Бетев Сергей Михайлович. Восьмой револьвер

Сергей Михайлович Бетев
Восьмой револьвер

 

1

   В Зайковском райотделе милиции не помнили такой тревоги.
   Попытка вооруженного грабежа в поселке Красногвардейске!..
   Ошеломляющая новость в минуту собрала у дежурного всех, кто находился в эту раннюю пору на работе. Там вместе с участковым уполномоченным младшим лейтенантом Ефимом Афанасьевым сидел испуганный и бледный от бессонницы житель красногвардейской окраины – Прокопий Александрович Червяков, послушно отвечающий всем, кто его спрашивал,
   – В какое время?
   – Возле полуночи. Жена уже спать ложилась, а я хотел сенки закрыть,
   – Ну?
   – Слышу, в другой комнате окно стукнуло. Подошел к двери, а она в аккурат напротив приходится, и вижу: окошко настежь, а в нем парень незнакомый. Как меня увидел, пистолет направил, да осечка получилась. Я, конечно, обратно. Схватился за охотничье ружье, а в это время ба-бах!.. Слышу, соскочил с завалины… Окошко, в которое лезли, выходит на огород, жердями он у меня огорожен. За ним проулок на дорогу, что к станции ведет. Только и видел, как двое туда выскочили и побежали…
   – В лицо не приметил? Одежду?
   – Какое там! Темнота ведь у нас, правда, у дороги фонарь на столбе. Не он бы, так и вообще ничего не увидел… Забегаю домой, а в комнате баба голосит. Сидит на половике в луже крови. Кинулся к ней, оглядел – нога прострелена… Сам я фронтовик, конечно. Изорвал простыню, ногу перетянул повыше раны, как мог перевязал и – в больницу за докторами. Ночью-то везти не на чем. А потом их разыскал, – взглянул он на Афанасьева, – да вместе сюда…
   – Не потом, а сразу полагается, – недовольно за«метил дежурный.
   – Я то же говорил, – вставил Афанасьев.
   – Теперь вот восьмой час, – взыскивал дежурный. – Знаешь, за это время куда можно убежать не только что на поезде, а вовсе пешком? А то бы собаку вовремя пустили, и все такое прочее…
   – Так ведь баба, она ревет. До больницы-то не отпускала. Испугалась до смерти, – попробовал защититься Червяков, но виновато умолк.
   Суровый дежурный, не слушая его, поднимал по телефону начальство и рассылал людей за оперативными работниками. Скоро два милицейских мотоцикла с колясками запылили в сторону Красногвардейска.

2

   Дом Червякова был добротен и вместителен. Из холодных сенок одна дверь вела в чулан, или, как назвал хозяин, в светелку, а другая – в две смежные просторные комнаты. В первой – направо разместилась большая русская печь. Напротив входа, у окна, стоял обеденный стол. Но грабители лезли в другое окно, то, что находилось сбоку от шестка. Оно-то и противостояло двери во вторую комнату – горницу. От этого окна, которое хозяин так и не успел закрыть после нападения, просматривался длинный половик, протянувшийся от двери до кровати, с бросающимся в глаза бурым кровяным пятном.
   Наскоро осмотрев дом, опергруппа на виду у собравшихся зевак занялась исследованием огорода. Оперуполномоченный и участковый деловито изучали каждый квадратный метр земли, время от времени покрикивая на осмелевших любопытных не из-за того, что те путались под ногами, а скорее от собственной досады: на истоптанном и перекопанном после недавней уборки огороде всюду валялась ботва, мешали ходить комья земли.
   Надежда обнаружить среди этого беспорядка какие-то следы угасла с самого начала.
   Уже закурил начальник, строго посматривавший на своих подчиненных, заговорил с кем-то из знакомых участковый, и в это время упорство оперуполномоченного Никишина было вознаграждено:
   – Патрон с осечкой!
   Он нашел его метрах в четырех от окна. Протертый платком патрон матово желтел на ладони удачливого оперуполномоченного.
