Давайте начнем с двух хорошо известных шуточных стихотворений, иллюстрирующих в сжатом виде явление умственного контекста:
Сказал паренек в разговоре со мной:
Теперь я знаю, кто я такой.
Я — существо, движущееся
По заданному пути в рай.
Я даже не автобус.
Я — трамвай".
На это есть ответ:
Сказал старик в разговоре со мной:
"Я должен решить, кто я такой —
Хороший или плохой.
Судьба мне велела
В борьбе за правое дело
Идти прямехонько в рай …
О Боже, я ведь автобус, а не трамвай".
Эта пара стихов была, вне сомнения, написана, чтобы подчеркнуть иллюзорный характер свободы воли. Я только внес небольшое изменение, чтобы показать, что «автобус» старее — возможно, опытнее, — чем «трамвай».
Если перейти от узкого к более широкому детерминизму, вы останетесь в якобы детерминированной Вселенной, но теперь можно отойти от контекста, в котором вы находитесь, и увидеть этот контекст. В этом месте и следует решать, кто вы такой: хороший или плохой. Не все для вас жестко ограничено. Вы становитесь больше похожим на «автобус», чем на «трамвай». Но все-таки у вас сохраняется иллюзия, что, если только вам удастся достичь следующей стадии свободы, у вас воистину будет свобода воли. Свободу всегда ожидают за очередным поворотом. Мы продолжаем упорно заниматься исследованиями и размышлениями о всех видах проблем, как будто однажды мы сможем добраться до мысли, которая нас всех освободит.
Смысл приведенных шуточных стихотворений заключен не в каждом из них в отдельности, а в их противопоставлении. Наивность «трамвая», думающего, что он был бы свободен, если бы не рельсы, проявляется в разочаровании «автобуса», открывающего для себя ограничения и новый груз ответственности на более высокой стадии. «Свобода» и «ответственность» являются взаимодополняющей парой, такой, что увеличение первого члена пары всегда приводит к увеличению второго.
Поверхностный контраст между «автобусом» и «трамваем» и фундаментальный детерменизм, который встает между обоими, соединяются и дают нам притчу об отношениях между молодостью и старостью, а также служат примером широко распространенной характерной черты многих стыков между мыслительными системами.
В молодости мы испытываем более жесткий гнет, ограниченный как со стороны общества, так и знаний, как что делать. Приближаясь к старости, мы ощущаем ослабление ограничений. Это вроде бы дает нам большую свободу, но на самом деле возлагает на нас большую ответственность за выбор.
Я обсуждаю не абстрактный философский мир «свободы воли» и «детерминизма», а необходимый компонент в живой естественной истории каждого организма. Вот что означает быть мыслящим существом, и этот парадокс является существенным компонентом человеческой жизни.
Мы видим друг друга всегда в искаженном свете. В глазах «трамвая» «автобус» выглядит «свободным». В глазах же «автобуса» первозданная чистота разума, невинность «трамвая» благословлена свободой. Тот же контраст присутствует почти во всех иерархиях и пирамидах власти, в которых сочетается большое количество подсистем. Я был назначен членом правления Калифорнийского университета — одним из двадцати пяти человек, входящих в правление этого огромного финансового и педагогического концерна, насчитывающего 100 тысяч студентов в девяти колледжах. Каждый человек — внутри и вне этого заведения — считает регентов могущественными людьми, как по отдельности, так и вместе. Предположим, что они могут и действительно определяют события в этом огромном университете. Но на самом деле они больше осознают недостаток власти, чем студенты. Я лично обладал большим влиянием на процессы образования в качестве старшего лектора, чем в качестве члена правления. Тогда я мог влиять на студентов непосредственно в классах. Я мог вкладывать в их головы странные идеи в моих аудиториях с тем, чтобы они впоследствии задавали странные вопросы в других. Они могли сказать другим преподавателям: «Но Бейтсон говорит то-то и то-то». В качестве члена правления я чувствовал себя крайне расстроенным из-за сведения моей деятельности к количественным вопросам вместо идей. Сколько студентов нам следует принять? Какую плату за обучение назначить? Как осовременить пенсионную систему? В качестве члена правления я утратил большую часть свободы в формулировании вопросов. Таким же образом, я уверен, чувствует свое сходство с «автобусом» президент США. Его власть, его возможность вводить новации практически полностью отрицаются его обязанностью, долгом блюсти установленный «порядок».
Президенты-идеалисты и президенты-радикалы, должно быть, плачут по прибытии в Белый дом, обнаруживая, сколь незначительна их власть. И все же люди стремятся быть президентами, монархами и премьер-министрами. Они стремятся к тому, что называется «властью». Странным образом иллюзия власти является побочным продуктом или функцией искажения восприятия, которая заставляет «трамвай» завидовать «автобусу». Каждый нижестоящий человек думает, что каждый более высоко стоящий более свободен от рельс, от заданного пути. Амбиция и зависть являются общими побочными продуктами большого класса стыков между человеческими мыслительными подсистемами.
Нам приходится исследовать механизм иллюзии — то, как с уважением невинность взирает на опыт и как с завистью опыт взирает на невинность.
Подобное же состояние дел характерно и для отношений между полами. Мой старый профессор антропологии в Кембридже, Альфред Хаддон, обычно заканчивал курс лекций по физической антропологии каждый год одной и той же шуткой. Он выносил на кафедру два черепа: мужской и женский и указывал на контраст между ними (тяжелые надбровья у мужского черепа, легкая гладкость структуры и незавершенность швов — у женского). Затем он заключал:
«Вот видите, мужской череп напоминает антропоида, а женский — младенца. Что предпочитаете вы?»
Иллюзии, иллюзии… Один пол завидует другому и, возможно, даже восхищается им. Пусть у нас всегда остаются эти иллюзии!..
Ну что ж, значит нет выхода? Нельзя избежать этих скрытых тенденций умственной жизни? Являются ли иллюзии, характеризующие отношения между старостью и молодостью, характерными для всех подобных стыков? Каков механизм их распространения? Могут ли быть приведены в качестве доказательства исключения?
