Страница:
Зато, когда в "щеках" плот развернуло поперек реки и тяжелая гребь уперлась в скалу, а потом, распрямившись, как сорвавшаяся пружина, пролетела над головами и шлепнулась в воду, нужно было прыгнуть и успеть подогнать ее к плоту, только Николай мог это сделать. И он успел. Гребь выхватили из воды, и на плоту опять идет работа. А он не может выбраться из воды, потому что ноги затянуло под плот. Близкое дно мелькает камнями, и никто не видит, что Николая сейчас раздавит...
Боря увидел. Десять сильных рук выхватили Николая из воды, поставили на плот. Многотонный бревенчатый плот косо идет в порог, и камни барабанной дробью бьют в днище.
Завтра в 7.20 самолет. На даче ждет Ирина. Сейчас она встретит его на улице за калиткой. Как она умеет радоваться! Никто так не умеет радоваться. В чем она будет в шортах, или сарафане, или просто в купальнике? Деревенские бабки ей все позволяют. Она издали побежит навстречу, длинноногая, тонкая, сорвавшись с места, как на выстрел стартового пистолета. Где она научилась так бегать? Вроде никогда не занималась спортом. И плавать как рыба - длинная, узкая, коричневая рыба...
И все-таки они бы не выплыли в той холодной озерной воде, в мае, когда берега чуть виднелись полосками леса и было так спокойно сидеть в байдарке, подставляя тело весеннему солнцу.
Паруса ровно и мягко тянули, пока не налетел шквал. Тогда байдарка зарылась носом и пошла утюжить воду, вздрагивая и рыская из стороны в сторону. Новый порыв ветра пригнул ее к воде. Ирина бросила передний парус и ухватилась за борт. Парус заполоскался, стал валить байдарку.
- Держи, держи парус! - Но только вздрагивают плечи, руки впились в борта. - Парус держи!!! - Согнутая спина, чуть тронутая загаром, неподвижна. - Парус! Ирка!...
Рука Николая взметнулась, и плетеный капроновый шкот рассек воздух, прилип к золотистой коже.
Спина выгнулась, руки поймали парус. Байдарка выпрямилась. Теперь она шла легко, будто освобожденная от привязи, глиссируя, обгоняя волны, балансируя на них, как на острие ножа.
Сквозь тонкую ткань обшивки вода гладит ноги. Ветер гонит байдарку к острову. Ветер грубо задрал ветви ив на берегах, оголил стволы и вдруг охлестнул их ливнем. Дождь мягкий, летний. Волосы Ирины струятся с водой, облепили плечи, спину. Желтый песок тормозит байдарку. Двое мокрых людей, взявшись за руки, бегут по песку, к лесу. Здесь острый запах смолы и дождя, и нет уже шума ветра, шума волн. Дождь не мешает дышать, губы дрожат, наткнувшись на вспухший багровый рубец на мокрой спине...
Она здесь и ждет его. Пусть Катунь швыряет чьи-то плоты своей ледяной мутной водой! Женщинам нужно тепло и лето. Николай помнит Хибины и юную женщину, ставшую вдруг некрасивой, и ее крик: "Зачем мы пришли сюда?! Что мы здесь ищем? Люди должны жить в городе, где тепло, и музыка, и свет, и люди одеты как люди, а не как мы - в обледеневший брезент!"
А вот тот поход был специально для нее, для Ирины...
Нет, женщинам нужно лето. И солнце. И волны уходят с отливом, на песке оставляя льдину под удары солнца. Льдину обид.
Дачный вечер. Зацветшая вода дурманит запахом лета. Тихий плеск в темноте выдает кого-то; кто-то входит в теплую воду, хоронясь от красного света луны, и выдает себя тихим плеском.
- Поедем на Кольский, Иринка...
- Хорошо, дорогой. А может быть, в Крым, на нашу скалу? Ну не сердись, я пошутила. Я понимаю: все ездят на юг под это... пошлое южное небо.
Николай и Лев пошли по тайге, зажгли на Стрелке костер. С того берега Кызыл-Хема к ним приплыл старовер, который жил там один. Он перевез их в лодке, а потом сказал, что дошел слух, будто в ста километрах ниже неделю назад выловили из воды девушку. (По пустынной тайге ходят люди и ходят слухи - разные, но правдивые.)
Значит, Степанов с группой ищет утонувшую в верховьях, там, где ее уже нет.
Но кто же утонул? Кто утонул из тех, кого недавно видели живым?
Трудно ночью, когда не спится, отогнать ненужные, страшные мысли: "Кто из них? Кто? Кто?..".
Над берегом Кызыл-Хема было южное небо. Где оно всего темнее, загорались незнакомые звезды и медленно плыли над лесом. В той стране, за лесом, кто-то кого-то ищет; никто не трусит, никому не надо прятать глаз из-за того, что человек погиб. Разве человек не может погибнуть?..
- А зачем?..
Это Иринин голос.
- Видишь ли, Ира, человек так устроен, что может погибнуть. Даже здесь, у дачных мостков. И даже не падая в воду. Погибнуть при жизни... А если вода кого-то смоет с плота, надо мгновенно прыгнуть, успеть догнать. Понимаешь - догнать! А если нет, тогда придется обыскивать реку. Слышишь?
Она не слышит. Она думает о том, что завтра утром в 7.20 взлетит самолет. И у нее уже нет сил бороться.
Дачные автобусы ушли. Уходит последний катер, пятнами желтых огней гладит воду, тихий стук оставляет ивам и двум людям на дачных мостках. Огни гирляндой повисают в темноте, отдаляясь, сжимаются теснее и меркнут...
Последний катер ушел!.. Но Николай принес байдару и опустил ее с мостков в воду.
Очень молодая женщина сидела на корточках над водой и плакала. Разве можно вот так просто отказаться от счастья? Только дети могут так беззащитно плакать. И байдара не могла отплыть. Николай подумал, что он не отплывет никогда.
Но из темноты пришла волна; просто волна по воде, и качнула байдару. А женщина подумала, что лодка отходит. Тогда, перестав плакать, она поднялась и, спеша, путаясь в словах, стараясь успеть все сказать, крикнула зло: "Уезжай, уезжай! Никогда не возвращайся, не смей ни-ко-гда возвращаться!!!"
Она успела все это сказать, а потом лодка ушла.
На рассвете у шоссейного моста рыбаки удивлялись; кто это кинул байдарку, может быть, человек утонул?
Самолет взлетел на восток утром. Так начиналось путешествие.
"Бегемот" слева
"Мы мчались на плоту среди бурунов. Клокочущие камни летели навстречу, берега проносились мимо. Казалось, скалы из-за поворота летят на нас..."
Типичное плотовое описание. И как легко к нему придраться: подумаешь, скорость 15 километров в час. Ну, не 15, так от силы 20; а 30 километров в час бывает очень редко, и только там, где нет ни бурунов, ни камней и ничто не клокочет, а вода скользит ровным, гладким пластом.