   – От пистолета «ТТ», – объявил он, передавая находку подошедшему начальнику.
   Тот мельком взглянул на патрон и позвал:
   – А ну-ка, граждане, чем зря топтаться, поищите-ка тут вот такую гильзу… – И, показав подскочившим мальчишкам патрон, приказал своим: – Прошу всех ко мне. Червяков!.. Ты дождался в больнице, пока осмотрели твою жену?
   – Дождался, – поспешно ответил тот,
   – Пуля у нее в ноге застряла или нет?
   – Нет. В мякоть угодила, сквозь прошла.
   – Хорошо. – И распорядился: – Всем в дом! Нечего тут шарашиться, надо пулю искать. – И напомнил Никишину: – А ты место приметь, где патрон нашел. Для схемы.
   Прошло более часа. В комнате осмотрели каждый сантиметр противоположной окну стены, сдвинули с места всю мебель, проверили каждую щель в полу. Пуля – как испарилась.
   – Где же она, Червяков? – опять позвал хозяина начальник,
   – А леший ее знает, товарищ начальник, – искренне признался тот. – Не видел ее, конечно, куда она улетела…
   – Улетела вот…
   И опять выручил дотошный Никишин. Подвигая на место кровать, он обратил внимание на подушку. Оглядев ее, обнаружил дырку, из которой торчало перо. Оказалось, пробита не только наволочка, но, и пуховик. Подушку вытащили во двор, распотрошили и пулю извлекли из комка спекшегося пуха.
   И хотя стреляную гильзу не нашли, картина преступления стала ясна.
   Пригласив Червякова для выяснения деталей с собой, опергруппа возвратилась в Зайково.
   Волнение зайковских работников милиции объяснялось просто. За годы Советской власти в Красногвардейске не слышали ни об одной крупной краже, не говоря уже о вооруженной попытке грабежа.
   …Прокопий Червяков сидел в отделении более двух часов, а совещание у начальника все продолжалось.
   – Дело не только в самом факте вооруженного нападения, хотя он и показал изъян в нашей профилактике, – заключал начальник. – Я про себя надеюсь, что у нас достанет нюху и сноровки не только поймать грабителей, но и вникнуть в самую суть дела: как могло приключиться такое нахальное преступление. Сегодня, понимаете ли, Червяков, завтра – Сидоров, а послезавтра – Петров. Не промахнусь, предупреждая, что трудностей и всяких «вот те на!» будет немало. В этом можно не сомневаться. Кто совершил преступление? Наши доморощенные злодеи или приезжие гастролеры? Если приезжие, то это еще полбеды: получим по загривку, что плохо принимаем гостей, – и все. А если наши? Какими глазами мы посмотрим в лицо общественности? Откуда у них оружие? И почему мы узнаем об этом самыми последними, да еще после совершенного преступления? Вы все знаете, что такое безучетное оружие: сегодня, понимаете ли, жертва его – гражданин, а завтра? Государственная касса с государственными деньгами!
   А в данном конкретном случае: почему грабители наметили своим объектом Червякова? Что он, понимаете ли, купец первой гильдии?.. Мы все были в его доме, так? Ничего особенного. Половики, понимаете ли, это – не персидские ковры. Мебель жулики давно не воруют. Но я и не поверю, что в шкафу у Червякова сплошные соболя. К тому же и домов в Красногвардейске сыскать получше нетрудно. Так почему же лезли к этому-то?
   Сидящие в кабинете серьезно вслушивались в слова начальника. Каждый из них, особенно участковые, мог наизусть перечислить особенности и пороки жителей деревень и поселков. Кто дерется пьяный, а кто – из ревности. Кто, вспылив, имеет привычку хвататься за нож, а кто разве посуду перебьет, да и то – дома. Даже по общежитиям знали, кто способен одолжить у соседа без спроса рублевку или уехать в отпуск в чужих ботинках. Какая из продавщиц обвешивает помаленьку, а какая обсчитывает по копейкам, ссылаясь, что меди нет, Кто спекулирует и кто платит алименты…
   Такая осведомленность брала начало не от окольной слежки или чрезмерного любопытства. Просто зайковские сотрудники прожили жизнь в своих деревнях и поселках, среди знакомых с детства людей, чей покой теперь охраняли.
