Акут, знавший нравы и обычаи обезьяньей породы, решил не обнаруживать своего присутствия, пока у его сородичей не пройдет дикое исступление пляски. Когда барабаны умолкнут и утробы насытятся, он покажется своему племени. Затем произойдет совещание, после которого он и Корак будут приняты в члены общины. В течение нескольких недель, а, быть может, и месяцев, к ним будут относиться подозрительно и с пренебрежением, но со временем это пройдет.
Акут надеялся, что среди этих обезьян найдутся такие, которые знали и помнят Тарзана; в таком случае ему будет легче представить им мальчика. Затаенной мечтою Акута было сделать Корака обезьяньим царем. Когда мальчик увидел необычайную пляску человекоподобных, он был готов броситься в самую гущу пляшущих; Акуту стоило больших усилий удержать его от этого безумного шага: он знал, что оба они были бы немедленно разорваны на клочки. Обезьяны доводят себя до такого бешенства, что в это время самые сильные и свирепые хищники боязливо обходят сторонкой место ужасного Дум-Дум.
Луна опустилась к самому горизонту; барабаны зазвучали тише, исступление танцующих начинало слабеть. Наконец, последний удар барабана, и звери принялись за истребление пищи, которую они наготовили для этой оргии.
Акут объявил Кораку, что это был обряд провозглашения нового царя, и указал ему большую фигуру косматого монарха, который овладел скипетром так же, как многие правители человечьей породы: убив своего предшественника.
Когда обезьяны наелись до отвала и многие уже собрались завалиться спать, Акут дернул Корака за руку.
– Идем, – шепнул он. – Следуй за мной! Делай все, что будет делать Акут.
Он медленно стал пробираться через чащу деревьев и остановился на дереве. Здесь он постоял с минуту, а затем тихо завыл. Десятка два обезьян вскочили на ноги. Их маленькие глазки забегали по сторонам. Царь первый заметил две незнакомые фигуры. Он издал зловещее ворчание. Затем он сделал несколько шагов по направлению к пришельцам. Шерсть на нем ощетинилась. Его ноги одеревенели, и он шел неуклюже, прихрамывая. За спиной у него толпилось несколько огромных самцов.
Он остановился, не доходя до пришельцев, как раз на таком расстоянии, чтобы его нельзя было ни схватить, ни ударить. Здесь он остановился и принялся раскачиваться взад и вперед на своих коротких ногах, оскаливая могучие клыки с устрашающими гримасами и издавая по временам грозное ворчанье – в один темп с телодвижениями. Постепенно раскачивания становились все быстрее, и рычание превращалось в один сплошной громовой рев. Акут знал, что он старается привести себя в ярость, чтобы броситься на них. Но старая обезьяна не собиралась сражаться: она пришла с мальчиком к этому племени, чтобы навсегда связать с ним свою судьбу.
– Я – Акут, – сказала она, – он – Корак. Он – сын Тарзана, который был царем обезьян. Я тоже был царем обезьян, которые жили в стране великих вод. Мы пришли, чтобы охотиться вместе с вами, чтобы сражаться бок о бок с вашим племенем. Мы – великие охотники. Мы могучие бойцы. Примите нас с миром!
Царь перестал раскачиваться. Он смотрел на них из-под нависших бровей. Его налитые кровью глаза сверкали жестокой злобой. Он слишком недавно стал царем и ревниво относился к своему званию. Он боялся, что эти две странные обезьяны вздумают оспаривать его права. Гладкое, безволосое существо называлось человек, а человека он боялся и ненавидел.
– Убирайтесь вон! – взревел он. – Убирайтесь, или я убью вас!
Пока обезьяны кончали свою пляску, мальчик, стоя за спиной Акута, дрожал от радостного нетерпения: ему хотелось поскорее спрыгнуть вниз, к косматым чудовищам, и показать им, что он их друг, что он им родной. Он ждал, что они встретят его с распростертыми объятиями, и теперь слова царя наполнили его сердце скорбью и негодованием. Чернокожие прогнали его. Он пошел к белым, к родным, белым людям, но, вместо привета и участия, ему ответили градом пуль. Большие обезьяны оставались его последней надеждой. Он пришел искать общества, в котором ему отказали люди. Но и обезьяны отвергли его. Гнев охватил мальчика.
Царь обезьян стоял как раз под веткой, на которой они сидели. Прочие обезьяны полукругом теснились за спиной царя и с любопытством наблюдали за тем, что происходит. Прежде, чем Акут мог понять намерения мальчика и удержать его, мальчик прыгнул на землю прямо перед царем, который теперь принялся вновь раскачиваться, чтобы привести себя в ярость.
– Я – Корак! – закричал мальчик. – Я – Убийца. Я пришел к вам как друг. Вы хотите прогнать меня. Что ж, я уйду. Но раньше я докажу вам, что сын Тарзана – ваш повелитель, такой же повелитель, каким был его отец, и что он не испугался ни вашего царя, ни всех вас!
Царь обезьян на минуту застыл от удивления: он не ожидал от пришельца такой дерзости. Акут был поражен не менее царя: он был в отчаянии, он умолял Корака опомниться, не рисковать своей жизнью, потому что он знал, что сейчас к священной площадке сбегутся все бойцы на помощь царю и беспощадно расправятся с самозванцем. Но вряд ли царю и понадобится помощь! Одно усилие мощных челюстей, и нежная шея мальчика обагрится кровью… Броситься на защиту Корака – значило идти на верную смерть, но преданный Акут не задумался ни на минуту. С глухим рычанием он спрыгнул на землю и встал рядом со своим другом.
Царь сделал шаг по направлению к мальчику и протянул длинные руки, чтобы обхватить его шею. Он широко раскрыл пасть, собираясь вонзить поглубже желтые клыки в гладкое смуглое тело. Корак пригнулся к земле и готовился принять нападение. Он сжался как пружина, стараясь избегнуть мощных объятий врага, а затем, в одно мгновение выпрямившись, нанес царю бешеный удар кулаком в живот: всю тяжесть своего тела, всю силу своих стальных мышц он вложил в этот удар. С ужасным воем царь обезьян опрокинулся на спину, судорожно цепляясь за своего противника.
Яростное рычание вырвалось из груди у обезьян, когда они увидели, что их царь побежден; они бросились на Корака и Акута, чтобы стереть их с лица земли. Но старая обезьяна была слишком умна и не желала принять такой неравный бой. Уговаривать мальчика бежать было бесполезно, Акут знал это: была только одна надежда на спасение, и он ухватился за нее. Обхватив мальчика вокруг пояса, Акут поднял его с земли и бросился бегом к другому дереву, которое низко опускало над землей свои ветви. Вся свора обезьян с ревом кинулась за беглецами. Но Акут, старый Акут с барахтающимся мальчиком на плече, оказался проворнее своих преследователей.