Но плотовые описания твердят: скорость, скорость, скорость! Скорость это не просто километры в час. Это... когда изо всех сил вырываешь гребь из воды, чтобы сделать еще один гребок, еще один, последний гребок перед ударом в стену; тогда, может быть, плот не вздыбится, не прилипнет днищем к скале, не опрокинется...
Переворот - наиболее впечатляющая авария. Большие плоты из толстых, десятиметровых бревен легко опрокидываются на крутых камнях в сливах, у мощных прижимов и просто в чистой воде на высоких валах порогов и шивeр.
Уже накопились кинокадры о переворотах плотов. На экране это происходит довольно быстро. Но когда сам стоишь на переворачивающемся плоту, кажется, что медленно. Один угол плота медленно лезет в небо. Плот растет. Это уже бревенчатая стена, она клонится и начинает тебя накрывать. Многие утверждают, что и в других ситуациях в критический момент вдруг ощущаешь это удивительное замедление...
Скорость не цифры. Скорость, большая, слишком большая скорость, - это когда не успеваешь понять, сделать, убежать... Это когда не успеваешь, потому что с такой скоростью не умеешь действовать и жить; и камни, ворота, ориентиры на берегу начинают толпиться, напирать, налезать друг на друга и на тебя, и командам не успеваешь отвечать, и язык отстает, и гребь отстает, заплетается - девятиметровая лопата, вырубленная из елового ствола. И четверо мокрых гребцов повисли на рукояти, а лопату задрали в небо, чтобы из впадины, в которую вдруг провалился плот, зацепить макушку идущего навстречу вала, прежде чем плот нырнет под него. А когда плот вынырнет из вала опять поднять, задрать, взгромоздить лопату и успеть поймать следующий вал. И когда-то все-таки не успеть, и тогда... Вот тогда плот становится большой бревенчатой мокрой стеной, и люди сыплются со стены, и чей-то крик вдруг прорезает все это: "После переворота всем быстро на плот!" И когда из пены всплывает брюхо плота, скользкое и гладкое, избитое камнями, все действительно мигом вскарабкиваются на него. Плот ныряет в следующий вал. Люди лежат на нем сцепившись, их тащит валом по плоту, и они висят на корме, а перед следующим валом очень быстро, как мыши, ползут на нос плота, и опять их валом смывает на корму...
Один опытный плотовик как-то сказал, что в большом пороге нужно быть всегда готовым к перевороту, можно даже планировать, так сказать, "прохождение порога переворотом". Но, по-моему, это слишком. Однажды на реке Катунь наш плот опрокинулся, и в таком виде река тащила его через новые пороги. Было много приключений, прежде чем удалось пристать к берегу. О приключениях мы с удовольствием вспоминали, но, когда несколько дней спустя в мощном водовороте плот вдруг с эдакой своей отвратительной неторопливостью стал опять опрокидываться, все мы, десять человек, что были на нем, подумали приблизительно одно: "О боже, за что второй раз?!"
Цель сплава - удачное прохождение крупных порогов, многокилометровых шивер, каньонов, труб, корыт, прижимов. Напряжение и скорость (все-таки скорость), и радостный страх, и опять скорость, но такая, чтобы успевать и думать, и командовать, и радоваться, и временами от радости не успевать дышать.
Раньше плот в туристском походе использовался как транспортное средство, чтобы из тайги быстрее выехать к людям. А спортивные плавания были привилегией байдарочников. Но постепенно выяснилось, что "слишком серьезную воду", которую на байдарке можно лишь "обнести", плот проходит - и не на авось, а очень уверенно - и доставляет команде максимум эмоций с минимальным риском. Так постепенно возник чисто спортивный сплав на плоту, и, конечно, плотовики стали выискивать все более и более сложные реки, такие, которые уже и плот проходит "на пределе".
Спортивный сплав имеет мало общего со сплавом профессиональных плотогонов, которые должны провести большой плот - сплавить кубометры. По рекам, где сегодня плывут спортсмены, промышленный сплав невозможен: все эти кубометры будут испорчены, переломаны и разбиты. Спортсмены пытались ходить по мощным рекам на маленьких плотах (плот на двоих, на четверых), эти плотики смешно барахтались в валах, и непонятно было, плывут люди на плотах или просто в воде за компанию с плотом. Типичный бревенчатый плот на шестерых-десятерых весит что-то около пяти тонн. Когда мощные струи реки мечутся поперек русла, они мотают плот из стороны в сторону, а люди изо всех сил стараются удержать его или перемещают, но так расчетливо, что река сама швыряет его по намеченному гребцами пути. Преодоление сложных препятствий с "большой водой" и есть цель спортивного сплава, и естественно, что техника его, первоначально оттолкнувшись от профессиональной, усложнялась, и очень быстро (о технике вождения спортивного плота написана специальная книга, ее автор - мастер спорта Игорь Потемкин; книга вышла в 1970 году).
Особенность спортивного сплава еще и в том, чтобы найти проход в пороге, в каскаде порогов, которые видишь впервые. Иногда, глядя на воду с берега, никак не можешь решить, возможно ли здесь вообще плыть: слив крутой, много воды, большие струи, перекрученные камнями. Вид такой воды можно воспринимать по-разному. Это, пожалуй, сходно с впечатлением от большой высоты. Высоту воспринимаешь "теоретически" из окна самолета, но высота видна вся, когда перед тобой распахивается самолетная дверь и ты точно знаешь, что сейчас в эту дверь шагнешь.
Много часов подряд рассматриваешь какие-нибудь пять километров реки; продираешься в береговой тайге, бродишь через притоки, на скалах подбираешься к краю, ползешь, подсматриваешь и вдруг увидишь из-за уступа все, будто на тебя нашло прозрение...
Сложнейший каскад порогов в каньоне плот может пройти чисто, нигде не задев! Но что с ним сделает сама вода? Никто в таких сливах еще не плыл. Что из всего этого выйдет? Может быть, сплавить плот пустым?
Впереди десять минут сплава.
Шестеро парней медленно надевают надувные жилеты. Снята уже носовая веревка, аккуратными кольцами подвешена на подгребице. Вторая веревка еще натянута, но причальный уже развязывает ее узлы, снимает кольца и, оставив одно последнее кольцо вокруг дерева, держит веревку руками и ждет. Четверо на плоту, обернувшись, смотрят на причального, а лоцман на корме смотрит в блокнот. И вдруг становится физически ощутимым шум реки, и плот на фоне бегущей воды своей неподвижностью режет глаза. Лоцман поднимает голову от блокнота и тоже смотрит на причального и кивает ему головой.
