Страница:
Анна Берсенева
Французская жена
Часть первая
Глава 1
«Дальше ехать некуда. Хотя почему? Здесь все-таки квартира, кровать. А можно было не в кровати с незнакомым мужиком проснуться, а под забором где-нибудь. Так что ехать есть куда».
Сосед по кровати спал отвернувшись. Опершись локтем о подушку, Нинка перегнулась через его плечо и заглянула ему в лицо. Лицо было совершенно незнакомое.
«Интересно, что мы с ним делали, прежде чем задрыхнуть?» – подумала Нинка.
Этого она тоже не помнила. Вообще ничего она не помнила! Даже как оказалась в квартире, не то что в кровати.
Кровать была какая-то допотопная – высокая, железная, с потускневшими «шишечками» на спинке. Нинка слезла с нее и, стараясь не шлепать босыми ногами по полу, направилась к двери. Удерживать направление было нелегко: ее шатало и сносило в сторону, как палый лист на асфальте. Вдобавок пол был холодный, и вообще было холодно – не топили в этом жилище, что ли? Но при таком вот пронизывающем холоде лицо у нее горело, как в тифозном жару.
«При чем здесь это? – сердито подумала Нинка. – Можно подумать, я хоть одного тифозного видела!»
Такое странное сравнение пришло ей в голову, наверное, потому, что последняя лекция, которую она посетила на истфаке, была посвящена истории Гражданской войны. Или не потому – что может быть причудливее похмельных ассоциаций? Разве что наркотические, но наркотиков Нинка не пробовала: видимо, все-таки сказывался внушенный родителями ужас перед ними.
В тесный холл выходило несколько дверей. Одна из них вела в ванную. Нинка прошлепала туда и, до отказа открутив кран, зажмурившись, сунула голову под струю холодной воды. При этом она жадно глотала воду, стекающую с ее носа и волос.
Это был верный путь к простуде.
«Ну и пусть, – мрачно подумала она. – Ну и наплевать».
Простуда, видимо, ожидала Нинку в недалеком будущем, но сейчас, в мрачном настоящем, она почувствовала себя гораздо лучше. По крайней мере, жажда была утолена, шатать перестало, и жар приугас. Щеки, правда, горели по-прежнему, но теперь уже не от похмелья, а от холодной свежести, и это было бы даже приятно, если бы хоть что-нибудь могло быть ей сейчас приятно.
Вытирать голову Нинка не стала: в том относительно ясном состоянии ума, которого она от себя так решительно добилась, пользоваться чужим полотенцем ей было уже противно. Она провела ладонями по волосам, сгоняя с них воду, как с крыши после дождя, благо стрижка у нее была короткая, и вышла из ванной.
За одной из дверей, ведущих в комнаты, был слышен богатырский храп. За другой – возня и хихиканье. Дверь в кухню была открыта. Нинка вошла в нее и огляделась.
Собственно, оглядывать здесь было нечего. Обычная кухня в обычной «хрущобе»: тесно, убого, безрадостно. Мебель не менялась с советских времен, на посудной полке в ряд были выстроены красные в белый горох банки для сыпучих продуктов, а на старой газовой плите стоял советский же закопченный чайник со свистком.
«Вот где историю изучать, – подумала Нинка. – И универа не надо».
Она зажгла огонь под чайником и забралась с ногами на обитый дерматином угловой диван, точнее сундук, дожидаясь, пока вскипит вода. Ступни были ледяные, плечи и руки тоже, вообще, вся она замерзла – на Нинке была только длинная, до колен, майка неизвестного происхождения.
Нинка даже поежилась от брезгливости. Она немедленно скинула бы с себя эту сомнительную одежду, но ничего другого, ничего своего в обозримом пространстве не наблюдалось. Откуда взялась эта непомерная майка, плечи которой болтаются на локтях, почему оказалась на ней?.. Оставалось только догадываться, но даже и догадываться об этом не хотелось.
Собственное положение представлялось ей настолько безрадостным, что не хотелось вообще ничего.
Нинка сняла с плиты засвистевший чайник и залила кипятком чайный пакетик, обнаруженный в одной из красных банок. Чай вонял веником и карамелью, пить его было неприятно, но от горячего, по крайней мере, перестала бить дрожь.
Она сидела на жестком дерматиновом сундуке, пила вонючий кипяток и смотрела перед собой пустым взглядом.
– А я думаю, куда ты подевалась.
Нинка вздрогнула от неожиданности, но не испугалась, конечно. Она вообще была не из пугливых, а тем более сейчас-то – чего бояться? Раз уж ночь провела в постели с одним из здешних обитателей, то все, что он теперь предпримет, волновать ее явно не должно.
– Тебя очень обеспокоило мое отсутствие? – хмыкнула она.
– Конечно. Одежда-то на тебе моя.
Парень, предъявляющий права на майку, был, кажется, тот самый, которого Нинка пыталась опознать еще сонного. Но это не удалось ей и сейчас, когда он пробудился. Хоть убей, не могла она понять, кто он такой и видела ли она его хотя бы раз до сегодняшнего утра.
Майка, похоже, была действительно его: он был высокий, так что плечи его одежды вполне могли висеть у Нинки на локтях.
В доказательство того, что майка его, он похлопал себя по голой груди. Кстати, никакой он был не парень, а взрослый мужик – лет тридцати, а то и старше. В его фигуре не было ни юношеской тонкости, ни юношеской же угловатости и нескладности, а была грубая заматерелость. Мужик, да.
– Прямо сейчас снимать? – поинтересовалась Нинка. – Учти, я под ней голая, так что зрелище будет неприятным.
– Почему? – удивился он. – Голая женщина всегда приятна.
– Я – нет.
Он окинул Нинку быстрым оценивающим взглядом и кивнул:
– Ладно, тогда можешь не снимать.
«Хамло! – обиженно подумала Нинка. – А ты кого ожидала увидеть? Рыцаря плаща и шпаги?»
Ни плаща, ни шпаги у ее соседа по койке не наблюдалось. Хорошо, хоть джинсы натянул, мог бы и этим не утрудиться. И вообще, мужчина с некрасивым умным лицом был совсем не в ее вкусе. Мужчин Нинка с детства только умных и видела, поэтому во взрослом состоянии ей было важнее, чтобы они были красивыми. А этот красотой явно не отличался. Хотя не все ли равно? Не замуж же ей за него идти.
Пока Нинка крутила у себя в голове все эти глупости, он подошел к столу и самым наглым образом отхлебнул чай из ее чашки.
– Что это ты пьешь? – поморщился он при этом. – Освежитель из унитаза?
– Ты видел в здешнем унитазе освежитель?
– Ну так, может, ты его вынула и заварила.
– Слушай, а не пошел бы ты? – наконец рассердилась Нинка. – Если мы с тобой переспали, это еще не повод для знакомства.
