Берсенева Анна. Женщины да Винчи

   – Наверное.
   Мама рассеянно улыбнулась. Несправедливость казалась ей неотъемлемой частью жизни. Белке так не казалось, но что-либо поделать с несправедливостью, совершившейся больше двадцати лет назад, она все равно уже не могла. Так что, может, мама и права, что не возмущается без толку.
   – Папа мой тоже всегда возмущался, если что-то не так, – сказала та. – Если что-то несправедливо, неправильно устроено. Ты в этом смысле в него.
   – Может быть, – пожала плечами Белка. – А какая разница? Я его даже не видела ни разу.
   Она не понимала обожаемых разными бабушками разговоров про «ушки, как у дедушки, носик, как у троюродной тетушки», просто не видела в них смысла. Ну, любил, предположим, ее дедушка гречневую кашу, и она любит, и дальше что? Какую пользу приносит это сакральное знание?
   – Счастье, что все так благополучно обошлось, – сказала мама.
   – Что обошлось? – не поняла Белка. – Переселение в Тушино?
   – Мой перелом. Печатать можно одной рукой, так что работе он не помешает. И готовить тоже одной рукой приспособлюсь. Да и сколько я готовлю, ты же ешь как птичка.
   Что она ест не как птичка, а просто не дома, Белка объяснять не стала. Зачем? Она вообще старалась не перегружать маму излишними сведениями о себе. Не потому, что делала что-то непотребное, а потому, что все составлявшее образ ее жизни было маме чуждо и непонятно, а значит, Белка считала, и не нужно. Меньше знает, крепче спит.
   Делать дома было больше нечего. Правда, и от выходного осталось уже всего ничего, и скоро стемнеет, на велосипеде особо не покатаешься, но это не повод провести весь вечер в квартире, слушая наводящие скуку разговоры про волшебную коммунальную жизнь. Белка от таких разговоров всегда бежала куда глаза глядят, и сегодняшний вечер не должен был стать исключением.

Глава 7

   Она выскочила из дому, так и не придумав ничего интересного на остаток вечера. Даже когда ехала в метро, то еще не знала, на какой станции выйдет. И на Пушкинской поднялась вверх лишь по инерции, и по инерции же пошла по Тверскому бульвару к Никитским воротам.
   Просто она любила Тверской бульвар. И Никитский тоже, и Гоголевский – все она любила бульвары. Особенно в такой вот прозрачной листвяной дымке, которая окутывала их сейчас. Можно было бы сказать, что ей хорошо думается, когда она бредет по бульварам без цели, но это было не совсем так.
   Не размышлением называлось то состояние, в которое она сейчас погрузилась. Мелькали в голове воспоминания, и не о событиях, а так – об огнях Манхэттена, когда смотришь на него через залив, и о капустных огородах под крепостными стенами Люксембурга, и о крышах Иерусалима, по которым она гуляла на закате…
   Белка тряхнула головой. Что-то чересчур она задумалась! Так и под машину недолго угодить.
   Она подняла голову. Прямо перед ней, через неширокую улицу, высился тот самый дом, о котором они только что говорили с мамой, – Дом со львами.
   Вот это да! Ей-богу, ноги сами привели ее на Малую Молчановку, у нее и в мыслях не было совершать элегическое путешествие в собственное прошлое. Во-первых, ее тошнило от всякой элегичности, а во-вторых, ее не могло сюда тянуть хотя бы потому, что она просто не многое помнила из тех времен, когда жила в этом доме. Ну, львов у подъезда помнила, конечно. Главным образом из-за того, что вредная соседка, жившая в комнате рядом с кухней, пугала ее, что будто бы эти львы по ночам оживают и запрыгивают в окна к детям, которые не пьют молоко с пенками. Жили они на шестом этаже, но Белке было тогда четыре года, поэтому во львов, запрыгивающих ночами в окна, она поверила безоговорочно. А когда ей исполнилось пять лет и бояться всяких глупостей она перестала, то из Дома со львами их с мамой переселили в Тушино.
   И ровно с тех самых пор она этого дома не видела. Малая Молчановка не лежала на столбовых дорогах ее жизни. Хотя эта улица и находилась в самом центре, рядом с Новым и Старым Арбатом, но ничего оживленного на ней не располагалось, а значит, делать Белке здесь было нечего.
   По этой простой причине она и увидела Дом со львами впервые за двадцать с лишним лет.
   Новым оказалось то, что вместо прежнего низенького штакетника Дом был обнесен высокой кованой решеткой. Удивляться нечему: ясно же, что теперь это строение не предназначено для простых смертных, и без ограды, значит, никак.
