Безуглов Анатолий Алексеевич. Чёрная вдова

   — Прямо не знаю… — зарумянилась Орыся.
   Воспользовавшись нерешительностью женщины, Федя сунул подарок в её кошёлку.
   «Крепенько зацепило парня», — подумала Ярцева.
   С этой своей игрушкой Гриднев никогда не желал расставаться, даже когда приятель Глеба предложил за неё триста рублей.
   Перед самым уходом зазвонил телефон. И опять — междугородная. Телефон в Ольховке не откликался. Лена в сердцах сняла заказ.
   В лифт все не поместились. Первыми уехали Колчины, попрощавшись наскоро. Потом спустились остальные.
   У подъезда стояла новенькая чёрная «Волга» с московским номером. Сиденья были обтянуты красной кожей, на щитке с приборами имелся телефон.
   Орыся с неожиданной нежностью поцеловала Лену.
   — Спасибо, Леночка! Душу у вас отогрела.
   — Да что там… Мало посидели, — смутилась Ярцева, удивляясь словам гостьи.
   — Будете в Трускавце, обязательно заходите. Адрес…
   — Я дам Глебу, — сказал Эрик.
   Федя потянулся к Орысе прощаться, но профессор спросил:
   — Разве вы не поедете с нами?
   — С удовольствием, — обрадовался Гриднев.
   Бухарцев сунул Лене руку:
   — Повидаемся в Москве. Давай к нам в столицу с Глебом…
   — Спасибо, спасибо, — закивала Лена.
   Скворцов-Шанявский поцеловал ей руку и загадочно улыбнулся.
   — Вы подарили мне очаровательный вечер, Леночка, — проговорил он с чувством.
   — Мне очень приятно, если это так, — сказала Ярцева.
   Профессор со спутниками сели в машину. Они махали ей руками, Лена отвечала. До тех пор, пока автомобиль не свернул за дом.
   Она поднялась к себе. Глядя на праздничный стол, где оставалось ещё много еды, подумала, что лучше бы позвала подруг с работы. Было бы непринуждённо, весело, девчонки воздали бы должное угощению. Да и не разбрелись бы так рано.
   Лена стала убирать со стола. Забила холодильник, часть блюд определила на балкон. Потом перемыла посуду, расставила все по местам. И когда вся квартира была прибрана, сердце сжала невыносимая тоска. Праздник отгорел как свеча. Остался оплывший огарок кратковременного, так и не состоявшегося счастья. Еле сдерживая слезы, Лена прошла в спальню, сняла халат, достала ночную рубашку, ещё новенькую, в целлофановом пакете — подарок матери. Мягкая невесомая ткань ласкала тело.
   — Для чего это все? Для кого? — шептала Лена, глядя в зеркало.
   Жалость рвала душу. Жалость к себе, за свои неоправдавшиеся желания. Снова накинув халатик, она пошла на кухню. Взяла из оставленной кем-то пачки сигарету, закурила. Второй раз в жизни. Дым саданул горло, но вместе с ним входило какое-то странное успокоение, перед глазами поплыло…
   И вдруг — дверной звонок. Лена побежала в прихожую, уверенная, что сейчас увидит Глеба.
   На пороге стоял Скворцов-Шанявский.
   — Ой! — воскликнула она, запахивая полы халата. — Извините, я уже…
   — Это вы меня извините, — смущённо проговорил профессор. — Примете?
   — Пожалуйста! — пропустила его в квартиру Ярцева. — Я переоденусь…
   — Нет-нет! Не надо… Я, собственно, на пару минут. Что Глеб? — спросил он озабоченно, снимая пальто.
   Лена развела руками, мол, все так же.
   — Он мне так нужен, — сказал Валерий Платонович, приглаживая обеими руками волосы.
   — Я все ещё надеюсь, позвонит, — грустно сказала Лена и спросила: — Ну как, проводили?
   — Да-да, — ответил профессор, направляясь за Леной в комнату. — Посадили в вагон. Ваш Эдисон остался. Мне кажется, Орыся сразила его наповал.
   — А Эрик где?
   — По-моему, уже спит, — улыбнулся профессор. — Понимаете, Леночка, мне показалось, что вам было грустно оставаться одной. Или я ошибаюсь? — Скворцов-Шанявский внимательно посмотрел на неё.