– Кстати, о знакомстве. Феликс, – представился он.
Сердиться на него было так же бесполезно, как пытаться рассердить его; это Нинка сразу поняла. Она вообще была сообразительная, даже сейчас, когда голова у нее раскалывалась.
– Нина, – вздохнув, представилась она. – Хотя зачем нам знать, как друг друга зовут, не понимаю.
– Незачем, – согласился он. – Ладно, давай чего-нибудь поедим, а потом сообразим, куда тебя отсюда эвакуировать и как.
– Что значит – как? – насторожилась Нинка.
– Как – значит в чем, – объяснил Феликс. – Тебя вчера сюда доставили в чем мать родила. Правда, была на тебе косуха, но байкер, который тебя в квартиру занес, тут же ее с тебя снял и в ней отбыл.
Картина вчерашнего вечера стала потихоньку проясняться в ее сознании. Ничего хорошего такая ясность ей, впрочем, не принесла.
– Это его косуха была, – мрачно сказала Нинка. – Потому он в ней и уехал. Тоже о своей одежде позаботился. Как ты, – усмехнулась она.
– Насчет моей одежды можешь не переживать. Дарю, – усмехнулся в ответ Феликс.
Рассказывая Нинке подробности ее появления в этой квартире, он успел разогреть сковородку, которую извлек из ящика под плитой, вылил на нее подсолнечное масло, обнаруженное в шкафу, и теперь разбивал на сковородку яйца. Делал он это умело и без вдохновения. Это вызывало даже некоторое уважение: Нинка терпеть не могла мужиков, которые вдохновляются кухонными делами. Впрочем, Вольф тоже ничем таким не вдохновлялся и был мужиком до мозга костей, а вот ведь как вышло…
Феликс накрыл сковородку крышкой и уселся на табуретку перед Нинкой.
– Ты откуда? – спросил он. – Московская?
Нинка кивнула.
– Хорошо, – заметил он.
– Что хорошего?
– Домой доставить проще.
– Тебе меня домой доставлять не придется, не волнуйся, – зло хмыкнула Нинка.
– Как знаешь.
Он снял сковородку с плиты и разложил ее содержимое поровну на две тарелки.
– А если остальные твои гости проснутся? – спросила Нинка. – Всех по очереди будешь обслуживать?
От досады на себя она специально подбирала слова, которые должны были быть для него обидными, и бросала их зло и резко, как камни. Но он, похоже, руководствовался в жизни принципом «на обиженных воду возят», а потому не обратил ни на слова ее, ни на тон ни малейшего внимания.
– Всех не буду, – ответил он. – Тем более я здесь сам в гостях.
– Да? – удивилась Нинка. – А с хозяйством справляешься, как хозяин.
– Что ты называешь хозяйством? – усмехнулся он. – Ешь давай.
Аппетита у Нинки не было никакого, но она понимала, что поесть надо. Может, от этого прекратится и озноб, и тошнота, и даже головная боль.
Она жевала яичницу, которая казалась ей безвкусной, и думала, как бы осторожненько выяснить, есть кто-нибудь дома или нет. Не хотелось бы сразу встретиться с родными и близкими, явившись домой босиком и в чужой майке, надетой на голое тело. И к тому же хотелось порыдать, а это, безусловно, лучше было проделать в одиночестве.
– Ты на диете? – поинтересовался Феликс.
– Почему? – не поняла Нинка.
– Без соли ешь.
– А!.. Да нет, задумалась просто.
– О чем?
– А тебе не все равно? – буркнула она. Но все же объяснила нехотя: – Как домой попасть, вот о чем. Чтобы незаметно.
– Боишься, мама с папой поругают? – усмехнулся он.
– Боюсь, мама раньше времени родит, если меня такую увидит, – сердито бросила Нинка.
– Она у тебя беременная, что ли?
– Ага. На старости лет такой вот финт. Не слабо, да?
– Старость лет – это сколько?
– Сорок два.
– Тоже мне, старость. В таком возрасте, бывает, только первого заводят.
– Никого в таком возрасте не заводят. Тем более от мужика, которого полгода знают.
– А ты байкера того, который тебя сюда в косухе занес, давно знаешь?
– Не твое дело, понял? – рассердилась Нинка. – Забирай свою майку и…
Она начала было стаскивать с себя майку, но вовремя опомнилась. Феликс издевательски расхохотался. Похоже, он относился к Нинке, как к круглой дуре.
«Ну и правильно», – с досадой подумала она.
Как еще он должен относиться к девке, которая спьяну переспала с первым встречным, то есть с ним?
– Сказал же, майку дарю, – напомнил Феликс.
«Дешево отделался, – с еще большей досадой подумала Нинка. – Проститутка дороже обошлась бы».
– Телефон здесь хотя бы есть? – вздохнула она.
– Должен быть. Это ж хоть и Бирюлево-Товарная, но все-таки Москва. А зачем тебе?
– Такси вызвать. У меня же ни мобильника, ничего.
И только сказав это, Нинка поняла: «ничего» означает, что у нее нет денег. Не на такси нет, а вообще. У нее больше нет тех денег, на которые она должна была купить билет до Парижа и полгода жить во Франции…
Поняв это, Нинка похолодела. Это был удар посильнее, чем проснуться в чужой постели с незнакомым мужиком!
– Ой… – в ужасе пробормотала она. – Как же теперь?..
– Что? – догадался Феликс. – Денег на такси нет?
От потрясения у Нинки мгновенно прошла не только головная боль, но даже досада на себя и на весь мир.
– Не на такси!
Слезы брызнули у нее из глаз мгновенно, она не успела хотя бы отвернуться. Кажется, они попали Феликсу прямо в лицо. Он провел ладонью по своей потемневшей от щетины щеке и посмотрел себе на руку так, будто ожидал увидеть на ней какие-нибудь огненные борозды, что ли.
– Не на такси! – повторила Нинка. – Вообще денег нет! Я… Я их… Я их отдала-а…
И тут она разрыдалась наконец в голос, не сдерживаясь и не таясь – так, как собиралась разрыдаться только дома в одиночестве.
Впрочем, и здесь было все равно что в одиночестве – никто ей рыдать не мешал. Феликс молча сидел на табуретке, напротив через стол. Когда Нинка на секунду подняла глаза, то увидела, что он смотрит в окно и его взгляд при этом совершенно бесстрастен.
Ей стало противно. Ревет при чужом равнодушном человеке… Совсем уже! Она последний раз всхлипнула и вытерла слезы.
– Кому отдала? – спросил Феликс.
По его тону и виду было понятно, что он просто пережидал, когда Нинка отрыдается и станет способна внятно отвечать на вопросы.
– Вольфу, – понуро ответила она. – Ну, байкеру тому. – И совсем уж по-дурацки объяснила: – Я его люблю… любила.
