Безымянный. Убийца ищет убийцу

   Он ничего не помнил… И что за шмотье на нем одето? Господи, как это его в милицию не забрали в таком виде! Уже одним своим видом Иван нарушал существующий порядок. Первое, что неизбежно приходило на ум – сбежал от куда-нибудь. Скорее всего – из психушки… Туда и вернут, даже разбираться не станут…
   Нужно было срочно переодеться… Для этого нужны были деньги.
   Об оружии Иван не особенно беспокоился. В Москве у него было устроено шесть тайников, в которых лежало по полному комплекту его обычного вооружения, патроны, документы и деньги тоже…
   Но Иван сам себя обманывал, сразу же и твердо решив, что из тайников брать деньги нельзя – это неприкосновенный запас. Остается только один вариант – деньги были еще в квартире Нади. Там же, кстати, хранились и пять пистолетов, тех самых «номерных», которые Иван забрал у убитых им «бойцов» Крестного, когда тот спровоцировал Ивана на участие в «игре» в охотников и зайца. А, ведь, Иван спас тогда этого старого засранца, которого чуть не задавили его же взбунтовавшиеся «мальчики»…
   Цель для себя он сформировал однозначно – попасть в надину квартиру…
   Если бы Иван мог наблюдать за своей психикой со стороны, он понял бы, что цель его совсем другая. Просто его защитный психический механизм не позволяет сформулировать ее в истинном виде.
   Иван стремился быть рядом с Надей.
   То есть – умереть.
   Но он не мог себе этого сказать прямо, поскольку все его существование после возвращения из Чечни строилось на стремлении быть рядом со смертью, но не переступать черту, за которой наступают необратимые события, и его жизнь прекращается… Это было существование на лезвии ножа, динамическое равновесие, – на одной чаше весов было обостренное желание смерти, на другой – столь же острое желание ее избежать…
   Желание быть рядом с Надей означало нарушение этого равновесия. Психика Ивана отказывалась пропустить в сознание мысль о сознательном стремлении к смерти. Происходила подмена – желания быть с Надей на желание быть в ее квартире…
   Стремление Ивана в квартиру Нади – бессознательное, но неудержимое стремление самоубийцы к намыленной веревке…
   Взрыв в высотке разрушил сам принцип, на котором держалось его прежнее существование. Со смертью Надежды умер и сам Иван, только эта смерть еще не произошла в реальности. Она была где-то в ближайшем будущем, и Иван неуклонно приближался к ней с каждыми днем, с каждым часом, сам того не подозревая.
   Смерть постепенно вырастала в нем изнутри, на руинах тех ценностей, на которых держалась его жизнь последние годы…
   И вторая мысль, которая возникла в его голове сразу после первой – «Надю убил Крестный!» – была, фактически, мыслью о самоубийстве. Все тот же защитный механизм не разрешал проникнуть в сознание Ивана желанию самостоятельно лишить себя жизни, слишком развит был в нем инстинкт самосохранения.
   Только этот инстинкт и позволил Ивану выжить в Чечне, вытерпеть все, что выпало на его долю и – не умереть, не сойти с ума… Только этот инстинкт разрешал Ивану убивать своих близких друзей, когда его заставляли это делать под угрозой смерти, и давал силы и способности побеждать соперника в ежедневных схватках на гладиаторской арене, когда его хозяин выставлял его без оружия против врага, вооруженного огнеметом… Только этот инстинкт помог Ивану не сойти с ума во время бесконечного заключения в чеченском «карцере», когда Ивана за попытку побега из плена посадили в выгребную яму под сортиром, и он несколько суток провел по горло в дерьме, повиснув, чтобы не утонуть в вонючей отвратительной жиже, на цепях, которыми он был прикован к столбам сортирной будки…
   Инстинкт самосохранения нашел тогда единственно возможный выход для загнанного обстоятельствами в тупик сознания Ивана – изменить систему существовавших у него прежде ценностей, поставить выше всего то, что было реальнее всего в чеченской действительности.
