
Проходя мимо, Клер бросила на меня рассеянный взгляд, на мое перекошенное от боли лицо, скрытое обмотанным вокруг него концом тюрбана. Она совсем не изменилась. Роскошные иссиня-черные волосы откинуты за спину и туго стянуты на затылке. Но мне было известно, что одно движение руки, развязывающей ленту, даст волю этому великолепию. Ослепительное солнце и суровые гималайские ветры не смогли иссушить её безупречную кожу, а напряженная работа, похоже, помогла сохранить удивительную стройность фигуры. Нет, она ни капли не изменилась.
Они направились в центральный корпус, где размещались основные палаты, и обогнули здание, в котором находилось её собственное жилье, примыкавшее к комнатам для приезжавших врачей. Несомненно, Уэйнрайт скрывается где-то там. Добраться до него будет нелегко - пациентов в такие места не пускают. Это единственная привилегия, которой пользовался персонал. Вне своего жилья они принадлежали госпиталю, но в свободное время их покой находился под защитой этого правила, которое Клер яростно отстаивала.
Я продолжил свой неторопливый обход, который привел меня к палате для буйных, и там лицом к лицу столкнулся с громадным сикхом, который буквально материализовался из небытия. Он положил мне на плечо тяжелую руку и предложил убраться вон. Мне меньше всего хотелось угодить в переделку, но для мусульманина-пенджабца безропотно отказаться от своих намерений - вещь почти немыслимая, так что я смахнул его руку и сделал несколько грубых намеков по поводу его происхождения, потом кое-что добавил, но только для проформы.
Одним прыжком он загородил мне дорогу, рука его стремительно скользнула под грубую шерстяную рубашку. Из-под неё сикх не достал ничего более устрашающего, чем небольшой свисток, но при этом мне удалось заметить тонкий ремень наплечной кобуры. Все ещё сыпля оскорблениями, я дал задний ход, вернулся в караван-сарай, сел в угол и решил обдумать сложившуюся ситуацию.
Я помнил этого сикха со времени своего последнего визита. Он появился здесь почти с момента основания госпиталя, но в качестве пациента. Во время драки его буквально искромсали на куски. Здесь сикха изрядно подлатали, вернули к жизни и оставили при госпитале. Он был фанатически предан не только лично Клер, но и всему заведению. Но причем здесь оружие? Это совсем на неё не похоже. Оружие, как и политические пристрастия, всегда оставались за воротами госпиталя. Сама мысль, что Клер придет в голову поставить вооруженную охрану к пациенту, пусть даже с психическими отклонениями, казалась невероятной. Но вооруженный сикх бдительно нес свою службу, а свисток напоминал о том, что он мог в любую минуту получить подкрепление.
Кого или что ему приходилось охранять? Неужели там скрывался Уэйнрайт? Я его нигде не видел, в комнате Клер он остановиться не мог, поэтому в тот момент это казалось мне вполне разумным выводом. Нужно обязательно проверить это место, а лучше оба. Задача представлялась довольно нелегкой.
Сафараз не знал, чем себя занять. А праздность не была его стихией. Патаны вообще не подходят на роль созерцателей собственного пупка. Сначала я заставил его почистить пони и привести в порядок сбрую, затем отправил купить еды. Ничего другого придумать мне не удалось.
Неподалеку от пекарни он принялся пялить глаза на какую-то уроженку Тибета и только было собрался форсировать события, как рядом появились её земляки. К счастью, сразу же после приезда я предусмотрительно отобрал у него нож с винтовкой, и это несколько уравняло их шансы. В результате стычка закончилась небольшой трепкой с нанесением некоторого ущерба его самолюбию, что пошло патану только на пользу. Но это привлекло к нам излишнее внимание, и вскоре появилась внушительная депутация работников госпиталя. Наше поведение было признано возмутительным, вследствие чего нас попросили покинуть территорию. Власть, добродетель и общественное мнение были на их стороне, а значит нам пришлось седлать пони и в наступающих сумерках тронуться в путь.
В конце концов мы от этого только выиграли. В госпитале мы были на виду, что здорово ограничивало возможности поиска. Окружавшая местность была мне хорошо знакома ещё с тех пор, когда за нами тут гонялась целая банда. Стены госпиталя вплотную подходили к квартирам персонала, так что проникнуть внутрь особой трудности не представляло.
Мы спускались по тропе, само воплощение оскорбленной невинности, а одноногий привратник посоветовал нам показать свои внутренности ветеринару и оставить в покое настоящих больных, после чего хлопнул за нашей спиной массивной дверью.
Сафараз угрюмо бубнил мне в спину свои соображения. Мы приехали сюда повидать мисс-сахиб, а в результате отсидели задницы в вонючем караван-сарае, терпели оскорбления от неверных, и в конце концов нас как попрошаек вышвырнули на улицу.
Оставалось только благодарить судьбу, что он не видел, каким пинком наградил меня сикх на прощание. Я приказал ему заткнуться, пригрозив оставить на всю ночь сторожить пони.
Стена в высоту не превышала пятнадцати футов, но если мне не изменяла память, её верхняя часть была утыкана битым стеклом. Я встал на плечи Сафараза и набросил на стену овечью шкуру, потом постарался понадежнее зацепиться за самый гребень и вскарабкался наверх. Усевшись на ней верхом, я протянул руку патану, но моя помощь была отвергнута. Он разбежался, сделал эффектный прыжок в стиле коммандос и безо всякой помощи оказался на стене, порезав при этом через тонкие хлопчатобумажные штаны зад. Это меня даже позабавило, поскольку теперь Сафараз получил для своих жалоб более весомый повод, чем моя нерешительность. Вниз мы спустились по бревнам, сваленным в кучу с внутренней стороны стены, и осторожно прокрались к череде освещенных окон по ту сторону узкого дворика.