– И поэтому ему деньги надо было отдавать? Он что, альфонс?
– Нет, ты что! – воскликнула Нинка. – Просто… Ну, он меня бросил. То есть, в смысле, мы решили расстаться, – поспешно поправилась она. – А я знала, что ему нужен новый байк, потому что он старый разбил. И когда мы с ним за расставание выпивали… В общем, у меня стало такое настроение, что хотелось сделать чем хуже. Себе – чем хуже. И… В общем, я ему деньги отдала. Все, которые у меня на Францию были. Назло себе. Ну, ты этого все равно не понимаешь.
Она махнула рукой и уткнулась носом в колени, на которые был натянут подол майки.
– Почему же не понимаю? – усмехнулся Феликс.
– Потому что этого ни один нормальный человек не поймет.
– А себя ты, конечно, считаешь не нормальной, а исключительной. И очень этим гордишься.
Нинка хотела было возразить, что ни капельки она не гордится… И вдруг поняла, что он сказал правду. Она не то чтобы гордилась, конечно, а… Ну да, гордилась! Всю жизнь гордилась тем, что способна на лихие поступки.
– Байкер твой не дурак, однако, – заметил Феликс. – Ловко использовал.
– Что использовал? – не поняла Нинка.
– Да дурость твою детсадовскую. Хотя, с другой стороны, кто бы не использовал? Домашняя девочка захотела в Достоевского поиграть, пачку денег швырнуть в камин. Ну так и пусть убедится, что деньги в камине имеют обыкновение сгорать. Убедилась?
– Да… – выдавила из себя Нинка.
– И много денег было?
– На билет до Парижа. И на полгода во Франции.
– А что ты собиралась делать во Франции?
– Жить. Учиться.
– Чему?
Это было немножко странно, что он вот так вот спросил – чему? Как будто во Франции обычно учатся какому-нибудь ремеслу: класть печи или тачать сапоги.
– Просто учиться. Язык изучать в Сорбонне, – ответила Нинка. – Меня уже зачислили. По гранту.
– Понятно. Слушай, а ты не хочешь взять во Францию меня?
Нинка так удивилась, что даже перестала судорожно натягивать майку на голые колени.
– Тебя?! – Правда, она тут же взяла себя в руки и насмешливо поинтересовалась: – А за каким членом ты мне там сдался?
– Не волнуйся, ты меня там не увидишь. Вывези только.
– Что значит вывези? В качестве чемодана?
– В качестве мужа.
Он смотрел теперь не в окно, а прямо на Нинку. Лицо его совершенно изменилось. Теперь уже невозможно было сказать, что оно некрасивое. Правда, и красивым его назвать было нельзя. Оно просто вышло за пределы таких категорий – эти понятия перестали к нему относиться. Глаза у него сделались какие-то… Как у индейца, вот какие. Жгучие и жесткие. Они темно поблескивали, их взгляд пронизывал до печенок.
Сходство с индейцем на тропе войны усиливалось от того, что Феликс был до пояса голый и узкие тяжелые мускулы играли на его плечах.
Нинка даже головой тряхнула, чтобы избавиться от его взгляда.
– Ты что?.. – пробормотала она почти испуганно. – Как это – мужа?..
– Просто. – Увернуться от его взгляда ей не удалось. – Сходим сейчас в загс, распишемся и поедем во Францию вместе. Дорога за мой счет. Плюс с меня столько, сколько ты отдала своему байкеру. Ну?
Нинка все-таки сумела взять себя в руки. Что это она, в самом деле, смотрит на него как кролик на удава? Он ей никто, через пятнадцать минут, в крайности через полчаса, она сядет в такси и больше никогда его не увидит.
– В загс, значит, прямо сейчас… – старательно изображая задумчивость, проговорила она.
Он молчал.
– Прямо отсюда, значит, – добавила Нинка и выразительно посмотрела на свои голые круглые коленки, торчащие из-под вытянутой майки, потом на его плечи, тоже голые.
Он по-прежнему не произнес ни слова. Нинка почувствовала, что закипает от злости. Она спустила ноги на пол так резко, что ступни шлепнули о линолеум, и воскликнула:
– Ну так поехали! Чего уставился, как Чингачгук?
Феликс встал и молча вышел из кухни. Что это означает, было непонятно.
Вернулся он через пять минут. На нем уже был надет черный свитер. В руках он держал бесформенные джинсы, еще один свитер, тоже довольно бесформенный, и прозрачный нераспечатанный пакетик, в который, судя по идиотскому рисуночку, были упакованы трусы.
– Надевай, – коротко бросил он.
– Босиком поеду? – уточнила Нинка.
Похоже было, что они соревнуются, кто кого больше ошеломит.
– Кроссовки в коридоре выберешь.
– Что значит выберешь? – Все-таки он был в деле ошеломления бо€льшим виртуозом, чем Нинка! – Здесь что, коммуна? А зубные щетки тоже общие?
– Если хочешь, можешь взять любую.
– Спасибо! Обойдусь.
– Пойдем.
Феликс вышел из кухни. Нинка направилась за ним. Как крыса за флейтистом из Гаммельна. Идиотизм какой-то!
Сосед по кровати спал отвернувшись. Опершись локтем о подушку, Нинка перегнулась через его плечо и заглянула ему в лицо. Лицо было совершенно незнакомое.
«Интересно, что мы с ним делали, прежде чем задрыхнуть?» – подумала Нинка.
Этого она тоже не помнила. Вообще ничего она не помнила! Даже как оказалась в квартире, не то что в кровати.
Кровать была какая-то допотопная – высокая, железная, с потускневшими «шишечками» на спинке. Нинка слезла с нее и, стараясь не шлепать босыми ногами по полу, направилась к двери. Удерживать направление было нелегко: ее шатало и сносило в сторону, как палый лист на асфальте. Вдобавок пол был холодный, и вообще было холодно – не топили в этом жилище, что ли? Но при таком вот пронизывающем холоде лицо у нее горело, как в тифозном жару.
«При чем здесь это? – сердито подумала Нинка. – Можно подумать, я хоть одного тифозного видела!»
Такое странное сравнение пришло ей в голову, наверное, потому, что последняя лекция, которую она посетила на истфаке, была посвящена истории Гражданской войны. Или не потому – что может быть причудливее похмельных ассоциаций? Разве что наркотические, но наркотиков Нинка не пробовала: видимо, все-таки сказывался внушенный родителями ужас перед ними.
В тесный холл выходило несколько дверей. Одна из них вела в ванную. Нинка прошлепала туда и, до отказа открутив кран, зажмурившись, сунула голову под струю холодной воды. При этом она жадно глотала воду, стекающую с ее носа и волос.
Это был верный путь к простуде.