Одним прыжком вскочил он на дерево и с ловкостью мартышки втащил мальчика на самую вершину. Но и здесь он не остановился. Он бросился дальше по верхушкам деревьев, не выпуская из рук свою драгоценную ношу, и скоро скрылся в ночном сумраке джунглей. Некоторое время обезьяны гнались за ним, но расстояние между ними все увеличивалось; наконец, потеряв его из виду, они остановились, а затем повернули обратно, оглашая ночную тишину ревом неудовлетворенной злобы.
IX
X
Акут надеялся, что среди этих обезьян найдутся такие, которые знали и помнят Тарзана; в таком случае ему будет легче представить им мальчика. Затаенной мечтою Акута было сделать Корака обезьяньим царем. Когда мальчик увидел необычайную пляску человекоподобных, он был готов броситься в самую гущу пляшущих; Акуту стоило больших усилий удержать его от этого безумного шага: он знал, что оба они были бы немедленно разорваны на клочки. Обезьяны доводят себя до такого бешенства, что в это время самые сильные и свирепые хищники боязливо обходят сторонкой место ужасного Дум-Дум.
Луна опустилась к самому горизонту; барабаны зазвучали тише, исступление танцующих начинало слабеть. Наконец, последний удар барабана, и звери принялись за истребление пищи, которую они наготовили для этой оргии.
Акут объявил Кораку, что это был обряд провозглашения нового царя, и указал ему большую фигуру косматого монарха, который овладел скипетром так же, как многие правители человечьей породы: убив своего предшественника.
Когда обезьяны наелись до отвала и многие уже собрались завалиться спать, Акут дернул Корака за руку.
– Идем, – шепнул он. – Следуй за мной! Делай все, что будет делать Акут.
Он медленно стал пробираться через чащу деревьев и остановился на дереве. Здесь он постоял с минуту, а затем тихо завыл. Десятка два обезьян вскочили на ноги. Их маленькие глазки забегали по сторонам. Царь первый заметил две незнакомые фигуры. Он издал зловещее ворчание. Затем он сделал несколько шагов по направлению к пришельцам. Шерсть на нем ощетинилась. Его ноги одеревенели, и он шел неуклюже, прихрамывая. За спиной у него толпилось несколько огромных самцов.
Он остановился, не доходя до пришельцев, как раз на таком расстоянии, чтобы его нельзя было ни схватить, ни ударить. Здесь он остановился и принялся раскачиваться взад и вперед на своих коротких ногах, оскаливая могучие клыки с устрашающими гримасами и издавая по временам грозное ворчанье – в один темп с телодвижениями. Постепенно раскачивания становились все быстрее, и рычание превращалось в один сплошной громовой рев. Акут знал, что он старается привести себя в ярость, чтобы броситься на них. Но старая обезьяна не собиралась сражаться: она пришла с мальчиком к этому племени, чтобы навсегда связать с ним свою судьбу.
– Я – Акут, – сказала она, – он – Корак. Он – сын Тарзана, который был царем обезьян. Я тоже был царем обезьян, которые жили в стране великих вод. Мы пришли, чтобы охотиться вместе с вами, чтобы сражаться бок о бок с вашим племенем. Мы – великие охотники. Мы могучие бойцы. Примите нас с миром!
Царь перестал раскачиваться. Он смотрел на них из-под нависших бровей. Его налитые кровью глаза сверкали жестокой злобой. Он слишком недавно стал царем и ревниво относился к своему званию. Он боялся, что эти две странные обезьяны вздумают оспаривать его права. Гладкое, безволосое существо называлось человек, а человека он боялся и ненавидел.
– Убирайтесь вон! – взревел он. – Убирайтесь, или я убью вас!
Пока обезьяны кончали свою пляску, мальчик, стоя за спиной Акута, дрожал от радостного нетерпения: ему хотелось поскорее спрыгнуть вниз, к косматым чудовищам, и показать им, что он их друг, что он им родной. Он ждал, что они встретят его с распростертыми объятиями, и теперь слова царя наполнили его сердце скорбью и негодованием. Чернокожие прогнали его. Он пошел к белым, к родным, белым людям, но, вместо привета и участия, ему ответили градом пуль. Большие обезьяны оставались его последней надеждой. Он пришел искать общества, в котором ему отказали люди. Но и обезьяны отвергли его. Гнев охватил мальчика.
Царь обезьян стоял как раз под веткой, на которой они сидели. Прочие обезьяны полукругом теснились за спиной царя и с любопытством наблюдали за тем, что происходит. Прежде, чем Акут мог понять намерения мальчика и удержать его, мальчик прыгнул на землю прямо перед царем, который теперь принялся вновь раскачиваться, чтобы привести себя в ярость.
– Я – Корак! – закричал мальчик. – Я – Убийца. Я пришел к вам как друг. Вы хотите прогнать меня. Что ж, я уйду. Но раньше я докажу вам, что сын Тарзана – ваш повелитель, такой же повелитель, каким был его отец, и что он не испугался ни вашего царя, ни всех вас!
Царь обезьян на минуту застыл от удивления: он не ожидал от пришельца такой дерзости. Акут был поражен не менее царя: он был в отчаянии, он умолял Корака опомниться, не рисковать своей жизнью, потому что он знал, что сейчас к священной площадке сбегутся все бойцы на помощь царю и беспощадно расправятся с самозванцем. Но вряд ли царю и понадобится помощь! Одно усилие мощных челюстей, и нежная шея мальчика обагрится кровью… Броситься на защиту Корака – значило идти на верную смерть, но преданный Акут не задумался ни на минуту. С глухим рычанием он спрыгнул на землю и встал рядом со своим другом.
Царь сделал шаг по направлению к мальчику и протянул длинные руки, чтобы обхватить его шею. Он широко раскрыл пасть, собираясь вонзить поглубже желтые клыки в гладкое смуглое тело. Корак пригнулся к земле и готовился принять нападение. Он сжался как пружина, стараясь избегнуть мощных объятий врага, а затем, в одно мгновение выпрямившись, нанес царю бешеный удар кулаком в живот: всю тяжесть своего тела, всю силу своих стальных мышц он вложил в этот удар. С ужасным воем царь обезьян опрокинулся на спину, судорожно цепляясь за своего противника.