Первые три принадлежали столовой с простой, но удобной мебелью: обеденный стол местного производства, стулья, камин с горящими поленьями и над ним портрет американки - соучредительницы госпиталя. Она запомнилась мне юркой, жизнерадостной малиновкой с бостонским акцентом и энергией бобра. Однажды ночью она погибла, переводя через границу группу тибетских ребятишек. Это была ещё она из причин, по которой Клер никогда не оставит работу в госпитале.
Немецкий врач, которого мне уже довелось встретить, с книгой в руках удобно расположился на стуле перед огнем, а молодой индус в западной твидовой куртке и слаксах пытался в углу настроить радиоприемник. На улицу едва доносились позывные Радио Дели. Два служителя в белых ширвани накрывали на стол. Четыре обеденных прибора - для этой пары и Клер. Интересно, кто был четвертым участником ужина?
Я двинулся вдоль стены, а Сафараз, наслаждаясь окончанием вынужденного безделья, забыл про свои порезы и снова был начеку. Следующее окно выходило в буфетную, затем два в кухню, после них ещё четыре не были освещены - как мне было известно, там находились незанятые спальни, а Клер занимала комнату на самом углу. Ее окна были закрыты тяжелыми шторами, но кое-что мне удалось разглядеть через небольшой просвет.
Свет был включен, на первый взгляд комната казалось пустой, но неожиданно я увидел Клер. На ней было оранжевое платье, которое я запомнил ещё с прошлого визита - или по крайней мере мне так казалось. Кашемир, мягкий, как шелковая пряжа - превосходный материал, скроенный руками базарного портного, - на ком угодно мог выглядеть просто нелепо, но только не на ней. Возможно, по городским стандартам её гардероб был чересчур скромен. Слаксы и свитера с белым халатом во время работы, которая занимала большую часть её жизни, брюки для верховой езды с рыжеватой тибетской кожаной курткой для поездок. Но в редкие часы, выпадавшие ей перед сном, когда немудреная снедь именовалась ужином, и даже оставаясь наедине с самой собой, она переодевалась в платье, стол сервировался великолепным китайским фарфором и хрустальными бокалами, привезенными из дома в Рамабае.
Нет, Клер совсем не изменилась. Мне хотелось молить Бога, чтобы все осталось в прошлом, а я стоял там, прижавшись носом к оконному стеклу, и надеялся на чудо освобождения от её чар, хотел вновь обрести свободу. Или же наоборот - признать нерушимость связывающих нас чувств, разнести в клочья это чертово окно и шагнуть внутрь - на её условиях, не оставляя возможности увильнуть от ответа.
Но в любом случае было слишком поздно, даже если мне удастся увести отсюда Уэйнрайта. Клер не из тех, кто захочет вернуться и восстановить сожженные мосты, ещё меньше в этом можно было заподозрить меня. Гордость, тщеславие, уязвленное самолюбие - называйте как, черт побери, вам только может взбрести в голову, но нас мучила добрая половина этих пороков. Нет, слишком поздно.
Мне с трудом удалось оторваться от окна. По другую сторону оставались ещё две спальни. Я подкрался и заглянул в окно первой из них. Свет был погашен, но тонкий луч пробивался сквозь открытую в коридор дверь. Комната оказалась пустой. В следующей коренастая женщина средних лет в безвкусном платье в цветочек заканчивала макияж. Она выключила свет и вышла в коридор, а я завершил обход, вернувшись к столовой.
Клер уже входила в комнату, за ней показалась та женщина, а немец за столиком сбоку смешивал джин с тоником. Вся компания в сборе. Уэйнрайта, где бы он ни скрывался, здесь определенно не было. Как ни странно, но я испытал облегчение.
Я жестом поманил патана и прошептал ему на ухо, что здесь есть ещё одно здание, в которое мне очень хотелось бы заглянуть.
Форт был построен на склоне холма. Квартиры сотрудников находились на возвышении, а психиатрическое отделение лежало под нами, освещенное из окон прачечной и злектрической подстанции. В первый раз мне удалось заметить, что в плоской крыше есть застекленный участок, и если бы нам удалось туда пробраться, я смог бы все выяснить.
Сафараз, естественно, возразил, что незачем беспокоиться по пустякам. Одно слово, и он отправиться через дверь, тогда пусть эти носители ночных горшков попытаются его остановить.
Я призвал на помощь все терпение и рассказал о присутствии где-то поблизости вооруженного охранника, но в ответ патан стал просить вернуть ему нож, а уж тогда с охраной он разберется сам. Он пребывал в воинственном настроении и мог в любой момент выкинуть какой-нибудь фортель. Приличная затрещина ещё могла привести его в чувство, но здесь для этого было не самое удачное место и время.
Поэтому я счел за благо отослать его за пони и дожидаться меня. Даже в таком настроении патан не смог привести сколь-нибудь разумные возражения и, недовольно ворча, отправился восвояси.
По склону я спустился к пристройке психиатрического отделения. В приземистом каменном строении не больше десяти футов высотой и раза в два больше в ширину когда-то размещался склад боеприпасов.
Когда мне пришлось обходить пристройку с торца, я сразу заметил, что охрана расположилась под навесом у электростанции. Там стояли топчаны, на которых, завернувшись в одеяла, спали двое, а после недолгого наблюдения появился и мой старый приятель-сикх, возвращавшийся с обхода. Два часа на посту, четыре - отдых. Никаких шансов.