   А наиболее отчетливой реальностью для Ивана в Чечне была смерть. Смерть ходила рядом, она жила с Иваном. Смерть превратилась тогда для Ивана в основу его жизни, его дальнейшего существования…
   Если бы Иван мог об этом размышлять сознательно, он понял бы, что конец этому существованию пришел гораздо раньше, – тогда, когда он встретился с Надей… А взрыв в высотке только изменил сценарий финала, который его ожидал в недалеком будущем…
   Отмороженная душа Ивана, чуть отогревшись и оттаяв около Нади, потеряла ориентиры своей прежней жизни и вступила на путь, ведущий к ее концу – она захотела «забыть» о Чечне, смыть с себя чеченскую грязь и кровь, очиститься… Не понимая того, что вся эта пролитая Иваном кровь заменяла ей теперь сам воздух, необходимый для продолжения существования…
   Иван неосознанно искал повода для того, чтобы побывать в надиной квартире, создать для себя иллюзию прежней близости с ней. И, конечно, повод нашелся – ему срочно нужны деньги. И хотя деньги можно было достать и в других местах, Иван направился именно туда, на улицу Димитрова, к метро Октябрьская…
   … Он пришел туда под утро, проделав весь неблизкий путь от Ваганьковского кладбища пешком, но не замечая усталости.
   Поднявшись в квартиру, которую он открыл спрятанным за косяком ключом, Иван не мог думать о Наде. Он вспоминал лишь о том, где спрятана пачка долларов и пистолеты. Вспомнив, он полез в ящик с инструментами – и ничего в нем не обнаружил. Оглядевшись вокруг, он заметил, что в квартире что-то изменилось, чего-то не хватает, хотя и не мог понять – чего именно…
   Однако это его интересовало совсем мало. Иван забыл даже – ради чего он сюда пришел. Он закурил и, не отдавая себе отчета, что делает, лег на кровать, на который впервые почувствовал прежнюю власть над собой той женщины, о которой не мог сейчас думать.
   О Наде он и не думал. Истинная причина все больше овладевала его сознанием, хоть он этого и не понимал. Он просто лежал и подчинялся какому-то неодолимому внутреннему желанию – закрыть глаза, не двигаться и впустить в свое сознание те картины, которых он в страхе избегал с тех пор, как познакомился с Надеждой…
   Иван закрыл глаза и забыл о сигарете, застрявшей у него между пальцев.
   На него вновь навалилась Чечня…

Глава пятая.

   …Промозглое раннее осеннее утро разбудило Ивана, – лучшего во всей горной Чечне рукопашного бойца, воина-легенду, на котором его хозяин сделал огромное состояние и которым дорожил больше, чем женой, детьми и даже своим оружием, – противной сыростью, от которой на коже Ивана выступала роса и воем собак во всем затерянном в горах чеченском селении.
   Болело плечо, из которого вчерашний соперник, труп которого сегодня лежал на дне ущелья, рядом с десятками других врагов, убитых Иваном, вырвал зубами клок мяса в тот момент, когда его шейные позвонки хрустнули под пальцами Ивана. Но Иван привык не обращать внимания на боль. Он был жив, и это была единственная ценность его существования, остальное просто не имело значения…
   Собаки надрывались то хором, то поодиночке, но Иван не слышал обычных хриплых криков хозяина, которыми тот усмирял свою свору, сторожившую Ивана, не слышал ругани трех охранников, нанятых хозяином сторожить Ивана. Собакам разрешили выть, сколько угодно их собачьим глоткам, и это было странно, необычно.
   Дальше утренние события начали развиваться еще более необычно.