Яростное рычание вырвалось из груди у обезьян, когда они увидели, что их царь побежден; они бросились на Корака и Акута, чтобы стереть их с лица земли. Но старая обезьяна была слишком умна и не желала принять такой неравный бой. Уговаривать мальчика бежать было бесполезно, Акут знал это: была только одна надежда на спасение, и он ухватился за нее. Обхватив мальчика вокруг пояса, Акут поднял его с земли и бросился бегом к другому дереву, которое низко опускало над землей свои ветви. Вся свора обезьян с ревом кинулась за беглецами. Но Акут, старый Акут с барахтающимся мальчиком на плече, оказался проворнее своих преследователей.
Одним прыжком вскочил он на дерево и с ловкостью мартышки втащил мальчика на самую вершину. Но и здесь он не остановился. Он бросился дальше по верхушкам деревьев, не выпуская из рук свою драгоценную ношу, и скоро скрылся в ночном сумраке джунглей. Некоторое время обезьяны гнались за ним, но расстояние между ними все увеличивалось; наконец, потеряв его из виду, они остановились, а затем повернули обратно, оглашая ночную тишину ревом неудовлетворенной злобы.
IX
НОВЫЙ ДРУГ
Тяжело было на душе у Корака. Бесцельно бродил он с Акутом по джунглям на другой день после неласкового приема, оказанного ему обезьянами. Разочарование давило его сердце. Жажда мести кипела у него в груди. Он с ненавистью смотрел на всех обитателей джунглей, оскаливая зубы и грозно рыча, когда кто-нибудь попадался ему на глаза. Он выражал свое дурное расположение духа так же, как его выражали дикие звери джунглей, от которых он невольно перенимал их повадки.
Они шли по ветру медленно и осторожно, вглядываясь в заросли перед собой; внезапная опасность могла угрожать им только впереди, так как запах врага был бы унесен от них ветром. Вдруг оба остановились и склонили головы набок. Неподвижно, как каменные изваяния, стояли они и прислушивались. Ни один мускул у них на лице не дрогнул. Вдруг Корак рванулся вперед и вскочил на ближайшее дерево. Акут последовал за ним. Они вспрыгнули так бесшумно, что и в десяти шагах человеческое ухо не могло бы уловить ни малейшего шороха. Они пробирались по деревьям, часто останавливаясь и прислушиваясь. По их смущенным, недоумевающим взглядам было видно, что оба они очень озадачены. Наконец, в ста ярдах от себя мальчик заметил деревянную изгородь, а за нею палатки из козьей кожи и хижины, крытые соломой. Свирепое рычание вырвалось у него из груди. Негры! Он ненавидел их. Он тотчас же кинулся на разведку, крикнув Акуту, чтобы тот подождал его.
Горе обитателю деревни, который попадется на глаза Убийце!
Пробираясь по нижним ветвям, перепрыгивая с одного гигантского дерева на другое, Корак бесшумно подвигался к селению. За изгородью слышался чей-то голос. Корак направил свой путь туда. Большое дерево свешивалось над тем местом, откуда доносился голос. Корак вскочил на это дерево; он держал копье наготове; он слышал, что человек совсем близко. Наконец, он заметил сквозь листву очертания своей жертвы. С поднятым копьем в руке опускался он ниже и ниже, чтобы лучше разглядеть свою жертву. Сейчас копье прожужжит и пронзит ее!
Наконец, он увидел спину человека. Он замахнулся копьем, чтобы мощно метнуть его. И вдруг убийца остановился. Он немного подвинулся вперед и стал всматриваться. Хотел ли он лучше прицелиться или, может быть, грациозные линии маленького детского тельца внезапно охладили жажду убийства, клокотавшую у него в крови?
Он тихо опустил копье, улегся спокойно на длинном суку, глядя широко раскрытыми удивленными глазами вниз на существо, которое он собирался убить, на маленькую девочку со смуглой кожей орехового цвета. Он больше не рычал. Только одно выражение было написано у него на лице – выражение напряженного внимания: он старался понять, что делает девочка? Вдруг лицо его осветилось улыбкой: девочка повернулась, и он увидел Джику, безобразную куклу, с головой из слоновой кости и с телом из крысиной шкурки. Девочка нежно смотрела на куклу; прижимала ее к груди и, качая, пела грустную арабскую колыбельную песенку. Взгляд Убийцы сделался задумчив и нежен…
Быстро летели часы за часами. Корак лежал на своей ветке и наблюдал за играющей девочкой. Он ни разу не видел ее лица: только черные волосы да маленькое загорелое плечико, да красивые круглые колени, выглядывавшие из-под коротенькой юбочки, – вот и все, что он мог рассмотреть. Изредка он мог заметить круглую щечку и нежно очерченный маленький подбородок. Девочка поверяла свое горе Джике.
Корак, забыв о своих кровавых замыслах, слишком слабо сжимал копье; оно выскользнуло у него из руки и ударилось о нижнюю ветку. Этот звук привел Убийцу в себя: он вспомнил, что пришел убить человека, голос которого ему послышался в джунглях; он поймал копье налету, и ненависть вернулась к нему. Корак взглянул на девочку: он представил себе, как копье полетит вниз, как железный наконечник вонзится ей в тельце, как горячая кровь обагрит нежную кожу; эта смешная кукла выпадет из рук девочки, когда она забьется в предсмертных мучениях… Убийца содрогнулся… Затем он гневно взглянул на свое копье, будто оно было живым существом, способным понимать и чувствовать.
Что сделает девочка, если он спустится к ней? Скорее всего заплачет и убежит. Тогда прибегут люди с копьями и ружьями; они либо убьют его, либо выгонят вон. Какой-то комок подкатился к его горлу; мальчик и сам не подозревал, как ему нужен был товарищ, родной ему по крови. Ему захотелось спуститься вниз и поговорить с девочкой, хотя он знал, что она говорит на каком-то чужом, незнакомом ему языке. Ничего! Можно объясниться с нею жестами! Это не так уж невозможно! Кроме того, ему очень хотелось увидеть ее лицо. Все, что он видел, говорило ему, что она прехорошенькая. Но больше всего его привлекало ее нежное материнское отношение к этой причудливой кукле.