   — Спасибо, что вернулись, — смущаясь, но все же выдержав этот взгляд, ответила хозяйка.
   Валерий Платонович взял её руку и запечатлел на ней поцелуй.
   — Чай, кофе? — предложила Лена.
   — Что вы! Обкормили, опоили… Если разрешите, немного музыки?.. Негромко?
   — С удовольствием, — поднялась было Ярцева, но профессор опередил её.
   Он нажал клавишу кассетника и чуть приглушил звук. Заиграла музыка, на которой прервалось их общее сидение. Играл один из модных западных ансамблей. Мелодию разобрать было трудно, но звуки, раздававшиеся из колонок, возбуждали чувственность. Хрипловатый голос не то мужчины, не то женщины модулировал, придыхал, словно исполнитель был в любовном экстазе.
   Скворцов-Шанявский протянул Лене обе руки. Она встала, и он медленно повёл её в танце, все сильнее и сильнее прижимая к себе. И опять она почувствовала его волнение, как тогда, в первый раз. Волнение партнёра передалось и ей.
   — Молодые думают, что они умеют любить, — говорил Валерий Платонович, почти касаясь губами её уха. — Но пожилые любят тоньше и глубже… Боже мой, Леночка, вы даже не можете себе представить, сколько в вас обаяния, женственности!
   — Да? — почему-то шёпотом спросила она.
   — Поверьте, — тоже тихо продолжал Скворцов-Шанявский. — Почему я не встретил вас лет тридцать назад!
   — Меня просто-напросто ещё не было! — улыбнулась Лена, которой хотелось, чтобы он говорил и говорил, глядя на неё заворожёнными глазами.
   У неё кружилась голова. Оттого, что такой человек (профессор! Из Москвы!) дарит ей своё внимание и влюблённость.
   — Милая, чудная! — ласкал её взглядом Валерий Платонович. — Вы — мой последний взлёт! Что я могу для вас сделать? Что? Просите, что угодно!
   — Ничего мне не надо! — смеялась Лена. — Ни-че-го-шень-ки!
   — У меня сердце разрывается, что вы страдаете из-за тех безделушек, которые у вас украли! Боже мой, да вы… да вы… — он замолчал, не находя слов.
   — Шут с ними! — отмахнулась Ярцева. — Я больше переживаю из-за того, что папа с мамой узнают! Это для них такой удар!
   Музыка кончилась.
   — Насколько я понял, это был гарнитур? — спросил профессор.
   — Да, — кивнула Лена. — Остался только перстень.
   — Можете показать?
   — Пожалуйста.
   Она пошла в спальню, профессор — за ней. Лена достала из трельяжа футляр с монограммой.
   Скворцов-Шанявский долго рассматривал кольцо, вертел им так и этак.
   — Изумительно! — наконец выговорил он. — Изумительно! Старинную работу сразу видно. Леночка, у меня в Москве есть ювелир. Мастер высочайшего класса! Художник! Скопирует любую вещь! Вы смогли бы подробно нарисовать пропавшие вещи?
   — Конечно! — загорелась Ярцева. — Я вообще неплохо рисую. Но зачем рисовать? — Лена достала альбом с фотографиями и нашла снимок, где она снялась в бабушкиных драгоценностях. — Вот…
   — Прекрасно! — обрадовался профессор. — Можно, я заберу фото? Приезжайте ко мне в гости, я сведу вас с тем ювелиром.
   — Фотографию можете взять, — кивнула она и вдруг спохватилась: — А где я возьму золото, камни?
   — Это уж моя забота, — сказал Скворцов-Шанявский, беря её руку и прижимая к груди.
   Из комнаты доносилась музыка. Ещё более страстная, чем предыдущая.
   — Я не могу принять ваше предложение, — не отнимая руки, сказала Лена.
   — Почему же?
   — Не могу… Неудобно…
   — Это будет счастьем для меня. — Валерий Платонович стал целовать её руку, поднимаясь все выше, выше, к локтю, плечу, потом надолго приник губами к её родинке возле уха, где пульсировала, билась жилка.