   Хозяин никогда не трогал Ивана по утрам, давая ему возможность восстановить свои силы для вечерней схватки. Один из охранников приносил ему полведра горячей похлебки и огромный кусок мяса, обычно баранины или козлятины, которую Иван сразу же отличал по специфическому пряному вкусу. На запахи он давно перестал обращать внимание и самый отвратительный запах воспринимал, как само собой разумеющееся, как и все остальное, что окружало его сейчас – длинную цепь, которой он был постоянно прикован к врытому в землю столбу и которую пытался время от времени разорвать, но она была слишком крепкой для него; автоматы охранников, постоянно нацеленные в его сторону; вечерние костры, которыми был очерчен круг арены для схватки; необходимость убить того, с кем судьба и желание его хозяина столкнет его сегодня вечером на этой арене…
   Но сегодня хозяин пришел сам ранним утром в сопровождении двух охранников. Они уселись у входа в сарай, в котором содержали Ивана, и, как обычно, взяли его на мушку, пока хозяин находился близко от него. А хозяин присел неподалеку от лежащего на куче соломы и старого тряпья Ивана и начал что-то хрипло говорить по-своему, по-чеченски… Иван не знал его языка, но хорошо разбирался в интонациях его голоса, и четко отличал, например, возгласы одобрения от приказов, пусть даже и произнесенных ровным, спокойным голосом…
   Но сейчас в голосе хозяина он слышал какие-то очень непривычные нотки. Тот словно жаловался на что-то Ивану, в его словах звучали обида и негодование… И это было тем более странно.
   Иван перебрал в памяти события вчерашнего дня и не нашел никакой своей вины перед хозяином. Вчера он не отказывался от еды, не рвал свою цепь, схватку выиграл чисто, хотя, может быть, слишком быстро и не так зрелищно, как хотелось бы его хозяину. Но тот вчера вновь сорвал солидный куш на ставках, это Иван видел по тому, каким довольством светилось лицо хозяина, когда тот провожал победившего Ивана в его сарай и приковывал на цепь… Деньги были главным удовольствием в жизни его хозяина.
   Нет, Иван был абсолютно ни при чем, случилось что-то, к чему он не имел отношения, но касалось это, судя по всему, именно Ивана…
   Хозяин часто повторял слово «Асланбек». Иван знал, что Асланбек – имя старика, который неизменно сидел в центре группы самых почетных зрителей, ставок никогда не делал, но хозяин всегда платил ему часть своего выигрыша… Асланбек был очень стар, судя по всему, бешмет висел на его иссохшем теле мешком, даже седая борода была жиденькой, и как бы выеденной временем, но глаза смотрели сурово, а на лице никогда не появлялось ничего похожего на улыбку или хотя бы, усмешку…
   Асланбек, вероятно, был старейшиной рода, к которому принадлежал хозяин Ивана, вождем или кем-то, – черт их разберет, этих горцев, какие у них звания и должности существуют…
   Иван не разбирался в таких тонкостях чеченской жизни, ясно было одно – Асланбек был самым уважаемым человеком для всех зрителей, что собирались вокруг арены смотреть ежевечернюю схватку.
   Хозяин замолчал и начал теребить себя за ухо в явном замешательстве. Это был верный знак того, что сейчас он начнет говорить по-русски.
   Иван смотрел на него внимательно, поскольку уже чувствовал, что ситуация серьезная и касается она его напрямую…
   – Ты…
   Палец хозяина уперся в грудь Ивана.
   – …русский свэнья, идешь с Асланбек… Его брат нэ хочэт дэньги… Он хочэт тэбя… Там…
   Палец хозяина показал на потолок.
   – …ты сдэлаешь вэсело для Асланбек.