Сикх закончил свой третий обход вокруг здания, устроил передышку и прислонился к стене. Ночь выдалась холодной, и он добавил к овчинному тулупу шерстяное одеяло, набросив его как шаль на плечи. Из-за пронизывающего ветра охранник выбрал для отдыха место с подветренной стороны.
Я засек время - сикх минуты три отдыхал, затем размял ноги и отправился на следующий круг. На этот раз он сделал только два обхода и снова укутался одеялом. По крайней мере, хоть место отдыха все время оставалось одним и тем же.
Я снова засек время, когда появилась Клер с этим немцем. Они были в овечьих тулупах, наброшенных на плечи, он нес в руках поднос со всевозможными склянками и бутылочками, которые позвякивали при каждом движении.
Они подошли к двери, сикх поспешил на помощь и подержал поднос, пока немец возился с замком. Как я не вытягивал шею, никого, кроме индуса-служителя в белом комбинезоне, вышедшего им навстречу, увидеть не удалось. Дверь за ними закрылась, а сикх, воодушевленный близостью начальства, сделал шесть или семь быстрых кругов с усердием ярого служаки.
Потом он все-таки решил передохнуть, но до их появления ему пришлось ещё проделать пару маршей. Наконец они вышли на улицу, заперли дверь, поговорили по-немецки и тронулись в обратный путь, но я не смог разобрать ни единого слова.
Тут под навесом негромко зазвонил будильник. Сикх снова оживился, вернулся к отдыхавшим, растолкал одного из них и быстро улегся на топчан, как только его сменщик неторопливо вылез из свернутого коконом одеяла. Я выругался. Только что мне приходилось иметь дело с заспанным, усталым охранником, а теперь на его место заступил свежий и, по крайней мере теоретически, энергичный.
Я снова стал засекать по часам скорость его передвижения. На этот раз дежурил невысокий, худой шерп, который оказался намного пунктуальнее своего предшественника. Он устраивал четырехминутный отдых каждые четыре круга в одном и том же месте. Четыре минуты - срок более чем достаточный, но бесшумный прыжок на десять футов представлял собой непосильную задачу. Поэтому я решил использовать в качестве лестницы доску, стоявшую у стены, вскарабкался по ней и втащил её за собой.
Шагнув навстречу освещенному квадрату, обозначавшему желанное окно, я вдруг почувствовал, как под ногами прогнулся настил и послышался треск сухого бамбука. Мелькнула запоздалая мысль, что вся эта чертова конструкция состоит из соломы, расстеленной на хлипком каркасе и обмазанной смесью коровяка с глиной.
Попытка добраться до стены оказалась безуспешной, и окутанный облаком пыли, я рухнул навзничь на бетонный пол палаты.
Индус-служитель вскрикнул от испуга и забарабанил в закрытую снаружи дверь. Я вскочил на ноги и с сожалением констатировал, что попал в ловушку: зарешеченные окна, запертая снаружи дверь. В палате находились две кровати, стол и стул для служителя. Одна кровать оказалась занятой, и я направился к ней. Вопли индуса стали к тому времени ещё громче и пронзительней. В кровати лежал европеец, одна нога его была в гипсе, голова забинтована. Он был в сознании, но находился под действием успокаивающих средств.
Одно можно было сказать определенно - это не Уэйнрайт.
Глава девятая.
Дверь с грохотом распахнулась, и в палату влетела охрана с оружием наизготовку. Я сделал единственно разумную в подобных обстоятельствах вещь: встал к ним лицом и поднял руки. Но этим я ничего не выиграл.
Первым до меня добрался сикх и с ходу врезал по лицу рукояткой пистолета, затем к нему присоединились остальные, а я растянулся на полу, получая пинки тяжелыми чапли горцев. За ними сгрудились зеваки, ситуация стала просто угрожающей. Я закрыл голову руками, подтянул колени к животу, но стало ясно, что если не удастся встать на ноги, то из меня сделают настоящую отбивную.
Неожиданно экзекуция прекратилась. Я рискнул открыть один глаз и увидел над собой немца. Он стоял, широко расставив ноги, и осыпал градом затрещин моих мучителей. Тюрбан уже давно слетел с моей головы, сикх схватил меня за волосы и поставил на ноги. Он выкрикивал на урду, что я тот самый тип, который уже пытался проникнуть сюда раньше, а привратник рассказал, что пару часов назад он вышвырнул меня из госпиталя вместе с другим вороватым мусульманским сукиным сыном.
Немец на плохом урду приказал всем замолчать, но его вряд ли кто услышал. Им хотелось только одного - вытащить меня на улицу, но от излишнего рвения они буквально рвали меня на части в разные стороны. Затем решили продолжить экзекуцию, но, к счастью, в этой толчее им было просто не развернуться.
Тут появилась Клер, и мир снизошел на распаленные головы, как упоительный бальзам. Она показала себя отличным знатоком психологии толпы в её высшем проявлении, прошла сквозь неё как напористый трехчетвертной команды регби, усиленно работая локтями, а её острые западные каблучки прошлись по голым восточным ступням.
Клер удалось пробиться к главному вдохновителю беспорядка, которым являлся сикх. Теперь он снова принялся молотить мою голову рукояткой своего пистолета. Она схватила его за бороду и рванула голову вниз, одновременно нанеся удар коленом. Яростный рев возмущения перешел в гнусавое сопение, сикх плюхнулся на пол, потирая расплющенный нос. Только это меня и спасло. Секунду назад все просто выли от предвкушения кровавой расправы, а теперь наступил шок, растерянное молчание. От кроткой, воспитанной мисс-сахиб никто не ждал такого напора пополам с замашками портового полицейского.