   Потому-то и встревожил их ночной выстрел, от которого пострадала жена Прокопия Червякова.
   – А может, тут не грабеж, а месть какая-то? Или ревность? – предположил кто-то из молодых.
   – Чего? – удивился начальник. – Это в Анну-то Червякову из-за ревности из пистолета стрелять?! Еще таких, понимаете, дураков в Красногвардейске не хватало!
   – Или, – вставил свое слово Афанасьев, – кто это и за что будет мстить Червякову? Он всего-то и делов знает, что из дома да на работу. В казенную баню и то не ходит: своя на задах…
   – Вот именно! – поддержал его начальник. – Тут собака в другом месте зарыта.
   Сотрудники с укором смотрели на неудачника, задавшего наивный вопрос, тем самым выражая полное единодушие с начальником.
   – Думаю, по сегодняшнему происшествию все ясно. – Начальник отложил в сторону бумажки. – Расследование предстоит серьезное. Для нас, понимаете ли, экзамен. Прошу учесть… Все.
   Оперуполномоченный Никишин после совещания удалился с Червяковым в свой служебный угол в большой общей комнате и просидел с ним до позднего вечера.
   Родственников у Червякова в Красногвардейске не было, друзей особенных среди знакомых он тоже не называл. Каких-то ссор или недомолвок с соседями и сослуживцами не припомнил.
   – А жена? – продолжал выяснять Никишин.
   – Чего жена? – не понял Червяков.
   – Она ни с кем не ругалась? Не обзывала никого?
   – Не должна. Баба вроде смирная.
   – «Вроде» меня не устраивает, – заметил Никишин. – Может, она только при тебе смирная, а когда ты на работе?
   – Не слыхал.
   – А я видел, как они в магазине сходятся. Из-за пустяка могут друг дружке в глаза наплевать.
   – Так ведь то без злобы, – попробовал умилостивить его Червяков. – И к тому же бабы. А лез-то к нам мужик…
   – Ты меня шибко-то не учи, Червяков. Я знаю, как бывает: поцапаются бабы, а увечатся мужики. Не слыхал, поди, опять скажешь?
   Червяков сдался:
   – – Оно, конечно… Чего не бывает!..
   – То-то. А теперь скажи, дорогой, почему грабители с оружием в руках лезли не в чей-нибудь дом, а в твой?
   Вопрос оказался не из легких, и Червяков надолго замолчал. Оперуполномоченный поторопил его.
   – Откудова мне знать? Я их не спрашивал… – отозвался наконец Червяков.
   – Да я не про то, – стал объяснять Никишин. – Как ты сам прикидываешь: какая корысть привела грабителей в твой дом? Золото, что ли, у тебя есть?
   – Что вы!
   – Ну, не золото, ценности какие-нибудь: костюмы заграничного покроя или пальто с каракулевыми воротниками, или еще чего… Деньги?
   Червяков просветлел:
   – Деньги есть – это правда.
   – Много?
   – Тысяч тридцать наберется.
   – Сколько? – Никишин положил карандаш, пригляделся к Червякову, переспросил: – Тридцать?
   – Может, маленько больше, может, тридцать одна.
   – Хм… – В задумчивости нарисовав на бланке протокола замысловатую фигуру, Никишин полюбопытствовал: – И откуда у тебя такие деньги?
   – Выиграл еще в прошлом году по золотому займу двадцать пять тысяч. Остальные – с годами еще раньше подбились в кучу.
   – Выиграл, значит? – Никишин снова подумал. – И доказать можешь?
   – Чего тут доказывать? – улыбнулся Червяков. – Про мой выигрыш в Зайкове районная газета напечатала. Все знают про него. А вы разве не читали?