   И хозяин вновь залепетал что-то по-чеченски. Из всех его дальнейших слов Иван разобрал только слово «деньги», которое чеченец, хмурясь, повторил раз, наверное, пятнадцать…
   Хозяин встал, махнул рукой охранникам, те отковали Ивана от столба и под стволами автоматов перевели в другой сарай, на противоположном краю селения, рядом с самым большим в селении домом, вырубленным в скале и похожим на настоящую крепость. От этого дома веяло средневековьем, войной, осадой, звоном булатной стали, запахом сгоревшего пороха и визгом пуль…
   В каменном сарае, куда привели Ивана, его встретил седой старик, очень похожий на Асланбека, но заметно помоложе, он был не таким иссохшим. На поясе у него висел кинжал в старинных, искусно выделанных ножнах, в руке он держал какой-то странный пистолет.
   Иван удивился, узнав парабеллум, огромный и неуклюжий, который в России встретить в употреблении теперь практически невозможно, разве что, у дилетантов, начинающих киллеров-самоучек.
   Старик махнул пистолетом куда-то в сторону, и охранники приковали цепь Ивана к большому железному кольцу, вделанному в стену сарая…
   Старик жестом удалил всех из сарая, в том числе и хозяина Ивана, и встал перед Иваном, глядя ему в глаза и не спуская пальца с курка парабеллума. Потом он поклонился Ивану и, к его удивлению, заговорил по-русски, гораздо лучше, чем Ивану вообще приходилось слышать когда-либо от чеченцев…
   – Мой брат, великий воин Асланбек, умер ночью… Обычай велит мне проводить его в последнюю земную дорогу с великими почестями, достойными его величия… Ты будешь сопровождать его в святую Небесную Ичкерию, как дикий цепной пес, который веселит сердце хозяина своей злобой и ненавистью… В долине наших предков живут все великие люди, которые рождались когда-либо среди народа нохчиев. Аллах поселил их выше снежных вершин, среди небесных заоблачных гор… Пойти с Асланбеком – великая честь для тебя, раб… Тебя выбрали за твое искусство убивать и твою злость… В Небесной Ичкерии много великих воинов, и у всех них есть рабы, ушедшие с ними – служить им в стране предков.. Асланбек любит ваши веселые собачьи драки. Ты будешь веселить Асланбека своим искусством и своей злостью…
   Он замолчал.
   Молчал и Иван, понимая, что попал в безвыходную ситуацию… Он знал, что не имеет никакого смысла ни угрожать, ни, тем более, – просить этого старикашку, собирающегося сегодня похоронить Ивана вместе со своим сдохнувшим, наконец, старшим братишкой.
   Иваном овладело бешенство от сознания своего бессилия. Он злобно задергал свою цепь. Подбежал к стене, намотал цепь на руки и, уперевшись обеими ногами в стену, начал изо всех сил тянуть вбитый в нее штырь, на котором держалось кольцо. Штырь не шелохнулся. Иван в ярости отскочил от стены и бросился в сторону старика, насколько хватила цепь. Когда она полностью натянулась, Иван подпрыгнул как можно выше и постарался ступней правой ноги дотянуться до ненавистной ему физиономии.
   Ивану не хватило буквально нескольких сантиметров. Его нога в форменных спецназовских ботинках просвистела перед носом у старика. Натянутая цепь дернула Ивана назад, и он упал на каменный пол.
   Старик удовлетворенно засмеялся, и несколько раз выстрелил в пол рядом с Иваном.
   Иван вскочил и снова бросился на старика. Цепь вновь опрокинула его на пол.
   – Молодец! – похвалил его старик. – Хороший зверь! Злой!
   И вышел из сарая.
   Охранники тут же притащили здоровенный чан с дымящейся водой.