«Ну и пусть, – мрачно подумала она. – Ну и наплевать».
Простуда, видимо, ожидала Нинку в недалеком будущем, но сейчас, в мрачном настоящем, она почувствовала себя гораздо лучше. По крайней мере, жажда была утолена, шатать перестало, и жар приугас. Щеки, правда, горели по-прежнему, но теперь уже не от похмелья, а от холодной свежести, и это было бы даже приятно, если бы хоть что-нибудь могло быть ей сейчас приятно.
Вытирать голову Нинка не стала: в том относительно ясном состоянии ума, которого она от себя так решительно добилась, пользоваться чужим полотенцем ей было уже противно. Она провела ладонями по волосам, сгоняя с них воду, как с крыши после дождя, благо стрижка у нее была короткая, и вышла из ванной.
За одной из дверей, ведущих в комнаты, был слышен богатырский храп. За другой – возня и хихиканье. Дверь в кухню была открыта. Нинка вошла в нее и огляделась.
Собственно, оглядывать здесь было нечего. Обычная кухня в обычной «хрущобе»: тесно, убого, безрадостно. Мебель не менялась с советских времен, на посудной полке в ряд были выстроены красные в белый горох банки для сыпучих продуктов, а на старой газовой плите стоял советский же закопченный чайник со свистком.
«Вот где историю изучать, – подумала Нинка. – И универа не надо».
Она зажгла огонь под чайником и забралась с ногами на обитый дерматином угловой диван, точнее сундук, дожидаясь, пока вскипит вода. Ступни были ледяные, плечи и руки тоже, вообще, вся она замерзла – на Нинке была только длинная, до колен, майка неизвестного происхождения.
Нинка даже поежилась от брезгливости. Она немедленно скинула бы с себя эту сомнительную одежду, но ничего другого, ничего своего в обозримом пространстве не наблюдалось. Откуда взялась эта непомерная майка, плечи которой болтаются на локтях, почему оказалась на ней?.. Оставалось только догадываться, но даже и догадываться об этом не хотелось.
Собственное положение представлялось ей настолько безрадостным, что не хотелось вообще ничего.
Нинка сняла с плиты засвистевший чайник и залила кипятком чайный пакетик, обнаруженный в одной из красных банок. Чай вонял веником и карамелью, пить его было неприятно, но от горячего, по крайней мере, перестала бить дрожь.
Она сидела на жестком дерматиновом сундуке, пила вонючий кипяток и смотрела перед собой пустым взглядом.
– А я думаю, куда ты подевалась.
Нинка вздрогнула от неожиданности, но не испугалась, конечно. Она вообще была не из пугливых, а тем более сейчас-то – чего бояться? Раз уж ночь провела в постели с одним из здешних обитателей, то все, что он теперь предпримет, волновать ее явно не должно.
– Тебя очень обеспокоило мое отсутствие? – хмыкнула она.
– Конечно. Одежда-то на тебе моя.
Парень, предъявляющий права на майку, был, кажется, тот самый, которого Нинка пыталась опознать еще сонного. Но это не удалось ей и сейчас, когда он пробудился. Хоть убей, не могла она понять, кто он такой и видела ли она его хотя бы раз до сегодняшнего утра.
Майка, похоже, была действительно его: он был высокий, так что плечи его одежды вполне могли висеть у Нинки на локтях.
В доказательство того, что майка его, он похлопал себя по голой груди. Кстати, никакой он был не парень, а взрослый мужик – лет тридцати, а то и старше. В его фигуре не было ни юношеской тонкости, ни юношеской же угловатости и нескладности, а была грубая заматерелость. Мужик, да.
– Прямо сейчас снимать? – поинтересовалась Нинка. – Учти, я под ней голая, так что зрелище будет неприятным.
– Почему? – удивился он. – Голая женщина всегда приятна.
– Я – нет.
Он окинул Нинку быстрым оценивающим взглядом и кивнул:
– Ладно, тогда можешь не снимать.
«Хамло! – обиженно подумала Нинка. – А ты кого ожидала увидеть? Рыцаря плаща и шпаги?»
Ни плаща, ни шпаги у ее соседа по койке не наблюдалось. Хорошо, хоть джинсы натянул, мог бы и этим не утрудиться. И вообще, мужчина с некрасивым умным лицом был совсем не в ее вкусе. Мужчин Нинка с детства только умных и видела, поэтому во взрослом состоянии ей было важнее, чтобы они были красивыми. А этот красотой явно не отличался. Хотя не все ли равно? Не замуж же ей за него идти.
Пока Нинка крутила у себя в голове все эти глупости, он подошел к столу и самым наглым образом отхлебнул чай из ее чашки.
– Что это ты пьешь? – поморщился он при этом. – Освежитель из унитаза?
– Ты видел в здешнем унитазе освежитель?
– Ну так, может, ты его вынула и заварила.
– Слушай, а не пошел бы ты? – наконец рассердилась Нинка. – Если мы с тобой переспали, это еще не повод для знакомства.
– Кстати, о знакомстве. Феликс, – представился он.
Сердиться на него было так же бесполезно, как пытаться рассердить его; это Нинка сразу поняла. Она вообще была сообразительная, даже сейчас, когда голова у нее раскалывалась.
– Нина, – вздохнув, представилась она. – Хотя зачем нам знать, как друг друга зовут, не понимаю.
– Незачем, – согласился он. – Ладно, давай чего-нибудь поедим, а потом сообразим, куда тебя отсюда эвакуировать и как.
– Что значит – как? – насторожилась Нинка.
– Как – значит в чем, – объяснил Феликс. – Тебя вчера сюда доставили в чем мать родила. Правда, была на тебе косуха, но байкер, который тебя в квартиру занес, тут же ее с тебя снял и в ней отбыл.
Картина вчерашнего вечера стала потихоньку проясняться в ее сознании. Ничего хорошего такая ясность ей, впрочем, не принесла.
– Это его косуха была, – мрачно сказала Нинка. – Потому он в ней и уехал. Тоже о своей одежде позаботился. Как ты, – усмехнулась она.
– Насчет моей одежды можешь не переживать. Дарю, – усмехнулся в ответ Феликс.
Рассказывая Нинке подробности ее появления в этой квартире, он успел разогреть сковородку, которую извлек из ящика под плитой, вылил на нее подсолнечное масло, обнаруженное в шкафу, и теперь разбивал на сковородку яйца. Делал он это умело и без вдохновения. Это вызывало даже некоторое уважение: Нинка терпеть не могла мужиков, которые вдохновляются кухонными делами. Впрочем, Вольф тоже ничем таким не вдохновлялся и был мужиком до мозга костей, а вот ведь как вышло…
Феликс накрыл сковородку крышкой и уселся на табуретку перед Нинкой.
– Ты откуда? – спросил он. – Московская?