Руки разжались, веревка скользнула. Резко и одновременно головы повернулись вперед. Причальный, прыгая по камням, взбирается на плот. Плот идет, берега идут. Через десять минут плот будет в этой пятикилометровой трубе - или то, что от него останется...
- Лево! - Девятиметровая лопата взмахивает, толкает...
- Сильно лево! - Впереди камень лемехом переворачивает половину реки.
- Лево, ребята.... дава-а-ай!!
И всJ, и нет в запасе больше команд. Молча взмахивает гребь, взмахивает, и гнется, и в последнем гребке изгибается, затягивает гребок, и плот, минуя камень, сваливается косо, углом вниз.
Время идет. Летят навстречу секунды, и камни, и новые черные каменные ворота, в которые надо успеть прицелиться.
За воротами поле камней. Вот они - желтые, белые, черные, "Зуб", "Бегемот" - камни-ориентиры; от этого дальше, этот слева... Как, уже "Зуб"? Так быстро? Обойти слева. Нет, теперь с воды совершенно ясно, что слева пройти нельзя. Плот идет другим путем, камни-ориентиры сместились. "Крест", "Крокодил" и... незнакомый камень. Что это за камень? Откуда этот камень? И полезли камни, ворота, ориентиры, полезли, напирают друг на друга и на тебя. Поток секунд и чужих незнакомых камней. Ты отстал. Время ушло вперед. Но еще цепляешься, силишься догнать... догоняешь и начинаешь опять узнавать. Ага, "Бегемот" остается слева, теперь направо... Напра-а-во...
Две скалы воротами перехватили реку, и в теснине - слив. Его вспарывает "Зуб", и обе половины реки взбегают друг против друга на скалы, заворачивают назад к середине реки, сталкиваются, встают на дыбы над уже лесистыми здесь берегами. Высоко над своими же берегами встает река. И идет мимо них. Идет... И вдруг вся она, взгорбленная посередине, сразу оседает в яму.
Плот проходит вираж, поднырнув, выходит на горб... танцует наверху. Плот направлен точно. Он идет, подходит, наклоняется, зависает...
В детстве я старался поднять самый большой камень, кидал его в самую большую лужу, чтобы было что-то такое... громадное. И теперь это так похоже - этот камнем падающий в воду плот, и я стою на нем...
Начальник всегда прав
Утро. Рано.
Речная волна лижет плот, привязанный к берегу. Плот пуст. Берег пуст. Я сижу на откосе, прислонившись спиной к земле, и надо мной никого. Но вот над верхним краем обрыва появляется Галя. В утреннем солнце она кажется прозрачной и тонкой и вся светится, как ее волосы...
Четыре дня мы добирались сюда. Перед этим были болота, непомерный груз рюкзаков и удушающая жара. Мы задыхались от испарений и комариного зуда. Комары заставляли с головы до пят облачаться в брезент.
Наконец среди болот блеснула чистая вода. Опустив на кочки рюкзаки, промокшие нашим потом, и лениво попросив друг друга отвернуться, мы разошлись с девчонками метров на двадцать и, разоблачившись, вошли в воду. Мы блаженствовали, фыркали, как моржи. И Галя взглянула на меня и засмеялась; и все, сидя в воде, смеялись.
Болота вывели нас на берег реки. Здесь был высокий горелый лес, дневная жара, ночной холод и вода в реке такая же ледяная в полдень, как по утрам. Валили сухие стволы, бревна тащили к воде, и, когда не хватало сил у шестерых ребят, трое девчонок впрягались в лямки, накинув брезентовые куртки, чтобы жестким капроном не ободрать обгоревшие плечи.
Так и запомнил их: босых, в купальниках и накинутых брезентовых куртках, гордых тем, что без них мужики не обошлись, Потом веселая работа собирать плот на воде, балансировать на плавающих бревнах под раскаленным солнцем и потоками ледяных брызг, что летят из-под топора, когда забиваешь клинья под ронжины. И первый вечер у реки - как праздничный подарок. Костер уже тлел, а сумерки еще тянулись, нам было тихо и хорошо. Запал в память спор двух людей:
Н а ч а л ь н и к. Иди спать, засидишься у костра, потом всю палатку перебудишь.
Г а л я. Рано еще.
Н а ч а л ь н и к. Завтра трудный день, будем вытаскивать большие бревна к воде.
Г а л я. Вечер красивый, наконец-то река...
Н а ч а л ь н и к. Вот образец женской логики.
Г а л я (примирительно). Пожалуй...
И, собираясь послушаться, встала.
А мою независимость в походе обеспечивает хороший двухслойный пуховый спальный мешок; хочу - сплю в снегу без палатки, хочу - над рекой, на камне, хочу - в гамаке на дереве, там, где ветер уносит комаров. Летом в моем мешке могут поместиться двое. Кроме того, у меня есть марлевый полог от комаров, и я попросил Галю перешить его поудобней. Она взяла иголку, а я подкладывал смолье в костер, чтобы ей хватало света.
В лагере повисло некоторое напряжение. Но оно быстро разрешилось повальным сном обитателей палаток. Галя всю ночь просидела у огня. И я не ложился спать. В ту ночь мой мешок пролежал пустой...
Как прыгун с трамплина, уже совершив полет и проскользив по горе приземления, победно тормозит, расставив лыжи в широком плуге, купаясь в ласковом внимании зрителей, так и мы, проскользив в бурунах порога, разворачиваемся в спокойной быстрине за сливом и рулим к берегу.
И ничего, что зрителей нет по берегам, - нас девять, и каждый радуется, думая, что все остальные отметили его особую сноровку в маневре. И особенно радуются, если это отметил Начальник.
На пятый день сплава, пройдя с утра шиверу из двух десятков порожков, каждый из которых на освоенной людьми реке носил бы гордое имя "Разбой", "Прибой", "Большой", "Великий" и т. п., мы причалили, и Начальник уже знал (он ходил пешком дальше), что за поворотом "ха-роший" слив, а потом поворот налево и опять "ха-роший" слив, а потом идет то, что надо идти смотреть всем вместе, чтобы каждый знал, что его ждет...
Там был каньон с высокими нависшими стенами. Внизу горбатая река натыкалась на камень и огибала его с двух сторон. Левая струя била в стену и, отражаясь, шла в гребенку камней, непроходимую для плота и для человека тоже. Правая шла круто, мощно, и над самой водой, между стеной и камнем, был заклинен сосновый ствол, который обязательно сбреет с плота подгребицы, греби, багажник, страховочные столбы, экипаж - короче, все, что торчит. Андрей предложил всем в последний момент прыгнуть на этот ствол, а потом с него спрыгнуть уже на проскочивший плот (тут стоит представить, как Андрей идет по Арбату в костюмчике и с портфелем, потом ускоряет шаг и делает сальто на мостовой, потом подкидывает портфель повыше, делает еще два сальто и ловит портфель). Ему заметили, что прыгать придется в компании с тяжелыми бревнами.