   Как в тумане, слушала Лена его слова, нежные, страстные… В ней бушевал страх вперемежку с желанием, отчего было так жутко и сладостно, что кружилась голова и мир стал терять реальные границы и очертания.
   Руки Валерия Платоновича гладили её грудь, шею. Она почти не помнила, как был снят халат, рубашка. Профессор целовал обнажённое тело и тоже, казалось, терял рассудок…
   Собирались безалаберно и суматошно. Вике почему-то все казалось смешным. Она смеялась всему — тому, как Николай Николаевич с охапкой ружей ухнул в снег и долго барахтался, пока не встал с помощью Ярцева-старшего на ноги, хохотала над тем, как Семён Матвеевич перепутал тулупы и все никак не мог влезть в маленький, её, Викин. Состояние смешливости передалось и мужчинам.
   — Наверное, со стороны мы похожи на толпу идиотов, — заметил Глеб.
   Заднее сиденье «уазика» занимал лось. Семён Матвеевич взял ещё с собой в машину «Джейс Пэрдэй», с которым почему-то не хотел расставаться. Остальные вещи сложили в «Ладу». Рядом с Глебом села Вика, а Вербицкий устроился на заднем сиденье с Диком. Николай Николаевич снова захмелел. Он все норовил обнять пса, которому это явно не нравилось.
   Семён Матвеевич махнул сыну рукой: поехали, мол. «Уазик» тронулся с места, Глеб двинулся следом.
   — Папа, оставь в покое Дика, — сказала девушка, услышав недовольное ворчание собаки.
   — Замолчи! Вы, женщины, ни черта не понимаете! — с трудом ворочая языком, произнёс Вербицкий. — Мы сами разберёмся… Да, Дикуша?
   — Ты же знаешь, он не выносит пьяных. Забыл, что ли, как Дик набросился на Колокольцева?
   — А меня Дик любит!
   — О господи! — вздохнула Вика и, перегнувшись через сиденье, отстранила отца от собаки.
   Вербицкий не сопротивлялся. Он улыбнулся и вдруг запел, безбожно фальшивя:
   Когда я на почте служил ямщиком, Был молод, имел я силёнку-у
   Последний звук перешёл в странное завывание, отчего Глеб и Вика невольно обернулись. И расхохотались. Задрав голову вверх, Дик «подпевал» своему хозяину.
   — Молодец! Давай, давай! — подбодрил пса Ярцев.
   А тот выдал такую руладу, что Вербицкий замолчал, поражённый.
   — Глеб! — вдруг закричала девушка.
   Ярцев мгновенно нажал на тормоза. «Лада» проскочила несколько метров по снежной колее, едва не врезавшись в остановившийся «уазик», замерев от него буквально в сантиметре.
   Но это обстоятельство, как ни странно, не испугало — тоже вызвало смех.
   Семён Матвеевич подошёл к машине сына, открыл дверцу.
   — Вот что, — сказал он, — махнём-ка через озеро. Сэкономим километров восемь.
   — У меня же клиренс^[2], — возразил было Глеб.
   — Ерунда! Пробьёмся!
   — А, давай! — решился Ярцев-младший.
   Ему не хотелось пасовать перед девушкой. И вообще, состояние — море по колено.
   Семён Матвеевич вернулся в «уазик». Из выхлопной трубы вырвался белый дым. «Уазик» резко свернул с дороги и двинулся к озеру. Глеб ехал по его следам.
   Вербицкий снова запел. Дик, казалось, только и ждал этого, чтобы опять продемонстрировать свои вокальные способности, что, неизвестно почему, разозлило Николая Николаевича.
   — Передразниваешь?! — погрозил он псу. — Уволю!
   Вика даже постанывала от смеха. Глеб вытер рукой выступившие слезы.
   Берег был крут, и «Лада» сползала вниз под собственной тяжестью.
   — Как на санках, — прокомментировала Вика.
   Они выкатили на лёд. Он был чуть припорошен: ветры сдули снежный наст.
   Семён Матвеевич прибавил ходу. Глеб тоже нажал на акселератор. Он включил приёмник. Передавали эстрадный концерт.
   — Как настроение? — Глеб посмотрел на девушку.