   Иван, не мывшийся в горячей воде, наверное, с полгода, смотрел с изумлением, как от воды поднимается пар. Даже на расстоянии от чана он чувствовал тепло, которое от него исходит…
   Охранник бросил ему на пол кусок мыла и махнул стволом автомата в сторону чана – лезь…
   Иван не заставил себя упрашивать. Его тело требовало горячей воды и плевать ему было на то, что должно случиться с этим телом через несколько часов. Старину Асланбека сопровождать в Небесную Ичкерию? Да хоть самого черта в ад! Сейчас Иван не мог думать ни о чем – только об этой горячей воде…
   Иван снял ботинки – добротные, крепкие, надежно защищающие ноги от ударов о камни. От рубашки у него остались клочья, даже не прикрывавшие его тело, Иван содрал с себя эти лохмотья и отбросил далеко в сторону от чана. А форменные спецназовские брюки, тоже порядком изодранные, но еще не расползающиеся на лоскуты, он не мог бы снять при всем желании.
   Месяц назад кованый ботинок одного из соперников снес ему с левой икры кожу вместе с мясом. Чтобы унять кровь, Иван после боя сильно прижал к неглубокой, но обширной ране смоченный собственный мочой брезент штанины и держал так, пока штанина не прилипла. Эту процедуру ему приходилось повторять практически после каждого боя в течении всего месяца. От резких движений на арене брезент от раны отрывался, и она опять начинала кровоточить. После боя он опять унимал кровь проверенным уже способом, а потом не в силах был заставить себя оторвать брезент от раны – знал, что кровотечение возобновится.
   Удивительно, но Иван, который на арене держал удары с поразительной стойкостью, вне боя боялся этой маленькой боли, которую должен был причинить сам себе… И теперь, когда нужно было лезть в воду, он не решился этого сделать. Но и отказаться от воды он тоже не мог. Поэтому Иван, не долго думая, залез в чан в брюках.
   Охранники заржали. Иван даже внимания на них не обратил.
   Горячая вода резанула болью по раненой ноге, но Иван быстро притерпелся к этой боли… Через некоторое время брезент брюк отмок и оторвался от раны. Иван, наконец, смог избавиться от осточертевших ему грязных и вонючих брюк. Он швырнул их подальше от чана мокрым комком, совершенно не думая о том, что через некоторое время ему придется во что-то одеваться…
   Иван плескался в обжигающей воде, как щенок, не думая ни о чем, испытывая только блаженство от разливающегося по телу тепла, изгоняющего из него холод горных ночей, пробравшийся в самые кости. Цепь, прикованная к браслету на его правой руке, постоянно звенела, но Иван забыл о ней, как о досадной мелочи, присутствие которой не может испортить удовольствия от горячей воды…
   Охранники, сидящие у входа посматривали на него с презрением, но стволы их автоматов, как и прежде, направлены были в его сторону. Слишком велика была слава Ивана, как непобедимого бойца, как убийцы без оружия, чтобы они могли хоть на миг забыть об этом…
   Иван так увлекся свалившимся на него удовольствием, что не услышал автоматных очередей раздавшихся снаружи… Охранники вскочили и выбежали на улицу… Стреляли рядом, буквально – у входа…
   Там явно шла перестрелка, в которой участвовали с десяток автоматчиков. Время от времени раздавались и звуки пистолетных выстрелов, в которых Иван узнал голос парабеллума брата Асланбека. Он сидел в чане с водой и прислушивался к тому, что происходит на улице… Смысла происходящего он не понимал, но отдавал себе отчет, что события развиваются помимо его воли, что хоть как-то повлиять на ситуацию у него нет никакой возможности…
   Наконец снаружи раздались какие-то хриплые крики и все затихло. Минут через пять в сарай вбежал его прежний хозяин, увидел Ивана, сидящего в чане с водой, выругался по-своему и злобно заорал что-то на Ивана. Тот понял, что должен вылезти и с огромным сожалением покинул остывшую, но теплую еще воду…
   Он стоял перед хозяином голый, от холодного воздуха нагревшееся тело покрывалось мурашками, Ивана начинало слегка трясти…
   Хозяин опять выругался, выбежал наружу и через несколько минут вернулся с ворохом одежды. Иван узнал бешмет и рубашку, в которых только что он видел старика с парабеллумом. на рубашке видны были дыры от автоматной очереди, с расплывшимися вокруг них кровавыми пятнами… Хозяин зло закричал на Ивана, и тот принялся торопливо одеваться, потому что уже порядком дрожал от холода… Старик был чуть выше Ивана ростом и одежда висела на Иване мешком, но ему на это было наплевать так же, как и на кровавые пятна. Пачкаться чужой кровью ему не привыкать. Он с удовольствием натянул на себя эту одежду, еще хранящую тепло тела только что убитого человека, вместо своего рванья…
   Ритуал сопровождения покойного Асланбека в Небесную Ичкерию отменялся, это Иван сразу понял, и это было сейчас самое главное… Смерть, которая подошла к Ивану вплотную, вновь отступила и теперь наблюдала за ним издалека… Ждала своего момента.