   Никишин нахмурился.
   – Я хочу знать, Червяков, кого, по-твоему, мог заинтересовать этот выигрыш? И не просто так, а с преступной целью?
   – Чего не знаю, того не знаю, – сказал Червяков.
   – А жена?
   – Что жена?
   – Опять не понимаешь? Может, она чего предполагает?
   – Так, товарищ Никишин, в той же газетке и написали, что я выигрыш на срочный вклад в сберкассу положил: Зачем же за этими деньгами ко мне в дом лезти, ежели их там нет?
   Настроение Никишина заметно испортилось, но он все-таки вывел на свое:
   – А шесть-то тысяч, которые невыигранные, дома?
   – Дома.
   – Так-то. А ты мне своей газеткой в нос тычешь. Разве шесть тысяч не деньги для грабителей?
   – Деньги, конечно, – согласился Червяков.
   – Итак, давай запишем вопрос: «Чем, по вашему мнению, могли интересоваться грабители в вашем доме?» Так?
   – Так.
   – Твой ответ: «Деньгами. У меня имеется шесть тысяч наличных рублей сбережений». Правильно?
   – Правильно.
   – На сегодня хватит, – сказал Никишин. – Поезжай домой. А завтра я приеду к вам. Если понадобишься, зайду домой…
   О результатах допроса Червякова Никишин доложил начальнику. Тот выслушал его без особого удовлетворения.
   – Деньги – всегда мотив серьезный, – согласился сначала. – Но, понимаешь ли, из-за шести тысяч рублей стрелять в человека не каждый решится. Тем более какой-нибудь рецидивист, знающий, что за это полагается.
   – А не рецидивист? – возразил Никишин. – Червяков сам говорил, что стрелял парень. А нынче молодежь, она ведь глупая и отчаянная.
   – Ну-ну… Дело в твоих руках. Раскручивай.

3

   Схема преступления давала Никишину исчерпывающее представление о событиях, происшедших в доме Червякова, но не содержала и намека на личность преступников.
   Их нужно было искать. И Никишин, приехав в Красногвардейск, вместе с участковым Афанасьевым начал устанавливать возможных свидетелей. За полдня они обошли всех соседей Червяковых.
   Люди знали о преступлении не меньше милиции, но и не больше. Поэтому, учтиво выслушав вопросы и ответив, интересовались сами.
   – А кость-то у Анны целая?
   – Целая, – отрубал Никишин и гнул свое: – В котором часу позавчера легли спать?
   – После десяти. А почему на нашей улице свет не устанавливают? Может, кто-нибудь и увидел бы бандитов-то…
   – Выстрел слышали?
   – У нас – ставни. И свои который раз не достукаются.
   – Не было, значит, по-вашему, выстрела?
   – Как это не было? Может, и был. Анну-то прострелили не из рогатки, чай!
   …Все старания Никишина и Афанасьева оказались напрасными. Никто из соседей в ту ночь на улице не находился, выстрела не слышал, а Червякова все считали человеком положительным и тихим.
   – И Анна такая же, – добавляли. – Ее и на улице-то редко увидишь. В магазин Прокопий ходит, даже стираное в огороде сам вешает…
   С пустыми руками возвращаться в отделение Никишину не хотелось. Постояв в проулке возле червяковского огорода, он вышел на дорогу. Предложил Афанасьеву:
   – Дойдем до станции. На вокзале зашли в буфет.
   – Давно не бывали, – кокетливо встретила Афанасьева молодая быстроглазая буфетчица. – Налить чего-нибудь потихоньку?
   – Не надо. Делов куча. Как у вас тут?
   – А что у нас. Пьют да едят – всю дорогу одна кинокартина.
   – Скандалов-то нет?
   – Тихо, слава богу. Были бы, так вы, наверное, вперед нас знали…
   – Послушайте, девушка, – заговорил Никишин. – Вы по сменам работаете?
   – Через день.
   – Позавчера были, значит?
   – Была.