   Белка подошла к решетке поближе, почти что голову сквозь металлические прутья просунула. Когда еще она здесь окажется, интересно же.
   Львы у входа были отреставрированы, и к тому же в лапах у них появились щиты с какими-то непонятными письменами. Но все-таки это были те самые львы; Белка убедилась, что отлично их помнит. И ступеньки, ведущие в подъезд, помнит, оказывается, и арочное окно на шестом этаже… Она удивилась, как странно отозвалось в ней все это – сердце вздрогнуло. В самом деле странно! За все последние двадцать лет, во всяком случае за сознательную их часть, Белка не вспомнила про Дом ни разу, за это она могла поручиться. А тут вдруг…
   Она стояла у решетки, смотрела на львов и арочное окно, и что-то непонятное происходило в ее душе.
   Дверь подъезда открылась, и из Дома вышел Кирилл Мазурицкий. Решетка стояла так близко к подъезду, что Белка, можно сказать, столкнулась с ним нос к носу. Она оторопела. А он, похоже, нисколько.
   – Здравствуйте, – произнес Кирилл. – Остается только сказать банальность: мир тесен.
   Белка даже банальность сказать не могла – у нее просто рот открылся от изумления.
   Впрочем, она была бы не она, если бы изумлялась слишком долго. И чему, собственно, изумляться? Любой состоятельный человек вполне может жить в Доме со львами. Вот он и живет.
   – Здравствуйте, – произнесла она в ответ; невозмутимый тон все же дался ей не без усилия. – Вы живете в этом доме?
   – Не совсем.
   Интересно, что значит в данном случае «не совсем»? Живет в подъезде на коврике?
   – У меня здесь квартира, – словно угадав ее вопрос, объяснил он. – Но я в ней еще не жил. Вот только что впервые вошел в нее как владелец.
   Белке показалось, что при этих словах в его голосе прозвучало что-то вроде недоумения.
   «Неужели это правда?» – словно бы спросил он сам себя с детской какой-то растерянностью.
   Ей вдруг стало его жалко. Она и представить не могла, что этот уверенный, ироничный и самоироничный человек может испытывать растерянность.
   Нет, все-таки это была не жалость, то, что она к нему сейчас почувствовала. Но приязнь точно.
   – Так это же хорошо, – сказала Белка. – Квартиры здесь огроменные! Двадцать человек можно в каждой разместить.
   – А вы откуда знаете?
   Растерянности в его голосе больше не слышалось. Взял себя в руки.
   – Приходилось бывать.
   Белка чуть не сообщила, что в этом доме прошло ее раннее детство, и именно в компании двадцати человек, но решила, что знать о ней какие бы то ни было подробности ему не обязательно.
   – Давно? – спросил он.
   – Давненько, да, – усмехнулась она.
   – Собственно, это неважно, когда. В любом случае вы просто обязаны дать мне совет!
   Можно было, конечно, сказать, что ничего она ему не обязана и что страна советов давно уже в бозе почила. Но разводить такие разговоры в ответ на самую обыкновенную фигуру речи было бы занудством, чтобы не выразиться покрепче.
   – А какой совет вам от меня нужен? – спросила Белка.
   – Может быть, мы поднимемся в квартиру? – предложил он. – И я вам на месте изложу свои сомнения.
   – Ну давайте, – пожала плечами Белка. – Отчего не подняться?
   – Спасибо!
   Он открыл перед ней калитку, и она вошла в пределы Дома.
   В подъезде все показалось ей знакомым тоже. Как львы у входа и арочное окно – все вычищено, вылизано, обновлено, но, по сути, как ни странно, не изменилось. Белка с трудом могла бы объяснить, что значит «по сути», но ощущение было именно такое, и даже сверхновый, как звезда, бесшумный лифт, вознесший их вверх, не изменил этого ощущения.
   Она вышла из лифта и поняла, что стоит перед дверью своей квартиры. То есть с чего вдруг своей, она давно уже не считала ее своей, да она за двадцать лет ни разу о ней даже не вспомнила! Но сейчас, вот в эту минуту, испытала что-то такое ошеломляющее, такое небывалое, от чего у нее занялось дыхание.
   – Понимаете, – сказал Кирилл, отпирая дверь, – квартира мне досталась уже с дизайнерской отделкой. Затевать ремонт – глупая расточительность. Но сказать, что мне все это нравится…
   Они вошли в квартиру, и Белка сразу поняла, о чем он говорит.