Существует много видов ситуаций, в которых люди достигли или сохранили определенную степень свободы от иллюзий, сопровождающих иерархическое превосходство.
Первый класс исключений связан с неизбежной смертью. В шотландском языке есть слово fey (обреченный на смерть). Это слово того же корня, что и фатум (судьба), и относится к возвышенному состоянию, в котором многие ранее непризнанные истины становятся очевидными, так что в фольклоре обреченный на смерть человек наделяется сверхъестественной мудростью. Здесь у нас очень точный термин для состояния ума, вызванного абсолютной вероятностью смерти. Когда смерть близка, становится возможным очень ясное видение происходящего. Если бы все были на пороге смерти, зависти больше не было бы.
Если вернуться к притче об автобусе и трамвае, нам придется вспомнить, что оба эти вида транспорта (и соответствующие им представители рода человеческого) считают, что они куда-то движутся. Они полностью привязаны к значению «Эго» и, исходя именно из этого, создают иллюзии свободы и/или детерминизма. Мы можем сказать, что автобус на один шаг ближе к свободе, но это ничего не означает. Можно быть или свободным, или несвободным, промежуточных стадий не бывает.
Рассмотрение отношений между идеями цели и идеями свободы приближает нас к истине. В двух случаях я был близок к смерти при хирургическом вмешательстве, и в обоих случаях операции оказались неудачными, но пациент выжил. Я благодарен за этот опыт. В результате его любовь стала более земной, ее стало легче передавать, и в то же время появилось чувство одиночества, подобное тому, с каким человек, взобравшийся на вершину горы, оглядывает все вокруг.
Состояние это длилось в течение недель или месяцев и медленно уступало чувствам озабоченности и привязанности к делам повседневной жизни.
Очевидно, состояние обреченного на смерть может прийти в любом возрасте, но старость — это приближение, подход к смерти, и я считаю, что различия в степени обреченности являются компонентом барьера между старостью и молодостью. Не просто старость больше похожа на автобус, а молодость на трамвай, но старость начинает медленно обнаруживать, что проблема свободы воли не существенна.
Мне выпало счастье увидеть другую систему, где люди были частично свободны от дилеммы автобуса и трамвая. Это было на острове Бали, где я работал в течение двух лет вместе с Маргарет Мед, на которой тогда был женат. Западные понятия цели и продолжительности затемнены в мышлении обитателей острова, и даже слова для этих понятий позаимствованы совсем недавно. В ответ на вопрос цели: «Почему ты делаешь так-то и так-то?» обитатель Бали обычно ответит общепринятой вежливой формулой или в календарных терминах: «Потому что это Аиггара — Касих».
Другими словами, то состояние ума, которое вынудило «трамвай» и «автобус» жаловаться на недостаток свободы отсутствует или слабо развито среди обитателей Бали. Отсюда естественно спросить, являются ли балийцы «fey» в смысле хронического ожидания смерти. Ответ на этот вопрос, однако, не прост. Смерть и ритуалы смерти — постоянная и заметная черта жизни на Бали. Их кремация пользуется известностью. Покойников несут на площадку для кремации в башнях высотой примерно в сотню футов. Несет башню большая толпа мужчин, которые постоянно кричат, находясь под бамбуковой решеткой, на которой установлена башня. Они проходят по всей деревне, затем через ручей, а у ручья происходят бешеные игры с грязью, все плещутся и смеются. В каждой такой похоронной толпе находятся один два человека, являющиеся «сапта» — «свободными от отвращения». Эти люди частично пользуются восхищением в качестве источника развлечения, но частично их презирают за то, что они устраивают спектакль (аджум-аджуман) из своего необычного умения. Они могут схватить руку или ногу покойного, откручивая ее от загнивающего трупа, или один из них может приложиться лицом к брюшной полости покойника.
Эта грубая игра является обычным правильным поведением, так отличающимся от демонстрации горя и уважения к покойникам, которые условности требуют от жителей Запада. Но можно сомневаться, является ли условное, поведение во время похорон выражением «чувств» участников как у жителей Бали, так и у нас. В горной деревушке Баджонг Гид мы были свидетелями похорон жены человека, который был сразу глух и нем. В этом случае недавно лишившийся жены муж горько плакал, а его многочисленные друзья просили прощения у окружающих за его бесстыдное проявление горя, говоря, что из-за его физических недостатков он не знает, как себя правильно вести.
В итоге становится ясным, что общепринятое отношение жителей Бали к смерти очень отличается от нашего и некоторым образом напоминает состояние «fey». Оказывается, что «счастье» жителей Бали в присутствии смерти (так они называют свое поведение) не простое. Возможно, что они подавляют выражение горя так же, как мы подавляем импульсивные желания мерзкого поведения.
Я подозреваю, что совершенно не случайно индуистская богиня смерти обладает на Бали не только ее индуистскими именами Дурга и Кали, а также определениями, сопровождающими эти имена. Она здесь также Рангда, королева колдуний, сама будучи колдуньей типа Медузы, с лицом чудовища и способностью парализовать всех, кто осмелится к ней приблизиться.
Колдуньи, вероятно, во всем мире, напоминают состояние «fey» и проявляют враждебность, которую это состояние может вызвать. Колдунья традиционно функционирует на грани логики, заставляя контекст выглядеть отличным от того, на что надеялись обычные люди. Она создает контекстуальные головоломки, постоянно ведущие к тупиковым ситуациям;
довольно интересно, что традиционным европейским испытанием и/или наказанием колдуний было погружение в воду, ужасная тупиковая ситуация, создающая симметрию между преступлением и наказанием. Подозреваемую привязывали к концу шеста и погружали в воду. Если она тонула — это доказывало невиновность, но… Если же она всплывала — вина считалась доказанной, и жертву сжигали.