Нинка кивнула.
– Хорошо, – заметил он.
– Что хорошего?
– Домой доставить проще.
– Тебе меня домой доставлять не придется, не волнуйся, – зло хмыкнула Нинка.
– Как знаешь.
Он снял сковородку с плиты и разложил ее содержимое поровну на две тарелки.
– А если остальные твои гости проснутся? – спросила Нинка. – Всех по очереди будешь обслуживать?
От досады на себя она специально подбирала слова, которые должны были быть для него обидными, и бросала их зло и резко, как камни. Но он, похоже, руководствовался в жизни принципом «на обиженных воду возят», а потому не обратил ни на слова ее, ни на тон ни малейшего внимания.
– Всех не буду, – ответил он. – Тем более я здесь сам в гостях.
– Да? – удивилась Нинка. – А с хозяйством справляешься, как хозяин.
– Что ты называешь хозяйством? – усмехнулся он. – Ешь давай.
Аппетита у Нинки не было никакого, но она понимала, что поесть надо. Может, от этого прекратится и озноб, и тошнота, и даже головная боль.
Она жевала яичницу, которая казалась ей безвкусной, и думала, как бы осторожненько выяснить, есть кто-нибудь дома или нет. Не хотелось бы сразу встретиться с родными и близкими, явившись домой босиком и в чужой майке, надетой на голое тело. И к тому же хотелось порыдать, а это, безусловно, лучше было проделать в одиночестве.
– Ты на диете? – поинтересовался Феликс.
– Почему? – не поняла Нинка.
– Без соли ешь.
– А!.. Да нет, задумалась просто.
– О чем?
– А тебе не все равно? – буркнула она. Но все же объяснила нехотя: – Как домой попасть, вот о чем. Чтобы незаметно.
– Боишься, мама с папой поругают? – усмехнулся он.
– Боюсь, мама раньше времени родит, если меня такую увидит, – сердито бросила Нинка.
– Она у тебя беременная, что ли?
– Ага. На старости лет такой вот финт. Не слабо, да?
– Старость лет – это сколько?
– Сорок два.
– Тоже мне, старость. В таком возрасте, бывает, только первого заводят.
– Никого в таком возрасте не заводят. Тем более от мужика, которого полгода знают.
– А ты байкера того, который тебя сюда в косухе занес, давно знаешь?
– Не твое дело, понял? – рассердилась Нинка. – Забирай свою майку и…
Она начала было стаскивать с себя майку, но вовремя опомнилась. Феликс издевательски расхохотался. Похоже, он относился к Нинке, как к круглой дуре.
«Ну и правильно», – с досадой подумала она.
Как еще он должен относиться к девке, которая спьяну переспала с первым встречным, то есть с ним?
– Сказал же, майку дарю, – напомнил Феликс.
«Дешево отделался, – с еще большей досадой подумала Нинка. – Проститутка дороже обошлась бы».
– Телефон здесь хотя бы есть? – вздохнула она.
– Должен быть. Это ж хоть и Бирюлево-Товарная, но все-таки Москва. А зачем тебе?
– Такси вызвать. У меня же ни мобильника, ничего.
И только сказав это, Нинка поняла: «ничего» означает, что у нее нет денег. Не на такси нет, а вообще. У нее больше нет тех денег, на которые она должна была купить билет до Парижа и полгода жить во Франции…
Поняв это, Нинка похолодела. Это был удар посильнее, чем проснуться в чужой постели с незнакомым мужиком!
– Ой… – в ужасе пробормотала она. – Как же теперь?..
– Что? – догадался Феликс. – Денег на такси нет?
От потрясения у Нинки мгновенно прошла не только головная боль, но даже досада на себя и на весь мир.
– Не на такси!
Слезы брызнули у нее из глаз мгновенно, она не успела хотя бы отвернуться. Кажется, они попали Феликсу прямо в лицо. Он провел ладонью по своей потемневшей от щетины щеке и посмотрел себе на руку так, будто ожидал увидеть на ней какие-нибудь огненные борозды, что ли.
– Не на такси! – повторила Нинка. – Вообще денег нет! Я… Я их… Я их отдала-а…
И тут она разрыдалась наконец в голос, не сдерживаясь и не таясь – так, как собиралась разрыдаться только дома в одиночестве.
Впрочем, и здесь было все равно что в одиночестве – никто ей рыдать не мешал. Феликс молча сидел на табуретке, напротив через стол. Когда Нинка на секунду подняла глаза, то увидела, что он смотрит в окно и его взгляд при этом совершенно бесстрастен.
Ей стало противно. Ревет при чужом равнодушном человеке… Совсем уже! Она последний раз всхлипнула и вытерла слезы.
– Кому отдала? – спросил Феликс.
По его тону и виду было понятно, что он просто пережидал, когда Нинка отрыдается и станет способна внятно отвечать на вопросы.
– Вольфу, – понуро ответила она. – Ну, байкеру тому. – И совсем уж по-дурацки объяснила: – Я его люблю… любила.
– И поэтому ему деньги надо было отдавать? Он что, альфонс?
– Нет, ты что! – воскликнула Нинка. – Просто… Ну, он меня бросил. То есть, в смысле, мы решили расстаться, – поспешно поправилась она. – А я знала, что ему нужен новый байк, потому что он старый разбил. И когда мы с ним за расставание выпивали… В общем, у меня стало такое настроение, что хотелось сделать чем хуже. Себе – чем хуже. И… В общем, я ему деньги отдала. Все, которые у меня на Францию были. Назло себе. Ну, ты этого все равно не понимаешь.
Она махнула рукой и уткнулась носом в колени, на которые был натянут подол майки.
– Почему же не понимаю? – усмехнулся Феликс.
– Потому что этого ни один нормальный человек не поймет.
– А себя ты, конечно, считаешь не нормальной, а исключительной. И очень этим гордишься.
Нинка хотела было возразить, что ни капельки она не гордится… И вдруг поняла, что он сказал правду. Она не то чтобы гордилась, конечно, а… Ну да, гордилась! Всю жизнь гордилась тем, что способна на лихие поступки.
– Байкер твой не дурак, однако, – заметил Феликс. – Ловко использовал.
– Что использовал? – не поняла Нинка.
– Да дурость твою детсадовскую. Хотя, с другой стороны, кто бы не использовал? Домашняя девочка захотела в Достоевского поиграть, пачку денег швырнуть в камин. Ну так и пусть убедится, что деньги в камине имеют обыкновение сгорать. Убедилась?
– Да… – выдавила из себя Нинка.
– И много денег было?
– На билет до Парижа. И на полгода во Франции.
– А что ты собиралась делать во Франции?
– Жить. Учиться.
– Чему?
Это было немножко странно, что он вот так вот спросил – чему? Как будто во Франции обычно учатся какому-нибудь ремеслу: класть печи или тачать сапоги.