Лева предложил взорвать бревно динамитом, и вместе с Борисом и Женей они пустились обсуждать технику и чертить на земле математику. Попытки Начальника напомнить, что динамита у нас нет, не имели успеха.
Темнело.
Я предложил направить плот и в последний момент спрыгнуть впереди него в воду и нырнуть под сосновый ствол (как-то спокойнее под водой, когда в воздухе порхают бревна).
Начальник предложил всем замолчать. Мы послушались, но это не решило вопроса.
Женщины Начальника не послушались. Они не могли молчать, так как подозревали, что в предстоящем мероприятии собираются обойтись без них. На сей раз они пытались утвердиться при помощи технической сообразительности. В конце концов женская логика, как обычно, восторжествовала, и в три голоса они заявили: "Делайте что хотите, но чтобы мы были с вами!" Это решило исход дела (слава женщинам!), и мужчины с чистой совестью решили строить новый плот ниже каньона, хотя и уйдет на это лишние четыре дня и из-за этого в дальнейшем придется голодать. Ну голодать так голодать: по крайней мере, женщины виноваты!
Но если бы они чувствовали свою вину! Нет, Люся-завхоз прямо-таки категорически отрицала наше право ворчать на скудный харч, когда она экономила с жаром и страстью (очевидно, чтобы сытно кормить нас на обратной дороге в самолете). Но этого не случилось - все сэкономленное ею по крохам разом утопили, перевернувшись на порогах. Но об этом речь дальше.
Если кто-нибудь думает, что сплав на плоту мероприятие стремительное это ошибка. Сплав по сложной реке с точки зрения рациональности поступков может вызывать только недоумение. Горстка людей идет пешком по берегу и зачастую еще тащит на себе рюкзаки. Переместив груз километров на пять вперед, все возвращаются и проводят через пороги пустой плот из восьми-десяти бревен, непонятно кому и зачем нужных.
Но это при взгляде со стороны. Если же взойти на плот, то каждый легко убедится, как приятно кататься на нем через пороги. Вот посмотреть хотя бы на наших женщин. Брал их Начальник в самые сложные пороги по одной, не более. Говорил, что надо облегчать плот. Но тут он врал: просто рисковать парнями - это он на себя еще как-то брал, но женщинами, и сразу тремя...
И не было несчастнее людей на свете, чем те двое, оставленные на берегу.
А третья, отплывающая с нами, была королевой мира. Она пыталась скрыть свою радость, быть будничной и деловитой, как и мы. И я каждый раз завидовал ее тихому восторгу.
А когда на плоту была Галя, я работал в порогах как зверь, а однажды даже чуть не перепутал команду Начальника: я не сделал неверного движения, я только подумал о неверном движении, но Начальник это заметил.
Когда же на плоту не было Гали, я чувствовал Начальника очень точно; я слышал его сомнения, его уверенность, его беспокойство и пару раз... страх. (Кстати, почему, собственно, стесняются страха? Разве без него испытаешь настоящую остроту спортивного сплава?)
На плоту, в порогах, я очень любил Начальника. На берегу меньше. Он стал относиться ко мне с раздражением, и тут я его опять понимаю. Дело в том, что подружились мы с ним в предыдущем походе, когда он не был Начальником и мы с ним вместе лазали по скалам, разглядывали пороги; в любой разведке мы обязательно сопровождали тогдашнего, другого Начальника. Мы были "активом" похода. А теперь, когда плот останавливался и дремал, привязанный к берегу, я тоже дремал в тени или на солнышке, и Галя была рядом. Начальник серьезно считал: все, что происходит в походе, должно быть подчинено единой цели. А нам на реке попадались очаровательные пляжи - открытые, и широкие, и маленькие, отгороженные большими камнями. Почему-то я не замечал их раньше. А теперь на этих пляжах мы с Галей загорали. Но она все-таки иногда отправлялась на разведку со всеми вместе. А я нет. Так наши отношения с Начальником дали трещину. Я этого не хотел. Да, наверное, и он тоже.
Однажды мы шли вдоль реки с рюкзаками, и Начальник попутно разглядывал пороги. Я без остановки шел вперед. Километра через два выбрал по своему разумению место, где удастся причалить плот, оставил рюкзак и побрел назад. Встретился со всеми, разминулся и пошел дальше к плоту. Не доходя до него, искупался в заливчике, прилег на солнышке и заснул.
Проснулся, и все было тревожно: солнце ушло, нависли тучи, плотный ветер гнул спины деревьев и гладил шершавой ладонью траву. Я вышел к воде и сразу увидел плот. Он был метрах в трехстах выше и быстро приближался. На моем месте у передней греби стояла Люся (вот ведь как ей повезло!). Маленькая такая рядом с Андреем и Женей, она старательно налегала вместе с ними на гребь, смешная в больших штормовых штанах, перетянутых между ногами ремнем от спасжилета, и этот огромный раздутый жилет, одетый на нее как панцирь. Она и головы не повернула в мою сторону. Впрочем, остальные тоже. На плоту были все восемь человек. А я на берегу. Я подумал, как сейчас побегу трусцой за плотом и как ниже, погрузив на плот рюкзаки, все будут ждать и угрюмо молчать, когда я явлюсь.
В голове мелькнула абстрактная мысль - сесть на плот на ходу (место было серьезное, плот то нырял в валах, то дергался на камнях, на нем шла напряженная работа), и сам удивился, когда вдруг оказался в воде. Теперь плот приближался ко мне не так стремительно, а берега набирали ход. Выскакивать в основную струю было слишком рано, ниже шумел опасный слив. Я выжидал момент, перемещаясь в уловах за большущими камнями. Потом выбрался в струю и удачно "стыковался" с плотом. Вскарабкался на бревна мокрый и понурый. Впрочем, на плоту тоже все были мокрые от валов и брызг. Я пристроился у задней подгребицы на Люсином пассажирском месте. И на меня опять никто не взглянул. Люся еще сильней налегала на гребь. При трудном заходе в один из порогов Начальник бросил мне, не оборачиваясь: "Встань на место!" И я, пробежав по скользким бревнам, прогнал Люську от греби. Ее маленькие исцарапанные руки медленно отцеплялись от деревянной рукояти; она вся ушла в огромный жилет, как черепашка в панцирь. Она готова была плакать и кусаться.
Андрей и Женя быстро переместились, восстанавливая привычное расположение гребцов, между делом отпустив мне пару эпитетов. Впрочем, Начальник не из милости допустил меня - через десять секунд нам пришлось так поработать, что, когда настала минутная передышка, мы, как и раньше, заулыбались друг другу.