Является ли преступление колдовства особенно типичным для старух, я не знаю, но таков стереотип в европейском фольклоре и сказках. Жители Бали в танцах и драме очарованы не достигшими совершеннолетия девочками, исполняющими партию Рангды, но ведь Рангда — это древняя старуха. В терминах индуизма она больше Кали-Дурга, чем Парвати, но внутри каждой прекрасной маленькой Парвати скрыта Кали-Дурга. И наоборот, в каждой старой карге скрыта Парвати.
Колдунья, «сапта», мистик, шизофреник, дурак, пророк, фокусник и поэт — все они варианты «автобуса». Они все разделяют частичную свободу, что приводит их в противоречие с миром условностей.
Давным-давно, в 1949 году, когда психиатры все еще верили в лоботомию, я был новым сотрудником психбольницы в Пало Альто. Однажды один из сотрудников повел меня в самую большую аудиторию взглянуть на доску. Чуть раньше этим же днем там проводилось заседание по проблемам лоботомии, и с доски еще не были стерты записи.
Это было, конечно, лет тридцать назад, и ничего подобного не могло бы произойти сегодня, но в те дни совещания по проблемам лоботомии были крупным социальным событием. Все, кто имел хоть какое-нибудь отношение к делу, появлялись на встрече: врачи, сестры, общественные деятели, психологи и т.д. Всего присутствовало около тридцати — сорока человек, включая пятерых из Комитета по лоботомии во главе с их председателем, известным психиатром из другой больницы.
Когда были представлены все тесты и доклады, ввели пациента для беседы с приезжей знаменитостью.
Знаменитость дала пациенту кусочек мела и сказала:
«Нарисуйте фигуру человека». Пациент послушно направился к доске и написал: «Нарисуйте фигуру человека».
Знаменитость сказала: «Не пишите. Рисуйте». И снова пациент записал: «Не пишите. Рисуйте».
Знаменитость сказала: «Ну, все. Я сдаюсь». На этот раз пациент пересмотрел определение контекста, который он уже использовал для подтверждения определенной степени свободы, и написал крупными заглавными буквами поперек всей доски: ПОБЕДА.
Я считаю, что по мере подъема по лестнице умудренности от молодости к старости, от невинности к опыту или от одного логического типа к другому мы обязательно встретимся со сложностями, представленными мистиком, шизофреником и поэтом. Структура разума, уродства и красоты, частью которой мы все (живые существа) являемся, построена так, что все, описанное мною, должно случиться при соответствующих условиях.
Дело не только в том, что автобус должен выбирать между ;
хорошим и плохим, дело и в том, что при встрече с трамваем, автобус будет завидовать его невинности, а трамвай — опыту и псевдосвободе, которую дает опыт.
Мир мышления отличен и разделен большим количеством стыков на большое количество подсистем, и поэтому, чтобы его функционирование было возможным, мы должны продвигаться постепенно, шаг за шагом. Мир мышления намного больше нас самих, но у нас есть различные «приемы», дающие нам возможность охватить что-то из его огромности и деталей. Из этих приемов наиболее известными являются индукция, обобщение и абдукция. Мы собираем информацию о деталях, мы подгоняем обрывки информации друг к другу,, чтобы получить общую картину или конфигурации, мы обобщаем их в структурных утверждениях. Затем мы сравниваем полученные конфигурации, чтобы показать, как их можно классифицировать в качестве подпадающих под одинаковые или близкие друг другу правила. Именно последний шаг я называю абдукцией (abduction) — это и есть тот клей, который скрепляет всю науку (и всю религию?).
Во всем этом мы сами подтверждаем примером необходимые характеристики структуры разума, частью которой мы являемся. Именно эту сеть, эту структуру данная книга пытается исследовать. Кроме того, мы должны помнить о барьерах, которые следует поддерживать, если структура ума должна стать богаче и сложнее, стремясь в своем развитии к экологическому пику, полустабильной системе максимальной дифференциации, сложности, изящества. Мы ищем контрасты, которые развиваются или отличаются по мере увеличения сложности.
Мы также ищем примеры патологии, как ключ к пониманию условий нормального функционирования большой сети, ищем явления стыков, где участвующие подсистемы значительно уменьшаются. В качестве примера можно привести колдунью и помещенного в соответствующее заведение шизофреника. Эти примеры являются показателем неудачи системы и заставляют и систему, и индивидуума искать лучшие пути. Более серьезными являются те случаи, в которых на протяжении веков целые подсистемы (общества или экосистемы) медленно вырождаются в результате взаимодействия и стыков.
Это (почти всегда) случаи, в которых количество вытесняет качество — приемы, из-за которых старость перестает понимать молодость, а отцы города выбирают, на чем же основывать всю их систему: на «автобусах» или «трамваях», не понимая ни того, ни другого. Занятия экономикой и оценкой расходов — решат все!
Из всех воображаемых организмов (драконов, богов, демонов, морских чудовищ и т.д.) самый скучный и тупой — это человек, для которого экономика — это все! Он туп, так как его мыслительные процессы решаются в терминах количества. Его эволюцию лучше всего понять, учитывая коммуникативные проблемы человеческого культурного контекста.
Всегда следует достигать взаимного понимания на стыке между двумя цивилизациями. В случае двух сильно отличающихся друг от друга систем, разделяющих минимум s общих посылок, установление общих точек соприкосновения для коммуникации не легко и будет еще труднее по мере того, как люди во всех культурах склонны поверить, что их ценности «истинны» и «естественны». Их предпочтение собственной культурной системы необходимо и универсально. Однако существует широко распространенное мнение, что больше по количеству больше, чем не так много, а больше по размеру больше (и, возможно, лучше), чем не такой большой предмет.