Глава шестая.

   Крестный знал, как разыскать Ивана во многомиллионной Москве…
   Рано или поздно, но Иван, тоскуя без своей Нади, придет в квартиру на улице Димитрова. Квартира долго будет стоять без хозяйки, вообще без присмотра. По клочкам тела ее хозяйки, разорванного и разбросанного взрывом, а потом еще и обгоревшего в пожаре, опознать Надьку не смогут, решил Крестный и был в этом совершенно прав. Ее исчезновение соседей не особенно насторожит. Бывало, что она и раньше пропадала по нескольку дней, а когда умерла больная мать – то и неделями…
   Иван обязательно туда заявится – душу себе травить. Тут-то и надо его встретить. И постараться прибрать к своим рукам.
   «Главное – чтобы он меня сразу не пристрелил, не дав слова сказать… – подумал Крестный. – Ну, да: бог не выдаст – свинья не съест… Другими словами: авось прорвемся…»
   Чтобы самому сутками не наблюдать за квартирой, Крестный нанял какого-то синяка, зимой жившего в котельных, а летом – в сараях и гаражах, за десять рублей в день. В микрорайоне он известен был как Савелич. Ни имени, ни фамилии его никто не знал. Только отчество. Да и то – бог весть – его ли? Савелич несколько раз в сутки проверял – есть ли кто в квартире? Делал он это очень просто – двумя мазками пластилина прилепил на щель между дверью и косяком волос, и каждые три часа проверял, цела его «контролька»? Как только кто-нибудь появится в квартире, Савелич должен послать Крестному сообщение на пейджер.
   После третьего своего визита к двери квартиры, Савелич, измученный мыслью о невозможности открыть дверь и поживиться, чем бог пошлет, буквально обнюхал и облизал всю дверь вместе с косяками. К своему, скорее удивлению, чем к радости, он обнаружил в щели за одним из косяков ключ и без колебаний открыл дверь.
   Следующие полтора часа он обследовал квартиру и сделал из нее несколько рейсов, перенося все, что рассчитывал выгодно продать, в укромное место в одном из гаражей неподалеку… Последние случайные прохожие давно уже добрались до своих домов, дворники еще досматривали предутренние сны, и поэтому челночные рейсы Савелича не привлекли ничьего внимания…
   На одной из антресолей над кухонной дверью он обнаружил ящик с нехитрыми бытовыми инструментами, и начал ковыряться в нем, прикидывая, почем можно загнать три отвертки, молоток и плоскогубцы на Тишинском рынке… Его рука, шарившая по ящику, наткнулась на какую-то перетянутую резинкой пачку. Савелич не понял, что это такое ему попалось и поднес пачку к самым глазам, поскольку зажег он в квартире только маленькую настольную лампу, да и ту завесил каким-то покрывалом, чтобы свет не было видно снаружи… В руке у него были деньги. Прямо в лицо Савеличу смотрел кто-то из американских президентов. Как его имя, Савелич, конечно, не знал, но ему точно было известно, что именно этого старичка рисуют на стодолларовых купюрах.