К Аккемской Трубе мы подошли днем. Аккемская Труба - это сложнейшее нагромождение порогов в среднем течении Катуни. Полдня ушло у нас на разведку и перетаскивание рюкзаков. Стало уже темнеть. Я был уверен, что Начальник не сунется в Трубу вечером, но он пришел и скомандовал: "По местам!" В этот раз ехать на плоту была Наташина очередь. Но ее все не было. Начальник во время разведки поручил ей тщательно сфотографировать порог, и она задерживалась.
Боря увидел. Десять сильных рук выхватили Николая из воды, поставили на плот. Многотонный бревенчатый плот косо идет в порог, и камни барабанной дробью бьют в днище.
Завтра в 7.20 самолет. На даче ждет Ирина. Сейчас она встретит его на улице за калиткой. Как она умеет радоваться! Никто так не умеет радоваться. В чем она будет в шортах, или сарафане, или просто в купальнике? Деревенские бабки ей все позволяют. Она издали побежит навстречу, длинноногая, тонкая, сорвавшись с места, как на выстрел стартового пистолета. Где она научилась так бегать? Вроде никогда не занималась спортом. И плавать как рыба - длинная, узкая, коричневая рыба...
И все-таки они бы не выплыли в той холодной озерной воде, в мае, когда берега чуть виднелись полосками леса и было так спокойно сидеть в байдарке, подставляя тело весеннему солнцу.
Паруса ровно и мягко тянули, пока не налетел шквал. Тогда байдарка зарылась носом и пошла утюжить воду, вздрагивая и рыская из стороны в сторону. Новый порыв ветра пригнул ее к воде. Ирина бросила передний парус и ухватилась за борт. Парус заполоскался, стал валить байдарку.
- Держи, держи парус! - Но только вздрагивают плечи, руки впились в борта. - Парус держи!!! - Согнутая спина, чуть тронутая загаром, неподвижна. - Парус! Ирка!...
Рука Николая взметнулась, и плетеный капроновый шкот рассек воздух, прилип к золотистой коже.
Спина выгнулась, руки поймали парус. Байдарка выпрямилась. Теперь она шла легко, будто освобожденная от привязи, глиссируя, обгоняя волны, балансируя на них, как на острие ножа.
Сквозь тонкую ткань обшивки вода гладит ноги. Ветер гонит байдарку к острову. Ветер грубо задрал ветви ив на берегах, оголил стволы и вдруг охлестнул их ливнем. Дождь мягкий, летний. Волосы Ирины струятся с водой, облепили плечи, спину. Желтый песок тормозит байдарку. Двое мокрых людей, взявшись за руки, бегут по песку, к лесу. Здесь острый запах смолы и дождя, и нет уже шума ветра, шума волн. Дождь не мешает дышать, губы дрожат, наткнувшись на вспухший багровый рубец на мокрой спине...
Она здесь и ждет его. Пусть Катунь швыряет чьи-то плоты своей ледяной мутной водой! Женщинам нужно тепло и лето. Николай помнит Хибины и юную женщину, ставшую вдруг некрасивой, и ее крик: "Зачем мы пришли сюда?! Что мы здесь ищем? Люди должны жить в городе, где тепло, и музыка, и свет, и люди одеты как люди, а не как мы - в обледеневший брезент!"
А вот тот поход был специально для нее, для Ирины...
Нет, женщинам нужно лето. И солнце. И волны уходят с отливом, на песке оставляя льдину под удары солнца. Льдину обид.
Дачный вечер. Зацветшая вода дурманит запахом лета. Тихий плеск в темноте выдает кого-то; кто-то входит в теплую воду, хоронясь от красного света луны, и выдает себя тихим плеском.
- Поедем на Кольский, Иринка...
- Хорошо, дорогой. А может быть, в Крым, на нашу скалу? Ну не сердись, я пошутила. Я понимаю: все ездят на юг под это... пошлое южное небо.
Николай и Лев пошли по тайге, зажгли на Стрелке костер. С того берега Кызыл-Хема к ним приплыл старовер, который жил там один. Он перевез их в лодке, а потом сказал, что дошел слух, будто в ста километрах ниже неделю назад выловили из воды девушку. (По пустынной тайге ходят люди и ходят слухи - разные, но правдивые.)
Значит, Степанов с группой ищет утонувшую в верховьях, там, где ее уже нет.
Но кто же утонул? Кто утонул из тех, кого недавно видели живым?
Трудно ночью, когда не спится, отогнать ненужные, страшные мысли: "Кто из них? Кто? Кто?..".
Над берегом Кызыл-Хема было южное небо. Где оно всего темнее, загорались незнакомые звезды и медленно плыли над лесом. В той стране, за лесом, кто-то кого-то ищет; никто не трусит, никому не надо прятать глаз из-за того, что человек погиб. Разве человек не может погибнуть?..
- А зачем?..
Это Иринин голос.
- Видишь ли, Ира, человек так устроен, что может погибнуть. Даже здесь, у дачных мостков. И даже не падая в воду. Погибнуть при жизни... А если вода кого-то смоет с плота, надо мгновенно прыгнуть, успеть догнать. Понимаешь - догнать! А если нет, тогда придется обыскивать реку. Слышишь?
Она не слышит. Она думает о том, что завтра утром в 7.20 взлетит самолет. И у нее уже нет сил бороться.
Дачные автобусы ушли. Уходит последний катер, пятнами желтых огней гладит воду, тихий стук оставляет ивам и двум людям на дачных мостках. Огни гирляндой повисают в темноте, отдаляясь, сжимаются теснее и меркнут...
Последний катер ушел!.. Но Николай принес байдару и опустил ее с мостков в воду.
Очень молодая женщина сидела на корточках над водой и плакала. Разве можно вот так просто отказаться от счастья? Только дети могут так беззащитно плакать. И байдара не могла отплыть. Николай подумал, что он не отплывет никогда.
Но из темноты пришла волна; просто волна по воде, и качнула байдару. А женщина подумала, что лодка отходит. Тогда, перестав плакать, она поднялась и, спеша, путаясь в словах, стараясь успеть все сказать, крикнула зло: "Уезжай, уезжай! Никогда не возвращайся, не смей ни-ко-гда возвращаться!!!"
Она успела все это сказать, а потом лодка ушла.
На рассвете у шоссейного моста рыбаки удивлялись; кто это кинул байдарку, может быть, человек утонул?
Самолет взлетел на восток утром. Так начиналось путешествие.
"Бегемот" слева
"Мы мчались на плоту среди бурунов. Клокочущие камни летели навстречу, берега проносились мимо. Казалось, скалы из-за поворота летят на нас..."
Типичное плотовое описание. И как легко к нему придраться: подумаешь, скорость 15 километров в час. Ну, не 15, так от силы 20; а 30 километров в час бывает очень редко, и только там, где нет ни бурунов, ни камней и ничто не клокочет, а вода скользит ровным, гладким пластом.