Таким образом, дилеммы, порожденные культурным контактом, часто решаются концентрацией внимания на этой общей посылке, по которой легче всего прийти к согласию, так что встреча цивилизаций превращается в вопрос торговли и возможность получения прибыли или приобретения власти, причем считается, что доминирование одной цивилизации над другой является неизбежным результатом. Если мы взглянем на трагедии, происходящие на стыках между двумя человеческими культурами, совершенно не удивительно, что подобные трагедии происходят на стыке между человеческими обществами и экосистемами, что ведет к медленному вырождению. Посылки таких встреч имели тенденцию к упрощению, пронизывая интерпретацию сигналов, формируя наблюдение. Предпосылки, которые привели к конфликту между поселенцами и американскими индейцами были те же, что и приведшие к уничтожению прерий, и те же, что сегодня угрожают формирующим дожди лесам Южной Америки и их обитателям.
Альтернативой было бы изменение наших взглядов, что повело бы к признанию сложностей и интеграции обеих сторон любого стыка. Мы сами низводим себя до положения человека, т для которого экономика — это все, и мы низвели леса и озера до статуса выгодного потенциального состояния, в какое мы привели прерии (теперь это пустыня), или шизофреника, которого мы поставили ниже любого человека благодаря психохирургии.
[Что потребуется, чтобы реагировать на стыки более сложным образом? По меньшей мере, такое видение, которое подтвердило бы нашу собственную сложность и системную сложность других и предложило бы возможность составления из нас вместе единой системы с общей сетью (структурой) разума и элементами таинственного. Такое восприятие себя и других является утверждением священного.
То, как мы действуем, как уравновешиваем сложности свободы и ответственности, зависит от того, какой ответ мы даем на древнюю загадку: «Что есть человек?» Загадка Сфинкса, приведенная нами в главе XIII, является одним из многих вариантов этой загадки. В ней спрашивается: «Что это такое — сначала ходит на четырех ногах, потом на двух, а в конце на трех?» Она представляет вопрос в контексте стыков, которые всегда существуют в человеческом обществе между детством и старостью. Что это такое: иногда автобус, иногда — трамвай, но никогда полностью не свободный? И что это такое, движущееся сквозь большие и более сложные мыслительные системы, включенные в столкновения с большим количеством других мыслительных подсистем, каждая из которых предлагает определенную возможность целостности. Мы имеем дело со столкновениями между умами. В этом контексте такие вопросы, как загадку Сфинкса, следует формулировать двусторонне, как это сделал Уоррен Маккулох в своем варианте вопроса из псалма: «Каким должен быть человек, чтобы узнать тело, и каким должно быть тело, чтобы человек мог его познать?»]
Что такое, по нашему мнению, человек? Что означает быть человеком? Что это за другие системы, с которыми мы встречаемся, и как они соотносятся друг с другом?
Наряду с загадкой мне хотелось бы предложить вам идеал — возможно, не полностью достижимый, но, по крайней мере, являющийся мечтой, к которой мы можем попытаться приблизиться. Идеал состоит в том, чтобы наши технологии, наши медицинские и сельскохозяйственные операции, наше социальное устройство каким-то образом соответствовали бы наилучшим ответам, которые мы могли бы дать на загадку Сфинкса. Как вы видите, я не полагаю, что действие или слово является само по себе достаточным определением. Я считаю, что действие или ярлык, приклеенный к опыту, должны всегда быть видимы и рассматриваемы в контексте. А контекст каждого действия является цельной структурой эпистемологии и состоянием всех включенных в нее систем, обязательно с предысторией. Какими мы видим себя — с той точки зрения мы должны рассматривать и мир вокруг нас.
Отметьте, что предлагаемый мною идеал близок к религиозной надежде или идеалу. Мы не уйдем далеко, если не признаем, что вся наука и технология, как и медицина от Гиппократа до наших дней, исходят из религии. Все врачи религиозны двояко: обязательно воспринимая какую-то систему этики и обязательно придерживаясь какой-то теории отношений в системе «разум-тело». Чтобы достичь предложенного идеала, мы должны быть последовательными. Но это, увы, крайне трудно и, вероятно, невозможно.
Именно загадке Сфинкса я посвятил пятьдесят лет профессиональной деятельности в качестве антрополога.
Первостепенную важность я придаю тому, чтобы наш ответ на загадку Сфинкса соответствовал развитию нашей цивилизации и фактическому функционированию живых организмов (систем). Главная трудность состоит в том, что ответ на загадку Сфинкса является частично продуктом ответов, уже данных нами. Курт Воннегут дает следующий совет: нам следует очень я осторожно притворяться, так как мы становимся постепенно т похожи на предмет притворства. Это происходит во всех организациях и человеческих культурах. Люди определяют понятие «гуманности», затем, исходя из этого понятия, строят социальную структуру, затем эта структура изучается, становится частью личности участников. Мы должны быть вдвойне осторожны в своих предположениях о тех людях, с кем мы имеем дело. Мы уже создали нацию сутяг путем создания мира, в котором боль и ущерб имеют денежное выражение и где абсолютно небезопасно находиться без защиты страховки, без вооружения…
Более того, наши варианты ответов на загадку Сфинкса находятся сегодня в неустойчивом, колеблющемся состоянии. Наши верования претерпевают изменения со скоростью, с которой подобные изменения происходили в Древней Греции, скажем, между 600 и 500 годами до нашей эры или в ее начале. Наш мир очень странный и волнующий. В нем ставятся под вопрос сами предпосылки языка. Какой язык у сердца? Или у правого полушария? Латынь или английский? Или санскрит? Это проза, поэзия? И т.д.
Под вопросом стоит старая тема отношений между «телом» и «разумом» — центральная тема великих религий мира.
Старые веры сходят постепенно на нет. Человек находится в поиске новых. И дело не в принадлежности к христианству, мусульманству, буддизму или иудаизму. Мы знаем совсем немного о направлении изменений, но ничего о месте их завершения. Мы постоянно должны помнить и признавать, что мы живем в мире столпотворения идей, в котором следует найти духовное отдохновение и прибежище.
Я полагаю, что американское конституционное требование религиозной «свободы» вытекает именно отсюда. Под «свободой» отцы-основатели имели в виду возможность почитать Бога в различных формах. Эволюция, революция и религия должны были сосуществовать. Вопреки религиозной свободе важным считалось быть верующим. Я считаю ошибкой запрет религиозного обучения в государственных школах[14].