   Он так и уселся на задницу, растерявшись от своей находки. Такой суммы он отродясь в руках не держал… Год, наверное, можно пить, и то на опохмелку останется.
   Судорожно сунув деньги в карман, он вытряхнул из ящика все, что там было и замер при виде вывалившихся к его ногам пяти пистолетов…
   Через десять минут ящик стоял на своем месте на антресолях, все дверцы в шкафах и шифоньере были аккуратно закрыты, сдвинутые с места стулья водворены на свои места. Зачем все это он делал, Савелич и сам не знал. Просто ему было страшновато от того, что хозяин, или хозяйка, войдя в свою квартиру, сразу же увидят следы его непрошенного пребывания…
   Он даже подумал, не сходить ли в гараж и не принести ли обратно телевизор, видеомагнитофон и другие вещи? С этой мыслью он и вышел из квартиры не забыв погасить лампу и ровненько свернув покрывало, положить его на свое прежнее место.
   Выйдя на улицу, он вспомнил о пачке долларов, лежащей у него в кармане. Настроение его сразу улучшилось, и находка не казалась такой уж страшной.
   Пять пистолетов, которые лежали теперь у него в полиэтиленовом пакете вместе с серебряными чайными ложками, консервным ключом и парой стаканов из тонкого стекла, представлялись ему хорошим товаром, за который на той же Тишинке можно получить солидный куш… Откуда ему было знать, что на пачку долларов, лежащую у него в кармане, можно было купить таких пистолетов ящиков пять… Да еще – с патронами к ним…
   Смурного мужика с хитрыми глазами, который подвинтил ему сторожить эту долбанную квартиру, Савелич решил послать к едрене фене вместе с его гонораром, которого едва хватило бы на пару бутылок водки… Он теперь этой водки купит столько, сколько захочет…
   Стоило об этом подумать, как мучительно захотелось выпить… Савелич направился к ближайшему ларьку, в котором тускло тлел свет слабенькой лампочки, и забарабанил кулаком в окошко.
   – Эй, часовой! – закричал он в окошко, уловив там, за пыльным стеклом какое-то движение. – Дай пузырек! Душа горит.
   Савелич вытянул из пачки одну бумажку и тыкал ею в стекло. В открывшееся окошко выглянула заспанная женская физиономия и сонный голос ответил.
   – Давай деньги другие, у меня сдачи нет…
   Савелич растерялся и пробормотал:
   – Какие такие другие? Там все такие.
   За окошком последовала секундная пауза, затем из него резко вынырнула рука с раскрытыми ножницами и воткнула один конец ножниц Савеличу в горло…
   – А-а-а… – захрипел он, отшатнувшись и заваливаясь на бок.
   В ларьке хлопнула дверь, женщина лет тридцати с молотком в руке выскочила наружу и одним крепким ударом по затылку прервала хрип, издаваемый Савеличем. Потом подхватила его подмышки и утащила с освещенного тротуара в тень за ларьком…
   …Не дождавшись очередного сообщения от своего часового у надькиной квартиры, Крестный понял, что пора вмешаться самому. Что там могло случиться с нанятым им Савеличем, его волновало мало, вернее сказать, совсем не волновало, но Ивана из-за этого он мог упустить, а это его нисколько не устраивало.
   Обнаружив дверь в надькину квартиру незапертой и лишь слегка притворенной, Крестный сразу же напрягся и сконцентрировался.
   «Иван! – мелькнуло у него в голове. – Заметил Савелича и замочил его… Значит, зол сильно… Но идти к нему надо, а то потом не отмажешься от этого взрыва. Надо сейчас, пока у него мозги в раскоряку… Только бы не выстрелил сразу, не дав слова сказать…»
   Крестный осторожно прошел в квартиру, молясь, чтобы дверь не заскрипела, но та к его радости открылась почти бесшумно. Озираясь в ожидании удара, Крестный шаг за шагом продвигался по квартире со все возрастающим недоумением – где же Иван? Неужели – пустой номер, и Савелич просто грабанул квартиру и скрылся?