Наконец он решился. Он привлечет к себе ее внимание и издали ободрит ее улыбкой. Медленно стал он спускаться вниз. Корак уже почти слез с дерева, когда он услышал сильный шум, донесшийся с другой стороны селения. Он выглянул из-за ветвей и увидел большие ворота в конце главной улицы; к этим воротам шумной толпой сбегались отовсюду мужчины, женщины и дети. Вот ворота распахнулись, и в деревню вошел караван. Тут были и чернокожие рабы и загорелые арабы северных пустынь; проводники, с проклятиями понукающие верблюдов; перегруженные тяжелой кладью ослы, которые с трогательным терпением переносят жестокие побои погонщиков и только печально шевелят ушами; козы, овцы и лошади. Впереди всех ехал высокий суровый старик. Не отвечая на приветствия толпы поселян, он направился прямо в середину деревни, к большой палатке из козлиных шкур. На пороге стояла старая морщинистая ведьма; высокий старик заговорил с ней.
Из своего скрытого убежища Корак видел все: он видел, что старик расспрашивал о чем-то черную женщину, потом черная женщина ткнула пальцем в направлении дерева, под которым играла девочка. – Наверно, это ее отец! – думал Корак. – Отец надолго уезжал из дому и теперь, вернувшись домой, прежде всего спрашивает о своей маленькой дочке. Как она обрадуется ему! Как весело побежит к нему навстречу, как бросится к нему объятия! С какой любовью прижмет ее отец к груди и будет осыпать поцелуями! – Корак глубоко вздохнул. Он вспомнил о своем отце в далеком Лондоне.
Он взобрался повыше на дерево. Сам он был несчастлив, и ему хотелось насладиться зрелищем счастья других. Что если заговорить со стариком? Может быть, тот поверит добрым намерениям Джека и разрешит ему посещать деревню? Надо попробовать! Мальчик решил, что он будет смирно сидеть, пока араб поздоровается с дочерью, а потом слезет с дерева и дружески заговорит с ними.
Араб медленно подкрадывался к девочке. Ага, отец хочет доставить сюрприз своей дочке! Корак представил себе ее радостный испуг, когда она неожиданно увидит отца! Глаза у мальчика заблестели от нетерпения…
Старик уже стоял позади девочки; суровое лицо его не улыбалось. Девочка все еще не замечала его. Она непринужденно болтала со своей бессловесной Джикой. Старик кашлянул. Девочка вздрогнула и быстро обернулась. Корак увидел ее лицо, прелестное, невинное детское личико с большими, темными глазами. Мальчик был уверен, что это личико осветится счастьем, чуть только девочка узнает отца, но не счастье, а ужас прочел он у нее на лице, ужас засветился в ее глазах, ужас искривил ее рот, ужас сковал все ее члены. Злобная улыбка змеилась на тонких губах араба. Девочка пробовала отползти в сторону, но старик грубо ударил ее ногой в бок, и она упала ничком на траву; тогда он впился в ее тельце своими костлявыми пальцами и принялся наносить ей жестокие удары куда попало.
А над ним, в ветвях дерева, притаился зверь, там, где минуту назад лежал улыбающийся мальчик, зверь с раздувающимися ноздрями и оскаленными зубами, зверь, дрожащий от бешенства.
Шейх стоял, наклонившись над девочкой, когда Убийца спрыгнул перед ним на землю. В левой руке у мальчика было зажато копье, но он позабыл о копье: его правая рука была сжата в кулак, и в тот момент, когда шейх выпрямился, пораженный неожиданным появлением упавшего с неба голого человека, тяжелый, сокрушающий удар в нижнюю челюсть, удар молодого гиганта, обладавшего почти сверхъестественной силой, свалил его на землю.
Истекая кровью, шейх потерял сознание. Корак подошел к девочке. Она поднялась на ноги и широко раскрытыми, испуганными глазами взглянула сначала на мальчика, а потом на распростертое тело шейха. Невольным движением покровителя Убийца обнял девочку и встал рядом с ней, ожидая, когда шейх очнется. Они стояли минуту молча, потом девочка заговорила.
– Когда он встанет, он убьет меня! – сказала она по-арабски.
Корак не понял ее. Он покачал головой и заговорил с ней сначала по-английски, а потом по-обезьяньи. Но она не поняла ни слова. Она наклонилась и коснулась рукоятки кинжала, который торчал у араба из-за пояса. Затем она подняла над головой ручку, сжатую в кулак, и погрузила воображаемое лезвие себе в сердце. Корак понял: старик очнется и убьет ее. Девочка, дрожа, стояла около него. Она не боялась его. Зачем ей бояться того, кто спас ее от жестоких побоев шейха? Никто никогда не делал для нее ничего хорошего. Она посмотрела ему в лицо: это было юное, красивое лицо, такое же смуглое, как и ее лицо; ей понравилась пятнистая шкура леопарда, которая покрывала его гибкое тело от плеч до колен; его металлические браслеты и запястья возбудили ее зависть. Она очень любила браслеты, но шейх никогда не позволил ей носить ничего, кроме этого единственного бумажного платья, убого прикрывавшего ее наготу; никогда у маленькой Мериэм не было ни красивых мехов, ни шелковых тканей, ни драгоценных камней; а все это ей так нравилось…
Корак смотрел на девочку. Он с детства относился к девчонкам с презрением; даже мальчики, которые играли с ним, были, по его мнению, маменькими сынками. Он не знал, что ему делать. Не оставить же ее здесь, у старого араба, который зверски изобьет ее или, быть может, убьет! Нет! Но, с другой стороны, может ли он взять ее с собой в джунгли? Легко ли ему будет таскать за собой по джунглям слабую, боязливую девочку? Она будет пугаться своей собственной тени, когда взойдет луна и выползут хищные звери, наполняя рычаньем и воем ночную темноту.
Несколько минут он стоял, погруженный в раздумье. Девочка следила за выражением его лица, стараясь догадаться, о чем он думает. Она тоже думала о будущем: она так боялась остаться здесь, где ее ожидает ужасная месть злобного шейха. Во всем мире она может ждать помощи только от этого полунагого, незнакомого юноши, который так чудесно спустился из облаков, чтобы спасти ее от обычных побоев. А вдруг ее новый друг уйдет? Она внимательно взглянула в его напряженное лицо и затем подошла к нему близко-близко и положила свою смуглую мягкую руку ему на руку. Нежное прикосновение вывело его из задумчивости; он взглянул ей в глаза и обнял ее снова, так как увидел слезы у нее на ресницах.
– Идем! – сказал он. – Джунгли добрее людей. Ты будешь жить в джунглях под защитой Корака и Акута.
Слова его ничего ей не сказали, но она поняла движение его руки. Маленькая ручка обвилась вокруг его талии, и они направились вместе к изгороди.
У дерева, с которого он впервые увидел ее, он взял ее на руки и прыгнул с нею на нижние ветки; девочка доверчиво прижалась к его могучей груди, и рука ее, сжимавшая Джику, свисала за его спиной.