Сказал паренек в разговоре со мной:
Теперь я знаю, кто я такой.
Я — существо, движущееся
По заданному пути в рай.
Я даже не автобус.
Я — трамвай".
На это есть ответ:
Сказал старик в разговоре со мной:
"Я должен решить, кто я такой —
Хороший или плохой.
Судьба мне велела
В борьбе за правое дело
Идти прямехонько в рай …
О Боже, я ведь автобус, а не трамвай".
Эта пара стихов была, вне сомнения, написана, чтобы подчеркнуть иллюзорный характер свободы воли. Я только внес небольшое изменение, чтобы показать, что «автобус» старее — возможно, опытнее, — чем «трамвай».
Если перейти от узкого к более широкому детерминизму, вы останетесь в якобы детерминированной Вселенной, но теперь можно отойти от контекста, в котором вы находитесь, и увидеть этот контекст. В этом месте и следует решать, кто вы такой: хороший или плохой. Не все для вас жестко ограничено. Вы становитесь больше похожим на «автобус», чем на «трамвай». Но все-таки у вас сохраняется иллюзия, что, если только вам удастся достичь следующей стадии свободы, у вас воистину будет свобода воли. Свободу всегда ожидают за очередным поворотом. Мы продолжаем упорно заниматься исследованиями и размышлениями о всех видах проблем, как будто однажды мы сможем добраться до мысли, которая нас всех освободит.
Смысл приведенных шуточных стихотворений заключен не в каждом из них в отдельности, а в их противопоставлении. Наивность «трамвая», думающего, что он был бы свободен, если бы не рельсы, проявляется в разочаровании «автобуса», открывающего для себя ограничения и новый груз ответственности на более высокой стадии. «Свобода» и «ответственность» являются взаимодополняющей парой, такой, что увеличение первого члена пары всегда приводит к увеличению второго.
Поверхностный контраст между «автобусом» и «трамваем» и фундаментальный детерменизм, который встает между обоими, соединяются и дают нам притчу об отношениях между молодостью и старостью, а также служат примером широко распространенной характерной черты многих стыков между мыслительными системами.
В молодости мы испытываем более жесткий гнет, ограниченный как со стороны общества, так и знаний, как что делать. Приближаясь к старости, мы ощущаем ослабление ограничений. Это вроде бы дает нам большую свободу, но на самом деле возлагает на нас большую ответственность за выбор.
Я обсуждаю не абстрактный философский мир «свободы воли» и «детерминизма», а необходимый компонент в живой естественной истории каждого организма. Вот что означает быть мыслящим существом, и этот парадокс является существенным компонентом человеческой жизни.
Мы видим друг друга всегда в искаженном свете. В глазах «трамвая» «автобус» выглядит «свободным». В глазах же «автобуса» первозданная чистота разума, невинность «трамвая» благословлена свободой. Тот же контраст присутствует почти во всех иерархиях и пирамидах власти, в которых сочетается большое количество подсистем. Я был назначен членом правления Калифорнийского университета — одним из двадцати пяти человек, входящих в правление этого огромного финансового и педагогического концерна, насчитывающего 100 тысяч студентов в девяти колледжах. Каждый человек — внутри и вне этого заведения — считает регентов могущественными людьми, как по отдельности, так и вместе. Предположим, что они могут и действительно определяют события в этом огромном университете. Но на самом деле они больше осознают недостаток власти, чем студенты. Я лично обладал большим влиянием на процессы образования в качестве старшего лектора, чем в качестве члена правления. Тогда я мог влиять на студентов непосредственно в классах. Я мог вкладывать в их головы странные идеи в моих аудиториях с тем, чтобы они впоследствии задавали странные вопросы в других. Они могли сказать другим преподавателям: «Но Бейтсон говорит то-то и то-то». В качестве члена правления я чувствовал себя крайне расстроенным из-за сведения моей деятельности к количественным вопросам вместо идей. Сколько студентов нам следует принять? Какую плату за обучение назначить? Как осовременить пенсионную систему? В качестве члена правления я утратил большую часть свободы в формулировании вопросов. Таким же образом, я уверен, чувствует свое сходство с «автобусом» президент США. Его власть, его возможность вводить новации практически полностью отрицаются его обязанностью, долгом блюсти установленный «порядок».
Президенты-идеалисты и президенты-радикалы, должно быть, плачут по прибытии в Белый дом, обнаруживая, сколь незначительна их власть. И все же люди стремятся быть президентами, монархами и премьер-министрами. Они стремятся к тому, что называется «властью». Странным образом иллюзия власти является побочным продуктом или функцией искажения восприятия, которая заставляет «трамвай» завидовать «автобусу». Каждый нижестоящий человек думает, что каждый более высоко стоящий более свободен от рельс, от заданного пути. Амбиция и зависть являются общими побочными продуктами большого класса стыков между человеческими мыслительными подсистемами.
Нам приходится исследовать механизм иллюзии — то, как с уважением невинность взирает на опыт и как с завистью опыт взирает на невинность.
Подобное же состояние дел характерно и для отношений между полами. Мой старый профессор антропологии в Кембридже, Альфред Хаддон, обычно заканчивал курс лекций по физической антропологии каждый год одной и той же шуткой. Он выносил на кафедру два черепа: мужской и женский и указывал на контраст между ними (тяжелые надбровья у мужского черепа, легкая гладкость структуры и незавершенность швов — у женского). Затем он заключал:
«Вот видите, мужской череп напоминает антропоида, а женский — младенца. Что предпочитаете вы?»
Иллюзии, иллюзии… Один пол завидует другому и, возможно, даже восхищается им. Пусть у нас всегда остаются эти иллюзии!..
Ну что ж, значит нет выхода? Нельзя избежать этих скрытых тенденций умственной жизни? Являются ли иллюзии, характеризующие отношения между старостью и молодостью, характерными для всех подобных стыков? Каков механизм их распространения? Могут ли быть приведены в качестве доказательства исключения?