Но плотовые описания твердят: скорость, скорость, скорость! Скорость это не просто километры в час. Это... когда изо всех сил вырываешь гребь из воды, чтобы сделать еще один гребок, еще один, последний гребок перед ударом в стену; тогда, может быть, плот не вздыбится, не прилипнет днищем к скале, не опрокинется...
Переворот - наиболее впечатляющая авария. Большие плоты из толстых, десятиметровых бревен легко опрокидываются на крутых камнях в сливах, у мощных прижимов и просто в чистой воде на высоких валах порогов и шивeр.
Уже накопились кинокадры о переворотах плотов. На экране это происходит довольно быстро. Но когда сам стоишь на переворачивающемся плоту, кажется, что медленно. Один угол плота медленно лезет в небо. Плот растет. Это уже бревенчатая стена, она клонится и начинает тебя накрывать. Многие утверждают, что и в других ситуациях в критический момент вдруг ощущаешь это удивительное замедление...
Скорость не цифры. Скорость, большая, слишком большая скорость, - это когда не успеваешь понять, сделать, убежать... Это когда не успеваешь, потому что с такой скоростью не умеешь действовать и жить; и камни, ворота, ориентиры на берегу начинают толпиться, напирать, налезать друг на друга и на тебя, и командам не успеваешь отвечать, и язык отстает, и гребь отстает, заплетается - девятиметровая лопата, вырубленная из елового ствола. И четверо мокрых гребцов повисли на рукояти, а лопату задрали в небо, чтобы из впадины, в которую вдруг провалился плот, зацепить макушку идущего навстречу вала, прежде чем плот нырнет под него. А когда плот вынырнет из вала опять поднять, задрать, взгромоздить лопату и успеть поймать следующий вал. И когда-то все-таки не успеть, и тогда... Вот тогда плот становится большой бревенчатой мокрой стеной, и люди сыплются со стены, и чей-то крик вдруг прорезает все это: "После переворота всем быстро на плот!" И когда из пены всплывает брюхо плота, скользкое и гладкое, избитое камнями, все действительно мигом вскарабкиваются на него. Плот ныряет в следующий вал. Люди лежат на нем сцепившись, их тащит валом по плоту, и они висят на корме, а перед следующим валом очень быстро, как мыши, ползут на нос плота, и опять их валом смывает на корму...
Один опытный плотовик как-то сказал, что в большом пороге нужно быть всегда готовым к перевороту, можно даже планировать, так сказать, "прохождение порога переворотом". Но, по-моему, это слишком. Однажды на реке Катунь наш плот опрокинулся, и в таком виде река тащила его через новые пороги. Было много приключений, прежде чем удалось пристать к берегу. О приключениях мы с удовольствием вспоминали, но, когда несколько дней спустя в мощном водовороте плот вдруг с эдакой своей отвратительной неторопливостью стал опять опрокидываться, все мы, десять человек, что были на нем, подумали приблизительно одно: "О боже, за что второй раз?!"
Цель сплава - удачное прохождение крупных порогов, многокилометровых шивер, каньонов, труб, корыт, прижимов. Напряжение и скорость (все-таки скорость), и радостный страх, и опять скорость, но такая, чтобы успевать и думать, и командовать, и радоваться, и временами от радости не успевать дышать.
Раньше плот в туристском походе использовался как транспортное средство, чтобы из тайги быстрее выехать к людям. А спортивные плавания были привилегией байдарочников. Но постепенно выяснилось, что "слишком серьезную воду", которую на байдарке можно лишь "обнести", плот проходит - и не на авось, а очень уверенно - и доставляет команде максимум эмоций с минимальным риском. Так постепенно возник чисто спортивный сплав на плоту, и, конечно, плотовики стали выискивать все более и более сложные реки, такие, которые уже и плот проходит "на пределе".
Спортивный сплав имеет мало общего со сплавом профессиональных плотогонов, которые должны провести большой плот - сплавить кубометры. По рекам, где сегодня плывут спортсмены, промышленный сплав невозможен: все эти кубометры будут испорчены, переломаны и разбиты. Спортсмены пытались ходить по мощным рекам на маленьких плотах (плот на двоих, на четверых), эти плотики смешно барахтались в валах, и непонятно было, плывут люди на плотах или просто в воде за компанию с плотом. Типичный бревенчатый плот на шестерых-десятерых весит что-то около пяти тонн. Когда мощные струи реки мечутся поперек русла, они мотают плот из стороны в сторону, а люди изо всех сил стараются удержать его или перемещают, но так расчетливо, что река сама швыряет его по намеченному гребцами пути. Преодоление сложных препятствий с "большой водой" и есть цель спортивного сплава, и естественно, что техника его, первоначально оттолкнувшись от профессиональной, усложнялась, и очень быстро (о технике вождения спортивного плота написана специальная книга, ее автор - мастер спорта Игорь Потемкин; книга вышла в 1970 году).
Особенность спортивного сплава еще и в том, чтобы найти проход в пороге, в каскаде порогов, которые видишь впервые. Иногда, глядя на воду с берега, никак не можешь решить, возможно ли здесь вообще плыть: слив крутой, много воды, большие струи, перекрученные камнями. Вид такой воды можно воспринимать по-разному. Это, пожалуй, сходно с впечатлением от большой высоты. Высоту воспринимаешь "теоретически" из окна самолета, но высота видна вся, когда перед тобой распахивается самолетная дверь и ты точно знаешь, что сейчас в эту дверь шагнешь.
Много часов подряд рассматриваешь какие-нибудь пять километров реки; продираешься в береговой тайге, бродишь через притоки, на скалах подбираешься к краю, ползешь, подсматриваешь и вдруг увидишь из-за уступа все, будто на тебя нашло прозрение...
Сложнейший каскад порогов в каньоне плот может пройти чисто, нигде не задев! Но что с ним сделает сама вода? Никто в таких сливах еще не плыл. Что из всего этого выйдет? Может быть, сплавить плот пустым?
Впереди десять минут сплава.
Шестеро парней медленно надевают надувные жилеты. Снята уже носовая веревка, аккуратными кольцами подвешена на подгребице. Вторая веревка еще натянута, но причальный уже развязывает ее узлы, снимает кольца и, оставив одно последнее кольцо вокруг дерева, держит веревку руками и ждет. Четверо на плоту, обернувшись, смотрят на причального, а лоцман на корме смотрит в блокнот. И вдруг становится физически ощутимым шум реки, и плот на фоне бегущей воды своей неподвижностью режет глаза. Лоцман поднимает голову от блокнота и тоже смотрит на причального и кивает ему головой.
Руки разжались, веревка скользнула. Резко и одновременно головы повернулись вперед. Причальный, прыгая по камням, взбирается на плот. Плот идет, берега идут. Через десять минут плот будет в этой пятикилометровой трубе - или то, что от него останется...
- Лево! - Девятиметровая лопата взмахивает, толкает...
- Сильно лево! - Впереди камень лемехом переворачивает половину реки.