   – Да-а… – насмешливо протянула она. – С таким же успехом можно было зубоврачебный кабинет приобрести.
   Для проживания, во всяком случае, зубоврачебный кабинет сгодился бы в той же мере, что и данное помещение.
   Комната, в которую они вошли из коридора, белела всеми своими стенами, и нишами в стенах, и диванами, и шкафами – всей собою, если не как стоматология, то как чертог Снежной королевы.
   – Не расстраивайтесь, – сказала Белка. – В этой комнате и раньше что-то такое было. Я сама не помню, но мама рассказывала. Здесь одна смешная тетка жила, у нее вся мебель была в белых чехлах. Всегда. Зачем, никто не понимал. Ну, хоть когда-нибудь чехлы же снимают, – объяснила она. – Хоть для гостей, что ли. А иначе зачем под ними мебель прятать, для чего ее сохранять-то?
   – Вы жили именно в этой квартире? – спросил Кирилл.
   – Ага. Только мы уже сто лет назад отсюда выехали.
   – А до этого сколько жили?
   – Понятия не имею, – пожала плечами Белка. – Тоже лет сто, может. Бабка моя в войну здесь жила точно.
   – Как это странно… – задумчиво проговорил Кирилл.
   Белке тоже все это казалось странным. Более чем! Но она не хотела с ним это обсуждать. Опасливое недоумение, которое она чувствовала, не подлежало обсуждению, тем более с посторонним человеком.
   Он смотрел на нее внимательно и задумчиво. Как будто прикидывал что-то про себя. Ее смущал его взгляд, хотя она всегда была уверена, что смутить ее невозможно.
   – Вам не нравится, что здесь все белое? – спросила она, чтобы как-то увернуться от этого взгляда и от этого направленного на нее внимания. – Ну, повесьте тогда картины. Или не знаю что… Ковры!
   – А помните, вы ужасно старались смутить меня своим нахальством? – спросил он.
   Конечно, она помнила.
   – Нет, – сказала Белка. – Каким это нахальством?
   – А давайте я отвечу вам тем же?
   Что можно было на это сказать?
   – Попробуйте, – усмехнулась она.
   – Оставайтесь здесь. Все это на меня свалилось слишком неожиданно, и я никак не соображу, что с этим делать. А с вами мы это живо решим. Вы же сами спрашивали про квартиру для понравившейся мне девушки. Вот она, эта квартира. Оставайтесь здесь, Белла.
   – Я вам, значит, понравилась?
   Она не была бы собой, если бы не спросила!
   – Да, – кивнул он.
   Кивнул с таким выражением, как будто она поинтересовалась, пьет ли он кофе по утрам, или чем-нибудь еще в таком роде. Чем-нибудь само собой разумеющимся.
   – А что значит «оставайтесь»? – не унималась Белка. – Вы меня здесь запрете, чтобы я размышляла над обустройством вашего быта?
   – Я вас не запру. – Кирилл улыбнулся. С ума сойдешь от такой ямочки на щеке! Впрочем, Белка с ума сходить не собиралась. – Вы просто поможете мне понять, можно ли сделать все это приемлемым для счастья.
   Никогда в жизни Белка не оценивала что-либо в таких категориях, как приемлемость для счастья. Она была уверена, что счастье возникает у человека внутри и любые внешние обстоятельства мало чем могут помочь в его возникновении. Хотя помешать могут, конечно.
   «А жену свою ты об этом не хочешь расспросить?» – вертелось у нее на языке.
   Но задавать этот вопрос она все же не стала. Мысль о его жене была ей неприятна – вызвала невольное злорадство, и это оказалось не самое радостное чувство, как Белка неожиданно поняла.
   Она не знала, что ему сказать. Она ощущала сильнейшее смятение. Может быть, эти стены пробудили в ней то, что духовозвышенные люди называют бурей чувств, и Кирилл просто попал в сердцевину этой бури?
   Как бы там ни было, губы ее застыли, будто приморозились, и так же застыл взгляд, направленный на его лицо.
   «Он обаятельный, – в этом своем смятении подумала Белка. – Ну и что?»
   Ей не нравилось, категорически не нравилось, что какой-то совершенно посторонний, да что посторонний, просто чужой человек вызывает у нее такие странные чувства! Она не знала, что с ними делать.