Существует много видов ситуаций, в которых люди достигли или сохранили определенную степень свободы от иллюзий, сопровождающих иерархическое превосходство.
Первый класс исключений связан с неизбежной смертью. В шотландском языке есть слово fey (обреченный на смерть). Это слово того же корня, что и фатум (судьба), и относится к возвышенному состоянию, в котором многие ранее непризнанные истины становятся очевидными, так что в фольклоре обреченный на смерть человек наделяется сверхъестественной мудростью. Здесь у нас очень точный термин для состояния ума, вызванного абсолютной вероятностью смерти. Когда смерть близка, становится возможным очень ясное видение происходящего. Если бы все были на пороге смерти, зависти больше не было бы.
Если вернуться к притче об автобусе и трамвае, нам придется вспомнить, что оба эти вида транспорта (и соответствующие им представители рода человеческого) считают, что они куда-то движутся. Они полностью привязаны к значению «Эго» и, исходя именно из этого, создают иллюзии свободы и/или детерминизма. Мы можем сказать, что автобус на один шаг ближе к свободе, но это ничего не означает. Можно быть или свободным, или несвободным, промежуточных стадий не бывает.
Рассмотрение отношений между идеями цели и идеями свободы приближает нас к истине. В двух случаях я был близок к смерти при хирургическом вмешательстве, и в обоих случаях операции оказались неудачными, но пациент выжил. Я благодарен за этот опыт. В результате его любовь стала более земной, ее стало легче передавать, и в то же время появилось чувство одиночества, подобное тому, с каким человек, взобравшийся на вершину горы, оглядывает все вокруг.
Состояние это длилось в течение недель или месяцев и медленно уступало чувствам озабоченности и привязанности к делам повседневной жизни.
Очевидно, состояние обреченного на смерть может прийти в любом возрасте, но старость — это приближение, подход к смерти, и я считаю, что различия в степени обреченности являются компонентом барьера между старостью и молодостью. Не просто старость больше похожа на автобус, а молодость на трамвай, но старость начинает медленно обнаруживать, что проблема свободы воли не существенна.
Мне выпало счастье увидеть другую систему, где люди были частично свободны от дилеммы автобуса и трамвая. Это было на острове Бали, где я работал в течение двух лет вместе с Маргарет Мед, на которой тогда был женат. Западные понятия цели и продолжительности затемнены в мышлении обитателей острова, и даже слова для этих понятий позаимствованы совсем недавно. В ответ на вопрос цели: «Почему ты делаешь так-то и так-то?» обитатель Бали обычно ответит общепринятой вежливой формулой или в календарных терминах: «Потому что это Аиггара — Касих».
Другими словами, то состояние ума, которое вынудило «трамвай» и «автобус» жаловаться на недостаток свободы отсутствует или слабо развито среди обитателей Бали. Отсюда естественно спросить, являются ли балийцы «fey» в смысле хронического ожидания смерти. Ответ на этот вопрос, однако, не прост. Смерть и ритуалы смерти — постоянная и заметная черта жизни на Бали. Их кремация пользуется известностью. Покойников несут на площадку для кремации в башнях высотой примерно в сотню футов. Несет башню большая толпа мужчин, которые постоянно кричат, находясь под бамбуковой решеткой, на которой установлена башня. Они проходят по всей деревне, затем через ручей, а у ручья происходят бешеные игры с грязью, все плещутся и смеются. В каждой такой похоронной толпе находятся один два человека, являющиеся «сапта» — «свободными от отвращения». Эти люди частично пользуются восхищением в качестве источника развлечения, но частично их презирают за то, что они устраивают спектакль (аджум-аджуман) из своего необычного умения. Они могут схватить руку или ногу покойного, откручивая ее от загнивающего трупа, или один из них может приложиться лицом к брюшной полости покойника.
Эта грубая игра является обычным правильным поведением, так отличающимся от демонстрации горя и уважения к покойникам, которые условности требуют от жителей Запада. Но можно сомневаться, является ли условное, поведение во время похорон выражением «чувств» участников как у жителей Бали, так и у нас. В горной деревушке Баджонг Гид мы были свидетелями похорон жены человека, который был сразу глух и нем. В этом случае недавно лишившийся жены муж горько плакал, а его многочисленные друзья просили прощения у окружающих за его бесстыдное проявление горя, говоря, что из-за его физических недостатков он не знает, как себя правильно вести.
В итоге становится ясным, что общепринятое отношение жителей Бали к смерти очень отличается от нашего и некоторым образом напоминает состояние «fey». Оказывается, что «счастье» жителей Бали в присутствии смерти (так они называют свое поведение) не простое. Возможно, что они подавляют выражение горя так же, как мы подавляем импульсивные желания мерзкого поведения.
Я подозреваю, что совершенно не случайно индуистская богиня смерти обладает на Бали не только ее индуистскими именами Дурга и Кали, а также определениями, сопровождающими эти имена. Она здесь также Рангда, королева колдуний, сама будучи колдуньей типа Медузы, с лицом чудовища и способностью парализовать всех, кто осмелится к ней приблизиться.
Колдуньи, вероятно, во всем мире, напоминают состояние «fey» и проявляют враждебность, которую это состояние может вызвать. Колдунья традиционно функционирует на грани логики, заставляя контекст выглядеть отличным от того, на что надеялись обычные люди. Она создает контекстуальные головоломки, постоянно ведущие к тупиковым ситуациям;
довольно интересно, что традиционным европейским испытанием и/или наказанием колдуний было погружение в воду, ужасная тупиковая ситуация, создающая симметрию между преступлением и наказанием. Подозреваемую привязывали к концу шеста и погружали в воду. Если она тонула — это доказывало невиновность, но… Если же она всплывала — вина считалась доказанной, и жертву сжигали.