Она не сделала ни единой ошибки: не было ни ругани, ни упреков. Клер любезно поблагодарила всех за столь ярую озабоченность безопасностью госпиталя, отдельно отметив сикха за бдительность.
Клер даже не смотрела в мою сторону, за что я был ей особенно благодарен. Один глаз заплыл полностью, губы хоть раз, но встретились с чьим-то ботинком, а о многочисленных порезах и ссадинах, сочившихся кровью, упоминать просто излишне.
Немец быстро подошел к пациенту в кровати, которого вся эта кутерьма совсем не волновала, сделал беглый осмотр, повернулся и что-то сказал по-немецки Клер. Девушка кивнула в ответ, а затем попросила всех выйти на улицу, после чего охрана получила приказ доставить меня в амбулаторию, чтобы кто-нибудь из хирургического персонала обработал мои раны.
Я был счастлив услышать её приказ прекратить издевательства над моей персоной.
Два охранника вывели меня на улицу, тыча в спину дулами. Сикх замыкал шествие, все ещё сопя от негодования, но довольный публичным признанием своих заслуг.
Амбулатория разместилась в ещё одном бывшем складе боеприпасов. Меня усадили на стул, и медбрат принялся обрабатывать иодом мои раны, - к немалому удовольствию охраны, смотревшей на мои страдания. Зеркальная поверхность стерилизатора отражала мое лицо, которое очень напоминало вареный пудинг, использованный вместо футбольного мяча, а затем обработанный темно-коричневым гуталином.
Охрана села по бокам на корточки и размышляла о том, что я за человек, и какова моя дальнейшая судьба. Шерп считал меня пакистанским шпионом, которого в таком случае непременно передадут индийским властям, а те наверняка расстреляют. Сикх возражал, называл меня обычным бандитом, а значит повесить меня должна пограничная стража. Третий был уроженцем Тибета, он так и не смог прийти к какому-нибудь определенному решению и только жалел о прошедших днях. Очевидно, у кампов были более живописные способы обработки таких отбросов общества как я. Так, например, можно было бросить голого человека, прикованного к свежеосвежеванной собаке, на съедение волкам - вещь чрезвычайно полезная и к тому же занимательная, поскольку наиболее азартная часть публики могла заключать пари - кого волки съедят первым.
Они так углубились в мир своих фантазий, что даже не удосужились произвести обыск. Под рубашкой остались два пистолета и нож Сафараза, а также тысяча рупий в нательном поясе. На территории госпиталя пускать оружие в ход нельзя ни при каких обстоятельствах, но мне осталось тешить себя надеждой, что Сафараз из-за моего отсутствия заподозрит неладное и придет на выручку. А там, на воле все будет выглядеть совсем иначе, - если, конечно, мне суждено туда выбраться.
Затем в сопровождении немца снова появилась Клер. Они выставили охранников на улицу, а немец взял у сикха пистолет и недвусмысленно положил его на стол перед собой. Клер подошла ко мне, чтобы осмотреть лицо. Я закрыл здоровый глаз и уронил голову на грудь. Освещение было ярким, но мои всклоченные волосы, борода, ушибы, синяки и боевая раскраска иодом сделали меня неузнаваемым. Мужчина задавал вопросы по-немецки, а она переводила их на урду.
Индийское правительство оборудовало им операционную, пакистанцы не захотели отстать и подарили госпиталю электрогенератор и оборудование для рентгеновского кабинета. Каждая сторона претендовала на то, что госпиталь расположен на их территории, в этом им не уступали заполонившие Тибет китайцы. Именно это, а также запутанный клубок границ вокруг Кашмирского выступа, служили источником вооруженных столкновений.
Девушки либо не знали, либо не интересовались принадлежностью этой территории. Их точку зрения вполне разделяли больные, которых они лечили. Короче говоря, это был оазис доброй воли и благоразумия в океане всеобщего безумия. Если нарисованный мною портрет Клер напоминает нечто среднее между Флоренс Найтингейл и доктором Швейцером, мне остается только принести свои извинения, поскольку она совсем на них не походила.
Мы проехали под аркой ворот, и молодой одноногий индус, местный служитель, вышел навстречу с папкой для бумаг, опираясь на костыль. Он поинтересовался нашими именами и симптомами заболевания. Обычно, чтобы попасть сюда, больше ничего другого не требовалось. Я назвал вымышленные имена и сообщил, что у моего спутника серьезные проблемы с желудком, ему приходится усаживаться раз по пять каждый час за ближайшим придорожным камнем, чтобы облегчиться.
Сафараз с кислым видом выслушал мои излияния - ему трудно было найти что-нибудь героическое в обычной дизентерии. Но он вошел в роль, вздыхая и так ерзая в седле, что нас сразу отправили в приемный покой, не забыв объяснить, где можно напоить пони. Можно было понять, что здесь приветствуют наше желание при отъезде внести хоть какую-нибудь плату за лечение. Ну, а если это нам не по силам, то да пребудет с нами Аллах Всемилостивый.
Со времени моего последнего визита хозяйство разрослось. Палаты, как и раньше, находились в основном здании, но теперь к нему пристроили два крыла, с караван-сараем для семей пациентов, а также прачечной, пекарней и рядом кухонь, способных удовлетворить требования всех религий. Мне говорили, что все это выросло на пожертвования Йева Шалома.
Мы поставили наших пони в стойла, и я оставил их на попечение Сафараза, предварительно разъяснив ему симптомы и возможные последствия заболевания, которое он вполне мог подцепить в инфекционном отделении. Во дворе можно было наблюдать привычную для этих мест картину: толпились убогие, хромые и прочие калеки, разбавленные изрядной толикой симулянтов и бездельников.