   Она вопросительно посмотрела на Афанасьева, словно хотела узнать, можно ли говорить с этим человеком. И, получив молчаливое разрешение, повернулась к Никишину.
   – В какое время закрываетесь?
   – В двенадцать.
   – Незнакомых двух парней в ту ночь случайно не видели?
   – Нет. Все знакомые были. Не то чтобы как мы с ними, – кивнула на Афанасьева, – а в общем, поселковские.
   – Кто-нибудь из них уезжал?
   – Двое говорили, которые последние. Прибежали, едва дышат, стучатся в двери. Когда сторожиха посетителей выпускала, нахалом залезли и – ко мне: девушка, душечка… всякое разное, в общем, водки надо. Пристали – спасу нет. Уезжаем, говорят, насовсем. Давай простимся…
   – Знаете их?
   – Ни звать ни величать, а в поселке видела не один раз. Годов по двадцать, здоровые оба.
   – Что еще?
   – Что? Бутылку водки возле прилавка выпили, еще ливерных пирожков набрали. Да две с собой унесли.
   – А с каким поездом уехали? Она пожала плечами:
   – Я же к часу все опечатываю – и домой. Поезда позднее уходят. – И оживилась: – Вот что: когда я уходила, приметила их в зале ожидания, возле печки сидели. На скамейке газетку расстелили и еще выпивали. В тот день не они одни уезжали. Может, кто другой видел?
   – Узнать-то мы их все равно узнаем, – проговорил Никишин. – Только поскорее требуется…
   – Ох! Не по червяковскому ли делу? – вдруг с ужасом догадалась она.
   – Молчи! Поняла? – осек ее Афанасьев.
   – Ага, – она приложила ладонь ко рту и понимающе кивнула.
   Никишин деловито направился к выходу. Афанасьев поспешил за ним.
   Буфетчица проводила их осторожным взглядом до двери, а потом кинулась на кухню.
   – Девки! – объявила страшным шепотом. – Бандиты-то, которые Анну Червякову подранили, у нас в буфете были! Поселковские!..
   – Врешь, поди?!
   – Зуб отдам! – резанула ногтем по шее. – Сейчас у меня наш участковый Афанасьев был с приезжим каким-то. Ищут их!..

4

   Никишин переночевал у Афанасьева. С утра они отправились в отдел кадров механического завода, наиболее крупного предприятия в Красногвардейске. Там вместе с начальником установили всех уволившихся в последние полмесяца. Таких оказалось около десяти человек. Не мешкая стали проверять их по месту жительства. К полудню едва справились с половиной. Все уволившиеся уже работали на новых местах и уезжать из Красногвардейска не собирались.
   Никишин этим не удовлетворялся. После каждого посещения он разыскивал председателя домового комитета и подолгу расспрашивал обо всех, кто пьет, кто судился в прошлом, кто чем занимается в нерабочее время.
   – Ты меня спроси, – предлагал ему после тягучих разговоров Ефим Афанасьев. – Я побольше ихнего знаю. Чего тут лясы точить? Давай тех искать, которые уехать собирались или уехали.
   – А мы их и ищем.
   Обошли всех, но так ничего и не узнали.
   – Поедим? – спросил Афанасьев.
   – Надо, – мрачно согласился Никишин.
   После обеда засели в поселковом Совете возле телефона и стали звонить во все организации. Ефима Афанасьева знали всюду, к беспокойной службе его давно привыкли и поэтому, не спрашивая зачем, давали нужные справки. А вопрос ко всем был один: кто третьего дня уезжал в командировку?
   Нашли одну – девушку из аптеки, ездившую в Свердловск с какими-то документами. Через полчаса Никишин и Афанасьев уже сидели с ней в маленькой комнатке заведующей аптекой.
   – Когда вы пришли на вокзал? – спрашивал Никишин.
   – Около часу ночи.
   – Не приметили среди пассажиров, ожидающих поезд, двух парней?
   – Там много было разного народу. Я пришла не одна, поэтому по сторонам не особенно заглядывалась.