Они прошли небольшое расстояние от деревни, когда Мериэм заметила впереди страшную фигуру Акута. Вскрикнув, девочка еще теснее прижалась к Кораку и со страхом указала пальчиком на обезьяну.
Увидев Корака, возвращающегося с живой ношей, Акут решил, что Убийца принес пленника, и с рычанием кинулся к ним; хрупкая девочка способна была вызвать в сердце зверя не больше жалости, чем побежденный в бою обезьяний самец. Она была чужая и должна быть убита. Он обнажил свои желтые клыки при их приближении, но, к его удивлению, Убийца тоже оскалил зубы, но не на нее, а на Акута, и свирепо при этом зарычал.
– Ага! – подумал Акут. – Убийца достал себе жену! – и, подчиняясь обычаям своего племени, он оставил их наедине, а сам, отвернувшись, занялся вдруг каким-то дождевым червяком, весьма аппетитным на вид. Но уголком глаза он украдкой наблюдал за Кораком. Юноша посадил свою пленницу на большой сук, за который она крепко уцепилась, чтобы не упасть.
– Она пойдет с нами! – сказал Корак Акуту, указывая на девочку пальцем. – Ты ее не трогай! Мы будем оберегать ее.
Акут пожал плечами. Ему вовсе не хотелось обременять себя заботами об этом человечьем детеныше. Она безнадежно беспомощна – он видел это ясно: она боится его, боится сидеть на ветке. Акут держался того мнения, что беспомощных надо истреблять. Но приходилось мириться с ней, раз этого хочет Убийца.
Акуту новое существо совсем не нравилось, это он мог положительно утверждать. Ее кожа была лысая и гладкая, точь-в-точь как у червяка; ее лицо нельзя было назвать привлекательным. Она была далеко не так хороша, как некоторые из обезьяньих самок, которых он приметил прошлой ночью; вот где настоящая красота, вот где грация и женственность! Огромный благородный рот, милые желтые клыки и мягчайшие усы! Акут вздохнул. Затем он выпрямился во весь рост и принялся прыгать взад и вперед по своей ветке, ибо даже такое никудышное существо, как эта самка Корака, должно было оценить по достоинству его прекрасное сложение и грациозную осанку.
Но бедная маленькая Мериэм только крепче прижималась к Кораку; одну минуту ей даже захотелось обратно в деревню, где условия существования были так знакомы и привычны. Обезьяна пугала ее; обезьяна была слишком велика и имела очень свирепый вид. В движениях Акута ей чудилась угроза: она не понимала, что он хотел понравиться ей; она не могла знать, что узы дружбы связывают это чудовище с богоподобным юношей, спасшим ее от шейха.
Вечер и ночь Мериэм была во власти нескончаемых страхов; Корак и Акут носились по деревьям в поисках добычи и вели девочку головокружительными путями. Один раз они спрятали ее в ветвях дерева, а сами начали подкрадываться к оленю; ей было очень страшно оставаться одной в населенных чудовищами джунглях, но ее страх обратился в ужас, когда она заметила, как мальчик и обезьяна прыгнули с ветвей на спину оленя и свалили его на землю; когда она услышала, как ее прекраснолицый спаситель издал дикое звериное ворчанье; когда она увидела, как его белые, крепкие зубы вонзились в трепещущее тело оленя.
Когда Корак вернулся обратно к Мериэм, его лицо, грудь и руки были запачканы кровью; он предложил ей огромный кусок теплого сырого мяса. Девочка в ужасе отшатнулась от него. По-видимому, Корака очень огорчило ее нежелание отведать мяса; он побежал в лес и принес ей сочных плодов. Девочка снова почувствовала благодарность и уважение к своему спасителю. Она наградила его нежной улыбкой. О, если бы она знала, что значила эта улыбка для одинокого мальчика, жаждавшего любви!
Когда пришло время устраиваться на ночь, Корак был очень озабочен: он боялся, что девочка во сне упадет с дерева; положить ее спать на землю нельзя, ее растерзают дикие звери. И мальчик уложил девочку на широкой ветке между собой и Акутом так, чтобы она не могла упасть и чтобы ей было тепло от их тел.
Мериэм долго не могла уснуть: ее страшила черная бездна, разверзавшаяся под нею, и косматое чудовище, лежавшее рядом; но в конце концов природа взяла верх над этими страхами, и она забылась в глубоком сне.
Когда она проснулась, солнце было уже высоко на небе. Сначала она не могла решить, проснулась ли она или все еще грезит во сне. Ее голова сползла с плеча Корака, и взор ее упал на волосатую спину обезьяны. Она съежилась от страха. Затем она почувствовала, что кто-то держит ее, и, повернув голову, встретила улыбающийся взор юноши. Когда он улыбался ей, все ее страхи рассеивались. Она крепче прижалась к нему, чтобы быть подальше от ужасной обезьяны.
Корак заговорил с нею на языке обезьян. Но она покачала головой и отвечала ему по-арабски. Арабский язык был также незнаком ему, как ей обезьяний. Акут сел на суку и смотрел на них. Он понимал, что говорил Корак, а девочка издавала какие-то глупые звуки, непонятные и смешные. Акут не понимал, чем она так понравилась Кораку. Он долго и пристально смотрел на нее, внимательно следил за каждым ее движением, затем почесал голову, встал и отряхнулся.
Девочка опять испугалась его. Зверь видел, что она боится его и решил ее немножко попугать: пригнувшись к ветке, он протянул свою длинную косматую лапу, как бы собираясь схватить ее. Глаза у Акута были веселые: он забавлялся. Увлеченный своей шуткой, он не заметил, как у мальчика сузились зрачки, как тот втянул голову в широкие плечи, приготовляясь к нападению. Едва лапа обезьяны коснулась девочкиной руки, как юноша внезапно вскочил на ноги и испустил короткое ворчание. Перед глазами Мериэм мелькнул кулак и сильно ударил по физиономии удивленного Акута. Акут перевернулся и полетел с дерева вниз.
Корак следил за его падением. Вдруг он услышал странный шорох в ближайших кустах. Девочка тоже посмотрела вниз. Но она не видела ничего, кроме рассерженной обезьяны, с ворчанием встававшей на задние лапы. Внезапно, как стрела из лука, куча пятнистого меха метнулась на спину Акута. То была Шита-пантера.