- Лево, ребята.... дава-а-ай!!
И всJ, и нет в запасе больше команд. Молча взмахивает гребь, взмахивает, и гнется, и в последнем гребке изгибается, затягивает гребок, и плот, минуя камень, сваливается косо, углом вниз.
Время идет. Летят навстречу секунды, и камни, и новые черные каменные ворота, в которые надо успеть прицелиться.
За воротами поле камней. Вот они - желтые, белые, черные, "Зуб", "Бегемот" - камни-ориентиры; от этого дальше, этот слева... Как, уже "Зуб"? Так быстро? Обойти слева. Нет, теперь с воды совершенно ясно, что слева пройти нельзя. Плот идет другим путем, камни-ориентиры сместились. "Крест", "Крокодил" и... незнакомый камень. Что это за камень? Откуда этот камень? И полезли камни, ворота, ориентиры, полезли, напирают друг на друга и на тебя. Поток секунд и чужих незнакомых камней. Ты отстал. Время ушло вперед. Но еще цепляешься, силишься догнать... догоняешь и начинаешь опять узнавать. Ага, "Бегемот" остается слева, теперь направо... Напра-а-во...
Две скалы воротами перехватили реку, и в теснине - слив. Его вспарывает "Зуб", и обе половины реки взбегают друг против друга на скалы, заворачивают назад к середине реки, сталкиваются, встают на дыбы над уже лесистыми здесь берегами. Высоко над своими же берегами встает река. И идет мимо них. Идет... И вдруг вся она, взгорбленная посередине, сразу оседает в яму.
Плот проходит вираж, поднырнув, выходит на горб... танцует наверху. Плот направлен точно. Он идет, подходит, наклоняется, зависает...
В детстве я старался поднять самый большой камень, кидал его в самую большую лужу, чтобы было что-то такое... громадное. И теперь это так похоже - этот камнем падающий в воду плот, и я стою на нем...
Начальник всегда прав
Утро. Рано.
Речная волна лижет плот, привязанный к берегу. Плот пуст. Берег пуст. Я сижу на откосе, прислонившись спиной к земле, и надо мной никого. Но вот над верхним краем обрыва появляется Галя. В утреннем солнце она кажется прозрачной и тонкой и вся светится, как ее волосы...
Четыре дня мы добирались сюда. Перед этим были болота, непомерный груз рюкзаков и удушающая жара. Мы задыхались от испарений и комариного зуда. Комары заставляли с головы до пят облачаться в брезент.
Наконец среди болот блеснула чистая вода. Опустив на кочки рюкзаки, промокшие нашим потом, и лениво попросив друг друга отвернуться, мы разошлись с девчонками метров на двадцать и, разоблачившись, вошли в воду. Мы блаженствовали, фыркали, как моржи. И Галя взглянула на меня и засмеялась; и все, сидя в воде, смеялись.
Болота вывели нас на берег реки. Здесь был высокий горелый лес, дневная жара, ночной холод и вода в реке такая же ледяная в полдень, как по утрам. Валили сухие стволы, бревна тащили к воде, и, когда не хватало сил у шестерых ребят, трое девчонок впрягались в лямки, накинув брезентовые куртки, чтобы жестким капроном не ободрать обгоревшие плечи.
Так и запомнил их: босых, в купальниках и накинутых брезентовых куртках, гордых тем, что без них мужики не обошлись, Потом веселая работа собирать плот на воде, балансировать на плавающих бревнах под раскаленным солнцем и потоками ледяных брызг, что летят из-под топора, когда забиваешь клинья под ронжины. И первый вечер у реки - как праздничный подарок. Костер уже тлел, а сумерки еще тянулись, нам было тихо и хорошо. Запал в память спор двух людей:
Н а ч а л ь н и к. Иди спать, засидишься у костра, потом всю палатку перебудишь.
Г а л я. Рано еще.
Н а ч а л ь н и к. Завтра трудный день, будем вытаскивать большие бревна к воде.
Г а л я. Вечер красивый, наконец-то река...
Н а ч а л ь н и к. Вот образец женской логики.
Г а л я (примирительно). Пожалуй...
И, собираясь послушаться, встала.
А мою независимость в походе обеспечивает хороший двухслойный пуховый спальный мешок; хочу - сплю в снегу без палатки, хочу - над рекой, на камне, хочу - в гамаке на дереве, там, где ветер уносит комаров. Летом в моем мешке могут поместиться двое. Кроме того, у меня есть марлевый полог от комаров, и я попросил Галю перешить его поудобней. Она взяла иголку, а я подкладывал смолье в костер, чтобы ей хватало света.
В лагере повисло некоторое напряжение. Но оно быстро разрешилось повальным сном обитателей палаток. Галя всю ночь просидела у огня. И я не ложился спать. В ту ночь мой мешок пролежал пустой...
Как прыгун с трамплина, уже совершив полет и проскользив по горе приземления, победно тормозит, расставив лыжи в широком плуге, купаясь в ласковом внимании зрителей, так и мы, проскользив в бурунах порога, разворачиваемся в спокойной быстрине за сливом и рулим к берегу.
И ничего, что зрителей нет по берегам, - нас девять, и каждый радуется, думая, что все остальные отметили его особую сноровку в маневре. И особенно радуются, если это отметил Начальник.
На пятый день сплава, пройдя с утра шиверу из двух десятков порожков, каждый из которых на освоенной людьми реке носил бы гордое имя "Разбой", "Прибой", "Большой", "Великий" и т. п., мы причалили, и Начальник уже знал (он ходил пешком дальше), что за поворотом "ха-роший" слив, а потом поворот налево и опять "ха-роший" слив, а потом идет то, что надо идти смотреть всем вместе, чтобы каждый знал, что его ждет...
Там был каньон с высокими нависшими стенами. Внизу горбатая река натыкалась на камень и огибала его с двух сторон. Левая струя била в стену и, отражаясь, шла в гребенку камней, непроходимую для плота и для человека тоже. Правая шла круто, мощно, и над самой водой, между стеной и камнем, был заклинен сосновый ствол, который обязательно сбреет с плота подгребицы, греби, багажник, страховочные столбы, экипаж - короче, все, что торчит. Андрей предложил всем в последний момент прыгнуть на этот ствол, а потом с него спрыгнуть уже на проскочивший плот (тут стоит представить, как Андрей идет по Арбату в костюмчике и с портфелем, потом ускоряет шаг и делает сальто на мостовой, потом подкидывает портфель повыше, делает еще два сальто и ловит портфель). Ему заметили, что прыгать придется в компании с тяжелыми бревнами.
Лева предложил взорвать бревно динамитом, и вместе с Борисом и Женей они пустились обсуждать технику и чертить на земле математику. Попытки Начальника напомнить, что динамита у нас нет, не имели успеха.
Темнело.