Является ли преступление колдовства особенно типичным для старух, я не знаю, но таков стереотип в европейском фольклоре и сказках. Жители Бали в танцах и драме очарованы не достигшими совершеннолетия девочками, исполняющими партию Рангды, но ведь Рангда — это древняя старуха. В терминах индуизма она больше Кали-Дурга, чем Парвати, но внутри каждой прекрасной маленькой Парвати скрыта Кали-Дурга. И наоборот, в каждой старой карге скрыта Парвати.
Колдунья, «сапта», мистик, шизофреник, дурак, пророк, фокусник и поэт — все они варианты «автобуса». Они все разделяют частичную свободу, что приводит их в противоречие с миром условностей.
Давным-давно, в 1949 году, когда психиатры все еще верили в лоботомию, я был новым сотрудником психбольницы в Пало Альто. Однажды один из сотрудников повел меня в самую большую аудиторию взглянуть на доску. Чуть раньше этим же днем там проводилось заседание по проблемам лоботомии, и с доски еще не были стерты записи.
Это было, конечно, лет тридцать назад, и ничего подобного не могло бы произойти сегодня, но в те дни совещания по проблемам лоботомии были крупным социальным событием. Все, кто имел хоть какое-нибудь отношение к делу, появлялись на встрече: врачи, сестры, общественные деятели, психологи и т.д. Всего присутствовало около тридцати — сорока человек, включая пятерых из Комитета по лоботомии во главе с их председателем, известным психиатром из другой больницы.
Когда были представлены все тесты и доклады, ввели пациента для беседы с приезжей знаменитостью.
Знаменитость дала пациенту кусочек мела и сказала:
«Нарисуйте фигуру человека». Пациент послушно направился к доске и написал: «Нарисуйте фигуру человека».
Знаменитость сказала: «Не пишите. Рисуйте». И снова пациент записал: «Не пишите. Рисуйте».
Знаменитость сказала: «Ну, все. Я сдаюсь». На этот раз пациент пересмотрел определение контекста, который он уже использовал для подтверждения определенной степени свободы, и написал крупными заглавными буквами поперек всей доски: ПОБЕДА.
Я считаю, что по мере подъема по лестнице умудренности от молодости к старости, от невинности к опыту или от одного логического типа к другому мы обязательно встретимся со сложностями, представленными мистиком, шизофреником и поэтом. Структура разума, уродства и красоты, частью которой мы все (живые существа) являемся, построена так, что все, описанное мною, должно случиться при соответствующих условиях.
Дело не только в том, что автобус должен выбирать между ;
хорошим и плохим, дело и в том, что при встрече с трамваем, автобус будет завидовать его невинности, а трамвай — опыту и псевдосвободе, которую дает опыт.
Мир мышления отличен и разделен большим количеством стыков на большое количество подсистем, и поэтому, чтобы его функционирование было возможным, мы должны продвигаться постепенно, шаг за шагом. Мир мышления намного больше нас самих, но у нас есть различные «приемы», дающие нам возможность охватить что-то из его огромности и деталей. Из этих приемов наиболее известными являются индукция, обобщение и абдукция. Мы собираем информацию о деталях, мы подгоняем обрывки информации друг к другу,, чтобы получить общую картину или конфигурации, мы обобщаем их в структурных утверждениях. Затем мы сравниваем полученные конфигурации, чтобы показать, как их можно классифицировать в качестве подпадающих под одинаковые или близкие друг другу правила. Именно последний шаг я называю абдукцией (abduction) — это и есть тот клей, который скрепляет всю науку (и всю религию?).
Во всем этом мы сами подтверждаем примером необходимые характеристики структуры разума, частью которой мы являемся. Именно эту сеть, эту структуру данная книга пытается исследовать. Кроме того, мы должны помнить о барьерах, которые следует поддерживать, если структура ума должна стать богаче и сложнее, стремясь в своем развитии к экологическому пику, полустабильной системе максимальной дифференциации, сложности, изящества. Мы ищем контрасты, которые развиваются или отличаются по мере увеличения сложности.
Мы также ищем примеры патологии, как ключ к пониманию условий нормального функционирования большой сети, ищем явления стыков, где участвующие подсистемы значительно уменьшаются. В качестве примера можно привести колдунью и помещенного в соответствующее заведение шизофреника. Эти примеры являются показателем неудачи системы и заставляют и систему, и индивидуума искать лучшие пути. Более серьезными являются те случаи, в которых на протяжении веков целые подсистемы (общества или экосистемы) медленно вырождаются в результате взаимодействия и стыков.
Это (почти всегда) случаи, в которых количество вытесняет качество — приемы, из-за которых старость перестает понимать молодость, а отцы города выбирают, на чем же основывать всю их систему: на «автобусах» или «трамваях», не понимая ни того, ни другого. Занятия экономикой и оценкой расходов — решат все!
Из всех воображаемых организмов (драконов, богов, демонов, морских чудовищ и т.д.) самый скучный и тупой — это человек, для которого экономика — это все! Он туп, так как его мыслительные процессы решаются в терминах количества. Его эволюцию лучше всего понять, учитывая коммуникативные проблемы человеческого культурного контекста.
Всегда следует достигать взаимного понимания на стыке между двумя цивилизациями. В случае двух сильно отличающихся друг от друга систем, разделяющих минимум s общих посылок, установление общих точек соприкосновения для коммуникации не легко и будет еще труднее по мере того, как люди во всех культурах склонны поверить, что их ценности «истинны» и «естественны». Их предпочтение собственной культурной системы необходимо и универсально. Однако существует широко распространенное мнение, что больше по количеству больше, чем не так много, а больше по размеру больше (и, возможно, лучше), чем не такой большой предмет.
Таким образом, дилеммы, порожденные культурным контактом, часто решаются концентрацией внимания на этой общей посылке, по которой легче всего прийти к согласию, так что встреча цивилизаций превращается в вопрос торговли и возможность получения прибыли или приобретения власти, причем считается, что доминирование одной цивилизации над другой является неизбежным результатом. Если мы взглянем на трагедии, происходящие на стыках между двумя человеческими культурами, совершенно не удивительно, что подобные трагедии происходят на стыке между человеческими обществами и экосистемами, что ведет к медленному вырождению. Посылки таких встреч имели тенденцию к упрощению, пронизывая интерпретацию сигналов, формируя наблюдение. Предпосылки, которые привели к конфликту между поселенцами и американскими индейцами были те же, что и приведшие к уничтожению прерий, и те же, что сегодня угрожают формирующим дожди лесам Южной Америки и их обитателям.