Они шли по ветру медленно и осторожно, вглядываясь в заросли перед собой; внезапная опасность могла угрожать им только впереди, так как запах врага был бы унесен от них ветром. Вдруг оба остановились и склонили головы набок. Неподвижно, как каменные изваяния, стояли они и прислушивались. Ни один мускул у них на лице не дрогнул. Вдруг Корак рванулся вперед и вскочил на ближайшее дерево. Акут последовал за ним. Они вспрыгнули так бесшумно, что и в десяти шагах человеческое ухо не могло бы уловить ни малейшего шороха. Они пробирались по деревьям, часто останавливаясь и прислушиваясь. По их смущенным, недоумевающим взглядам было видно, что оба они очень озадачены. Наконец, в ста ярдах от себя мальчик заметил деревянную изгородь, а за нею палатки из козьей кожи и хижины, крытые соломой. Свирепое рычание вырвалось у него из груди. Негры! Он ненавидел их. Он тотчас же кинулся на разведку, крикнув Акуту, чтобы тот подождал его.
Горе обитателю деревни, который попадется на глаза Убийце!
Пробираясь по нижним ветвям, перепрыгивая с одного гигантского дерева на другое, Корак бесшумно подвигался к селению. За изгородью слышался чей-то голос. Корак направил свой путь туда. Большое дерево свешивалось над тем местом, откуда доносился голос. Корак вскочил на это дерево; он держал копье наготове; он слышал, что человек совсем близко. Наконец, он заметил сквозь листву очертания своей жертвы. С поднятым копьем в руке опускался он ниже и ниже, чтобы лучше разглядеть свою жертву. Сейчас копье прожужжит и пронзит ее!
Наконец, он увидел спину человека. Он замахнулся копьем, чтобы мощно метнуть его. И вдруг убийца остановился. Он немного подвинулся вперед и стал всматриваться. Хотел ли он лучше прицелиться или, может быть, грациозные линии маленького детского тельца внезапно охладили жажду убийства, клокотавшую у него в крови?
Он тихо опустил копье, улегся спокойно на длинном суку, глядя широко раскрытыми удивленными глазами вниз на существо, которое он собирался убить, на маленькую девочку со смуглой кожей орехового цвета. Он больше не рычал. Только одно выражение было написано у него на лице – выражение напряженного внимания: он старался понять, что делает девочка? Вдруг лицо его осветилось улыбкой: девочка повернулась, и он увидел Джику, безобразную куклу, с головой из слоновой кости и с телом из крысиной шкурки. Девочка нежно смотрела на куклу; прижимала ее к груди и, качая, пела грустную арабскую колыбельную песенку. Взгляд Убийцы сделался задумчив и нежен…
Быстро летели часы за часами. Корак лежал на своей ветке и наблюдал за играющей девочкой. Он ни разу не видел ее лица: только черные волосы да маленькое загорелое плечико, да красивые круглые колени, выглядывавшие из-под коротенькой юбочки, – вот и все, что он мог рассмотреть. Изредка он мог заметить круглую щечку и нежно очерченный маленький подбородок. Девочка поверяла свое горе Джике.
Корак, забыв о своих кровавых замыслах, слишком слабо сжимал копье; оно выскользнуло у него из руки и ударилось о нижнюю ветку. Этот звук привел Убийцу в себя: он вспомнил, что пришел убить человека, голос которого ему послышался в джунглях; он поймал копье налету, и ненависть вернулась к нему. Корак взглянул на девочку: он представил себе, как копье полетит вниз, как железный наконечник вонзится ей в тельце, как горячая кровь обагрит нежную кожу; эта смешная кукла выпадет из рук девочки, когда она забьется в предсмертных мучениях… Убийца содрогнулся… Затем он гневно взглянул на свое копье, будто оно было живым существом, способным понимать и чувствовать.
Что сделает девочка, если он спустится к ней? Скорее всего заплачет и убежит. Тогда прибегут люди с копьями и ружьями; они либо убьют его, либо выгонят вон. Какой-то комок подкатился к его горлу; мальчик и сам не подозревал, как ему нужен был товарищ, родной ему по крови. Ему захотелось спуститься вниз и поговорить с девочкой, хотя он знал, что она говорит на каком-то чужом, незнакомом ему языке. Ничего! Можно объясниться с нею жестами! Это не так уж невозможно! Кроме того, ему очень хотелось увидеть ее лицо. Все, что он видел, говорило ему, что она прехорошенькая. Но больше всего его привлекало ее нежное материнское отношение к этой причудливой кукле.
Наконец он решился. Он привлечет к себе ее внимание и издали ободрит ее улыбкой. Медленно стал он спускаться вниз. Корак уже почти слез с дерева, когда он услышал сильный шум, донесшийся с другой стороны селения. Он выглянул из-за ветвей и увидел большие ворота в конце главной улицы; к этим воротам шумной толпой сбегались отовсюду мужчины, женщины и дети. Вот ворота распахнулись, и в деревню вошел караван. Тут были и чернокожие рабы и загорелые арабы северных пустынь; проводники, с проклятиями понукающие верблюдов; перегруженные тяжелой кладью ослы, которые с трогательным терпением переносят жестокие побои погонщиков и только печально шевелят ушами; козы, овцы и лошади. Впереди всех ехал высокий суровый старик. Не отвечая на приветствия толпы поселян, он направился прямо в середину деревни, к большой палатке из козлиных шкур. На пороге стояла старая морщинистая ведьма; высокий старик заговорил с ней.
Из своего скрытого убежища Корак видел все: он видел, что старик расспрашивал о чем-то черную женщину, потом черная женщина ткнула пальцем в направлении дерева, под которым играла девочка. – Наверно, это ее отец! – думал Корак. – Отец надолго уезжал из дому и теперь, вернувшись домой, прежде всего спрашивает о своей маленькой дочке. Как она обрадуется ему! Как весело побежит к нему навстречу, как бросится к нему объятия! С какой любовью прижмет ее отец к груди и будет осыпать поцелуями! – Корак глубоко вздохнул. Он вспомнил о своем отце в далеком Лондоне.
Он взобрался повыше на дерево. Сам он был несчастлив, и ему хотелось насладиться зрелищем счастья других. Что если заговорить со стариком? Может быть, тот поверит добрым намерениям Джека и разрешит ему посещать деревню? Надо попробовать! Мальчик решил, что он будет смирно сидеть, пока араб поздоровается с дочерью, а потом слезет с дерева и дружески заговорит с ними.