   — Чудесное! — весело откликнулась Вика. — Нет, ты посмотри, как здорово! — показала она рукой вокруг. — Белая, белая плоскость и убегающие вперёд красные огни! Потрясающий сюжет!
   Семён Матвеевич здорово оторвался от них. У Глеба взыграло самолюбие. Он резко прибавил скорость. Расстояние между «уазиком» и «Ладой» быстро сокращалось. Тёмный силуэт леса на противоположном берегу озера ширился, надвигался, за ним уже было видно слабое зарево электрических огней посёлка.
   — Минут через пятнадцать — двадцать будем дома! — победно произнёс Глеб.
   — Это хорошо, — кивнула Вика. — Успеем проводить старый и встретить Новый год. Примета… Как встретишь Новый год, так весь его и проживёшь.
   Машина Ярцева-старшего была метрах в тридцати. Видимо, Семён Матвеевич решил не уступать.
   Глеб ещё увеличил скорость.
   — Восемьдесят! — крикнул он Вике, указывая на спидометр.
   «Лада» наконец нагнала «уазик», обошла его. И хотя лица Семена Матвеевича не было видно, Вербицкий состроил ему «нос», довольно гогоча.
   Ярцев-старший не сдавался. Он поровнялся с машиной сына и даже чуть обогнал. Но Глеб снова ушёл вперёд.
   — Ура! — радовалась Вика, перекрикивая музыку.
   — Вперёд! Не уступать! — командовал Николай Николаевич.
   Всех увлёк азарт погони. Девушка даже раскраснелась, подзадоривала водителя, то и дело поглядывая назад, чтобы убедиться, не нагнал ли их Семён Матвеевич. И вдруг закричала:
   — Стой! Стой, Глеб!
   От неожиданности он резко нажал на тормоз. Машину развернуло, она крутанулась вокруг своей оси, прочерчивая фарами круг на льду, и остановилась задком к берегу.
   А Вика безмолвно раскрывала рот, тыча пальцем в стекло.
   На их глазах освещённый фарами «уазик» медленно, как-то боком, погружался под лёд.
   Глеб на мгновение оцепенел. Затем рывком распахнул дверцу и выскочил из машины. Он не устоял на ногах от слишком резкого движения и растянулся во весь рост. А когда поднялся, то увидел: машины отца нет. На том месте была чёрная полынья, и к ней уже мчался Дик длинными прыжками.
   Глеб рванулся вперёд и снова упал. Поднялся. И вдруг увидел показавшуюся у кромки льда голову отца.
   — Держись! — закричал сын на ходу. — Держись, папа! Я сейчас…
   Сзади, прерывисто дыша, бежала Вика.
   Семён Матвеевич цеплялся за лёд, но руки соскальзывали. Дик на брюхе подполз к нему, вцепился в рукав тулупа и стал тащить, упираясь всеми четырьмя лапами в скользкий лёд.
   Тут Глеб услышал за спиной звук упавшего тела, стон. Он обернулся — девушка барахталась на снегу и никак не могла подняться. Это задержало Глеба. Он помог Вике встать, и дальше они побежали вместе.
   Семён Матвеевич был уже на крепком льду. Он что-то крикнул, показывая на полынью. А вот дальнейшее никак не укладывалось в голове: Ярцев-старший сбросил тулуп и… нырнул в чёрную дыру.
   — Куда! — вырвалось у Глеба. — Ты с ума сошёл! Зачем?! — Но было уже поздно.
   Они остановились метрах в двух от полыньи, не отрывая от неё глаз. Дик метался вокруг кромки изломанного льда и лаял.
   — Что случилось? — донёсся голос Вербицкого.
   Он пробирался к ним, падая и поднимаясь снова. Но Глебу и Вике было не до него. Они напряжённо вглядывались в тёмную воду, на которой плавали куски льда.
   Проходили секунды, минуты, а Семён Матвеевич не появлялся.
   Ожидание становилось нестерпимым. Глеб вдруг понял, надо что-то предпринимать, и как можно скорее…
   — Вы что же… — тяжело отдуваясь, добрался до них Вербицкий и буквально повис на дочери. — Бросили… меня… одного…
   — Не видите? — закричал Глеб, показывая на полынью. — Отец там! — И метнулся к «Ладе», бросив на ходу: — Трос надо, трос!