Я замотал тюрбаном лицо и время от времени трогал пальцами щеку, как будто страдал от зубной боли. Мне хотелось увидеть Клер и убедиться, что все в порядке. Только увидеть и ничего больше. Потом нужно было найти Уэйнрайта и с наступлением темноты вызвать его на переговоры. Оставалось надеяться, что после распоряжения Гаффера у него хватит здравого смысла вернуться с нами обратно. В противном случае его придется связать и доставить к Гафферу тюком, предоставив тому самому с ним заниматься. Мне определенно не хотелось участвовать в последующих событиях.
Во мне закипало раздражение. Зачем Уэйнрайту потребовалось втягивать Клер в свои дела? Как глубоко она в них запуталась? Может ли она рассчитывать на свою безопасность после нашего отъезда? Гарантирована ли её безопасность сейчас?
Уэйнрайт и возможные для него последствия в случае предательства или самовольного выхода за рамки своей компетенции не интересовали меня ни в малейшей степени. Мы все зависим от обстоятельств. Такие случаи бывали уже не раз и с обеих сторон. В прошлом мне самому приходилось пару раз иметь дело с предателями. Термин "торпедирование", как мы называем возмездие, заимствован из жаргона старых чикагских банд. Я не любил его тогда и не полюблю в будущем, но сон из-за этого терять не намерен. Чего стоит жизнь одного изменника, даже если остаются сомнения в его виновности, против пятидесяти или больше жизней наших агентов?
Мысли путались. Я оправдывал убийство и в то же время строил совершенно нереальные планы его возвращения, чтобы оставить всю грязную работу кому-нибудь еще. И все ради девушки, которая несколько лет назад указала мне на дверь... Тем более, что скорее всего мне с ней уже никогда не доведется увидеться. Что, черт побери, это значит? Делай. Получи. Забудь.
И тут я увидел её. Клер вышла из небольшой пристроенной к зданию палаты и заперла за собой дверь. Это сразу бросилось в глаза. Палата была примечательна тем, что её матовые стекла закрывали прутья решеток. Видимо, там держали буйных пациентов. Клер этого терпеть не могла и шла на такие меры только если больные представляли опасность для себя и окружающих.
С ней был высокий, светловолосый мужчина в таком же, как у нее, белом халате. Они прошли от меня на расстоянии не больше фута, бегло беседуя по-немецки. Свое дорогостоящее образование Клер получила в Швейцарии и прекрасно говорила по - немецки и по-французски.
Проходя мимо, Клер бросила на меня рассеянный взгляд, на мое перекошенное от боли лицо, скрытое обмотанным вокруг него концом тюрбана. Она совсем не изменилась. Роскошные иссиня-черные волосы откинуты за спину и туго стянуты на затылке. Но мне было известно, что одно движение руки, развязывающей ленту, даст волю этому великолепию. Ослепительное солнце и суровые гималайские ветры не смогли иссушить её безупречную кожу, а напряженная работа, похоже, помогла сохранить удивительную стройность фигуры. Нет, она ни капли не изменилась.
Они направились в центральный корпус, где размещались основные палаты, и обогнули здание, в котором находилось её собственное жилье, примыкавшее к комнатам для приезжавших врачей. Несомненно, Уэйнрайт скрывается где-то там. Добраться до него будет нелегко - пациентов в такие места не пускают. Это единственная привилегия, которой пользовался персонал. Вне своего жилья они принадлежали госпиталю, но в свободное время их покой находился под защитой этого правила, которое Клер яростно отстаивала.
Я продолжил свой неторопливый обход, который привел меня к палате для буйных, и там лицом к лицу столкнулся с громадным сикхом, который буквально материализовался из небытия. Он положил мне на плечо тяжелую руку и предложил убраться вон. Мне меньше всего хотелось угодить в переделку, но для мусульманина-пенджабца безропотно отказаться от своих намерений - вещь почти немыслимая, так что я смахнул его руку и сделал несколько грубых намеков по поводу его происхождения, потом кое-что добавил, но только для проформы.
Одним прыжком он загородил мне дорогу, рука его стремительно скользнула под грубую шерстяную рубашку. Из-под неё сикх не достал ничего более устрашающего, чем небольшой свисток, но при этом мне удалось заметить тонкий ремень наплечной кобуры. Все ещё сыпля оскорблениями, я дал задний ход, вернулся в караван-сарай, сел в угол и решил обдумать сложившуюся ситуацию.
Я помнил этого сикха со времени своего последнего визита. Он появился здесь почти с момента основания госпиталя, но в качестве пациента. Во время драки его буквально искромсали на куски. Здесь сикха изрядно подлатали, вернули к жизни и оставили при госпитале. Он был фанатически предан не только лично Клер, но и всему заведению. Но причем здесь оружие? Это совсем на неё не похоже. Оружие, как и политические пристрастия, всегда оставались за воротами госпиталя. Сама мысль, что Клер придет в голову поставить вооруженную охрану к пациенту, пусть даже с психическими отклонениями, казалась невероятной. Но вооруженный сикх бдительно нес свою службу, а свисток напоминал о том, что он мог в любую минуту получить подкрепление.
Кого или что ему приходилось охранять? Неужели там скрывался Уэйнрайт? Я его нигде не видел, в комнате Клер он остановиться не мог, поэтому в тот момент это казалось мне вполне разумным выводом. Нужно обязательно проверить это место, а лучше оба. Задача представлялась довольно нелегкой.
Сафараз не знал, чем себя занять. А праздность не была его стихией. Патаны вообще не подходят на роль созерцателей собственного пупка. Сначала я заставил его почистить пони и привести в порядок сбрую, затем отправил купить еды. Ничего другого придумать мне не удалось.