– Просто учиться. Язык изучать в Сорбонне, – ответила Нинка. – Меня уже зачислили. По гранту.
– Понятно. Слушай, а ты не хочешь взять во Францию меня?
Нинка так удивилась, что даже перестала судорожно натягивать майку на голые колени.
– Тебя?! – Правда, она тут же взяла себя в руки и насмешливо поинтересовалась: – А за каким членом ты мне там сдался?
– Не волнуйся, ты меня там не увидишь. Вывези только.
– Что значит вывези? В качестве чемодана?
– В качестве мужа.
Он смотрел теперь не в окно, а прямо на Нинку. Лицо его совершенно изменилось. Теперь уже невозможно было сказать, что оно некрасивое. Правда, и красивым его назвать было нельзя. Оно просто вышло за пределы таких категорий – эти понятия перестали к нему относиться. Глаза у него сделались какие-то… Как у индейца, вот какие. Жгучие и жесткие. Они темно поблескивали, их взгляд пронизывал до печенок.
Сходство с индейцем на тропе войны усиливалось от того, что Феликс был до пояса голый и узкие тяжелые мускулы играли на его плечах.
Нинка даже головой тряхнула, чтобы избавиться от его взгляда.
– Ты что?.. – пробормотала она почти испуганно. – Как это – мужа?..
– Просто. – Увернуться от его взгляда ей не удалось. – Сходим сейчас в загс, распишемся и поедем во Францию вместе. Дорога за мой счет. Плюс с меня столько, сколько ты отдала своему байкеру. Ну?
Нинка все-таки сумела взять себя в руки. Что это она, в самом деле, смотрит на него как кролик на удава? Он ей никто, через пятнадцать минут, в крайности через полчаса, она сядет в такси и больше никогда его не увидит.
– В загс, значит, прямо сейчас… – старательно изображая задумчивость, проговорила она.
Он молчал.
– Прямо отсюда, значит, – добавила Нинка и выразительно посмотрела на свои голые круглые коленки, торчащие из-под вытянутой майки, потом на его плечи, тоже голые.
Он по-прежнему не произнес ни слова. Нинка почувствовала, что закипает от злости. Она спустила ноги на пол так резко, что ступни шлепнули о линолеум, и воскликнула:
– Ну так поехали! Чего уставился, как Чингачгук?
Феликс встал и молча вышел из кухни. Что это означает, было непонятно.
Вернулся он через пять минут. На нем уже был надет черный свитер. В руках он держал бесформенные джинсы, еще один свитер, тоже довольно бесформенный, и прозрачный нераспечатанный пакетик, в который, судя по идиотскому рисуночку, были упакованы трусы.
– Надевай, – коротко бросил он.
– Босиком поеду? – уточнила Нинка.
Похоже было, что они соревнуются, кто кого больше ошеломит.
– Кроссовки в коридоре выберешь.
– Что значит выберешь? – Все-таки он был в деле ошеломления бо€льшим виртуозом, чем Нинка! – Здесь что, коммуна? А зубные щетки тоже общие?
– Если хочешь, можешь взять любую.
– Спасибо! Обойдусь.
– Пойдем.
Феликс вышел из кухни. Нинка направилась за ним. Как крыса за флейтистом из Гаммельна. Идиотизм какой-то!
Глава 2
Утро было сырым и темным, как глубокой осенью. И только по густой зелени деревьев было понятно, что сейчас все-таки лето. Заканчивался август.
Влажный, пронизанный изморосью воздух охладил Нинкины щеки. И, главное, голову. Дикость аферы, в которую она чуть не ввязалась, сразу представилась ей во всей своей красе. Она осторожно скосила глаза на Феликса, который вышел из подъезда вместе с нею.
«Может, он бандит? – подумала Нинка. – Квартирный аферист. Или просто домушник».
Ничего авантюрного в его внешности и особенно во взгляде, правда, не было, но мало ли!.. Мало ли воров работают на доверии. Впрочем, и в доверие к ней он втираться ведь не пробовал, сразу предложил черт знает что, и она сразу же согласилась. То есть не согласилась, а просто захотела ему досадить. И как теперь от него избавиться? Может, убежать?
Словно для того чтобы исключить такую возможность, Нинкины ступни заелозили в кроссовках, которые были ей чудовищно велики. Ясно было, что в такой обуви ни от кого ей убежать не удастся. Уж точно, что не от этого типа, не зря же она назвала его Чингачгуком. Походка у него была по-индейски пружинистая, и понятно было, что бегает он получше, чем Нинка.
– А паспорта же у меня нету! – воскликнула она.
Она страшно обрадовалась, что так вовремя вспомнила об этом. На нет и суда нет!
– Совсем? – поинтересовался Феликс.
Что ей стоило ответить «да»? Ее же вчера в чем мать родила принесли, естественно, что паспорт исчез вместе со всей одеждой. Но прежде чем Нинка сообразила, как разумен был бы такой ответ, у нее уже вырвалось гораздо менее разумное:
– Вообще-то есть. Но он дома.
– Мы за ним заедем.
Феликс подошел к машине, стоящей возле мусорных баков. Хоть Нинке было совсем не до машин, но она сразу же, как только вышла из подъезда, обратила внимание на это сооружение. Оно представляло собою диковатый гибрид старой «Волги» с чем-то совсем уж довоенным; что-то похожее Нинка видела в древних фильмах, которые любили смотреть родители. Когда-то любили.
– На этом? – спросила Нинка. – Оно что, ездит?
Не ответив, Феликс открыл перед ней дверцу, потом обошел машину и сел за руль. Похоже, хорошие манеры сочетались у него с полным безразличием к тем, кому он их демонстрировал. Хотя он вообще не был похож на человека, который стремится что-то кому-то демонстрировать… Вряд ли он даже запоминал внешность тех людей, с которыми был вот так вот машинально вежлив.
Автомобиль двинулся вперед как танк – медленно, увесисто, тяжело. Но, по крайней мере, он казался надежным.
«А странно, что я на это внимание обратила», – удивилась Нинка.
После того как она бешено гоняла на байке, вдавившись в кожаную спину бешеного от скорости Вольфа, едва ли ей стоило бояться езды даже на самом экзотическом авто.
– Где ты живешь? – спросил Феликс.
– На Патриках. В Ермолаевском переулке.
Он посмотрел на нее каким-то странным взглядом.
«Точно квартирный аферист», – подумала Нинка.
Было еще совсем рано, и утренний город стоял пустой, тихий, сумрачный. Даже пробок почти не было – от Бирюлева до Центра доехали быстро. За всю дорогу не сказали друг другу ни слова. Нинка – от сознания собственной глупости и от страха, а Феликс – черт его знает от чего.