   Ей показалось, что и он тоже не знает – растерянность мелькнула в его глазах. Но не прошло и мгновения, как он сделал шаг, потом еще один – и Белка поняла, что его руки уже касаются ее плеч. И касаются, и обнимают, и притягивают к себе. И у нее голова от этого кружится, ей приятны прикосновения его рук, его щеки с ямочкой – к ее щеке, его губ – к ее губам…
   Да, уже в следующую минуту они самозабвенно целовались, и понятно было, что это нравится обоим.
   – Неожиданно все это, – сказал Кирилл, отрываясь от Белкиных губ.
   – Точно, – согласилась она.
   Как быстро, как непредсказуемо меняются чувства, когда ими руководит взаимное влечение! Смятение прошло, странность прошла, смущение прошло – Белка и Кирилл смотрели теперь друг на друга с одним лишь весельем. У него веселье прямо-таки выпрыгивало из глаз чертиками, которые проваливались потом в эту его замечательную ямочку на щеке. Как обстоит дело с ее собственными глазами, Белка, разумеется, не видела, но могла предположить, что в них веселые чертики пляшут тоже.
   И это было достаточной причиной для того, чтобы они оказались рядом с белым диваном, стоящим в белом алькове, и принялись раздевать друг друга нетерпеливо и неторопливо. Да, неторопливость удивительным образом была частью их общего нетерпения.
   Диван раздвигался каким-то хитрым способом. Белке пришлось подождать, пока Кирилл разберется, как это сделать. Ей даже холодно стало, потому что ее кружевное платьице уже валялось на полу рядом с его брюками и рубашкой. Но вот он наконец разложил диван, и ей сразу же перестало быть холодно.
   Он оказался очень приятным на ощупь – не диван, а Кирилл. Он будоражил, волновал, в нем было обещание: ничего не кончится, дальше будет только лучше!
   Кирилл лег на спину и посадил Белку себе на живот. Это ей понравилось, а он как будто бы и знал, что ей это понравится.
   Ему же самому это не просто нравилось, а доставляло, кажется, огромное удовольствие. Живот его вздрагивал между Белкиными коленями, под всем ее телом. Каждому ее движению Кирилл отвечал каким-нибудь своим движением.
   Она много знала о мужчинах, об их тайных желаниях и явных стремлениях, и это знание давно уже преобразовалось в ней таким образом, что ей не приходилось задумываться, что им понравится или не понравится в любом ее поступке, движении, улыбке, поцелуе. Она понимала все это легко, без размышлений и сомневалась даже, должна ли такая ее догадливость называться интуицией. Интуиция казалась ей чем-то более тонким, сложным и трудноуловимым, чем то простое понимание мужской природы, которое она за собой знала.
   Как ни называй, а сейчас это понимание ее не подводило. Еще при первом взгляде на Кирилла Белка поняла, что он представляет собой замечательный мужской образец – слово «особь» казалось ей в данном случае грубоватым, – и вот теперь, когда жизнь так неожиданно свела ее с ним поближе, она давала ему все, чего может желать такой мужчина, какого она сразу в нем угадала.
   Она подчинялась всему, чего он хотел, – и сразу же требовала от него немножко больше, чем он мог, вернее, думал, что может.
   Она изматывала его своей требовательностью – и вдруг отдавалась ему с ничего не требующей готовностью на все.
   Она свивала в себе силу и слабость воедино – и дразнила его прихотливостью перемен, которые заключались в таком единстве противоположностей.
   Она оказывалась то над ним, то под ним, и каждый раз ее положение менялось неожиданно, и каждый раз это доставляло ему видимое наслаждение, и не меньшим наслаждением это было для нее, а может, и большим даже.
   Она обхватывала его шею то руками, то ногами и по страстному сверканию его глаз видела, как нравится ему эта чувственная акробатика, и слышала это в прерывистом его дыхании.
   Она довела его до сильнейшего удовольствия так, что он не заметил, каким образом это произошло, а если и заметил, если замечал каждый новый ее шаг, то что ж, значит, его удовольствие было более длительным – растянулось в целую цепочку удовольствий.
   И вот они впились наконец друг в друга разгорячившимися телами, и вместе вскинулись, и опали, как парашют, который медленно опускается с неба на землю, на сладкую зеленую траву, в густые цветочные сплетения…
   – Это было очень хорошо, – сказал Кирилл. – Я такого не ожидал. Спасибо тебе.
   – Это было взаимно хорошо, – уточнила Белка. – Так что и я тебе тоже весьма признательна.
   Слишком выпячивать именно свою заслугу сейчас не стоило; так она понимала отношения с Кириллом.
   «У нас уже есть отношения? – с медленным, ленивым удовольствием подумала она. – Да. И, похоже, очень приятные».