   – С кем вы были?
   – Ну… – она замялась на мгновение, – с молодым человеком. Идти ночью одной…
   – Я не об этом, – остановил ее Никишин. – Нам, например, известно, что в это время в зале ожидания двое парней распивали водку на виду у всех. Сидели на скамье возле печки.
   – Этих видела, – ответила она просто.
   – И ваш молодой человек видел?
   – Конечно.
   – Парни те уехали?
   – Не приметила. Я за ними не следила. Мы вышли на перрон раньше.
   – Багаж-то был у них? – вмешался Афанасьев.
   – По-моему, что-то вроде вещевого мешка у одного. – И уже увереннее: – Конечно, вещевой мешок. Когда мы шли на вокзал, так они обогнали нас по дороге, и у одного за плечами болтался вещевой мешок. Мой Андрюшка еще сказал на вокзале…
   Она покраснела и смутилась, но Никишин не обратил на это никакого внимания.
   – Что сказал ваш Андрюшка?
   – Ребята те выпивали, у них на газетке пирожки лежали, ну Андрюшка и посмеялся: они, дескать, не на поезд спешили, а в буфет.
   Никишин с Афанасьевым переглянулись. Это встревожило девушку.
   – А что случилось? – спросила она взволнованно.
   – Мы выясняем обстоятельства одного происшествия, к которому вы не имеете отношения, – успокоил ее Афанасьев. – Вот и интересуемся у тех людей, которые в ту ночь уезжали, что они приметили необычного.
   – А необычного ничего не было, – сказала она.
   – Где они вас обогнали? – опять спросил Афанасьев.
   – На шоссе. Понимаете, сзади мы их не видели, а потом вдруг они нас обгоняют. Я еще удивилась.
   – Может, они из боковой улицы выбежали?
   – Вполне вероятно. Там как раз проулок, который ведет к пруду.
   – Так, так, – оживился Никишин. – На вокзале вы тех парней узнали, а раньше в поселке видели?
   – Нет.
   – А ваш Андрюша?
   – Наверное, лучше спросить у него…
   Андрюша, провожавший девушку из аптеки, оказался веселым и благодушным пареньком с механического завода. Когда ему напомнили события, он повторил то же.
   – Парней знаете?
   – Нет, – твердо ответил он. – Я все свободное время пропадаю в нашем клубе, но их не видел ни разу. Одно могу сказать точно: не с нашего завода.
   Никишин настоял на том, чтобы еще раз сходить на вокзал.
   – Поговорим с кассиршей из билетной кассы.
   Кассирша ответила сразу на все вопросы.
   – Я через это окошечко, дорогие товарищи, – она показала крошечное отверстие в стене, – едва голос-то живой слышу. Чего я могу увидеть?
   Афанасьев утянул Никишина в буфет. Он сел за столик, стоявший в сторонке от буфетной стойки, и поманил пальцем буфетчицу.
   – Что, товарищ Афанасьев? – подсела она с удовольствием,
   – Дело-то серьезное, Фая… Вчера ты говорила, что тех ребят в поселке видела. А где, не припомнишь? Или – с кем?
   – В магазине видела. Тоже водку брали. А еще: знаешь Катьку из столовского буфета? Толстая такая…
   – Ну, знаю.
   – Вроде бы с ней одного-то встречала. Давно, правда.
   – Хоть бы одежду его приметила, а то как спрашивать-то?
   – У него голос хриплый, – сказала она.
   – Ладно, попробую…
   Попытка что-то выяснить у продавщицы магазина кончилась ничем.
   Афанасьев, прежде чем спросить о парнях, сказал, что у одного голос хриплый. Но примета оказалась недостаточной.
   – Которые водку часто берут, у тех у всех и рожи одинаковые, и голос пропитый, – только и ответила ему.
   – Никакого просвета! – подосадовал Никишин, выйдя из магазина.