Неподалеку от пекарни он принялся пялить глаза на какую-то уроженку Тибета и только было собрался форсировать события, как рядом появились её земляки. К счастью, сразу же после приезда я предусмотрительно отобрал у него нож с винтовкой, и это несколько уравняло их шансы. В результате стычка закончилась небольшой трепкой с нанесением некоторого ущерба его самолюбию, что пошло патану только на пользу. Но это привлекло к нам излишнее внимание, и вскоре появилась внушительная депутация работников госпиталя. Наше поведение было признано возмутительным, вследствие чего нас попросили покинуть территорию. Власть, добродетель и общественное мнение были на их стороне, а значит нам пришлось седлать пони и в наступающих сумерках тронуться в путь.
В конце концов мы от этого только выиграли. В госпитале мы были на виду, что здорово ограничивало возможности поиска. Окружавшая местность была мне хорошо знакома ещё с тех пор, когда за нами тут гонялась целая банда. Стены госпиталя вплотную подходили к квартирам персонала, так что проникнуть внутрь особой трудности не представляло.
Мы спускались по тропе, само воплощение оскорбленной невинности, а одноногий привратник посоветовал нам показать свои внутренности ветеринару и оставить в покое настоящих больных, после чего хлопнул за нашей спиной массивной дверью.
Сафараз угрюмо бубнил мне в спину свои соображения. Мы приехали сюда повидать мисс-сахиб, а в результате отсидели задницы в вонючем караван-сарае, терпели оскорбления от неверных, и в конце концов нас как попрошаек вышвырнули на улицу.
Оставалось только благодарить судьбу, что он не видел, каким пинком наградил меня сикх на прощание. Я приказал ему заткнуться, пригрозив оставить на всю ночь сторожить пони.
Стена в высоту не превышала пятнадцати футов, но если мне не изменяла память, её верхняя часть была утыкана битым стеклом. Я встал на плечи Сафараза и набросил на стену овечью шкуру, потом постарался понадежнее зацепиться за самый гребень и вскарабкался наверх. Усевшись на ней верхом, я протянул руку патану, но моя помощь была отвергнута. Он разбежался, сделал эффектный прыжок в стиле коммандос и безо всякой помощи оказался на стене, порезав при этом через тонкие хлопчатобумажные штаны зад. Это меня даже позабавило, поскольку теперь Сафараз получил для своих жалоб более весомый повод, чем моя нерешительность. Вниз мы спустились по бревнам, сваленным в кучу с внутренней стороны стены, и осторожно прокрались к череде освещенных окон по ту сторону узкого дворика.
Первые три принадлежали столовой с простой, но удобной мебелью: обеденный стол местного производства, стулья, камин с горящими поленьями и над ним портрет американки - соучредительницы госпиталя. Она запомнилась мне юркой, жизнерадостной малиновкой с бостонским акцентом и энергией бобра. Однажды ночью она погибла, переводя через границу группу тибетских ребятишек. Это была ещё она из причин, по которой Клер никогда не оставит работу в госпитале.
Немецкий врач, которого мне уже довелось встретить, с книгой в руках удобно расположился на стуле перед огнем, а молодой индус в западной твидовой куртке и слаксах пытался в углу настроить радиоприемник. На улицу едва доносились позывные Радио Дели. Два служителя в белых ширвани накрывали на стол. Четыре обеденных прибора - для этой пары и Клер. Интересно, кто был четвертым участником ужина?
Я двинулся вдоль стены, а Сафараз, наслаждаясь окончанием вынужденного безделья, забыл про свои порезы и снова был начеку. Следующее окно выходило в буфетную, затем два в кухню, после них ещё четыре не были освещены - как мне было известно, там находились незанятые спальни, а Клер занимала комнату на самом углу. Ее окна были закрыты тяжелыми шторами, но кое-что мне удалось разглядеть через небольшой просвет.
Свет был включен, на первый взгляд комната казалось пустой, но неожиданно я увидел Клер. На ней было оранжевое платье, которое я запомнил ещё с прошлого визита - или по крайней мере мне так казалось. Кашемир, мягкий, как шелковая пряжа - превосходный материал, скроенный руками базарного портного, - на ком угодно мог выглядеть просто нелепо, но только не на ней. Возможно, по городским стандартам её гардероб был чересчур скромен. Слаксы и свитера с белым халатом во время работы, которая занимала большую часть её жизни, брюки для верховой езды с рыжеватой тибетской кожаной курткой для поездок. Но в редкие часы, выпадавшие ей перед сном, когда немудреная снедь именовалась ужином, и даже оставаясь наедине с самой собой, она переодевалась в платье, стол сервировался великолепным китайским фарфором и хрустальными бокалами, привезенными из дома в Рамабае.
Нет, Клер совсем не изменилась. Мне хотелось молить Бога, чтобы все осталось в прошлом, а я стоял там, прижавшись носом к оконному стеклу, и надеялся на чудо освобождения от её чар, хотел вновь обрести свободу. Или же наоборот - признать нерушимость связывающих нас чувств, разнести в клочья это чертово окно и шагнуть внутрь - на её условиях, не оставляя возможности увильнуть от ответа.
Но в любом случае было слишком поздно, даже если мне удастся увести отсюда Уэйнрайта. Клер не из тех, кто захочет вернуться и восстановить сожженные мосты, ещё меньше в этом можно было заподозрить меня. Гордость, тщеславие, уязвленное самолюбие - называйте как, черт побери, вам только может взбрести в голову, но нас мучила добрая половина этих пороков. Нет, слишком поздно.