Араб медленно подкрадывался к девочке. Ага, отец хочет доставить сюрприз своей дочке! Корак представил себе ее радостный испуг, когда она неожиданно увидит отца! Глаза у мальчика заблестели от нетерпения…
Старик уже стоял позади девочки; суровое лицо его не улыбалось. Девочка все еще не замечала его. Она непринужденно болтала со своей бессловесной Джикой. Старик кашлянул. Девочка вздрогнула и быстро обернулась. Корак увидел ее лицо, прелестное, невинное детское личико с большими, темными глазами. Мальчик был уверен, что это личико осветится счастьем, чуть только девочка узнает отца, но не счастье, а ужас прочел он у нее на лице, ужас засветился в ее глазах, ужас искривил ее рот, ужас сковал все ее члены. Злобная улыбка змеилась на тонких губах араба. Девочка пробовала отползти в сторону, но старик грубо ударил ее ногой в бок, и она упала ничком на траву; тогда он впился в ее тельце своими костлявыми пальцами и принялся наносить ей жестокие удары куда попало.
А над ним, в ветвях дерева, притаился зверь, там, где минуту назад лежал улыбающийся мальчик, зверь с раздувающимися ноздрями и оскаленными зубами, зверь, дрожащий от бешенства.
Шейх стоял, наклонившись над девочкой, когда Убийца спрыгнул перед ним на землю. В левой руке у мальчика было зажато копье, но он позабыл о копье: его правая рука была сжата в кулак, и в тот момент, когда шейх выпрямился, пораженный неожиданным появлением упавшего с неба голого человека, тяжелый, сокрушающий удар в нижнюю челюсть, удар молодого гиганта, обладавшего почти сверхъестественной силой, свалил его на землю.
Истекая кровью, шейх потерял сознание. Корак подошел к девочке. Она поднялась на ноги и широко раскрытыми, испуганными глазами взглянула сначала на мальчика, а потом на распростертое тело шейха. Невольным движением покровителя Убийца обнял девочку и встал рядом с ней, ожидая, когда шейх очнется. Они стояли минуту молча, потом девочка заговорила.
– Когда он встанет, он убьет меня! – сказала она по-арабски.
Корак не понял ее. Он покачал головой и заговорил с ней сначала по-английски, а потом по-обезьяньи. Но она не поняла ни слова. Она наклонилась и коснулась рукоятки кинжала, который торчал у араба из-за пояса. Затем она подняла над головой ручку, сжатую в кулак, и погрузила воображаемое лезвие себе в сердце. Корак понял: старик очнется и убьет ее. Девочка, дрожа, стояла около него. Она не боялась его. Зачем ей бояться того, кто спас ее от жестоких побоев шейха? Никто никогда не делал для нее ничего хорошего. Она посмотрела ему в лицо: это было юное, красивое лицо, такое же смуглое, как и ее лицо; ей понравилась пятнистая шкура леопарда, которая покрывала его гибкое тело от плеч до колен; его металлические браслеты и запястья возбудили ее зависть. Она очень любила браслеты, но шейх никогда не позволил ей носить ничего, кроме этого единственного бумажного платья, убого прикрывавшего ее наготу; никогда у маленькой Мериэм не было ни красивых мехов, ни шелковых тканей, ни драгоценных камней; а все это ей так нравилось…
Корак смотрел на девочку. Он с детства относился к девчонкам с презрением; даже мальчики, которые играли с ним, были, по его мнению, маменькими сынками. Он не знал, что ему делать. Не оставить же ее здесь, у старого араба, который зверски изобьет ее или, быть может, убьет! Нет! Но, с другой стороны, может ли он взять ее с собой в джунгли? Легко ли ему будет таскать за собой по джунглям слабую, боязливую девочку? Она будет пугаться своей собственной тени, когда взойдет луна и выползут хищные звери, наполняя рычаньем и воем ночную темноту.
Несколько минут он стоял, погруженный в раздумье. Девочка следила за выражением его лица, стараясь догадаться, о чем он думает. Она тоже думала о будущем: она так боялась остаться здесь, где ее ожидает ужасная месть злобного шейха. Во всем мире она может ждать помощи только от этого полунагого, незнакомого юноши, который так чудесно спустился из облаков, чтобы спасти ее от обычных побоев. А вдруг ее новый друг уйдет? Она внимательно взглянула в его напряженное лицо и затем подошла к нему близко-близко и положила свою смуглую мягкую руку ему на руку. Нежное прикосновение вывело его из задумчивости; он взглянул ей в глаза и обнял ее снова, так как увидел слезы у нее на ресницах.
– Идем! – сказал он. – Джунгли добрее людей. Ты будешь жить в джунглях под защитой Корака и Акута.
Слова его ничего ей не сказали, но она поняла движение его руки. Маленькая ручка обвилась вокруг его талии, и они направились вместе к изгороди.
У дерева, с которого он впервые увидел ее, он взял ее на руки и прыгнул с нею на нижние ветки; девочка доверчиво прижалась к его могучей груди, и рука ее, сжимавшая Джику, свисала за его спиной.
Они прошли небольшое расстояние от деревни, когда Мериэм заметила впереди страшную фигуру Акута. Вскрикнув, девочка еще теснее прижалась к Кораку и со страхом указала пальчиком на обезьяну.
Увидев Корака, возвращающегося с живой ношей, Акут решил, что Убийца принес пленника, и с рычанием кинулся к ним; хрупкая девочка способна была вызвать в сердце зверя не больше жалости, чем побежденный в бою обезьяний самец. Она была чужая и должна быть убита. Он обнажил свои желтые клыки при их приближении, но, к его удивлению, Убийца тоже оскалил зубы, но не на нее, а на Акута, и свирепо при этом зарычал.
– Ага! – подумал Акут. – Убийца достал себе жену! – и, подчиняясь обычаям своего племени, он оставил их наедине, а сам, отвернувшись, занялся вдруг каким-то дождевым червяком, весьма аппетитным на вид. Но уголком глаза он украдкой наблюдал за Кораком. Юноша посадил свою пленницу на большой сук, за который она крепко уцепилась, чтобы не упасть.
– Она пойдет с нами! – сказал Корак Акуту, указывая на девочку пальцем. – Ты ее не трогай! Мы будем оберегать ее.
Акут пожал плечами. Ему вовсе не хотелось обременять себя заботами об этом человечьем детеныше. Она безнадежно беспомощна – он видел это ясно: она боится его, боится сидеть на ветке. Акут держался того мнения, что беспомощных надо истреблять. Но приходилось мириться с ней, раз этого хочет Убийца.
Акуту новое существо совсем не нравилось, это он мог положительно утверждать. Ее кожа была лысая и гладкая, точь-в-точь как у червяка; ее лицо нельзя было назвать привлекательным. Она была далеко не так хороша, как некоторые из обезьяньих самок, которых он приметил прошлой ночью; вот где настоящая красота, вот где грация и женственность! Огромный благородный рот, милые желтые клыки и мягчайшие усы! Акут вздохнул. Затем он выпрямился во весь рост и принялся прыгать взад и вперед по своей ветке, ибо даже такое никудышное существо, как эта самка Корака, должно было оценить по достоинству его прекрасное сложение и грациозную осанку.