   Он не помнил, как добрался до машины, как добежал назад с тросом для буксировки. Вернувшись, Глеб увидел стоящих на том же самом месте Вику и её отца. Оба были как в столбняке. Смотрели и ждали… Вдруг Дик сел на снег, задрал морду и завыл.
   И тут до Глеба дошёл весь ужас случившегося. Он понял, что отец уже не вынырнет из этой тёмной холодной воды.
   — В деревню! — принял он решение. — Скорее!
   Онемевшая Вика закивала, размазывая по лицу текущие без остановки слезы. Глеб подхватил её отца, почему-то испугавшись, как бы он тоже не угодил в полынью, и потащил к «Ладе». Николай Николаевич не сопротивлялся. Дик, переставший выть, понуро плёлся рядом.
   «Почему он снова полез в воду? Почему? — билось в голове у Глеба. — И откуда взялась эта проклятая полынья?.. Господи, ведь и мы могли угодить в неё!»
   От этой мысли у него между лопаток пробежал холодок.
   Запихнув Вербицкого, которого все ещё шатало не то спьяну, не то от переживаемого, на заднее сиденье, куда уже запрыгнул Дик, Глеб сел за руль. Как только за Викой захлопнулась дверца, он завёл двигатель и развернул машину. Берег был пологий, но «Лада» буксовала, с трудом преодолевая метр за метром, пока наконец не выбралась на дорогу. И тут Ярцев поддал газу.
   Летели назад выхваченные светом фар стволы деревьев, машину то и дело заносило на поворотах, но Глеб не сбавлял скорость. Разболелась голова. Он вдруг вспомнил разговор о тулупах, древнегреческой трагедии.
   «Накликал-таки я беду, — подумал он. — Вот и сыграли трагедию. По-русски».
   — Мы куда? — донёсся с заднего сиденья хриплый слабый голос Вербицкого.
   — В совхозную контору. Надо же сообщить!.. В милицию, «скорую»…
   Николай Николаевич промычал что-то нечленораздельное.
   «Лада» выскочила на главную улицу посёлка. Во всех домах светились окна, играли разноцветными огнями ёлки. Но особенно нарядно выглядела площадь перед дирекцией совхоза. На здании мерцали огромные буквы «С наступающим Новым годом!». Высокая лесная красавица сверкала игрушками и золотой канителью. На ней вспыхивали, пробегая от низа до верха, зеленые, красные, синие и жёлтые огни. Вокруг ёлки веселилась молодёжь. Было много ряженых. Из невидимого репродуктора гремела зажигательная музыка.
   Глеб остановился, заглушил мотор, открыл дверцу и опустил на землю ногу.
   — Ты скоро? — жалобным голосом спросил Вербицкий.
   — Не знаю, — сказал Глеб, потому что действительно сам пока не знал, к кому идти, кого искать, и попросил: — Николай Николаевич, до батиного дома сто метров… Вы идите с Викой… Скажите Злате Леонидовне… А я… Словом, как только сделаю все, что надо, приеду.
   — Хорошо, хорошо, — согласился Вербицкий.
   — Найдёте? — обратился Глеб к Вике, не очень полагаясь на её хмельного отца.
   Девушка закивала. Покинули машину все, включая Дика. Вербицкие с собакой направились в переулок, а Глеб пошёл сквозь веселящийся хоровод сельчан, вспомнив, что рядом с дирекцией живёт председатель исполкома сельского Совета. Они с отцом как-то заходили к ней. Властная пожилая женщина с орденской планкой на платье. Звали председателя Надеждой, а отчество Глеб не запомнил.
   Кто-то выстрелил в него из хлопушки, обсыпав разноцветным конфетти. Глядя на радостные, раскрасневшиеся лица, Глеб вдруг отчётливо представил себе безжизненное тело отца там, на дне холодного озера. Ему нестерпимо захотелось куда-то убежать, спрятаться, как он делал это в детстве, столкнувшись с какой-нибудь бедой.
   Девушка в маске лукавой лисички схватила его за руку, крутанула в танце. Глеб вырвался и побежал.