   Ее голова лежала у Кирилла на руке, а в голове покруживалось, как будто Белка выпила бокал шампанского.
   – Мне нравится, что это произошло именно здесь, – сказал он.
   В голове у нее сразу же прояснело. Он не сказал ничего особенного – вся обстановка в самом деле располагала к тому, чтобы проводить здесь время самым замечательным образом, и Белка встрепенулась не потому, что это вызывало у нее возражения. Но оттого, что он напомнил, где именно она сейчас находится, сознание ее снова вернулось к тому состоянию, в котором она какой-нибудь час назад увидела перед собою Дом со львами, и Кирилла на его пороге, и дверь квартиры, в которой прошли давно забытые детские годы…
   Это состояние напоминало настороженность, почти опаску, и Белка даже понимала, отчего такая опаска возникла.
   Она терпеть не могла рассуждений из той области, которую называла эзотерикой для бедных. При том образе жизни, который она вела, различных на всю голову бедных ей встречалось немало; Белка распознавала их за версту.
   Один ее приятель, например, когда накрывал унитаз крышкой, то объяснял это не простой гигиенической привычкой, а тем, что в противном случае в унитазе не сохранится энергия ци. Ну и что это есть такое? Эзотерика для бедных – еще очень мягко сказано.
   Белка всегда над подобным смеялась. Но вот теперь, лежа на Кирилловой руке, которая так неожиданно оказалась у нее под головой, она ясно чувствовала, что все произошедшее сегодня не могло быть пустой случайностью.
   Не случайность привела ее к дому, которого она двадцать лет не видела и в голове даже не держала. Не случайность подняла на шестой этаж, к той самой двери, за которой осталось ее детство. Тогда, получается, не случайность в ее жизни и Кирилл?..
   Эта мысль, которую Белка уловила в своей голове еще в ту минуту, когда увидела его выходящим из Дома со львами, и вызывала у нее теперь, самое малое, настороженность.
   Она совсем не была уверена, что ей хочется с ним какой-то судьбы, а между тем судьба во всем происходящем прослеживалась определенно.
   – Дом, конечно, замечательный, – сказал Кирилл. – Квартира тоже. Даже учитывая некоторую чрезмерность дизайна. И главное, это дареный конь, которому, как известно, в зубы не смотрят.
   – А кто тебе эту квартиру подарил? – с интересом спросила Белка.
   Вопрос был, конечно, бесцеремонный, но она обрадовалась, что простой житейский интерес выгнал из ее головы малопонятные размышления о судьбе.
   – Отец, – ответил Кирилл. – Это запутанная и довольно глупая история. Они с мамой расстались, когда мне было три года. А мама у меня человек своеобразный. Упрямый, проще говоря. Ну и уверила себя, что отец ее оскорбил смертельно, бросил с ребенком…
   – А это не так? Он ее не бросил с ребенком? – усмехнулась Белка.
   – Это не совсем так, – объяснил Кирилл. – Ее он бросил, да, но ребенка бросать совершенно не собирался. Наоборот, мечтал быть заботливым отцом, делать сыну подарки, проводить вместе выходные и все такое прочее.
   – А она разрешала ему общаться с тобой два часа в неделю в ее присутствии.
   – Не совсем так, но почти.
   – У тебя было нервное детство.
   – Пожалуй. Причем по непонятной мне причине. Но как бы там ни было, это давно в прошлом. Отец живет в Канаде, у него процветающий бизнес, в свои семьдесят лет он бодр и свеж. И решил подарить мне квартиру, которую купил когда-то перед отъездом из Москвы. Тогда деньги здесь были шальные, вывезти их все в Канаду он не смог, ну и решил вложить в московскую недвижимость.
   – Правильный у тебя отец, – одобрила Белка. – То есть подарок он тебе сделал правильный.
   – Да вот не знаю! – засмеялся Кирилл.
   – Что не знаешь? – не поняла она.
   – Не знаю, как этим подарком распорядиться. Это мне напоминает одну историю, которую я тебе хотел бы рассказать. Просто чтобы ты понимала, что я имею в виду.
   – Давай, – кивнула она. – Рассказывай. Я вся внимание.
   Чтобы их общение было похоже на разговор, а не на томный отдых после секса, каковым оно до сих пор являлось, Белка оторвала голову от его плеча и уселась рядом, завернувшись в белую тканую накидку, которую стянула с кресла. По лицу Кирилла при этом промелькнуло что-то вроде разочарования. Надо полагать, ему она больше нравилась голой, но ничего, потерпит.