– Ты меня здесь подождешь? – с надеждой спросила Нинка, когда могучий рыдван остановился возле забранной решеткой арки ее двора.
Только бы домой попасть! А там она закроется на все замки и свет не будет включать трое суток, чтобы этот новоявленный жених ее не нашел.
– Вместе пойдем, – сказал он.
Нинкино сердце ухнуло в пустоту.
«Вляпалась я по самые ушки», – с тоской подумала она, но спросила при этом небрежным тоном:
– А родителей моих не стесняешься?
– Нет.
Они вошли во двор. Здесь прошла вся Нинкина жизнь. Она и в кошмарном сне не увидела бы, что этот двор, этот дом когда-нибудь будут казаться ей чужими. Но теперь это было так. Это стало так с недавних пор.
Нинка сбегала в третий подъезд, взяла у консьержки запасные ключи от квартиры. Она часто теряла ключи; консьержка к этому привыкла.
Дома никого не было. Нинка вздохнула с облегчением. Вообще-то и не должно было никого здесь быть, но мало ли – вдруг мама заехала за чем-нибудь со своим новоиспеченным супругом или отец вспомнил, что его Анжелике еще в те времена, когда она была его тайной любовницей, нравились какие-нибудь домашние бокалы, и вот теперь решил изъять их из развалившегося семейного обихода… Чудные виражи выделывает жизнь.
Феликс прошел вслед за Нинкой в ее комнату.
– Ты что, конвоировать меня будешь? – возмутилась Нинка. – Мне, между прочим, переодеться надо. В свадебное платье и фату, – съязвила она.
Он не обратил на ее язвительность ни малейшего внимания. Какая-то вещь в себе, а не человек.
– Меня можешь не стесняться, – сказал он.
– Ты гей?
– Я тебя уже видел голую.
Нинка покраснела – она подумала было, что от возмущения, но тут же поняла, что просто от смущения.
– Отвернись, – буркнула она, открывая шкаф.
Переоделась она за дверцей.
– Может, хоть чаю выпьем? – проговорила Нинка, выходя из-за шкафа.
Она сама расслышала, что ее голос прозвучал жалобно.
Но отсрочки ей добиться не удалось.
– Мы уже пили, – сказал Феликс. – Бери паспорт, поехали.
Вздохнув, Нинка взяла паспорт – как назло, он валялся на ее письменном столе, на самом видном месте – и побрела в прихожую. Феликс сделал полшага в сторону и пропустил ее перед собою в дверь.
«Поручик Голицын! – сердито подумала Нинка. – Нет, ну что это со мной, а?»
Она не помнила в своей жизни ни единой ситуации, в которой подчинялась бы чужой, а не собственной воле. С самого детства не помнила! Даже когда влюблялась, как ей казалось, до безумия – в Кирилла, потом в Вольфа, – это затрагивало только ее эмоции, но не волю. И надо же такому быть, чтобы теперь, когда на влюбленность даже намека нет, она вдруг впала в такое странное, ничем не объяснимое состояние покорности судьбе. Да и какой там судьбе – незнакомому типу, вообще непонятно кому!
– Как твоя фамилия? – спросил Феликс, когда они вышли во двор.
– Демушкина, – вздохнула Нинка.
– Моя – Ларионов. До загса не забудь. Ты здесь прописана? – Нинка кивнула. – Тогда едем в Грибоедовский.
– Там очередь, – заикнулась было Нинка. – Я у одноклассника на свадьбе была – он говорил, три месяца пришлось ждать, пока распишут.
– Без Мендельсона быстрее.
Через час Нинка убедилась, что он прав. Они отстояли довольно длинную очередь на подачу заявлений, но, узнав, что торжественной регистрации не требуется, принявшая заявление дама велела им приходить прямо завтра с утра.
– А прямо сегодня нельзя? – спросил Феликс.
– Мы заявления принимаем и расписываем в разные дни, – объяснила дама и добавила с улыбкой: – Проверьте свои чувства хотя бы до завтра. Вам и так повезло: сейчас желающих мало, распишем сразу.
– Ты одна живешь? – спросил Феликс, когда они вышли из загса.
Пока стояли в очереди, пока заполняли бумаги, тучи, казавшиеся сплошными, разошлись, воздух стал наконец по-летнему ясным. Невесомые блестки света летели по воде пруда, а город уже окружал бульвар своим обычным могучим шумом, в котором даже громыханье стилизованного под старину прогулочного трамвайчика казалось идиллическим.
Нинка растерянно огляделась. Она не понимала, что сделала, и не понимала, что ей делать теперь. Она украдкой покосилась на Феликса. И увидела, что выражение его лица переменилось – теперь оно было не жесткое, а какое-то тревожное и тоже почти растерянное. Это показалось ей таким удивительным, что она уставилась на него уже не украдкой, а во все глаза.
– Слушай, – сказал Феликс, – ты, я так понял, одна живешь?
– Как ты, интересно, это понял? – хмыкнула Нинка. – Квартира не тесная, почему я должна в ней одна жить?
Как только она почувствовала в нем растерянность, то в себе сразу же почувствовала уверенность. Подумаешь, гипнотизер нашелся! С ней эти штучки не пройдут!
Влажный, пронизанный изморосью воздух охладил Нинкины щеки. И, главное, голову. Дикость аферы, в которую она чуть не ввязалась, сразу представилась ей во всей своей красе. Она осторожно скосила глаза на Феликса, который вышел из подъезда вместе с нею.
«Может, он бандит? – подумала Нинка. – Квартирный аферист. Или просто домушник».
Ничего авантюрного в его внешности и особенно во взгляде, правда, не было, но мало ли!.. Мало ли воров работают на доверии. Впрочем, и в доверие к ней он втираться ведь не пробовал, сразу предложил черт знает что, и она сразу же согласилась. То есть не согласилась, а просто захотела ему досадить. И как теперь от него избавиться? Может, убежать?
Словно для того чтобы исключить такую возможность, Нинкины ступни заелозили в кроссовках, которые были ей чудовищно велики. Ясно было, что в такой обуви ни от кого ей убежать не удастся. Уж точно, что не от этого типа, не зря же она назвала его Чингачгуком. Походка у него была по-индейски пружинистая, и понятно было, что бегает он получше, чем Нинка.
– А паспорта же у меня нету! – воскликнула она.
Она страшно обрадовалась, что так вовремя вспомнила об этом. На нет и суда нет!
– Совсем? – поинтересовался Феликс.
Что ей стоило ответить «да»? Ее же вчера в чем мать родила принесли, естественно, что паспорт исчез вместе со всей одеждой. Но прежде чем Нинка сообразила, как разумен был бы такой ответ, у нее уже вырвалось гораздо менее разумное:
– Вообще-то есть. Но он дома.
– Мы за ним заедем.