   «Какой-то кошмар!» — мелькнуло у него в раскалывающейся от боли голове.
   Он завернул за угол здания дирекции, торкнулся в знакомую калитку. Она была не заперта. Большой сруб с узорчатыми наличниками и коньком на крыше тоже горел всеми окнами. Глеб поднялся на крыльцо, постучал в двери.
   Открыла хозяйка. В торжественном платье и фартуке. Через отворённую в комнату дверь был виден праздничный стол с гостями. Пахло пирогами, винегретом, солениями.
   — Ещё гость, — приветливо произнесла председатель, вглядываясь близорукими глазами в Глеба. И, узнав, обрадовалась. — А, сынок Семена Матвеевича!.. Ну, с праздником! Проходите…
   — С праздником, — машинально ответил Глеб и поспешно сказал: — Понимаете, отец… В общем…
   — Ну, что отец? — нетерпеливо произнесла хозяйка.
   — Утонул, — выдохнул Глеб.
   — Как? — вырвалось у женщины. — Где?
   — На озере… В машине… Под лёд.
   — Постой, постой, — властно приказала хозяйка, — зайди-ка. — А в комнату, где загремела музыка, крикнула: — Тише там!
   Глеб зашёл в сени, сбивчиво рассказал о случившемся.
   — По озеру? На машине?! — всплеснула руками председатель исполкома. — Как же так? Ведь там лёд вырубают для совхозного холодильника и частных погребов!.. Он же сам место указал… Как же это?!
   Из комнаты вышел встревоженный мужчина.
   — Ты чего, Егоровна, шумишь? — спросил он.
   — Ой, горе, горе! — заплакала Надежда Егоровна. — Семён Матвеевич в прорубь угодил! — Забыв снять фартук, она накинула шубу, вязаный платок и толкнула входную дверь, бросив на ходу: — Не ждите меня, Кузьма…
   Здание исполкома находилось через два дома. Там Надежда Егоровна засела за телефон.
   А в это время Вербицкий с дочерью нерешительно топтались у входа в ярцевский особняк. Тяжкое бремя выпало на их долю — сообщить Злате Леонидовне о смерти мужа. Какие слова найти, как подготовить?..
   Наконец решились, вошли.
   Их встретил запах ванили, корицы, жарившегося в духовке мяса с чесноком и специями.
   — Ну, молодцы! — бросилась навстречу хозяйка в длинном сверкающем платье с люрексом, с красивой высокой причёской. — Я уж боялась, что опоздаете… Думала…
   Она осеклась, переведя взгляд с Вики на её отца, затем на открытую дверь.
   Вербицкие молчали.
   — Что?.. Что случилось? — спросила Злата Леонидовна. — Говорите же! Ну!
   Девушка не выдержала. Зарыдав, она чуть ли не упала на руки Злате Леонидовне. Та, не сводя расширенных глаз с Николая Николаевича, прохрипела:
   — Где Семён?
   — Беда, Злата… — выдавил наконец из себя Вербицкий. — Мужайся… Семён там, на озере… Словом, погиб… Глеб поднимает людей.
   У Ярцевой задрожали губы, изо рта вырвался какой-то клёкот. Она стала оседать. Николай Николаевич едва успел подхватить её. Вместе с дочерью он втащил впавшую в беспамятство женщину в комнату и уложил на диван рядом со сказочно убранной ёлкой и праздничным столом, заставленным всевозможными яствами, бутылками шампанского и белоснежными конусами накрахмаленных салфеток у каждого прибора.
   Глеб потерял ощущение времени. В сельисполкоме то и дело хлопали двери, заходили и выходили какие-то люди. Он забился в уголок кабинета и отчуждённо наблюдал за этой суетой. И ещё жадно пил тепловатую воду из графина, обнаруженного рядом, на тумбочке. Непрестанно звонил телефон. Надежда Егоровна отвечала чётко, коротко.
   Вдруг она положила ему на плечо руку.
   — Поехали, Глебушка, — ласково сказала Надежда Егоровна.
   Он покорно вышел за ней на улицу, где их поджидал лейтенант милиции на мотоцикле с коляской.
   — У меня машина, — предложил было Ярцев, но председатель вздохнула и уселась в коляску.