Мне с трудом удалось оторваться от окна. По другую сторону оставались ещё две спальни. Я подкрался и заглянул в окно первой из них. Свет был погашен, но тонкий луч пробивался сквозь открытую в коридор дверь. Комната оказалась пустой. В следующей коренастая женщина средних лет в безвкусном платье в цветочек заканчивала макияж. Она выключила свет и вышла в коридор, а я завершил обход, вернувшись к столовой.
Клер уже входила в комнату, за ней показалась та женщина, а немец за столиком сбоку смешивал джин с тоником. Вся компания в сборе. Уэйнрайта, где бы он ни скрывался, здесь определенно не было. Как ни странно, но я испытал облегчение.
Я жестом поманил патана и прошептал ему на ухо, что здесь есть ещё одно здание, в которое мне очень хотелось бы заглянуть.
Форт был построен на склоне холма. Квартиры сотрудников находились на возвышении, а психиатрическое отделение лежало под нами, освещенное из окон прачечной и злектрической подстанции. В первый раз мне удалось заметить, что в плоской крыше есть застекленный участок, и если бы нам удалось туда пробраться, я смог бы все выяснить.
Сафараз, естественно, возразил, что незачем беспокоиться по пустякам. Одно слово, и он отправиться через дверь, тогда пусть эти носители ночных горшков попытаются его остановить.
Я призвал на помощь все терпение и рассказал о присутствии где-то поблизости вооруженного охранника, но в ответ патан стал просить вернуть ему нож, а уж тогда с охраной он разберется сам. Он пребывал в воинственном настроении и мог в любой момент выкинуть какой-нибудь фортель. Приличная затрещина ещё могла привести его в чувство, но здесь для этого было не самое удачное место и время.
Поэтому я счел за благо отослать его за пони и дожидаться меня. Даже в таком настроении патан не смог привести сколь-нибудь разумные возражения и, недовольно ворча, отправился восвояси.
По склону я спустился к пристройке психиатрического отделения. В приземистом каменном строении не больше десяти футов высотой и раза в два больше в ширину когда-то размещался склад боеприпасов.
Когда мне пришлось обходить пристройку с торца, я сразу заметил, что охрана расположилась под навесом у электростанции. Там стояли топчаны, на которых, завернувшись в одеяла, спали двое, а после недолгого наблюдения появился и мой старый приятель-сикх, возвращавшийся с обхода. Два часа на посту, четыре - отдых. Никаких шансов.
Сикх закончил свой третий обход вокруг здания, устроил передышку и прислонился к стене. Ночь выдалась холодной, и он добавил к овчинному тулупу шерстяное одеяло, набросив его как шаль на плечи. Из-за пронизывающего ветра охранник выбрал для отдыха место с подветренной стороны.
Я засек время - сикх минуты три отдыхал, затем размял ноги и отправился на следующий круг. На этот раз он сделал только два обхода и снова укутался одеялом. По крайней мере, хоть место отдыха все время оставалось одним и тем же.
Я снова засек время, когда появилась Клер с этим немцем. Они были в овечьих тулупах, наброшенных на плечи, он нес в руках поднос со всевозможными склянками и бутылочками, которые позвякивали при каждом движении.
Они подошли к двери, сикх поспешил на помощь и подержал поднос, пока немец возился с замком. Как я не вытягивал шею, никого, кроме индуса-служителя в белом комбинезоне, вышедшего им навстречу, увидеть не удалось. Дверь за ними закрылась, а сикх, воодушевленный близостью начальства, сделал шесть или семь быстрых кругов с усердием ярого служаки.
Потом он все-таки решил передохнуть, но до их появления ему пришлось ещё проделать пару маршей. Наконец они вышли на улицу, заперли дверь, поговорили по-немецки и тронулись в обратный путь, но я не смог разобрать ни единого слова.
Тут под навесом негромко зазвонил будильник. Сикх снова оживился, вернулся к отдыхавшим, растолкал одного из них и быстро улегся на топчан, как только его сменщик неторопливо вылез из свернутого коконом одеяла. Я выругался. Только что мне приходилось иметь дело с заспанным, усталым охранником, а теперь на его место заступил свежий и, по крайней мере теоретически, энергичный.
Я снова стал засекать по часам скорость его передвижения. На этот раз дежурил невысокий, худой шерп, который оказался намного пунктуальнее своего предшественника. Он устраивал четырехминутный отдых каждые четыре круга в одном и том же месте. Четыре минуты - срок более чем достаточный, но бесшумный прыжок на десять футов представлял собой непосильную задачу. Поэтому я решил использовать в качестве лестницы доску, стоявшую у стены, вскарабкался по ней и втащил её за собой.
Шагнув навстречу освещенному квадрату, обозначавшему желанное окно, я вдруг почувствовал, как под ногами прогнулся настил и послышался треск сухого бамбука. Мелькнула запоздалая мысль, что вся эта чертова конструкция состоит из соломы, расстеленной на хлипком каркасе и обмазанной смесью коровяка с глиной.
Попытка добраться до стены оказалась безуспешной, и окутанный облаком пыли, я рухнул навзничь на бетонный пол палаты.
Индус-служитель вскрикнул от испуга и забарабанил в закрытую снаружи дверь. Я вскочил на ноги и с сожалением констатировал, что попал в ловушку: зарешеченные окна, запертая снаружи дверь. В палате находились две кровати, стол и стул для служителя. Одна кровать оказалась занятой, и я направился к ней. Вопли индуса стали к тому времени ещё громче и пронзительней. В кровати лежал европеец, одна нога его была в гипсе, голова забинтована. Он был в сознании, но находился под действием успокаивающих средств.
Одно можно было сказать определенно - это не Уэйнрайт.