   – Погоди, – успокоил его Афанасьев. – До всего доберемся. Разве в Красногвардейске что утаишь? Только подумать надо не торопясь…
   Перед ужином Афанасьев достал из буфета пол-литру. Не спрашивая Никишина, налил в два стакана.
   – Держи.
   Когда ели, сказал как решенное:
   – Ты сегодня или завтра, Никишин, поезжай в паспортный стол и узнай, кто за последние две недели из Красногвардейска выписался. Помнишь, Файка сказала, что прощались, уезжали совсем. Может, правда. А может, один уезжал, другой провожал. Черт их знает! Аптекарша другое приметила: один вещмешок. Вишь, как все выходит? Ежели хоть один уезжал, так мы его через паспортный стол все одно определим. Значит, и другого. Так что двигай… А я тут еще попробую сам.
   – Поеду сегодня, – согласился Никишин.
   – А я с утра загляну в больницу. Анну-то мы совсем обошли…

5

   Анна Червякова лежала в больнице четвертый день, а испуг у нее не прошел. Ефим Афанасьев заметил это сразу, как только увидел ее в палате: Анна смотрела на него широко распахнутыми глазами, в ее взгляде смешалось все: и страх, и смятение, и беспомощность. Разговаривала она с Афанасьевым неохотно, видно, не веря в его помощь. И как ни подступался к ней участковый, на все отвечала односложно:
   – Ничего не знаю. Выстрелили, пала я, а видеть никого не видела. Я и взглянуть-то не успела…
   Так и ушел Афанасьев ни с чем.
   Все эти дни он много думал о случившемся. Его добродушие и немногословность окружающие часто принимали за невозмутимое спокойствие.
   И только одна жена знала, как ворочается он ночами с боку на бок, мучаясь бессонницей и какими-то своими мыслями, о которых она привыкла не спрашивать.
   И уж совсем никто не мог догадаться, что во всем, что произошло в доме Червяковых, Ефим Афанасьев винил себя. Отсюда, из Красногвардейска, он уходил когда-то в армию. После службы за границей истосковался по дому. Когда вернулся, райком комсомола даже отдохнуть не дал, направил на работу в милицию. До сих пор работалось, можно сказать, легко. Потому что кругом были свои, с детства знакомые люди. Ефиму даже казалось, что именно из-за того, что в Красногвардейске участковый уполномоченный он, Ефим Афанасьев, здесь никакого преступления серьезного и случиться не может, так как не заслужил он такой обиды. Да и знал он всех настолько, что и в мыслях допустить не мог, как это от него можно плохое скрыть. Сам он взыскивать с людей не любил, от всякой дури старался просто удержать. А перед праздниками заходил в магазин и отдавал продавщице список: кому не следует продавать в эти дни больше чем пол-литра. Добавлял при этом:
   – А коли ругаться начнут да просить жалобную книгу, то по такому поводу ее не выдавать. Нечего пьяниц до чистой бумаги допускать. За разъяснениями ко мне присылайте, даже на дом можно. Так и говорите, что я велел.
   И вдруг – грабеж, да еще с применением оружия!
   Только сейчас и понял, где промахнулся. Пять лет уже работал участковым, на всех совещаниях только одни похвалы слышал, в прошлом году звание офицерское присвоили. И все эти годы полагался только на своих, коренных красногвардейских. А сколько в последнее время новых людей понаехало! И не только специалистов да рабочих кадровых, но и тех, с кривой душой, которые болтаются по белому свету без всякого смысла. Знал ведь об этом! А что мог о них сказать? Ничего. И получилось, что оторвался от жизни. Вот где собака-то зарыта!..
   …В поселковой столовой сказали, что Катька-буфетчица работала вчера, а сегодня отдыхает.
   Поглядел на часы. Время двигалось к полудню. Решил сходить к Катьке домой, хоть и далеко да и не больно хотелось. Такая она уж была Катька: с другой женщиной мужчина пройдет рядом – и никто слова не скажет, а кто возле Катьки побыл – всякое доверие теряет. И все равно мужики возле нее вертятся. А она только похохатывает.