   — Куда тебе за руль. На версту перегаром несёт…
   Глеб взобрался на заднее сиденье.
   Расступились люди, стоявшие возле исполкома, лейтенант медленно выехал на главную улицу и там уже прибавил газу. Ледяной воздух щипал за щеки, лез за ворот, в рукава тулупа, вышибал из глаз слезы. Глеб чувствовал, как от холода коченеют губы, скулы. Правда, головная боль стала медленно отступать.
   Если бы Глеба спросили, за сколько они домчали до места, он не смог бы ответить. Показалось — в считанные минуты. Когда мотоцикл подъехал к озеру, Глеб удивился количеству машин и людей, сгрудившихся на берегу. Но что поразило больше всего — вертолёт на небольшой полянке, по краям которой догорало три костра.
   Они слезли с мотоцикла, Глеб отметил про себя: машина скорой помощи, небольшой старенький автобус, рафик с надписью «Милиция», милицейский «уазик» и чёрная «Волга».
   «Когда они все успели? — подумал он, замедляя шаг по мере приближения к чернеющей во льду рваной дыре, через которую уже было положено несколько толстых досок.
   Человек шесть-семь стояли ближе всего к полынье, четверо из них — с погонами.
   — Участковый инспектор лейтенант Зубарев! — откозырял привёзший Глеба и Надежду Егоровну милиционер плотному мужчине в папахе.
   Тот кивнул и… шагнул к Ярцеву. Глеб даже не успел удивиться, как генерал Копылов — а это был он — положил ему руку на запястье, сжал и скорбно произнёс:
   — Глеб… Как же так?..
   Голос генерала дрогнул.
   — Дайте побольше света! — скомандовал высокий мужчина в каракулевой шапке-пирожке. — Паша, подгони машину, — попросил он кого-то.
   Тут только Глеб обратил внимание, что фары почти всех автомобилей направлены на полынью. Этот самый Паша бросился к «Волге», включил фары, завёл двигатель и направил свет на дыру во льду.
   Вдруг из воды показалась голова, обтянутая сверкающим капюшоном, с маской для ныряния. Глеб понял, что это аквалангист. Тот помахал рукой и снова исчез. Люди двинулись ближе к полынье. Скоро из неё показались уже два аквалангиста. Молниями засверкала вспышка фотоблица.
   У Глеба перехватило дыхание. Аквалангисты вытащили на доски его отца.
   Слипшиеся мокрые волосы закрывали лицо Семена Матвеевича. На голове обнажилась круглая, неестественно белая плешь, которую он так тщательно маскировал при жизни.
   Ноги у Глеба стали ватными, лоб покрылся испариной.
   «Что это у него в руках?» — удивился он и, приглядевшись получше, увидел ружьё — любимый отцовский «Джейс Пэрдэй».
   Семён Матвеевич намертво вцепился обеими руками за ствол.
   У Глеба все поплыло перед глазами. Чьи-то руки поддержали его, повели прочь. Как сквозь вату, слышал он отдельные фразы:
   — Ремень зацепился за ручку дверцы «уазика»…
   — Какую ручку?
   — Изнутри…
   И женский голос: «Осторожно! Несите сюда, на брезент!»
   Глеба усадили в салоне «скорой помощи». Что-то едкое, острое ударило в нос. Нашатырь…
   — Дыши, парень, дыши, — сказал ему немолодой мужчина в белом халате. — Лучше станет.
   Он не выходил из машины, когда приехал огромный кран, не видел, как при помощи его тащили из озера отцовский «уазик», который появился из воды вверх колёсами; как обнаружили машину на дне, так и зацепили тросами. Когда автомобиль коснулся берега, его перекосило от удара. Одна из задних дверц открылась, и на снег вывалилась туша лося.
   Снова замелькала фотовспышка…
   — …Пришёл в себя? — заботливо спросил Игнат Прохорович.
   Глеб слабо кивнул и вылез из «скорой». Генерал тут же усадил его в «Волгу», где уже был на заднем сиденье один человек, и сам пристроился рядом. Машина тронулась. Возле водителя восседал высокий мужчина в каракулевой шапке. Он кинул на Глеба быстрый взгляд, но ничего не сказал.