Альтернативой было бы изменение наших взглядов, что повело бы к признанию сложностей и интеграции обеих сторон любого стыка. Мы сами низводим себя до положения человека, т для которого экономика — это все, и мы низвели леса и озера до статуса выгодного потенциального состояния, в какое мы привели прерии (теперь это пустыня), или шизофреника, которого мы поставили ниже любого человека благодаря психохирургии.
[Что потребуется, чтобы реагировать на стыки более сложным образом? По меньшей мере, такое видение, которое подтвердило бы нашу собственную сложность и системную сложность других и предложило бы возможность составления из нас вместе единой системы с общей сетью (структурой) разума и элементами таинственного. Такое восприятие себя и других является утверждением священного.
То, как мы действуем, как уравновешиваем сложности свободы и ответственности, зависит от того, какой ответ мы даем на древнюю загадку: «Что есть человек?» Загадка Сфинкса, приведенная нами в главе XIII, является одним из многих вариантов этой загадки. В ней спрашивается: «Что это такое — сначала ходит на четырех ногах, потом на двух, а в конце на трех?» Она представляет вопрос в контексте стыков, которые всегда существуют в человеческом обществе между детством и старостью. Что это такое: иногда автобус, иногда — трамвай, но никогда полностью не свободный? И что это такое, движущееся сквозь большие и более сложные мыслительные системы, включенные в столкновения с большим количеством других мыслительных подсистем, каждая из которых предлагает определенную возможность целостности. Мы имеем дело со столкновениями между умами. В этом контексте такие вопросы, как загадку Сфинкса, следует формулировать двусторонне, как это сделал Уоррен Маккулох в своем варианте вопроса из псалма: «Каким должен быть человек, чтобы узнать тело, и каким должно быть тело, чтобы человек мог его познать?»]
Что такое, по нашему мнению, человек? Что означает быть человеком? Что это за другие системы, с которыми мы встречаемся, и как они соотносятся друг с другом?
Наряду с загадкой мне хотелось бы предложить вам идеал — возможно, не полностью достижимый, но, по крайней мере, являющийся мечтой, к которой мы можем попытаться приблизиться. Идеал состоит в том, чтобы наши технологии, наши медицинские и сельскохозяйственные операции, наше социальное устройство каким-то образом соответствовали бы наилучшим ответам, которые мы могли бы дать на загадку Сфинкса. Как вы видите, я не полагаю, что действие или слово является само по себе достаточным определением. Я считаю, что действие или ярлык, приклеенный к опыту, должны всегда быть видимы и рассматриваемы в контексте. А контекст каждого действия является цельной структурой эпистемологии и состоянием всех включенных в нее систем, обязательно с предысторией. Какими мы видим себя — с той точки зрения мы должны рассматривать и мир вокруг нас.
Отметьте, что предлагаемый мною идеал близок к религиозной надежде или идеалу. Мы не уйдем далеко, если не признаем, что вся наука и технология, как и медицина от Гиппократа до наших дней, исходят из религии. Все врачи религиозны двояко: обязательно воспринимая какую-то систему этики и обязательно придерживаясь какой-то теории отношений в системе «разум-тело». Чтобы достичь предложенного идеала, мы должны быть последовательными. Но это, увы, крайне трудно и, вероятно, невозможно.
Именно загадке Сфинкса я посвятил пятьдесят лет профессиональной деятельности в качестве антрополога.
Первостепенную важность я придаю тому, чтобы наш ответ на загадку Сфинкса соответствовал развитию нашей цивилизации и фактическому функционированию живых организмов (систем). Главная трудность состоит в том, что ответ на загадку Сфинкса является частично продуктом ответов, уже данных нами. Курт Воннегут дает следующий совет: нам следует очень я осторожно притворяться, так как мы становимся постепенно т похожи на предмет притворства. Это происходит во всех организациях и человеческих культурах. Люди определяют понятие «гуманности», затем, исходя из этого понятия, строят социальную структуру, затем эта структура изучается, становится частью личности участников. Мы должны быть вдвойне осторожны в своих предположениях о тех людях, с кем мы имеем дело. Мы уже создали нацию сутяг путем создания мира, в котором боль и ущерб имеют денежное выражение и где абсолютно небезопасно находиться без защиты страховки, без вооружения…
Более того, наши варианты ответов на загадку Сфинкса находятся сегодня в неустойчивом, колеблющемся состоянии. Наши верования претерпевают изменения со скоростью, с которой подобные изменения происходили в Древней Греции, скажем, между 600 и 500 годами до нашей эры или в ее начале. Наш мир очень странный и волнующий. В нем ставятся под вопрос сами предпосылки языка. Какой язык у сердца? Или у правого полушария? Латынь или английский? Или санскрит? Это проза, поэзия? И т.д.
Под вопросом стоит старая тема отношений между «телом» и «разумом» — центральная тема великих религий мира.
Старые веры сходят постепенно на нет. Человек находится в поиске новых. И дело не в принадлежности к христианству, мусульманству, буддизму или иудаизму. Мы знаем совсем немного о направлении изменений, но ничего о месте их завершения. Мы постоянно должны помнить и признавать, что мы живем в мире столпотворения идей, в котором следует найти духовное отдохновение и прибежище.
Я полагаю, что американское конституционное требование религиозной «свободы» вытекает именно отсюда. Под «свободой» отцы-основатели имели в виду возможность почитать Бога в различных формах. Эволюция, революция и религия должны были сосуществовать. Вопреки религиозной свободе важным считалось быть верующим. Я считаю ошибкой запрет религиозного обучения в государственных школах[14].