   – История вообще-то смешная, – сказал он. – Произошла с одним моим приятелем, журналистом. Его Юмашев время от времени просил писать речи для Ельцина. Ну, не то чтобы речи, для этого посерьезнее люди были, но тексты для коротких выступлений.
   – А кто такой Юмашев? – перебила Белка.
   Кирилл посмотрел на нее с удивлением, потом улыбнулся.
   – Я забыл про твой возраст, – сказал он. – Ты всего этого просто не помнишь. Юмашев сначала был журналистом, потом стал главой администрации Ельцина и любовником его дочки Тани. Потом – ее мужем.
   Еще бы ей не хватало интересоваться, как звали любовников президентских дочек! Хорошо, что она хотя бы Ельцина по фамилии помнит. И возраст тут совершенно ни при чем, просто даже Марс находился ближе к Белкиной жизни, чем политика.
   – И что с твоим приятелем случилось? – напомнила она.
   Все-таки Кирилл умел интриговать. Ну какое ей, казалось бы, дело до его приятеля? А вот поди ж ты, интересно.
   – Написал он однажды какую-то почеркушку для Ельцина, сказал ему за это Юмашев большое человеческое спасибо и подарил бутылку виски. Он страшно возмутился, всем потом рассказывал: надо же, бутылку сунули, как сантехнику какому-нибудь!
   – Правильно возмутился, – согласилась Белка. – Гонорар надо платить, а не бутылки советские.
   – Скорее, привычки советские, – возразил Кирилл. – Виски как раз было шотландское. Приятель в бар его поставил, хотел при случае с гостями употребить, но потом благополучно про него забыл. А через три года оказался случайно на какой-то очень пафосной банковской вечеринке. И гостей там развлекали презентацией коллекционного алкоголя. Наливали не из каждой бутылки, больно дорого, но каждую показывали: это, мол, вино такое-то, это коньяк такой-то – может, кто купит сдуру. И вдруг видит он среди прочих раритетов знакомую бутылку. Подошел, разглядел поближе – ну точно, его виски гонорарное! Он к специалисту, который презентацию проводил: а вот мне именно такую бутылочку друзья преподнесли, так не подскажете ли, сколько она может стоить? Тот смотрит на него как на умалишенного и осторожно так замечает: видимо, ваши друзья очень вас любят. Это почему вы так решили? – спрашивает мой приятель. А потому, – объясняет ему специалист, – что бутылочка такая стоит пятьдесят тысяч долларов. Приятель думал, разыгрывает. Какое! Каталог аукционный ему предъявили. Точно, пятьдесят тысяч долларов, все нули отчетливо прописаны. Так что у вас, – говорит специалист по алкоголю, – есть теперь замечательный выбор: или продать это виски на аукционе, что нетрудно сделать, поскольку количество таких бутылочек ограничено и они пользуются большим спросом, или выпить содержимое и потом всю жизнь гордиться, что вы пробовали виски за такую цену. В общем, сообразил мой приятель, что бутылочку эту, по всей видимости, преподнесли за что-нибудь в благодарность Таниному папе, а она, когда с журналистом надо было рассчитаться, просто взяла из бара что под руку попалось и Юмашеву отдала.
   – И что твой приятель с этой бутылкой сделал? – с живейшим интересом спросила Белка.
   – А ты что бы сделала? – с не меньшим интересом переспросил Кирилл.
   – Выпила бы точно!
   – Счастливый ты человек, – усмехнулся он. – А вот мы с моим приятелем не родились такими счастливцами. Он насчет виски до сих пор сомнениями терзается, а я теперь насчет этой квартиры.
   – А квартира при чем? – не поняла Белка.
   – При том, что я вообще-то нашел бы гораздо лучшее применение пяти миллионам долларов, которые она теперь стоит, чем подложить их себе под спину в виде белого дивана. Во всяком случае, входя в эту квартирку без тебя, я именно так и думал.
   – А теперь?
   – А теперь, – сказал он, – мне здесь с тобой хорошо, и я хотел бы сохранить это сладкое статус-кво. Если, конечно, ты не против.
   Можно было бы спросить, что он понимает под статус-кво. Что с этой самой минуты они начинают жить здесь дружной и счастливой парой? Но задавать такой глупый вопрос Белка не стала. Вряд ли его слова означают, что он решил развестись с женой. Да и ей самой – оно ей надо, чтобы он разводился? Замуж она не собирается вообще, и за него не собирается в частности.