Феликс подошел к машине, стоящей возле мусорных баков. Хоть Нинке было совсем не до машин, но она сразу же, как только вышла из подъезда, обратила внимание на это сооружение. Оно представляло собою диковатый гибрид старой «Волги» с чем-то совсем уж довоенным; что-то похожее Нинка видела в древних фильмах, которые любили смотреть родители. Когда-то любили.
– На этом? – спросила Нинка. – Оно что, ездит?
Не ответив, Феликс открыл перед ней дверцу, потом обошел машину и сел за руль. Похоже, хорошие манеры сочетались у него с полным безразличием к тем, кому он их демонстрировал. Хотя он вообще не был похож на человека, который стремится что-то кому-то демонстрировать… Вряд ли он даже запоминал внешность тех людей, с которыми был вот так вот машинально вежлив.
Автомобиль двинулся вперед как танк – медленно, увесисто, тяжело. Но, по крайней мере, он казался надежным.
«А странно, что я на это внимание обратила», – удивилась Нинка.
После того как она бешено гоняла на байке, вдавившись в кожаную спину бешеного от скорости Вольфа, едва ли ей стоило бояться езды даже на самом экзотическом авто.
– Где ты живешь? – спросил Феликс.
– На Патриках. В Ермолаевском переулке.
Он посмотрел на нее каким-то странным взглядом.
«Точно квартирный аферист», – подумала Нинка.
Было еще совсем рано, и утренний город стоял пустой, тихий, сумрачный. Даже пробок почти не было – от Бирюлева до Центра доехали быстро. За всю дорогу не сказали друг другу ни слова. Нинка – от сознания собственной глупости и от страха, а Феликс – черт его знает от чего.
– Ты меня здесь подождешь? – с надеждой спросила Нинка, когда могучий рыдван остановился возле забранной решеткой арки ее двора.
Только бы домой попасть! А там она закроется на все замки и свет не будет включать трое суток, чтобы этот новоявленный жених ее не нашел.
– Вместе пойдем, – сказал он.
Нинкино сердце ухнуло в пустоту.
«Вляпалась я по самые ушки», – с тоской подумала она, но спросила при этом небрежным тоном:
– А родителей моих не стесняешься?
– Нет.
Они вошли во двор. Здесь прошла вся Нинкина жизнь. Она и в кошмарном сне не увидела бы, что этот двор, этот дом когда-нибудь будут казаться ей чужими. Но теперь это было так. Это стало так с недавних пор.
Нинка сбегала в третий подъезд, взяла у консьержки запасные ключи от квартиры. Она часто теряла ключи; консьержка к этому привыкла.
Дома никого не было. Нинка вздохнула с облегчением. Вообще-то и не должно было никого здесь быть, но мало ли – вдруг мама заехала за чем-нибудь со своим новоиспеченным супругом или отец вспомнил, что его Анжелике еще в те времена, когда она была его тайной любовницей, нравились какие-нибудь домашние бокалы, и вот теперь решил изъять их из развалившегося семейного обихода… Чудные виражи выделывает жизнь.
Феликс прошел вслед за Нинкой в ее комнату.
– Ты что, конвоировать меня будешь? – возмутилась Нинка. – Мне, между прочим, переодеться надо. В свадебное платье и фату, – съязвила она.
Он не обратил на ее язвительность ни малейшего внимания. Какая-то вещь в себе, а не человек.
– Меня можешь не стесняться, – сказал он.
– Ты гей?
– Я тебя уже видел голую.
Нинка покраснела – она подумала было, что от возмущения, но тут же поняла, что просто от смущения.
– Отвернись, – буркнула она, открывая шкаф.
Переоделась она за дверцей.
– Может, хоть чаю выпьем? – проговорила Нинка, выходя из-за шкафа.
Она сама расслышала, что ее голос прозвучал жалобно.
Но отсрочки ей добиться не удалось.
– Мы уже пили, – сказал Феликс. – Бери паспорт, поехали.
Вздохнув, Нинка взяла паспорт – как назло, он валялся на ее письменном столе, на самом видном месте – и побрела в прихожую. Феликс сделал полшага в сторону и пропустил ее перед собою в дверь.
«Поручик Голицын! – сердито подумала Нинка. – Нет, ну что это со мной, а?»
Она не помнила в своей жизни ни единой ситуации, в которой подчинялась бы чужой, а не собственной воле. С самого детства не помнила! Даже когда влюблялась, как ей казалось, до безумия – в Кирилла, потом в Вольфа, – это затрагивало только ее эмоции, но не волю. И надо же такому быть, чтобы теперь, когда на влюбленность даже намека нет, она вдруг впала в такое странное, ничем не объяснимое состояние покорности судьбе. Да и какой там судьбе – незнакомому типу, вообще непонятно кому!
– Как твоя фамилия? – спросил Феликс, когда они вышли во двор.
– Демушкина, – вздохнула Нинка.
– Моя – Ларионов. До загса не забудь. Ты здесь прописана? – Нинка кивнула. – Тогда едем в Грибоедовский.
– Там очередь, – заикнулась было Нинка. – Я у одноклассника на свадьбе была – он говорил, три месяца пришлось ждать, пока распишут.
– Без Мендельсона быстрее.
Через час Нинка убедилась, что он прав. Они отстояли довольно длинную очередь на подачу заявлений, но, узнав, что торжественной регистрации не требуется, принявшая заявление дама велела им приходить прямо завтра с утра.
– А прямо сегодня нельзя? – спросил Феликс.
– Мы заявления принимаем и расписываем в разные дни, – объяснила дама и добавила с улыбкой: – Проверьте свои чувства хотя бы до завтра. Вам и так повезло: сейчас желающих мало, распишем сразу.
– Ты одна живешь? – спросил Феликс, когда они вышли из загса.
Пока стояли в очереди, пока заполняли бумаги, тучи, казавшиеся сплошными, разошлись, воздух стал наконец по-летнему ясным. Невесомые блестки света летели по воде пруда, а город уже окружал бульвар своим обычным могучим шумом, в котором даже громыханье стилизованного под старину прогулочного трамвайчика казалось идиллическим.
Нинка растерянно огляделась. Она не понимала, что сделала, и не понимала, что ей делать теперь. Она украдкой покосилась на Феликса. И увидела, что выражение его лица переменилось – теперь оно было не жесткое, а какое-то тревожное и тоже почти растерянное. Это показалось ей таким удивительным, что она уставилась на него уже не украдкой, а во все глаза.
– Слушай, – сказал Феликс, – ты, я так понял, одна живешь?
– Как ты, интересно, это понял? – хмыкнула Нинка. – Квартира не тесная, почему я должна в ней одна жить?
Как только она почувствовала в нем растерянность, то в себе сразу же почувствовала уверенность. Подумаешь, гипнотизер нашелся! С ней эти штучки не пройдут!