   Он уже почти совсем отчаялся увидеть Ивана, и шаг его стал уверенным и неосторожным, как вдруг в зале, который у Надьки служил одновременно и спальней, он обнаружил лежащего на неразобранной кровати Ивана в каком-то совершенно дурацком одеянии, явно с чужого плеча. Лицо его, лишенное бровей и ресниц, было спокойно. Волос на голове тоже не было. Глаза прикрыты…
   «Спит? – подумал Крестный. – Вот это – ни хрена себе! А я-то думал, он места себе не находит, на стенку лезет… Видно дело еще хреновее, чем я думал…»
   Он подошел вплотную к кровати, склонился над Иваном и хотел положить руку ему на голову, но, увидев на ней пятна ожогов, отдернул свои пальцы, уже почти коснувшиеся ивановой головы.
   Иван, видно, почувствовал движение воздуха и, не открывая глаз, вскинул руку и точно ухватил Крестного за горло. Тот придушенно захрипел, заскреб руками по воздуху, пытаясь оттолкнуть руку Ивана, и наткнулся на его спокойный и холодный взгляд.
   «Все! Пиздец! – подумал он. – Да отпусти же ты горло, дай слово сказать!»
   – Твой брат убит, Асланбек… – пробормотал Иван. – А ты давно уже покойник. Я не пойду с тобой к очагу предков…
   Иван внимательно смотрел в глаза Крестному, и тот заметил отблеск мысли, пробивающийся сквозь холод и мрак, который излучали его глаза. Крестный уже задыхался, но пальцы Ивана начали разжиматься, он, наконец, отпустил Крестного и резко сел на кровати.
   Крестный по-стариковски закашлялся и замахал на Ивана руками.
   – Ну, сынок! Разве ж так можно здороваться! – прохрипел он все еще придушенным голосом. – Ведь ты так и жизни лишишь своего старого друга…
   – Тебя, суку, я сейчас буду медленно разрывать на куски… – процедил Иван, глядя на Крестного уже вполне осмысленным взглядом. – Ты сделал это…
   Крестный прекрасно понимал, что нужно перехватывать инициативу, иначе Иван осуществит свою угрозу. Обещание, только что слетевшее с его губ, было недвусмысленным, но в глазах у Ивана Крестный заметил легкую неуверенность и понял, что сумеет оправдаться.
   – Рви, Ваня! Рви на части меня, старика, если уж тебе так нужно душу отвести, злобу свою на мне спустить. Только приберег бы ты ее для той бляди, что этот взрыв устроила… Уж мне-то известно, чья это работа. Мне пол-Москвы информацию сообщают, а вторая половина адресок мой ищет, чтобы рассказать, что ей известно…
   – Ты пытался ее убить, пока я взрывал газопровод и поджигал лес в Поволжье, – настаивал на своем Иван, но в голосе его никакой уверенности не было. – Она рассказала мне…
   – А что ж она не рассказала тебе, как я ее от Никитина прятал? – перебил его Крестный. – Как караулил ее здесь, словно любовник молодой под окнами? Только для того, чтобы сокровище твое в лапы ФСБ не попало? Не я это был, Ваня. Прикрылся кто-то моим именем. Знаю даже – кто это. Тот же самый человек, что и высотку взорвал. За тобой ведь охотились, Ваня. Никитину – ты, как кость поперек горла встал. Он рад хоть как-то тебе насолить… Верные источники сообщают, что не ее Никитин хотел взорвать, а тебя… Обидно ему, видишь ли, что он тебя в банке упустил… Я эту тварь давно знаю. Самолюбив, как индеец, и жесток, как китаец… Мы же с ним не одно дело в Европе провернули двадцать лет назад. И не только в Европе. Да я же рассказывал тебе про эту падлу!..