Но бедная маленькая Мериэм только крепче прижималась к Кораку; одну минуту ей даже захотелось обратно в деревню, где условия существования были так знакомы и привычны. Обезьяна пугала ее; обезьяна была слишком велика и имела очень свирепый вид. В движениях Акута ей чудилась угроза: она не понимала, что он хотел понравиться ей; она не могла знать, что узы дружбы связывают это чудовище с богоподобным юношей, спасшим ее от шейха.
Вечер и ночь Мериэм была во власти нескончаемых страхов; Корак и Акут носились по деревьям в поисках добычи и вели девочку головокружительными путями. Один раз они спрятали ее в ветвях дерева, а сами начали подкрадываться к оленю; ей было очень страшно оставаться одной в населенных чудовищами джунглях, но ее страх обратился в ужас, когда она заметила, как мальчик и обезьяна прыгнули с ветвей на спину оленя и свалили его на землю; когда она услышала, как ее прекраснолицый спаситель издал дикое звериное ворчанье; когда она увидела, как его белые, крепкие зубы вонзились в трепещущее тело оленя.
Когда Корак вернулся обратно к Мериэм, его лицо, грудь и руки были запачканы кровью; он предложил ей огромный кусок теплого сырого мяса. Девочка в ужасе отшатнулась от него. По-видимому, Корака очень огорчило ее нежелание отведать мяса; он побежал в лес и принес ей сочных плодов. Девочка снова почувствовала благодарность и уважение к своему спасителю. Она наградила его нежной улыбкой. О, если бы она знала, что значила эта улыбка для одинокого мальчика, жаждавшего любви!
Когда пришло время устраиваться на ночь, Корак был очень озабочен: он боялся, что девочка во сне упадет с дерева; положить ее спать на землю нельзя, ее растерзают дикие звери. И мальчик уложил девочку на широкой ветке между собой и Акутом так, чтобы она не могла упасть и чтобы ей было тепло от их тел.
Мериэм долго не могла уснуть: ее страшила черная бездна, разверзавшаяся под нею, и косматое чудовище, лежавшее рядом; но в конце концов природа взяла верх над этими страхами, и она забылась в глубоком сне.
Когда она проснулась, солнце было уже высоко на небе. Сначала она не могла решить, проснулась ли она или все еще грезит во сне. Ее голова сползла с плеча Корака, и взор ее упал на волосатую спину обезьяны. Она съежилась от страха. Затем она почувствовала, что кто-то держит ее, и, повернув голову, встретила улыбающийся взор юноши. Когда он улыбался ей, все ее страхи рассеивались. Она крепче прижалась к нему, чтобы быть подальше от ужасной обезьяны.
Корак заговорил с нею на языке обезьян. Но она покачала головой и отвечала ему по-арабски. Арабский язык был также незнаком ему, как ей обезьяний. Акут сел на суку и смотрел на них. Он понимал, что говорил Корак, а девочка издавала какие-то глупые звуки, непонятные и смешные. Акут не понимал, чем она так понравилась Кораку. Он долго и пристально смотрел на нее, внимательно следил за каждым ее движением, затем почесал голову, встал и отряхнулся.
Девочка опять испугалась его. Зверь видел, что она боится его и решил ее немножко попугать: пригнувшись к ветке, он протянул свою длинную косматую лапу, как бы собираясь схватить ее. Глаза у Акута были веселые: он забавлялся. Увлеченный своей шуткой, он не заметил, как у мальчика сузились зрачки, как тот втянул голову в широкие плечи, приготовляясь к нападению. Едва лапа обезьяны коснулась девочкиной руки, как юноша внезапно вскочил на ноги и испустил короткое ворчание. Перед глазами Мериэм мелькнул кулак и сильно ударил по физиономии удивленного Акута. Акут перевернулся и полетел с дерева вниз.
Корак следил за его падением. Вдруг он услышал странный шорох в ближайших кустах. Девочка тоже посмотрела вниз. Но она не видела ничего, кроме рассерженной обезьяны, с ворчанием встававшей на задние лапы. Внезапно, как стрела из лука, куча пятнистого меха метнулась на спину Акута. То была Шита-пантера.
X
ЖИЗНЬ ВТРОЕМ. – «МАНГАНИ ИДУТ!»
Когда пантера прыгнула на Акута, Мериэм вскрикнула от неожиданности и ужаса, но не потому, что она испугалась за судьбу обезьяны, а потому, что юноша, только что побивший это чудовище, собирался совершить безумный поступок.
Едва только появился хищник, Корак выхватил свой нож и, прыгнув вниз, повис на ветвях. В то мгновение, когда Шита готовилась вонзить свои острые клыки в тело обреченного Акута, Убийца вскочил ей прямо на спину.
Огромная кошка была поймана в момент прыжка, когда она еще не успела выдрать и клока шерсти из обезьяньей шкуры; с диким воем стала она кружиться, бросаться на спину, стараясь когтями и клыками поймать врага, впившегося зубами ей в затылок и не перестававшего колоть ей бок ударами ножа.
Акут, услышав внезапный шум у себя за спиной, с необычайной ловкостью для такого грузного зверя вскочил на дерево рядом с девочкой; но когда он увидел, что случилось, он мгновенно спрыгнул обратно на землю. Перед лицом опасности, угрожавшей его товарищу, он сразу позабыл недавнюю обиду и так же был готов без раздумья жертвовать собой ради друга, как Корак ради него.
Едва только появился хищник, Корак выхватил свой нож и, прыгнув вниз, повис на ветвях. В то мгновение, когда Шита готовилась вонзить свои острые клыки в тело обреченного Акута, Убийца вскочил ей прямо на спину.
Огромная кошка была поймана в момент прыжка, когда она еще не успела выдрать и клока шерсти из обезьяньей шкуры; с диким воем стала она кружиться, бросаться на спину, стараясь когтями и клыками поймать врага, впившегося зубами ей в затылок и не перестававшего колоть ей бок ударами ножа.
Акут, услышав внезапный шум у себя за спиной, с необычайной ловкостью для такого грузного зверя вскочил на дерево рядом с девочкой; но когда он увидел, что случилось, он мгновенно спрыгнул обратно на землю. Перед лицом опасности, угрожавшей его товарищу, он сразу позабыл недавнюю обиду и так же был готов без раздумья жертвовать собой ради друга, как Корак ради него.