Глава девятая.
Дверь с грохотом распахнулась, и в палату влетела охрана с оружием наизготовку. Я сделал единственно разумную в подобных обстоятельствах вещь: встал к ним лицом и поднял руки. Но этим я ничего не выиграл.
Первым до меня добрался сикх и с ходу врезал по лицу рукояткой пистолета, затем к нему присоединились остальные, а я растянулся на полу, получая пинки тяжелыми чапли горцев. За ними сгрудились зеваки, ситуация стала просто угрожающей. Я закрыл голову руками, подтянул колени к животу, но стало ясно, что если не удастся встать на ноги, то из меня сделают настоящую отбивную.
Неожиданно экзекуция прекратилась. Я рискнул открыть один глаз и увидел над собой немца. Он стоял, широко расставив ноги, и осыпал градом затрещин моих мучителей. Тюрбан уже давно слетел с моей головы, сикх схватил меня за волосы и поставил на ноги. Он выкрикивал на урду, что я тот самый тип, который уже пытался проникнуть сюда раньше, а привратник рассказал, что пару часов назад он вышвырнул меня из госпиталя вместе с другим вороватым мусульманским сукиным сыном.
Немец на плохом урду приказал всем замолчать, но его вряд ли кто услышал. Им хотелось только одного - вытащить меня на улицу, но от излишнего рвения они буквально рвали меня на части в разные стороны. Затем решили продолжить экзекуцию, но, к счастью, в этой толчее им было просто не развернуться.
Тут появилась Клер, и мир снизошел на распаленные головы, как упоительный бальзам. Она показала себя отличным знатоком психологии толпы в её высшем проявлении, прошла сквозь неё как напористый трехчетвертной команды регби, усиленно работая локтями, а её острые западные каблучки прошлись по голым восточным ступням.
Клер удалось пробиться к главному вдохновителю беспорядка, которым являлся сикх. Теперь он снова принялся молотить мою голову рукояткой своего пистолета. Она схватила его за бороду и рванула голову вниз, одновременно нанеся удар коленом. Яростный рев возмущения перешел в гнусавое сопение, сикх плюхнулся на пол, потирая расплющенный нос. Только это меня и спасло. Секунду назад все просто выли от предвкушения кровавой расправы, а теперь наступил шок, растерянное молчание. От кроткой, воспитанной мисс-сахиб никто не ждал такого напора пополам с замашками портового полицейского.
Она не сделала ни единой ошибки: не было ни ругани, ни упреков. Клер любезно поблагодарила всех за столь ярую озабоченность безопасностью госпиталя, отдельно отметив сикха за бдительность.
Клер даже не смотрела в мою сторону, за что я был ей особенно благодарен. Один глаз заплыл полностью, губы хоть раз, но встретились с чьим-то ботинком, а о многочисленных порезах и ссадинах, сочившихся кровью, упоминать просто излишне.
Немец быстро подошел к пациенту в кровати, которого вся эта кутерьма совсем не волновала, сделал беглый осмотр, повернулся и что-то сказал по-немецки Клер. Девушка кивнула в ответ, а затем попросила всех выйти на улицу, после чего охрана получила приказ доставить меня в амбулаторию, чтобы кто-нибудь из хирургического персонала обработал мои раны.
Я был счастлив услышать её приказ прекратить издевательства над моей персоной.
Два охранника вывели меня на улицу, тыча в спину дулами. Сикх замыкал шествие, все ещё сопя от негодования, но довольный публичным признанием своих заслуг.
Амбулатория разместилась в ещё одном бывшем складе боеприпасов. Меня усадили на стул, и медбрат принялся обрабатывать иодом мои раны, - к немалому удовольствию охраны, смотревшей на мои страдания. Зеркальная поверхность стерилизатора отражала мое лицо, которое очень напоминало вареный пудинг, использованный вместо футбольного мяча, а затем обработанный темно-коричневым гуталином.
Охрана села по бокам на корточки и размышляла о том, что я за человек, и какова моя дальнейшая судьба. Шерп считал меня пакистанским шпионом, которого в таком случае непременно передадут индийским властям, а те наверняка расстреляют. Сикх возражал, называл меня обычным бандитом, а значит повесить меня должна пограничная стража. Третий был уроженцем Тибета, он так и не смог прийти к какому-нибудь определенному решению и только жалел о прошедших днях. Очевидно, у кампов были более живописные способы обработки таких отбросов общества как я. Так, например, можно было бросить голого человека, прикованного к свежеосвежеванной собаке, на съедение волкам - вещь чрезвычайно полезная и к тому же занимательная, поскольку наиболее азартная часть публики могла заключать пари - кого волки съедят первым.
Они так углубились в мир своих фантазий, что даже не удосужились произвести обыск. Под рубашкой остались два пистолета и нож Сафараза, а также тысяча рупий в нательном поясе. На территории госпиталя пускать оружие в ход нельзя ни при каких обстоятельствах, но мне осталось тешить себя надеждой, что Сафараз из-за моего отсутствия заподозрит неладное и придет на выручку. А там, на воле все будет выглядеть совсем иначе, - если, конечно, мне суждено туда выбраться.
Затем в сопровождении немца снова появилась Клер. Они выставили охранников на улицу, а немец взял у сикха пистолет и недвусмысленно положил его на стол перед собой. Клер подошла ко мне, чтобы осмотреть лицо. Я закрыл здоровый глаз и уронил голову на грудь. Освещение было ярким, но мои всклоченные волосы, борода, ушибы, синяки и боевая раскраска иодом сделали меня неузнаваемым. Мужчина задавал вопросы по-немецки, а она переводила их на урду.