Я предложил направить плот и в последний момент спрыгнуть впереди него в воду и нырнуть под сосновый ствол (как-то спокойнее под водой, когда в воздухе порхают бревна).
Начальник предложил всем замолчать. Мы послушались, но это не решило вопроса.
Женщины Начальника не послушались. Они не могли молчать, так как подозревали, что в предстоящем мероприятии собираются обойтись без них. На сей раз они пытались утвердиться при помощи технической сообразительности. В конце концов женская логика, как обычно, восторжествовала, и в три голоса они заявили: "Делайте что хотите, но чтобы мы были с вами!" Это решило исход дела (слава женщинам!), и мужчины с чистой совестью решили строить новый плот ниже каньона, хотя и уйдет на это лишние четыре дня и из-за этого в дальнейшем придется голодать. Ну голодать так голодать: по крайней мере, женщины виноваты!
Но если бы они чувствовали свою вину! Нет, Люся-завхоз прямо-таки категорически отрицала наше право ворчать на скудный харч, когда она экономила с жаром и страстью (очевидно, чтобы сытно кормить нас на обратной дороге в самолете). Но этого не случилось - все сэкономленное ею по крохам разом утопили, перевернувшись на порогах. Но об этом речь дальше.
Если кто-нибудь думает, что сплав на плоту мероприятие стремительное это ошибка. Сплав по сложной реке с точки зрения рациональности поступков может вызывать только недоумение. Горстка людей идет пешком по берегу и зачастую еще тащит на себе рюкзаки. Переместив груз километров на пять вперед, все возвращаются и проводят через пороги пустой плот из восьми-десяти бревен, непонятно кому и зачем нужных.
Но это при взгляде со стороны. Если же взойти на плот, то каждый легко убедится, как приятно кататься на нем через пороги. Вот посмотреть хотя бы на наших женщин. Брал их Начальник в самые сложные пороги по одной, не более. Говорил, что надо облегчать плот. Но тут он врал: просто рисковать парнями - это он на себя еще как-то брал, но женщинами, и сразу тремя...
И не было несчастнее людей на свете, чем те двое, оставленные на берегу.
А третья, отплывающая с нами, была королевой мира. Она пыталась скрыть свою радость, быть будничной и деловитой, как и мы. И я каждый раз завидовал ее тихому восторгу.
А когда на плоту была Галя, я работал в порогах как зверь, а однажды даже чуть не перепутал команду Начальника: я не сделал неверного движения, я только подумал о неверном движении, но Начальник это заметил.
Когда же на плоту не было Гали, я чувствовал Начальника очень точно; я слышал его сомнения, его уверенность, его беспокойство и пару раз... страх. (Кстати, почему, собственно, стесняются страха? Разве без него испытаешь настоящую остроту спортивного сплава?)
На плоту, в порогах, я очень любил Начальника. На берегу меньше. Он стал относиться ко мне с раздражением, и тут я его опять понимаю. Дело в том, что подружились мы с ним в предыдущем походе, когда он не был Начальником и мы с ним вместе лазали по скалам, разглядывали пороги; в любой разведке мы обязательно сопровождали тогдашнего, другого Начальника. Мы были "активом" похода. А теперь, когда плот останавливался и дремал, привязанный к берегу, я тоже дремал в тени или на солнышке, и Галя была рядом. Начальник серьезно считал: все, что происходит в походе, должно быть подчинено единой цели. А нам на реке попадались очаровательные пляжи - открытые, и широкие, и маленькие, отгороженные большими камнями. Почему-то я не замечал их раньше. А теперь на этих пляжах мы с Галей загорали. Но она все-таки иногда отправлялась на разведку со всеми вместе. А я нет. Так наши отношения с Начальником дали трещину. Я этого не хотел. Да, наверное, и он тоже.
Однажды мы шли вдоль реки с рюкзаками, и Начальник попутно разглядывал пороги. Я без остановки шел вперед. Километра через два выбрал по своему разумению место, где удастся причалить плот, оставил рюкзак и побрел назад. Встретился со всеми, разминулся и пошел дальше к плоту. Не доходя до него, искупался в заливчике, прилег на солнышке и заснул.
Проснулся, и все было тревожно: солнце ушло, нависли тучи, плотный ветер гнул спины деревьев и гладил шершавой ладонью траву. Я вышел к воде и сразу увидел плот. Он был метрах в трехстах выше и быстро приближался. На моем месте у передней греби стояла Люся (вот ведь как ей повезло!). Маленькая такая рядом с Андреем и Женей, она старательно налегала вместе с ними на гребь, смешная в больших штормовых штанах, перетянутых между ногами ремнем от спасжилета, и этот огромный раздутый жилет, одетый на нее как панцирь. Она и головы не повернула в мою сторону. Впрочем, остальные тоже. На плоту были все восемь человек. А я на берегу. Я подумал, как сейчас побегу трусцой за плотом и как ниже, погрузив на плот рюкзаки, все будут ждать и угрюмо молчать, когда я явлюсь.
В голове мелькнула абстрактная мысль - сесть на плот на ходу (место было серьезное, плот то нырял в валах, то дергался на камнях, на нем шла напряженная работа), и сам удивился, когда вдруг оказался в воде. Теперь плот приближался ко мне не так стремительно, а берега набирали ход. Выскакивать в основную струю было слишком рано, ниже шумел опасный слив. Я выжидал момент, перемещаясь в уловах за большущими камнями. Потом выбрался в струю и удачно "стыковался" с плотом. Вскарабкался на бревна мокрый и понурый. Впрочем, на плоту тоже все были мокрые от валов и брызг. Я пристроился у задней подгребицы на Люсином пассажирском месте. И на меня опять никто не взглянул. Люся еще сильней налегала на гребь. При трудном заходе в один из порогов Начальник бросил мне, не оборачиваясь: "Встань на место!" И я, пробежав по скользким бревнам, прогнал Люську от греби. Ее маленькие исцарапанные руки медленно отцеплялись от деревянной рукояти; она вся ушла в огромный жилет, как черепашка в панцирь. Она готова была плакать и кусаться.
Андрей и Женя быстро переместились, восстанавливая привычное расположение гребцов, между делом отпустив мне пару эпитетов. Впрочем, Начальник не из милости допустил меня - через десять секунд нам пришлось так поработать, что, когда настала минутная передышка, мы, как и раньше, заулыбались друг другу.
К Аккемской Трубе мы подошли днем. Аккемская Труба - это сложнейшее нагромождение порогов в среднем течении Катуни. Полдня ушло у нас на разведку и перетаскивание рюкзаков. Стало уже темнеть. Я был уверен, что Начальник не сунется в Трубу вечером, но он пришел и скомандовал: "По местам!" В этот раз ехать на плоту была Наташина очередь. Но ее все не было. Начальник во время разведки поручил ей тщательно сфотографировать порог, и она задерживалась.